Страница:
Если бы не Машка, я бы разобрался с гражданином по всем пунктам. Но сильные руки напарника выпихивают меня из вагона. Инстинктивно делаю широкий шаг и прыгаю на асфальт.
…Скрипят деревянные полы родного кабинета. Стою в непривычной позе спрыгнувшего с турника гимнаста. За спиной заходится смехом Машка. Вокруг нас стены восьмого отделения милиции. За окном свалка. На столах аккуратно сложенные папки с делами, политый кактус и только что вскипевший самовар.
В дверь заглядывает капитан Угробов.
— Пономарев, тебе плохо? А если хорошо, то почему в такой раскоряке? Генерал просил передать, что ваш гонорар за съемки в передаче “Человеческий Закон” он перечислит в фонд пострадавшим от укуса бешеных собак. Я что-то смешное сказал, прапорщик?
Продолжая дергаться, Машка сползает на чисто подметенный и только что вымытый пол. Я же в полнейшей прострации.
— Поругались, что ли? — Угробов переводит взгляд с меня на Баобабову. — Странные у вас отношения внутри коллектива. Очень странные. Но это не должно мешать работе. Преступник еще на свободе, и ловить его будем мы.
Начальство исчезает, оставив после себя стойкий запах кефира.
Машка на полу затихает, утирая слезы. Я распрямляюсь, приобретая нормальное для российского милиционера положение.
— И как все это называется?
Баобабова вынимает из косметички надкусанное яблоко с гнилым боком, впивается в него зубами и заумно морщится:
— Именно это я и называю календарной нестыковкой.
На цыпочках подкрадываюсь к двери, открываю ее на два пальца и выглядываю в коридор. Гудение люминесцентных ламп для меня милее вагонных перестуков.
— Вот она какая, родина!
В восьмом отделении обычный рабочий беспорядок. Опера приходят, опера уходят. Следователи приходят, следователи уходят. Задержанные приходят, но, в отличие от первых двух категорий честных граждан, никуда уже не уходят. Не положено задержанных сразу отпускать. Обезьянник пустовать не должен. А то, не дай бог, начальство приедет с проверками, спросит, а почему пусто в специально отведенном месте, а ответить-то и нечего.
Выверяя каждый шаг, выходим с Машкой на крыльцо. Оставаться в кабинете после календарной нестыковки боязно.
На ступеньках отделения секретарша Лидочка, отлынивая от выполнения прямых секретарских обязанностей, полной грудью вдыхает свежий воздух. Баобабова критически осматривает ее полную грудь, презрительно хмыкает. Лидочка сознательно уходит от прямого конфликта, демонстративно отворачиваясь от Машки. Баобабова говорит, ни к кому не обращаясь: “Тыловая крыса”, и озирается по сторонам в поисках предполагаемых опасностей.
— Прогуляемся?
Нам необходимо остаться наедине, чтобы собраться с мыслями. Молча шляемся вокруг здания восьмого отделения. У каждого свои мысли. Не знаю, о чем думает напарница, но мне очень интересно, почему Безголовый вступил с нами в столь странный контакт? Если ему нужна голова Баобабовой, зачем устраивать концерт с экранами? Что он хотел этим сказать? И что означает встреча в купе поезда. Зачем? Непонятно. Никаких ниточек.
Наглотавшись ветра с городской свалки, возвращаемся обратно. Настроение никакое. Но работать, как утверждает Угробов, все равно необходимо. Хотя бы для того, чтобы подозрительные явления не повторялись с нами в дальнейшем.
Напарница, облив все еще стоящую на крыльце секретаршу Лидочку презрительным взглядом, распахивает дверь посредством армейского ботинка и скрывается внутри здания.
— Алексей! — бросается наперерез Лидочка. — Конфету хотите? Не кушаете сладкого? А вечером что делаете? Вы же чай любите?
Открываю рот, дабы сообщить, что вечер у меня сегодня полностью свободный и я не буду иметь ничего против, если меня как старшего лейтенанта и холостяка пригласит на чашку кофе какая-нибудь секретарша.
Входная дверь распахивается, высовывается Баобабова и объявляет, что сегодня, как и каждый вечер до конца года, старший лейтенант Пономарев будет находиться при исполнении. И ни на какие мероприятия с посторонними, а тем более с гражданскими лицами он выходить не намерен.
Секретарша Лидочка, потерпев сокрушительное поражение, бежит жаловаться в отдел кадров, а Баобабова, взяв меня за воротник, тащит по направлению к нашему кабинету.
В коридоре нам встречается завхоз дядя Саша и сообщает по секрету, что нас давно и безуспешно разыскивает капитан Угробов. По сведениям дяди Саши, полученным от надежных осведомителей, Угробов принял от вышестоящего начальства служебную записку, в которой упоминались наши фамилии. Обстоятельства упоминания никому не известны, но лично он, завхоз дядя Саша, не попадался бы на глаза капитану.
Отблагодарив товарища крепким рукопожатием и обещанием тесного сотрудничества, мы с Машкой торопимся в отдел, чтобы там, за крепкими стенами, укрыться от сурового начальства.
Если не хочешь встречаться с неприятностями, обязательно с ними встретишься. И в самое ближайшее время. Это не я, это статистика.
Из отдельно расположенного кабинета с двумя нулями выходит, поправляя мундир, любимый наш капитан Угробов. Баобабова пытается затаиться в темной нише, но всем в отделении известно, что Угробов даже в самые темные ночи не ходит на задержание с прибором ночного видения. Глаза капитана устроены так, что он различает любого теплокровного нарушителя, а тем более прапорщика или лейтенанта, в лютой темноте на расстоянии до ста метров.
— О! — говорит капитан, делая палец пистолетом. — Пономарев! И, о! Баобабова! Оба!
— Здрасьте еще раз, — отвечает на взаимность Машка, нещадно краснея. — Давно не виделись, товарищ капитан.
В коридоре потихоньку собираются любопытные. Из отделов подтягиваются скучающие опера, спрыгивают с подоконников вызванные на душевные собеседования свидетели, тянут шеи малолетние нарушители во главе с инспекторшей по делам несовершеннолетних. Всем хочется посмотреть и послушать трогательную сцену встречи капитана и отдела “Пи”.
К нашему дружному коллективу любопытство неподдельное. Мало кто из сотрудников восьмого отделения знает, чем мы с Машкой занимаемся. Отдел как-никак секретный. По кабинетам ходят холодящие душу истории, что мы с Баобабовой выкапываем для научных опытов покойников, препарируем особо несговорчивых преступников и даже, что совсем невероятно, ничего не делаем, а только занимаем кабинет, чтобы его не захватили коммерческие структуры.
— А тебя, Пономарев, мама здороваться не учила?
— Так ведь уже вроде… — растерянно оглядываюсь на напарницу. Машка трясет головой, подбадривая. Капитан не девушка, лишнее “здрасте” не помешает.
Здороваюсь. По-простому. Без всяких там сюсюканий. Можно сказать, по-мужски. Протягиваю для рукопожатия руку. Угробов сначала отзывается на этот чисто дружеский жест, но потом резко отдергивает руку:
— Я с нарушителями трудовой дисциплины не панибратствую.
— Это когда мы… — настроение Баобабовой портится. Она пытается подтянуть капитана поближе к себе за грудки, но Угробов умело ставит блок и уходит от контакта.
— А вот позвольте бумагу из управления огласить.
Капитан вытаскивает из кармана мятую бумажку. Обступившие нас зрители затихают, не желая пропустить ни единого слова. Ясно ведь, бумага из управления, а не из того помещения, откуда только что капитан появился. Перед тем как зачитать важный государственный документ, Угробов обводит узкий коридор пристальным взглядом справедливого, но очень сурового начальника.
— Разрешите доложить всем присутствующим кое-какие цифры. В то время, когда сотрудники так называемого отдела “Пи” прохлаждаются на улице, — Угробов торжественно трясет бумагой, — мы не сидим без дела. Что и отмечено в поступившей из управления статистике. За прошедшую неделю нашим отделением проведена огромная и где-то даже титаническая работа по охране правопорядка. Задержано преступных банд — шесть, предотвращено разбойных нападений — восемь, выявлено расхитителей частной и коммерческой собственности — один. А также арестовано свыше пятисот других не менее опасных воров в законе. — Угробов с трудом переводит дыхание. — Про мелких хулиганов даже не говорю. Пачками свозим со всего района. Одним словом, работы в отделении непочатый край. Все трудятся, никто на рабочих местах не спит, по коридорам ради любопытства не шляется.
Народ одобрительно соглашается со справедливыми показателями, озвученными капитаном.
— А в это время двое наших товарищей… — Многозначительная пауза. — Двое наших не самых лучших товарищей бьют баклуши, прикрываясь служебными делами. Подождите, прапорщик Баобабо-ва, у вас еще будет время высказаться. Послушайте, что пишут мне из управления! Только одна фраза. Сейчас… Вот! “…Обнаружены в пикантном состоянии, сидящими на взлетно-посадочной полосе…” Как вам такой заворот? Или вот это место. “…Вступили в дерзкие пререкания с генералом, обозвав его старым козлом…”, простите за вырванный текст.
Бывалые опера и молодые следователи, свидетели и несостоявшиеся нарушители и даже инспекторша по делам несовершеннолетних вместе с подопечными ошарашенно ахают. Все и без опубликования в центральной прессе законов знают, что за “старых козлов” обычно отвечают по полной программе.
— Не так все было, товарищ капитан.
— Верю, лейтенант, охотно верю, — соглашается Угробов. — Все было гораздо хуже. Генерал зря напраслину не напишет. Факты подтвердятся, удостоверятся, общество вынесет законные порицания. А пока вынужден объявить вам служебный арест. Из кабинета своего ни шагу без разрешения. В крайнем случае, без прокурорского постановления. Воду и хлеб принесем. Охрану поставим. Родственников оповестим. Диван для отдыха можете взять из приемной.
Замечаю, как среди толпы мстительно улыбается секретарша Лидочка. Это значит, что дивана нам не видать, как свободного доступа на улицы нашего района.
— Попрошу всех разойтись по рабочим местам, — обращается капитан к сотрудникам и просто присутствующим. Естественно, никто не спешит по кабинетам. Все ждут, чем ответит отдел “Пи” на наглые заявления руководства. Угробов, видя такое дело, говорит: “Хорошо”, вытаскивает из-под мышки любимый пистолет и делает два предупредительных выстрела в потолок.
Паника овладевает присутствующими. Кто-то, кто поумней, падает на пол. Но большинство с визгом и криками “Убивают!” расходятся по указанным капитаном местам. Лишь заместители Угробова да секретарша Лидочка с папкой для приказов, привыкшие к выходкам сурового капитана, удаляются гордо, но быстро.
Угробов, украдкой оглядывая опустевший коридор, делает вид, что рассматривает стертый линолеум:
— Надеюсь, вы понимаете, что я вынужден был это сделать?
Баобабова, делая вид, что рассматривает давно и плохо покрашенную стену, отвечает сквозь зубы. Благо сделать это легко, двух зубов нет:
— Не первый год в прапорщиках, товарищ капитан. Если для галочки нужно, мы потерпим.
Что-то в линолеуме капитану не нравится, он наклоняется и отдирает кусок:
— Но под арестом все равно посидите. Когда все утихнет, тогда к работе и приступите.
— Нам бояться нечего, — Машка отколупывает ногтем кусок штукатурки.
Угробов сворачивает непонравившийся кусок линолеума в рулон, взваливает на плечо и, уходя, на всякий случай пугает:
— Как говорил мой наставник, майор Шевченко, я тебя, Баобабова, на работу принял, я же тебя, прапорщик, и уволю. Сидеть, ждать и не высовываться.
Провожаем взглядами капитана, который, пошатываясь, направляется к завхозу разбираться по поводу разодранного линолеума. Такая у него должность — со всякой грязью дело иметь.
В нашем кабинете, не сговариваясь, прилипаем к окну. Временное заключение на рабочем месте вызывает острое желание выйти на улицу, пройтись по городу, купить мороженое. Но угробовские приказы не обсуждаются.
За окном тот же пейзаж, что и всегда. Городская свалка перерабатывает многотонные горы мусора. Бульдозеры раскатывают по холмам из отходов. Бродячие собачки устраивают несанкционированные брачные ритуалы. Дворники близлежащих домов вывозят на оцинкованных детских тазиках продукты человеческой цивилизации.
— Туристы в космос летают, а на окраины прогресс не спешит, — комментирует Баобабова неблагодарный труд дворников. — Я два года назад, когда под прикрытием в банде дворников работала, предложила им тазики на колеса поставить. От детских использованных колясок. Производительность повышается в пять раз. Не оценили, сказали, что с жиру беснуюсь.
— Бывает. — Мне, признаться честно, житейские проблемы местных дворников неинтересны. Со своими бы разобраться. Того и гляди на улицы патрулировать пошлют или в архив, дырки в сданных делах сверлить.
Сажусь за свой стол. Лениво перебираю папки с входящими делами.
— Лесик, да брось ты текучку, — загадочно прищуривается Баобабова, присаживаясь на край стола. — У меня предложение, от которого не откажется ни один здравомыслящий старший лейтенант.
Машка вытаскивает из внутреннего кармана небольшую, с пол-ладони фляжку. На глазок определяю, вещь старинная, дорогая, объемом не более кофейной чашки.
— Во-первых, мы все еще на службе, а во-вторых, ты же знаешь…
— Знаю, Лесик. Я все про твои принципы знаю. Я тоже никогда и ни при каких обстоятельствах. Но сегодня особый день. Нервный. Оскорбительный, можно сказать. И мы, как сотрудники нервного и незаслуженно оскорбленного отдела, просто обязаны сгладить негативные моменты дня.
Еще не соглашаюсь, но уже не отказываюсь. В словах напарницы есть правильное зерно. Рассматриваю фляжку, пытаюсь ногтем выковырять блестящий камушек. Машка отбирает старинную вещь.
— Сломаешь. От прабабки досталась. А ей, в свою очередь, от ее прабабки. И никогда не открывалась. Потому что нужды не было. А вот сегодня есть она, нужда. Лесик, давай, а? В жизни все надо попробовать. Вон и в книжках все нормальные старшие лейтенанты постоянно напиваются, и в кино. Я в газете криминальной читала, что если опер не пьет, то милицейская среда выжмет его из себя по каплям. Ты посмотри вокруг. Чем мы хуже людей? Нажрутся всякой дряни и подвиги совершают.
— Я — ненормальный старший лейтенант.
Но Баобабова возражений не принимает. Зубами срывает с пробки сургучную печать, с трудом отвинчивает прикипевшую пробку. Параллельно рассказывает историю своего генеалогического древа.
— У меня все прабабки Баобабовыми были. Это У нас наследственное. И все Отчизне служили. Кто У барина в личной охране, кто в охранке царской, кто в ЧК нечисть по подвалам глушил. А я вот с тобой, Лесик, в “Подозрительной информации” молодость проживаю.
— Лысая была?
— Кто? — Машка чуть не роняет фляжку.
— Прабабка твоя. Тоже лысая? У вас же все наследственное.
— Лесик, только без далеко идущих размышлений. Не нравится моя прическа, так и скажи. Отращу волосы и буду, как все дуры, с патлами ходить. И каждый преступник, вступивший со мной в неравный и смертельный бой, будет иметь возможность намотать мои шелковые косы на свой преступный кулак, тем самым лишая меня возможности адекватно противодействовать. Ты этого хочешь?
Машка протягивает крышечку от фляжки, в которой накапано пять капель густой, подозрительной на вид красной жидкости.
— Пей, не морщись. Пять капель для старшего лейтенанта минимальная доза. Бальзам настоящий. Прабабка говорила — вода живая, заговоренная лучшими колдуньями девятнадцатого века.
— Которых сама прабабка потом и расстреливала по подвалам, — морщусь, размазывая по языку горькие капли.
— И фляжка заговоренная. — Баобабова не обращает внимания на мои замечания. — Смотри, видишь две вмятины? Натурально от пуль бандитских. Бронежилет, старый еще, не выдержал, а фляжка смогла. Веришь?
Киваю с жесточайшей верой в глазах. Баобабова довольна. Хватает меня за уши и крепко целует. В лоб целует, куда еще? У нас в отделе со всякими такими делами строго.
— Эх, Лешка, что я тебе сейчас скажу… — Машка становится серьезной. Набирает полный бронежилет воздуха, на секунду задерживается, чтобы погрозить закрытой двери пальцем, и горланит на весь кабинет: — Парней так много холостых. Ага-ага! На улицах Саратова…
— А помнишь, как мы с тобой в тайге медведя камнями пугали? — Ее лицо самостоятельно пристраивается на плечо напарника.
— …а не пугай меня, мама, не пугай!
— Малину нашу сожрал.
— Ягода-ма-ли-на!
— Нас с тобой ма-ни-ла! — Песня-то какая приятная.
Дальше вспоминаем хором и не очень стройно. Зато красиво.
— Между первой и второй?
Баобабова хихикает, обнимает меня, производя удушающий захват за шею, и говорит, что я, в каком-то отношении, даже нормальный старший лейтенант, и недрогнувшей рукой повторяет из фляжки.
— Анекдот слушай. Встречаются на пляже генерал и прапорщик…
— А генерал-то какой гад!
— …а прапорщик ему отвечает…
— А Угробов…
— Сволочи все, Лесик!
— Мафия крепко всех засосала!
— Ягода-ма-ли-на!..
— …Нас с собой ма-ни-ла.
Баобабова прижимает к губам палец, которым недавно грозилась двери, упирается лбом в мой лоб и, бешено сверкая зрачками, шепчет:
— Лешка! Что делает бесшабашный мужик и порядочная девушка, находясь под арестом в пустой и закрытой комнате? Давай, а?
— Я не буду больше угробовский пазл складывать. Не хочу!
— Ну, Лесик! Ради меня.
— У меня другие планы на сегодняшний вечер. Там еще осталась капелька прабабкиной отравы?
Как говорят закоренелые алкоголики, все дальнейшее помню ясно, но неточно. Помню, как к нам заходит капитан Угробов. Втолковывает что-то насчет нового задания, на которое мы отправимся после наступления затишья. Потом по кабинету шляются зеленые человечки, выпрашивая у Баобабовой раритетную жидкость из фляжки. Мол, она им нужна для поддержания жизни на далекой планете из созвездия Козерога. За что тут же, не отходя от кассы, получают и за козерогов, и за погубленную на их планете жизнь. Потом Баобабова куда-то исчезает. Во время ее отсутствия из коридора слышатся выстрелы, кой-какая не совсем порядочная ругань и визг секретарши Лидочки. Запоминаются отдельно услышанные слова: “Тыловая крыса …выдеру космы …моего Лесика …отойди, Угробыч, пока не пристрелила”.
Когда появляется Баобабова, я хочу сразу же рассказать ей об инциденте в коридоре, но Машка, на глазок отмерив по половинке крышечки, заявляет, что пить много вредно, и мы идем самостоятельно искоренять преступность в нашем любимом районе.
Перешагнув в коридоре через десяток постанывающих тел в форме спецназовцев и отметив у стенда “Помогите им сухарями” секретаршу Лидочку с потрепанными кудрями и размазанной по щекам помадой, мы вываливаемся на свежий воздух.
— А Угробов приказал…
— Трепло твой Угробов. С пяти шагов из табельных отказался. А на кулаках он слабак.
Внимание наше привлекает подозрительная личность на босую ногу и в тулупе из недавно освежеванного белого медведя. Личность пристает к прохожим, прося по железнодорожному атласу указать направление на горы Гималаи. Судя по нечленораздельным звукам, личность явно не имеет российского гражданства. Гость страны, одним словом.
Пока я помогаю заблудившемуся иностранному туристу проложить по атласу кратчайший маршрут, Баобабова подремывает, уткнувшись в мохнатое плечо туриста.
Снова появляются маленькие человечки. На этот раз оранжевые. У них другое предложение. Они отвозят нашего дорогого гостя в Гималаи, а Баобабова за это капает им пять капель высокооктанового ракетного топлива.
Заканчивается все тем, что мы с Машкой заталкиваем упирающегося и непонятно голосящего товарища в медвежьей шкуре в подогнанное зелены-' ми человечками маршрутное такси серебристого цвета с огоньками по ободку. Прапорщик честно выполняет свою часть сделки, отоваривая оранжевых, не отходя от кассы. Человечки протестуют, но Машка их убеждает табельным оружием. Дорогой иностранный гость и приставучие оранжевые попрошайки улетают, а мы с напарницей решаем, модно или нет в этом сезоне разгуливать по городу в варежках из белого медведя.
Заставляем встречный милицейский патруль петь с нами про ягоду, которая малина.
В киоске покупаем упаковку мороженых сарделек, бутылку кетчупа и шоколадку. Пока я шуршу оберткой и давлюсь шоколадкой, Машка грызет сардельки, запивая их из горла кетчупом.
Оказываемся в консерватории.
— Ягода-ма-ли-на!
Во втором акте Баобабова в грубой форме объясняет дирижеру, что припев про малину должны петь все, а не только скрипачи и скрипачки. Дирижер долго не соглашается, за что Машка ломает его палочку и руководит оркестром сама.
— Нас с собой манила!
Зрители долго не отпускают со сцены Баобабо-ву. Приходится петь на бис. — В поле звала!
Осознаю себя не окончательно потерянным для общества в круглосуточном банке, где мы укладываем на пол посетителей и персонал, объясняя им, как правильно уберечься от вооруженного ограбления. Потом все вместе едем в баню. Потом снова в банк занимать до получки. Потом убегаем от розовых человечков, предлагающих в обмен за Машкины капли абсолютной невидимости выдать каждому гражданину Российской Федерации по пятьдесят тысяч американских рублей. Наученные инопланетными товарищами, маскируемся в парке аттракционов.
Окончательно лишаюсь ориентации в плавающем лебеде, роняя голову на железный кулак давно храпящей напарницы. Совсем не к месту приходит удивительная теория о возникновении в человеческом мозгу извилин. Теория спорная, но верная. Чем больше бьешься головой, тем больше извилин.
Теряю память, свернувшись калачиком на коленях у Машки.
Полцарства за Упсу!
Холодно. Пытаюсь натянуть на голову одеяло. Оголяются пятки. Еще холоднее. Подтягиваю ноги к подбородку. Начинают дрожать коленки и спина. Не выдерживаю, просыпаюсь.
На соседнем топчане спит Баобабова. Детская улыбка, спокойное дыхание, превращающееся в густой пар, упавшая на пол простыня, заледеневшая кожаная юбка с бронированными накладками вместо карманов. У Машки бронежилет, скорее всего, утепленный, поэтому ей, в отличие от меня, хорошо и спокойно.
— Маша! Маш!
Баобабова резко соскакивает с топчана, визжит, наступая пятками на холодный пол. Обнаруживает рядом меня и успокаивается. Когда надежный напарник рядом, любой прапорщик утихомиривается мгновенно.
— Мы где? В морге, что ли?
Ищет под топчаном армейские ботинки.
— В морге подушки под головы не подкладывают. — Хлюпаю носом. Холодно, вот и хлюпаю. Глупые вопросы.
Найденные армейские ботинки Баобабова отогревает дыханием. Иней тает, превращаясь в маленькие капельки.
— А я догадываюсь, где, — говорит она, с трудом натягивая ботинки. — Дерзну предположить, что вчера ты, Лесик, изрядно перебрал. И меня вместе с тобой пригласили погостить в наш местный вытрезвитель.
Свои кроссовки обнаруживаю примерзшими к дверце железного шкафчика. Отколачиваю их стоящим рядом ломиком. Внутри ящика остальная одежда. Перегибаю ее пополам, чтобы удобнее тащить, и шлепаю к дверям. Дыхание у меня не столь горячее, самостоятельно со льдом не справится.
— Снег в вытрезвителе прекрасен и свеж, блестки серебряной пыли. Главное все ж — не исполненье надежд. Главное — чтоб они все же были, — непонятно с какой радости декламирует Баобабова, проверяя целостность оружия и амуниции.
Двигаясь по утоптанной тропе вдоль стены, обнаруживаю дверь.
— Откройте!
Если это действительно не морг, а вытрезвитель, то рядом должны быть живые люди.
Дожидаться, пока отыщутся живые, нет сил. Баобабова с разбегу вышибает двери, и мы вываливаемся в соседнее помещение. Это коридор. Здесь гораздо теплее. И инея на полу и стенах поменьше.
— Голова трещит.
— А я тебя не заставляла, — нагло врет Машка. Пятый наперсток, хоть и наполовину наполненный, она предложила почти силой.
В конце коридора слышится музыка. Поет иностранная певичка. Нет, не о малине. И больше не надо об этой ягоде.
— Представляю, что скажет Угробов! — злорадствует Баобабова, наблюдая, как я скольжу по обледенелому полу. Кроссовки для гололеда не предназначены, это даже в энциклопедиях прописано.
Что скажет капитан, я знаю почти дословно. Позор на весь район. Несмываемое пятно в личном деле. Вызов мамы в отделение. Без порки не обойтись.
Дверь с музыкой открывается легко. Это если к себе тянуть. Но Машка привыкла, чтобы от себя. Поэтому вышибает и эту. Гомонящей группой из двух человек вваливаемся в комнату, наполненную теплом лета, веселой музыкой и живыми, слава богу, людьми.
— А, лейтенант и прапорщик! Проходите, проходите. Вовремя вы. Только что о вас вспоминали.
За столом курит сигарету “Прима” капитан Угробов. Пепел смахивает в пластмассовый стаканчик с карандашами и ручками. Пиджак распахнут. Видна рукоятка именного пистолета, что окончательно портит нам настроение.
— Что в дверях топчетесь, как понятые. Заходите, раз пришли.
В комнате, кроме капитана, неожиданные для нас личности.
На обшарпанном кресле без колесиков в смирительной рубашке сидит человек. Свет от яркой лампы, что на столе, странным образом обтекает его лицо, пряча в потемках особые приметы. Можно различить только седеющие волосы да оттопыренные уши. За креслом, придерживая человека без лица, стоят два очень крупных санитара.
…Скрипят деревянные полы родного кабинета. Стою в непривычной позе спрыгнувшего с турника гимнаста. За спиной заходится смехом Машка. Вокруг нас стены восьмого отделения милиции. За окном свалка. На столах аккуратно сложенные папки с делами, политый кактус и только что вскипевший самовар.
В дверь заглядывает капитан Угробов.
— Пономарев, тебе плохо? А если хорошо, то почему в такой раскоряке? Генерал просил передать, что ваш гонорар за съемки в передаче “Человеческий Закон” он перечислит в фонд пострадавшим от укуса бешеных собак. Я что-то смешное сказал, прапорщик?
Продолжая дергаться, Машка сползает на чисто подметенный и только что вымытый пол. Я же в полнейшей прострации.
— Поругались, что ли? — Угробов переводит взгляд с меня на Баобабову. — Странные у вас отношения внутри коллектива. Очень странные. Но это не должно мешать работе. Преступник еще на свободе, и ловить его будем мы.
Начальство исчезает, оставив после себя стойкий запах кефира.
Машка на полу затихает, утирая слезы. Я распрямляюсь, приобретая нормальное для российского милиционера положение.
— И как все это называется?
Баобабова вынимает из косметички надкусанное яблоко с гнилым боком, впивается в него зубами и заумно морщится:
— Именно это я и называю календарной нестыковкой.
На цыпочках подкрадываюсь к двери, открываю ее на два пальца и выглядываю в коридор. Гудение люминесцентных ламп для меня милее вагонных перестуков.
— Вот она какая, родина!
В восьмом отделении обычный рабочий беспорядок. Опера приходят, опера уходят. Следователи приходят, следователи уходят. Задержанные приходят, но, в отличие от первых двух категорий честных граждан, никуда уже не уходят. Не положено задержанных сразу отпускать. Обезьянник пустовать не должен. А то, не дай бог, начальство приедет с проверками, спросит, а почему пусто в специально отведенном месте, а ответить-то и нечего.
Выверяя каждый шаг, выходим с Машкой на крыльцо. Оставаться в кабинете после календарной нестыковки боязно.
На ступеньках отделения секретарша Лидочка, отлынивая от выполнения прямых секретарских обязанностей, полной грудью вдыхает свежий воздух. Баобабова критически осматривает ее полную грудь, презрительно хмыкает. Лидочка сознательно уходит от прямого конфликта, демонстративно отворачиваясь от Машки. Баобабова говорит, ни к кому не обращаясь: “Тыловая крыса”, и озирается по сторонам в поисках предполагаемых опасностей.
— Прогуляемся?
Нам необходимо остаться наедине, чтобы собраться с мыслями. Молча шляемся вокруг здания восьмого отделения. У каждого свои мысли. Не знаю, о чем думает напарница, но мне очень интересно, почему Безголовый вступил с нами в столь странный контакт? Если ему нужна голова Баобабовой, зачем устраивать концерт с экранами? Что он хотел этим сказать? И что означает встреча в купе поезда. Зачем? Непонятно. Никаких ниточек.
Наглотавшись ветра с городской свалки, возвращаемся обратно. Настроение никакое. Но работать, как утверждает Угробов, все равно необходимо. Хотя бы для того, чтобы подозрительные явления не повторялись с нами в дальнейшем.
Напарница, облив все еще стоящую на крыльце секретаршу Лидочку презрительным взглядом, распахивает дверь посредством армейского ботинка и скрывается внутри здания.
— Алексей! — бросается наперерез Лидочка. — Конфету хотите? Не кушаете сладкого? А вечером что делаете? Вы же чай любите?
Открываю рот, дабы сообщить, что вечер у меня сегодня полностью свободный и я не буду иметь ничего против, если меня как старшего лейтенанта и холостяка пригласит на чашку кофе какая-нибудь секретарша.
Входная дверь распахивается, высовывается Баобабова и объявляет, что сегодня, как и каждый вечер до конца года, старший лейтенант Пономарев будет находиться при исполнении. И ни на какие мероприятия с посторонними, а тем более с гражданскими лицами он выходить не намерен.
Секретарша Лидочка, потерпев сокрушительное поражение, бежит жаловаться в отдел кадров, а Баобабова, взяв меня за воротник, тащит по направлению к нашему кабинету.
В коридоре нам встречается завхоз дядя Саша и сообщает по секрету, что нас давно и безуспешно разыскивает капитан Угробов. По сведениям дяди Саши, полученным от надежных осведомителей, Угробов принял от вышестоящего начальства служебную записку, в которой упоминались наши фамилии. Обстоятельства упоминания никому не известны, но лично он, завхоз дядя Саша, не попадался бы на глаза капитану.
Отблагодарив товарища крепким рукопожатием и обещанием тесного сотрудничества, мы с Машкой торопимся в отдел, чтобы там, за крепкими стенами, укрыться от сурового начальства.
Если не хочешь встречаться с неприятностями, обязательно с ними встретишься. И в самое ближайшее время. Это не я, это статистика.
Из отдельно расположенного кабинета с двумя нулями выходит, поправляя мундир, любимый наш капитан Угробов. Баобабова пытается затаиться в темной нише, но всем в отделении известно, что Угробов даже в самые темные ночи не ходит на задержание с прибором ночного видения. Глаза капитана устроены так, что он различает любого теплокровного нарушителя, а тем более прапорщика или лейтенанта, в лютой темноте на расстоянии до ста метров.
— О! — говорит капитан, делая палец пистолетом. — Пономарев! И, о! Баобабова! Оба!
— Здрасьте еще раз, — отвечает на взаимность Машка, нещадно краснея. — Давно не виделись, товарищ капитан.
В коридоре потихоньку собираются любопытные. Из отделов подтягиваются скучающие опера, спрыгивают с подоконников вызванные на душевные собеседования свидетели, тянут шеи малолетние нарушители во главе с инспекторшей по делам несовершеннолетних. Всем хочется посмотреть и послушать трогательную сцену встречи капитана и отдела “Пи”.
К нашему дружному коллективу любопытство неподдельное. Мало кто из сотрудников восьмого отделения знает, чем мы с Машкой занимаемся. Отдел как-никак секретный. По кабинетам ходят холодящие душу истории, что мы с Баобабовой выкапываем для научных опытов покойников, препарируем особо несговорчивых преступников и даже, что совсем невероятно, ничего не делаем, а только занимаем кабинет, чтобы его не захватили коммерческие структуры.
— А тебя, Пономарев, мама здороваться не учила?
— Так ведь уже вроде… — растерянно оглядываюсь на напарницу. Машка трясет головой, подбадривая. Капитан не девушка, лишнее “здрасте” не помешает.
Здороваюсь. По-простому. Без всяких там сюсюканий. Можно сказать, по-мужски. Протягиваю для рукопожатия руку. Угробов сначала отзывается на этот чисто дружеский жест, но потом резко отдергивает руку:
— Я с нарушителями трудовой дисциплины не панибратствую.
— Это когда мы… — настроение Баобабовой портится. Она пытается подтянуть капитана поближе к себе за грудки, но Угробов умело ставит блок и уходит от контакта.
— А вот позвольте бумагу из управления огласить.
Капитан вытаскивает из кармана мятую бумажку. Обступившие нас зрители затихают, не желая пропустить ни единого слова. Ясно ведь, бумага из управления, а не из того помещения, откуда только что капитан появился. Перед тем как зачитать важный государственный документ, Угробов обводит узкий коридор пристальным взглядом справедливого, но очень сурового начальника.
— Разрешите доложить всем присутствующим кое-какие цифры. В то время, когда сотрудники так называемого отдела “Пи” прохлаждаются на улице, — Угробов торжественно трясет бумагой, — мы не сидим без дела. Что и отмечено в поступившей из управления статистике. За прошедшую неделю нашим отделением проведена огромная и где-то даже титаническая работа по охране правопорядка. Задержано преступных банд — шесть, предотвращено разбойных нападений — восемь, выявлено расхитителей частной и коммерческой собственности — один. А также арестовано свыше пятисот других не менее опасных воров в законе. — Угробов с трудом переводит дыхание. — Про мелких хулиганов даже не говорю. Пачками свозим со всего района. Одним словом, работы в отделении непочатый край. Все трудятся, никто на рабочих местах не спит, по коридорам ради любопытства не шляется.
Народ одобрительно соглашается со справедливыми показателями, озвученными капитаном.
— А в это время двое наших товарищей… — Многозначительная пауза. — Двое наших не самых лучших товарищей бьют баклуши, прикрываясь служебными делами. Подождите, прапорщик Баобабо-ва, у вас еще будет время высказаться. Послушайте, что пишут мне из управления! Только одна фраза. Сейчас… Вот! “…Обнаружены в пикантном состоянии, сидящими на взлетно-посадочной полосе…” Как вам такой заворот? Или вот это место. “…Вступили в дерзкие пререкания с генералом, обозвав его старым козлом…”, простите за вырванный текст.
Бывалые опера и молодые следователи, свидетели и несостоявшиеся нарушители и даже инспекторша по делам несовершеннолетних вместе с подопечными ошарашенно ахают. Все и без опубликования в центральной прессе законов знают, что за “старых козлов” обычно отвечают по полной программе.
— Не так все было, товарищ капитан.
— Верю, лейтенант, охотно верю, — соглашается Угробов. — Все было гораздо хуже. Генерал зря напраслину не напишет. Факты подтвердятся, удостоверятся, общество вынесет законные порицания. А пока вынужден объявить вам служебный арест. Из кабинета своего ни шагу без разрешения. В крайнем случае, без прокурорского постановления. Воду и хлеб принесем. Охрану поставим. Родственников оповестим. Диван для отдыха можете взять из приемной.
Замечаю, как среди толпы мстительно улыбается секретарша Лидочка. Это значит, что дивана нам не видать, как свободного доступа на улицы нашего района.
— Попрошу всех разойтись по рабочим местам, — обращается капитан к сотрудникам и просто присутствующим. Естественно, никто не спешит по кабинетам. Все ждут, чем ответит отдел “Пи” на наглые заявления руководства. Угробов, видя такое дело, говорит: “Хорошо”, вытаскивает из-под мышки любимый пистолет и делает два предупредительных выстрела в потолок.
Паника овладевает присутствующими. Кто-то, кто поумней, падает на пол. Но большинство с визгом и криками “Убивают!” расходятся по указанным капитаном местам. Лишь заместители Угробова да секретарша Лидочка с папкой для приказов, привыкшие к выходкам сурового капитана, удаляются гордо, но быстро.
Угробов, украдкой оглядывая опустевший коридор, делает вид, что рассматривает стертый линолеум:
— Надеюсь, вы понимаете, что я вынужден был это сделать?
Баобабова, делая вид, что рассматривает давно и плохо покрашенную стену, отвечает сквозь зубы. Благо сделать это легко, двух зубов нет:
— Не первый год в прапорщиках, товарищ капитан. Если для галочки нужно, мы потерпим.
Что-то в линолеуме капитану не нравится, он наклоняется и отдирает кусок:
— Но под арестом все равно посидите. Когда все утихнет, тогда к работе и приступите.
— Нам бояться нечего, — Машка отколупывает ногтем кусок штукатурки.
Угробов сворачивает непонравившийся кусок линолеума в рулон, взваливает на плечо и, уходя, на всякий случай пугает:
— Как говорил мой наставник, майор Шевченко, я тебя, Баобабова, на работу принял, я же тебя, прапорщик, и уволю. Сидеть, ждать и не высовываться.
Провожаем взглядами капитана, который, пошатываясь, направляется к завхозу разбираться по поводу разодранного линолеума. Такая у него должность — со всякой грязью дело иметь.
В нашем кабинете, не сговариваясь, прилипаем к окну. Временное заключение на рабочем месте вызывает острое желание выйти на улицу, пройтись по городу, купить мороженое. Но угробовские приказы не обсуждаются.
За окном тот же пейзаж, что и всегда. Городская свалка перерабатывает многотонные горы мусора. Бульдозеры раскатывают по холмам из отходов. Бродячие собачки устраивают несанкционированные брачные ритуалы. Дворники близлежащих домов вывозят на оцинкованных детских тазиках продукты человеческой цивилизации.
— Туристы в космос летают, а на окраины прогресс не спешит, — комментирует Баобабова неблагодарный труд дворников. — Я два года назад, когда под прикрытием в банде дворников работала, предложила им тазики на колеса поставить. От детских использованных колясок. Производительность повышается в пять раз. Не оценили, сказали, что с жиру беснуюсь.
— Бывает. — Мне, признаться честно, житейские проблемы местных дворников неинтересны. Со своими бы разобраться. Того и гляди на улицы патрулировать пошлют или в архив, дырки в сданных делах сверлить.
Сажусь за свой стол. Лениво перебираю папки с входящими делами.
— Лесик, да брось ты текучку, — загадочно прищуривается Баобабова, присаживаясь на край стола. — У меня предложение, от которого не откажется ни один здравомыслящий старший лейтенант.
Машка вытаскивает из внутреннего кармана небольшую, с пол-ладони фляжку. На глазок определяю, вещь старинная, дорогая, объемом не более кофейной чашки.
— Во-первых, мы все еще на службе, а во-вторых, ты же знаешь…
— Знаю, Лесик. Я все про твои принципы знаю. Я тоже никогда и ни при каких обстоятельствах. Но сегодня особый день. Нервный. Оскорбительный, можно сказать. И мы, как сотрудники нервного и незаслуженно оскорбленного отдела, просто обязаны сгладить негативные моменты дня.
Еще не соглашаюсь, но уже не отказываюсь. В словах напарницы есть правильное зерно. Рассматриваю фляжку, пытаюсь ногтем выковырять блестящий камушек. Машка отбирает старинную вещь.
— Сломаешь. От прабабки досталась. А ей, в свою очередь, от ее прабабки. И никогда не открывалась. Потому что нужды не было. А вот сегодня есть она, нужда. Лесик, давай, а? В жизни все надо попробовать. Вон и в книжках все нормальные старшие лейтенанты постоянно напиваются, и в кино. Я в газете криминальной читала, что если опер не пьет, то милицейская среда выжмет его из себя по каплям. Ты посмотри вокруг. Чем мы хуже людей? Нажрутся всякой дряни и подвиги совершают.
— Я — ненормальный старший лейтенант.
Но Баобабова возражений не принимает. Зубами срывает с пробки сургучную печать, с трудом отвинчивает прикипевшую пробку. Параллельно рассказывает историю своего генеалогического древа.
— У меня все прабабки Баобабовыми были. Это У нас наследственное. И все Отчизне служили. Кто У барина в личной охране, кто в охранке царской, кто в ЧК нечисть по подвалам глушил. А я вот с тобой, Лесик, в “Подозрительной информации” молодость проживаю.
— Лысая была?
— Кто? — Машка чуть не роняет фляжку.
— Прабабка твоя. Тоже лысая? У вас же все наследственное.
— Лесик, только без далеко идущих размышлений. Не нравится моя прическа, так и скажи. Отращу волосы и буду, как все дуры, с патлами ходить. И каждый преступник, вступивший со мной в неравный и смертельный бой, будет иметь возможность намотать мои шелковые косы на свой преступный кулак, тем самым лишая меня возможности адекватно противодействовать. Ты этого хочешь?
Машка протягивает крышечку от фляжки, в которой накапано пять капель густой, подозрительной на вид красной жидкости.
— Пей, не морщись. Пять капель для старшего лейтенанта минимальная доза. Бальзам настоящий. Прабабка говорила — вода живая, заговоренная лучшими колдуньями девятнадцатого века.
— Которых сама прабабка потом и расстреливала по подвалам, — морщусь, размазывая по языку горькие капли.
— И фляжка заговоренная. — Баобабова не обращает внимания на мои замечания. — Смотри, видишь две вмятины? Натурально от пуль бандитских. Бронежилет, старый еще, не выдержал, а фляжка смогла. Веришь?
Киваю с жесточайшей верой в глазах. Баобабова довольна. Хватает меня за уши и крепко целует. В лоб целует, куда еще? У нас в отделе со всякими такими делами строго.
— Эх, Лешка, что я тебе сейчас скажу… — Машка становится серьезной. Набирает полный бронежилет воздуха, на секунду задерживается, чтобы погрозить закрытой двери пальцем, и горланит на весь кабинет: — Парней так много холостых. Ага-ага! На улицах Саратова…
— А помнишь, как мы с тобой в тайге медведя камнями пугали? — Ее лицо самостоятельно пристраивается на плечо напарника.
— …а не пугай меня, мама, не пугай!
— Малину нашу сожрал.
— Ягода-ма-ли-на!
— Нас с тобой ма-ни-ла! — Песня-то какая приятная.
Дальше вспоминаем хором и не очень стройно. Зато красиво.
— Между первой и второй?
Баобабова хихикает, обнимает меня, производя удушающий захват за шею, и говорит, что я, в каком-то отношении, даже нормальный старший лейтенант, и недрогнувшей рукой повторяет из фляжки.
— Анекдот слушай. Встречаются на пляже генерал и прапорщик…
— А генерал-то какой гад!
— …а прапорщик ему отвечает…
— А Угробов…
— Сволочи все, Лесик!
— Мафия крепко всех засосала!
— Ягода-ма-ли-на!..
— …Нас с собой ма-ни-ла.
Баобабова прижимает к губам палец, которым недавно грозилась двери, упирается лбом в мой лоб и, бешено сверкая зрачками, шепчет:
— Лешка! Что делает бесшабашный мужик и порядочная девушка, находясь под арестом в пустой и закрытой комнате? Давай, а?
— Я не буду больше угробовский пазл складывать. Не хочу!
— Ну, Лесик! Ради меня.
— У меня другие планы на сегодняшний вечер. Там еще осталась капелька прабабкиной отравы?
Как говорят закоренелые алкоголики, все дальнейшее помню ясно, но неточно. Помню, как к нам заходит капитан Угробов. Втолковывает что-то насчет нового задания, на которое мы отправимся после наступления затишья. Потом по кабинету шляются зеленые человечки, выпрашивая у Баобабовой раритетную жидкость из фляжки. Мол, она им нужна для поддержания жизни на далекой планете из созвездия Козерога. За что тут же, не отходя от кассы, получают и за козерогов, и за погубленную на их планете жизнь. Потом Баобабова куда-то исчезает. Во время ее отсутствия из коридора слышатся выстрелы, кой-какая не совсем порядочная ругань и визг секретарши Лидочки. Запоминаются отдельно услышанные слова: “Тыловая крыса …выдеру космы …моего Лесика …отойди, Угробыч, пока не пристрелила”.
Когда появляется Баобабова, я хочу сразу же рассказать ей об инциденте в коридоре, но Машка, на глазок отмерив по половинке крышечки, заявляет, что пить много вредно, и мы идем самостоятельно искоренять преступность в нашем любимом районе.
Перешагнув в коридоре через десяток постанывающих тел в форме спецназовцев и отметив у стенда “Помогите им сухарями” секретаршу Лидочку с потрепанными кудрями и размазанной по щекам помадой, мы вываливаемся на свежий воздух.
— А Угробов приказал…
— Трепло твой Угробов. С пяти шагов из табельных отказался. А на кулаках он слабак.
Внимание наше привлекает подозрительная личность на босую ногу и в тулупе из недавно освежеванного белого медведя. Личность пристает к прохожим, прося по железнодорожному атласу указать направление на горы Гималаи. Судя по нечленораздельным звукам, личность явно не имеет российского гражданства. Гость страны, одним словом.
Пока я помогаю заблудившемуся иностранному туристу проложить по атласу кратчайший маршрут, Баобабова подремывает, уткнувшись в мохнатое плечо туриста.
Снова появляются маленькие человечки. На этот раз оранжевые. У них другое предложение. Они отвозят нашего дорогого гостя в Гималаи, а Баобабова за это капает им пять капель высокооктанового ракетного топлива.
Заканчивается все тем, что мы с Машкой заталкиваем упирающегося и непонятно голосящего товарища в медвежьей шкуре в подогнанное зелены-' ми человечками маршрутное такси серебристого цвета с огоньками по ободку. Прапорщик честно выполняет свою часть сделки, отоваривая оранжевых, не отходя от кассы. Человечки протестуют, но Машка их убеждает табельным оружием. Дорогой иностранный гость и приставучие оранжевые попрошайки улетают, а мы с напарницей решаем, модно или нет в этом сезоне разгуливать по городу в варежках из белого медведя.
Заставляем встречный милицейский патруль петь с нами про ягоду, которая малина.
В киоске покупаем упаковку мороженых сарделек, бутылку кетчупа и шоколадку. Пока я шуршу оберткой и давлюсь шоколадкой, Машка грызет сардельки, запивая их из горла кетчупом.
Оказываемся в консерватории.
— Ягода-ма-ли-на!
Во втором акте Баобабова в грубой форме объясняет дирижеру, что припев про малину должны петь все, а не только скрипачи и скрипачки. Дирижер долго не соглашается, за что Машка ломает его палочку и руководит оркестром сама.
— Нас с собой манила!
Зрители долго не отпускают со сцены Баобабо-ву. Приходится петь на бис. — В поле звала!
Осознаю себя не окончательно потерянным для общества в круглосуточном банке, где мы укладываем на пол посетителей и персонал, объясняя им, как правильно уберечься от вооруженного ограбления. Потом все вместе едем в баню. Потом снова в банк занимать до получки. Потом убегаем от розовых человечков, предлагающих в обмен за Машкины капли абсолютной невидимости выдать каждому гражданину Российской Федерации по пятьдесят тысяч американских рублей. Наученные инопланетными товарищами, маскируемся в парке аттракционов.
Окончательно лишаюсь ориентации в плавающем лебеде, роняя голову на железный кулак давно храпящей напарницы. Совсем не к месту приходит удивительная теория о возникновении в человеческом мозгу извилин. Теория спорная, но верная. Чем больше бьешься головой, тем больше извилин.
Теряю память, свернувшись калачиком на коленях у Машки.
Полцарства за Упсу!
Холодно. Пытаюсь натянуть на голову одеяло. Оголяются пятки. Еще холоднее. Подтягиваю ноги к подбородку. Начинают дрожать коленки и спина. Не выдерживаю, просыпаюсь.
На соседнем топчане спит Баобабова. Детская улыбка, спокойное дыхание, превращающееся в густой пар, упавшая на пол простыня, заледеневшая кожаная юбка с бронированными накладками вместо карманов. У Машки бронежилет, скорее всего, утепленный, поэтому ей, в отличие от меня, хорошо и спокойно.
— Маша! Маш!
Баобабова резко соскакивает с топчана, визжит, наступая пятками на холодный пол. Обнаруживает рядом меня и успокаивается. Когда надежный напарник рядом, любой прапорщик утихомиривается мгновенно.
— Мы где? В морге, что ли?
Ищет под топчаном армейские ботинки.
— В морге подушки под головы не подкладывают. — Хлюпаю носом. Холодно, вот и хлюпаю. Глупые вопросы.
Найденные армейские ботинки Баобабова отогревает дыханием. Иней тает, превращаясь в маленькие капельки.
— А я догадываюсь, где, — говорит она, с трудом натягивая ботинки. — Дерзну предположить, что вчера ты, Лесик, изрядно перебрал. И меня вместе с тобой пригласили погостить в наш местный вытрезвитель.
Свои кроссовки обнаруживаю примерзшими к дверце железного шкафчика. Отколачиваю их стоящим рядом ломиком. Внутри ящика остальная одежда. Перегибаю ее пополам, чтобы удобнее тащить, и шлепаю к дверям. Дыхание у меня не столь горячее, самостоятельно со льдом не справится.
— Снег в вытрезвителе прекрасен и свеж, блестки серебряной пыли. Главное все ж — не исполненье надежд. Главное — чтоб они все же были, — непонятно с какой радости декламирует Баобабова, проверяя целостность оружия и амуниции.
Двигаясь по утоптанной тропе вдоль стены, обнаруживаю дверь.
— Откройте!
Если это действительно не морг, а вытрезвитель, то рядом должны быть живые люди.
Дожидаться, пока отыщутся живые, нет сил. Баобабова с разбегу вышибает двери, и мы вываливаемся в соседнее помещение. Это коридор. Здесь гораздо теплее. И инея на полу и стенах поменьше.
— Голова трещит.
— А я тебя не заставляла, — нагло врет Машка. Пятый наперсток, хоть и наполовину наполненный, она предложила почти силой.
В конце коридора слышится музыка. Поет иностранная певичка. Нет, не о малине. И больше не надо об этой ягоде.
— Представляю, что скажет Угробов! — злорадствует Баобабова, наблюдая, как я скольжу по обледенелому полу. Кроссовки для гололеда не предназначены, это даже в энциклопедиях прописано.
Что скажет капитан, я знаю почти дословно. Позор на весь район. Несмываемое пятно в личном деле. Вызов мамы в отделение. Без порки не обойтись.
Дверь с музыкой открывается легко. Это если к себе тянуть. Но Машка привыкла, чтобы от себя. Поэтому вышибает и эту. Гомонящей группой из двух человек вваливаемся в комнату, наполненную теплом лета, веселой музыкой и живыми, слава богу, людьми.
— А, лейтенант и прапорщик! Проходите, проходите. Вовремя вы. Только что о вас вспоминали.
За столом курит сигарету “Прима” капитан Угробов. Пепел смахивает в пластмассовый стаканчик с карандашами и ручками. Пиджак распахнут. Видна рукоятка именного пистолета, что окончательно портит нам настроение.
— Что в дверях топчетесь, как понятые. Заходите, раз пришли.
В комнате, кроме капитана, неожиданные для нас личности.
На обшарпанном кресле без колесиков в смирительной рубашке сидит человек. Свет от яркой лампы, что на столе, странным образом обтекает его лицо, пряча в потемках особые приметы. Можно различить только седеющие волосы да оттопыренные уши. За креслом, придерживая человека без лица, стоят два очень крупных санитара.