Косенков Виктор. Новый порядок

   Его дорога проходила через арку, пронзающую серую многоэтажку насквозь. Нужно было окунуться в прохладный колодец этого перехода, расписанного во все цвета радуги многочисленными аэрозолями, медленно, но верно убивающими озоновый слой Земли, Костя вошел в тень, не предчувствуя дурного. И когда навстречу из солнечного двора вышел человек, Орлов не испугался.
   Прохожий.
   Но темная на фоне залитого солнцем двора фигура неожиданно преградила дорогу.
   — Константин Орлов? — спросил человек.
   — Да. — Костя поднял голову и зацепился взглядом за широкий, толстый обрубок пистолетного глушителя, торчащий из складок плаща незнакомца.
   «Твою мать, — пронеслось в голове у Константина. — Вот и все. Кончилось».
   За короткий миг перед его глазами пронеслось все, чего он в жизни еще не сделал. Не женился, не воспитал сына, не издал ту самую книгу… Вероятно, испуганная душа уже отдалилась, самую малость, от тела. Потому что перед внутренним взглядом Орлова мелькнула сюрреалистическая картина из старого и большей частью забытого сна. Константин во главе революционных матросов врывается на дачу Ельцина и застает там всю демократическую верхушку, включая рыжего Чубайса. Наставляет на них штык революционной винтовки и говорит…
   Что говорит Орлов всем демократам страны, вспомнить не удалось.
   — Лежать, бля! — надрывно закричали сзади.
   Фигура в плаще вздрогнула. Костю сильно ударило в спину, он грохнулся на асфальт, нелепо взмахнув руками и придавив сумки. За мгновение до того, как щербатый асфальт ударил в лоб Константина, он услышал, как щелкнул боек пистолета. От этого звука все внутри словно бы оборвалось. В груди сделалось мокро. Орлов почувствовал, как холодные струйки стекают вниз, противно щекоча живот. Вокруг топотали, снова щелкнул боек. Еще раз. Кто-то вскрикнул. Послышался звук падения. Потом удары. Стон. Опять крик.
   «Почему же я не умираю? — подумал Константин. — Почему не умираю? Неужели вот так и буду вечно лежать и подыхать тут… Или это такой ад для философов — вечно умирать, переживать свою смерть. Но почему мордой в асфальт? Система должна быть, не могу же я вечно на эти камушки смотреть. И кровь. Холодная какая-то… Почему холодная?»
   Чьи-то руки аккуратно перевернули его на спину. Костя закрыл глаза.
   — Живой, кажется. — Теплые пальцы дотронулись до шеи. — Точно живой! Ребята, «скорую»!
   Опять затопотали сапоги.
   Константин открыл глаза. Ему помогли сесть.
   — Как вы себя чувствуете? — Перед глазами все плыло, чьи-то лица.
   — Не знаю, — честно ответил Костя. — Мокро…
   Он ощупал грудь, посмотрел на ладонь и неожиданно обнаружил, что кровь у него белая. «Жаль, что не голубая», — мелькнуло в голове.
   Рядом, в луже молока, валялась раздавленная сумка и оранжевыми мячиками катались апельсины.
   — Вот тебе раз…
   — Живой, — прокомментировал кто-то. — Ребята, «скорая» отменяется. Взяли товарища в коробочку и домой…
   «Ребята» в штатском помогли Константину подняться, собрать уцелевшие продукты и, взяв его в неявное, но надежное каре, повели к дому. Потрясенный Орлов молчал.
   Буквально у самого дома он спросил:
   — А вы кто?
   — Не положено, — вздохнули сзади. — Это вы с Александром Степановичем обговорите. Он едет.
   Уже войдя в квартиру, Костя понял, что ни одного лица из тех, кто сопровождал его, он запомнить не смог. Фигуры, да. Высокие, крепкие, плечистые… Но не лица. Словно его сопровождали не люди, а призраки.
   Толокошин прибыл через некоторое время. Орлов успел выпить пять больших кружек своего любимого напитка. Наглотаться неведомо как уцелевшего коньяка и, более-менее успокоившись, приготовить себе небольшой обед из уцелевших продуктов. Однако, разбирая залитую сумку, Костя наткнулся на пакет с молоком, пробитый насквозь, и разорванный в клочки апельсин. Внутри снова все задрожало. Орлов вспомнил толчок в спину, падение и щелчок бойка. Пуля прошла в каком-то сантиметре от тела.
   Александр Степанович нашел Константина сидящим на полу кухни в крайней задумчивости.
   — Ты чего тут? — осторожно спросил Толокошин.
   — Картошку чищу, — вздрогнув, ответил Орлов.
   — Какую картошку? — Серый Кардинал огляделся.
   — Царицу полей, — невпопад сказал Костя.
   — Понятно. — Толокошин вошел, помог Константину подняться, усадил его за стол. — Давай-ка, дружок, собираться. Опять на зимние квартиры…
   Шутка не удалась.
   Орлов покачал головой:
   — Не поеду. На хрен…
   — Как это не поеду?! — удивился Толокошин. — Ты, между прочим, на государственной службе.
   — Но не в армии все-таки. Так что, не поеду. — Костя потряс плоскую бутылочку. — У тебя есть?
   — Конечно. — Толокошин выставил свой любимый коньяк. — Однако я не понимаю.
   Он сел напротив, потом спохватился и принялся рыскать по кухне Орлова.
   — Если ты ищешь стаканы, то они в нижнем ящичке, — тусклым голосом ответил Костя.
   Александр Степанович подул в обнаруженные стекляшки, налил почти до половины коньяком и су-пул «лекарство» Орлову в руку.
   — Давай! — сказал Толокошин традиционный русский тост.
   От выпитого защипало в глазах. Толокошин быстро разрезал апельсин на дольки. Положил на тарелочку. Костя вспомнил пляшущие оранжевые мячики на сером асфальте.
   — Кошмар.
   — Ага. — Толокошин кивнул. — Я тебя понимаю. Однако все-таки объясни мне, заскорузлому, чего ты не хочешь обратно на квартиру переехать? Там же и работать удобнее, и жить безопасней. Не успел вернуться… Хорошо, что наши за тобой приглядывали! А если бы не успели?!
   — Взяли его?
   — На этот раз взяли. Живым, здоровым. Почти. Теперь будут колоть.
   — Расколют?
   — Можешь не сомневаться! Его большие специалисты будут лечить. Учитывая предыдущее нападение. Но все-таки…
   Орлов махнул рукой:
   — Нельзя бегать от опасности каждый раз, как только она появилась. Во-первых, если они поймут, что я такой важный человек, которого от каждого ушиба прячут в бронированный бункер, точно не слезут. Во-вторых, я идеолог! Л это означает, что я должен целиком и полностью отвечать за свои слова, идеи и даже мысли. Более того, сам обязан жить по тем правилам, которые пытаюсь пропагандировать. Как же иначе?
   — Я не понял…
   — Просто все, — прервал Толокошина Орлов. — Где ты слышал, что я пропагандирую «страусиную политику»? Было где-нибудь такое? Усилить меры безопасности, да! Сидеть под слежкой, надо так надо! Пусть я буду в осаде, но в своей крепости! А не где-нибудь…
   Костя ткнул кулаком в стену. По телу мягко побежала волна опьянения. Шок отпускал.
   — Эта хатка бобра — моя крепость! Дом. Я тут сижу и буду сидеть! Пусть приходят!
   В кухне повисла тишина. Даже подросток-анархист за стеной выключил надрывного Летова.
   — Страуса не пугать, пол бетонный, — вдруг пробормотал Толокошин.
   Орлов фыркнул. Александр Степанович ухмыльнулся.
   Через минуту оба ржали, как обкурившиеся.
   — Дурацкая… Дурацкая шутка… — выдавил наконец Орлов. — Ой…
   Отдышавшись, они налили еще по одной и разрезали очередной апельсин.
   У Кости на душе была странная, давным-давно забытая решимость человека, сделавшего шаг в пропасть. Больше нечего бояться, юлить, избегать. Сделано. Теперь парашют или откроется, или…
   — А знаешь, я глаза открываю, а вокруг молоко и апельсины скачут, — в очередной раз рассказывал Толокошину Константин. — А я думаю, чего это кровь у меня такая белая?!
   Александр Степанович смеялся. Попивал коньячок и периодически бегал на кухню варить кофе. Вернувшись в очередной раз, он плюхнулся в кресло и сказал:
   — А я ведь к тебе еще и по делу…
   — Вот прямо сейчас? — удивился Костя.
   — Боюсь, что времени нет. Ты ведь у нас государственный идеолог.
   — Ну, все-таки не государственный…
   — Государственный, он самый. Можешь быть уверен, ты на окладе.
   — Чего? — Костя удивился. — На чем?
   — На окладе. Все. Работаешь. ОЗГИ пошла в дело с твоей подачи. Я сегодня от Президента. Вопрос о новой должности сейчас утрясается. Но претендуешь на нее только ты. Вот так. Все серьезно.
   — Ни… — Константин хотел выразиться, но сдержался, — фига себе…
   Толокошин кивнул.
   — Но это же, что называется, пустить козла в огород, — осторожно сказал Орлов.
   — Ну, положим, что особенно злобствовать в огороде тебе не дадут. Но тем не менее…
   — Понятно.
   — Ничего тебе непонятно, — улыбнулся Толокошин. — Дело есть. Фактически его решение зависит от тебя. Раз уж ты ОЗГИ придумал, то тебе ей и помогать.
   — А что с ней не так?
   — Все с ними так, но вот с нашим генеральным прокурором есть определенная трудность. Самый главный вопрос стоит так: посылать «Альфу», чтобы они господина генерального из Египта вывезли? Живым, но, возможно, в чемодане. Или не посылать? Сам понимаешь, нормы права и прочие межгосударственные законы на такие акции смотрят, мягко говоря, косо. И ребята в Египте не лаптем щи хлебают. Можем подпалиться. На этот случай нужна идеология. Идея! Понимаешь? Концепт, как сейчас говорят. Я тебе сейчас объясню ситуацию…

Глава 36

   Из разных Интернет-ресурсов:
   «Вся вина россиян за их положение заключается только в том, что они не противятся тем злодеяниям, которые много десятилетий творит над ними Москва. Единственный путь для россиян перейти из мрака в свет — это незамедлительно избавиться от Москвы. Эта мысль должна клином намертво засесть в голове россиянина и находиться внутри сознания человека до полного освобождения от Москвы. Только избавившись от Москвы, Россия наконец сможет обрести благополучие».
 
   Президент говорил решительно. Рубил воздух ладонью и нахмурившись смотрел в зал. Каждый его жест ловили телекамеры, журналисты, ощетинившиеся микрофонами и коробочками диктофонов, ухитрялись что-то отчеркнуть в блокнотах. Страна внимала ежегодному обращению Президента к народу.
   — «Времена не выбирают» — этот афоризм, многократно повторяемый в разных ситуациях, часто не к месту, сейчас кажется затасканным и утратившим свое истинное значение. Это всего лишь слова, смысл которых понимаешь, только столкнувшись с настоящими трудностями. Прошлое, вся его мудрость подсказывает нам множество решений, указывает на большое количество дорог, могущих привести к цели. Однако не всякое решение и не каждая дорога могут дать нам возможность избежать новых трудностей и новых опасностей. Мы должны, обязаны учитывать все уроки, которые преподнесла нам история. Как самых первых времен становления государства Российского, так и новейшая. Мы не имеем права видеть в прошлом только мрак, холод и страх. Наша история многогранна, в ней есть место подвигу, счастью, радости и свету. Мы имеем право и возможность гордиться своими предками! Вопреки тем, кто увлеченно тыкает нас в ошибки прошлого и намекает на возможность его возврата в будущем. На эти провокации мы должны ответить решительное нет! Мы не станем повторять ошибок прошлого! Возврата к ним больше не будет никогда.
   Более того, наше государство будет теперь авангардом для всего человечества, с которого будут брать пример все ведущие государства мира. Хватит каяться в грехах, которые мы зачастую и не совершали! Хватит посыпать голову пеплом! Хватит рыдать! Сейчас пришло время действовать! Делать новую Россию. Выйти из задних рядов, выйти на свет. Мы великая страна, в которой живет великий народ, достойный уважения.
   Уважения во всем мире.
   Я всегда возмущался, когда слышал высказывания о том, что мы не лучше и не хуже других. Лучше! Россияне лучше, должны быть лучше! Чтобы в каждой стране нашей огромной планеты люди радовались визиту российских туристов, потому что они самые щедрые, самые дружелюбные, самые любознательные. Чтобы к нам стремились приехать, прикоснуться к великой культуре, к великой истории. И путевки в Россию были бы самыми престижными, потому что россияне самые гостеприимные, добрые, веселые и умные люди на планете. И у нас можно без опаски путешествовать по всей стране, от Кавказа, где в каждом ауле гостя встречают шашлыком, вином и песнями, до дальней Сибири, где лес подпирает небо и живут мужественные, хлебосольные люди. Пусть с нас берут пример остальные страны! И пусть никто не принимает наше дружелюбие за слабость. Россия всегда была способна отстоять свою независимость, свои национальные ценности и интересы.
   Об интересах хотелось бы сказать особо.
   Сейчас, когда понятие ограниченного суверенитета плотно вошло в политический обиход, а мир становится меньше, подчиняясь процессам глобализации, нет никакой возможности стоять в стороне от новых веяний и процессов. И если нам хочется добиться процветания, уважения и мира с соседями, мы обязаны привести нашу внешнюю политику в соответствие с международными нормами. Мне трудно представить ситуацию, чтобы такая серьезная, большая и уважаемая страна, как Соединенные Штаты Америки, бросила бы своего гражданина погибать от рук бандитов, в любой точке Земли. Это невозможно, потому что жизнь гражданина США находится под защитой конституции, армии, полиции, спецслужб, наконец. Для его спасения будут приниматься самые решительные шаги, на любой территории, где беззаконие подняло голову. Торговля людьми, похищения, убийства, терроризм в отношении граждан России или объектов, принадлежащих Российской Федерации, недопустимы! И наше государство будет бороться с ними любыми возможными средствами и всем набором доступных методов! А Россия может много, и не мне вам об этом говорить. Потому что именно вы и есть те люди, которые составляют мощь нашей страны.
   Сейчас правительство взяло курс на очищение государственного аппарата. Большие силы брошены на борьбу с коррупцией и воровством. Пусть те, кто до сих пор считает для себя возможным совершать эти преступления против народа, задумаются. И перестанут тешить себя мыслью о том, что они смогут избежать справедливого наказания в будущем. Я хочу, чтобы они знали: карающий меч правосудия настигнет их везде, где бы они ни прятались! Такова позиция моя, и она находит поддержку в правительстве, а также, я надеюсь, она будет всецело одобрена народом России. Для преступников не существует границ и барьеров, за которыми они могли бы спрятаться. Это позиция, которую мы должны занять и твердо держать за собой. Как базу, как основу, как единственно верное решение!
   Безусловно, сейчас многое предстоит сделать. И многим будет трудно оставить в прошлом самоуспокоенность и лень. Но я надеюсь, что я не ошибся в народе, населяющем Российскую Федерацию. Что я не ошибся в вас! Я уверен, что совместными усилиями мы сможем восстановить былое величие нашей Родины. Сможем побороть многоголовую гидру преступности и дать решительный отпор международному терроризму. В нашем единстве наша сила!
   Пока он говорил свою речь, в небо поднялся самолет.
 
   В Луксоре было жарко. Высокая температура и влажность заставляли вспомнить о парилке. Город, наполненный туристами, словно бы плыл по пустыне вдоль Нила, окутанный жарким маревом. Многоголосый, шумный, вечно старый, но никогда не умирающий город, едва ли не целиком состоящий из гостиниц, ресторанов и множества торговых лавок. Все на потребу гостям, тем, кто готов оставлять здесь свои деньги, эмоции, составляя историю и славу Египта.
   Всегда шумно, всегда весело и интересно. Если бы не удушающая жара. Да и она переносится легко, когда есть впереди будущее, в котором можно не бояться нищеты, бедствования, а единственная забота, которая тебя ждет, — как выгодно потратить время.
   Генеральному прокурору было действительно хорошо в Луксоре. Несмотря ни на какую жару. Он плавал в бассейне, потел в банях, кряхтел, подставляя свое заплывшее жирком тело под ловкие руки чернокожих массажисток, и не стеснялся при возможности ущипнуть их за филейную часть. Потерпят. Оплачено!
   Город предоставлял очень широкий спектр развлечений, на самый взыскательный или даже на самый извращенный вкус. Еда, зрелища, плотские удовольствия. По последнему пункту с Луксором мог соперничать только разве что Тайвань, где, при желании и наличии толстого кошелька, можно было найти все. Египет, в силу определенных исторических традиций, кое-какими особенностями брезговал. Но фактически каждый портье любой гостиницы мог предоставить в распоряжение клиента и девочек всех расцветок и возрастов, и на редкость умелых мальчиков.
   Прокурор мальчиками не интересовался, в силу брезгливости, но девочки вызывали в нем живейший интерес, сравнимый разве что со страстью к охоте. Прокурору нравилось пострелять из двустволки и потискать живое, хихикающее, теплое, согласное на все, а главное, очень юное тело. Моральная сторона проблемы его не особенно волновала; если в силу экономических или любых других причин такой вид развлечений возможен, значит, он имеет право на существование. Тем более что власти в Египте на вопрос подростковой проституции смотрели сквозь пальцы. Законодательство, составленное с истинно восточным хитроумием, оставляло массу лазеек и давало кучу возможностей. Так что душа прокурора была спокойна. Он не нарушал закон грубо. Просто… искал обходные пути. А это, согласитесь, довольно разные вещи.
   Особенно ему нравилось приглашать для развлечения одну беленькую и одну черненькую девушку. От этого сочетания прокурор шалел и называл такое действо «принципом домино».
   — Люблю контрасты, — говорил он, ласково поглаживая сразу две оттопыренные попки. — Люблю контрасты!
   Именно в такой позе и застали его четверо ребят, одетых по этому случаю в пустынное камуфло. Расцветка одежды особенно никого в Египте не шокировала. Как раз несколько месяцев назад какой-то псих попытался расстрелять автобус с туристами, и во всех городах было полно военных.
   — Что такое? — спросил по-английски прокурор. Девочки взвизгнули и спрятались под одеяло, натянув простынку по самый нос.
   — Главное, без паники, — ответил хрипло один из вошедших. — И без шума. Во избежание лишних жертв.
   Другой подошел к кровати и с ласковой улыбкой натянул одеяло девочкам на головы, закрыв им, таким образом, глаза.
   — С этими милашками расплатился? — поинтересовался он. — Расплатись. Нехорошо будет.
   — Вы кто? — спросил прокурор и вдруг обнаружил, что голос дает фальцет. Прокашлялся. — Кто вы такие?
   — Первая буква греческого алфавита какая? — с улыбкой ответил тот, что требовал расплатиться с проститутками.
   — Альфа, — промямлил испуганно прокурор.
   Человек в камуфляже кивнул:
   — Молодец! А теперь без шума и пыли расплатись и одевайся. Сил уже нет па твои жировые складки смотреть. Противно.
   — А зачем? Зачем? — Прокурор дрожащими пальцами отсчитывал купюры. Наконец, сообразив, что в таком состоянии из него никудышный счетовод, просто бросил всю пачку на тумбочку. — Куда?
   — Куда-куда, — пробормотал старший. — Домой! Хватит развлекаться. Привет, немытая Россия. В Москву, в Москву. Классику читал?
   — Я подданный иностранного государства.
   — И с этим разберемся тоже… — успокоил его альфовец.
   — С чем?
   — С государством… Штанишки надевай, да. Сумочка твоя?
   — Моя. Но я должен выписаться… И вообще, надо же сообщить, что я улетаю.. Тут много дел.
   — Ты, когда из Москвы драпал, кому-нибудь сообщил? Нет? Вот и тут не будем… Ножками, топ-топ. Девочки, бай-бай…
 
   — Знаешь, что интересно? — спросил Артем у Сергея, когда они вечером расходились но домам.
   — Не знаю. — Иванов чувствовал себя не слишком хорошо. После того дождя он действительно слег в постель. Доктор против обыкновения внял просьбе больного и поставил его на ноги за один день, дав лошадиную дозу чего-то горького, размешанного в стакане воды. При этом эскулап честно предупредил Сергея, что чувствовать он себя будет паршиво всю неделю, но работать сможет.
   — Соседи той подруги, которая участвовала в передаче, то есть в съемках, все-таки очнулись. Платон тебе не говорил?
   — Не помню, если честно. Теоретически они должны были в себя прийти раньше. Я с этой болезнью…
   — Понятно. Не напрягайся, алкаши очухались не к сроку. Но самое интересное, что они фактически подтвердили слова Алтынина. Брата ее. Девушка была проституткой. С довольно большим стажем работы. Понимаешь?
   — То есть…
   — То есть прокурор, с вероятностью девяносто процентов, вызвал к себе на дом или прямо в кабинет, или куда-нибудь еще проститутку. Может, сам пришел. Неважно,
   — А какого черта он был в мундире?
   — Это ты у него спроси, ему, может быть, так нравилось. — Артем пожал плечами. — Но факт, что это не была взятка или подкуп. Совпало так.
   — Ты веришь в совпадения? — поинтересовался Сергей. Они спустились в полупустое метро. Дежурная на эскалаторе проводила их усталыми глазами.
   — Не очень, хотя допускаю такую возможность. Так что в нашем случае любой ушлый адвокат порвет все обвинение в клочки. По большому счету, даже развратные действия в отношении несовершеннолетних не прищемишь. Очень зыбко.
   — Тем более без Алтыниной.
   — Теперь ее будет проще найти, я думаю, что даже завтра будет результат.
   — К пятнице все равно не успеем. Сроки валятся. — В туннеле загрохотал по рельсам поезд. — Впрочем, это не главное. Меня сейчас больше всего интересует, а на кой черт прокурор пытался убежать? Из-за пленки? Или из-за дела этого глупого? Ведь это все яйца выеденного не стоит! От чего он бежал?
   Из темноты, толкая перед собой поток теплого воздуха, с ревом вырвался поезд.

Глава 37

   Из дневников:
   «Все мужские лица сливаются в одно курносое, корявое рыло с блестящей пористой кожей и сальными волосами. Коллективный Ванька или Васька, бр-р-р, уберите его от меня, пожалуйста, арестуйте, заберите в армию, посадите в тюрьму, убейте!»
 
   — Здравствуй, Люба! — Клиент, распахнув объятья и пританцовывая, двинулся по тротуару. — Люба, Люба, моя ты голуба!
   Люба, высокая крашеная блондинка в короткой юбке, из-под которой выглядывала резинка чулок, брезгливо сморщилась.
   — Опять Слюнявый, — вздохнула ее коллега, подпиравшая стену справа. — Не повезло тебе, Любка.
   — И не говори, — выдохнула облако сигаретного дыма Люба. Ткнула окурком в стену и развернулась к радостному клиенту. — Ну что, красавчик, по-быстрому? За двадцать?
   — Нет, Любочка, нет! — Слюнявый, он же Коля-Матроскин, известный всем проституткам Москвы придурок, у которого по несправедливому стечению обстоятельств водились «бабки», пошелестел купюрами. — Сегодня на всю ночку!
   И он радостно взвизгнул.
   Коля был не только придурок, он был еще и извращенец. Девочкам, которые с ним работали, иногда неделями приходилось отмываться от той жирной грязи, которой покрывались их тела и пропитывались души. Коля трахал их физически и насиловал морально. Он умел это делать с душой, с размахом. В такие моменты он походил на врача-садиста в концентрационном лагере, которому его узники отданы в безусловную власть. Ко всему прочему он был опасен, как может быть опасен человек, обладающий властью, которую дают деньги, и имеющий нестабильную психику. Такой мог и бритвой полосонуть. Не по горлу, конечно, а по лицу, по груди, животу.
   Коля-Матроскин был маньяк. Но маньяк при «бабках», и сутенеры шли на риск, отдавая ему девочек, которые, как известно, товар легко взаимозаменяемый. Не гейши, в конце концов.
   Слюнявый любил по-разному. Тут уж как повезет. Мог увезти на квартиру, и тогда девушка проходила кошмар по полной программе, а мог матросить в подворотне, тогда он быстро уставал и все могло кончиться более-менее просто. Судя по тому, что Коля не подкатил на тачке, Любе грозил второй вариант.
   — Пошли, пошли, Любочка…. — Слюнявый грубо хватал проститутку, подталкивая к забору, огораживающему какую-то стройку. В досках был лаз. Там, среди железобетонных панелей, обычно проходило то, что называется «по-быстрому». Сторож получал мзду и не выпускал овчарок на охрану территории, предпочитая попивать чаек и рассматривать порнографические журналы. Тут, на этой улице, все пропиталось, насытилось словом «порно». Каждый угол, каждая стена, каждый забор несли на себе отпечаток нездоровой страсти, заполняясь надписями известного содержания, рисунками и просто бумажными объявлениями. — Давай, давай… Сегодня будет по полной. Да, Любочка!
   Слюнявый получил свою кличку за то, что в моменты возбуждения пускал слюну, брызгал ею. Это, впрочем, были не самые противные черты Коли.
   Матроскин разложил Любочку на каких-то удобных железобетонных конструкциях, заботливо подстелив ей под спину свою куртку.
   — Сейчас, сейчас… — шептал он, стаскивая с себя брюки. Для начала Слюнявый любил миссионерскую позицию.
   — Может, пойдешь погуляешь? — неожиданно поинтересовался спокойный и глубокий мужской голос.
   Коля замер. Потом покрутил головой и обнаружил рядом с голой Любочкой, дрожащей на холодной панели, черную фигуру, сидящую на корточках.
   — Что? — не поверил своим ушам Слюнявый. Этот вопрос был задан тем самым тоном, после которого дворовая шпана обычно начинает драку. — Что?!
   — Погуляй, — снова повторил мужчина.
   — Ах ты, сука. — Голос у Коли был как у обиженного ребенка. Удивленный бесцеремонным хамством, с каким взрослые обычно вмешиваются в его жизнь.