Коул Аллан. Королевства Ночи

   Мой сын засиял улыбкой, похлопал меня по плечу и объявил во всеуслышание:
   – Слышали? Отец Антеро сказал, что никогда в жизни не чувствовал себя лучше. Его слова должны всех нас вдохновить. И ей-богу, человеку действительно столько лет, на сколько он себя чувствует! И вот перед вами, мои друзья, находится доказательство правоты этих слов. Великий господин Антеро стучится в дверь семидесятилетия, но по-прежнему в боевой готовности и полон сил.
   Он обнял меня. И мне ничего не оставалось, как терпеть все это, чтобы не унизить его перед лицом друзей.
   Я раньше сильнее любил сына. В самом деле. Но став взрослым, он приобрел привычки, раздражающе действующие на меня. Клигусу перевалило за сорок, он отличился на военной службе. Впрочем, я не знал, насколько хороший он солдат, несмотря на его победы. Но он искусно оперировал общественным мнением, и ему казалось, что его все любят только за солидный голос, обходительность и способность навязать любому свое мнение. К тому же, мне казалось, он злоупотребляет нашим именем, называя меня отцом Антеро в присутствии всех, полагая, что одно имя обеспечивает ему авторитет. В результате кое-кто его побаивался, кое-кто уважал, но, насколько мне было известно, любили его немногие. И его собственный отец, как ни стыдно признать, теперь не принадлежал к последним.
   Чувствуя себя предателем по отношению к единственному ребенку – сыну от счастливого брака с Омери, – я заставил себя улыбнуться и вновь взять его за руку. Клигус расцвел от удовольствия.
   – Рад видеть тебя, сын мой, – сказал я и обратился ко всем: – А теперь не пора ли начать празднество? Перед нами судно, которое нуждается в благословении, пища, которую необходимо съесть, и целая река напитков, которые ждут не дождутся, пока их выпьют.
   Мои слова были встречены с энтузиазмом громкими восхвалениями всего рода Антеро. Клигус откровенно гордился собой.
   Пока мы шли к стапелям, где должно было состояться благословение, Клигус шепнул мне:
   – Ты обещал, что мы поговорим, отец. О моем будущем и будущем нашей семьи.
   Клигус намекал на грядущие изменения. Уже не первый месяц он и другие члены нашего семейства приставали ко мне с просьбами назвать имя преемника главы коммерческой империи Антеро. Как мой единственный сын, Клигус, естественно, на этом месте видел себя, отвергая права многочисленных моих племянников, племянниц и кузенов. Я же не был уверен в том, что именно он лучше всего подходил на эту роль, и потому всячески оттягивал момент решения. Отсрочки эти воспринимались Клигусом весьма болезненно. Чем дольше я тянул, тем больше он страшился, а чем больше страшился, тем больше нервничал и потому говорил и делал не то, что нужно.
   Хотя я и сейчас не был готов к обсуждению этой темы, тем не менее, постарался вложить в ответ максимум уверенности:
   – Я вовсе не забыл своего обещания, – сказал я. – Этот разговор значится среди моих самых неотложных дел.
   – Так когда же он состоится? – напирал сын. – Судя по тому, как ты хорошо выглядишь, мы уже можем встретиться и все обсудить.
   Сомнения во мне мешались с чувством вины, и потому я огрызнулся:
   – Встреча состоится, когда я буду готов, и ни минутой раньше. Клигус покраснел.
   – Извини, отец, – сказал он. – Я вовсе не хотел проявить неуважение к тебе.
   Я увидел у него глаза Омери и этот упрямый подбородок и тут же пожалел о своей резкости.
   – Не обращай внимания на мое настроение, сынок. Я просто задумался о своем.
   Это его ободрило.
   – Так, значит, скоро увидимся?
   – Я же обещал, – сказал я.
   На берегу возвышался огромный павильон, украшенный знаменами, лентами и полотнищем, где была выткана карта наших разветвленных торговых путей. Павильон скрывал стапели с кораблем.
   Когда я взбирался по ступенькам на платформу, мне сверху помахал рукой красивый молодой человек.
   – Дядюшка Амальрик! – сказал он с искренней радостью. Он схватил с подноса у слуги бокал с холодным ароматизированным вином и протянул мне. – Если выпьешь его быстро, дам еще. – Он засмеялся. – У меня тесное знакомство с парнем, который оплачивает все это.
   – Вот это племянник, – сказал я, принимая бокал от Гермиаса. – И пусть боги знают, что мы настроены серьезно! – Я выпил половину содержимого бокала, и вино удвоило мою радость оттого, что вижу этого любимого родственника. – Вот так надо встречать приятеля, – подмигнул я Клигусу и тут же пожалел об этом. Клигус рассердился, ревниво косясь на Гермиаса.
   – Ты в самом деле думаешь, что это полезно, отец? – сказал он. – Вино в такую рань?
   Я сделал вид, что не слышу – вот одно из преимуществ почтенного возраста, – улыбнулся и сделал еще глоток.
   Клигус так посмотрел на Гермиаса, что и без слов было ясно значение этого взгляда. Он считал юношу разгильдяем худшего сорта, потворствующим самым глупым желаниям престарелого отца. Гермиас подчеркнуто ответил таким же взглядом. Я был даже несколько озадачен – чем же заслужил Клигус такую ненависть моего племянника.
   Мой сын имел основания видеть в нем соперника. Гермиасу было двадцать пять лет. Он был внуком моего покойного брата Порсемуса. Увидев его впервые, я сразу же почувствовал, что он более соответствовал образу того ребенка, который должен был бы появиться у нас с Омери. Умный и честный, он прекрасно понимал, что высокородное положение еще ничего не говорит о его человеческих и деловых качествах. У него также не было таланта к торговому искусству, как и у меня в его возрасте, но он возмещал это напряженным трудом и потому рос в моих глазах с одновременным продвижением вверх по ступеням иерархии моей торговой империи. А недавнее его открытие – путешествие в далекие варварские земли за Джейпур – еще больше добавило ему признания. С любых точек зрения это был грандиозный успех.
   И если кто-то еще сомневается в справедливости утверждения, что пути богов неисповедимы, пусть обратит внимание: Порсемус был самым ленивым, трусливым и бесталанным из многочисленных детей моего отца. Как старший по возрасту, он рассчитывал принять дела у Пафоса Карима Антеро. Но отец, мудрый человек, увидел божью искру во мне – тогда просто прожигателе жизни – и принялся обучать меня с заботой и пониманием, с которыми я, к своему стыду, не относился к собственному сыну.
   Мой отец не только поддержал мою экспедицию к Далеким Королевствам, но и, обойдя всех родственников, к особому неудовольствию Порсемуса, назвал перед своей смертью меня главой семейства. А ведь я был тогда на год моложе Гермиаса. И вот теперь я находился в положении моего отца. Вернее, в положении чуть худшем. Он-то был вынужден выбирать одного сына из остальных. Мне же приходилось размышлять – не предпочесть ли племянника, даже внучатого племянника, собственному сыну. Не знаю, как кто, но я теперь, наверное, был готов поступить, как Пафос.
   Я опустошил бокал и посмотрел на племянника, в ожидании обещанного второго. Гермиас перехватил мой взгляд и подал мне новый бокал.
   – Впереди нас ждут ветра, дядюшка, которые вызывают страшную жажду, – сказал он. – А моя обязанность – следить, чтобы матросы ни в чем не испытывали недостатка.
   – Что ж, – сказал я, – матрос готов поднять еще один парус. – Я опустошил и этот бокал и отставил его, предлагая поменять на следующий.
   И тут Клигус выпалил:
   – Прошу тебя, Гермиас. Не подначивай его!
   Он протянул руку, чтобы отодвинуть Гермиаса, но наткнулся на полный бокал, и его содержимое вылилось на мою тунику.
   – Посмотри, что ты наделал, Клигус! – сказал Гермиас, пытаясь вытереть винное пятно рукавом собственной туники. – Да и с каких это пор ты стал решать за отца? Человеку ни к чему сын, судящий поступки родителя.
   И я вновь отметил антипатию Гермиаса к моему сыну. За этими высказываниями скрывалось нечто большее, чем соперничество за место наследника.
   – Ничего бы не произошло, – прошипел Клигус, – если бы ты не навязывался. И это моя обязанность служить отцу, а не твоя.
   Он тут же быстро огляделся и, казалось, с облегчением увидел, что рядом не оказалось других родственников.
   – Господа, – укоризненно сказал я, не желая тратить время на глупый спор, да еще после того, как с таким трудом сам выбрался сюда. – Немного вина, будь то внутри или снаружи, – я потер пятно, – не повредит.
   Гермиас смешливо фыркнул, приходя вновь в веселое расположение духа. Клигус же засуетился, то ли из-за своего неуклюжего поступка, то ли из-за того, что так явно выказал свою антипатию к Гермиасу, – мне трудно было понять.
   – Пожалуйста, прости меня, отец, – сказал он. – Отправить Квотерволза домой, за чистой туникой?
   – Не утруждай себя, – сказал я. – На меня не в первый раз проливают вино. Хотя в последний раз это произошло в третьеразрядной таверне, и тот малый намеревался залить мне глаза, прежде чем броситься с ножом.
   – И что же произошло? – спросил Гермиас, хоть и знал ответ, поскольку эту историю в различных вариантах я рассказывал не первый год.
   – Он убил меня, – сказал я.
   Гермиас рассмеялся над излюбленной шуткой дядюшки, да и Клигус счел за лучшее сдержанно хмыкнуть.
   – Преисподняя и зеленые черти! – воскликнул кто-то неподалеку. – Ребятишки, неужели же это и есть хозяин? Пьяный и с пятнами вина на тунике?
   День словно стал ярче, когда я обернулся и попал в объятия Келе, женщины, которую я имел честь называть другом, и моего самого доверенного капитана дальнего плавания. Келе была невысокой и стройной, как и ее отец Л'юр, который служил у меня капитаном еще в экспедициях к Далеким Королевствам. Он умер несколько лет назад. Я очень скучал по нему, и дочка его делала все, чтобы восполнить эту потерю.
   Келе похлопала меня по спине.
   – Слышала, что вы померли или даже хуже того, хозяин, – сказала она.
   – Что же может быть хуже, чем смерть? – спросил я.
   – Жидкая овсянка и диетический хлеб, – сказала она. – Приятно убедиться, что в тавернах врут насчет вашего здоровья.
   Я увидел, как Квотерволз наблюдает за мной издали, и покраснел.
   – Врут не врут, но я действительно никогда себя так хорошо не чувствовал.
   Келе была настолько близким другом, что тут же поняла всю фальшь моих слов, но, что важнее всего, – и виду не подала. И, пока она, поддерживая беседу, сообщала мне свежие новости о друзьях и врагах, я думал, как мне благодарить богов за то, что они ниспослали мне ее. Ей чуть перевалило за сорок, как и Клигусу, и в своих плаваниях она набралась громадного опыта. Множество пиратов испытали остроту ее ножа, и немало торговцев-обманщиков отдали должное ее деловому чутью. Когда Гермиас отправился совершать свое открытие, капитаном его судна я выбрал Келе. Если бы его неопытность завела в беду, я был уверен, что Келе выведет экспедицию к цели.
   Но в ее словах я ощутил внутреннее напряжение. И увидел, как взгляд ее перескакивает с Гермиаса на Клигуса. Брови тревожно подрагивали. Уж ее-то чутью на неожиданности в морских туманах я мог доверять – не раз испытано. Неужели же впереди волны плескались о камни отмели?
   Толпа заволновалась, и к павильону подъехала черная, украшенная символами карета главного воскресителя. Все стихло, когда лакей подбежал, откинул золоченые ступеньки и открыл разукрашенную дверь. Появившийся человек был высок и худ как скелет. Смуглое лицо выглядело еще темнее и мрачнее из-за густой черной бороды. Черно-голубую тунику его окаймляла золотая полоска. Когда он шагнул из кареты, все в благоговейном страхе подались назад.
   Палмерас поднял голову, и его горящий взгляд пролетел над толпой коршуном, остановившись на мне.
   – Антеро, старый пес! – загремел он. – Проклятие какого демона вам надо, чтобы получить у вас выпивку?
   С этого и началось благословение.
   Палмерас принадлежал к новому типу ориссианских воскресителей, являвших собою как чародеев, так и политиков. Среднего возраста – а стало быть, молодой для занимаемого им положения, – он распространял свое влияние далеко за пределы холма, на котором стоял храм кудесников. Если бы не инстинктивная настороженность всех нас при виде воскресителей, он мог бы стать одним из самых популярных людей в городе.
   Пока его помощники занимались приготовлениями к церемонии, Палмерас направился ко мне, с трудом пробиваясь сквозь толпу, где многие хотели с ним пообщаться. Этот только на первый взгляд суровый, но обаятельный и воспитанный человек с каждым – будь то простой рабочий или благородный господин – обращался как с важной персоной. Он обладал способностью запоминать даже детали – поздравлял седовласого плотника с рождением внука, а благородную даму с проявлением прекрасного вкуса при разведении сада в загородном доме.
   Незадолго до того, как все было готово, он прихватил выпивку для нас обоих и отвел меня в сторону, бросив взгляд на Клигуса и Гермиаса, демонстративно стоящих спиной друг к другу.
   – Какое трогательное проявление родственных чувств, – сказал он сухо. – Прямо тепло от самого сердца.
   Я вздохнул.
   – Думаю, у тебя на уме нечто большее, чем спуск корабля, – сказал я. – Я не верю, что главный воскреситель явился сюда ради такого пустяка, пусть корабль и принадлежит его старому и верному другу.
   Палмерас рассмеялся.
   – Такое циничное подозрение недостойно тебя, Амальрик.
   – Зато я не ошибаюсь, – сказал я.
   – Да, – сказал он. – И все равно недостойно.
   – И я так полагаю – все дело в том, когда же я выпущу бразды правления и назову имя преемника в семейном деле, то есть сына, не так ли?
   – Ты промахнулся в предположениях, мой друг, – сказал Палмерас. – Большинство из нас знает, что ты колеблешься между сыном и племянником. Поэтому ты и оттягиваешь с решением.
   – Не совсем, – сказал я. – Если бы мне предстояло сделать объявление о решении завтра, то единственным наследником я провозгласил бы Клигуса.
   Палмерас иронично усмехнулся.
   – И мы действительно услышим об этом завтра? Прекрасно! Я могу предупредить моих помощников? Или это пока только между старыми друзьями?
   Я засмеялся.
   – Ты стал глуховат, воскреситель. Я ведь сказал, если бы мне предстояло сделать объявление завтра.
   Палмерас принял серьезный вид.
   – Так, значит, это правда, – сказал он. – Гермиас является кандидатом.
   – Я этого не говорил.
   – А в этом и нет необходимости, – сказал Палмерас. – Весь город жужжит об этом, друг мой. Хочешь ты того или нет, но только чем дольше ты оттягиваешь свое решение, тем увереннее народ считает, что Клигус утратил твое расположение и преемником станет Гермиас.
   Я продолжал упорствовать. Волосы мои из ярко-рыжих уже превратились в белые, но упрямства я не утратил.
   – Народ может болтать все, что угодно, – сказал я. – На мое решение это никак не влияет.
   – Но во славу твоей любимой Ориссы, – сказал Палмерас, – дело надо делать быстрее. Наши друзья в Магистрате встревожены. Ведь такая неопределенность в одном из самых авторитетных городских семейств вызывает нестабильность в коммерции и политике.
   – Неужели? – удивился я. – Но если они так считают, почему бы им самим не прийти ко мне? Уж не являешься ли ты их посланцем?
   – Если бы к тебе явился главный магистр, – сказал он, – разве бы это не усилило слухи? – Он с минуту вглядывался в мое лицо, пытаясь понять, слежу ли я за его мыслью. И, убедившись, что я слушаю, он продолжил: – Никто из нас не собирается влиять на решение Амальрика Антеро или подгонять его. Однако я уверен, что ты понимаешь, к каким волнениям приводит задержка с решением. От твоего дома, друг мой, веют ветры, надувающие паруса власти. За власть начинается борьба. Даже здесь! Посмотри на лица вокруг тебя, вглядись в сына и племянника, с нетерпением ждущих, кому же носить корону.
   Я огляделся. Да, Палмерас был прав.
   – Так я передам в Магистрат, что ты не будешь тянуть долго? – спросил воскреситель.
   Я кивнул, и Палмерас продолжил:
   – Всем тогда станет полегче. Времена нынче тревожные. Никто уже так не доверяет лидерам, как раньше. И я не виню людей. Заклинания получаются или неверные, или слишком слабые. Все почему-то ухудшается. Достаточно посмотреть на состояние Большого Амфитеатра. Шокирующе! Просто шокирующе. А в последнее время, похоже, и наша внешняя торговля стала страдать.
   Тут Палмерас задел недавно ставшую для меня особенно больной тему. Уже два или три года ни одна из наших экспедиций не открывала новых и успешных торговых маршрутов. И если большинство вернулось с сообщениями о враждебности новых земель, то некоторые вообще пропали. И, когда я глядел на карту уже исследованного мира, мне казалось, что даже многие знакомые территории потеряны для нас.
   Тем сильнее заботил меня Клигус. Если предстоит открыть новые земли и вернуть утраченные, был ли он тем Антеро, который способен на это? Свои способности он до сих пор почти не проявил.
   Несмотря же на свою юность, а может, благодаря ей, Гермиас производил впечатление человека, умеющего твердо держаться намеченного и не сворачивать с пути в случае ненастья.
   – Вопрос из любопытства, – сказал я, – и без далеко идущих выводов. Что бы я ни сказал…
   – Понимаю, понимаю, – перебил Палмерас. – Кто больше нравится народу? Клигус или Гермиас? – Палмерас задумался, затем сказал: – Из этих двух у Гермиаса более многочисленные и горячие сторонники. Его дом и окрестности так и кишат гермиасианцами. Каждое утро вдоль улицы к его дверям выстраивается очередь желающих снискать его расположения. Но не думай, что у твоего сына нет поддержки. Хотя она исходит в основном из среды военных, и при этом самые яростные сторонники принадлежат к офицерам и солдатам его собственного полка.
   – Интересно, – сказал я. – Спор не на равных… если вообще это можно назвать спором.
   Палмерас рассмеялся.
   – Купец-деспот, – сказал он. – Интересный образ для представителя вашей профессии. Я представлял себе торгашей людьми более покладистыми.
   – Избавиться от торговца легче, чем от короля, – сказал я. – Если мой товар плох, а цены завышены, ты всегда можешь обратиться к моему конкуренту.
   – Это так, – сказал он. – Но есть и такой вопрос… Если Клигус не подходит… это означает конец семейству Антеро.
   Он смотрел на меня, стараясь понять, какие чувства борются во мне. Под проницательным взглядом мага я ощутил, что трезвею. Палмерас разделял мои сомнения и страхи.
   Юный воскреситель ударил в гонг, возвещая, что все готово, и тем самым спасая меня от необходимости давать окончательный ответ. Мы поспешили занять наши места на церемонии.
   Сказанная мною речь не являла собою образца красноречия, поскольку я ее не репетировал; я отделался общими фразами. Я поблагодарил всех за то, что пришли, и говорил то, что принято говорить в таких случаях: о новом корабле, о новых приключениях, о возрождении и так далее. Опыт в выступлениях у меня имелся огромный, но, несмотря на славу краснобая, я все же страшился, что утону в трясине ощущения того, что каждое мое слово сегодня будет восприниматься с особенным вниманием. И сторонниками Клигуса, и поклонниками Гермиаса, и нейтральными. Все будут искать двойной смысл в моих словах. Поэтому я напускал туману, где только мог, и в результате из речи вообще пропал всякий смысл.
   Затем грянул хор, зазвенели гонги, и сквозь толпу двинулись воскресители, помахивая дымящимися кадилами с ладаном. Замычали два белых быка, которых вели к месту жертвоприношения. Чтобы их рев не омрачал нашего праздника, воскресители подули дымом магических трав на их морды. Животным пустили кровь, умертвили их и из туш вырезали лучшие куски.
   Восемь крепких молодых послушников взошли к нам на возвышение, неся фигуру Тедейта – главного из богов, покровителя кораблей и путешественников. Одна рука скульптуры была вытянута вперед ладонью вверх, принимая приношения, а другая держала большую чашу. Загрохотали барабаны, зазвучала молитва, в животе идола разожгли печь, и из губ показалось пламя.
   Палмерас и я двинулись к изображению божества, по бокам от нас шли четверо чародеев, несущих доски с жертвенным мясом и бочонок крови забитого быка.
   Главный воскреситель был блестящим режиссером и все свое искусство вложил в настоящее действо. Откинув назад полы своей мантии, чтобы они развевались на ветру, дующем с реки, он драматически вскинул руки вверх, обращаясь к небесам.
   – О великий Тедейт, – возгласил он, и голос его, усиленный магией, загремел над толпой, – вновь мы предстаем перед тобой, прося благословения. Твоя доброта к путешествующим и ищущим безмерна. И вот уже много веков выказываешь ты свое особое благоволение к народу Ориссы, который трудом и торговлей в мире и чести пребывает со всем светом. Наши караваны и суда несут твое величественное имя в самые глухие уголки, где оно освещает тьму невежества и указывает нам путь. Сегодня рождается новое судно Ориссы. С ним связаны наши мечты и упование на будущее. Мы просим тебя, о великий Тедейт, простри над ним свой сияющий щит, дабы миновали его все несчастья.
   Палмерас выхватил из рукава свой жезл и высоко поднял его. Остальные воскресители склонили головы, концентрируя свою энергию в помощь ему.
   С кончика жезла с треском сорвалась молния.
   Чародеи с подношениями шагнули вперед.
 
   Толпа благоговейно замерла, когда идол подал признаки жизни. Железные руки бога вытянулись навстречу поданному в ладонь мясу и крови, льющейся из бочонка в чашу. Открылся рот Тедейта, выпуская языки пламени, и его рука опустила мясо внутрь. В воздухе разнесся аромат поджаренной говядины. Поднялась и вторая рука, вливая кровь в ненасытную пасть божества. Идол застыл, и толпа со стоном удовлетворенно выдохнула. Тедейт принял приношения.
   Палмерас еще несколько раз взмахнул жезлом, и из головы статуи извергся черный дым, становясь все гуще и гуще и образуя непроницаемое облако. В дыму заплясали искрящиеся молнии, завиваясь в столб, уходящий вверх опрокинутой воронкой.
   – Прошу тебя, о великий Тедейт, – проревел Палмерас, – присматривай за нашим кораблем. Мы молим тебя, отнесись к нему по чести.
   Дым рванулся к огромному полотнищу павильона, скрывающему корабль, в мгновение ока окутал его и с шипением ворвался внутрь. Палмерас протянул вперед руки, и тент затрепетал от магической силы находящегося внутри дыма. Вылетели подпорки, развязались веревки, и гигантский тент начал подниматься все выше, открывая взору ярко раскрашенные деревянные конструкции нового судна.
   Палмерас выкрикнул:
   – Прочь!
   И тент, раздувшись, как парус, отлетел в сторону, полностью открыв корабль.
   Мне не раз доводилось видеть эти представления – причем хочу отметить, что в исполнении Палмераса они выглядели наиболее эффектными, – и тем не менее у меня перехватило дыхание. А ведь я знал, чего ожидать. Не многие вещи трогают так глубоко, как рождение нового корабля.
   Палмерас шепнул, обращаясь ко мне:
   – Быстрее – имя судна? Я совсем забыл спросить.
   Наречение нового корабля – событие очень важное. Создатели его и жрецы провели не один день, советуясь и выбирая. Имя, данное при рождении нового корабля, оказывает влияние на его будущее, как и человеческое имя – на судьбу человека. В любой портовой таверне вам расскажут массу историй о кораблях с неудачными названиями или о несчастливых названиях, приводящих к беде. И некоторые из этих историй действительно правдивы. По моей просьбе был составлен целый список названий водолюбивых птиц. Я сократил его, оставив самых любимых: буревестника, лебедя, крачку и ибиса. В далекой стране, которую я однажды посетил, я видел целые стаи этих изящных, похожих на аистов птиц, летающих над гладью чудесных озер. Ибис с его неброской красотой черно-белого оперения обожествляется в том краю, и, если вы хоть раз увидите, как он расхаживает на длинных тонких ногах по мелководью с вытянутым, копьеподобным клювом, вы поймете почему, особенно если посчастливится наблюдать полет в полуденном бризе. Вот это имя я выбрал и прошептал его Палмерасу:
   – «Ибис».
   — Прекрасно! – сказал он и, на мгновение забыв свое положение главного воскресителя, как и все остальные, застыл в восхищении.
   «Ибис» выглядел чудесно. Он не обладал хищными обводами военного корабля и не имел такой скорости. Он представлял из себя типичного торговца – девяноста футов в длину и двадцати в ширину, – построенного для плавания в любых морях и для перевозки грузов и людей с удобствами. При полной оснастке для морского плавания у него была одна мачта, сейчас же, по случаю церемонии, на палубе возвышался лишь флагшток, на котором развевались разноцветные знамена. Корму занимал ют со штурвалом, середину – главная палуба, а нос – полубак, где хранились паруса. На корме же находились большие каюты, освещенные громадными квадратными иллюминаторами.
   Судно идеально подходило для исследования новых морей, завоевания новых союзников для Ориссы и новых торговых партнеров для Антеро. Помимо парусов на вооружении судна находились шесть больших, длинных весел. Может быть, в море его будет покачивать чуть сильнее, но зато с такой мелкой осадкой и маневренностью на веслах оно могло подняться вверх по реке или на парусах быстро проскочить опасные рифы, при этом оставаясь достаточно грациозным, чтобы произвести впечатление на какого-нибудь вождя варваров. Хотя оно могло брать на борт двадцать пять пассажиров, при этом его команда могла не превышать семи человек. Я любил мои корабли, гордился ими и потому приказал выкрасить это судно в яркие, радующие глаз цвета, которые в то же время не соперничали бы с яркостью небес и моря, по которому ему предстояло вскоре идти в плавание. Недоставало единственного судового украшения – носовой фигуры, работа над которой требовала не только искусства скульптора, но и магии. Через несколько дней она должна быть готова. Семейство, занимавшееся из поколения в поколение этой работой, отличалось в своем деле тщательностью, почти педантичностью, да и к тому же считалось дурным предзнаменованием устанавливать носовую фигуру до того, как на корабле подняты паруса.