— Не бойся. — Степан погладил ее по щеке. — Забудь это слово.
   — В нашем языке нет такого слова.
   — Теперь его нет и в нашем языке. Кстати, твои дети говорят по-английски не хуже тебя. Они тоже жили у белого хозяина?
   — Нет. Я научила. Стивен, если я не умру, я буду хорошей женой. Подай мне лоскуты, я буду шить тебе плащ.
   — Ты будешь лежать и выгонять из себя болезнь.
   — Как?
   — Просто лежи, как будто спишь. И проси свое тело избавиться от болезни. Лично я всегда так делаю. И, как видишь, до сих пор этот способ мне помогал. Поможет и тебе.
   — Хорошо. Я сделаю так, как ты говоришь. — Она закрыла глаза и выпустила его руку из своей.
   "Вот так, — думал Степан, спускаясь по лестнице. — Вошел в комнату одинокий охотник, а вышел многодетный отец семейства".
   Он понимал, что, пообещав заботиться о Саби, связал себя не только с ней и ее детьми. Нет, теперь он был частью племени. Самой незначительной частью, о существовании которой само племя, возможно, и не узнает никогда. Но, по крайней мере, сразу три шайена теперь будут считать его членом своей семьи — Майвис Красная Птица, Шаути и Вокини.

14. МАДАМ НИМУР ПОЕТ БЛЮЗ

   Пока он занимался обустройством личной жизни, кавалеристы приготовились к маршу. Пропел горн, и всадники взлетели на коней. Прозвучала новая мелодия, и колонна тронулась с места. Капитан Мортимер козырнул на прощание, и Степан Гончар тоже приложил кончики пальцев к полям своей шляпы, провожая солдат.
   На дороге остались только горки конских яблок да желтые пятна.
   — Солдаты приходят, солдаты уходят, а почта нужна всегда, — глубокомысленно произнес седой телеграфист, которого звали Мартин Китс.
   Его помощник, Мейер Голдмэн, с мотком провода на плече уже взбирался по лестнице на телеграфный столб.
   "Кого-то не хватает, — подумал Степан, оглядываясь. — Ах да, капитан говорил о какой-то певице. Куда же она подевалась? Неужели отправилась в город пешком?" Пронзительный женский вопль донесся со стороны сарая.
   — Кажется, мадам Нимур заглянула туда, куда не следует заглядывать таким чувствительным натурам, — Мартин Китс подмигнул Степану.
   Невысокая толстушка, подобрав длинные юбки, подбежала к Степану.
   — Это невыносимо! — воскликнула она. — Я не могу оставаться в окружении покойников! Куда ни кинешь взгляд, кругом бездыханные тела!
   Степан Гончар галантно предложил ей свой локоть.
   — Не знаю, заслужу ли я когда-нибудь ваше прощение, — говорил он, уводя мадам Нимур в дом. — Как мог я оставить без внимания беспомощную женщину? Вам давно следовало расположиться в нашем лучшем номере. Позвольте представиться. Стивен Арчибальд Питерс, хозяин этого скромного лесного приюта для утомленных путников.
   Этот "Арчибальд" сорвался с языка не случайно. Изысканные речевые обороты сами собой всплыли в памяти Степана, потому что толстушка была удивительно похожа на его последнюю преподавательницу английского, которая нещадно гоняла его по Диккенсу, Байрону и Теккерею. Сейчас та могла бы гордиться своим воспитанником. Мадам Нимур благосклонно улыбалась, прикрыв глаза, словно заколдованная чарующими звуками.
   — Какой фантастический каприз судьбы забросил вас к нашему недостойному порогу? — выдал Степан очередной романтический перл.
   — Ах, мистер Питерс, если б вы только знали, сколько нелегких испытаний мне пришлось пережить!
   Он понял, что и ему предстоит пережить кое-какие испытания, как только увидел в зале целую гору баулов, сундуков и коробок самых невероятных форм и размеров. Но отступать было поздно. Гончар подхватил пару коробок и понес наверх, а мадам Нимур шла за ним, и ее воркующая речь лилась непрерывным потоком.
   Все прошлое лето она провела на борту шикарного парохода, который курсировал по Миссисипи. То была райская жизнь. По вечерам она пела для пассажиров, а днем любовалась неописуемой красотой речных берегов. Но осенью пароход стал на ремонт в Миннеаполисе, и мадам Нимур пришлось выступать со своим классическим репертуаром в каком-то непотребном игорном доме. Это продолжалось до тех пор, пока она не встретила среди постояльцев своей гостиницы земляка и настоящего ценителя, торговца бижутерией, месье Гуггенхайма.
   Под большим секретом он рассказал своей соотечественнице, что на западной границе в самое ближайшее время начнется новая эра. Там открыты огромные залежи полезных ископаемых: золото, серебро, железная руда и свинец, а также уголь и что-то еще, чего женский ум не в состоянии запомнить. Там будет прокладываться Северная Тихоокеанская железная дорога, которая соединит Верхнее озеро и побережье Тихого океана. Вокруг железной дороги обязательно вырастут крупные города и цветущие поселения. Поля принесут неслыханные доселе урожаи кукурузы и пшеницы, и эти продукты будут доставлены к Верхнему озеру по железной дороге, а оттуда водным путем — на Восток, где живут миллионы потребителей и где эти продукты можно будет продавать по крайне низким ценам. Конкуренты разорятся, а земледельцы Небраски, Дакоты и Вайоминга станут миллионерами, такими же, как владельцы рудников, шахт и карьеров. Дикий Запад станет раем земным.
   И вот туда, в это новое Эльдорадо, устремляется сейчас цвет нации. Речь, естественно, шла не о рудокопах и старателях. Месье Гуггенхайм имел в виду энергичных, дальновидных и склонных к риску мужчин с изрядным капиталом, который они хотят вложить в рудники и золотые прииски. Он имел в виду чертовски умных, культурных и бедных инженеров из Европы, которых энергичные американские бизнесмены переманили к себе за океан. И конечно, он имел в виду предприимчивых специалистов в области досуга — хозяев новых отелей, салунов, казино и ресторанов. Коммерсанты всех мастей тянутся за первостроителями, как маркитантки — за действующей армией.
   Спрашивается, какую цену согласятся заплатить все эти мужчины за то, чтобы услышать в дикой глухомани прелестный женский голос? Ответ на этот вопрос месье Гуггенхайма можно было получить только на месте. И таким местом для мадам Нимур стал город Эшфорд. Почти всю зиму добиралась она сюда, надолго останавливаясь в разных других городах.
   И вот, проделав такой длинный и опасный путь, беззащитная певица оказалась на пепелище, усеянном останками!
   Драматический монолог мадам Нимур оборвался, когда Степан перенес в ее номер последнюю коробку и прикрыл за собой дверь.
   — Сейчас приедет из города мой компаньон, — сказал он, подбирая с ковровой дорожки расплющенный кусок свинца, который, по всей вероятности, залетел сюда прошлой ночью. — Он будет счастлив обеспечить вас горячей водой и вкусным обедом.
   — Да что я, сама себя не обеспечу? — Сменив интонацию, певица бросила свое пальто на кровать и подошла к умывальнику. — Жила я и не в таких апартаментах. И в подвалах ночевала, и под фургоном в голой степи. Все нормально, мистер Питерс.
   — Стивен.
   — Ну, а я — Жюли. Если хочешь, можешь звать меня Джеки. В Канзасе меня знают как Шерил. Мне все равно.
   Ей было на вид лет двадцать пять, но так она выглядела после тяжелой дороги. Степан легко мог представить, как эффектно будет смотреться на сцене эта рыжая толстушка. Черное платье с глубоким вырезом и жестоко перетянутой талией заставит публику не глазеть по сторонам, а следить за колыханием пышной груди. Если на сцену направить все имеющиеся светильники, то эти медные волосы станут золотыми, особенно если на лампы поставить желтые фильтры. А что мы можем использовать в качестве желтого фильтра?
   — Когда ты отвезешь меня в город, Стивен? — Жюли прервала тайные раздумья режиссера-постановщика.
   — Как только там все успокоится после вчерашних событий. У них вчера был небольшой переполох — ожидали налетчиков. Не думаю, что нам сейчас следует появляться на пустынной дороге.
   — Значит, не сегодня? О'кей. — Она уселась на кровать и слегка попрыгала, проверяя пружины. — Тогда надо куда-то затащить пианино. Ему вредно оставаться под открытым небом.
   — Пианино? — с тревогой переспросил Степан Гончар. Он слишком часто наблюдал за работой грузчиков и, наверно, поэтому проникся глубоким отвращением к переноске любых тяжестей.
   — Это такой музыкальный инструмент, — объяснила Жюли. — Как фисгармония, только со струнами внутри и молоточками. Видишь ящик рядом с катушками? Вот это и есть мое пианино. То есть оно внутри. Раз мы сегодня никуда не поедем, его надо затащить под крышу.
   Чтобы справиться с тяжелым ящиком, им пришлось как следует пропотеть, всем четверым — Китс и Голдмэн напирали сзади, Степан и Жюли тянули спереди. Кое-как преодолев крыльцо, они затолкали громоздкий ящик на середину зала, отодвинув игровой стол.
   — Никогда не слышал, как играет пианино, — задумчиво произнес Степан. В его голове уже выстроился стройный бизнес-план, в котором, однако, не хватало некоторых звеньев. — Хоть бы посмотреть на него одним глазом.
   — Если вы обещаете аккуратно вскрыть упаковку и так же аккуратно ее потом собрать…
   — Нет проблем!
   Ящик был тут же разобран, и черный лакированный инструмент предстал перед восхищенным взором дикого траппера Питерса. Благовоспитанный Голдмэн подвинул к пианино самый приличный стул, и Жюли опустила свои пухлые пальчики на клавиши.
   Пианино звучало вполне прилично, и Степану не пришлось притворяться, чтобы выразить свое удовольствие от услышанного.
   — Это Верди, — говорила Жюли, наигрывая ласковую мелодию. — А это Скарлатти.
   — А "Дикси" можете сыграть? — спросил Китс.
   — Пожалуйста.
   — А "Розы Алабамы"?
   — Как-как? Не могу вспомнить. Насвистите мне мотив, я подберу.
   — Зачем же свистеть? — Китс встал к пианино и ловко пробежался по клавиатуре. — Вот так она звучит. Вспомнили?
   — Вы прекрасно играете.
   — О, мне пришлось поработать пальцами, пока я не выучился на инженера и не стал зарабатывать головой, — с довольной улыбкой поклонился Мартин Китс. — Хотите, продемонстрирую свою обычную программу? Я играл тогда в офицерском клубе в Сент-Луисе… Он принялся наигрывать что-то среднее между маршем и мазуркой, Жюли сразу же подхватила, и они несколько минут наслаждались игрой в четыре руки.
   — А блюз кто-нибудь тут умеет играть? — спросил Гончар.
   — Блюз? — переспросил Китс. — Довольно странный вопрос.
   — Почему?
   — Потому что за блюзом надо ехать в Миссисипи. А лучше — в Новый Орлеан. Там уже никто не удивляется, если белый парень вдруг начнет играть на гитаре негритянские песенки. Вот, примерно, такие…
   Он взял минорный аккорд и тоскливо пропел:
   — Ухожу я, мама, забудь обо мне… [9]Второй аккорд, еще более мрачный:
   — Ухожу я, мама, забудь обо мне…
   И еще тоскливее:
   — Останусь тут в Чикаго — кончу дни в тюрьме!
   Китс промычал финальную фразу и закончил ее хриплым "О, йе…".
   — Великолепно. Гениально, — с чувством произнес Гончар.
   — Да тут нечего играть, — смутился Мартин Китс. — Три-четыре аккорда, и все. Эти парни берут за душу своим пением, но я не певец.
   — И все-таки блюз можно исполнять на пианино, — сказал Степан. — Попробуйте. Одна рука аккомпанирует, а другая импровизирует вроде голоса. Это возможно? Я не музыкант, но я видел, как это делают другие. Почему бы не попробовать?
   — Действительно, почему? — У Жюли Нимур загорелись глаза. — Как там? До минор?
   Они снова наполнили воздух негритянской тоской, многоголосой и гармоничной. Первую строчку Китс пел один, на повторе вместе с ним вступала Жюли.
 
    Вез тебя — день как ночь и в моем доме — пустота…
    О, йе… без тебя — день как ночь и в моем доме — пустота…
    У тебя в груди не камень, бэби, а могильная плита…
   Мартин вел басовую партию, Жюли импровизировала в верхах, и даже Голдмэн присоединился к ним, ритмично прищелкивая пальцами и притоптывая ногой.
   За это время Степан отыскал свечи и вставил их в бронзовые чашечки на передней стенке пианино, а потом открыл бутылку вина.
   — Выпьем за магию искусства и за нашу очаровательную волшебницу! — предложил он.
   — Мне бы очень хотелось спеть для вас, — сказала польщенная Жюли. — Но я не готова. После морозного воздуха мне надо беречь связки. Обещаю, что вы услышите сегодня вечером самые лучшие мои номера.
   — О, если бы здесь была хоть какая-нибудь скрипка, — уныло произнес Голдмэн. — Я бы присоединился к вам. Когда-то мои родители надеялись вырастить из меня музыканта. Увы, музыка — невыгодный бизнес.
   — Скажу больше, — добавил Китс, продолжая потихоньку наигрывать. — Музыка не просто невыгодное занятие, но еще и абсолютно бессмысленное. В ней нет никакого практического смысла. Ее нельзя съесть, выпить или хотя бы надеть. Музыка не подстрелит тебе куропатку, не укроет от холода, не потушит пожар в твоем доме. Какой прок от музыки? Даже плохую картину можно как-то использовать. В моем доме висел портрет какого-то министра, а под портретом была здоровенная дыра, которую все некогда было заделать. А какую дыру прикроешь музыкой? Нет, джентльмены, музыка — это удовольствие в чистом виде, безо всяких низменных примесей. Так выпьем за музыку!
   Степан поднял бокал вместе со всеми. Но он вовсе не считал, что от музыки не будет никакой пользы.
   Когда повозка Эрни возвратилась из города, ее сопровождала целая процессия. В открытом фургоне высилась гора свежеструганных досок, а за ним виднелась дюжина всадников.
   — Вот, Стиви, что наделали твои живые деньги, — ворчал трактирщик. — Эти пройдохи решили, что в их краях завелся чокнутый богач, и теперь начнут вытягивать из тебя доллар за долларом.
   — Да мы приехали просто на Юдла полюбоваться, — добродушно посмеиваясь, подошел светлобородый крепыш в шапке с полосатым хвостом. — На некоторых так приятно посмотреть, когда они лежат на снегу с дыркой в башке! Будем знакомы, я Майк ван Клиф, плотник. И команда моя со мной.
   — Что, всем так интересно посмотреть на покойников? — спросил Степан.
   — И на покойников тоже. И на того, кто устроил нам такое зрелище. Говорят, ты завалил их из одного кольта. Да так быстро, что они и дернуться не успели.
   — У меня было два кольта.
   — А еще говорят, тут вроде найдется работенка для плотников, — продолжал улыбаться ван Клиф. — Вроде почта совсем сгорела. Кто-то же должен ее заново отстроить, верно?
   — Стиви, не поддавайся, — крикнул трактирщик, вытягивая из своей повозки пачку стеклянных листов. — А если поддашься, то хотя бы поторгуйся!
   Степан обвел рукой пепелище, трактир и сараи:
   — Нравится тебе это место, Майк?
   — Хорошее место. Свободное, ровное. И лес рядом. За бревнами далеко ходить не надо.
   — Ты меня понял, — Степан кивнул. — Это хороший участок для стройки. Что мне нужно на этом месте? Мне нужна жилая пристройка к трактиру. Двухэтажная, на шесть однокомнатных номеров, с буфетом на первом этаже.
   — А кухня?
   — Без кухни. С буфетом. Кухня у нас будет одна, на старом месте. Дальше. Мне нужен большой сарай, куда можно загнать целиком фургон. Для ремонта, к примеру. Рядом — кузница.
   — А кузнец у тебя есть?
   — Кузнец найдется со временем, была бы печка хорошая да наковальня.
   — Печника я тебе найду, — пообещал ван Клиф. — Итак, Стивен, там — пристройка, тут — сарай и тут же — кузница.
   — Как думаешь, Майк, во сколько все это обойдется?
   — Месяц работы, не меньше. И две тысячи за труд. Понедельная оплата — сто долларов на всех, остальное — по окончании работ. Материалы я тебе потом сосчитаю, но это будет не меньше двух сотен.
   — Месяц? Две тысячи? Это хорошо, — сказал Степан. — Но может быть и лучше. Например, так. Если вы сдаете стройку на день раньше, то получаете две двести. На два дня раньше — две четыреста. И так далее.
   — То есть ты предлагаешь… — Ван Клиф перестал улыбаться и почесал переносицу, сдвинув шапку на затылок. — Получается премия двести баксов за каждый выигранный день?
   — Да. А если вы задержитесь со стройкой, то эти двести долларов я буду высчитывать. За каждый проигранный день.
   — Не надейся, — ван Клиф протянул Степану мозолистую ладонь.
   — Когда начнете?
   — Мы уже начали. Сегодня одиннадцатое февраля. Готовь наши денежки к началу марта, Стивен.
   "Сегодня только одиннадцатое. Завтра — двенадцатое, — подумал Степан. — Завтра приедет доктор Фарбер и рассчитается за бобров. И я получу десятку за труды и сколько-то там еще за каждую пару шкур. Кажется, по доллару? Итого — двадцать два доллара. Хоть какая-то прибыль. А то пока сплошные расходы. Надо, кстати, завести бухгалтерскую книгу. И сумма, полученная от доктора Фарбера, будет первой записью в колонке доходов".

15. ВЕСТНИК ОТ ФАРБЕРА

   Бухгалтерскую книгу Гончар, конечно, завел. И записи о расходах плодились там с неимоверной быстротой. Но страничка, отведенная для подсчета доходов, оставалась девственно чистой.
   Доктор Фарбер не прибыл на почтовую станцию ни двенадцатого февраля, ни тринадцатого, а потом Гончар уже и подзабыл о нем, с головой уйдя в свои дела.
   Он подолгу возился с лошадьми. Эрни учил его, "моряка", как надо ухаживать за конем, как седлать, как правильно садиться в седло и как спрыгивать, и только через неделю они вдвоем впервые отправились верхом в город. После той поездки Гончар еще три дня ходил как старый кавалерист, не сводя ноги.
   Он занимался и стройкой, и хозяйством, и закупкой продуктов, но все это было не самым главным. Главной его заботой оставалось лечение Саби. Гончар продолжал внушать ей, что она непременно поправится, и заставлял съедать по лимону в день, надеясь на чудодейственную силу витаминов. Все остальные медицинские обязанности добровольно взяла на себя Жюли, причем исполняла их с видимым удовольствием и хлопотала, как мать над больным ребенком.
   Может быть, по этой причине, а может, и по другой мадам Нимур никуда не уехала, а осталась в трактире. В первый же вечер ей пришлось выступать не только перед Степаном и телеграфистами, но и перед бригадой ван Клифа. Плотники были потрясены ее талантом, и на следующий вечер в трактире уже не было свободного места, а касса Эрни разом пополнилась недельной выручкой.
   Телеграфисты быстро устроились в своем новом офисе, протянули провода и начали перестукиваться с соседними станциями, откуда к Эрни стали заезжать новые гости.
   Однажды с почтовым дилижансом прибыли газеты, а среди них было письмо для доктора Фарбера, которое пришлось запереть в сейфе до появления получателя. Тогда-то Степан Гончар и вспомнил, что у него на чердаке хранится целая куча бобровых шкур с индейскими бирками. И стал расспрашивать всех своих новых знакомых — куда мог запропаститься профессор?
   — На дока это непохоже, — сказал Эрни. — Если док сказал, что заедет на почту двенадцатого, то его не остановила бы никакая метель. Да и не было снегопадов уже две недели. Где ты с ним расстался?
   — На дороге, в десяти милях отсюда.
   — Куда же он мог деться?
   — Эрни, это я у тебя спрашиваю, куда он мог деться.
   Трактирщик глубоко задумался.
   — Знаешь, Стивен, а ведь он мог напороться на банду Фрэнка. Больше никаких препятствий я не вижу.
   — И что тогда?
   — Тогда ты можешь спокойно заказывать заупокойный молебен по профессору. И начинать поиски его наследников, чтобы отдать им все эти шкуры, которые занимают так много места.
   — Ты шутишь?
   — Я никогда не шучу. Поверь, у нас тут пропадали и более важные персоны. Которых охраняли не двое проводников, а конные патрули. Ясное дело, я от всей души желаю, чтобы доктор остался в живых. Но столько времени прошло…
   — Думаю, надо поговорить с шерифом, — сказал Степан.
   — Поговори. Он даст телеграмму в округ. Через неделю из Форт-Маршалла к нам прибудет отряд кавалерии. Порыскают по окрестностям, сожрут весь наш запас овса и выдуют последние капли виски. На этом их поиск закончится.
   — Так, может быть, самим поискать?
   — Кто этим займется? У нас с тобой и так хватает занятий.
   Не все, однако, были настроены так же пессимистично, как мрачный ирландец. Майк ван Клиф, не прекращая обтесывать брус своим топориком, выслушал Степана и коротко ответил:
   — Если будешь набирать команду, я с тобой.
   — Если ты со мной, то я набираю команду, — сказал Степан.
   Ван Клиф вытащил из-за голенища брусок и несколько раз провел им по сверкающей дуге лезвия.
   — Возьмем Харви Дрейка, — сказал он деловито. — Толковый проводник, знает все тропы по обе стороны границы. Пригласим с собой пару моих ребят. Но учти, что мы можем отлучиться только в воскресенье и только до вечера. С утра у нас молитвенное собрание, потом всем полагается воскресный отдых. Ну а мы развлечемся прогулкой в лес. Если Фарбера убили, наш долг — предать его останки земле по христианскому обряду.
   Вылазка была намечена на воскресенье, но уже в пятницу Степану пришлось резко поменять планы.
   Утром на дороге показался одинокий всадник. Он привязал длинноухого мула к столбику у крыльца и зашел в трактир, оставляя за собой мокрые следы.
   — Могу я видеть Питерса? — громко спросил он, обращаясь сразу ко всем, кто в этот момент оказался в зале.
   Мартин Китс поднял голову из-за пианино, которое он пытался настроить. Эрни вытер кисточку, прекратив выводить буквы на новой вывеске, лежавшей на полу. Стесан в это время стоял за стойкой, выдавливая лимонный сок для Саби.
   — Стволы в угол, — сказал Эрни. — У нас тут не форт Аламо.
   — Я ненадолго, — ответил незнакомец.
   На плече у него висел обрезанный дробовик. Из такого положения можно было выстрелить одним движением, от бедра, даже не скидывая ремень с плеча.
   Степан, держа руки под стойкой, нащупал кольт, который всегда лежал у кассы. Отвел курок и под стойкой направил ствол на гостя. Теперь можно и поговорить.
   — Тебе нужен Питерс? Это я.
   — Точно? Ну а я работник доктора Фарбера. Мы тут неподалеку остановились, за рекой.
   — Это хорошо, что неподалеку.
   — Да уж неплохо, само собой, — оскалился гость. — Доктор Фарбер тебе кланяется, и дочка его тоже. Просят, чтобы ты отдал то, что им причитается. Я насчет бобров. Если бобры у тебя, так я их заберу. А если в другом месте, так ты их приготовь и завтра привези к нам на стоянку.
   — Почему бы доктору самому не забрать их?
   — Да занят он. Сильно занят.
   — Интересно, чем заняты его руки, что он даже не передал для меня записку?
   — А он передал. Я вложил ее в дупло по дороге. Мили две отсюда. Я сейчас поеду дальше, а ты можешь прогуляться к тому дубу, если тебе так интересно. Только там написано то же самое, что я тебе сказал. Готовь меха, Питерс. Завтра увидимся. На разливе, где затонувший пароход. Знаешь, где это, а?
   — Найду.
   — Да уж, само собой, найдешь. Чтобы в полдень был на месте.
   — Договорились, — сказал Степан.
   — Говорят, у вас тут хоть и не форт Аламо, а, бывает, постреливают? Бывает, что пропадают люди на дороге, а?
   — Такое бывает не только у нас.
   — Плохо. Очень плохо, если такое со мной случится. Доктор Фарбер очень расстроится. Просто не переживет такого горя. А про дочку я уж и не говорю. Слезами захлебнется.
   — Мы будем молиться о твоем здоровье, — подал голос Эрни, и кисточка хрустнула, переломившись в его пальцах.
   — Вот то-то. Молитесь, парни, — сказал незнакомец, пятясь к выходу.
   Он отвязал мула и поехал обратно, поминутно оглядываясь.
   Степан отложил кольт и вышел из-за стойки, держа в руке стакан лимонного сока.
   — Что будем делать? — спросил Мартин Китс.
   — Заканчивай с инструментом. А ты, Эрни, дописывай вывеску. И старайся, чтобы буквы были ровными. Не на один день делаешь. На твою вывеску люди будут годами любоваться.
   — А ты?
   — А мне пора поить Саби лекарством.
   — Стивен, что будем делать с мехами? — спросил Эрни. — Сдается мне, ты не совсем правильно понял…
   — Я все понял. Все. Не волнуйся. Это обычный рэкет. Я знаю, как решать такие вопросы, — спокойно ответил Степан Гончар. — А ты знаешь, где этот затонувший пароход?
   — Ясное дело, знаю. На разливе, за лесом. А за рекой — Дакота. Соображаешь? Получается, что я-то был прав. Док попался в лапы бандитов. Может быть, в тот же день, когда ты с ним расстался. Сказал им, где лежат его меха. Фрэнк сюда за ними пожаловал. Вот так оно все и получилось.
   — Погоди, погоди. Сейчас не о том речь. Что за пароход?
   — Обычный. В прошлом году тут пытались наладить навигацию. Вроде все промерили, да только вода опустилась, и он сел на камни. А когда попытался своим ходом с них сойти, пропорол борт и затонул. Сейчас только трубы надо льдом торчат. Место приметное.
   — Можем мы с тобой сейчас туда съездить?
   — А вывеска? — Эрни неохотно закрыл банку с краской. — Ладно, тебя все равно не переспоришь. Если ты что затеял, лучше сразу уступить. Пойду седлать.
   Мартин Китс накинул на плечи пальто.
   — Сбегаю к дубу за запиской, если она и в самом деле там.
   — Осторожнее, — предупредил Эрни. — Не суй туда руку, проверь сначала палкой. От таких всего можно ожидать. Вдруг там капкан для Питерса? Какой из него тогда стрелок, с перебитой лапой?
   Степан поднялся наверх и постучал в дверь комнаты Саби.
   — Одну минуту! — раздался голос Жюли. — Еще минуточку! Вот теперь можно, заходите.
   Саби лежала в постели, укрытая толстым одеялом, а Жюли Нимур сидела рядом и расчесывала ее длинные влажные волосы. В комнате пахло цветочным мылом, и в ванне за ширмой слышался плеск и сдавленный смех детей.