Костейн Томас. Черная роза

   Утром, когда колокол Марангона возвестил начало рабочего дня, бригада опытных мастеровых заполнила Арсенал и приступила к сборке корпуса огромной галеры с двумя рядами весел, которую господин Дандоло станет использовать в торговле с Западом. Все было готово, для мастеров: дубовые доски для остова и киля, выдержанные в море неподалеку от Лидо в течение десяти лет, сосна для мачт, орех — для руля, ильм — для кабестана. В Арсенале уже отлили заклепки и болты, на которых был изображен крылатый лев, знак великой Республики. Неподалеку лежали огромные рулоны разноцветных материй для парусов, такелаж и весла. Сейчас солнце садилось, и через три часа колокол прозвонит об окончании работы. К этому времени галера должна быть закончена, и господин Дандоло выиграет спор.
   Ради такого случая господин Дандоло нарядился в красный сюртук, доходящий до земли. Сверху была накинута белая мантия с золотой пряжкой на правом плече. Он выглядел тем, чем и был на самом деле — богатым знатным гражданином, умеющим ценить красоту. Но если бы кто-нибудь посмотрел на него, когда полы его красивого плаща распахивались от дуновения ветерка, долетающего с лагуны, то он увидел бы старое, потрепанное и грязное нижнее белье. Словом, этот надушенный благородный господин были воплощением самой Венеции — этого блестящего эффектного города, который сверкал снаружи, но был нечистым и зловонным внутри.
   Господин Дандоло простоял целый день у лагуны. Сумма пари была крупной, и, что придавало спору особую остроту, он испытывал к своему противнику жгучую ненависть — и это тоже было типичной венецианской чертой. Он повторял, что отдал бы все свои богатства, только бы выиграть пари, кроме, пожалуй, белого палаццо на площади Святого Джеми-ниано и красавицы рабыни, которую недавно купил за бешеные деньги, после того как придирчиво оглядел ее великолепную обнаженную фигуру на рынке рабов в Каффе. Ему так хотелось выиграть, что время от времени он подзадоривал спешащих мастеров, обещая прибавить сольди каждому, если галера доберется до края лагуны до сигнала колокола.
   Если бы в Арсенал пустили зрителей, им было бы интересно понаблюдать за процессом строительства. Но зрителей туда не пускали. Лагуна простиралась между двумя островами, на которых располагались широкие улицы, куда выходили склады. Работа началась в дальнем конце. Когда распорки корпуса встали на место и были надежно прибиты, баржи потащили основание деревянного гиганта к следующим мастерам, уверенно принявшимся обшивать корпус заранее заготовленным деревом. Затем галера проследовала дальше, и тут начали настилать палубы, которые поддерживались красиво украшенными консолями. Еще одно движение вперед — и рабочие стали разгораживать каюты. Наконец судно передвинули на последнюю позицию, и рабочие приступили к установке четырех мачт.
   Успеют ли они закончить вовремя? Господин Дандоло погладил надушенную бороду и решил, что, пожалуй, им удастся это сделать. Ну и разозлится же Джованни ди Флоренца, когда ему вечером придется платить! Но господина Дандоло радовало не только это. Венецианцы были величайшими кораблестроителями в мире, но никогда прежде полностью оборудованное и готовое к отплытию судно не было построено за один день.
   В последний час его хорошее настроение было несколько подпорчено. Подле стен Арсенала с амбразурами кружила старая гондола, и усталый женский голос выкрикивал через определенные промежутки времени: «Лондон! Лондон!» Правда, в этом не было ничего нового. Уже целую неделю эта женщина с закрытой нижней частью лица подплывала к докам, площади Святого Марка и даже Риальто и заунывно кричала: «Лондон! Лондон!» Над ней потешался весь город. Видимо, этой женщине было нужно добраться до Лондона, и резвые шутники старались отвадить ее от судов, которые отправлялись на Запад. Женщина была небольшого росточка и казалась очень усталой. Некоторые гуляки, готовые постоянно покорять женские сердца и тела, почему-то не соблазнялись ею. Продолжая играть в шахматы или домино, они смотрели, как она, прихрамывая, проходила мимо, и лениво обсуждали, кто она такая и откуда взялась.
   Женщина не имела права находиться вблизи Арсенала, и господин Дандоло отправился к охраннику отдать ему приказание:
   — Ванни, мне надоела эта писклявая баба. Пусть она убирается, или я велю поднять ее в деревянной клетке на колокольню Святого Марка.
   Вскоре страж вернулся:
   — Господин Дандоло, ее здесь больше нет. Но должен сказать, что мне ее жаль. С ней больной маленький мальчик. Разве мы не христиане и не можем помочь ей отправиться на судне в Лондон?
   Богатый купец мрачно заявил:
   — Что-то ты слишком жалостливый, Ванни. Она здесь, в Венеции — самом прекрасном месте в мире… Зачем ей ехать в Лондон? Там туманы и снег, а люди — настоящие варвары. Наверно, она не в себе. Она орет, как больная чайка…
   — Но, — робко прервал его Ванни, — мне кажется, что с ней действительно не все в порядке. Она очень худая и усталая. И наверно,больная.

2

   Мариам прибыла в Венецию на корабле из Александрии. На нем везли специи, роскошные ткани и рабов. Когда Мариам впервые увидела красивый город в паутине каналов, то решила, что наконец закончились ее утомительные скитания. Здесь были светлокожие люди, одетые как Уолтер и Тристрам. В конце концов она добралась до Лондона!
   Но ей пришлось расстаться с этой иллюзией. Мариам обращалась ко всем: «Лондон? Лондон?» — но они непонимающе смотрели на нее. Более того, народ здесь не был добрым. Над ней насмехались, отталкивали и даже угрожали. Она почувствовала, что тут люди более враждебны, чем в любом порту на Востоке, даже в выжженном солнцем Адене или в Александрии — центре работорговли.
   — Нет, это не может быть христианский город, — повторяла себе Мариам. — Но он похож на города, о которых мне рассказывал Уолтер.
   Ей удалось снять маленькую темную комнатку в красивом доме, заплатив за нее золотом, и ее поразила готовность хозяина сдать ее. Но она сразу поняла, что красота была только внешней. Комната была сырой и пустой, со сломанной кроватью и медным тазом, куда собирались все помои, которые затем выливали в воды каналов, омывающих мраморные стены красавца дома. Когда Мариам заселялась в комнату, там было много свежих цветов. Она — была этому рада, хотя вся комната провоняла чесноком!
   Мариам поразили странные соседи. Темноглазые женщины спали весь день и выходили наружу, только когда наступал прохладный вечер, в красивых одеждах из золотистой парчи, отделанной горностаем и украшенной драгоценными пуговицами из эмали или горного хрусталя. Мариам хотела сменить комнату, но не сделала этого из-за ужасной усталости.
   Ее сильно тревожило здоровье полуторагодовалого сына. Они долго добирались по суше из Адена, и эта дорога выпила из него все силы и сделала бледными его щечки. Мальчик не желал есть, у него мучительно резались последние зубы. Единственное, что его радовало, — это собачка Чи.
   Ребенок отказывался расставаться с собакой, даже когда Махмуд сажал его на плечо, чтобы сопровождать Мариам в ее ежедневных поисках судна, которое отвезет их в Лондон.
   Можно себе представить, как она обрадовалась, когда однажды утром малыш разбудил мать глядя на нее огромными синими глазами, и протянул к ней ручку: «Мам, пошли».
   Он подвел ее к окну, выходившему во двор. Наверно, это был праздничный день, потому что простые люди могли погулять — Мариам в первый раз увидела, что двор был полон детей. Они шумели и играли, смеялись и кричали, проводя мяч мимо кеглей. Малыш так волновался, что Мариам почувствовала, как дрожит его ручонка.
   — Мам, мальчики, — прошептал он.
   Мариам подняла Уолтера на руки, чтобы ему было лучше видно.
   «Наконец у моего Уолтера появятся друзья, — подумала Мариам. — Ему это необходимо. Он должен с кем-то играть».
   Она была права. У мальчика никогда не было игрушек — только любимый Чи. Всю свою короткую жизнь он провел на душных палубах грязных судов, задыхаясь в тесных каютах, или некоторое время жил в хибарах на берегу. Он иногда видел других детей, но ему не удавалось с ними поиграть.
   Однако возникла одна сложность. Одежда мальчика стала грязной, рваной, к тому же он из нее вырос. Мариам не хотела, чтобы ее сына видели в таком виде христианские дети. Ей нужно что-то придумать с его нарядами.
   Поразмыслив, Мариам приняла трудное решение. Она открыла потрепанную сумку, где лежали все их вещи, затем достала единственную вещь, напоминавшую о прежней жизни в Приюте Вечного Блаженства. Это был Халат Шестнадцати Лет. Мариам смотрела на него, и глаза ее туманились от слез.
   — Мне так хотелось сохранить его, — прошептала Мариам. — Я мечтала, чтобы Уолтер увидел меня в нем. Если он… начал меня забывать, то наряд напомнит о том, как мы были счастливы и любили друг друга.
   Но ей пришлось пожертвовать халатом.
   «Это все, что у меня есть, и я не могу тратить деньги, чтобы купить что-то лишнее, — грустно думала Мариам. — Я должна позабыть о гордости и… надеждах. Надо одеть сына как подобает».
   Два дня Мариам кроила, примеряла и шила мальчику новый наряд из роскошного Халата Шестнадцати Лет. В результате для малыша вышло платьице до пят, в котором он выглядел как сын китайского мандарина. Кроме того, она надела на малыша черные брючки с большими отворотами. Ей удалось даже сшить круглую шапочку, так мило сидевшую на его золотистых кудрях.
   Увидев результат своих трудов, Мариам захлопала в ладоши и больше ни о чем не жалела.
   — Ах ты, красавец! — воскликнула Мариам. — Мой Уолтер, эти мальчики будут тебе завидовать, потому что у тебя такой красивый наряд.
   Даже совсем маленьким детям нравятся красивые вещи. Малыш улыбался матери и нежно гладил прекрасный атлас.
   На следующее утро во дворе опять было много ребятни. Мариам взяла сына за руку и вывела его во двор. Дети вновь играли с мячом и кеглями. Когда перед ними появились незнакомые люди, они перестали играть. Во дворе были дети разного возраста — от совсем маленьких до девочек и мальчиков лет восьми — десяти. Были там и ребятишки такие же, как Уолтер, они шумно копошились среди более старших детей.
   Мариам выпустила ручонку сына и легко подтолкнула его:
   — Шагай, сынок, играй со своими новыми друзьями. Постарайся не запачкаться. Мы должны в этом наряде показаться твоему отцу.
   Малыш взглянул на мать, и Мариам видела, что он и боится и ждет встречи с детьми. Уолтер ей улыбнулся и осторожно пошел вперед.
   Первым обратил внимание на новичка смуглый парнишка лет пяти. Он подошел к Уолтеру и внимательно уставился на него. За ним начали подтягиваться остальные. Они о чем-то громко болтали. Первый мальчик закинул назад голову и громко и пронзительно захохотал. Остальные тут же подхватили.
   Мариам стало не по себе, потому что было ясно, что детям ее сын показался очень странным. Одна девочка сорвала с головы Уолтера шапочку и напялила ее на себя, как бы желая сказать: «Какая дурацкая вещь!» Двое других схватили Уолтера за руки и попытались вытряхнуть его из халата. Дети шумели и хохотали, как будто нашли себе новую забаву.
   Уолтер в ужасе оглянулся на мать. Он старался сдержать слезы и не давать мучителям сорвать с него халат. Дети толкнули его на землю и разорвали одежду в клочья, и даже тогда Уолтер только раз выкрикнул: «Мам!»
   Мариам побежала на помощь сыну. Она крикнула, чтобы дети оставили его в покое, потом взяла на руки и стала гладить, приговаривая:
   — Не обращай внимания, мой храбрый малыш! Это дикари, и тебе не стоит с ними играть!
   Дети заплясали вокруг них, выкрикивая оскорбления людям, которые так сильно отличались от них. Мариам начала от них отмахиваться, отгонять в сторону. Один мальчишка надел поверх собственного платья атласный халат и гордо расхаживал в нем взад и вперед. Мариам пришлось бегать за ним по двору, чтобы забрать халат обратно. Она в ужасе заметила, что халат весь грязный и порван на спине.
   — Звереныши! — возмущалась она. — Посмотрите, что вы наделали! Я бы убила вас всех!
   Послышался громкий хохот из окон, выходивших во двор, и Мариам поняла, что взрослые все время наблюдали за ними и так же, как малышня, наслаждались травлей маленького мальчика-чужестранца. Дойдя с сыном до двери, она остановилась, чтобы взглянуть на ухмыляющихся женщин. Она пережила много оскорблений, попав в этот красивый город, и теперь ее душил гнев.
   «Мне не нравятся эти христиане», — горько подумала Мариам.
   Она отнесла малыша назад в темную комнату и посадила на пол рядом с собачкой Чи.
   — Поиграй с Чи, мой малыш Уолтер, — сказала она, пытаясь сдержать слезы. — Он твой лучший друг.
   Мальчик смотрел на мать удивленными и очень грустными глазами. Мариам видела, что ребенок старался понять, почему его первый опыт общения с детьми не принес ничего, кроме боли и разочарования. Потом у него сильно заболели зубы, и он громко расплакался.
   — Мой сынок, мой бедный сынок, — приговаривала Мариам. — Почему мир такой жестокий и как я могу в нем о тебе позаботиться?

3

   Ужин в честь постройки галеры за один день был торжественным событием. На нем присутствовали все знатные и богатые граждане, включая самого дожа. Угощение было великолепное, главным блюдом стала жареная голова кабана, обложенная соловьями на вертеле. На столе стояло множество рыбных блюд под острыми соусами, целиком запеченный козленок, маринованные утиные яйца и всевозможные сласти. И конечно, богатый выбор изумительных вин.
   Господин Дандоло занимал почетное место. Настроение у него было отменное. Он так быстро опустошал украшенный драгоценными камнями кубок, что глаза его за блестели и кончик носа покраснел. На противоположном конце стола сидел проигравший Джованни ди Флоренца — мрачный молодой человек с длинным лицом и тяжелой челюстью. Джованни раздражало, что люди много пили и ели, потому что он должен был оплатить праздничный ужин.
   Когда со стола убрали последнее блюдо, господин Дандоло приказал музыкантам, чтобы те прекратили играть. Он объявил, что сейчас начнется представление. Фокусник из Египта покажет новые удивительные трюки, а певец из Прованса станет услаждать слух гостей пением баллад. Девушка-танцовщица с Востока будет танцевать специально для них. Но прежде всего господин Дандоло желает разъяснить тайну кричащей женщины.
   — Она сейчас появится перед вами, — сказал он. — Ее сопровождает переводчик. Он знает много языков и расскажет нам ее историю.
   Когда Мариам вошла в комнату, все были потрясены и не скрывали этого. Она сняла с лица покрывало, и гости увидели, что женщина поразительно хороша собой. Конечно, она очень похудела, из-за этого ее глаза казались огромными, а лицо светилось, как у святой. Хорошо поевшие и выпившие купцы с интересом смотрели на красавицу, пожирая ее ненасытными глазами.
   Мариам тоже была удивлена. Она бросила быстрый взгляд на обстановку неярко освещенной комнаты. Сквозь огромные окна слабо проникал свет молодой луны, но можно было разглядеть роскошный стол и великолепные наряды собравшихся. Но второй взгляд сразу все поставил на свое место. Хорошо одетые господа все были в значительном подпитии. Глаза у них помутнели, и в дрожавших пальцах с трудом удерживались красивые кубки. Вино выплескивалось на роскошную скатерть и пышные ковры на полу.
   Появился переводчик — желтолицый левантинец. Он обращался к Мариам на разных языках и наконец что-то сказал по-гречески. Мариам начала ему радостно отвечать, потому что уже много месяцев находилась в языковой изоляции.
   — Она говорит, — сказал переводчик собравшимся, — что она из Греции. Отец ее был англичанин-крестоносец. Сейчас она пытается добраться до Англии, где у нее муж англичанин.
   Горожане были крайне разочарованы таким простым объяснением, не оставлявшим места для тайны.
   — Она утверждает, что прибыла из Китая и странствует уже два года, — продолжал переводчик.
   Если бы купец по имени Поло был в этой компании, то вполне возможно, что это сообщение вызвало бы в его голове целый вихрь различных мыслей. Однако ни каких письменных свидетельств о том, что он там был, не было. Но это сообщение и так чрезвычайно взбудоражило присутствующих. Особенно оживились мужчины.
   — Эта женщина с удивительными синими глазами кажется мне поразительной лгуньей, — заявил один из гостей. — Позвольте мне, господин Дандоло, сделать предложение. Чтобы наказать ее за выдумки, надо посадить ее на корабль, идущий в противоположном от Лондона направлении.
   Похоже, что многим присутствующим была по душе эта идея. Но мрачный, проигравший пари купец, сидевший на противоположном от хозяина конце стола, был другого мнения. Он не сводил глаз с Мариам, как только она вошла в комнату.
   — Должен признаться, что она очень привлекательна, сказал он. — Я благодарен победителю, который смог сделать ужин столь приятным. Женщина мне понравилась, и хочу сделать первую заявку на нее. Она должна некоторое время побыть в моем обществе, а потом можно будет отправить ее в Тунис, или в Черное море, или вообще к черту на кулички.
   Господин Дандоло посмотрел на Джованни ди Флоренца, и у него созрела идея, которая шла вразрез с заявкой любвеобильного господина.
   — Боюсь, что не смогу выполнить желание нашего друга, который больше интересуется глазами чужеземки, чем строительством судов в Венеции.
   — Неужели наш славный победитель желает эту женщину сам?
   Господин Дандоло покачал головой:
   — Я не думаю о собственном наслаждении. Мне важна хорошая репутация торгового флота Венеции. Мы сегодня всего за один день спустили на воду прекрасное судно, и мне кажется, что все вы с удовольствием пошлете эту женщину на нашем судне в Марсель. Должен сказать, мои дорогие друзья, что вижу в подобном совпадении перст судьбы. Эта женщина принесет нам удачу, если мы пошлем ее в плавание на нашей галере! — Он обвел взглядом собравшихся и увидел, что с ним согласны все, кроме Джованни. — Эту женщину послала нам сама судьба, и она обязательно принесет нам удачу, а господину ди Флоренца придется отказаться от своего страстного желания.

Глава 16. СКОНДЕР-КЛАФ

1

   Выпал глубокий снег, он на целый дюйм покрыл ров в Гер-ни. Старые кости донимали ревматические боли. Вилдеркин ковылял с палочкой, а старик Алфгар оставался в постели.
   Но в бывшей солодовне было тепло и сухо. Листам бумаги, разложенным на рамках, требовалось тепло, поэтому в центре располагались огромные экраны и ярко горели дрова в очаге. Задумка Уолтера использовать мельничные колеса еще находилась в стадии эксперимента, и вся работа делалась вручную. Сильные жилистые руки энергично орудовали в ступах шестами, были слышны обрывки разговоров.
   Уолтер остановился возле старика Свира Гилпина, который отвечал за состояние рамок.
   — Прошло уже шесть, нет, семь месяцев, как я последний раз видел своего друга Тристрама Гриффена, — тихо сказал Уолтер. — Я о нем с тех пор ничего не слышал. Скажи мне, Гилпин, кто-нибудь о нем знает? Как у него дела?
   Гил пин сделал вид, что занят работой.
   — Нет, мастер, мне об этом ничего не известно.
   — Гилпин, он должен хотя бы передать весточку отцу. Мне говорили, что ты часто навещаешь его старика.
   Гилпин снял лист бумаги и поднес его к свету.
   — Мастер, взгляните: она гладкая как стекло. Теперь монахам из аббатства не на что жаловаться.
   Уолтер недовольно отвернулся от него и подошел к огромной емкости, куда погружали измельченное сырье. Высокий мужчина проверял температуру воды.
   — Джек, ты что-нибудь слышал о Тристраме Гриффене? — спросил Уолтер.
   Лицо Джека стало непроницаемым. Он продолжал пробовать температуру воды, потом мрачно пробурчал:
   — Нет, ничего не слышал.
   И так каждый раз. Казалось, что перед ним опускался занавес, стоило каким-то образом коснуться событий, последовавших за смертью графа Лессфорда. Тристрам с двумя друзьями исчез, и все решили, что они теперь с Хэрри у разбойников. Но это никак нельзя было точно узнать, и Уолтер напрасно пытался что-либо выяснить о своем друге.
   Уолтер возвратился домой в мрачном настроении. Он понимал, что Трис не зря был так осторожен, но почему он за все это время не попытался с ним связаться? Жив ли он?
   Уолтер отправился в комнату деда для ежедневных утренних переговоров. Хозяин Герни сильно страдал от ревматических болей и был плотно закутан покрывалом до самого горла. Время от времени лицо у него кривилось от боли.
   — На прошлой неделе у нас понизились доходы, — резко сказал дед. — Мы изготовили на тридцать листов бумаги меньше, чем раньше. Этого не должно быть! Почему эти ленивые бездельники плохо работают? Уолтер, тебе следует быть с ними построже!
   Уолтер объяснил, что помешала холодная погода.
   — Мы не можем ждать от них хорошей работы, если они все толкутся в тесном помещении. Дед, настанет весна, и дела пойдут гораздо лучше. — Затем гордо добавил: — Качество бумаги значительно улучшилось.
   Старик задавал ему множество вопросов. Можно ли повысить качество бумаги, не подмешивая туда клочков материи? Будут ли монахи платить прежнюю цену, если листы будут немного меньше, потому что следует делать листы покороче и поуже? Смог ли Джозеф продать бумагу купцам из Лондона? Может быть, Уолтер ошибся, решив, что Джозеф прекратит заниматься зерном и станет торговать для них бумагой?
   Уолтер давал подробные ответы, но дед только мрачно крякал. Уолтер перестал обращать на это внимание. Ему не дождаться дня, когда дед его похвалит.
   Старик сменил тему.
   — Уолтер, — вздохнул он, — отец Климент не дает мне покоя. Неужели он считает, что я стану исполнять епитимью в такой холод? Он не может заставить человека моих лет шагать босиком в церковь… Сейчас на земле лежит снег! Кроме того, я не могу согласиться с ним в отношении свечей. Шесть штук и каждая толщиной в фут должны гореть целый месяц! Да я сделаюсь нищим! Он должен смягчить епитимью. Она слишком сурова!
   Уолтер почти весь день пробродил по снегу, и с каждой минутой у него ухудшалось настроение. Он размышлял о Мариам и Тристраме. Они оба были для него потеряны.
   — Я должен что-то предпринять, — повторял Уолтер. — Я не могу сидеть и ждать.
   Уолтер думал, что, может быть, его жена уже примирилась с тем, что им никогда не суждено встретиться, и возможно, она живет своей собственной жизнью. А вдруг она нуждается?
   Он вернулся к ужину и обнаружил, что Большой холл весь бурлит. Слуги не переставая болтали. Затем появилась Агнес с огромным блюдом говядины, украшенной лавровым венком.
   Что случилось? Уолтер увидел, что дед сидит в кресле на платформе. Уолтера удивило, что дед нашел в себе силы спуститься вниз; он был одет в лучший бархатный сюртук с отделкой из горностая и с широким воротником тоже из горностая.
   — Уолтер! — воскликнул старик. — Наконец ты пришел! Уолтер заметил, что на столе перед дедом лежит документ с бесчисленными печатями. Даже главные кубки были отставлены в сторону, чтобы освободить для документа место. Уолтер сразу понял, что это значит.
   — Нам возвратили земли?
   — Нам возвратили мои земли! — Хозяин Герни коснулся печатей трясущейся рукой. — Три часа назад из Лондона прибыл посыльный. Вот тут, мой мальчик, все написано и законным образом заверено! Хвала Господу и святому Вулстану!
   Уолтер сел. Он был поражен неожиданностью случившегося. Он, конечно, разделял радость деда, но все же подумал: «Я бы больше радовался весточке от Мариам, чем получению подписанного и заверенного королевского документа о возвращении земель!»
   — Он у нас хороший, король, — заявил старик. Он ничего не ел, но ему постоянно подливали в кубок вина. — Должен признаться, что сначала плохо о нем думал. У нас мудрый, справедливый и смелый король!
   Уолтер был с ним согласен:
   — Это первый английский король после Гастингса.
   Во взгляде деда Уолтер мог прочесть еще что-то, кроме торжества. В нем сквозила хитрость и еще нечто.
   — Вместе с официальным документом имеется еще письмо, из которого все становится ясно, — сказал дед, осушая кубок. — Землю возвратили с полного согласия леди Ингейн. Она потеряла таким образом часть земель своего Тресслинга, но она не только не возражала, а, наоборот, это была ее идея.
   — Это щедрый жест с ее стороны! — воскликнул Уолтер.
   — Щедрый? — Дед улыбнулся. — Да, очень щедрый. Мне кажется, что тут есть еще кое-что. Она весьма мудра и… смотрит вперед.
   — Что-то я не понимаю.
   — Послушай, я тебе сейчас все объясню. Уолтер, ты ей нравишься, и она — вдова. Мальчик, мне все ясно. Я видел, как она, сидя у нас за столом, наклонялась, чтобы лишний раз взглянуть на тебя. Ты ей нравился еще до того, как смерть мужа положила конец ее тягостному браку. Она мечтает видеть тебя вторым мужем и понимает, что это, — дед показал на королевский указ, — поможет тому, чтобы ты относился к ней еще лучше. Но и это еще не все. Ты станешь наследником восстановленного Герни и сможешь открыто ухаживать за ней, что было бы невозможно в ином случае. Союз будет равноправным, и никто не посмеет вас осуждать. Да, наша очаровательная Ингейн очень мудрая и видит далеко вперед.
   — Если эти предположения правильны, — медленно сказал Уолтер, — то она не учла одного. Я не смогу за ней ухаживать. Я женат!
   Дед нахмурился:
   — Твой брак легко аннулировать. Конечно, за это придется заплатить, но у нас теперь есть земли и впереди нас ждет много прибылей, поэтому за ценой мы не постоим. Мальчик мой, обратись к церкви, чтобы твой прежний брак признали недействительным.