Страница:
Поклонившись, он отошел, оставив Камала готовиться к появлению в большом зале, предназначенном для приема посетителей.
Прежде чем обернуться к матери, он одернул рубашку с широкими рукавами и кожаную безрукавку и поправил широкой пояс из мягкого красного сафьяна.
— Матушка!
— Да, сын мой.
Он послушно запечатлел поцелуй на нарумяненной щеке и легко перешел на итальянский:
— Вы здоровы?
— Да. Я слышала, как этот глупец Хасан рассказывал, что торговец пытался тебя подкупить.
— Хасан глупец? — переспросил Камал с напускным равнодушием. По возвращении в Оран он быстро понял, что мать ревнует к каждому, кто мог оказать на него влияние. Столь неукротимые собственнические инстинкты не переставали изумлять его, поскольку она знала сына так же мало, как тот — ее.
Джованна Джиусти, когда-то генуэзская аристократка, а сейчас мать бея Оранского, пожала худыми плечами.
— Он мог просто принять бакшиш[7] и пополнить казну, сын мой. Тебе не было нужды ни о чем знать, и если ты вынесешь приговор не в пользу торговца, тот не посмеет протестовать. В конце концов в его жилах течет еврейская кровь! Такие, как он, недостойны внимания повелителя!
— Но это вряд ли можно назвать правосудием, мадам. И если я не стану выносить честных приговоров, к кому обращаться несчастным людям?
Джованна снова пожала плечами, на этот раз нетерпеливо.
— Вздор!
На мгновение Камал ощутил себя истинным мусульманином, считавшим, что женщина не имеет понятия ни о чести, ни о чувстве долга. Он молча уставился на мать, все еще замечательно красивую женщину, чьи прелесть и очарование привлекли когда-то взор старого распутника Хаар эль-Дина. Маленькая, стройная, с черными как смоль, вероятно, крашеными волосами, в которых не проглядывало серебра, она казалась неотразимой. Но, несмотря на все притирания, на лице виднелись глубокие морщины, оставленные годами ненависти и горечи. Став беем, он дал ей некоторую власть, по крайней мере над женщинами, пока не обнаружил, что мать поместила вдову Хамила Леллу в маленькую душную комнату, годившуюся только для рабыни. Когда Камал возмутился, Джованна изумленно подняла тонкие черные брови:
— Лелла — ничтожество, сын мой, и думаю, всего лучше будет ее продать, пока не станет заметен живот.
— Господи, мама, эта женщина — мать ребенка Хамила! Ее сын будет моим племянником и наследником, пока я не женюсь и не обзаведусь собственными детьми!
— Наследником?!
Только тогда Камал неожиданно понял, какой угрозой считает мать Леллу и ее нерожденного сына. Угрозой, но кому? Ему или ей?
— Да, наследником, — повторил он. — Лелла и ее будущее дитя под моей защитой. Ясно?
Лицо женщины словно по волшебству разгладилось. Покорно улыбнувшись, она наклонила голову:
— Конечно, сын мой. Я распоряжусь, чтобы с Леллой обращались так, как подобает ее положению. Поверь, Алессандро, я лишь забочусь о тебе и твоем благополучии.
Камал тряхнул головой, избавляясь от неприятных воспоминаний.
— Вам что-нибудь угодно, мама? — с легким нетерпением осведомился он. — У меня не так много времени. Хасан ждет.
Темные глаза гордо блеснули, прежде чем она почтительно потупила взор.
— Возможно, позже мы сможем поговорить, Алессандро, — тихо пробормотала женщина.
— Разумеется, — согласился он.
Джованна опустила чадру и грациозной походкой направилась на женскую половину.
Церемония судилища не менялась почти две сотни лет. Камал вошел в большой, залитый солнцем зал, единственной обстановкой которого были стул с высокой спинкой, стоявший на возвышении, и узкий стол, за которым сидел писец. По обеим сторонам от Камала расположились Хасан-ага и солдаты-турки с каменными лицами, в живописных красных с белым мундирах и кривыми ятаганами за поясами.
Камал уселся на резной троноподобный стул, привезенный из Испании еще его отцом Хар эль-Дином, и кивнул визирю. Тот стал излагать первую тяжбу. Жалобу принес торговец пряностями Хадж Ахмад, толстяк средних лет, тот самый, кто пытался подкупить Камала. По знаку визиря он встал перед беем со сложенными на груди руками. Седеющая борода закрывала грудь, огромный нос картошкой покраснел от бесчисленных возлияний. Однако голос, к удивлению Камала, оказался мягким и негромким.
— Этот человек, повелитель, — начал он с заметным достоинством, показывая на невысокого худого мужчину, постарше его самого, — не хочет платить. Я отправил в его лавку груз пряностей и ничего не получил за это.
Камал пристально вгляделся в глаза ответчика, как советовали ему отец с братом. Если человек не величайший на земле подлец, всегда можно прочесть правду в его глазах.
— Но, Хадж Ахмад, — вежливо осведомился он, —почему ты отдал пряности без оплаты?
— Один из моих сыновей занимался этой сделкой, повелитель. Он вернулся ко мне с известием, что этот червяк отказался платить.
Настала очередь хозяина лавки.
— Я заплатил, повелитель, но сын Хадж Ахмада не пожелал дать расписку.
— Ложь, повелитель! — завопил Хадж.
Камал властно поднял руку, внимательно осмотрел обоих мужчин и что-то тихо приказал. Хасан велел обоим подождать в маленькой комнате. Рассудив еще две тяжбы, Камал кивнул визирю.
Темноглазый молодой человек с намечающимся брюшком вошел в зал в сопровождении Хадж Ахмада. Камал обратился к торговцу:
— Этого сына ты посылал отвезти пряности хозяину лавки?
— Да, повелитель.
Камал изучающе оглядел молодого человека и улыбнулся:
— Расскажи все с самого начала.
Молодой человек, ободренный благосклонностью бея, искоса поглядывая на отца, повторил уже слышанную от Хадж Ахмада историю. Камал внимательно выслушал его и спросил:
— Значит, ты так плохо служишь отцу, если готов оставить у незнакомого человека товар без всякой оплаты?
— Хозяин лавки уверял, что не может заплатить, повелитель. Сказал, что пришлет деньги отцу на следующий; день, но солгал.
Камал полюбовался огромным изумрудом на безымянном пальце.
— Хасан, — велел он, — прикажи избить палками сынка почтенного Хадж Ахмада.
— Повелитель! — взвизгнул торговец. — Он мой сын! Моя плоть и кровь! Всю жизнь он преданно служил мне!
— Твой сын обокрал тебя, Хадж Ахмад. Если под; палками он не признается, где спрятал деньги, я все равно буду считать, что правосудие свершилось. Оказывается, ты плохо разбираешься в людях. Ты ошибся во мне и ошибся в своем сыне. И никогда больше не пытайся подкупить меня.
Хасан хлопнул в ладоши, и двое солдат поволокли прочь молодого человека.
— Не позволяй им забить до смерти этого глупца, — приказал Камал Хасану. — Он трус. Когда скажет отцу, что сделал с деньгами, освободите его. Хадж Ахмад сам воздаст ему по заслугам.
Когда Камал разрешил последний спор из-за приданого невесты, сморщенное лицо Хасана расплылось в самодовольной улыбке.
— Я боялся, повелитель, — тихо признался он, — что человек, столь долго находившийся вдали от нас, не увидит всей правды, подобно людям, всю жизнь не покидавшим своей страны.
Камал рассмеялся.
— Но ты все-таки станешь молиться, чтобы я становился мудрее с течением времени, не так ли, Хасан?
— Да, повелитель.
Хасан подождал, пока раб не подаст бею чашу с фруктовым шербетом.
— Есть и еще одно дело, повелитель.
Камал вопросительно склонил голову, взмахом руки отпуская раба.
— Ответ, который вы отправили графу Клер несколько недель назад.
— Пропавшие суда? Я написал, что ничего не знаю об этом, Хасан. Ты что-то обнаружил с тех пор?
— Да, повелитель. Виновник — Беджир, один из наших капитанов.
— Мы нарушили договор! — охнул Камал, не в силах поверить услышанному.
— Беджир утверждает, повелитель, что на приказе уничтожить суда была ваша печать.
— Он лжет, — решительно возразил Камал. — Только ты и я пользуемся печатью.
— И еще один человек, если припомните, повелитель. Камал безмолвно уставился на визиря. Немного собравшись с мыслями, он спокойно объявил:
— Прикажи Раджу передать моей матери, что я поужинаю с ней в ее покоях.
— Как будет угодно повелителю, — с поклоном ответил Хасан-ага.
Камал вышел из зала и в глубокой задумчивости направился через затейливые переходы в свои покои, расположенные в западном крыле дворца. Раньше они принадлежали Хамилу, и Камал в память о брате не стал ничего менять. Драгоценные египетские драпировки всех цветов радуги закрывали стены с потолка до пола. На полу расстелены персидские ковры в золотистых, голубых и алых тонах. Вокруг низких столиков сандалового дерева, инкрустированных слоновой костью, разбросаны мягкие вышитые подушки. Длинная низкая тахта занимала почти всю стену.
Камал сбросил одежду на руки своего раба Али, стройного черноглазого восемнадцатилетнего юноши, мавра по происхождению. Камал увидел его на невольничьем рынке пять месяцев назад и понял, что новый хозяин скорее всего сделает из Алиевнуха. На лице мальчика стыла такая безнадежность, что Камал поддался порыву жалости и купил его. Али был фанатично предан господину и часто смешил его своими проделками.
— Ну и жара, — заметил Камал. — Надеюсь, вода холодная.
Он шагнул в ванну, отделанную изразцами с ручной росписью. На каждой плитке были изображены фрукты, растения и животные. Сама ванна была скорее небольшим бассейном, окруженным низкими мраморными столами, накрытыми простынями. Али стал намыливать Камала и обливать водой из разрисованного глиняного кувшина. Наконец Камал нырнул в прохладную глубину бассейна и почувствовал, как его покидает усталость. Жаль, что в Европе нет обычая ежедневных купаний!
Отдохнув немного, Камал велел Али побрить его, а потом растянулся на одном из мраморных столов.
— Когда вы идете в море, повелитель? — спросил Али, втирая ему в спину теплое душистое масло.
— По-твоему, я становлюсь слишком изнеженным, Али? Хочешь, чтобы я размахивал ятаганом и захватывал корабли неверных?
— Нет, вы не изнежены, повелитель, — искренне возразил Али, оглядывая мускулистое сильное тело бея. — Просто боюсь, вам все наскучит и вы сорвете злость на мне.
— Я предупрежу тебя заранее, Али, — хмыкнул Камал.
Массируя широкую спину хозяина, Али ни на минуту не переставал болтать:
— Суданский посол просит аудиенции, повелитель. Я слышал, что он привез для вас девственницу необычайной красоты, захваченную в Александрии, подарок от своего повелителя. Возможно, она понравится вам больше, чем Елена.
В голосе юноши прозвучали презрительные нотки, но Камал предпочел их не замечать. Потянувшись, он перевернулся на спину.
— Откуда ты знаешь, что девушка невинна? — поинтересовался он.
Али поднял два пальца.
— Суданец… я слышал, как он разговаривал об этом со стариком Хасаном… он проверил ее.
— Хасан или суданец?
— Хасан, этот похотливый старый козел!
— Осторожнее, Али, — мягко остерег Камал.
Али украдкой поглядел на хозяина, понимая, что зашел слишком далеко. Хасан и эта ведьма — мать повелителя единственные люди, о которых никто не смел сказать дурного слова, даже в шутку.
Ах, господин, теперь вы велите побить меня?!
— Возможно, — небрежно бросил Камал. — Или придется повторить Хасану то, что ты сказал, и пусть он сам расправится с тобой.
Он мрачно хмурился, пока не заметил страха в глазах Али.
— Глупый юнец, — проворчал наконец Камал и, поднявшись на ноги, с отвращением бросил: — Да я весь скользкий и гладкий, как девушка.
— Но, господин, вы не пахнете так же сладостно!
— У тебя всегда наготове ответ, Али, — заметил Камал, когда раб стал его одевать.
— Женщины это любят! — сказал Али, широко улыбаясь.
— Значит, тебе хотелось бы самому проверить новую рабыню?
— И у меня это получилось бы так же хорошо, повелитель.
— Пожалуй, надо было оскопить тебя и сделпть евнухом, — пригрозил Камал, но юноша рассмеялся, уверенный в расположении хозяина.
Али закончил одевать господина, расчесал его густые волосы, и Камал наконец направился к выходу, ослепительно красивый в тунике из мягкой белой шерсти и широких шальварах из той же ткани. Сафьяновый голубой пояс туго обхватывал тонкую талию. На боку висел кинжал с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. Шею обвивала золотая цепь.
— Мне говорили, что вы очень похожи на отца, — удовлетворенно произнес Али.
— Да, хотя волосы у меня гораздо светлее. Должно быть, в нашем роду была какая-то северная принцесса, привезенная издалека.
— Еще мне передавали, — непочтительно перебил Али, — что прославленный пират Хар эль-Дин любил забавляться сразу с несколькими девушками в гареме. Говорят, их крики наслаждения раздавались по всему дворцу. — Али недоуменно покачал головой: — Странно, господин. Неужели у него было несколько языков?
— Кажется, мне следовало бы велеть вырвать язык у тебя, Али, — вздохнул Камал и стукнул раба по плечу. Даже этот несильный удар свалил Али на пол. — Черт возьми, мальчишка, да когда же ты нарастишь хоть немного мускулов? — разозлился он, нагибаясь и поднимая раба. — И запомни хорошенько, безмозглый болван: у мужчины между ног есть все, чтобы дать женщине блаженство!
— Особенно у вас, господин, — кивнул Али.
— Наглый юнец, — бросил Камал, впрочем, без всякой запальчивости и, немного помолчав, объявил: — Я приму суданского посла перед ужином.
— Хорошо, повелитель. Мужчина должен иметь много женщин. Вам следует почаще заглядывать в гарем, хотя бы для того, чтобы люди знали: вы так же могучи, как отец. А у вас даже жены нет!
Камал только покачал головой. Он не хотел брать жену-мусульманку. Он мимолетно подумал о новой девушке, которой придется овладеть сегодня же ночью. Еще одна гаремная пленница, очередное подтверждение его силы и богатства. Интересно, как поступил бы европеец, обнаружив в своей постели готовую на все девственницу? Скорее всего посчитал бы, что попал на небо.
Камал отпустил Али и снова вспомнил о матери. Вернувшись в Оран, он наделил ее властью, о которой женщина может лишь мечтать. Во имя всего святого, как могла она злоупотребить этой властью?!
Глава 4
Прежде чем обернуться к матери, он одернул рубашку с широкими рукавами и кожаную безрукавку и поправил широкой пояс из мягкого красного сафьяна.
— Матушка!
— Да, сын мой.
Он послушно запечатлел поцелуй на нарумяненной щеке и легко перешел на итальянский:
— Вы здоровы?
— Да. Я слышала, как этот глупец Хасан рассказывал, что торговец пытался тебя подкупить.
— Хасан глупец? — переспросил Камал с напускным равнодушием. По возвращении в Оран он быстро понял, что мать ревнует к каждому, кто мог оказать на него влияние. Столь неукротимые собственнические инстинкты не переставали изумлять его, поскольку она знала сына так же мало, как тот — ее.
Джованна Джиусти, когда-то генуэзская аристократка, а сейчас мать бея Оранского, пожала худыми плечами.
— Он мог просто принять бакшиш[7] и пополнить казну, сын мой. Тебе не было нужды ни о чем знать, и если ты вынесешь приговор не в пользу торговца, тот не посмеет протестовать. В конце концов в его жилах течет еврейская кровь! Такие, как он, недостойны внимания повелителя!
— Но это вряд ли можно назвать правосудием, мадам. И если я не стану выносить честных приговоров, к кому обращаться несчастным людям?
Джованна снова пожала плечами, на этот раз нетерпеливо.
— Вздор!
На мгновение Камал ощутил себя истинным мусульманином, считавшим, что женщина не имеет понятия ни о чести, ни о чувстве долга. Он молча уставился на мать, все еще замечательно красивую женщину, чьи прелесть и очарование привлекли когда-то взор старого распутника Хаар эль-Дина. Маленькая, стройная, с черными как смоль, вероятно, крашеными волосами, в которых не проглядывало серебра, она казалась неотразимой. Но, несмотря на все притирания, на лице виднелись глубокие морщины, оставленные годами ненависти и горечи. Став беем, он дал ей некоторую власть, по крайней мере над женщинами, пока не обнаружил, что мать поместила вдову Хамила Леллу в маленькую душную комнату, годившуюся только для рабыни. Когда Камал возмутился, Джованна изумленно подняла тонкие черные брови:
— Лелла — ничтожество, сын мой, и думаю, всего лучше будет ее продать, пока не станет заметен живот.
— Господи, мама, эта женщина — мать ребенка Хамила! Ее сын будет моим племянником и наследником, пока я не женюсь и не обзаведусь собственными детьми!
— Наследником?!
Только тогда Камал неожиданно понял, какой угрозой считает мать Леллу и ее нерожденного сына. Угрозой, но кому? Ему или ей?
— Да, наследником, — повторил он. — Лелла и ее будущее дитя под моей защитой. Ясно?
Лицо женщины словно по волшебству разгладилось. Покорно улыбнувшись, она наклонила голову:
— Конечно, сын мой. Я распоряжусь, чтобы с Леллой обращались так, как подобает ее положению. Поверь, Алессандро, я лишь забочусь о тебе и твоем благополучии.
Камал тряхнул головой, избавляясь от неприятных воспоминаний.
— Вам что-нибудь угодно, мама? — с легким нетерпением осведомился он. — У меня не так много времени. Хасан ждет.
Темные глаза гордо блеснули, прежде чем она почтительно потупила взор.
— Возможно, позже мы сможем поговорить, Алессандро, — тихо пробормотала женщина.
— Разумеется, — согласился он.
Джованна опустила чадру и грациозной походкой направилась на женскую половину.
Церемония судилища не менялась почти две сотни лет. Камал вошел в большой, залитый солнцем зал, единственной обстановкой которого были стул с высокой спинкой, стоявший на возвышении, и узкий стол, за которым сидел писец. По обеим сторонам от Камала расположились Хасан-ага и солдаты-турки с каменными лицами, в живописных красных с белым мундирах и кривыми ятаганами за поясами.
Камал уселся на резной троноподобный стул, привезенный из Испании еще его отцом Хар эль-Дином, и кивнул визирю. Тот стал излагать первую тяжбу. Жалобу принес торговец пряностями Хадж Ахмад, толстяк средних лет, тот самый, кто пытался подкупить Камала. По знаку визиря он встал перед беем со сложенными на груди руками. Седеющая борода закрывала грудь, огромный нос картошкой покраснел от бесчисленных возлияний. Однако голос, к удивлению Камала, оказался мягким и негромким.
— Этот человек, повелитель, — начал он с заметным достоинством, показывая на невысокого худого мужчину, постарше его самого, — не хочет платить. Я отправил в его лавку груз пряностей и ничего не получил за это.
Камал пристально вгляделся в глаза ответчика, как советовали ему отец с братом. Если человек не величайший на земле подлец, всегда можно прочесть правду в его глазах.
— Но, Хадж Ахмад, — вежливо осведомился он, —почему ты отдал пряности без оплаты?
— Один из моих сыновей занимался этой сделкой, повелитель. Он вернулся ко мне с известием, что этот червяк отказался платить.
Настала очередь хозяина лавки.
— Я заплатил, повелитель, но сын Хадж Ахмада не пожелал дать расписку.
— Ложь, повелитель! — завопил Хадж.
Камал властно поднял руку, внимательно осмотрел обоих мужчин и что-то тихо приказал. Хасан велел обоим подождать в маленькой комнате. Рассудив еще две тяжбы, Камал кивнул визирю.
Темноглазый молодой человек с намечающимся брюшком вошел в зал в сопровождении Хадж Ахмада. Камал обратился к торговцу:
— Этого сына ты посылал отвезти пряности хозяину лавки?
— Да, повелитель.
Камал изучающе оглядел молодого человека и улыбнулся:
— Расскажи все с самого начала.
Молодой человек, ободренный благосклонностью бея, искоса поглядывая на отца, повторил уже слышанную от Хадж Ахмада историю. Камал внимательно выслушал его и спросил:
— Значит, ты так плохо служишь отцу, если готов оставить у незнакомого человека товар без всякой оплаты?
— Хозяин лавки уверял, что не может заплатить, повелитель. Сказал, что пришлет деньги отцу на следующий; день, но солгал.
Камал полюбовался огромным изумрудом на безымянном пальце.
— Хасан, — велел он, — прикажи избить палками сынка почтенного Хадж Ахмада.
— Повелитель! — взвизгнул торговец. — Он мой сын! Моя плоть и кровь! Всю жизнь он преданно служил мне!
— Твой сын обокрал тебя, Хадж Ахмад. Если под; палками он не признается, где спрятал деньги, я все равно буду считать, что правосудие свершилось. Оказывается, ты плохо разбираешься в людях. Ты ошибся во мне и ошибся в своем сыне. И никогда больше не пытайся подкупить меня.
Хасан хлопнул в ладоши, и двое солдат поволокли прочь молодого человека.
— Не позволяй им забить до смерти этого глупца, — приказал Камал Хасану. — Он трус. Когда скажет отцу, что сделал с деньгами, освободите его. Хадж Ахмад сам воздаст ему по заслугам.
Когда Камал разрешил последний спор из-за приданого невесты, сморщенное лицо Хасана расплылось в самодовольной улыбке.
— Я боялся, повелитель, — тихо признался он, — что человек, столь долго находившийся вдали от нас, не увидит всей правды, подобно людям, всю жизнь не покидавшим своей страны.
Камал рассмеялся.
— Но ты все-таки станешь молиться, чтобы я становился мудрее с течением времени, не так ли, Хасан?
— Да, повелитель.
Хасан подождал, пока раб не подаст бею чашу с фруктовым шербетом.
— Есть и еще одно дело, повелитель.
Камал вопросительно склонил голову, взмахом руки отпуская раба.
— Ответ, который вы отправили графу Клер несколько недель назад.
— Пропавшие суда? Я написал, что ничего не знаю об этом, Хасан. Ты что-то обнаружил с тех пор?
— Да, повелитель. Виновник — Беджир, один из наших капитанов.
— Мы нарушили договор! — охнул Камал, не в силах поверить услышанному.
— Беджир утверждает, повелитель, что на приказе уничтожить суда была ваша печать.
— Он лжет, — решительно возразил Камал. — Только ты и я пользуемся печатью.
— И еще один человек, если припомните, повелитель. Камал безмолвно уставился на визиря. Немного собравшись с мыслями, он спокойно объявил:
— Прикажи Раджу передать моей матери, что я поужинаю с ней в ее покоях.
— Как будет угодно повелителю, — с поклоном ответил Хасан-ага.
Камал вышел из зала и в глубокой задумчивости направился через затейливые переходы в свои покои, расположенные в западном крыле дворца. Раньше они принадлежали Хамилу, и Камал в память о брате не стал ничего менять. Драгоценные египетские драпировки всех цветов радуги закрывали стены с потолка до пола. На полу расстелены персидские ковры в золотистых, голубых и алых тонах. Вокруг низких столиков сандалового дерева, инкрустированных слоновой костью, разбросаны мягкие вышитые подушки. Длинная низкая тахта занимала почти всю стену.
Камал сбросил одежду на руки своего раба Али, стройного черноглазого восемнадцатилетнего юноши, мавра по происхождению. Камал увидел его на невольничьем рынке пять месяцев назад и понял, что новый хозяин скорее всего сделает из Алиевнуха. На лице мальчика стыла такая безнадежность, что Камал поддался порыву жалости и купил его. Али был фанатично предан господину и часто смешил его своими проделками.
— Ну и жара, — заметил Камал. — Надеюсь, вода холодная.
Он шагнул в ванну, отделанную изразцами с ручной росписью. На каждой плитке были изображены фрукты, растения и животные. Сама ванна была скорее небольшим бассейном, окруженным низкими мраморными столами, накрытыми простынями. Али стал намыливать Камала и обливать водой из разрисованного глиняного кувшина. Наконец Камал нырнул в прохладную глубину бассейна и почувствовал, как его покидает усталость. Жаль, что в Европе нет обычая ежедневных купаний!
Отдохнув немного, Камал велел Али побрить его, а потом растянулся на одном из мраморных столов.
— Когда вы идете в море, повелитель? — спросил Али, втирая ему в спину теплое душистое масло.
— По-твоему, я становлюсь слишком изнеженным, Али? Хочешь, чтобы я размахивал ятаганом и захватывал корабли неверных?
— Нет, вы не изнежены, повелитель, — искренне возразил Али, оглядывая мускулистое сильное тело бея. — Просто боюсь, вам все наскучит и вы сорвете злость на мне.
— Я предупрежу тебя заранее, Али, — хмыкнул Камал.
Массируя широкую спину хозяина, Али ни на минуту не переставал болтать:
— Суданский посол просит аудиенции, повелитель. Я слышал, что он привез для вас девственницу необычайной красоты, захваченную в Александрии, подарок от своего повелителя. Возможно, она понравится вам больше, чем Елена.
В голосе юноши прозвучали презрительные нотки, но Камал предпочел их не замечать. Потянувшись, он перевернулся на спину.
— Откуда ты знаешь, что девушка невинна? — поинтересовался он.
Али поднял два пальца.
— Суданец… я слышал, как он разговаривал об этом со стариком Хасаном… он проверил ее.
— Хасан или суданец?
— Хасан, этот похотливый старый козел!
— Осторожнее, Али, — мягко остерег Камал.
Али украдкой поглядел на хозяина, понимая, что зашел слишком далеко. Хасан и эта ведьма — мать повелителя единственные люди, о которых никто не смел сказать дурного слова, даже в шутку.
Ах, господин, теперь вы велите побить меня?!
— Возможно, — небрежно бросил Камал. — Или придется повторить Хасану то, что ты сказал, и пусть он сам расправится с тобой.
Он мрачно хмурился, пока не заметил страха в глазах Али.
— Глупый юнец, — проворчал наконец Камал и, поднявшись на ноги, с отвращением бросил: — Да я весь скользкий и гладкий, как девушка.
— Но, господин, вы не пахнете так же сладостно!
— У тебя всегда наготове ответ, Али, — заметил Камал, когда раб стал его одевать.
— Женщины это любят! — сказал Али, широко улыбаясь.
— Значит, тебе хотелось бы самому проверить новую рабыню?
— И у меня это получилось бы так же хорошо, повелитель.
— Пожалуй, надо было оскопить тебя и сделпть евнухом, — пригрозил Камал, но юноша рассмеялся, уверенный в расположении хозяина.
Али закончил одевать господина, расчесал его густые волосы, и Камал наконец направился к выходу, ослепительно красивый в тунике из мягкой белой шерсти и широких шальварах из той же ткани. Сафьяновый голубой пояс туго обхватывал тонкую талию. На боку висел кинжал с усыпанной драгоценными камнями рукояткой. Шею обвивала золотая цепь.
— Мне говорили, что вы очень похожи на отца, — удовлетворенно произнес Али.
— Да, хотя волосы у меня гораздо светлее. Должно быть, в нашем роду была какая-то северная принцесса, привезенная издалека.
— Еще мне передавали, — непочтительно перебил Али, — что прославленный пират Хар эль-Дин любил забавляться сразу с несколькими девушками в гареме. Говорят, их крики наслаждения раздавались по всему дворцу. — Али недоуменно покачал головой: — Странно, господин. Неужели у него было несколько языков?
— Кажется, мне следовало бы велеть вырвать язык у тебя, Али, — вздохнул Камал и стукнул раба по плечу. Даже этот несильный удар свалил Али на пол. — Черт возьми, мальчишка, да когда же ты нарастишь хоть немного мускулов? — разозлился он, нагибаясь и поднимая раба. — И запомни хорошенько, безмозглый болван: у мужчины между ног есть все, чтобы дать женщине блаженство!
— Особенно у вас, господин, — кивнул Али.
— Наглый юнец, — бросил Камал, впрочем, без всякой запальчивости и, немного помолчав, объявил: — Я приму суданского посла перед ужином.
— Хорошо, повелитель. Мужчина должен иметь много женщин. Вам следует почаще заглядывать в гарем, хотя бы для того, чтобы люди знали: вы так же могучи, как отец. А у вас даже жены нет!
Камал только покачал головой. Он не хотел брать жену-мусульманку. Он мимолетно подумал о новой девушке, которой придется овладеть сегодня же ночью. Еще одна гаремная пленница, очередное подтверждение его силы и богатства. Интересно, как поступил бы европеец, обнаружив в своей постели готовую на все девственницу? Скорее всего посчитал бы, что попал на небо.
Камал отпустил Али и снова вспомнил о матери. Вернувшись в Оран, он наделил ее властью, о которой женщина может лишь мечтать. Во имя всего святого, как могла она злоупотребить этой властью?!
Глава 4
Камал прошел через огромный центральный двор, отделявший гарем от основных зданий дворца. Вечер выдался не очень жарким; ветви деревьев покачивались на легком ветерке. Тонкий серп луны, медленно поднимавшейся на горизонте, и первые звезды освещали небо неярким желтоватым светом.
Вдоль высоких стен гарема были расставлены стражники; двойные ворота охраняли евнухи. Завидев повелителя, они низко поклонились и распахнули створки резного дерева.
Его взору открылся еще один двор, обсаженный плакучими ивами, низко опустившими густые зеленые ветви. Посреди звенел прозрачными струйками фонтан с небольшим бассейном, окруженный цветами и мраморными скамейками, на которых сидели молодые, прелестные, ярко одетые девушки. Звонкие голоса и смех вторили журчанию воды. В дальнем конце двора изящно изогнутые арки вели в покои гаремных невольниц.
Во дворе неожиданно воцарилась тишина. Женщины заметили повелителя и замерли в благоговейном оцепенении. Его не ожидали. Камал кивнул, и девушки торопливо отвели глаза. Некоторые были ему незнакомы, без сомнения, именно те, кто делил когда-то постель с Хамилом.
— Повелитель!
Радж, старший евнух, переваливаясь с боку на бок, спешил к нему, разгоняя на ходу девушек. Камал почему-то даже обрадовался, что они исчезли.
— Вам следовало бы предупредить заранее о своем приходе, — мягко упрекнул Радж. Камал улыбнулся пожилому евнуху с огромным животом, гладкими, как у ребенка, щеками, и лысой, словно яйцо, головой: евнух скорее всего брил голову, воображая, что это придает ему больше достоинства. Камал считал Раджа столь же умным, сколь и безгранично преданным. Он правил гаремом железной рукой, не допуская ни ссор, ни скандалов, и сумел поладить даже с матерью повелителя.
— Я знаю, куда идти, Радж, — заверил Камал, но евнух все-таки проводил господина к покоям матери, остановился на пороге и низко поклонился Джованне.
— Повелитель! — коротко провозгласил он. Камал оглядел покои матери. Она многое изменила здесь за последние полгода, и обстановка теперь являла собой странную смесь арабского и европейского стилей. С противоположной стены свисала темно-зеленая бархатная драпировка, украшенная яркими цветами из дамасского шелка. Дверной проем был выложен лучшим итальянским мрамором. На резных полочках была расставлена фарфоровая и хрустальная посуда. Пол устилали толстые шерстяные ковры, усеянные разбросанными повсюду подушками. Но мать, кроме того, добавила несколько итальянских кресел с резными подлокотниками. На другой стене висели многочисленные картины, вещь неслыханная, мало того, запретная в мусульманском мире. Мать сидела в кресле, но, как только Камал вошел в комнату, торопливо поднялась.
— Сын мой, — тихо воскликнула она. — Я счастлива твоим желанием разделить со мной ужин.
— Я тоже рад, мадам.
Он легонько прикоснулся губами к ее щеке.
— Ты так добр к одинокой матери.
— У вас нет причин для одиночества, — сухо заметил Камал.
Мать, не отвечая, кивнула Раджу, и тот, в свою очередь, хлопнул в ладоши. Три девушки-рабыни внесли закрытые крышками серебряные блюда и осторожно расставили их на низком столе. Прекрасный костяной фарфор, салфетки, вилки и ножи уже были разложены на столе — еще один европейский обычай, презираемый мусульманами.
Европейская кухня оказалась для Камала приятной неожиданностью после арабской. Он наслаждался кровавым бифштексом и тушеным картофелем, но весьма умеренно пил ароматное красное вино. За ужином они почти не разговаривали. Наконец Камал, чувствуя приятную сытость, со вздохом откинулся на подушки и поднял маленькую китайскую чашечку с кофе на золотом филигранной работы блюдце. Рабыня подала ему зернышки граната на серебряной тарелочке. Мать нетерпеливым жестом отпустила девушку и поднесла к губам бокал с вином. Мусульманам, особенно женщинам, запрещалось пить вино. Но мать все-таки была итальянкой, хотя и приняла ислам, чтобы стать второй женой отца.
Джованна осторожно поглядывала на сына поверх краев хрустального бокала. Жаль, что он так похож на Хар эль-Дина, омерзительного старого распутника. Но Алессандро и ее сын, и она сделала все возможное, чтобы он стал не только мусульманином, но и настоящим итальянцем. Правда, она плохо знала Камала.
— Алессандро, — мягко сказала она по-итальянски, я прошу тебя о милости.
Камал властно поднял руку:
— Прежде чем вы изложите свою просьбу, мать, я должен выяснить кое-что. Скажите, почему вы, воспользовавшись моей печатью, приказали одному из капитанов уничтожить два корабля графа Клера.
Значит, ему уже обо всем известно! Джованна надеялась улучить подходящий момент, чтобы все рассказать сыну, но теперь это уже не важно. Придется ей, беззащитной женщине, воззвать к чести и благородству Алессандро.
Джованна чуть заметно улыбнулась, но ответила достаточно серьезно:
— Это вендетта, сын мой. Для того чтобы отомстить, пришлось ждать двадцать пять лет. Теперь, когда ты стал всемогущим беем, я прошу тебя помочь мне.
Камал удивленно поднял густые брови.
— Месть, мадам? Из-за вас я стал предателем, лгуном, нарушившим договор с влиятельным английским аристократом. Клянусь Богом, мадам, да сознаете ли вы, что наделали?
Джованна скромно потупилась, хорошо зная, что Алессандро, подобно отцу, обладает даром читать по глазам, и тяжело вздохнула, увидев на своих руках маленькие коричневые пятнышки — признак неумолимо надвигающейся старости.
— Алессандро, пожалуйста, выслушай меня, прежде чем строго судить. Двадцать пять лет назад я была захвачена в плен твоим отцом, привезена в Оран, в его гарем, жалкой рабыней. Невольницей, а ведь я была графиней, генуэзской аристократкой!
— Мадам, все это мне уже известно. Вы провели здесь половину жизни, но не пленницей, а второй женой моего отца. И до сих пор я не подозревал, что вы недовольны своим положением.
Он оглядел богато обставленную комнату.
— Но все эти годы я по-прежнему оставалась узницей! Ты жил в Европе и видел, какой свободой пользуются женщины! Они повсюду гуляют, бывают в обществе, появляются на людях с открытым лицом, без чадры.
Расслышав дрожь гнева в голосе матери, Камал спокойно заметил:
— Вы отклоняетесь от темы, мадам. Хотя, по-видимому, вендетта отчасти оправдывает вашу глупость.
— Я расскажу тебе обо всем, сын мой, — уже сдержаннее ответила Джованна, но, заметив стоявшего в дверях Раджа, мгновенно замолчала. Трудно сказать, много ли знает евнух, но Джованна прекрасно понимала, что Радж ненавидит ее и не доверяет, хотя ухитрялся ничем не выказать своих чувств. Сердитым взмахом руки она отослала Раджа и умоляюще взглянула на сына.
— Двадцать шесть лет назад я была помолвлена с богатым английским аристократом, в жилах которого течет итальянская кровь. Его зовут Энтони Уэллз, граф Клер, и это имя хорошо известно банкирам и владельцам судоходных компаний. Полгода он проводит в Англии, остальные полгода — в Генуе. Именно он повинен в постигшей меня участи.
Камал хмурился, но по-прежнему сохранял хладнокровие.
— Но почему граф Клер отважился на такое? Джованна тяжело, прерывисто вздохнула и убедительно изобразила боль и отчаяние, заломив руки.
— Собственно говоря, в этом повинен не столько он, сколько потаскуха, которую граф привез из Англии. Одна из его любовниц, английская шлюха, проведала о нашей помолвке и предложила большие деньги твоему отцу за мое устранение. Граф женился на этой твари, а я… я провела жизнь в заточении.
— Но неужели граф Клер не узнал о том, что сделала жена? — все еще хмурясь, допытывался Камал.
— Да, но только после свадьбы. Твой отец признался мне в этом.
— И граф ничего не предпринял? Не попытался исправить содеянное зло?
Джованна жалобно всхлипнула.
— К тому времени он так запутался в сетях этой дряни, что без памяти в нее влюбился. Кроме того, она уже была беременна его ребенком.
— Каким же образом удалось англичанке разыскать моего отца и предложить ему награду?
— Не знаю, но так или иначе я провела здесь слишком много лет не по своей воле. Оба они заслуживают моей ненависти, Алессандро, и должны быть наказаны за свою подлость.
«Твоя ненависть уже уничтожила два корабля и покрыла меня бесчестьем», — подумал Камал, но вслух лишь негромко бросил:
— Продолжайте.
— На их совести еще одно ужасное преступление. Меня схватили вместе со сводным братом графа, ни в чем не повинным молодым человеком, которого немедленно казнили. Насколько я понимаю, граф ему не доверял и был рад избавиться от Чезаре Беллини, блестящего умницы, мужчины, который, вероятно, рано или поздно завладел бы графским поместьем в Генуе.
— Графиня Клер все еще жива?
— Да. У них двое взрослых детей. Плоды обмана сделали их еще богаче.
— Но почему бы просто не рассказать мне все с самого начала? Почему вы действуете за моей спиной? Нравится выставлять меня лгуном и убийцей в глазах людей?
— Никто, сын мой, не узнает, что корабли былизахвачены берберскими пиратами. И ни в чем нас не заподозрит. Я сделала все, чтобы тебя защитить.
— Защитить? — разъяренно вскричал Камал. — Невероятно! Если вы так желали отомстить, мать, почему не попросили Хамила о помощи?
— Хамил рассмеялся бы мне в лицо. Джованна заранее подготовилась к этому вопросу.
— Алессандро, твой сыновний долг — вернуть матери утраченный покой. Твой отец считал меня ничтожеством, пригодным лишь для того, чтобы ублажать его в постели, а Хамил относился, как к матери сводного брата, христианке, не стоящей его внимания.
«Но Хамил был совсем не таков!» — подумал Камал, глядя в чашку с кофе.
— Теперь… когда вы поиграли с графом как кошка с мышью, — медленно выговорил он, — хотите, чтобы я приказал его убить? Именно об этом одолжении просили?
Джованна подалась вперед, не в силах скрыть охватившее ее возбуждение.
— Хочу, чтобы они страдали так же, как терзалась я. Хочу, чтобы их привезли сюда и дали мне право свершить правосудие! Потаскуху, пожалуй, лучше всего продать на невольничьем рынке — пусть проведет остаток дней, прислуживая хозяину и терпя побои и оскорбления! Графа же… графа я отправлю на рудники.
— Вижу, жажда мести отравила ваш разум, — холодно бросил Камал, с отвращением расслышав, каким ядом пропитано каждое слово. — Когда граф Клер обнаружит, что именно мы уничтожили суда, неужели, по-вашему, станет сидеть сложа руки? Да понимаете ли вы, что может сделать с нами военный флот Англии?!
На ресницах Джованны мгновенно и весьма своевременно повисли слезы.
— Я… — пробормотала она, — уверяю, сын мой, ни одного свидетели не осталось в живых. Граф не сумеет доказать вину берберских пиратов. Я была очень осторожна! И намеренно позволила графу узнать, что большая часть корабельного груза появилась в Неаполе. Скоро, Алессандро, подлый негодяй появится при неаполитанском дворе, чтобы узнать правду. И тогда он от меня не уйдет!
Камал пристально уставился на женщину. Неужели это его мать?
— Хотите, чтобы я послал в Неаполь людей с приказом захватить графа? Но это так же легко можно сделать в Генуе.
Вдоль высоких стен гарема были расставлены стражники; двойные ворота охраняли евнухи. Завидев повелителя, они низко поклонились и распахнули створки резного дерева.
Его взору открылся еще один двор, обсаженный плакучими ивами, низко опустившими густые зеленые ветви. Посреди звенел прозрачными струйками фонтан с небольшим бассейном, окруженный цветами и мраморными скамейками, на которых сидели молодые, прелестные, ярко одетые девушки. Звонкие голоса и смех вторили журчанию воды. В дальнем конце двора изящно изогнутые арки вели в покои гаремных невольниц.
Во дворе неожиданно воцарилась тишина. Женщины заметили повелителя и замерли в благоговейном оцепенении. Его не ожидали. Камал кивнул, и девушки торопливо отвели глаза. Некоторые были ему незнакомы, без сомнения, именно те, кто делил когда-то постель с Хамилом.
— Повелитель!
Радж, старший евнух, переваливаясь с боку на бок, спешил к нему, разгоняя на ходу девушек. Камал почему-то даже обрадовался, что они исчезли.
— Вам следовало бы предупредить заранее о своем приходе, — мягко упрекнул Радж. Камал улыбнулся пожилому евнуху с огромным животом, гладкими, как у ребенка, щеками, и лысой, словно яйцо, головой: евнух скорее всего брил голову, воображая, что это придает ему больше достоинства. Камал считал Раджа столь же умным, сколь и безгранично преданным. Он правил гаремом железной рукой, не допуская ни ссор, ни скандалов, и сумел поладить даже с матерью повелителя.
— Я знаю, куда идти, Радж, — заверил Камал, но евнух все-таки проводил господина к покоям матери, остановился на пороге и низко поклонился Джованне.
— Повелитель! — коротко провозгласил он. Камал оглядел покои матери. Она многое изменила здесь за последние полгода, и обстановка теперь являла собой странную смесь арабского и европейского стилей. С противоположной стены свисала темно-зеленая бархатная драпировка, украшенная яркими цветами из дамасского шелка. Дверной проем был выложен лучшим итальянским мрамором. На резных полочках была расставлена фарфоровая и хрустальная посуда. Пол устилали толстые шерстяные ковры, усеянные разбросанными повсюду подушками. Но мать, кроме того, добавила несколько итальянских кресел с резными подлокотниками. На другой стене висели многочисленные картины, вещь неслыханная, мало того, запретная в мусульманском мире. Мать сидела в кресле, но, как только Камал вошел в комнату, торопливо поднялась.
— Сын мой, — тихо воскликнула она. — Я счастлива твоим желанием разделить со мной ужин.
— Я тоже рад, мадам.
Он легонько прикоснулся губами к ее щеке.
— Ты так добр к одинокой матери.
— У вас нет причин для одиночества, — сухо заметил Камал.
Мать, не отвечая, кивнула Раджу, и тот, в свою очередь, хлопнул в ладоши. Три девушки-рабыни внесли закрытые крышками серебряные блюда и осторожно расставили их на низком столе. Прекрасный костяной фарфор, салфетки, вилки и ножи уже были разложены на столе — еще один европейский обычай, презираемый мусульманами.
Европейская кухня оказалась для Камала приятной неожиданностью после арабской. Он наслаждался кровавым бифштексом и тушеным картофелем, но весьма умеренно пил ароматное красное вино. За ужином они почти не разговаривали. Наконец Камал, чувствуя приятную сытость, со вздохом откинулся на подушки и поднял маленькую китайскую чашечку с кофе на золотом филигранной работы блюдце. Рабыня подала ему зернышки граната на серебряной тарелочке. Мать нетерпеливым жестом отпустила девушку и поднесла к губам бокал с вином. Мусульманам, особенно женщинам, запрещалось пить вино. Но мать все-таки была итальянкой, хотя и приняла ислам, чтобы стать второй женой отца.
Джованна осторожно поглядывала на сына поверх краев хрустального бокала. Жаль, что он так похож на Хар эль-Дина, омерзительного старого распутника. Но Алессандро и ее сын, и она сделала все возможное, чтобы он стал не только мусульманином, но и настоящим итальянцем. Правда, она плохо знала Камала.
— Алессандро, — мягко сказала она по-итальянски, я прошу тебя о милости.
Камал властно поднял руку:
— Прежде чем вы изложите свою просьбу, мать, я должен выяснить кое-что. Скажите, почему вы, воспользовавшись моей печатью, приказали одному из капитанов уничтожить два корабля графа Клера.
Значит, ему уже обо всем известно! Джованна надеялась улучить подходящий момент, чтобы все рассказать сыну, но теперь это уже не важно. Придется ей, беззащитной женщине, воззвать к чести и благородству Алессандро.
Джованна чуть заметно улыбнулась, но ответила достаточно серьезно:
— Это вендетта, сын мой. Для того чтобы отомстить, пришлось ждать двадцать пять лет. Теперь, когда ты стал всемогущим беем, я прошу тебя помочь мне.
Камал удивленно поднял густые брови.
— Месть, мадам? Из-за вас я стал предателем, лгуном, нарушившим договор с влиятельным английским аристократом. Клянусь Богом, мадам, да сознаете ли вы, что наделали?
Джованна скромно потупилась, хорошо зная, что Алессандро, подобно отцу, обладает даром читать по глазам, и тяжело вздохнула, увидев на своих руках маленькие коричневые пятнышки — признак неумолимо надвигающейся старости.
— Алессандро, пожалуйста, выслушай меня, прежде чем строго судить. Двадцать пять лет назад я была захвачена в плен твоим отцом, привезена в Оран, в его гарем, жалкой рабыней. Невольницей, а ведь я была графиней, генуэзской аристократкой!
— Мадам, все это мне уже известно. Вы провели здесь половину жизни, но не пленницей, а второй женой моего отца. И до сих пор я не подозревал, что вы недовольны своим положением.
Он оглядел богато обставленную комнату.
— Но все эти годы я по-прежнему оставалась узницей! Ты жил в Европе и видел, какой свободой пользуются женщины! Они повсюду гуляют, бывают в обществе, появляются на людях с открытым лицом, без чадры.
Расслышав дрожь гнева в голосе матери, Камал спокойно заметил:
— Вы отклоняетесь от темы, мадам. Хотя, по-видимому, вендетта отчасти оправдывает вашу глупость.
— Я расскажу тебе обо всем, сын мой, — уже сдержаннее ответила Джованна, но, заметив стоявшего в дверях Раджа, мгновенно замолчала. Трудно сказать, много ли знает евнух, но Джованна прекрасно понимала, что Радж ненавидит ее и не доверяет, хотя ухитрялся ничем не выказать своих чувств. Сердитым взмахом руки она отослала Раджа и умоляюще взглянула на сына.
— Двадцать шесть лет назад я была помолвлена с богатым английским аристократом, в жилах которого течет итальянская кровь. Его зовут Энтони Уэллз, граф Клер, и это имя хорошо известно банкирам и владельцам судоходных компаний. Полгода он проводит в Англии, остальные полгода — в Генуе. Именно он повинен в постигшей меня участи.
Камал хмурился, но по-прежнему сохранял хладнокровие.
— Но почему граф Клер отважился на такое? Джованна тяжело, прерывисто вздохнула и убедительно изобразила боль и отчаяние, заломив руки.
— Собственно говоря, в этом повинен не столько он, сколько потаскуха, которую граф привез из Англии. Одна из его любовниц, английская шлюха, проведала о нашей помолвке и предложила большие деньги твоему отцу за мое устранение. Граф женился на этой твари, а я… я провела жизнь в заточении.
— Но неужели граф Клер не узнал о том, что сделала жена? — все еще хмурясь, допытывался Камал.
— Да, но только после свадьбы. Твой отец признался мне в этом.
— И граф ничего не предпринял? Не попытался исправить содеянное зло?
Джованна жалобно всхлипнула.
— К тому времени он так запутался в сетях этой дряни, что без памяти в нее влюбился. Кроме того, она уже была беременна его ребенком.
— Каким же образом удалось англичанке разыскать моего отца и предложить ему награду?
— Не знаю, но так или иначе я провела здесь слишком много лет не по своей воле. Оба они заслуживают моей ненависти, Алессандро, и должны быть наказаны за свою подлость.
«Твоя ненависть уже уничтожила два корабля и покрыла меня бесчестьем», — подумал Камал, но вслух лишь негромко бросил:
— Продолжайте.
— На их совести еще одно ужасное преступление. Меня схватили вместе со сводным братом графа, ни в чем не повинным молодым человеком, которого немедленно казнили. Насколько я понимаю, граф ему не доверял и был рад избавиться от Чезаре Беллини, блестящего умницы, мужчины, который, вероятно, рано или поздно завладел бы графским поместьем в Генуе.
— Графиня Клер все еще жива?
— Да. У них двое взрослых детей. Плоды обмана сделали их еще богаче.
— Но почему бы просто не рассказать мне все с самого начала? Почему вы действуете за моей спиной? Нравится выставлять меня лгуном и убийцей в глазах людей?
— Никто, сын мой, не узнает, что корабли былизахвачены берберскими пиратами. И ни в чем нас не заподозрит. Я сделала все, чтобы тебя защитить.
— Защитить? — разъяренно вскричал Камал. — Невероятно! Если вы так желали отомстить, мать, почему не попросили Хамила о помощи?
— Хамил рассмеялся бы мне в лицо. Джованна заранее подготовилась к этому вопросу.
— Алессандро, твой сыновний долг — вернуть матери утраченный покой. Твой отец считал меня ничтожеством, пригодным лишь для того, чтобы ублажать его в постели, а Хамил относился, как к матери сводного брата, христианке, не стоящей его внимания.
«Но Хамил был совсем не таков!» — подумал Камал, глядя в чашку с кофе.
— Теперь… когда вы поиграли с графом как кошка с мышью, — медленно выговорил он, — хотите, чтобы я приказал его убить? Именно об этом одолжении просили?
Джованна подалась вперед, не в силах скрыть охватившее ее возбуждение.
— Хочу, чтобы они страдали так же, как терзалась я. Хочу, чтобы их привезли сюда и дали мне право свершить правосудие! Потаскуху, пожалуй, лучше всего продать на невольничьем рынке — пусть проведет остаток дней, прислуживая хозяину и терпя побои и оскорбления! Графа же… графа я отправлю на рудники.
— Вижу, жажда мести отравила ваш разум, — холодно бросил Камал, с отвращением расслышав, каким ядом пропитано каждое слово. — Когда граф Клер обнаружит, что именно мы уничтожили суда, неужели, по-вашему, станет сидеть сложа руки? Да понимаете ли вы, что может сделать с нами военный флот Англии?!
На ресницах Джованны мгновенно и весьма своевременно повисли слезы.
— Я… — пробормотала она, — уверяю, сын мой, ни одного свидетели не осталось в живых. Граф не сумеет доказать вину берберских пиратов. Я была очень осторожна! И намеренно позволила графу узнать, что большая часть корабельного груза появилась в Неаполе. Скоро, Алессандро, подлый негодяй появится при неаполитанском дворе, чтобы узнать правду. И тогда он от меня не уйдет!
Камал пристально уставился на женщину. Неужели это его мать?
— Хотите, чтобы я послал в Неаполь людей с приказом захватить графа? Но это так же легко можно сделать в Генуе.