Костин Сергей. Легион Безголовый

   — Даже самых тяжелобольных. Вопиющая бесчеловечность.
   — Они не люди, а выдуманные людьми персонажи.
   — Да, конечно, — соглашается Монокль, и я вижу в его глазах боль переживания за неизлечимо больных пациентов. — Мне прямо так и сказали посланники, если я хочу, чтобы их курорт не закрывался, необходимо расширить область, открытую Для путешественников между мирами.
   — И вы согласились?
   — А что мне оставалось делать? Что? Каждый день я прихожу на работу и вижу несчастных людей. Неизлечимых людей, чье спасение всего в двух шагах. В мире не существует идеальных технологий, способных оказать такую же медицинскую помощь, как там, в виртуальном мире.
   — Понятно. Вы согласились. Конвейер заработал с новой силой, и Нобелевская премия в области медицины замаячила, как Полярная звезда над головой. Но что же дальше? Что случилось такого, что вы сегодня пришли к нам с призывом о помощи? Нервы не выдержали?
   — У папани нервы железные. Просто эти ханурики совсем обнаглели.
   — Сынок, помолчи. Дядя Пономарев прав. Десятки больных получили высокоэффективную помощь. И все благодаря моему согласию работать с тем миром. И знаете, в первое время ничего страшного не происходило. Гости появлялись небольшими группами и сразу растворялись в городской толпе. Первое время они только наблюдали, шлялись где попало, изучали наш мир. Пытались вступить в контакт с людьми, но я знаю, это у гостей не слишком хорошо получалось. Страшненькие они все, если не сказать хуже. Угловатые и несуразные.
   — Я одного такого знаю, — вспоминаю капитана Угробова.
   — Потом гости стали делать то, зачем ходят люди в виртуальный мир.
   Баобабова фыркает, я слегка краснею. Монокль, похоже, не замечает нашего смущения. Зато хихикающему пацану отвешивает дополнительный подзатыльник.
   — Гости стали играть.
   — С этого места подробнее. Желательно имена и фамилии. И был среди них Безголовый или нет. Подробно и доходчиво все объясните.
   — А что объяснять? Игра, она и в нашем мире игра. Я не мог контролировать поступки гостей, но знаю, что забавы их разнообразием не отличались. Гонялись друг за другом, в пятнашки играли. Потом усталые и довольные домой возвращались. На следующий день новая партия. Как бы расслабиться после трудовых будней.
   — Они на новостройках больше играли. Я знаю, я следил.
   Не удерживаюсь и вслед за Моноклем и Машкой шлепаю пацану подзатыльник.
   — Как хотите, а я чаю выпью, — Баобабову от большого объема информации жажда настигла.
   — Не откажусь, — соглашается Монокль, у которого от долгого рассказа горло пересохло.
   — Мне мороженое и булочку с маком, — тянет руку пацан.
   Машка, добрая душа, быстренько собирает на стол. Варит в кастрюльке перловую кашу, заваривает чай, поглядывая из-под бровей, выкладывает молочную колбасу и печенюхи. Монокль не возражает, тем более что мы уже не пациенты.
   — А потом они стали убивать друг друга. — Монокль шумно отхлебывает чай, заедая его печеньем. — Оружие с собой проносили. Какое? Я не видел. К тому времени гости стали скрытными. На глаза старались не показываться. Утром из кабинета флюорографии выходят десять гостей, а вечером обратно запрыгивают пять-шесть. Так месяц вроде было?
   — Месяц, — пацан чавкает мороженым. Пусть чавкает, заработал.
   — Наш мир для них, для гостей, или путешественников, как хотите, стал большим игровым полем. Невообразимо большим. Наш мир практически готов к жестокой игре. Города, леса, подземные коммуникации. Бегай, прыгай, стреляй и убивай себе подобного. Убил, отрезал голову, предъявил судье — и милости прошу на следующий уровень.
   — Правила такие у них, — помогает пацан отцу.
   — А тут вдруг вижу, в один из вечеров прутся все пятеро, что утром прибыли, а в руках у них…
   — Головы человеческие? — переглядываемся с Машкой. Такое в нашем отделе “Пи” частенько случается. Хорошая мысля одновременно приходит.
   — Вы… знаете? — Наблюдать, как главврач растерянно хлопает ресницами, забавно. Он думал, что сообщит нам горячую новость, а мы не такие. Сами догадались.
   — Здесь мы вопросы задаем. Вы что думаете, стали бы мы из-за рисованных гостей вами так плотно заниматься?
   — Да, да, конечно, — до врача доходит, что мы действительно все знаем. Или почти все.
   — Вы гладко рассказываете. Только одна несты-ковочка. Как вы чистосердечно признаете, гости стали возвращаться с головами. А куда пропадали трупы? Не один, не два, а гораздо больше? Такой вот заковыристый вопрос!
   Монокль задумывается. А мы с Машкой молчим, ждем, когда или он, или пацан мороженое долижет и выложит подробности про самолет.
   — Объясню, — дергается Монокль. — Если коньячку нальете. А то, понимаете…
   — Мы всегда и всех понимаем, — Машка вытаскивает из косметички бутылку.
   — Хороший коньяк, сами гоните? Монокль пьет долго и жадно. Потом, отыскав меня глазами, тщательно вытирает губы рукавом.
   — Лейтенант, когда все по барабану…
   Машка!
   Сигарету мне! Господа! Эти паршивцы… эти, с позволения сказать, гости стали охотиться за нами. За людьми! За наши человеческие головы их сразу на два уровня вперед пропускают! А за вашу, Машенька, можно такие бонусы сграбастать! А самолет… Баловство одно. Пацан в самолетики играет, но на то он и пацан. А о трупах ничего не знаем. Невиновные мы.
   Все. Как говорит Угробов, вызывая по срочному с праздников на службу — “финита ля водка”. Точки расставлены. Известны и причины, и следствия. Пора прикрывать лавочку.
   — Маша, отползем в сторонку, — перемещаемся к стенке. — Как считаешь, мы со своей задачей справились?
   — Сто процентов. Ты еще сомневаешься? Пора к генералу бежать и на заслуженный трехдневный отдых по состоянию здоровья.
   — Не думаю. — В отличие от мною уважаемого капитана Угробова, на моем носу нет интересного прыщика, поэтому разглядываю Машкин бронежилет. — Считаю, что именно нашему отделу предложат задачу по отлову и уничтожению всех незаконно поступивших на вверенные нам территории гостей-Охотников. Опять же мы до сих пор не знаем, кто такой Безголовый и какова его роль во всем этом бардаке.
   — А по мне так разбомбить клинику всеми имеющимися в городе средствами и прощай, головная боль.
   — Забываешься. Мы стоим на страже мирных граждан. Они-то в чем виноваты?
   — Машка! Еще сигарету! И потанцевать! — Монокль пытается вклиниться в работу отдела “Подозрительной информации”.
   — Я сейчас так потанцую… Лесик, а пусть эти потомственные психиатры тоже головой работают?! Они кашу заварили, им и расхлебывать. По крайней мере, в теоретических вопросах.
   Возвращаемся на место морального падения главного врача и его гениального отпрыска. У Монокля страшная головная боль и потребность в огуречном рассоле. Баобабова, щедрая душа, нацеживает лекарство из трехлитровой банки, ненароком оказавшейся в косметичке.
   Совершенно случайно вспоминаю про стадион и марширующих больных. Задаю вопрос, пока Монокль не оторвался от банки. У главного врача клиники крепкие нервы, допивает до донышка.
   — А что вы хотите? У меня ведь тоже гражданская совесть имеется. Как разобрался, чем гости занимаются, сразу в милицию побежал, заявление писать.
   — И каковы результат?
   — Никаких. — Монокль трезвеет на глазах. — Обозвали меня психом и посоветовали полечиться. Но я же всю правду, как есть, написал.
   — И про кабинет флюорографии? И про гостей из виртуального мира? Тогда понятно, почему мер не приняли. Маша, запиши где-нибудь: проверить все входящие заявления. Что дальше?
   Монокль мнет ладони, пытаясь вспомнить, что же он предпринял после того, как ему посоветовали подлечиться в собственной клинике.
   — Видя невнимание общественности к возникшей проблеме, я решил бороться с гостями сам. Попытался перекрыть доступ в наш мир. Но уже было слишком поздно. Рентгеновский кабинет занят гостями и освобождать его они отказываются.
   — Мы освободим, — обещает Машка, щупая пистолеты.
   — И тогда я решил: если администрации города наплевать на вторжение, то я как главный врач просто обязан спасти мир.
   — Вот так сразу?
   Любят у нас рядовые граждане мир спасать. А профессионалы на что?
   — Да. Вот так сразу, — обижается Монокль. — Я решил создать свои отряды для противостояния агрессору. Сопротивление, если угодно. Именно их вы и видели. Очень перспективная сила. Только вот оружия у нас маловато. Если быть честным, совсем отсутствует оружие. Со скальпелями и капельницами в бой идти трудно. Может, вы подсобите? Мы тут с отпрыском списочек подготовили.
   Баобабова, как лучший в отделе “Пи” специалист по заявкам на вооружение, рассматривает бумажку:
   — А двадцать танков не слишком? Я понимаю, автоматы и гранаты, но танки-то зачем? И еще вот тринадцатый пункт про бомбардировщики. Сорок штук для клиники многовато.
   — Самолеты можете вычеркнуть, — соглашается Монокль. — Мы уже самостоятельно налаживаем их производство. Один вы сломали, но мы наверстаем.
   — Сын ваш, конечно, молодец, отличную штуку выстругал, но вынужден заявить, что действия эти противоправные.
   — Это почему, дяденька Пономарев? — Детки нынче жутко любопытные и обидчивые пошли.
   — А лицензия у тебя есть? — глажу расстроенного пацана по голове. Хватит уже подзатыльников. Пора и к пряникам переходить.
   У компании “Монокль и сын” портится настроение. Лицензии, и это видно невооруженным глазом, у них нет и быть не может.
   — Тогда все пропало! — Монокль заламывает руки по системе Станиславского. — И вы нам не поможете?!
   — Оружия мы вам, конечно, дать не можем. Начальство не одобрит гражданское ополчение. Но и от услуг сформированных отрядов отказываться не будем. Привлечем ваших ребят для несения внутренней службы. А с гостями будем работать. Плотно и безжалостно. Скажите, на кого из сотрудников клиники, кроме вас, разумеется, мы можем рассчитывать? Охранники, медперсонал, технический состав?
   Монокль категорически машет головой:
   — Верить?! Кому можно верить в наше неспокойное время? Каждый норовит подставить ножку и забрать последнюю солому, которую ты успел подстелить. За всеми нами следят, на всех оказывают давление. Не знаю, как насчет доверия, но знаете… — Монокль переходит на шепот. — Вы у меня про главаря гостей спрашивали. Кажется, я знаю его в лицо.
   — И вы об этом молчали? — шипит Машка.
   — Молчал. Потому что боялся. Здесь все боятся.
   — Опишите нам его.
   Отдираю кулаки Баобабовой от халата главного врача. Со свидетелями так нельзя. Со свидетелями никак нельзя. Только устно.
   — Ну… — задумывается Монокль. — Подозрительный такой тип, психованный слегка.
   — У вас все психованные. У него голова есть или отсутствует?
   — Понятие присутствия головы весьма расплывчато, но определенно что-то с ней, с его головой, не так. Я думаю, он пользуется гуталином, потому что лица его…
   Плакат, прикрывающий подземный ход, отваливается, и в камеру выпадает Садовник. Он смешно машет руками, пытаясь удержаться в полете, но до земляного матраса лететь недалеко, поэтому приземляется более-менее удачно.
   — Этот? — Пальцем показывать нехорошо, но в психушке можно все.
   Монокль, прижав сына-гения к груди, испуганно трясет головой:
   — Он. А что… Вы с ним знакомы? С главарем?
   Садовник, слегка опозорившись перед подчиненными, степенно отряхивается. Делом занимается. Приходится представлять его лично:
   — Разрешите познакомить. Вроде нашего руководителя. А как звать, мы сами не знаем.
   Вместо того чтобы, как положено приличному человеку, поздороваться, Садовник, отряхнувшись и встрепенувшись, бросается к дверям, встает в позу оратора и, указывая на дверь, орет:
   — Измена! Измена!
   После чего успокаивается и присаживается на раскладушку.
   — Товарищи сотрудники! — Осматривает нас строгим взглядом. Задерживается на бронежилете Машки. На мои тапочки-зайчики внимания не обращает. Мы как-никак все еще в клинике, а не на пляже. — Товарищи сотрудники. Я все знаю и во всем в курсе. Молодцы. Оперативно сработали. Однако есть и плохие новости. У вас три минуты, чтобы покинуть помещение. Спешу сообщить прене-приятнейшее известие. Прапорщик Баобабова, вы под колпаком у Охотников. Какой-то гад утверждает, что за вашу идеальную голову можно заграбастать кучу бонусов.
   Монокль смущенно прячется за спину сына.
   — Лейтенант, а ты чего такой довольный? Ты тоже в числе счастливчиков. Листовки с эашими фотографиями по всей клинике развешаны. Ах да!
   Садовник вскакивает, отбегает к двери, хлопает себя в район лба, кричит: “Измена! Измена!” — и неторопливо возвращается на раскладушку.
   — Самое главное не сказал. Охотники в открытую объявили человечеству войну. Только что сам видел первые военизированные отряды, топчущие коридоры этого благословенного учреждения.
   — Война? — ахает Монокль.
   — Война! — пищит пацан.
   — Война! — Машка проверяет обойму табельного оружия.
   — Уходите немедленно! — требует Садовник, прислушиваясь.
   Мы с Машкой тревожно мечемся по некогда безопасному гнездышку. Война! Доигрались!
   — Слушайте сюда! — надрывается Садовник. — Приказываю старшему лейтенанту Пономареву и прапорщику Баобабовой немедленно покинуть помещение. В отделение бегите, там капитан Угробов партизанские отряды сколачивает. А мы с товарищами изобретателями останемся в клинике. Поднимем сопротивление и покажем, что есть еще достойные люди в нашем мире.
   Со стороны коридора слышатся звуки выстрелов, крики, преимущественно человеческие. Садовник комментирует действо, как падение баррикады. Через мгновение в дверь раздаются страшные удары. Теперь уже Баобабова, имеющая немалый опыт вскрытия различных типов дверей, констатирует, что попытка взлома осуществляется прикладами.
   Железная дверь под сокрушительным натиском начинает прогибаться.
   — Сильные, заразы. — Садовник, совместно с ожившим Моноклем, наваливается на дверь, пытаясь задержать проникновение. Пацан стаскивает к двери мебель. — Прапорщик, я приказываю! Немедленно уводите Лешку! О нас не беспокойтесь, отобьемся.
   Баобабова, мечущаяся между приказом и совестью, отдает честь Садовнику, говорит, что никогда не забудет его подвига и обязательно вернется, чтобы отомстить. Затем прыгает в лаз, забывая, что это она должна обо мне заботиться, а не я о ней. Прыгаю следом. Приказ на войне больше, чем приказ.
   Выползаю на более просторное место. Впереди ругается Машка. Ей не по душе распоряжение Садовника. Предлагает немедленно вернуться, чтобы всей мощью секретного отдела “Пи” встать на защиту как самого Садовника, так и человечества в целом.
   — Успеешь настреляться, Маша. Мы на перекрестке, и я в растерянности: куда бежать?
   — К киоску, — А Машка все знает. Кто копал, тот и направление устанавливал. — Не отставай. Нам нужна подмога.
   Моя напарница умеет работать не только кулаками. Понимает, что даже один прапорщик в поле не воин. Без должного подкрепления нам не справиться. К тому же неизвестно, сколько Охотников, каково вооружение? И польза от нас будет именно в отделе “Подозрительной информации”. Войну чаще всего побеждают аналитики.
   Подземный ход заканчивается тупиком. Дальше дороги нет. Но и погони, слава богу, тоже не слышно. Временно. Рано или поздно Охотники догадаются обратить внимание на плакат. И тогда страшно представить, что будет с Баобабовой.
   — За мной!
   Напарница выдавливает головой доски, и мы оказываемся внутри киоска. Ставни закрыты, света нет. Продавщица где-то шляется. Машка ногой вышибает дверь, выглядывает в переулок.
   — Вроде никого. Идем.
   — Подожди. — Набиваю карманы шоколадками. У Машки, может, в косметичке и есть что на черный день, но не все же время на шее прапорщика сидеть.
   Крадемся между мусорных баков. Спугиваем стайку диких котов, которые очень подозрительно косятся на живых людей. Особое внимание стаи привлекают мои тапочки. Кое-кто из мяукающего племени пытается наброситься на мою собственность с низменными инстинктами, и только некорректное вмешательство напарницы, у которой на ногах нормальные человеческие ботинки, заставляет хвостатых бандитов убраться с дороги.
   Подкрадываемся к углу. Машка к правому, я к левому. Можно, конечно, и из-за одного угла выглядывать, но из-за двух безопасней. В целях конспирации маскируемся. Я под коробку из-под телевизора “Витязь”. Машка под коробку из-под холодильника “Стинол”.
   Территория перед клиникой превращена в поле сражения. Многочисленные обезглавленные тела в лужах крови. Горящие машины, в окнах выбитые стекла. И еще раз для подчеркивания кровавой сцены — тела, тела, тела.
   Мимо нас, ухая, пробегает хорошо вооруженный отряд из пяти морских пехотинцев. Пятнистая форма неизвестного образца. Бронежилеты не такие, конечно, модные, как у Машки. Оружия — по самые уши. И все пехотинцы какие-то угловатые, прилизанные.
   Стинол перемещается поближе к Витязю, и я еле успеваю отклониться от лезвия Машкиного мачете. В прорезанную дыру выглядывает лицо напарницы.
   — Лесик! — говорит Машка. — Я, кажется, знаю, отчего это все началось.
   Не обращая внимания на разговаривающие картонные коробки, пробегает стайка широкомордых парней. Личные приметы все те же: угловатость и прилизанность.
   — Видел? Они же все практически лысые. Нарисовать хорошую и модную прическу практически невозможно.
   — Что с того? — Сидеть в коробке неудобно, но выскакивать под ноги агрессорам еще неудобнее.
   — Лесик, ты меня иногда так раздражаешь! Неужели непонятно? Гости, когда еще Охотниками не считались, друг за другом охотились. А потом случайно нашего лысого за своего приняли и вкусили вкус человеческого бонуса. И понеслось.
   Верно! Как я сам раньше не догадался? Всему виной случайность. Один лысый гражданин, ничего не подозревая и не замышляя, повстречался совершенно случайно с гостем, который играл в догонялки со своим соплеменником. И поплатился лысой головой. И, насколько мне. известно, слухи в виртуальном мире разносятся быстрее, чем почта в нашем городе.
   — Цепная реакция, — делюсь с Машкой только что добытой информацией. — Легкий приз за сообразительность. То-то они всех наших лысых перемочили. А потом поняли, что не только за безволосых призовые очки дают.
   — Что бы мир без тебя делал? — Непонятно, язвит Машка или честно признает мои выдающиеся способности сотрудника отдела “Пи”. — Раз такой умный, говори, что делать. — Здесь сквозняк страшный, а у меня за спиной в коробке пять дырок для проветривания. Насморка еще не хватало.
   — За голову свою беспокойся.
   Хочется добавить, что на войне насморков не бывает, но в это время в угол клиники на всем ходу врезается гражданский рейсовый автобус. Откуда ни возьмись, со всех щелей выползают Охотники — отвратительно накачанные здоровяки с совершенно тупыми лицами. Ведут по замершему автобусу прицельный огонь из всех видов оружия. А этого добра у них хватает. Автобус подпрыгивает, взрывается, во все стороны летит железо и куски человеческих тел.
   — Надо к отделению пробиваться. — В голосе напарницы не слышится паники. Лишь какая-то тоскливая усталость. — Садовник перед смертью говорил, что Угробов там что-то делать пытается.
   — Сплюнь. Садовник не та птица, что на середине полета без сил сваливается. Нас переживет.
   Утвердив предложенный план большинством голосов, действуем быстро и отважно. Используя пересеченную местность, перебегаем с места на место. От камуфляжа отказываемся. А вдруг кому-то из Охотников вздумается посмотреть, что там внутри человеческих коробок?
   Шагу не можем сделать, чтобы не натолкнуться на обезглавленное тело.
   Вот раскинул руки простой человеческий постовой. А здесь, на скамейке, сидят обезглавленные доминошники. Охотники застали их врасплох. Даже рыбу не успели выложить.
   — И заметь, Лесик, ни одного трупа гостя. Неужели никто не смог оказать им никакого сопротивления?
   — Это у тебя полный арсенал в косметичке. А у нас честные граждане в магазин с автоматами не ходят.
   Машка соглашается, перекидывая из руки в руку пистолет. На мою просьбу одолжить и мне что-нибудь среднеогнестрельное, Машка отвечает категорическим отказом:
   — Ногу прострелишь с непривычки, а потом мне тебя до отделения тащить?
   По улице на полной скорости проносится человеческий грузовик. За рулем успеваю заметить кирпичное лицо Охотника. В кузове грузовика неприятные личности. Торчат стволы широкие, и слышится песня, вся такая жуткая, смысл которой заключается в следующем: “Одну голову беру, на другую смотрю, третью отрезаю, а четвертая сама в мешок просится”.
   — Доигрались, программисты-карикатуристы, мать вашу! — чуть не плачет Машка, видя безобразия уничтожаемого города. — А ведь еще в начале девятнадцатого века предупреждали, что не доведет до хорошего игра с электричеством.
   Спорить с Машкой бесполезно. Да и не хочется. Всегда обвиняешь то, что вначале кажется мелочью, а потом выливается в целую цепь взаимосвязанных событий. Исправить бы ту мелочь, век беды не знать.
   — Удавила бы того, кто счеты придумал, — подытоживает Машка монолог, сворачивая в очередной узкий переулок.
   Здесь не слышно войны. Не видно окровавленных тел. Но грязи также много. Не правы те, кто считает, что после последней войны на земле останутся лишь крысы. Теперь я знаю, кроме Охотников и крыс, на старой доброй матушке Земле останется только мусор.
   — Два квартала — и мы на месте. Машка спешит поскорее отчитаться перед капитаном и вступить в партизанский отряд. Желательно утром и на рассвете, чтобы за рабочий день считалось.
   Над головой грохочет. Источник грохота не виден. По ногам несет холодом, словно зимней порой.
   В переулке странно как-то темнеет, словно и не день на дворе. Прямо перед нами, из тумана холодного, со всей возможной неожиданностью появляется Безголовый. Естественно, на лошадке черной.
   Безголовый взмахивает плащом черным, лупит что есть силы лошадку по ребрышкам и, тыча перст свой безобразный в нашу сторону, задает праздный вопрос:
   —Кто?
   Я успеваю смело выдохнуть и проскочить между стеной и безголовым всадником. Машка следует моему примеру, но у напарницы ничего не получается. Габариты не те.
   — Кто? — повторяет вопрос Безголовый, и по всему чувствуется, что сейчас кому-то придется плохо.
   Я характер Машки, как свою лестничную площадку, изучил. Знаю каждую трещинку. Не Машки, а площадки. Но и Баобабова — не сахар, если подумать. Если ее до точки довести, можно всякого ожидать.
   Баобабова, застигнутая врасплох, одной рукой хватает под уздцы обалдевшую от такого нахальства лошадку, а второй кокетливо приглаживает вспотевшую голову.
   — Господи! Ну чего тебе надо? — Это она Безголовому такие слова в область лица бросает. — Если б ты знал, как ты нам всем надоел! — Машка пытается показать, как нам надоел Безголовый. — Я твою морду безобразную видеть не могу! — Я на всякий случай отхожу подальше, а вдруг чего? — Уйди с глаз моих долой. Христом прошу. Не мешай работать. И так всю душу высосал образиной своей безголовой.
   Сказала Машка все это и головой бритой дергает, как бы слезу горькую смахивает.
   Ну все, думаю. Сейчас моей напарнице полная расчлененка получится. Лысую голову с плеч богатырских. Даже амур в памперсе не поможет.
   Но, видно, чем-то слова Машкины Безголовому запали. Чем она взяла его, не знаю и даже не уверен. То ли голосом своим, то ли интонацией. Безголовый почесал озадаченно то место, где у всех нормальных всадников шляпа с перьями, вздохнул полной грудью и в тумане холодном сгинул.
   Только слышал я, как затих стук копыт да Машка на землю без сил рухнула.
   Шутки шутками, а может быть и обморок. Быстренько бросаюсь к напарнице. Если не спасу, хоть до отделения на себе дотащу. Там ее Угро-бов быстро с довольствия спишет. Подбегаю и ужасаюсь! Вот что жизнь с закаленными прапорщиками российской милиции творит!
   Машка плачет горючими слезами. По опыту годичного сотрудничества в отделе “Пи” мне известно, что Баобабова проливает слезы только в двух случаях: когда не удается метко поразить бегущую мишень и когда бронежилет дырявится от бандитской пули. Горючие слезы при прочтении любовных романов в расчет не принимаются. Не служебного пользования потому что.
   — Маш, ты чего? — трясу ее, чтобы окончательно в тоску не впала.
   Баобабова тыкается бритой головой в мое мужественное плечо и заходится так, что даже мне, молодому лейтенанту, становится ясно: случилось нечто такое, что даже Машка вынести не в силах.
   — Ле… Ле… Леси-и-ик! Я видела его глаза-а-а! Они таки-и-е…. Он тако-о-ой!
   — Ну, не всем симпатичными быть.
   Голова Баобабовой на ощупь теплая и шершавая. Как нагретая на батарее отопления нулевая наждачная бумага. Аж мурашки по коже.
   — Ты не понимаешь, Лесик. И никогда не поймешь.
   Как быстро у некоторых прапорщиков слезы высыхают. Только что фонтан изображала, а уже все сухонько и спокойно.
   — Понять не проблема, — озираюсь. Показалось, что услышал я шаги приближающиеся. — Главное, до отделения добраться. От погони уйти. А там разберемся, кто и что видел.
   Баобабова, словно и не было мгновений доверия и теплоты, резко встает, поправляет бронежилет, последний раз проводит рукой под носом.