- Как уже было сказано, на протяжении семи месяцев в непосредственной близости к границе проводились военные маневры. И вот, 24 августа, за два дня до нашего ответа, над территорией Северного Союза было засечено два истребителя. - И вы, конечно же, решили, что... - Естественно. А вы поступили бы иначе? Мирович откинулся в своем кресле. - Господин Яннсен, главами Советов не рождаются, ими становятся. Я и сам был военным - сначала простым солдатом, потом офицером. Я прошел восемь войн, пять раз был тяжело ранен, но это к делу не относится. Я имею в виду мои ранения. Я знаю войну. Вы сами были на войне? Не в качестве стороннего наблюдателя или дипломата. Яннсен, отвечайте! Яннсен вздрогнул - что-то больно кольнуло в сердце. ...1948 год, тогда Яннсену было десять. Они с родителями жили далеко от теперешнего Северного Союза, в совсем маленьком государстве Ребен. Становление Европейского альянса проходило не совсем гладко: кое-кто, как это обычно бывает, всеми руками цеплялся за независимость, некоторые из этих "кто-то" были настроены агрессивно. В общем, Ребен даже не считали за государство, он скорее стал полигоном для действий склочных соседей. Они просто растоптали его, вместе с людьми... "Отвечайте!" отдалось в ушах гулким эхом. Яннсен заметил в глазах Мировича играющие искорки. Вполне может быть, что он и прошел восемь упомянутых войн. Да, скорее всего, так и было, но он гордился этим... - Нет. - Вот видите. Но я не обвиняю вас, не вы принимали решения. Но действия Северного Союза явились причиной полномасштабной войны. Весь Восточный Эрзас охвачен ею. Что вы собираетесь делать? - Вы спрашиваете, что делать с Эрзасом? Война есть, и идет она уже почти три месяца. Вы знакомы с тем, как они ведут войну? - И как же? На войне, как известно, все средства хороши. - Но не до такой же степени! Они вырезают целые пограничные селения, а потом все там минируют. Или пробираются в поселок ночью, разбрасывают по улицам детские игрушки, внутри которых смерть. На этот раз ухмылка Мировича была откровенной. - Насколько мне известно, Северный Союз также прибегает к... к нестандартным методам. Яннсена будто кипятком обдало. Должно быть, краснота залила его щеки, потому что вокруг зашептались. Так, наверное, чувствовал себя Штирлиц на гране провала - Яннсен уже провалился... - Мне этот факт не известен, - выдавил он. - Хорошо, - Мирович хлопнул ладонью по столу, - теперь предоставлю слово коллегам. У кого есть вопросы и предложения? Поднялся Ромьен, Яннсен знал его по фотографии. Он являлся вторым представителем Европейского альянса на заседании Совета Мирович не в счет. - Мы считаем, - начал он, оглядываясь по сторонам, - что... Северный Союз не имел никакого права начинать военные действия! Это противоречит нормам международного права. Это вообще противозаконно и сродни объявлению войны. Почему-то в последнее время войны тяготеют к северному региону. Не объясните ли вы мне, господин Яннсен, почему? Что за черт! Он несет полную бессмыслицу. Полнейшую! Бред! Для чего этот вопрос? К чему он клонит? - Я не пойму сути вопроса, - ответил Яннсен. - Жаль. - Ромьен скосил глаза куда-то вниз. - А я могу объяснить. Потому что кое-кто, заняв приличную территорию и завладев достаточным количеством... э-э... оружия, пытается показать, кто в доме хозяин. А вот это уже явная невежливость. Переходить на личности, пусть даже эта личность - целое государство, в обсуждении таких проблем признак дипломатической невоспитанности. Но Мирович пропустил реплику Ромьена мимо ушей. - Потрудитесь пояснить, месье Ромьен, кто же этот "кто-то", Яннсену просто нужно было время подумать. - Северный Союз, естественно. - Прямота в разговоре - это, конечно, хорошо, но... - Мирович наконец-то вспомнил, что главой Совета является он. - Месье Ромьен, я бы попросил вас выражаться немного более сдержанно. Видимо, для Ромьена это был удар ниже пояса - он наверняка расчитывал на поддержку Мировича, потому как весь мир был настроен неоднозначно по отношению к Северному Союзу. Ромьен запнулся и замолчал. - Вам, господин Ромьен, - сказал Яннсен, - должно быть известно, что мировое сообщество давно вытравило заразу, именуемую войной. Северный Союз всеми силами поддерживает установившийся мир и спокойствие. И это было правдой. Во время последней войны миротворческие силы Союза были наиболее активно, после окончания войн правительство ежегодно выплачивало необходимые взносы в фонд Мирового Совета и Совета безопасности. Никаких противозаконных акций - даже на теневом фронте - за Северным Союзом замечено не было. И Мирович, и все остальные это хорошо знали - козырь в руках Яннсена. - Яннсен! - Мирович вновь решил вмешаться в разговор. - Еще раз повторю, если вы не поняли намека, не нужно мне говорить, что то, что у вас там происходит, это всего лишь стычки вооруженных группировок с местным населением и пограничниками. Эрзас охвачен настоящей войной. И, между прочим, только позавчера на территории Эрзаса были замечены войска Союза. Это так вы поддерживаете мир? Яннсен не знал, что ответить... Лакей проводил его, как показалось, полным насмешливого презрения взглядом. Конечно, ведь дверь - идиотизм! - не достаточно звукоизолирована. Зачем тогда ставить хитроумные замки, бронированные двери и пуленепро биваемые стекла, если всегда есть вот такой лакей в костюме средневекового образца? Яннсен медленно вдохнул прохладный воздух средней осени. Желтый кленовый лист, покружившись, упал под ноги - будто искал приюта, как жмется к ногам маленький несмышленый щенок. Яннсен миновал массивные ворота, украшенные гербом Совета - они с лязгом захлопнулись за спиной - и зашагал по улице, намеренно не ускоряя шаг. Шипели покрышки по асфальту дороги, торопились куда-то люди, торопились облака на небе - им всем было куда спешить. Каждый из прохожих, наверное, проговаривал про себя план на сегодняшний день. Каждая бродячая собака знала, что нужно найти что-нибудь съедобное и место для ночлега. И у всех была цель. У Яннсена тоже была цель - еще сегодня утром. Но... Он подписал смертный приговор своему государству. И согласное молчание, и одинаковое выражение глаз всех дипломатов. Почему говорили только двое? Но Яннсена не поймут - он провалил все... Он завернул на Четвертую Авеню, прошел под указателем с надписью "Не проходите мимо - самые низкие цены!". У дверей бакалейного магазинчика сидел нищий в лохмотьях. Рядом стояла пустая бутылка. Яннсен остановился, и пара глаз впилась в его костюм. Даже рука удлиннилась, высунувшись из рукава. И Яннсен выложил все, что было у него из наличности и удалился под возглас нищего. Теперь он сможет пить целую неделю и, может быть, замерзнет где-нибудь, ведь ночи нынче необычно холодные. На этом и закончится его существование - легко и быстро. Яннсен выбрал самый узкий, самый захламленный и неприметный тупик, отходящий от основной улицы, из всех. Его привлекли не только груды хлама, но и большая липа с толстыми нижними ветвями. Через один такой сук Яннсен перекинул пояс, просунул в медную дужку конец и, взобравшись на бочку с мусором, накинул петлю себе на шею. И поразился - насколько силен человеческий инстинкт самосохранения! И пришлось закрыть глаза, набраться сил и... Хотелось вдохнуть поглубже, но зачем? Дышать, дышать, чтобы жить - но зачем? Яннсен шагнул вперед, толкнул бочку пяткой.
Тело дипломата Флеберга Яннсена нашли только вечером, двое патрульных полицейских. Они разгребли груды хлама, один посветил фонариком - узкий луч выхватил из темноты покачивающееся на ветру, уже огрузнувшее тело. Оно висело как мешок, только черная полоска ремня, да непомерно распухшее и почерневшее лицо... говорила, что это человек. Опознание происходило необычно: несколько дней, несколько раз подряд приходили люди, но лицо повешенного было изуродовано чрезмерным количеством крови. Тогда специально из Стокгольма и из Хельсинки, которые принадлежали Финляндии, были вызваны жена и брат Яннсена. Брат, Оле Хельгесен, даже не знал, что Яннсен состоит на службе у шведского правительства, ведь, по идее, уроженцы иной страны не могут поступать на правительственные должности. А Яннсен был финном. Ему повезло, можно сказать, он родился еще до того, как от Финляндии откололи кусок, названный Эрзасом. Хотя, кто знает... Эрзас до настоящего времени вовсе не принимали всерьез и неизвестно почему Совет так рьяно стоял за его права. Яннсена опознали и на следующий день, девятнадцатого октября, состоялись похороны. Присутствовало всего четверо, не считая священника: жена, брат, Готтфирд Геберг - с ним Яннсен крепко сдружился во время пребывания в Германии, и еще одна немка Анни Ниммерштайн, первая жена Яннсена. Священник быстро прочитал положенное из Библии, так как начинал накрапывать дождик. Противный осенний дождь. Жена, Тарья, осталась на кладбище даже когда все разошлись и на свежую могилу положили толстенную гранитную плиту с нейтральной надписью "Спи спокойно, дорогой человек". Дождь лил вовсю, текли потоки грязи, только черная женская фигура будто вросла в землю. Со стороны казалось, что на могиле стоит памятник из черного камня...
* * *
- За потерю персонажа, умышленную или нет, игрок лишается права хода, даже если ход не окончен! Игрок Свон! Но Ведьма только улыбнулась зло и закружилась вокруг Сферы, напевая что-то себе под нос. Длинные волосы ее в потоках света десятков солнц из рыжих становились луковыми. Свон отложил лиру, нагнулся к самой поверхности Сферы, пристально вгляделся в ее глубь. Там медленно гас малиновый огонек чьей-то жизни. Но ни Ведьма, ни Свон никогда не думали о персонажах, как о живых существах - они созданы игроком. Боги же выступали судьями и следили за игроками, а до персонажей им не было никакого дела. Свон взмахнул широко рукой и на Сферу осыпалось несколько легких белых перышек.
* * *
Вякинов напряженно следил за руками фокусника. Чумазый мальчишка с не в меру ловкими пальцами вытворял чудеса: то карты у него взлетали, то рассыпались веером, а то и вовсе становились в абсолютно не присущую игральным картам позу. Человек было меньше десятка, все с пограничной заставы, расположенной тут же, "за бугром" - пройди полсотни шагов и ты уже в чужой стране. Граница-то финнско-эрзасская, но русские, поскольку Россия и иже с нею лучшие друзья Северного Союза, служат там же. Действо происходило в старом, дышащем на ладан сарае. Сквозь дыры сквозил ветер, залетал снег, светилось неприветливое небо. В нескольких десятках градусов отсюда еще догорала осень, а здесь уже вовсю царствовала зима, поскольку северный полярный круг очень даже близко. И вместе с ним все прелести северной жизни прямо тут, под боком. Мальчишка собрал потрепанные карты и блеснул зубами. - Ну? - спросил он. - Игра будет? Пограничники замялись: денег давно никто не "добывал", а играть в долг неприлично да и опасно порой. Но все тот же Вякинов, по званию старший сержант, у которого в кармане звенело кое-что, все же согласился сыграть пару раз. Игра простая - два наперстка и шарик. Улыбка мальчишки стала еще шире. - Давай, сержант, не подведи, - сказал кто-то сзади. Вякинов посмотрел фокуснику в лицо. Смуглое, это видно, сажа коричневой не бывает. Сажа она черная, а поскольку мальчишка сидел ближе всех к неуклюжей печке, усыпан был ею с ног до головы. В этом краю только в Эрзасе можно встретить смуглого человека, потому что Эрзас вроде Штатов в свое время, населения коренного там нет, одни переселенцы. Точнее беженцы. Пришло таки время, когда государства отказались принимать бесконечные толпы беженцев и обеспечивать их правами и работой. И после многолетних политических перпетий, начавшихся еще в 1926 году, отколося от Финляндии немалых размеров кусок. Все финнское население из этого района было удалено, а сам кусок - Эрзас заселен этими самыми беженцами. У этого мальчишки в предках наверняка есть кто-то из Индии. Мальчишка с невинным видом показал, под какой чашечкой вместо наперстков - скрывается шарик и начал вертеть чашками из стороны в сторону. Кто скажет, что такие вот полупреступники-полуфокусники мастерством уступают признанным иллюзионистам? Кажется, следил взглядом, не отрывался, вот, под этой самой чашкой он лежит. Вякинов указал пальцем на среднюю. - Точно? - с лица мальчишки не сходила белоснежная улыбка. - Точно... - Вякинов ни в чем не был уверен, слишком много он видел подобных игр и знал, что выиграть практически невозможно. Но шанс все же есть, хоть он и ничтожно мал. Один раз - только один! - старшина Кенисенко, а было это около двух недель назад, выиграл двадцать три бакса! Все, с того дня никто не мог спать спокойно - все выспрашивали, как же выследил, как заметил. Ведь руки у мальчишки, всем известно, что змеи. А тот улыбался, строил загадочную мину, а на самом деле просто ткнул наугад. Повезло. А он и не понял, потратил свой шанс, свое везение на какой-то шарик за двадцать долларов. Ровно через десять дней его убили. С мирным населением пограничники отношения поддерживали, а солдаты - война она и есть война. С врагом водку пить не будешь и в карты играть тоже... Конечно, Вякинов не угадал и выложил на стол две зеленые бумажки. Но мальчишка знал, что в карманах у русских сейчас негусто и деньги не взял. Сказал, потом. Вякинов вздохнул и забрал деньги назад. И пошел спать, чтобы среди ночи вскочить и, еще неходясь во сне, натянуть форму. В лунной ночи страшно выла сирена.
Неизвестно, сколько десятилетий простоял лес, обступивший многочисленные озера. Я чувствовал его темную мудрость, вдыхал горький запах плесени. Лес был стар, может быть, еще старше, чем озера. Нет зрелища прекраснее! Не зря прозвали Финляндию Страной Тысячи Озер - здесь везде вода. И сейчас, схватившись льдом, она сияет голубым в свете Луны. И стоит черный лес... Зрелище зачаровывает тебя, ты даже перестаешь ощущать холод и слышать вой ветра в ветвях. И вой сирены за спиной. Надо разузнать... Я повернулся и побежал. Вой приближался, вот уже проступил сквозь шум стрекот оружия. Глупые они, люди. Понацепляли на себя железяк... И как оно им тело не режет, это железо? Наверное, до того тела огрубели, что уже ни железо, ни кожаные ремни не причиняют им боли. Может, это и хорошо. Только не могу я смотреть, как моих братьев и сестер, моих соседей растягивают на ремни! И как мой дом рушится под тяжким железом. Пусть люди дерутся, мы не при чем! Эх, а все таки жалко их. Забавные они, смешно на них глядеть. Так смотришь на муравья, и диву даешься, с каким упорством тащит он эту былинку, все в общую кучу. И слаженно ведь работают, черти! Прямо как люди. Только муравьи не дерутся, им не к чему. Они строят свой дом, а потом несут туда еду. И странно, почему люди до сих пор живут в бесконечной грызне - кому от этого хорошо? Я присел на корточки у старого пня на пригорке и сверху наблюдал за происходящим у заставы. Одних было десять, даже чуть больше - двенадцать, других всего трое, но вооружены они были лучше. Толк в оружии я знаю, сколько уж воюют, а я смотрю. Наверное, дай мне автомат в руки и я стрелять смогу... Нет, шерсть все же мешать будет, да и рука у меня побольше. Впрочем, смотреть в этот раз не на что - тех троих быстро утихомирили. Они, наверное, и забрели сюда так, разведать. Разведчики... Глупые они, люди. Зачем идти, если можно лес попросить, чтобы он посмотрел и рассказал? Да куда им... Пограничники отошли, на белом снегу четко отпечатались три распростертые фигуры. Было бы лето, их бы закопали и, может, даже кресты поставили. Но никому не хочется долбить мерзлую землю, когда от усталости подкашиваются ноги. Хотя, утром их могут и закопать. Я вернулся в лес, направился к своей берлоге. В корнях вырыл я себе нору. Хорошую нору, просторную и сухую, что самое главное, ибо в сырости разве что черви да змеи живут. Низшие существа. Гады, одним словом. Там у меня припасено мясо - большой кусок, еще со вчерашней охоты. Охота - дело святое. Она всегда была, есть и будет. Без нее нельзя. Но только тогда она охота, когда ради пропитания убиваешь, а не как люди - ради забавы. Мясо, правда, промороженное до самой сердцевины, но это не беда. Разогреем. Было бы что греть, а то спать на голодный желудок охоты мало. Вчерашняя добыча лежала там, куда я ее спрятал, но рядом, на держащейся только на морозе, коряге сидел Медведь. Дела - Медведь зимой! - Здравствуй, Леший, - проворчал он. Меня здесь все называют Лешим, хотя имя это пошло от людей. Наверняка, от слова "лихой", что означает "плохой" либо "дикий". Я себя таким никогда не считал. - Здравствуй, - отозвался я, кося взглядом на дерновый холмик. Что, Медведь, наверное, мясо мое тебе приснилось? Мясо и впрямь хорошее, жирное, только вот я зимой не сплю и мне каждый день есть надо. - Да нет, Леший, мясо твое мне ни к чему. Люди берлогу мою разворотили. Вот это да! Гнев на ощупь горячий, а так - душный, липкий. Именно такой гнев захлестнул меня сейчас, но я отмел его. Не нужен он мне сейчас, надобности в нем нет. - Как?! - Машинами. Там целая дорога через лес - все они своими машинами. Хорошо, хоть живой остался - не так-то оно легко медведю зимой просыпаться. Наш сон впятеро крепче обычного, так сходу и не вскочишь. А тут рушится все, коряги падают, земля сыплется. Ничего не соображу, ноги сами вынесли, а уж потом очнулся. Да как поглядел, так и сел - все, нету дома! И только два длинных следа от машин по снегу... - Ну и что, ко мне хочешь? - Да на кой мне твоя нора?! Ты, Леший, вроде и с нами всю жизнь, и сам - вон - весь шерстью поросший, хотя и фигура у тебя человечья, а как сморозишь чего... Не знаешь разве, что медведь однажды только заснуть может, коль разбудишь - все. Так что, берлога мне твоя разве что укрыться, чтоб на снегу не сидеть. А? А хочу я, чтоб ты разобрался-то. Понял? - Понял, - кивнул я. Конечно, понял, что ж тут непонятного показать, кто в лесу хозяин и что никому не дозволено ибо мы не. Так-то. Только вот... В былые времена все проще было, когда и люди даже если и были чем вооружены, так мечами либо ножами. А сейчас? Куда ж против эдакой махины попрешь?.. Медведь выжидающе смотрел на меня, усевшись в сугроб. Человек удивился бы или рассмеялся, увидев зверя, сидящего вот так, сложив передние лапы. Эх... - Ну что ж, поможем... попробую, - поправился я, - потому что обещать ничего не могу: времена нынче не те. Медведь кивнул и опустил глаза: он и сам знал, что не те. В былые времена кто бы осмелился потревожить... можно сказать, ворваться во владения зимнего леса? Отродясь такого не было! А чтобы зверя к тому же... Те же соседи наши, славяне, которые и дали мне имя Леший, вообще медведя почитали за священного зверя, воплощение ихнего бога Велеса... И именно поэтому я стал... стал бояться людей. Мне стыдно признаться в этом, но ничего не поделаешь. Кто перестал верить, того не испугаешь одними словами. Кто жаждет знать или, того хуже, мнит себя всесильным, с тем разговаривать бесполезно. Нет, я ничего не имею против знания, но... я против фанатичности и слепоты на пути к этому знанию. Но что-то все же шевельнулось внутри и потеплело даже значит, не совсем еще рассохся, не полностью истончал. И это придало мне сил. Прыжками, от дерева к дереву, я направился к пограничной заставе.
Вякинов повалился на койку, стараясь закрыть лицо ладонями. Глаза резало, слезы текли ручьем - оказывается, за те двадцать минут он ни разу не моргнул. Их было трое, но они появились неожиданно и у них было хорошее оружие. Все трое не местные, значит, эрзасовцы. То есть, происхождения не местного. Пока что повезло, обошлось. Вякинов с ужасом подумал, каково там часовым - на улице холод до самых костей пробирает, хотя местные к нему привыкли уже. Еще и ветер, мелкий колючий снег метет - и это хуже всего. До рассвета оставалось несколько часов, нужно поспать... ...Небо, внезапно очистившись от туч, выгнулось полусферой и, хотя и не утратило голубизны, стало прозрачным. Такое ощущение, как будто стоишь, накрытый банкой цветного стекла, и смотришь вверх. А там - человеческие лица! Женщина и мужчина... Часы пролетели быстрее секунд. Вякинов целый день вспоминал свой сон - тот, как ни странно, не истерся из памяти через несколько минут, а прочно засел в мозгу. Вякинов отчетливо помнил стеклянный небосвод и сотню солнц с той стороны. И лица тоже помнил.
* * *
Мирович тряхнул сигарой, сбивая пепел - толстая, шоколадно коричневая сигара чадила не хуже заводской трубы. Но дым не был едким или кислым, как у дешевых сигар, он обладал тонким ароматом сушеных табачных листьев; пах не сгоревшим табаком, а именно листьями. Генрик Торбовский скромно курил сигарету. Представитель возрожденной Речи Посполитой в Совете и одет был скромнее, хотя положение и благосостояние позволяло многое. Торбовский был уже пожилым мужчиной на вид лет пятидесяти, хотя на самом деле ему было почти шестьдесят. Именно таким по мнению правительства Речи Посполитой должен быть политик: солидным, внушающим доверие, с благородной сединой в волосах. Молодость в этом отношении считалась пороком. Глава Совета курил медленно, наслаждаясь вкусом сигары и собственными мыслями. Он весь сиял удовольствием: конечно, одержать победу в политической схватке это даже лучше, чем выиграть в лотерею. Торбовский раздавил окурок в пепельнице. - Ну, - начал он, - мы добились, чего хотели. Осмелюсь напомнить, что наши агенты... - Я помню, - оборвал его Мирович, все еще находясь в прострации. - И? Надо сказать, Торбовский изрядно побаивался подобных встреч. Речь Посполитая теперь была крупнейшим государством в Союзе - Россия отошла к Северному Союзу. И потому обладала некоторыми льготами: право не допускать иностранцевю например. Да, Речь превратили в настоящую крепость с закрытыми для всех границами. Но Совет не возражал, пока Речь вела себя как дружественное государство. И если бы Совет знал, насколько возрасла их военная сила... В общем, у Речи Посполитой были свои соображения насчет Эрзаса. Мирович оторвал взгляд от потолка. - Что - и? - переспросил он. - Оплата. Работа агентов связана с риком для жизни. Поэтому... Мирович сжал и без того узкие губы. - Ваши агенты будут вознаграждены. Позже. Это я вам гарантирую. А теперь, если у вас больше нет ко мне... Торбовский встал, попрощался и вышел из кабинета, сопровождаемый взглядом Мирович. Знал ли он, что двое людей, агентов Речи Посполитой были приговорены самим приказом о направлении в Эрзас и Финляндию? Наверное, нет. На столе перед Мировичем лежала толстая картонная папка с маленькой фотографией в углу и надписью "Скришевичевский П." Торбинский медленно шел по коридорам здания, проходя мимо массивных дверей - почти у каждой по два охранника. Достал из кармана пачку сигарет с названием на польском, вытряхнул одну. Мирович переворачивал одну страницу за другой, скользя взглядом по листам с рукописным и печатным текстом. Чиркнула зажигалка, взвился крохотный огонек. Торбинский затянулся. Он твердо смотрел вперед - туда, где в конце коридора светлел прямоугольник двери. Остановился на секунду, потом достал из кармана наполовину пустую пачку, скомкал и бросил... Мирович положил трубку. До урны было далеко, шагов двадцать - двацать пять. Торбинский смотрел, как летит тугой комок. Время будто остановилось или нет растянулось, так лучше. Потому что все движения замедлились, звуки исчезли, кроме одного - будто капает вода. Вот, комок приближается к металлическому цилиндру. В холле нет никого, только два охранника у двери и еще один - сзади. Торбинский знал, что через мгновение горячий плевок вонзится ему в спину, и ждал этого с нетерпением. Он мог отойти в сторону, мог... но зачем? Мирович затянулся дорогой сигарой - такая стоит не менее семидесяти, а то и ста долларов за штуку. Внизу послышался шум колес - БМВ, принадлежащий послу Генрику Торбинскому свернул за угол.
* * *
Свон в сердцах топнул ногой. - Это ты, Ведьма! - вскричал он. - Ты с самого начала испортила мне ход! - Как я могу повлиять на ход твоей игры? - спросила в ответ Ведьма, но в голосе ее звенели нотки ехидства. Да, так написано в Уставе игры - невозможно повлиять на ход другого игрока. Но Ведьма ведь смогла! Как?.. - Твой ход, - сказал Свон и отвернулся.
* * *
Небо уже начало сереть - в этот предрассветный час человеческий сон наиболее крепок. Я обошел кругом низенькое строение со слепыми окошками. Там, внутри, живут наши невольные враги. И мой долг... Стены не деревянные. Жаль, можно было бы поджечь. Что же делать... Мои размышления прервал шум - резкий и неожиданный. Хотя, возможно, я его просто не замечал. Такой шум может издавать только техника - военная техника людей. И в эту какофонию чуждых мне звуков иногда вплетался треск древесины. Деревья падают! Я вчера целый день наблюдал за заставой - не происходило ничего необычного. День начался и закончился как обычно. А вот... Стена леса расступилась. В этом месте деревья росли реже всего. Почти как в светлых южных перелесках, где невозможно заблудиться. И люди этим воспользовались. Конечно, там не было танков, но были вездеходы - самая современная военная машина, по прочности и мощи вообще ничем не уступает тому же , но обладает уникальной способностью - свободно двигаться на любой местности. Я услышал возглас - дверь была открыта и покачивалась от ветра, а рядом стоял солдат. Он вытаращил глаза, оцепенев, хотя в сотне-другой метров ползли вездеходы. - Саня, какого... - солдаты выскакивали один за одним, на ходу натягивая форму, но все замирали на месте, увидев меня. Хорошо, не придется их убивать, сами друг друга перебьют. Вон, машины уже близко. Я повернулся и побежал в лес. Солдаты зашевелились, но было уже поздно - ветхий сарайчик, а следом и их импровизированный дом рухнули, подняв облака пыли и снега. Но машины ползли и ползли... Тогда я обогнал их, в несколько прыжков преодолев полторы сотни человеческих шагов. Эх, простите, деревья, но по-другому нельзя. Повалив несколько стволов, я сложил их на земле - благо, вездеходы двигались медленно. Наскоро оборвав сучья, я подхватил один ствол и, разбежавшись, вогнал его под днище. Раз. Второй вездеход удалось перевернуть. Черт, их, вроде, было больше... ну да ладно. Распахнулись люки, полезли наружу люди, ошалевшие от страха - им ведь видно было, что атаковало машины. Спасибо матушке-природе - силой меня наделила такой, что среди людей и не встретишь. Затрещали хребты - быстро управился. Потом встал в стороне, поглядел и ушел. Надо еще Медведю сказать, что, хоть и не заснет до следующей осени, может успокоится. Нет больше обидчиков.
Тело дипломата Флеберга Яннсена нашли только вечером, двое патрульных полицейских. Они разгребли груды хлама, один посветил фонариком - узкий луч выхватил из темноты покачивающееся на ветру, уже огрузнувшее тело. Оно висело как мешок, только черная полоска ремня, да непомерно распухшее и почерневшее лицо... говорила, что это человек. Опознание происходило необычно: несколько дней, несколько раз подряд приходили люди, но лицо повешенного было изуродовано чрезмерным количеством крови. Тогда специально из Стокгольма и из Хельсинки, которые принадлежали Финляндии, были вызваны жена и брат Яннсена. Брат, Оле Хельгесен, даже не знал, что Яннсен состоит на службе у шведского правительства, ведь, по идее, уроженцы иной страны не могут поступать на правительственные должности. А Яннсен был финном. Ему повезло, можно сказать, он родился еще до того, как от Финляндии откололи кусок, названный Эрзасом. Хотя, кто знает... Эрзас до настоящего времени вовсе не принимали всерьез и неизвестно почему Совет так рьяно стоял за его права. Яннсена опознали и на следующий день, девятнадцатого октября, состоялись похороны. Присутствовало всего четверо, не считая священника: жена, брат, Готтфирд Геберг - с ним Яннсен крепко сдружился во время пребывания в Германии, и еще одна немка Анни Ниммерштайн, первая жена Яннсена. Священник быстро прочитал положенное из Библии, так как начинал накрапывать дождик. Противный осенний дождь. Жена, Тарья, осталась на кладбище даже когда все разошлись и на свежую могилу положили толстенную гранитную плиту с нейтральной надписью "Спи спокойно, дорогой человек". Дождь лил вовсю, текли потоки грязи, только черная женская фигура будто вросла в землю. Со стороны казалось, что на могиле стоит памятник из черного камня...
* * *
- За потерю персонажа, умышленную или нет, игрок лишается права хода, даже если ход не окончен! Игрок Свон! Но Ведьма только улыбнулась зло и закружилась вокруг Сферы, напевая что-то себе под нос. Длинные волосы ее в потоках света десятков солнц из рыжих становились луковыми. Свон отложил лиру, нагнулся к самой поверхности Сферы, пристально вгляделся в ее глубь. Там медленно гас малиновый огонек чьей-то жизни. Но ни Ведьма, ни Свон никогда не думали о персонажах, как о живых существах - они созданы игроком. Боги же выступали судьями и следили за игроками, а до персонажей им не было никакого дела. Свон взмахнул широко рукой и на Сферу осыпалось несколько легких белых перышек.
* * *
Вякинов напряженно следил за руками фокусника. Чумазый мальчишка с не в меру ловкими пальцами вытворял чудеса: то карты у него взлетали, то рассыпались веером, а то и вовсе становились в абсолютно не присущую игральным картам позу. Человек было меньше десятка, все с пограничной заставы, расположенной тут же, "за бугром" - пройди полсотни шагов и ты уже в чужой стране. Граница-то финнско-эрзасская, но русские, поскольку Россия и иже с нею лучшие друзья Северного Союза, служат там же. Действо происходило в старом, дышащем на ладан сарае. Сквозь дыры сквозил ветер, залетал снег, светилось неприветливое небо. В нескольких десятках градусов отсюда еще догорала осень, а здесь уже вовсю царствовала зима, поскольку северный полярный круг очень даже близко. И вместе с ним все прелести северной жизни прямо тут, под боком. Мальчишка собрал потрепанные карты и блеснул зубами. - Ну? - спросил он. - Игра будет? Пограничники замялись: денег давно никто не "добывал", а играть в долг неприлично да и опасно порой. Но все тот же Вякинов, по званию старший сержант, у которого в кармане звенело кое-что, все же согласился сыграть пару раз. Игра простая - два наперстка и шарик. Улыбка мальчишки стала еще шире. - Давай, сержант, не подведи, - сказал кто-то сзади. Вякинов посмотрел фокуснику в лицо. Смуглое, это видно, сажа коричневой не бывает. Сажа она черная, а поскольку мальчишка сидел ближе всех к неуклюжей печке, усыпан был ею с ног до головы. В этом краю только в Эрзасе можно встретить смуглого человека, потому что Эрзас вроде Штатов в свое время, населения коренного там нет, одни переселенцы. Точнее беженцы. Пришло таки время, когда государства отказались принимать бесконечные толпы беженцев и обеспечивать их правами и работой. И после многолетних политических перпетий, начавшихся еще в 1926 году, отколося от Финляндии немалых размеров кусок. Все финнское население из этого района было удалено, а сам кусок - Эрзас заселен этими самыми беженцами. У этого мальчишки в предках наверняка есть кто-то из Индии. Мальчишка с невинным видом показал, под какой чашечкой вместо наперстков - скрывается шарик и начал вертеть чашками из стороны в сторону. Кто скажет, что такие вот полупреступники-полуфокусники мастерством уступают признанным иллюзионистам? Кажется, следил взглядом, не отрывался, вот, под этой самой чашкой он лежит. Вякинов указал пальцем на среднюю. - Точно? - с лица мальчишки не сходила белоснежная улыбка. - Точно... - Вякинов ни в чем не был уверен, слишком много он видел подобных игр и знал, что выиграть практически невозможно. Но шанс все же есть, хоть он и ничтожно мал. Один раз - только один! - старшина Кенисенко, а было это около двух недель назад, выиграл двадцать три бакса! Все, с того дня никто не мог спать спокойно - все выспрашивали, как же выследил, как заметил. Ведь руки у мальчишки, всем известно, что змеи. А тот улыбался, строил загадочную мину, а на самом деле просто ткнул наугад. Повезло. А он и не понял, потратил свой шанс, свое везение на какой-то шарик за двадцать долларов. Ровно через десять дней его убили. С мирным населением пограничники отношения поддерживали, а солдаты - война она и есть война. С врагом водку пить не будешь и в карты играть тоже... Конечно, Вякинов не угадал и выложил на стол две зеленые бумажки. Но мальчишка знал, что в карманах у русских сейчас негусто и деньги не взял. Сказал, потом. Вякинов вздохнул и забрал деньги назад. И пошел спать, чтобы среди ночи вскочить и, еще неходясь во сне, натянуть форму. В лунной ночи страшно выла сирена.
Неизвестно, сколько десятилетий простоял лес, обступивший многочисленные озера. Я чувствовал его темную мудрость, вдыхал горький запах плесени. Лес был стар, может быть, еще старше, чем озера. Нет зрелища прекраснее! Не зря прозвали Финляндию Страной Тысячи Озер - здесь везде вода. И сейчас, схватившись льдом, она сияет голубым в свете Луны. И стоит черный лес... Зрелище зачаровывает тебя, ты даже перестаешь ощущать холод и слышать вой ветра в ветвях. И вой сирены за спиной. Надо разузнать... Я повернулся и побежал. Вой приближался, вот уже проступил сквозь шум стрекот оружия. Глупые они, люди. Понацепляли на себя железяк... И как оно им тело не режет, это железо? Наверное, до того тела огрубели, что уже ни железо, ни кожаные ремни не причиняют им боли. Может, это и хорошо. Только не могу я смотреть, как моих братьев и сестер, моих соседей растягивают на ремни! И как мой дом рушится под тяжким железом. Пусть люди дерутся, мы не при чем! Эх, а все таки жалко их. Забавные они, смешно на них глядеть. Так смотришь на муравья, и диву даешься, с каким упорством тащит он эту былинку, все в общую кучу. И слаженно ведь работают, черти! Прямо как люди. Только муравьи не дерутся, им не к чему. Они строят свой дом, а потом несут туда еду. И странно, почему люди до сих пор живут в бесконечной грызне - кому от этого хорошо? Я присел на корточки у старого пня на пригорке и сверху наблюдал за происходящим у заставы. Одних было десять, даже чуть больше - двенадцать, других всего трое, но вооружены они были лучше. Толк в оружии я знаю, сколько уж воюют, а я смотрю. Наверное, дай мне автомат в руки и я стрелять смогу... Нет, шерсть все же мешать будет, да и рука у меня побольше. Впрочем, смотреть в этот раз не на что - тех троих быстро утихомирили. Они, наверное, и забрели сюда так, разведать. Разведчики... Глупые они, люди. Зачем идти, если можно лес попросить, чтобы он посмотрел и рассказал? Да куда им... Пограничники отошли, на белом снегу четко отпечатались три распростертые фигуры. Было бы лето, их бы закопали и, может, даже кресты поставили. Но никому не хочется долбить мерзлую землю, когда от усталости подкашиваются ноги. Хотя, утром их могут и закопать. Я вернулся в лес, направился к своей берлоге. В корнях вырыл я себе нору. Хорошую нору, просторную и сухую, что самое главное, ибо в сырости разве что черви да змеи живут. Низшие существа. Гады, одним словом. Там у меня припасено мясо - большой кусок, еще со вчерашней охоты. Охота - дело святое. Она всегда была, есть и будет. Без нее нельзя. Но только тогда она охота, когда ради пропитания убиваешь, а не как люди - ради забавы. Мясо, правда, промороженное до самой сердцевины, но это не беда. Разогреем. Было бы что греть, а то спать на голодный желудок охоты мало. Вчерашняя добыча лежала там, куда я ее спрятал, но рядом, на держащейся только на морозе, коряге сидел Медведь. Дела - Медведь зимой! - Здравствуй, Леший, - проворчал он. Меня здесь все называют Лешим, хотя имя это пошло от людей. Наверняка, от слова "лихой", что означает "плохой" либо "дикий". Я себя таким никогда не считал. - Здравствуй, - отозвался я, кося взглядом на дерновый холмик. Что, Медведь, наверное, мясо мое тебе приснилось? Мясо и впрямь хорошее, жирное, только вот я зимой не сплю и мне каждый день есть надо. - Да нет, Леший, мясо твое мне ни к чему. Люди берлогу мою разворотили. Вот это да! Гнев на ощупь горячий, а так - душный, липкий. Именно такой гнев захлестнул меня сейчас, но я отмел его. Не нужен он мне сейчас, надобности в нем нет. - Как?! - Машинами. Там целая дорога через лес - все они своими машинами. Хорошо, хоть живой остался - не так-то оно легко медведю зимой просыпаться. Наш сон впятеро крепче обычного, так сходу и не вскочишь. А тут рушится все, коряги падают, земля сыплется. Ничего не соображу, ноги сами вынесли, а уж потом очнулся. Да как поглядел, так и сел - все, нету дома! И только два длинных следа от машин по снегу... - Ну и что, ко мне хочешь? - Да на кой мне твоя нора?! Ты, Леший, вроде и с нами всю жизнь, и сам - вон - весь шерстью поросший, хотя и фигура у тебя человечья, а как сморозишь чего... Не знаешь разве, что медведь однажды только заснуть может, коль разбудишь - все. Так что, берлога мне твоя разве что укрыться, чтоб на снегу не сидеть. А? А хочу я, чтоб ты разобрался-то. Понял? - Понял, - кивнул я. Конечно, понял, что ж тут непонятного показать, кто в лесу хозяин и что никому не дозволено ибо мы не. Так-то. Только вот... В былые времена все проще было, когда и люди даже если и были чем вооружены, так мечами либо ножами. А сейчас? Куда ж против эдакой махины попрешь?.. Медведь выжидающе смотрел на меня, усевшись в сугроб. Человек удивился бы или рассмеялся, увидев зверя, сидящего вот так, сложив передние лапы. Эх... - Ну что ж, поможем... попробую, - поправился я, - потому что обещать ничего не могу: времена нынче не те. Медведь кивнул и опустил глаза: он и сам знал, что не те. В былые времена кто бы осмелился потревожить... можно сказать, ворваться во владения зимнего леса? Отродясь такого не было! А чтобы зверя к тому же... Те же соседи наши, славяне, которые и дали мне имя Леший, вообще медведя почитали за священного зверя, воплощение ихнего бога Велеса... И именно поэтому я стал... стал бояться людей. Мне стыдно признаться в этом, но ничего не поделаешь. Кто перестал верить, того не испугаешь одними словами. Кто жаждет знать или, того хуже, мнит себя всесильным, с тем разговаривать бесполезно. Нет, я ничего не имею против знания, но... я против фанатичности и слепоты на пути к этому знанию. Но что-то все же шевельнулось внутри и потеплело даже значит, не совсем еще рассохся, не полностью истончал. И это придало мне сил. Прыжками, от дерева к дереву, я направился к пограничной заставе.
Вякинов повалился на койку, стараясь закрыть лицо ладонями. Глаза резало, слезы текли ручьем - оказывается, за те двадцать минут он ни разу не моргнул. Их было трое, но они появились неожиданно и у них было хорошее оружие. Все трое не местные, значит, эрзасовцы. То есть, происхождения не местного. Пока что повезло, обошлось. Вякинов с ужасом подумал, каково там часовым - на улице холод до самых костей пробирает, хотя местные к нему привыкли уже. Еще и ветер, мелкий колючий снег метет - и это хуже всего. До рассвета оставалось несколько часов, нужно поспать... ...Небо, внезапно очистившись от туч, выгнулось полусферой и, хотя и не утратило голубизны, стало прозрачным. Такое ощущение, как будто стоишь, накрытый банкой цветного стекла, и смотришь вверх. А там - человеческие лица! Женщина и мужчина... Часы пролетели быстрее секунд. Вякинов целый день вспоминал свой сон - тот, как ни странно, не истерся из памяти через несколько минут, а прочно засел в мозгу. Вякинов отчетливо помнил стеклянный небосвод и сотню солнц с той стороны. И лица тоже помнил.
* * *
Мирович тряхнул сигарой, сбивая пепел - толстая, шоколадно коричневая сигара чадила не хуже заводской трубы. Но дым не был едким или кислым, как у дешевых сигар, он обладал тонким ароматом сушеных табачных листьев; пах не сгоревшим табаком, а именно листьями. Генрик Торбовский скромно курил сигарету. Представитель возрожденной Речи Посполитой в Совете и одет был скромнее, хотя положение и благосостояние позволяло многое. Торбовский был уже пожилым мужчиной на вид лет пятидесяти, хотя на самом деле ему было почти шестьдесят. Именно таким по мнению правительства Речи Посполитой должен быть политик: солидным, внушающим доверие, с благородной сединой в волосах. Молодость в этом отношении считалась пороком. Глава Совета курил медленно, наслаждаясь вкусом сигары и собственными мыслями. Он весь сиял удовольствием: конечно, одержать победу в политической схватке это даже лучше, чем выиграть в лотерею. Торбовский раздавил окурок в пепельнице. - Ну, - начал он, - мы добились, чего хотели. Осмелюсь напомнить, что наши агенты... - Я помню, - оборвал его Мирович, все еще находясь в прострации. - И? Надо сказать, Торбовский изрядно побаивался подобных встреч. Речь Посполитая теперь была крупнейшим государством в Союзе - Россия отошла к Северному Союзу. И потому обладала некоторыми льготами: право не допускать иностранцевю например. Да, Речь превратили в настоящую крепость с закрытыми для всех границами. Но Совет не возражал, пока Речь вела себя как дружественное государство. И если бы Совет знал, насколько возрасла их военная сила... В общем, у Речи Посполитой были свои соображения насчет Эрзаса. Мирович оторвал взгляд от потолка. - Что - и? - переспросил он. - Оплата. Работа агентов связана с риком для жизни. Поэтому... Мирович сжал и без того узкие губы. - Ваши агенты будут вознаграждены. Позже. Это я вам гарантирую. А теперь, если у вас больше нет ко мне... Торбовский встал, попрощался и вышел из кабинета, сопровождаемый взглядом Мирович. Знал ли он, что двое людей, агентов Речи Посполитой были приговорены самим приказом о направлении в Эрзас и Финляндию? Наверное, нет. На столе перед Мировичем лежала толстая картонная папка с маленькой фотографией в углу и надписью "Скришевичевский П." Торбинский медленно шел по коридорам здания, проходя мимо массивных дверей - почти у каждой по два охранника. Достал из кармана пачку сигарет с названием на польском, вытряхнул одну. Мирович переворачивал одну страницу за другой, скользя взглядом по листам с рукописным и печатным текстом. Чиркнула зажигалка, взвился крохотный огонек. Торбинский затянулся. Он твердо смотрел вперед - туда, где в конце коридора светлел прямоугольник двери. Остановился на секунду, потом достал из кармана наполовину пустую пачку, скомкал и бросил... Мирович положил трубку. До урны было далеко, шагов двадцать - двацать пять. Торбинский смотрел, как летит тугой комок. Время будто остановилось или нет растянулось, так лучше. Потому что все движения замедлились, звуки исчезли, кроме одного - будто капает вода. Вот, комок приближается к металлическому цилиндру. В холле нет никого, только два охранника у двери и еще один - сзади. Торбинский знал, что через мгновение горячий плевок вонзится ему в спину, и ждал этого с нетерпением. Он мог отойти в сторону, мог... но зачем? Мирович затянулся дорогой сигарой - такая стоит не менее семидесяти, а то и ста долларов за штуку. Внизу послышался шум колес - БМВ, принадлежащий послу Генрику Торбинскому свернул за угол.
* * *
Свон в сердцах топнул ногой. - Это ты, Ведьма! - вскричал он. - Ты с самого начала испортила мне ход! - Как я могу повлиять на ход твоей игры? - спросила в ответ Ведьма, но в голосе ее звенели нотки ехидства. Да, так написано в Уставе игры - невозможно повлиять на ход другого игрока. Но Ведьма ведь смогла! Как?.. - Твой ход, - сказал Свон и отвернулся.
* * *
Небо уже начало сереть - в этот предрассветный час человеческий сон наиболее крепок. Я обошел кругом низенькое строение со слепыми окошками. Там, внутри, живут наши невольные враги. И мой долг... Стены не деревянные. Жаль, можно было бы поджечь. Что же делать... Мои размышления прервал шум - резкий и неожиданный. Хотя, возможно, я его просто не замечал. Такой шум может издавать только техника - военная техника людей. И в эту какофонию чуждых мне звуков иногда вплетался треск древесины. Деревья падают! Я вчера целый день наблюдал за заставой - не происходило ничего необычного. День начался и закончился как обычно. А вот... Стена леса расступилась. В этом месте деревья росли реже всего. Почти как в светлых южных перелесках, где невозможно заблудиться. И люди этим воспользовались. Конечно, там не было танков, но были вездеходы - самая современная военная машина, по прочности и мощи вообще ничем не уступает тому же , но обладает уникальной способностью - свободно двигаться на любой местности. Я услышал возглас - дверь была открыта и покачивалась от ветра, а рядом стоял солдат. Он вытаращил глаза, оцепенев, хотя в сотне-другой метров ползли вездеходы. - Саня, какого... - солдаты выскакивали один за одним, на ходу натягивая форму, но все замирали на месте, увидев меня. Хорошо, не придется их убивать, сами друг друга перебьют. Вон, машины уже близко. Я повернулся и побежал в лес. Солдаты зашевелились, но было уже поздно - ветхий сарайчик, а следом и их импровизированный дом рухнули, подняв облака пыли и снега. Но машины ползли и ползли... Тогда я обогнал их, в несколько прыжков преодолев полторы сотни человеческих шагов. Эх, простите, деревья, но по-другому нельзя. Повалив несколько стволов, я сложил их на земле - благо, вездеходы двигались медленно. Наскоро оборвав сучья, я подхватил один ствол и, разбежавшись, вогнал его под днище. Раз. Второй вездеход удалось перевернуть. Черт, их, вроде, было больше... ну да ладно. Распахнулись люки, полезли наружу люди, ошалевшие от страха - им ведь видно было, что атаковало машины. Спасибо матушке-природе - силой меня наделила такой, что среди людей и не встретишь. Затрещали хребты - быстро управился. Потом встал в стороне, поглядел и ушел. Надо еще Медведю сказать, что, хоть и не заснет до следующей осени, может успокоится. Нет больше обидчиков.