Костюченко Евгений. Блюз для винчестера

   Степану Гончару было известно, что шериф Коннели в молодости изрядно покочевал по Западу, зарабатывая в игорных домах. Он строил из себя простака-скотовода и ухитрялся обыгрывать даже профессиональных шулеров. Правда, в этом ему помогали несколько партнеров, которые незаметно наблюдали за игрой со стороны и в нужный момент вступали в заранее отрепетированный спектакль. Коннели затевал шумный спор, в дело вмешивались независимые присяжные из числа зрителей, и шулер оказывался изобличенным. Как правило, "независимые присяжные" с трудом удерживали "разъяренного скотовода" Коннели от быстрой и ужасной расправы, и счастливый шулер со слезами благодарности отдавал им все, что к тому времени успело накопиться в его карманах.
   Когда Коннели появился в Эшфорде, здесь уже действовал игорный дом Джексона. Но профессиональные шулера редко добирались до этих диких гор, и Коннели мало-помалу втянулся в местную жизнь. Обзавелся небольшим табуном и растил племенных жеребцов на ранчо за озером.
   Мало кто знал, что Коннели промышляет охотой на беглых преступников. В этих диких краях ему была знакома каждая тропинка, и он умел выбирать место для засады. А о том, что в его краях появился очередной фигурант розыска, Коннели узнавал от своих бывших партнеров по игорному бизнесу, которые все вдруг заделались крутыми законниками и позанимали шерифские, а то и маршальские кабинеты в соседних округах.
   Так он и жил-поживал, мирный скотовод с несколько необычным хобби. Но однажды после удачной сделки он заглянул в заведение Джексона и безошибочно распознал среди обычных посетителей настоящего шулера. Коннели вступил в игру, предварительно договорившись с Джексоном и его работниками. Как всегда, он позволил шулеру сорвать приличный куш, а потом затеял спор. К сожалению, в этот раз все вышло не так, как обычно. Шулер был не одинок. Его команда прикрытия тут же сорвала честное разбирательство, над зеленым сукном сверкнули стволы "деринджеров" ^[18], и Коннели получил две пули — в плечо и в грудь. Но раны только разъярили его, и он, истекая кровью, успокоил всех троих противников ножкой от покерного стола, а потом связал их обрывками их же собственных панталон.
   Суд присяжных приговорил шулеров к изгнанию из города, причем от всего имущества у злодеев остались только шляпы. На том же заседании суда Коннели был впервые избран шерифом.
   Это было давным-давно, однако повадки простака и недотепы проявлялись у Коннели каждый раз, когда он сталкивался с каким-нибудь новым делом. И Степан Гончар понимал, что мистеру Штерну трудно будет бороться с раздражением и спокойно отвечать на вопросы туповатого и полуграмотного блюстителя законности.
   Он рекомендовал рабочим заглянуть в салун Виттакера, а сам отправился в гостиницу и попросил миссис Китс приготовить ванну. Ему не терпелось смыть с себя пыль и вытряхнуть песок из одежды, но еще целый час он возился с Тучкой в конюшне. Там его и застал доктор Аткинс.
   — Да, старина, жаркий сегодня выдался денек. — Доктор обмахивался шляпой и вытирал платком розовую лысину, обрамленную седым венчиком. — Говорят, вы попали в переделку?
   — Пустяки.
   — Не хотите об этом говорить?
   — Не о чем говорить. — Гончар подсыпал в кормушку свежего овса и вышел из денника. — Обычное дело. Не сравнить с тем, что выкинул Уоллес.
   — Да, такое случается нечасто, — согласился Аткинс. — В прошлом месяце, я слышал, в Ивенстоне был похожий случай. Ни с того ни с сего застрелился Эд Палмер. Вы наверняка его знали.
   Конечно, Гончар знал Палмера, скаута, который водил кавалерийские патрули по границам индейских резерваций. Отчаянный драчун и картежник, бабник и пройдоха, неугомонный рассказчик одних и тех же скабрезных историй…
   — Кто сказал, что Эд застрелился?
   — Его нашли в палатке на берегу реки. Говорят, у него были большие карточные долги. Он собирался отправиться на золотые прииски, но потом как будто записался в какую-то экспедицию. Очень этому радовался, обещал, что через месяц расплатится со всеми и даже купит ферму. Вот как бывает, — заключил доктор Аткинс.
   — Говорите, это было месяц назад? Кажется, я знаю, в какую экспедицию он вербовался. Тогда возле Ивенстона околачивался тот самый тип, который сейчас беседует с нашим шерифом и судьей.
   Аткинс кивнул с таким видом, словно и не ожидал услышать ничего иного.
   — Мне бы очень хотелось, старина, чтобы я ошибся. Но боюсь, что и Эда, и нашего Билла просто застрелили. Вы видели рану Уоллеса?
   — Я не разглядывал, — признался Гончар. — Кровь. Дырка рядом с ухом. Копоть на коже. Вся щека в копоти.
   — Да, копоть имеется. На щеке. А на руке ее нет. Понимаете, старина? У Уоллеса был старый-старый револьвер. Он не любил из него стрелять, потому что изо всех щелей било пламя. Но я осмотрел руку. Никаких следов копоти. А на щеке есть. Копоть. Но без пороха. Я смотрел через лупу. У меня мощная лупа, но я не заметил вокруг раны ни одной порошинки. Понимаете, старина?
   — Нет.
   — Ну, подумайте сами. Выстрел. Из ствола вылетает пуля, пламя и остатки пороха, так? Если бы он стрелял в упор, весь порох просто не успел бы сгореть и остался бы на коже.
   — Значит, стреляли не в упор, — сказал Степан Гончар. — Значит, стрелял не Уоллес, а кто-то другой. А потом положил револьвер возле руки. Все подстроено. Вы это хотите сказать, док?
   — Да. Но я хочу сказать это именно вам, старина. Не Коннели, а вам.
   — Почему? Вроде шериф тут он, а не я.
   — Да. Он шериф. А вы, старина, — проводник. Как Уоллес и Палмер. Но не совсем такой же, как они. Если с вами что-то случится, старина, всем нам будет очень плохо.
   Доктор Аткинс надел шляпу, спрятал платок в карман сюртука и добавил:
   — Жаркий сегодня денек. И похоже, что жара еще усилится. Сейчас хорошо бы забраться в горы на пару недель. Вы не собираетесь навестить свою родню?
   — Нет, — сказал Степан Гончар, выходя вместе с доктором из конюшни. — У меня еще слишком много дел в городе.
   Хорошо, что доктор Аткинс не спросил, какие именно дела удерживают Гончара в городе. Потому что тот собирался всего лишь принять горячую ванну, а потом провести вечер в салуне, слушая пение мадам Нимур. Ни салуна, ни ванны не было в резервации шайенов, где жила сейчас его индейская родня.
   Миссис Китс, погруженная в обычные хозяйственные хлопоты, сегодня еще не выходила на улицу, но каким-то образом она уже знала все о последних событиях.
   — Никто не верит, что это самоубийство, — заявила она, подавая кофе, когда Гончар, облачившись в прохладную свежую рубашку, сел к столу. — Шериф, конечно, тоже не верит. Но ему лень искать убийц.
   — Мне показалось, он все-таки их ищет.
   — Если вы об этом столичном прощелыге, то это пустой номер. Убийцы не оставляют визитных карточек. Шериф зря тратит время на разговоры. Полагаю, если бы сейчас у него не гостил судья Томсон, наш Коннели и с места бы не сдвинулся для раскрытия дела.
   Она подошла к окну и сурово добавила:
   — Да и судье тоже не нужны лишние хлопоты. Полюбуйтесь, вот они, все трое, на крыльце. Прелестное зрелище, нечего сказать.
   На крыльце полицейского участка Фредерик Штерн стоял рядом с шерифом и судьей. Все трое одновременно раскурили толстые сигары с видом людей, закончивших тяжелую работу.
   Помощники шерифа и бородачи в плащах собрались возле крыльца, сюда же подошли рабочие из экспедиции, сбежались мальчишки, рядом останавливались прохожие, и скоро на площади скопилась небольшая толпа. Все ждали каких-то слов от шерифа или судьи.
   Миссис Китс подняла раму окна, и в комнату ворвался уличный шум.
   — Тихо! Тише! Судья будет говорить!
   Гончар встал из-за стола и тоже подошел к окну.
   — Джентльмены! — Над притихшей площадью раздался звучный баритон судьи. — Всех нас вывел из душевного равновесия тот прискорбный случай, свидетелями которого мы стали сегодня утром. В вашем мирном городе давно уже не гремят выстрелы, потому что жители Эшфорда сделали правильный выбор, когда проголосовали за шерифа Коннели. Здесь нет места тем, кто привык добиваться своего насильственным путем. И я даже не могу сразу припомнить, когда вашему шерифу пришлось расследовать последний случай убийства. Тем тяжелее нам всем пережить то, что случилось этой ночью. Погиб человек. Человек, которого все вы знали. Еще вчера он ходил среди нас, радовался жизни вместе с нами — а сегодня его тело покоится в земле, а душа готовится предстать перед высшим судом. И мне очень больно признать, что этот суд будет нелегким испытанием для бедного Уильяма Уоллеса. Ведь он — убийца. Увы, теперь у нас нет никаких сомнений в том, что роковой выстрел был совершен его собственной рукой.
   В толпе прокатился легкий ропот, и кто-то выкрикнул:
   — А мы и не сомневались, судья! К чему все эти речи?
   — Сомнение есть ценнейшее качество разума, — не смутившись, ответил Томсон невидимому собеседнику. — И мы с шерифом Коннели обязаны были подвергнуть сомнению любые предположения о причинах гибели человека. Но теперь у нас нет никаких сомнений. И я скажу вам почему. Теперь мы знаем причину, которая толкнула покойного к этому роковому шагу. К этому фатальному шагу, — отредактировал судья последнюю фразу, как видно, вспомнив, что только что говорил о "роковом" выстреле. — Нам стало известно, что сегодня ночью Уоллес заключил контракт с экспедицией Смитсоновского института. Он заключил этот контракт, даже не спросив о направлении, в котором должен был вести караван ученых. И в этом была его ошибка. Его губительная ошибка. Он дал слово, что проведет караван хоть на край света. Но ученым не нужен край света. Уже получив задаток и обо всем договорившись, Билл Уоллес узнал, что ученые намерены проникнуть по тропе Бозмена в каньон Семи Озер.
   Судья Томсон выдержал многозначительную паузу, обвел толпу скорбным взглядом и продолжил:
   — Все мы знаем, что ни один проводник не согласится вести людей на верную гибель. Рисковать своей жизнью? К этому мы тут привыкли и не считаем риск чем-то особенным. Но губить десятки жизней ни в чем не повинных людей только ради их прихоти? Даже если они за это щедро заплатят? На это Уоллес не пошел, как не пошел бы и никто из нас. А теперь скажите мне, мог ли старый проводник отказаться от собственных слов? Нет, не мог. Потому что единственным капиталом Уоллеса была его репутация. Его слово. При любых обстоятельствах оно должно оставаться твердым. Неизменным и твердым. Как алмаз. Вот в какую западню угодил старый охотник. Вот какая непосильная задача встала перед его совестью. Вот какая лавина мыслей и чувств обрушилась на его душу. И он не устоял. Изо всех возможных выходов Билл Уоллес выбрал самый ужасный. Но, наверно, другого он не увидел. Мир праху его.
   "Неплохая речь, — подумал Степан Гончар. — Если Уоллес ее слышит сейчас, она должна ему понравиться. Особенно слова насчет репутации. Интересно, что сказал бы судья над могилой Эда Палмера?" Публика должным образом оценила красноречие оратора. Аплодисментов, правда, не было, но и спорить никто не стал. Мальчишки разбежались, прохожие разошлись, дамы с корзинками скрылись за дверями магазинов. На площади остались только рабочие из экспедиции и помощники шерифа с бородатыми стрелками в длинных плащах.
   — Миссис Китс, а вы не знаете, зачем к нам пожаловал судья? — спросил Гончар, возвращаясь за стол.
   — Не знаю. Мартин подозревает, что Томсон выискивает пустующие земельные участки, чтобы их скупить по дешевке. Но Мартин всегда все усложняет, вы же его знаете. А вот зеленщик сказал, что к судье прибыл какой-то важный господин из Сан-Франциско и они вдвоем собираются поохотиться на снежных баранов. Но этот зеленщик вечно чего-нибудь напутает. Я не склонна ему доверять. Стоит ли тащиться сюда из Калифорнии, чтобы подстрелить барана?
   — Я слышал, что в Калифорнии снежных баранов уже не осталось. Всех съели золотоискатели.
   — Как хорошо, что у нас тут не осталось золота, — сказала миссис Китс. — Я не променяю свою спокойную бедность ни на какие золотые россыпи. Хотите еще кофе, Стивен?
   Она тоже села к столу. Их обычный разговор за чашкой кофе с ирландским ликером состоял из воспоминаний о взлетах и падениях полковника Китса, и далеко не каждый раз вдове удавалось рассказать что-то новое. Степан Гончар благодушно поддерживал неторопливую беседу, но думал о своем. Кто-то убивает проводников. Зачем? Кому они мешали? Или могли помешать? Тут и думать нечего: Уоллес и Палмер погибли потому, что собирались работать на доктора Фарбера. Но откуда убийцы узнали об этом? Проще всего было бы заподозрить Штерна. Но Гончар своими глазами видел, что и самого помощника Фарбера пытались убить. Значит, он чист. Значит, кто-то другой вертится рядом и успевает все разузнать. Интересно было бы встретить этого невидимку. И откладывать встречу нельзя, потому что очередным "самоубийцей" может оказаться Харви Дрейк…
   Шум за окном отвлек его от беседы с миссис Китс, и он встал из-за стола.
   Посреди площади стоял перед всадниками Фредерик Штерн. Лицо его пылало. Он протягивал руки, чтобы схватить лошадей под уздцы, но кони пятились, мотая головами. И всадники тоже мотали головами, молча отступая от наседающего Штерна.
   — Но вы не можете просто так собраться и уехать! — выкрикнул Штерн на всю площадь. — В конце концов, в таком случае я не собираюсь вам оплачивать сегодняшнюю работу!
   Его угроза возымела действие, но отнюдь не то, на которое рассчитывал Штерн. Рабочие из экспедиции дружно развернули своих лошадей и с места в карьер поскакали прочь.
   Степан Гончар не успел отступить в глубину комнаты, и Штерн заметил его.
   — Вы видите? — закричал он через площадь. — Чертовы бездельники! Они меня бросили!
   Миссис Китс сказала, подливая себе ликера:
   — Стивен, немедленно закройте окно. Я не выношу уличного шума. Так вот, тогда мы продали последние серебряные ложки и сели на пароход до Ванкувера…

29. ЗИМНИЙ ТУМАН БЕРЕТСЯ ЗА ДЕЛО

   Эрни внимательно выслушал Степана, но ничего не ответил, продолжая разглядывать чертежи пристани.
   — Я хочу знать, что ты думаешь, — не выдержал Гончар.
   — Я не знаю, что и думать, Стиви. — Ирландец пожал плечами. — Пока ты не явился ко мне со всеми этими покойниками, я спокойно обдумывал, где бы разместить пристань. А теперь я не знаю, что думать. Эшфорд — большой город. Слишком много народа. За всеми не уследишь.
   Они сидели в конторе лесопилки. За окном завывала пила, и гулко перекатывались бревна. От этого привычного шума Гончару стало немного спокойнее. Он тоже склонился над чертежами. Пристань нужна городу. Грузы, поступающие по железной дороге, будут перегружаться на пароход и уходить вниз по реке, туда, куда рельсы дотянутся еще очень не скоро. Пристань — дело хорошее. И думать о ней было гораздо приятнее, чем о погибших проводниках. Но опасность никуда не исчезнет от того, что ты перестанешь о ней думать.
   — Мы сделаем две пристани, — сказал Степан. — Уровень воды в реке меняется. С одного причала будем работать при низком уровне, с другого — при высоком.
   — Вдвое больше расходов, — покачал головой Эрни.
   — Доходы все покроют.
   — Когда начнем?
   — Как только я вернусь, — сказал Степан. — А ты пока все подготовь. Заготовишь материалы, наймешь работников.
   — Не понимаю, зачем тебе уезжать. Если они попытаются напасть на Харви, мы можем перехватить их и здесь.
   — Попытаются — перехватим. Но я все-таки думаю, что сейчас они не рискнут. Гораздо проще все сделать в поле. Да и мне будет спокойнее. Не хочу давать шерифу лишнюю работу. У него и без нас забот хватает.
   — А обо мне ты подумал? — обиделся Эрни. — Ему, видите ли, будет спокойнее затеять войну в чистом поле. А я тут должен сходить с ума и ждать, когда ты вернешься?
   — У тебя не будет времени сходить с угла. — Степан, скрывая усмешку, подвинул к нему листок бумаги. — Я составил небольшой план работ. Постарайся все выполнить до моего возвращения.
   — Что еще за план? — Эрни повел пальцем по списку. — Ну и хитер же ты, Стиви. Что значит: "придет Джексон — отказать"?
   — То и значит. Что бы он тебе ни предлагал — отказывай.
   — Зачем нам ссориться с Джексоном? Ты забыл, что он ремонтирует все наши дороги за свой счет?
   — Эрни, даже если мы поссоримся, он все равно будет чинить дороги, — спокойно ответил Степан, — иначе к нему перестанут ходить.
   — Ладно, а вот это что такое — "гнать проповедника"? Я что-то не видел в городе ни одного святоши.
   — Может, и не увидишь. Но на всякий случай, пока он тут не появился, повесь во всех наших кабаках какое-нибудь объявление. Вроде того, что висит у Виттакера: "Запрещаются политические дискуссии". Напиши, например, что в общественных заведениях Эшфорда запрещаются религиозные проповеди.
   — Почему это?
   — Потому что это кощунственно, упоминать Бога среди выпивки и карт.
   — Ясное дело, все эти гадкие дела ты рад спихнуть на партнера, — проворчал Эрни. — Ладно, когда рассчитываешь вернуться?
   — Это будет ясно завтра. Не волнуйся, я не задержусь, — пообещал Гончар.
   Вечером он занял привычное место у самой сцены, чтобы напоследок послушать музыку.
   Мартин Китс уже принялся наигрывать свои блюзовые фантазии на темы Верди, и это значило, что минут через двадцать мадам Нимур выйдет к поклонникам, сгорающим от нетерпения. Степан Гончар огляделся, отметив, что публики сегодня больше, чем в прошлый раз. Дальний угол салуна был отгорожен ширмами, там стоял кожаный диван, где Виттакер усаживал почетных гостей. Одна из ширм сейчас была сложена, и Гончар увидел судью Томсона с незнакомым джентльменом в белом пиджаке и изумрудном жилете. Они сидели за богато накрытым столом, и у ног судьи стояла корзина с цветами.
   Конечно, никто не может запретить охотникам на снежных баранов провести вечер в салуне накануне похода в горы. И каждый имеет право принести с собой в салун хоть корзину цветов, хоть охапку сена. Но жители Эшфорда скорее пришли бы с сеном, чем с цветами.
   Значит, этот господин из Сан-Франциско хочет выразить свое восхищение голосом певицы. Правда, он ее еще не слышал и даже не видел, а корзинку уже притащил. Интересно, а не зеленщик ли снабдил его этими цветочками?
   Размышляя подобным образом, Гончар вдруг заметил в самом дальнем углу, между зелеными портьерами, лицо Мозеса Виттакера. Хозяин салуна явно от кого-то скрывался. Или за кем-то подглядывал. Перехватив взгляд Гончара, Виттакер густо покраснел и спрятался за бархатной драпировкой. Но через пару секунд показался снова и поманил к себе Степана.
   Перейдя в хозяйский кабинет, Гончар сел в предложенное кресло и выжидающе посмотрел на Виттакера.
   — Ты не поверишь, Питерс, но сейчас я едва удержался от выстрела, — сказал тот, засовывая в карман жилета блестящий "деринджер". — В жизни никогда не стрелял. И не хотелось. А тут… Наверно, если б не заметил, что ты на меня смотришь…
   — И кто же был мишенью?
   — Даунвуд. Тот холеный господин из Сан-Франциско, которому лижет пятки судья. Выпьешь бренди?
   — Нет, Мозес, спасибо.
   — А я вот выпью, — отчаянно заявил Виттакер и дрожащими руками откупорил бутылку.
   После доброго глотка он закатил глаза к потолку и расслабленно выдохнул, опускаясь в кресло.
   — У тебя есть время послушать мою историю? — спросил он.
   — Конечно.
   — Мы все когда-то были не тем, чем стали сейчас. Я был одним из собственников железнодорожной компании. Линия "Олбани — Александрия", слышал про такую? Ну, раз не слышал, то и не услышишь, потому что компании больше не существует. И прикончил ее как раз тот самый господин из Сан-Франциско, Джеральд Даунвуд. Он к тому времени уже захватил обе другие линии, с которыми мы стыковались на севере и юге. И вполне естественно, что наша компания тоже должна была влиться в его монополию.
   — Ты говоришь так, словно оправдываешь его, — заметил Гончар.
   Виттакер снова открыл бутылку, но, подумав, закупорил и отодвинул подальше.
   — А нечего оправдывать. Он ведь не убил никого и не украл у меня последний кусок хлеба. Даунвуд не нарушил никаких законов. По крайней мере, ни один суд не признал бы его преступником.
   — Тогда как же он с вами справился?
   — Почти законно. Он целый год осаждал нас своими предложениями. Кто-то сломался, уступил ему акции, но в целом компания держалась. И тогда на нас посыпались беды, одна за другой. Банки вдруг вчинили нам иски за неуплату по процентам. Вранье, мы платили исправно. Но теперь это потребовалось доказывать в суде. Да еще не в одном.
   Одновременно с этими тяжбами появилась еще одна забота. Ни с того ни с сего какой-то мелкий акционер потребовал ревизии, и она мгновенно началась. Мы нашли этого типа — обычное подставное лицо. Что с ним делать? Привести его за шиворот к порогу суда, чтобы он рассказал, как его подкупили люди Даунвуда? Нас бы и слушать никто не стал.
   А тут и новая напасть — наши акции кто-то начал продавать на бирже по дешевке, на десять пунктов ниже курса. Это было последней каплей. Суды, ревизия, падение котировок — конечно, акционеры нас бросили. Банки сразу решили, что наша линия стала рискованным предприятием, и, естественно, потребовали срочного погашения кредитов. Тут уже и я дрогнул. Когда Даунвуд пришел к нам с очередным предложением, мы продали ему контрольный пакет акций.
   Так я остался без дела. Мы попытались отыграться тем же способом, каким Даунвуд отбил у нас компанию. Начали против него биржевую войну. И проиграли. Проиграли все, что было. Мой компаньон застрелился. А я оставил на мосту свою одежду и прощальную записку. Мозес Виттакер утонул. Чтобы всплыть здесь, на Западе.
   — Понятно, — сказал Степан Гончар. — Ты увидел своего заклятого врага и хочешь ему отомстить.
   — Боже упаси, — ответил Виттакер. — За меня отомстил чикагский пожар семьдесят первого года. Ты же помнишь, тогда выгорел весь город, все склады, банки, причалы. Даунвуд владел сразу двумя страховыми компаниями, которые изображали конкурентную борьбу между собой. И обе они прогорели, когда пришлось выплачивать астрономические суммы. Это бы еще ничего, но ведь он заложил в банках все свои железнодорожные акции, получив за них полмиллиона. А банки, когда началась паника на бирже, потребовали погашения ссуд. Вот и все. Карьера Даунвуда на этом закончилась. По крайней мере на Востоке.
   — Что-то незаметно, чтобы он сильно бедствовал, — сказал Степан.
   — Вот это меня и тревожит. Держу пари, он затеял какую-то грандиозную аферу. Я ни за что не поверю, что он приехал сюда только ради охоты. Зачем ему горные бараны? Нет, такие парни охотятся только за миллионами.
   — Спасибо, что предупредил, — сказал Степан. — Всегда становится спокойнее на душе, когда видишь лицо противника.
   — Это не тот противник, с которым можно справиться. Не хочу никого обидеть, но вы с ним играете в разные игры. Даунвуд — шахматист, а ты — картежник.
   — Хорошее сравнение. Просто отличное. Вот и пусть он спокойно готовит свои комбинации, а мы перекинемся в покер, — сказал Степан Гончар. — Как думаешь, мог он купить судью? Или они просто друзья?
   — Он может купить любых друзей, какие нужны для бизнеса.
   — А там у себя, в Чикаго, этот Даунвуд увлекался охотой?
   — Он увлекался охотой за миллионами, — повторил Виттакер. — Он же финансист. Канцелярская крыса. Не думаю, что он когда-нибудь стрелял.
   — Ну, стрелков можно и нанять.
   За тонкой стенкой, отделявшей кабинет от зала, послышался звон упавшей посуды и громкие голоса.
   — Что за шум? — недовольно привстал Виттакер. — Кажется, у меня в зале скандал? Неужели кто-то еще, кроме меня, опознал этого мерзавца Даунвуда?
   Степан вернулся в зал и увидел Фредерика Штерна, бродящего между столиками. На этот раз лицо его было удивительно бледным, и тем ярче пылали красные пятна на скулах. По тому, как он двигался, было издалека видно, что мистер Штерн успел побывать во всех иных питейных заведениях, прежде чем добрался до салуна.
   Он неловко задел чей-то стол, и бокалы со звоном покатились по полу.
   — Эй, друг! — крикнули вслед, но пьяный даже не оглянулся.
   Как назло, пианист остановился на минутку, чтобы переложить ноты, и в наступившей тишине все услышали, как Штерн, наклонившись над столом Гончара, проревел:
   — Это ты все подстроил! Ты! Ты их подговорил!
   — Обсудим это завтра, — ответил Степан.
   — Завтра? Завтра я буду в другом городе! В городе, где не живут одни лишь трусы и хвастуны! А здесь каждый только с виду мужчина. А на самом деле все вы трусливые слизняки!
   В салуне установилась гробовая тишина. Штерн распрямился и, поворачиваясь всем телом, обвел зал вытянутым пальцем, повторяя:
   — Все тут — трусливые слизняки!
   Кто-то присвистнул насмешливо, а кто-то уже встал, поправляя пояс. Но Степан Гончар уладил дело. Он поднялся из-за стола и объявил:
   — Джентльмены! Все вы знаете причину, почему наш гость так расстроен. Его планы сорвались. Его бизнес под угрозой. Но он ошибается насчет нас, верно?
   — Было бы у него оружие, я бы ему ответил, — крикнул кто-то из глубины салуна.
   — Дело не в оружии. Дело в той прогулке, которую сорвали работники. Так вот, мистер Штерн, все в порядке. Вы хотите попасть в каньон Семи Озер? Я обещаю, что вы туда попадете. Обещаю при свидетелях. Вы удовлетворены?
   — О, да. Но…
   — Никаких "но". Советую вам выспаться перед дорогой.