Косенков Виктор. Моя война

   — Давай придумаем что-нибудь другое, — предложила я. — Может быть, есть кто-то, кого ты знаешь, сдающий квартиру или комнату?
   — Конечно, есть.
   Али взмахнул рукой. Восточная импульсивность, основательно задавленная психологами и инструкторами, все-таки дала себя знать откуда-то из глубины. — У меня есть много знакомых, сдающих квартиры и комнаты. Все зависит от того, что мадам желает получить.
   — Просто комнату, желательно довольно высоко, лучше на последнем этаже. Должен быть выход на крышу, два выхода из здания, два выхода из квартиры, комната с балконом. Дом лучше каменный, старый.
   Али что-то набрал одной рукой на небольшом контактном мониторе, установленном на приборной панели. Небольшая голограмма, изображающая наш маршрут по схематической карте Парижа, дрогнула, изменилась.
   — А цена?
   — Цена… Небольшая, но достаточная, чтобы хозяева мне не мешали заниматься своим делом.
   — У меня есть такая квартира, — маршрутная линия снова изменилась. — Стоить будет около 400 евро в месяц.
   — Около?
   — Ну, если точно, то 420.
   — Устраивает.
   — Но, мадам, должен вас предупредить, это не совсем по законам города. Если вы хотите увидеть лицензию на гостиничный бизнес или разрешение мэрии на временное, гостевое поселение, то мне придется вас разочаровать. Может быть, лучше последовать в гостиницу, потому что в случае проблем с властями нам придется отказаться от наших соглашений. И деньги нужно заплатить вперед.
   — Это твое жилье?
   — Мое? Почему вы так решили, мадам?
   — Ты сказал “нам придется отказаться”.
   — Да, — Али пожал плечами. — Там живет моя семья, но они не будут вам мешать, мадам, все они очень тихие люди. Мой старший пошел в университет, мы получили для него учебный кредит. И пока мы ничего не нарушаем, у нас есть льготы по оплате. Мы не должны тревожить наших соседей, поэтому у нас самая тихая семья в квартале и самая чистая квартира, соседям просто не на что жаловаться.
   — Договорились, Али. Но скажи мне, ты не боишься, что, поселив меня, ты нарушишь закон города и лишишься льгот по оплате?
   — Не боюсь, мадам, это не предлог для лишения льгот. В банковских документах все указано. Моя двоюродная сестра, она работает юристом в адвокатской конторе, мне все разъяснила.
   Я увидела в зеркале белозубую улыбку и поняла, что Али уже давно таким образом нарушает законодательство города Парижа.
   Квартира была расположена на последнем этаже и удовлетворяла всем выдвинутым мною условиям: Балкон выходил во двор, и с него легко можно было попасть на крышу. Одна дверь выходила на лестничную клетку, замусоренную и зарисованную графити, вторая дверь вела к лифтовым шахтам. Лифтов было два, оба работали в весьма произвольном режиме.
   Где-то неподалеку от дома располагался выход метрополитена, и регулярному грохоту поездов вторило позвякивание стеклянной начинки многочисленных комодов, буфетов, шкафов и прочей полуантикварной мебели, в которой буквально утопала квартира. Семья у Али Рашида была большая, что, впрочем, характерно для эмигрировавшего араба. Эмигранты .рассуждали просто: чем больше детей, тем больше размер государственного пособия. Статистике пле-' вать на цвет кожи, язык, вероисповедание и происхождение ребенка. В этом отношении статистика — самый интернациональный государственный институт, ее интересует прирост населения. Если он положительный, то ситуацию в стране можно считать . условно благополучной, а тем, кто неустанно работает над увеличением народонаселения, нужно выплачивать соответствующее пособие. Декларация всеобщего равенства не позволяла серьезно учитывать расовую составляющую новорожденных, и тот факт, что Франция постепенно теряла свою национальную самоидентификацию, воспринимался, в лучшем случае, как досадный.
   Приверженцы ассимиляционных программ по-прежнему утверждали, что страна способна “переварить” любую волну эмиграции, и жалкие попытки правительственного аппарата снова ввести миграционные квоты были с негодованием отвергнуты.
   Квартал, в котором жила семья Рашидов, был типично арабским. Таких полно по всей Европе, в любом городе, а иногда даже в городке. Эмигранты с Востока — всегда люди прагматичные, они понимают, что необходимо для выживания в стране, которая всеми силами будет стараться их “переварить”. Поэтому они стараются жить так, как жили на родине, по тем же укладам и внутренним законам, установившимся в их обществе сто лет назад. В то время как глобальная культура уверенно внедрялась в жизнь на их родине, арабские эмигранты создавали свои собственные закрытые общества в центре Европейского Союза. В этих “убежищах” бережно хранилось все: и хорошее, и плохое, и глупое, и мудрое. Тут гость почитался как король, а женщин частенько можно было видеть в парандже.
   — Вот ваш ключ, мадам, — сказал Али, протягивая мне кусочек железа. — Вы можете не запирать, никто не тронет ваши вещи. Моя семья вообще не будет заходить сюда. Исключение составит только завтрашний день. Мы заберем этот большой буфет завтра утром. За ним придет покупатель.
   — Этот? Кому он понадобился?
   Я осмотрела здоровенную конструкцию из темного дерева, сплошь покрытого завитушками и вензелями. Вещь довольно прочная, но излишне громоздкая. В современную квартиру такая не вместится ни под каким соусом. В просторной, старой квартире Рашидов этой мебели было тесно, а уж про пеналы новостроек и говорить не приходится.
   — Ну, есть люди, которые интересуются антиквариатом, — Али развел руками. — У человека с таким дорогим хобби должно быть достаточно места.
   — Антиквариатом?
   Али кивнул.
   — Таксист торгует антиквариатом?
   — Почему таксист не может торговать?
   — Может, — я пожала плечами.
   — Завтра это унесут, и места в комнате станет больше. А пока я поеду, мне нужно работать. Перебраться в Париж стоит много денег, мадам.
   — Я себе представляю.
   Али хлопнул дверью. Я выглянула в коридор и успела заметить, как в соседнюю комнату юркнули любопытные детские фигурки. На кухне что-то шипело, чем-то сосредоточенно стучаяа одна из жен Али Рашида, младшая. Старшая, официальная, в это время была занята воспитательным процессом со средним сыном, который что-то натворил и теперь выслушивал эмоциональные нотации исключительно на арабском.
   В общем и целом подойдет, решила я.
   Сегодня было душно, но по сравнению со спертым воздухом парадного, насыщенного запахом мочи, пота и еще неизвестно чего, улица казалась просто раем. Я выбралась на исследование прилегающих пространств сразу же за Али, отправившимся на работу. Дверь я запирать не стала, у меня нет вещей, которые имело бы смысл красть. Да и за “антиквариатом” могли приехать не завтра, а сегодня, и хотя я не сомневалась в том, что у семейства Рашидов есть запасные ключи, осложнять им жизнь не хотелось.
   Для начала меня интересовал выход подземки и я, вычленив в обычном уличном гомоне перестук колес, направилась в его сторону. Через квартал я наткнулась на полосу отчуждения. Захламленный асфальтовый пустырь, огражденный проволочным забором с колючками наверху. Естественно, кое-где в проволоке зияли дыры, через которые мог проехать даже автомобиль. Он и проезжал. Под бетонными основаниями лежали на брюхе многочисленные, битые ржавчиной остовы машин. Достопримечательностью этой импровизированной свалки был скелет здоровенного грузовика, кажется, “Сканиа” или модель “Альфа”, может, из первых в серии “Мастодонт”. Машина, наделавшая больше автомобильных катастроф, чем любая другая. Корпорация, занимавшаяся производством этих монстров, едва не вылетела в трубу, когда выяснилось, что большинство аварий произошли из-за какой-то погрешности в дизайне. Машина становилась крайне неустойчивой даже при небольшой ошибке в размещении груза. Скандал был крупный, и с производственной линии был снят весь модельный ряд, однако некоторое, довольно большое количество машин разошлось по частным транспортным компаниям, и характерный профиль “Мастодонта” еще можно было встретить на трассе.
   Бог знает, кому потребовалось свозить сюда весь автомобильный мусор города Парижа, но лабиринты получились внушительные. По мере приближения к огромному ангару, прикрывающему уходящие под землю рельсы, стены из корпусов росли и росли, проходы превращались в тропинки, дорожки, раздваивались, делились, заканчивались тупиком, шли параллельно, а затем вдруг разбегались в разные стороны. Свалка постепенно превращалась в целый город, со своими улицами и перекрестками. Неоднократно я наталкивалась на остатки еды, следы чьей-то ночевки, но ни разу не увидела живого человека. Трудно было поверить в то, что в таком месте никто не живет. Конечно, ежеминутно пролетающие над головой поезда не прибавляли комфорта, но частенько у человека просто не бывает выбора.
   В очередной раз натолкнувшись на тупик, я развернулась и начала выбираться из этого футуристического Стоухенджа. К экспедиции я была явно не готова, а архитектор тут поработал весьма хитроумный.
   Выбравшись наружу, кстати не без труда, я подумала, что забор и колючая проволока едва ли могли защитить подходы к туннелю метро лучше, чем это делали лабиринты автомобильного лома.
   — Эй, девушка! — Рубаха нараспашку, черные волосы завитками на груди. — Девушка, хочешь купить? Хочешь продать?
   Крючконосый араб в шлепанцах, шароварах и не заправленной синей рубахе бежал рядом.
   — Отстань, ничего не хочу! — отмахнулась я устало. Этот был не первый и, видимо, не последний.
   — Купить или продать все, что угодно. Я могу все! — араб не отставал. — Хочешь, себя продам! Тебе что пожелаешь! Любые услуги! Хочешь?
   — Не хочу.
   — Почему?
   В голосе араба прозвучало столько неподдельной искренности, что я посмотрела на него внимательнее. Нет, ничего необычного. Черные волосы, орлиный нос, недельная небритость, запах пота.
   — Денег нет.
   — Ай, девушка, зачем тебе деньги, да еще в торговом квартале? Все, кто приходит в торговый квартал, хотят что-то купить или продать. Деньги потом, сначала договор. Кто же сюда пойдет с деньгами?
   Вот оно что! Значит, я забрела в своих исследованиях в один из торговых узлов арабского района.
   — Неужели так страшно?
   — Ничего страшного, девушка, просто глупо. Разные люди ходят по торговому кварталу. Кому охота рисковать? Ты, главное, скажи, что хочешь купить? Или продать? Я могу все найти. Кого хочешь могу найти. Клиента, товар, что угодно. Человека могу найти, если хочешь. Хочешь?
   — Не хочу.
   — Так чего ж тебе надо?!
   — Ничего мне не надо, только отстань.
   — Так не бывает. Не хочешь говорить! Не веришь. Спроси кого угодно, я могу найти все! — я почувствовала, как в ладонь ткнулось что-то шершавое и плоское. — Вот тут координаты, тут имя, как найти. Можешь искать кого хочешь, но всегда найдешь меня.
   Араб отстал, а я посмотрела на визитку. Стандартный кусочек пластика. Написано: “Рамаль Ханзер” и телефон.
   — Эй, девушка! — Рубаха нараспашку, черные волосы, запах пота.
   Кто-то уже хватает за руку. Надо выбираться из этой торговой Мекки.
   Арабский квартал — это архитектурный калейдоскоп. Иногда кажется, что все старые здания, строившиеся в Париже в разное время, переместились при помощи какого-то сильного колдовства в одну точку города, чтобы тут доживать свой век, не путаясь под ногами у застройщиков.
   Большие, каменные, представляющие собой стандарты разных времен. Ничего уникального, просто многоквартирные дома, которые были недорогим жильем даже в лучшие свои годы, а сейчас постепенно превратились в один большой муравейник, не соответствующий планам и нормам. Плотность застройки позволяла соединять дома лестницами и переходами на верхних этажах, туннелями и норами в подвалах. Часто казалось, что идешь уже по чьему-то жилью, под ногами вместо асфальта появлялась внезапно, чтобы точно так же неожиданно исчезнуть, ковровая дорожка, можно было увидеть людей в домашних халатах, которые с меланхоличным видом курили трубки, сидя на бордюре. Кто-то ругался, кто-то кого-то бил, мимо ехали машины, за ширмой кто-то шумно занимался сексом, маленький публичный дом принимал клиентов.
   Я забиралась в гущу арабского квартала, пытаясь постигнуть его пеструю топографию, нащупывая пути, которыми, может быть, придется убегать. Меня неоднократно пытались затащить в бордель, ограбить, всучить какие-то пестрые тряпки, привлечь в качестве союзника. Этот город в городе жил своей напряженной жизнью. По всей видимости, разработчики ассимиляционных программ никогда не бывали тут, в этих живых человеческих джунглях, способных подчинить себе, сделать частью себя кого угодно.
   Выбравшись, наконец, в более спокойную европейскую зону, я позволила себе немного расслабиться и завернула в небольшую кафешку, со странным названием “Радость Одди”. Около входа торчала желтая голографическая собачка со стоячими коричневыми ушками.
   Заняв столик у окна, я заказала отбивную, салат, сок и кофе с булочками. Официант, высокий негр, что-то хрипло буркнул и убежал. Я осталась созерцать суетливые перемещения народа по небольшой площади перед забегаловкой, стараясь понять при этом, что же я тут все-таки делаю.
   Я приехала в Париж, наверное, просто потому, что это был ближайший европейский город, в который улетал самолет из Кашмира. Я ждала нападения, опасностей, поэтому стремилась сделать как можно более далекий бросок, сменить Азию на Европу и, может быть, потом на Америку. Но нападений не было, из всех опасностей — лишь угроза ограбления в арабском квартале. Что же я тут делаю?
   Я вдруг поняла, что все это время прислушивалась к себе. Ждала чего-то важного, знака, сообщения. Так, затаив дыхание, человек ждет результатов лотереи.
   — Ваш заказ, — негр с голосом Луи Армстронга заставил меня вздрогнуть.
   На стол, с легким стуком встала тарелка, по ободку которой мчалась веселая, нарисованная желтым собачка.
   Официант расставил все приборы, немного наклонился и сообщил, что кофе он подаст чуть позже, чтобы тот не остыл. Я кивнула, взялась за нож с вилкой и начала есть. Было вкусно, я даже испугалась, что заурчу, как голодная кошка.
   Именно тогда я и увидела ее.
   Девочка сидела в углу. Перед ней исходила паром большая кофейная кружка с неизбежной собачкой на ободе. С одной стороны, ничего особенного, ну девочка, ну кружка, ну сидит. Даже свежая ссадина на скуле ни о чем не говорит. Упала, подралась. Возраст, в общем, подходящий, наверное, лет восемнаддать. На самом деле я обратила на нее внимание из-за костюма.
   Уличная модификация брони “Марк-2”. Неприметная расцветка, грубоватая гармошка суставов, тусклый блеск материала и угловатые очертания бронепластин. Собственно, тоже ничего особенного. Мало ли какая мода сейчас в Париже… Тем более, что молодежь всегда вырабатывала свои собственные модные течения. Почему бы не носить бронекостюм? Удобно, тепло, сухо, безопасно, выглядит… лихо выглядит, ничего не скажешь. Немного тяжеловато только.
   Я продолжала есть, наблюдая за девчонкой. Та сидела, не двигаясь, прижавшись спиной к стене так, чтобы держать в поле зрения стекло витрины и вход в кафе. Чашка перед ней исходила паром, но девочка даже не притронулась к ней. Глаза затравленные, губы искусанные, а потому красные. Почти не шевелится, слегка наклонившись вправо. И локоть прижат к правому боку. Нехорошо так прижат.
   Я уже давно разобралась с салатом и почти закончила поглощать отбивную, с трудом удержавшись, чтобы не слизнуть с тарелки вкуснейший соус, которым она была залита. Подходило время кофе и булочек. Поискав глазами официанта, я хотела сделать ему знак, но он все понял без меня, потому что едва я отодвинула тарелку, как он появился в дверях кухни с небольшим подносом в руках.
   Пока официант расставлял на столе кружку, небольшую стеклянную посудинку со сливками, сахар и тарелочку с булочками, я увидела, как девчонка тремя глотками выпила остывший кофе.
   — Долго сидит? — тихо обратилась я к официанту, глазами указывая на фигуру в бронекостюме.
   Негр покосился в указанном направлении, немного наклонился и ответил:
   — Пятую кружку. Вот посмотрите, что сейчас будет.
   Он забрал грязную посуду и направился к девушке, та подобралась, словно для прыжка.
   — Что-нибудь еще, мадам?
   — Да, еще кофе.
   Официант легко поклонился, забрал пустую кружку и, выразительно посмотрев на меня, вышел.
   Кофе был вкусный. Крепкий, с небольшой горчинкой, в пределах разумного. На какой-то момент мне даже показалось, что он настоящий. Но, конечно, нет. Натуральный кофе сделался очень редким и дорогим деликатесом. В лучшем случае, это был генетически измененный продукт или просто химия. Качественная, с хорошим вкусом, но все-таки химия. Возможно, если учесть, что кафе располагалось в европейской части Парижа, искусственные составляющие даже не слишком накапливаются в организме…
   Девушка снова застыла над дымящейся кружкой, если верить официанту, шестой по счету.
   Отвернувшись от странной обладательницы бро-некостюма, я решила повнимательней изучить улицу за витриной. Толстое стекло надежно предохраняло внутреннее помещение от шума и пыли, создавая иллюзию защищенности, которую, наверное, испытывают рыбы, глядящие на мир из аквариума. На площади перед “Радостью Одди” было не слишком многолюдно. Обычная толпа, характерная для огромных городов. Служащие, рабочие, клерки, домохозяйки, выбравшиеся за покупками, стайками туда-сюда носились дети. Этот район города никак не относился к центру или к каким-либо туристическим достопримечательностям. Тут располагались офисы мелких компаний, небольшие магазины, забегаловки средней и мелкой руки, квартирные пеналы.
   Напротив, около .другой такой же забегаловки, только с желтым котом вместо собачки, сидел нищий, равнодушно глядящий перед собой. В расстеленную тряпицу иногда летела какая-то мелочь. Нищий был не стар, но очень худ. Белесые глаза делали его похожим на слепца. Такие обычно раскидывают мусорные баки, роются на помойках, иногда грабят кого-нибудь совсем беззащитного, сбившись в стаю.
   В общем, нищего я занесла в “кандидаты на проблему” номер один.
   Справа собралась группка метисов, обросших дредами. Они экспрессивно обсуждали что-то, размахивали руками и, видимо, производили много шума. Чуть дальше от них, у входа в боковую улочку, стоял одинокий парнишка с букетом роз, неприязненно поглядывая в сторону цветных. Метисы трясли дредами и парнишку не замечали.
   Пространство слева было отгорожено оранжевой лентой и соответствующими знаками. Работяги в жилетах цвета хаки что-то ломали, сверху падали куски пластика, дерева, летела пыль.
   Основная улица была мне не видна полностью, но по постоянному, хотя и не плотному людскому потоку я могла судить, что проход свободен. Оставалось только выяснить, куда ведет задний выход “Радости Одди” и нет ли там уже кого-либо.
   В том, что кафе обложено, я почти не сомневалась. Мне оставалось лишь подобрать небольшое подтверждение… И оно не заставило себя долго ждать.
   Я ненадолго отвлеклась от созерцания жизни за витриной, снова обратив внимание на девочку. Там все было без изменений. Остывающий кофе, затравленный взгляд, прижатый локоть.
   Когда я снова посмотрела на улицу, то встретилась глазами с невысоким, широколицым молодым китайцем, который промелькнул мимо витрины, царапнув меня взглядом. Одет обычно, ничего запоминающегося, цветастая куртка и широкие штаны, и футляр в руках, как будто от какого-то музыкального инструмента, вроде фагота. Неширокий, вытянутый тубус.
   Китаец мелькнул и пропал, а я неожиданно припомнила, что этот самый узкоглазый уже попадался мне на глаза, сначала он прошел по дальней стороне улицы, потом ближе. Теперь подошел совсем близко.
   “Радость Одди” осторожно обкладывали со всех сторон, но пока внутрь не совались. Или боялись, или просто не хотели излишне рисковать. Девчонка, по моему мнению, не могла оказать сколь либо серьезного сопротивления, но, видимо, те, кто был снаружи, этого не знали. Да и вообще положение в кафе было для них загадкой, иначе бы узкоглазый не рискнул бы так светиться, проходя перед самой витриной.
   Теперь следовало решить, что же делать дальше.
   Чужая драка есть чужая драка. Соваться в нее без приглашения вроде бы невежливо, да и ничем хорошим это не закончится. Следовательно, можно просто расплатиться, выйти на улицу и отправиться дальше бродить по лабиринтам мегаполиса, который разрастается во все стороны. Ходить по улицам можно вечно, пересекать оживленные трассы по подземным переходам, подниматься на верхние уровни на эскалаторах, толкаться на пешеходных площадках или взять такси и ехать, пока хватит денег. Все новые и новые дорожки, все новые и новые улицы, проспекты, трассы, переходы, тупики и переулки. Выкинуть из головы девчонку в бронекостюме, вернуться в квартирку к Али. Ждать откровения, ждать сигнала. Все время.
   Это правильно. Это логично. Так же логично, как взять кредит под жилье, чтобы потом всю жизнь трудиться в стремлении отдать деньги. И короткая радость от собственной квартиры заменяется тягостным ощущением долговой кабалы. Система прижимает человека, лишая его сил и возможности что-либо совершить, вводит его в свой план, свой фундамент. И пусть кто-нибудь попробует сказать, что это неверно и так быть не должно! План, фундамент — это основа стабильности. Человек, отдающий деньги банку, даже сам не осознает, что своими действиями способствует стабильности банковской системы, так муравей, волочащий свою маленькую травинку или кусочек еловой хвои, вносит свой вклад в стабильность муравейника. Это здание из травы и хвои укроет его от зимнего холода, от летнего дождя. Муравейник — это стабильно и надежно. До тех пор, пока не случается пожар.
   То же самое, наверное, можно сказать и про человека, который уверенно идет по переулкам, улицам, эскалаторам и подземным переходам, он встроен в план города, он является его частью, так же, как и город является частью Системы. Огромного муравейника. Этот человек вечно будет ждать. Знака, сигнала, послания свыше, указывающего на то, что он — избранный! Таков человек. И Система откликнется. Человек будет видеть этот знак в сигналах светофора.
   Как любой Господь, Система будет заботиться о своей пастве. Паства… слово, от которого веет овчиной. Это слово сильно отличается от другого, которое частенько используют в качестве заменителя. “Последователи”. Никогда не путайте одно с другим, это разные вещи.
   Когда китаец с пластиковым тубусом занял позицию около худого нищего, я встала и направилась к девочке. Из-за барной стойки высунулся негр-официант, я махнула ему рукой:
   — Мне нужен счет. И за нее тоже.
   Тот кивнул и мгновенно выложил бумагу. Отойдя к стойке, я расплатилась, искоса поглядывая на дверь. Толпа за витриной начинала подозрительно густеть. С минуты на минуту…
   — Куда выходит кухонная дверь? — спросила я официанта.
   — Во двор, — еще не совсем понимая меня, ответил он.
   — А двор куда?
   — На нижний уровень. Там проходит линия доставки. И на соседнюю улицу, но там дверь железная, — официант смотрел настороженно, чутье, натренированное ежедневным общением с людьми, подсказывало, что от человека в бронекостюме хорошего не жди.
   — А что внизу?
   — Внизу люк. Закрыт, но я…
   — Понятно. А внизу крупная линия?
   Про подземную доставку я слышала. Это была разветвленная сеть подземных переходов, целых улиц, по которым двигался средний грузовой транспорт, осуществляющий доставку товаров в магазины, рестораны и прочие заведения. Таким образом решалась проблема перегруженности улиц. Подземная линия доставки предусматривалась только в относительно новых районах города, а в свежеиспекаемых новостройках уже проектировали двухуровневую и даже трехуровневую структуру дорог.
   — Да. Два ряда, плюс разгрузочная площадка как раз под люком.
   — Хорошо. Кто-нибудь сейчас во дворе есть?
   — Нет. Я могу посмотреть.
   — Валяй, — подмигнула я ему и опустила мимо кассы денежную купюру.
   Официант исчез. Я подошла к столику, за которым сидела девочка.
   — Привет, у нас есть немного времени на разговоры. Я сяду?
   Она посмотрела на меня исподлобья и ничего не сказала. Расценив ее молчание как согласие, я села.
   — Я не знаю, в какое дерьмо ты вляпалась, да мне пока что все равно, но я полагаю, что тебе нужно отсюда уходить. И чем быстрее, тем лучше.
   — А тебе какое дело? — голос у малышки был звонкий, с легкой надтреснутостью, какая бывает, когда связки долго напрягаются в крике.
   — Никакого. Допустим, что мне нравится здешняя еда, и мне не хочется, чтобы тут все было разгромлено.
   — Ничего, страховка все покроет.
   — Если она предусматривает такой случай, то конечно, — девочка была глупая, мне даже показалось, что ей меньше восемнадцати. — Но боюсь, что тебе страховка уже не поможет.
   — И не надо.
   — Если у тебя суицидное настроение, то не стоит портить жизнь всем остальным. Если тебе так хочется покончить счеты с жизнью, то выйди наружу.