Косенков Виктор. Новый порядок

   — Как ты считаешь, — прошептал Иванов, — практические занятия сегодня будут или нам этот треп до конца слушать?
   — Слушать по-любому до конца, — ответил снова начавший засыпать Платон. — Пока он не закончит, стрелять не начнем. Так что терпи.
   — Пистолет ГШ-18 начал разрабатываться под патрон девять на девятнадцать миллиметров парабеллум с повышенной бронебойностью. Пистолет может использовать любые коммерческие патроны девять на девятнадцать и армейские патроны стандарта НАТО. И конечно, специальные отечественные бронебойные патроны с сердечником из термоупроченной стали. Пистолет оборудован только автоматическими предохранителями. Один из них находится на спусковом крючке. Ударник па полувзводе выступает на миллиметр из задней части затвора. Что удобно для определения готовности к выстрелу, как визуально, так и на ощупь. Надо отметить, что прицельное приспособление нерегулируемое и откровенно хреновое.
   — Что?! — воскликнул в очередной раз проснувшийся Звонарев.
   — Хреновое! — громче повторил оружейник.
   Молчание в аудитории из сонного превратилось в настороженное.
   — Потому как целик находится на затворном блоке, — зло сказал оружейных дел мастер. — И что из этого следует?
   Курсанты молчали. Кто-то кашлянул.
   — Ну чего замолчали, мухи сонные? — недовольно проворчал лектор. — Вам бы сейчас пушку в руки и палить без остановки, да? А теорию кто учить будет? Вася Пушкин?
   — Пупкин… — робко поправил кто-то из задних радов.
   — Как? — Лектор неожиданно заорал. — Как?! Кто там такой умный? Выйти из строя!
   Нарушитель смущенно вылез из задних рядов,
   — На стенд, шагом марш. Разборка и сборка автомата Калашникова. И чтобы он после этого стрелял!
   Провинившийся уселся за столик, осторожно дернул затвор.
   — Меня зовут Иван Васильевич Пупкин! Для тупых и уснувших повторяю! Вам понятно? — Оружейник вдруг разбушевался. Контраст был настолько разительным, что столпившиеся у входа курсанты вздрогнули. — И если кому-то кажется, что теория эта никому не нужна, то он может смело идти улицы мести! Я еще вам зачет устрою! И попробуйте у меня «Деринджер» с «Грачом» спутать!
   Он раздраженно отошел в сторону, с грохотом открыл ящик стола и принялся там что-то искать, зло грохоча железками.
   — Что за «Деринджер»? — шепотом спросил курсант, стоящий рядом с Сергеем.
   — Хрень какая-то, — точно так же ответил другой. — Наверное, могучая какая-нибудь западная берданка. Они с ней по всем фильмам носятся, как придурки.
   — По фильмам они бегают с «Десерт Иглами».
   — Что?! — закричал от стола начисто сменивший имидж Иван Васильевич. — Кто?! Что?! Не сметь!
   Он подлетел к строю вконец оробевших курсантов и принялся орать, глядя на них снизу вверх и плюясь слюной:
   — Не сметь при мне говорить об этой израильской шняге! Ею только девок в подъездах пугать! Член! Член хрен знает какого калибра! Еще раз услышу!!! Вы что думаете… — На стенде грохнула железяка. Иван Васильевич в гневе обернулся. Наказанный курсант вскочил «смирно» и указал на автомат:
   — Разборку закончил! Разрешите приступать…
   — Разрешаю! — гаркнул оружейник. — И учтите на будущее, для особо упертых у меня есть М-16! А любители Пустынных Орлов будут «Галил» разбирать! Вопросы есть?
   После «Галила» вопросов не было. Курсанты тихо порадовались, что их, возможно, не будут мучить какими-нибудь неприличными «узи».
   — Итак… — Пупкин вытащил из кармана грязный замасленный флакон, сунул его себе в нос и глубоко втянул воздух. — Да… На чем мы остановились? На прицеле? Да…
   Его голос постепенно сошел на нет, сделался прежним, скучным и гнусавым.
   — Прицельное приспособление выполнено на затворном блоке, который может разболтаться при энергичном использовании. Магазин двухрядный, коробчатый. Затворная задержка — слева. Открытый спереди затвор. В него у вас обязательно будет попадать грязь, хотя создатели пистолета говорят об обратном. У ГШ-18 есть существенные плюсы, которые перевешивают ряд недостатков. Прежде всего это малый вес и большая емкость магазина. К тому же следует отметить низкое расположение ствола относительно руки и приличную кучность. Все, кто держал это оружие в руке, отмечают, что из всех отечественных пистолетов у ГШ самая эргономическая рукоять. И лежит он в руке лучше всех прочих. К тому же отлично влезает в открытую «макаровскую» кобуру. В общем, пользоваться этим пистолетом удобно, но он требует достаточно бережного ухода. И, в отличие от СПС, имеет более надежную предохранительную систему.
   Иван Васильевич снова нюхнул из флакончика и махнул на курсантов рукой:
   — Ладно. Теперь первая десятка выходит на позиции. И чтобы раньше ста выстрелов я вас не видел. Остальные идут в соседний кабинет учить матчасть, трепаться, курить и тратить государственный бюджет своим ничегонеделанием.
   Оружейник натянул ярко-красные наушники, плюхнулся в кресло и достал из верхнего ящика стола красочные глянцевые журналы, демонстрируя таким образом полное пренебрежение к курсантам.
   — Порнуху пошел смотреть, — брякнул кто-то, выходя в соседнюю комнату.
   Оружейник крякнул. Из середины журнала вывалился сложенный вчетверо разворот. Иванов успел разглядеть на картинке длинное черное тело. Кажется, «Сайги».
   — Как считаешь, он кокаин нюхал? — спросил Иванов у Платона, когда они заняли стрелковые кабинки.
   — Смеешься? — даже обиделся за Пупкина Звонарев. — Настоящее оружейное масло… Наш человек! Полный маньяк!
   — Ага, только странно, что он нас так бросил. Мало ли мы тут начнем друг в друга стрелять…
   — Да ну, — отмахнулся Платон. — Тут много странного бывает. К тому же я уверен, что он даже в таком, выключенном, состоянии зорче любого сокола будет. Я ж говорю, маньяк.
   В углу маялся курсант, закончивший сборку «Калашникова».
   — Ты чего трешься? — спросил Иванов.
   — Да вот, закончил. А чего дальше делать?
   — Ну, спроси, может разрешит стрельнуть… — пошутил Звонарев. Остальные с интересом прислушивались к их разговору.
   — Смеешься? — обиделся курсант.
   — Ничуть! Давай спроси.
   — Давай-давай! — поддержали его несколько человек, уже натянувших наушники.
   Парень, чем-то напоминавший Иванову Алексея, последнего напарника из ДПС, смущенно помялся, а потом направился к Пупкину. Тот оторвал маслянистый взгляд от журнала, выслушал просьбу, зевнул. А потом открыл второй ящик стола и вынул два полных «рожка».
   — У него там что, склад? — выпучил глаза Платон.
   — Или линия доставки со складов Минобороны… — предположил кто-то.
   — Не меньше, — ответил Звонарев, глядя на светящегося радостью курсанта, бегущего к стенду. — Кажется, мне это место положительно нравится.
   — И не говори, — отозвался Иванов, натягивая наушники.
   Соседи по позиции уже начали стрельбу Сергей взял ГШ в руки, отщелкнул обойму. Пистолет, при сопоставимых с «макаром» габаритах, действительно был легче. Однако эргономическая рукоятка сидела в руке непривычно. Иванов дернул затвор, отпустил раму. Засунул пистолет за ремень брюк. Ничего. Из-за веса казалось, что оружие держится не совсем надежно. Сергей присел, встал, подпрыгнул. Черная рукоятка вываливаться не пожелала, что само по себе уже радовало, Иванов открыл коробку с патронами и принялся, не торопясь, методично набивать обойму. Отношения с оружием Сергей с самого начала хотел поставить на особенные рельсы. Предмет, от которого в большинстве случаев зависит твоя жизнь, требует серьезного к себе отношения. Как к родственнику, к побратиму, к кровному другу. Со своим табельным ПМ милиционер Иванов даже спал, аккуратно положив его под подушку. В заряженном состоянии, естественно. С новеньким ГШ Сергей не хотел изменять традициям.
   Патроны ложились в обойму аккуратно. Один к одному, каждый на свое место. Выходить отсюда они должны так же.
   Кто-то уже отстрелял вторую обойму и теперь с удовольствием рассматривал измочаленную мишень, но Иванов не торопился. Он внимательно рассмотрел оружие, отметив, что на выступающий ствол можно при желании и умении легко навернуть резьбу под глушитель, и только потом, легко подтолкнув тяжелую металлическую коробочку большим пальцем, вставил магазин.
   Передернул затвор, не удержался, снова вытащил магазин, доставил еще один патрон и только потом изготовился к стрельбе.
   На плечо в нарушение всех инструкций легла чья-то рука.
   Иванов аккуратно положил не снятый с предохранителя пистолет на стойку.
   Сзади стоял Иван Васильевич. Сергей сдвинул наушники. По ушам тут же ударил грохот. В соседней кабинке Платон увлеченно уродовал мишень.
   — Тебе восемнадцати зарядов мало? — поинтересовался оружейник.
   — Не мало, — ответил Иванов. — Но девятнадцать лучше. Лишним никогда не бывает.
   — Понятно, — кивнул Иван Васильевич. Он посмотрел в бинокль на мишень Сергея и добавил, будто бы невзначай: — Пистолет, из которого ты сейчас стреляешь, будет твоим табельным. Понятно?
   — Так точно.
   — Действуй… В будущем, если что понадобится, заходи.
   Пупкин прошелся вдоль ряда кабин. Где-то брезгливо морщась и прикладываясь к бутылочке с маслом. Потом взял автомат у курсанта, который никак не мог приступить к стрельбам, прищурился в конец зала и, не целясь, от пояса выдал две короткие очереди.
   — Вот так, — задумчиво сказал оружейник и меланхолично добавил: — Теперь мишень замени и начинай стрелять. Если ты на задании будешь Му-Му за уши тянуть, тебя похоронят. А если это случится у меня на экзамене, то я тебе руки оторву. Вперед…
   — Рыбак рыбака… — пробормотал Сергей, прицеливаясь.

Глава 27

   Из разных Интернет-ресурсов:
   «…сидим пиво пьем на скамейке и фисташки щелкаем. И все прямо тут скорлупки кидают, а я один как дурак в руку складываю и периодически в мусорку отношу. Раз на десятый, как я пошел к мусорке, мне сказали: „Зачем ты это делаешь? ты ведь в России!"»
 
   Жить на государственной квартире было хорошо. Но вот работать не получалось ни в какую. Удивительным образом чего-то не хватало. Казалось бы, чудный вид из окна, какие-то березки, лужайки, клумбы, аккуратно подстриженный газончик, прорезанный ровными, культурными дорожками. Воздух Прогуливаясь вечером. Костя видел лису. И все это чуть ли не в городской черте. Десять минут до метро…
   Вспоминалась дебильная реклама какого-то оператора мобильной связи, где бабулька, выдернувшая пластмассовые грибы из-под елки, вопила в мобильник: «Тут такой воздух, грибы! Приезжайте!»
   Однако вот с «приезжайте» тут было туго. Конечно, периметр, в который заключались несколько хитрых зданий, был довольно условным. Никаких заборов и уж тем более колючей проволоки. Однако все подъездные дороги контролировались четко, как, впрочем, и тропинки. Константин подозревал также, что под каждым кустом сидит по пограничнику с верным Мухтаром-Рексом, а в небольшой запруде, расположенной метрах в пятистах от крайнего дома, плавает рота аквалангистов с дрессированными окунями.
   Вообще, конечно, эти домики больше напоминали пансион или небольшую гостиницу. С горничными, коридорными и метрдотелями. Только номера этой гостиницы — исключительно ВИП.
   От услуг горничной и прочей прислуги Костя отказался. Не по причине того, что привык все делать сам, хотя и это тоже присутствовало, а скорее из-за боязни, что во время уборки пропадет важная заметка, улетит в урну или, того хуже, будет разложена в аккуратную стопочку. А потом ищи-свищи. Кушать он ходил в небольшую местную столовую, отличавшуюся настолько демократическими ценами, что иногда становилось противно от торжества либерализма. Но утренний кофе он заваривал всегда сам. Часто, правда, оставляя его остывать без внимания.
   Это утро грозило стать исключением из правил. Кофе стоял рядом, компьютер был включен, и ничто не отвлекало. Да и вообще, сегодняшняя работа обещала быть простенькой, без напряжения. Перенести ряд заметок в один файл, сбить вместе, снабдить пояснениями, навести порядок, пригладить. Вся мыслительная работа была сделана накануне. Теперь можно было спокойно печатать, иногда прихлебывая из кружки.
   Константин так живо представил себе эту идиллическую картину, что когда тишину квартиры разорвал переливчатый звонок, он не сразу сообразил, что происходит.
   — Елки-палки, — пробормотал Орлов, поднимаясь из-за стола.
   В коридоре надрывался телефон.
   — Слушаю.
   — Костя? — обрадовался голос в трубке. — Слушай, ты куда дел свой мобильный?
   — Не знаю. Сейчас посмотрю. — Костя заглянул в комнату. Ворох бумаг, книги в стопке, диски россыпью. — Ну, я полагаю, что мобильный не потерян, он где-то тут. А тебе зачем?
   — Я на него звонил, наверное. — Голос был чуть обиженный.
   — Да? Так он выключился, наверное, — предположил Константин, а потом спохватился. — А кто это?
   — Ну, ты даешь! Это ж я, Саша.
   — Толокошин?
   — А кто еще?
   — Ну, мало ли…
   — Ты там совсем расслабился. Давай готовься, я к тебе скоро приеду.
   — Эээ… — Костя снова заглянул в комнату. — У меня не убрано. Мягко говоря.
   — Блин. Там же горничные есть.
   — Вот еще! Буржуйские привычки перенимать не желаю. И тебе не советую.
   — Ничего себе… Ладно, черт с ним, в бардаке даже интереснее.
   — Что интереснее?
   — Пить. Коньяк. Буду через пятнадцать минут.
   — Коньяк. — Орлов посмотрел в замолчавшую трубку. — Коньяк. С утра. Опять.
   Он прошелся по комнате, собирая рассыпавшиеся книги, укладывая в одну стопку компакты и с осторожностью сортируя заметки. Все следы активной мыслительной деятельности было не убрать ни за пятнадцать минут, ни за полчаса, ни за час. Кончилось тем, что Костя сгреб большую часть бумажек в кучу посреди комнаты, раскидал компакты по полкам, подперев, таким образом, норовившие упасть на бок книги. В процессе этой бесполезной деятельности обнаружился разрядившийся мобильный телефон.
   Толокошин объявился через пятнадцать минут, как и обещал.
   — Здорово! — заявил он, входя в дверь.
   — И тебе того же. — Костя пожал руку Серому Кардиналу.
   — Вот держи. — На свет выползла извилистая бутылочка.
   — Ты вообще никакого другого коньяка не пьешь, кроме «Арарата»? — спросил Костя, устанавливая бутылку в центр специально приволоченного из другой комнаты столика. — Сейчас я закусь соображу. Пошли на кухню…
   — Есть все, не суетись, — сказал Толокошин, демонстрируя бумажный пакет. — Все тут — и лимон, и прочая икра…
   — С ума сошел? — поинтересовался Константин. — Какая, на фиг, икра?
   — Ну, а ты какую больше любишь? Черную или красную?
   — Баклажанную. Но на кухню все равно пошли. У меня кофе остыл, а я холодный не пью.
   — Кухня так кухня, кофе так кофе… — странно легко согласился Александр. — Пошли так пошли…
   Костя пригляделся к Серому Кардиналу.
   — Эй, друг, а ты не принял заранее?
   Толокошин развел руками.
   — Чуть-чуть есть.
   — Ничего себе день начинается. Ну, пошли расскажешь, что там у тебя произошло, что ты с утра пораньше уже тепленький. — Орлов включил новенький, блестящий хромом чайник. Достал кружки. Засыпал молотый кофе. — Тебе с сахаром или без?
   — А как положено? — спросил Александр.
   — Как хочешь, так и положено. Что положено, то и покладено.
   — Тогда все равно. Пусть будет без сахара. Ибо он — белая смерть.
   — Это кокаин белая смерть, а сахар — это сладкая смерть. Конъюнктура на рынке смерти несколько изменилась. — Чайник весело стрельнул выключателем. — Все-таки техника мне тут нравится. Давай колись. Что произошло?
   — А почему должно обязательно что-то произойти? — спросил Толокошин, глядя, как Костя разливает кипяток по кружкам.
   — Потому что ты ни с того ни с сего вдруг заваливаешься ко мне с бутылкой под боком.
   — И с икрой…
   — Да-да. И с ней, родимой, Первый раз ты это сделал, когда втянул меня в эту авантюру, государственных масштабов.
   — А ты недоволен?
   — Почему недоволен? Я этого не говорил. — Костя размешивал кофе, дожидаясь, чтобы частички зерен осели и образовалась пенка. — Я люблю авантюры, тем более когда сам в них участвую. Но все-таки…
   — То есть ты хочешь сказать, что я не могу прикатиться к старому другу с бутылкой коньяка?
   — Можешь. Но не утром. Ты ж должен быть на работе…
   — Тебе вредно отрываться от среды обитания, — заявил Толокошин, принюхиваясь к своей кружке. — Вкусно. Да. Так вот, тебе вредно отрываться от корней.
   — Не понял?
   — А чего тут не понять? Воскресенье сегодня. Или ты думаешь, что государственные служащие — это какие-нибудь рабы на плантациях? Может быть, у меня выходной?
   — Может, — согласился Орлов. — И выходной, и отпуск. Все что угодно. Значит, за тебя сейчас отдувается секретарша.
   — Пусть, она девка норовистая. Она может.
   — А у тебя вообще другой вид досуга бывает?
   — Что ты имеешь в виду?
   — Ну, ты ко мне как ни зайдешь, так обязательно с коньяком. Может быть, пойдем прогуляемся? На природе посидим, под кустом. Или тот же коньяк выпьем, но среди березок…
   — Слушай. — Толокошин поморщился. — Мне эти березки, прогулки и кусты… Ты даже не представляешь, как они меня достали. Протокольно все, пойми. Чуть куда приехал, сразу на прогулку, воздухом дышать, разговоры разговаривать. Березки, кустики, сплошная польза организму. Это модно сейчас, природой лечиться. Или на татами. Сам понимаешь, я и татами — вещи несовместимые. Я поговорить люблю. А о чем можно говорить, когда тебе ногу к затылку притягивают? Значит, прогулки в парке, которые уже поперек горла. Мне, лично, вот так на кухне посидеть — это милее всего! И коньяку выпить без всяких… изысков, тоже. Лучше, конечно, водки, но ее у меня организм не принимает. Так что…
   — Понятно. Значит, ты ко мне лечиться приезжаешь? Душой отдыхать?
   — Вроде того. А за меня в Кремле сейчас секретарша пусть…
   — Она может, — повторил Костя. — Но государственным служащим положено свой выходной проводить в кругу семьи, на какой-нибудь даче с каким-нибудь Лобковым и его телепередачей. Про помидоры.
   — Какие помидоры? — неожиданно испуганно встрепенулся Толокошин. — И ты туда же?
   — Или огурцы. Но в любом случае в кругу семьи.
   — Ты вообще женат? — спросил Александр, осторожно прихватывая кружку и направляясь с ней в комнату.
   — А ты как считаешь? — Костя двинулся следом. — Естественно, нет.
   — Это как раз неестественно, — грустно пояснил Толокошин, присаживаясь к столику и подхватывая бутылку. — В общем, ты мне не поверишь.
   — Естественно, — кивнул Костя.
   — А зря, потому что скажу я тебе истинную правду. — Коньяк булькнул и полился в стаканы. — Представь картину: у меня выходной. Я беру жену и еду на дачу. Ага. Туда. И лежал бы я там, дремал на солнце… Одним ухом прислушиваясь к телефону…
   — Правительственной связи, — подсказал Костя.
   — Ага. — Толокошин согласился. — Если бы не теща.
   — Чего?
   — Теща! И этот, мать-перемать, Лобков!!!
   — Не понял?
   — Лобков! И его жизнь в огороде! У меня теща — фанат этой нелепицы. Я уж не знаю, каким образом она этого садовода-любителя захомутала… Но… В общем… В общем, накрылся мой выходной! — Толокошин развел руками, — Накрылся!! Корытом.
   — Каким таким корытом?
   — Большим и деревянным! — Александр был откровенно на взводе. — Типа, будет тебе, старуха, новое корыто. Они там сейчас все перекопали и делают фонтан в стиле кантри. А мне он на кой? Мне оно надо? Представляешь, через весь выходной… Операторы, камеры, софиты, микрофоны. Станьте туда, возьмите это… И ля-ля-ля! Вот лопаткой, вот цементик… Короче, в следующее воскресенье ты сможешь лицезреть эти, мать-перемать, огородные страданья.
   — Погоди, погоди! — замахал руками Орлов. — Ты что, серьезно?!
   — Куда серьезнее! Я ж не знаю, откуда ты узнал про эту ботву с петрушкой…
   — Честно, не знал! — Костя рассмеялся. — Вот честно! Не знал! Какая прелесть! И что мы, благодарный электорат, будем иметь счастье лицезреть тебя с лопатой?
   — Будете. Слава богу, аппарат запищал!
   — Правительственной связи?
   — Вроде того. В общем, сослался на непредвиденные обстоятельства… Шофера в зубы и вперед!
   — Сразу ко мне?
   — Не совсем. — Толокошин покачал головой. — Сначала я заскочил к нашему Мясоедскому. Ну, думал, у него хотя бы будет без этой бабьей сутолоки.
   — И как?
   Толокошин махнул рукой:
   — Не спрашивай. Весь кайф сломали. Он, правда, уже на ходах был. Все кричал, мол, поехали к Старику, я ему антоновку привезу и водки. В общем, ничего интересного.
   — И тогда ты ко мне? — Костя понюхал коньяк. Терпкий виноградный аромат заставил от удовольствия зажмуриться.
   — К тебе. А к кому еще?! — Толокошин поднял стаканчик. — Давай… За успех наших предприятий. И чтобы выходные не проходили бездарно.
   — Давай. — Костя сделал небольшой глоточек. Потом еще один, побольше. Теплая волна прокатилась по гирлу, оставляя за собой удивительный аромат солнца. Сразу же после этого Орлов сделал большой глоток кофе, горячего, острым жаром прокатившегося по чуть обожженному языку.
   Орлов закрыл глаза, ощущая, как два напитка перемешиваются внутри, согревая и расслабляя.
   — И хорошо, что приехал, — сказал Костя через паузу. — Как раз хотел с тобой посоветоваться.
   — Ты что? Опять о работе? — Толокошин нахмурился.
   — Ничего не поделаешь. — Костя сделал еще один глоток. — Философы работают даже в воскресенье. Ты знал, куда ехал.
   — Да уж… — Александр подергал бороду. — Погоди тогда. Закусим, что ли…
   Он взял пакет и принялся выгружать на стол что-то разнообразное, в баночках, с яркими вкусными этикетками.
   — Мать моя… — пробормотал Орлов. — Это ж… Я только в лучшие советские годы…
   — Она самая! — подтвердил Толокошин. — Ностальгия мучает?
   — Ага!
   Они некоторое время пили. Закусывали. Снова закусывали. Опять пили. Несколько раз заваривали свежий кофеек. Незаметно ушла бутылка коньяка, не оставив после себя ничего, кроме легкости в мыслях. За второй погнали коридорного.
   — «Хеннесси» не бери, — напутствовал его Толокошин. — Не бери. Только «Арарат». Понял? Настоящий только…
   — А всякие другие ты не пьешь? — поинтересовался Орлов, когда коридорный удалился. — Ну, там, «Московский» или…
   — Ты что? Совсем плохой? Ты знаешь, кто его разливает, этот «Московский»?
   — Не знаю.
   — И не узнавай.
   — Ладно. — Константин почесал лоб и направился к куче бумажек. — Хотел у тебя спросить одну штуку.
   — Валяй.
   — По поводу «Розог».
   — У них, кстати, боевое крещение было. Ты в курсе?
   — Нет. — Костя остановился на полпути. Внутри все похолодело. — И как? Почему не рассказали?
   — А ты что, новостей не читаешь? — удивился Толокошин. — Все, как ты предсказывал. Что, мол, подозрительные формирования. Угроза демократии. Правительство разрабатывает свой вариант зондеркоманд. Сейчас они направлены на скинхедов, а завтра? И так далее. Дошло до того, что скинов невинной жертвой великорусского шовинизма назвали, но это был особо тяжелый случай.
   — А прошло-то как? — Орлов неожиданно понял, что волнуется за организацию как за собственного ребенка, сдающего важные экзамены.
   — На ура прошло, спокойно ответил Александр. — Согласно программе. Ни одного пострадавшего с нашей стороны. Менты только успевали грузить бездыханные эти… организмы.
   — Мне нужны материалы по этому делу. Реакция СМИ и прочее. Заодно хорошо бы выяснить реакцию в МВД. И официальную, и неофициальную. Среди верхов и среди низов, что особенно важно. Сделаешь?
   — Не сегодня, но сделаю. Чего ты разволновался так?
   — Как чего? Сейчас реакция пойдет, а я еще не все сделал, не все по полочкам разложил… Это же серьезный вопрос! Черт!
   — Ты же знал об акции?
   — Знал, но… В общем, сделайте мне эту подборку. Я и сам буду искать, но сделайте! — Костя пробежался по комнате. Подобрал листочек. Скомкал, бросил его в открытую форточку.
   — Хорошо, хорошо, ты не волнуйся так!
   — Я не волнуюсь, не волнуюсь. — Орлов сел рядом с Толокошиным. Опрокинул остатки коньяка. — Слушай, я не дал им еще одну важную функцию.
   — Какую такую функцию? — Взволнованность Кости передалась Александру.
   — Понимаешь, я дал им один защитный механизм и не дал другого. Я дал им круговую поруку. Это очень важно. Но это щит. А должен быть меч.
   — Гхм…
   — Должен быть. Не спорь даже. Мы воспитываем в государственной пробирке клан. Особый, редкий вид. Наш, российский, государственный. Мы фундамент сейчас закладываем. Или нет. Не закладываем, а укрепляем его. Бетонируем. Расшаталось же все. Неужели не видишь?
   — Вижу, вижу…
   — И этот фундамент, этот клан должен уметь защищаться.
   — А кто на него нападать собирается?
   — Да кто угодно. Ты вспомни одну из мотиваций, зачем мы все это затеяли. Что за причина была?
   — Липинский, что ли?
   — Херня этот Липинский. Сошка мелкая. Камушек в лавине. Коррупция! Вот почему и менты не подчиняются никому, кроме своего кармана, и чиновники что хотят, то и делают. А коррупция подразумевает семейственность. Корпоративность. Понимаешь? И если одна корпорация не может защищаться, то ее сжирают другие. Более сильные, наглые, злые. А значит, и нашему клану, нашей корпорации надо дать в руки меч. Или ее сожрут.
   — Да кто?!