Я закрыл глаза и почувствовал, будто перо ветра смахнуло монету с моей руки.
Потом что-то шелестело, хрустела галька, сипел песок, но я не открывал глаз, пока Пахомыч не сказал:
- Сошлися!
И я открыл глаза.
Перо ветра, конечно, улетело.
Пальмы брякали кокосами.
Нищие тянули руки.
Суер раздавал червонцы.
Я шел к шлюпке.
Глава LXXII. Стакан тумана
Ух, какое огромное облегчение почувствовал я, когда мы наконец отвалили от этого тяжелейшего острова. Гора с плеч!
И матросы гребли повеселее, и Суер глядел в океан платиновым глазом, лоцман Кацман отирал просоленный морем лоб, Пахомыч споласкивал граненый стакан, перегнувшись через борт.
- Слушай-ка, Пахомыч, - сказал я, - откуда у тебя туман-то взялся?
- Туман у меня всегда при себе, - отвечал старпом, доставая из внутреннего жилетного кармана объемистую флягу (так вот что у него все время оттопыривалось! А я-то думал - Тэтэ!). На этикетке написано было "ТУМАН", 55 копеек:
Т - трудноусвояемый
У - умственноудушающий
М - моральноопустошительный
А - абалдительный
Н - напитк.
- Напитк? - утомленно переспросил я. - А "О"-то куда подевалось?
- А "О", господин мой, вы как раз и выпили, находясь в состоянии помрачения. Не желает ли кто распить и остальные буквы?
- Можно, - сказал Суер. - Немножечко "А". Тридцать пять грамм, на самое донышко.
- А мне "ЭН", - согласился и лоцман. - На два пальца.
- А вам, юнга?
Юнга промолчал. Он вообще как-то поник, замолк, иссяк.
- Что с вами? - ласково спросил старпом. - Нездоровится? Глоток тумана вполне поможет. Это проверено.
- Я здоров, - отвечал юнга, - но немного расстроен. Дело в том, что там, на острове - мой бедный папа.
- Там? Папа? И вы промолчали?
- Растерялся... Да и вы были слишком заняты туманом и этим бегством от самого себя.
- Что же теперь делать? - спросил Суер, оглядывая нас. - Возвращаться?
- Не обязательно, - сказал юнга, - я только посмотрел на него, и достаточно.
- Но вы уверены, что это ваш отец?
- Конечно, сэр. Вот его портрет, всегда при мне, - и юнга достал из-за пазухи золотой медальон, на котором изображен был человек вроде бы с усами, а вроде бы и без усов.
- Не пойму, - сказал старпом, - с усами он или без.
- Вот это-то и есть главная примета, - отвечал юнга. - Мне и мама всегда говорила. Главная примета папы: так это не поймешь - с усами он или без.
- Надо возвращаться, - сказал капитан, - все-таки должен же сын поговорить с отцом, тем более с такою приметой. Дело за тобой, друг мой, - и капитан глянул мне в глаза, - в силах ли ты вернуться?
- Я не в силах, - отвечал я, - но и не вернуться тоже нельзя. Ненавижу этот остров, но потерплю. Пахомыч, друг, еще хоть полстакана.
Глава LXXIII. Сидящий на мраморе
Нашим возвращением островитяне были потрясены не меньше, чем крепдешином в небе.
Действительно, ведь так же не бывает: подающий подает, проходит мимо и обычно не возвращается. А тут вдруг вернулись. Да неужто целковые раздавать?
Не раздавая, однако, никаких целковых, ведомые медальоном, мы просекли строй нищих и подошли к мраморному камню, вокруг которого собрались особо грязные и жалкие собиратели подаяний. Они однообразно скулили:
- Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может...
кто сколько может...
сколько может...
На мраморном же камне сидел человек, который эту фразу, отточенную веками, трактовал иначе:
- Подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ.
Такой поворот идеи несколько обезоружил нас, и лоцман даже забормотал:
- Да как же так, ребе, откуда же мы возьмем?
- Действительно, - поддержал я Кацмана, - скажите, равви, как это я МОГУ подать столько, сколько НЕ МОГУ?
- Очень просто. Рубль вы можете подать?
- Могу.
- А двадцать?
- Ну, могу.
- Без "ну", без "ну", дорогой благодетель.
- Могу, - сказал я, скрипя зубами.
- И без скрипенья зубов, пожалуйста.
- Пожалуйста, - сказал я, убрав скрипенье. - Вот двадцатка.
- Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.
- Это сколько же?
- Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.
- Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню... да я и денег-то таких в глаза... нет, никак не могу...
- Ну, а если поднапрячься?
- Нет.
- А если дико-дико перенапрячься?
- Нет, нет и нет!
- А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?
Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашел там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?
- Могу, - сказал я. - Пару сотен могу, но уж не больше.
- А тыщу?
- Ну, это уж вы вообще... откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?
- А если б ты все продал? - ввязался неожиданно лоцман Кацман. - Набрал бы небось тыщонку.
- Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, - обиделся я. Вопрос: кто даст такие деньги?
- Я не дам, - сказал капитан и развел нас с лоцманом мановением пальца. - Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но - бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?
- Бывало, подавали, получал, - кратко ответил сидящий на мраморе.
- Часто?
- Примерно раз в два года.
- И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?
- Вполне достойные люди.
- Но все-таки: возраст, пол, образование?
- Всякий раз - это уникальный случай, - уклончиво отвечал сидящий на камне.
- Ну расскажите же, это так любопытно.
- В каждой профессии есть свои секреты, - усмехнулся сидящий на мраморе. - А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своем "Лавре", испоганили небо крепдешином, да еще рассказывай, кто мне сколько подает. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Все!
И сидящий на мраморе прикрыл очи.
- Нет, не все, - парировал вдруг Пахомыч. - У нас есть еще вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?
Глава LXXIV. Усы и невозможное
- А вы что ж, сами не видите?
- Видим. Но толком не разберем. То вроде бы с усами, то вроде - нет.
- В этом-то весь фокус, - улыбался сидящий на мраморе. - А то, чего уж проще: отпустил усы и ходишь как дурак, а ребятишки и вопиют: "Эй, усатый-полосатый!"
- Конечно, это фокус, - сказал Пахомыч, - но для чего он? Кому нужен такой фокус? Скажите же все-таки: С УСАМИ вы или БЕЗ?
- Если я скажу, что я БЕЗ, вы начнете спорить, что я С усами, так что я предпочту на ваш вопрос ничего не отвечать.
- Не понимаю, - сказал старпом, - почему бы точно не определиться и не заявить прямо: да, я - усатый, или ладно - безусый. Вы как будто скрываете свои приметы. Вы что - в розыске?
- Ей-богу, ребята, - сказал Ложноусый, обращаясь к нищей братии, восседающей вокруг мраморного камня, - они из комиссии Огепеучека. Да ни от кого я не скрываюсь! Я честный нищий! А с усами я или без усов - сами разбирайтесь!
- Вы знаете, что мне кажется, сэр, - негромко сказал лоцман Кацман, обращаясь к нашему великому капитану. - Мне кажется, что усы у него растут чрезвычайно быстро, поэтому он их ежесекундно сбривает.
- А зачем? - резонно спросил Су ер.
- Если бы не сбривал - они заполонили бы весь земной шар.
- Ерунда, - сказал Пахомыч, - он - скрывается. Прячется на этом острове нищих. Прячется от ответственности. Вы же сами понимаете, что среди нищих спрятаться легче всего. Это старый прием всех мошенников - притвориться нищим. А фокус с усами - это полная чепуха, иллюзион. Вы смотрите, как он часто чешет нос. Почешет разик - он с усами, почешет другой - без усов. Усы у него из рукава выскакивают. На резиночке.
Пахомыч до того твердо долбил свое, что нам даже стало за него неловко. Твердолобый получался у нас старпом. Идея лоцмана была, конечно, тоньше и глобальней, имела исторические корни.
- Усы на резиночке и просьба подать* невозможное как-то не вяжутся между собой, - сказал капитан. - Философия и примитив в одной упряжке. Нет. Этого не может быть.
- Может, может, - долбил Пахомыч. - Абсолютный примитив и в том, и в другом случае. Сплошная трусость и самореклама. Обман.
Сидящий на камне между тем весьма внимательно прислушивался к нашему разговору.
- Это просто удивительно, - сказал наконец он, - насколько тонок и умен ваш лоцман и какой дубовый старпом. Ну зачем, скажите на милость, мне скрываться? От кого? От чего?
- Дуб? - переспросил Пахомыч. - Я - дуб? А вы тряхните рукавом, и желательно на лоцмана.
- Не стану я тресть, чего ради?!
- Ради усов, которые в рукаве прячутся!
- Да нету там никаких усов.
- Ага! Сдрейфил! Подайте ему НЕВОЗМОЖНОЕ! Ишь какой обормот! Тряси рукавом, показывай свои усы, бестолочь!
- Это я-то трус? Да пожалуйста! Где ваш лоцман?
И тут сидящий на мраморе взмахнул руками, и на лоцмана посыпались самые невероятные предметы, ну во-первых:
куриные косточки,
а во-вторых: таблетки от алкоголизма,
КНОПКИ, КОЛГОТКИ, КЛИЗМЫ,
розетки, зажигалки, резеда, мастихин, мормышка, штопор-открывалка,
папка, две кисточки и к ним акварель. Но надо твердо отметить, что усов среди всего этого никаким образом не было. Была какая-то штука, которую мы попервоначалу приняли было за усы, но это дказалась волосяная хреновника для бритья.
- Ну что скажете? - воскликнул Ложноусый. - Где же усы? Ха!
- Я не знаю, где вы прячете усы, - угрюмо сказал старпом, - но что вы скажете на это, гражданин хороший?
И старпом предъявил Врядлиусому золотой медальон, который юнга сдал ему на хранение.
Глава LXXV. Как было подано невозможное
- Что это? Что это? Что это? - побледнел Псевдобезусый. - Откуда? Откуда?
- Ага! Приперли к стенке! - воскликнул старпом. - Вот от чего ты скрываешься, паскуда! От уплаты алиментов! А вот и сынишка, которого ты бросил, а я подобрал. Пою, кормлю и воспитываю! Вот тебе НЕВОЗМОЖНОЕ прямо в харю!
И старпомыч выпятил юнгу из нашей среды под нос мраморному камню.
Надо сказать, что мы никак не ожидали, что Пахо-мыч расхамится до такой степени. Но, видно, этот остров подействовал ему на нервы, как и всем нам. Мы не стали спорить, кто кого кормит и воспитывает, а просто наблюдали за продолжением действия. Впрочем, для наблюдений особой пищи не было.
- Папа! - шепнул юнга.
- Сынок, - прослезился Усопятый. - Как там мама?
- Сам не знаю.
- Неужели все так же сидит?
- Сидит, а чего ей еще делать?
- Вот и я сижу. А ты?
- Чего я?
- Сидишь или нет?
- Редко. Я вон плаваю.
- Конечно, это лучше, чем сидеть.
- А ведь многие кто где сидит.
- Ничего, сидят, терпят.
- Вот и мама сидит.
- Отойдем в сторону, - сказал Суер-Выер, - не будем мешать. В душе у них происходит больше, чем на словах.
- Но на словах тоже кое-что произошло, - упрямился старпом. - Пусть алименты гонит! Ничего не дает на сына с самого рождения. Зачал - и пропал в тумане.
- Да что вы, старпом, - сказал капитан. - Что он даст? Он-то не может подать, сколько НЕ может. Болтовня ведь одна.
К этому моменту у юнги с папашей нарос уже в душе большой ком идей, чувств и мыслей.
- Сэр! - обратился к капитану Антибезусый. - Подайте же мне столько, сколько НЕ можете. Возьмите меня на корабль.
- Я? На корабль? На какой?
- На "Лавра Георгиевича".
- И вы считаете, что я этого НЕ могу? - засмеялся капитан. - Это я как раз МОГУ.
- Сэр, я тоже прошу, - потупился юнга. - Нам жалко расставаться.
- А вы оставайтесь на острове, - предложил Суер. - Здесь неплохо... мрамор... сдержанные субтропики.
- Да ведь я и к вам как к родным привязался.
- Я бы взял вашего папашу, - строго сказал капитан, - да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя.
- Сэр!
- Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете.
Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому.
- Орел! - сказал он. - Алименты. Купите мальчику фруктов.
Глава LXXVI. Явление природы
- Круговорот рубля в природе, - продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на "Лавра" в нашей старой многоосмоленной шлюпке. - Можно было сразу отдать рубль старпому.
- Я не возражаю, - сказал Пахомыч. - Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное.
- Рубль рублем, - сказал я, - но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга - папу, мы - человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего.
- На фрукты, - поправил старпом. - Лично мне этот рубль не нужен. Придем в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго...
- Да бросьте вы Сингапура ждать, - сказал сэр Суер-Выер, - купите у меня яблоко.
- Ну вы, кэп, вообще, - хмыкнул Пахомыч. - Желаете вернуть рубль на место?
- Но взамен достаю из кармана, - сказал капитан и вытащил яблоко.
- Антоновка! - воскликнул старпом. - Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! - Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко.
- Ешь, дите! - сказал он.
- Дурь, - фыркнул Кацман. - Я высказываю догадку насчет усов, способных заполонить земной шар, а они все сводят к рублю и яблоку.
- Догадка ваша гениальна, - согласился Суер, - но, к счастью, они его пока еще не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось. Цлюпка приближалась к "Лавру". Юнга надкусил яблоко.
А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так:
Твердо
Есть
Мыслете
Наш
Ын
Йорк
Како
Рцы
Есть
Покой
Добро
Есть
Шар
Иже
Наш
Наш
Он
Червь
Иже
Он
Како
Уголь
Твердо
Аз
Люди
Живот
Иван
Добро
Како
Он
Есть
Твердо
Есть
Люди
Он
Он
Како
Есть
Аз
Наш
Аз
Во всяком случае, вполне логично закончить вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
Часть третья БИЗАНЬ
Глава LXXVII. Мадам Френкель
Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло.
- Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.
- А чем ей, собственно, еще заниматься? - сказал я. - Делать-то больше нечего.
- Могла бы вязать, - предложил Кацман, - или штопать матросам носки, все-таки хоть какой-то смысл жизни.
- Штопать носки! - воскликнул Суер. - Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!
- Есть люди... штопают, - задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье.----Штопают и шьют... но,
конечно, не на такой разболтанный экипаж! - И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.
- Чего она тогда вообще с нами увязалась? - сказал Кацман. - Куталась бы на берегу!
- На берегу многие кутаются, - сказал я. - На берегу кутаться не так интересно. Другое дело - океан, "ЛАВР", свобода! Здесь все приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на нее и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в свое одеяло?
- Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, поморщился Суер, - и вообще не хотел брать ее в плаванье. Мне ее навязали, и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.
- Вы смотрите в просторы, капитан, - сказал я, - но именно просторы подчеркивают всю прелесть этого бытового и теплого смысла жизни. Огромная хладная мгла - и маленькое клетчатое одеяло. Я ее навязал, но навязал со смыслом.
- И все-таки, - сказал Суер-Выер, - мадам - не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном...
- Я не согласен с вами, сэр, - пришлось возразить мне. - Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в свое одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте ее вместе с одеялом.
- Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, - поморщился капитан. - Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с.
- А я вам помогу, - предложил я, - и просто вычеркну ее из пергамента.
- Не надо, - покачал головой старпом. - Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?
- Да что там она штопала! - возмущенно воскликнул лоцман. - Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!
- Лопнул?
- Ну да, кэп, - заныл лоцман. - У всех рвутся, а у меня лопаются.
- Заклеивать их никто не обязан, - сказал капитан. - Но если у всех рвется, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.
И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть еще плотнее закутаться в свое одеяло.
Глава LXXVIII. Остров особых веселий
Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.
- Какой-то у него слишком уже открытый вид, - раздумывал Кацман, сильно на Валерьян Бо-рисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута...
- Что воркута? - недовольно спросил капитан.
- Воркута не та, - сказал лоцман. - Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?
- Не тянет, - честно сказал Суер-Выер. - Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.
- Видна какая-то сараюха, вроде бунгало, - сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенснэ, - заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!
- Участок в шесть соток, - сказал капитан. - Знакомая картина... ну ладно, давайте открывать.
Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались - внутри молчок. Заглянули в дверь елки-палки! Веселия!
Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия:
виски,
пиво-помидоры,
индейка в банке,
водка,
спелые дыни и ахмадули, фисташковые фишки,
маринованные полубакенбарды,
вилы рубленые, фаршированные бахтияры,
соль, куль,
фисгармонь.
У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой - тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в граненом стакане.
Над подушками - фотографии родителей и девушек с надписью "Привет с курорта". Висели и фотографии самих коиковладельцев: на одной - бравый летчик и надпись "Над родными просторами", на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись "Отличник боевой и политической подготовки".
- Веселия! - воскликнул лоцман. - Но где же хозяева?
- Видно, вышедши, - молвил Пахомыч. - Можно бы выпить пару пива за их счет, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять.
Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади:
- Эй, мужики, вы кого ищете?
Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй мордастый, с харею никак не чище первой.
- Мы ничего не ищем! - крикнул в ответ лоцман. - Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.
- А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете.
- Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем.
- А то, если вы веселиев, так мы можем устроить.
- Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открьшаем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев-не нашли.
- А нас дома не было.
- Мы стучались, а в доме - пусто.
- Э-ке-ке! Засмеялись грязномордые. - Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить.
Глава LXXIX. Осушение рюмки
Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло.
- На язву, что ль, сослаться? - шепнул лоцман.
- Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, - крикнули гряземордые. Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдете - устроим особыя веселия!
- Нас, в конце концов, четверо, - шепнул лоцман, - а их двое. Справимся в случае чего.
- Вы ошибаетесь, - сказал Суер. - Все по-другому. Их двое, а нас - ни одного. Но рюмку осушать придется. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.
- Чего же, сэр?
- Осушается в принципе все, - сказал капитан. - И особенно - души.
Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.
- Жипцов, - представился один. Другой:
- Дыбов.
- Жебцов или Жопцов? - спросил вдруг лоцман.
- Жип... Понял меня? Жип.
- Понял, понял, - струсил Кацман.
- Ну... надо... рюмку осушать, - туго проворотил Дыбов. - Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.
Я взялся за разлив водочки по рюмкам - для меня это привычное и приятное дело - и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.
- Розлито профессионально, - одобрил Жипцов. - По булькам льет. Ты не с Таганки?
- Эх, Жипцов-Жипцов, - ответил я. - Рюмочную в Гончарах помнишь?
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же еще живые. Давай селедочки с картошкой отварной.
Дыбов начистил картошки, разделали пяток селедок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто.
- Ну - таганская школа! - восхищенно сказал Жипцов. - Все правильно, по норме.
И я тут же налил снова по семьдесят пять.
- Все, керя, - сказал Жипцов, - с тобой все ясно. Лей под беседу.
- Это уж кому как по ндраву, - согласился Дыбов. Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селедочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так.
- Ну у тебя и кожа на роже, - сказал я Жипцову на таганских правах. Дурьскипидаром ее надо мыть или кашинской минеральной.
- Мыли, - сказал Дыбов. - Это - профессиональное.
- Что же это у вас за профессия такая? - робко полюбопытствовал Кацман. - Не шахтерская ли?
- Э-ке-ке! Ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтер ли?
- Навроде шахтера, - выпил Дыбов, всасывая другую молоку, еще розовей и белей первой. - Я скорее навалоотбойщик.
- Э-ке! Э-ке! - икал своим дурацким смехом Жипцов. - У него только забоя нету, один - отбой.
- Все-таки нам немного непонятно, - сказал сэр Суер-Выер, - кто вы по профессии. Ясно, что вы смеетесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность?
- Да нет, что ты, - отвечал Жипцов, - никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове - вроде нашего дома отдыха, все бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем.
- И какая же у вас работа?
- Нелегкая, керя, непростая... мертвецов допрашиваем... прямо в могилах.
- Вот так-с, - подвел итог капитан. - Вот до чего нас доводит неуемная жажда открывания новых островов.
- А также осушение рюмки, сэр, - добавил Пахомыч.
Глава LXXX. Рюмочка под беседу
Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались.
- И что ж, всех-всех допрашиваете? - спросил лоцман.
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол.
- Да нет, не всех, - рассказывал Жипцов, - а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет - мы и ползем, я спрашиваю, а уж Дыбов старается.
- Как же это ползете? - невольно удивился старпом. - Отсюда?
- А чего? Прямо отсюда и ползем. Через этот погреб.
- Так вода же кругом! Океан!
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползем: хушь - в Мытищи, хучь - в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но - приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы.
- Приползем, - вставил Дыбов, - и рачительно... спрашиваем, это кого Жилдобин укажет... А ему-то сверьху говорят.
- Кто же сверху-то?
- А это кто про нас на бумагу записывает, - пояснял Жипцов. - Кто-то не знаю фамилие - записывает все и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого - все записано, или заложил кого - опять записано. Про нас все пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину - приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чем спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр - афгангвардеец.
- Да я это, - провещился Дыбов, - так-то ничего... ну, а если, так чего ж? Надо... Осушение рюмки тоже ведь... все по традициям... молоки сладкие... а иначе как... фортификация, так-то.
- Значит, людям и в земле покоя нет, - задумался старпом.
- Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай, когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не свое хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою.
Потом что-то шелестело, хрустела галька, сипел песок, но я не открывал глаз, пока Пахомыч не сказал:
- Сошлися!
И я открыл глаза.
Перо ветра, конечно, улетело.
Пальмы брякали кокосами.
Нищие тянули руки.
Суер раздавал червонцы.
Я шел к шлюпке.
Глава LXXII. Стакан тумана
Ух, какое огромное облегчение почувствовал я, когда мы наконец отвалили от этого тяжелейшего острова. Гора с плеч!
И матросы гребли повеселее, и Суер глядел в океан платиновым глазом, лоцман Кацман отирал просоленный морем лоб, Пахомыч споласкивал граненый стакан, перегнувшись через борт.
- Слушай-ка, Пахомыч, - сказал я, - откуда у тебя туман-то взялся?
- Туман у меня всегда при себе, - отвечал старпом, доставая из внутреннего жилетного кармана объемистую флягу (так вот что у него все время оттопыривалось! А я-то думал - Тэтэ!). На этикетке написано было "ТУМАН", 55 копеек:
Т - трудноусвояемый
У - умственноудушающий
М - моральноопустошительный
А - абалдительный
Н - напитк.
- Напитк? - утомленно переспросил я. - А "О"-то куда подевалось?
- А "О", господин мой, вы как раз и выпили, находясь в состоянии помрачения. Не желает ли кто распить и остальные буквы?
- Можно, - сказал Суер. - Немножечко "А". Тридцать пять грамм, на самое донышко.
- А мне "ЭН", - согласился и лоцман. - На два пальца.
- А вам, юнга?
Юнга промолчал. Он вообще как-то поник, замолк, иссяк.
- Что с вами? - ласково спросил старпом. - Нездоровится? Глоток тумана вполне поможет. Это проверено.
- Я здоров, - отвечал юнга, - но немного расстроен. Дело в том, что там, на острове - мой бедный папа.
- Там? Папа? И вы промолчали?
- Растерялся... Да и вы были слишком заняты туманом и этим бегством от самого себя.
- Что же теперь делать? - спросил Суер, оглядывая нас. - Возвращаться?
- Не обязательно, - сказал юнга, - я только посмотрел на него, и достаточно.
- Но вы уверены, что это ваш отец?
- Конечно, сэр. Вот его портрет, всегда при мне, - и юнга достал из-за пазухи золотой медальон, на котором изображен был человек вроде бы с усами, а вроде бы и без усов.
- Не пойму, - сказал старпом, - с усами он или без.
- Вот это-то и есть главная примета, - отвечал юнга. - Мне и мама всегда говорила. Главная примета папы: так это не поймешь - с усами он или без.
- Надо возвращаться, - сказал капитан, - все-таки должен же сын поговорить с отцом, тем более с такою приметой. Дело за тобой, друг мой, - и капитан глянул мне в глаза, - в силах ли ты вернуться?
- Я не в силах, - отвечал я, - но и не вернуться тоже нельзя. Ненавижу этот остров, но потерплю. Пахомыч, друг, еще хоть полстакана.
Глава LXXIII. Сидящий на мраморе
Нашим возвращением островитяне были потрясены не меньше, чем крепдешином в небе.
Действительно, ведь так же не бывает: подающий подает, проходит мимо и обычно не возвращается. А тут вдруг вернулись. Да неужто целковые раздавать?
Не раздавая, однако, никаких целковых, ведомые медальоном, мы просекли строй нищих и подошли к мраморному камню, вокруг которого собрались особо грязные и жалкие собиратели подаяний. Они однообразно скулили:
- Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может... Подайте, кто сколько может...
кто сколько может...
сколько может...
На мраморном же камне сидел человек, который эту фразу, отточенную веками, трактовал иначе:
- Подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ.
Такой поворот идеи несколько обезоружил нас, и лоцман даже забормотал:
- Да как же так, ребе, откуда же мы возьмем?
- Действительно, - поддержал я Кацмана, - скажите, равви, как это я МОГУ подать столько, сколько НЕ МОГУ?
- Очень просто. Рубль вы можете подать?
- Могу.
- А двадцать?
- Ну, могу.
- Без "ну", без "ну", дорогой благодетель.
- Могу, - сказал я, скрипя зубами.
- И без скрипенья зубов, пожалуйста.
- Пожалуйста, - сказал я, убрав скрипенье. - Вот двадцатка.
- Э, да двадцатку вы можете, а я прошу, сколько не можете.
- Это сколько же?
- Да я-то откуда знаю? Ну, скажем, сотню.
- Куда? Чего? Это уж вы хватили. Сотню... да я и денег-то таких в глаза... нет, никак не могу...
- Ну, а если поднапрячься?
- Нет.
- А если дико-дико перенапрячься?
- Нет, нет и нет!
- А вы в глубину-то души загляните. Загляните и поглядите, чего там, в глубине-то вашей? Есть ли сотенка?
Повинуясь какому-то магнетизму, исходящему от этого человека, я действительно заглянул в глубину своей души и нашел там, прости меня Господи, парочку сотен. Доставать их, конечно, не хотелось, но тогда чего я, как дурак, ввязался в эту философию?
- Могу, - сказал я. - Пару сотен могу, но уж не больше.
- А тыщу?
- Ну, это уж вы вообще... откуда? Тыщу чего? Рублей? Долларов? Пиастров?
- А если б ты все продал? - ввязался неожиданно лоцман Кацман. - Набрал бы небось тыщонку.
- Дружба с вами, лоцман, стоит значительно дороже, - обиделся я. Вопрос: кто даст такие деньги?
- Я не дам, - сказал капитан и развел нас с лоцманом мановением пальца. - Позвольте теперь и мне задать вопрос. Я прекрасно понял фразу: подайте, кто сколько НЕ МОЖЕТ. В этом, наверно, и есть смысл истинного подаяния. Но - бывало ли такое? Подавал ли вам кто-нибудь? Получали ли вы просимое?
- Бывало, подавали, получал, - кратко ответил сидящий на мраморе.
- Часто?
- Примерно раз в два года.
- И что это за люди, подающие столько, сколько НЕ МОГУТ?
- Вполне достойные люди.
- Но все-таки: возраст, пол, образование?
- Всякий раз - это уникальный случай, - уклончиво отвечал сидящий на камне.
- Ну расскажите же, это так любопытно.
- В каждой профессии есть свои секреты, - усмехнулся сидящий на мраморе. - А потом, вы как будто из комиссии по расследованию. Приплыли на своем "Лавре", испоганили небо крепдешином, да еще рассказывай, кто мне сколько подает. Скажу одно: тот, кто слышит мою просьбу о подаянии, всегда задумывается о своих возможностях, как умственных, так и морально-материальных. Все!
И сидящий на мраморе прикрыл очи.
- Нет, не все, - парировал вдруг Пахомыч. - У нас есть еще вопрос, очень и очень важный. А именно: нам бы хотелось знать, С УСАМИ вы или БЕЗ?
Глава LXXIV. Усы и невозможное
- А вы что ж, сами не видите?
- Видим. Но толком не разберем. То вроде бы с усами, то вроде - нет.
- В этом-то весь фокус, - улыбался сидящий на мраморе. - А то, чего уж проще: отпустил усы и ходишь как дурак, а ребятишки и вопиют: "Эй, усатый-полосатый!"
- Конечно, это фокус, - сказал Пахомыч, - но для чего он? Кому нужен такой фокус? Скажите же все-таки: С УСАМИ вы или БЕЗ?
- Если я скажу, что я БЕЗ, вы начнете спорить, что я С усами, так что я предпочту на ваш вопрос ничего не отвечать.
- Не понимаю, - сказал старпом, - почему бы точно не определиться и не заявить прямо: да, я - усатый, или ладно - безусый. Вы как будто скрываете свои приметы. Вы что - в розыске?
- Ей-богу, ребята, - сказал Ложноусый, обращаясь к нищей братии, восседающей вокруг мраморного камня, - они из комиссии Огепеучека. Да ни от кого я не скрываюсь! Я честный нищий! А с усами я или без усов - сами разбирайтесь!
- Вы знаете, что мне кажется, сэр, - негромко сказал лоцман Кацман, обращаясь к нашему великому капитану. - Мне кажется, что усы у него растут чрезвычайно быстро, поэтому он их ежесекундно сбривает.
- А зачем? - резонно спросил Су ер.
- Если бы не сбривал - они заполонили бы весь земной шар.
- Ерунда, - сказал Пахомыч, - он - скрывается. Прячется на этом острове нищих. Прячется от ответственности. Вы же сами понимаете, что среди нищих спрятаться легче всего. Это старый прием всех мошенников - притвориться нищим. А фокус с усами - это полная чепуха, иллюзион. Вы смотрите, как он часто чешет нос. Почешет разик - он с усами, почешет другой - без усов. Усы у него из рукава выскакивают. На резиночке.
Пахомыч до того твердо долбил свое, что нам даже стало за него неловко. Твердолобый получался у нас старпом. Идея лоцмана была, конечно, тоньше и глобальней, имела исторические корни.
- Усы на резиночке и просьба подать* невозможное как-то не вяжутся между собой, - сказал капитан. - Философия и примитив в одной упряжке. Нет. Этого не может быть.
- Может, может, - долбил Пахомыч. - Абсолютный примитив и в том, и в другом случае. Сплошная трусость и самореклама. Обман.
Сидящий на камне между тем весьма внимательно прислушивался к нашему разговору.
- Это просто удивительно, - сказал наконец он, - насколько тонок и умен ваш лоцман и какой дубовый старпом. Ну зачем, скажите на милость, мне скрываться? От кого? От чего?
- Дуб? - переспросил Пахомыч. - Я - дуб? А вы тряхните рукавом, и желательно на лоцмана.
- Не стану я тресть, чего ради?!
- Ради усов, которые в рукаве прячутся!
- Да нету там никаких усов.
- Ага! Сдрейфил! Подайте ему НЕВОЗМОЖНОЕ! Ишь какой обормот! Тряси рукавом, показывай свои усы, бестолочь!
- Это я-то трус? Да пожалуйста! Где ваш лоцман?
И тут сидящий на мраморе взмахнул руками, и на лоцмана посыпались самые невероятные предметы, ну во-первых:
куриные косточки,
а во-вторых: таблетки от алкоголизма,
КНОПКИ, КОЛГОТКИ, КЛИЗМЫ,
розетки, зажигалки, резеда, мастихин, мормышка, штопор-открывалка,
папка, две кисточки и к ним акварель. Но надо твердо отметить, что усов среди всего этого никаким образом не было. Была какая-то штука, которую мы попервоначалу приняли было за усы, но это дказалась волосяная хреновника для бритья.
- Ну что скажете? - воскликнул Ложноусый. - Где же усы? Ха!
- Я не знаю, где вы прячете усы, - угрюмо сказал старпом, - но что вы скажете на это, гражданин хороший?
И старпом предъявил Врядлиусому золотой медальон, который юнга сдал ему на хранение.
Глава LXXV. Как было подано невозможное
- Что это? Что это? Что это? - побледнел Псевдобезусый. - Откуда? Откуда?
- Ага! Приперли к стенке! - воскликнул старпом. - Вот от чего ты скрываешься, паскуда! От уплаты алиментов! А вот и сынишка, которого ты бросил, а я подобрал. Пою, кормлю и воспитываю! Вот тебе НЕВОЗМОЖНОЕ прямо в харю!
И старпомыч выпятил юнгу из нашей среды под нос мраморному камню.
Надо сказать, что мы никак не ожидали, что Пахо-мыч расхамится до такой степени. Но, видно, этот остров подействовал ему на нервы, как и всем нам. Мы не стали спорить, кто кого кормит и воспитывает, а просто наблюдали за продолжением действия. Впрочем, для наблюдений особой пищи не было.
- Папа! - шепнул юнга.
- Сынок, - прослезился Усопятый. - Как там мама?
- Сам не знаю.
- Неужели все так же сидит?
- Сидит, а чего ей еще делать?
- Вот и я сижу. А ты?
- Чего я?
- Сидишь или нет?
- Редко. Я вон плаваю.
- Конечно, это лучше, чем сидеть.
- А ведь многие кто где сидит.
- Ничего, сидят, терпят.
- Вот и мама сидит.
- Отойдем в сторону, - сказал Суер-Выер, - не будем мешать. В душе у них происходит больше, чем на словах.
- Но на словах тоже кое-что произошло, - упрямился старпом. - Пусть алименты гонит! Ничего не дает на сына с самого рождения. Зачал - и пропал в тумане.
- Да что вы, старпом, - сказал капитан. - Что он даст? Он-то не может подать, сколько НЕ может. Болтовня ведь одна.
К этому моменту у юнги с папашей нарос уже в душе большой ком идей, чувств и мыслей.
- Сэр! - обратился к капитану Антибезусый. - Подайте же мне столько, сколько НЕ можете. Возьмите меня на корабль.
- Я? На корабль? На какой?
- На "Лавра Георгиевича".
- И вы считаете, что я этого НЕ могу? - засмеялся капитан. - Это я как раз МОГУ.
- Сэр, я тоже прошу, - потупился юнга. - Нам жалко расставаться.
- А вы оставайтесь на острове, - предложил Суер. - Здесь неплохо... мрамор... сдержанные субтропики.
- Да ведь я и к вам как к родным привязался.
- Я бы взял вашего папашу, - строго сказал капитан, - да боюсь, что боцман Чугайло каждое утро будет подавать ему столько, сколько НЕ может! Он у нас умеет превзойти самого себя.
- Сэр!
- Вот вам рубль, юнга. У вас, как известно, нет ни гроша. Берите этот рубль и выполните просьбу нищего. Подайте, сколько НЕ можете.
Юнга поклонился, принял рубль и передал отцу. Лжеусый печально подкинул монету в небо, поймал, поглядел и протянул старпому.
- Орел! - сказал он. - Алименты. Купите мальчику фруктов.
Глава LXXVI. Явление природы
- Круговорот рубля в природе, - продолжал сэр Суер-Выер, когда мы возвращались на "Лавра" в нашей старой многоосмоленной шлюпке. - Можно было сразу отдать рубль старпому.
- Я не возражаю, - сказал Пахомыч. - Можете сразу отдавать мне свои рубли. Приму. Как должное.
- Рубль рублем, - сказал я, - но в процессе его продвижения мы увидели много разных редкостей: юнга - папу, мы - человека с приметой под носом. Сын подал отцу, а это исключительный случай, и в заключение совершеннейшее чудо: старпом принял рубль от нищего.
- На фрукты, - поправил старпом. - Лично мне этот рубль не нужен. Придем в Сингапур, куплю бананов, ананасов, манго...
- Да бросьте вы Сингапура ждать, - сказал сэр Суер-Выер, - купите у меня яблоко.
- Ну вы, кэп, вообще, - хмыкнул Пахомыч. - Желаете вернуть рубль на место?
- Но взамен достаю из кармана, - сказал капитан и вытащил яблоко.
- Антоновка! - воскликнул старпом. - Ух, какая налитая! Стоит рубля! По рукам! - Они ударили по рукам, и старпом протянул юнге яблоко.
- Ешь, дите! - сказал он.
- Дурь, - фыркнул Кацман. - Я высказываю догадку насчет усов, способных заполонить земной шар, а они все сводят к рублю и яблоку.
- Догадка ваша гениальна, - согласился Суер, - но, к счастью, они его пока еще не заполонили, и мы можем вернуться к яблоку, с которого многое, поверьте, началось. Цлюпка приближалась к "Лавру". Юнга надкусил яблоко.
А в небе тем временем началось явление, которое можно записать так:
Твердо
Есть
Мыслете
Наш
Ын
Йорк
Како
Рцы
Есть
Покой
Добро
Есть
Шар
Иже
Наш
Наш
Он
Червь
Иже
Он
Како
Уголь
Твердо
Аз
Люди
Живот
Иван
Добро
Како
Он
Есть
Твердо
Есть
Люди
Он
Он
Како
Есть
Аз
Наш
Аз
Во всяком случае, вполне логично закончить вторую часть книги точно так, как началась первая: ТЕМНЫЙ КРЕПДЕШИН НОЧИ ОКУТАЛ ЖИДКОЕ ТЕЛО ОКЕАНА.
Часть третья БИЗАНЬ
Глава LXXVII. Мадам Френкель
Только мадам Френкель не выбила зорю. Она плотнее закуталась в свое одеяло.
- Это становится навязчивым, - недовольно шепнул мне наш капитан сэр Суер-Выер.
- А чем ей, собственно, еще заниматься? - сказал я. - Делать-то больше нечего.
- Могла бы вязать, - предложил Кацман, - или штопать матросам носки, все-таки хоть какой-то смысл жизни.
- Штопать носки! - воскликнул Суер. - Да кто же согласится на такой смысл жизни?!?!
- Есть люди... штопают, - задумался Пахомыч, вспоминая, видно, родное Подмосковье.----Штопают и шьют... но,
конечно, не на такой разболтанный экипаж! - И Пахомыч в сердцах грохнул кулаком по крюйт-камере.
- Чего она тогда вообще с нами увязалась? - сказал Кацман. - Куталась бы на берегу!
- На берегу многие кутаются, - сказал я. - На берегу кутаться не так интересно. Другое дело - океан, "ЛАВР", свобода! Здесь все приобретает особый звук, значение, прелесть! На берегу на нее и вниманья никто бы не обратил, а здесь мы каждое утро прислушиваемся: как там наша мадам, кутается ли она в свое одеяло?
- Я вообще-то не собирался прислушиваться ко всяким таким делам, поморщился Суер, - и вообще не хотел брать ее в плаванье. Мне ее навязали, и капитан нелицеприятно посмотрел мимо меня куда-то в просторы.
- Вы смотрите в просторы, капитан, - сказал я, - но именно просторы подчеркивают всю прелесть этого бытового и теплого смысла жизни. Огромная хладная мгла - и маленькое клетчатое одеяло. Я ее навязал, но навязал со смыслом.
- И все-таки, - сказал Суер-Выер, - мадам - не очень нужный персонаж на борту. На острове Уникорн она, конечно, сыграла свою роль, а в остальном...
- Я не согласен с вами, сэр, - пришлось возразить мне. - Она сыграла свою роль, когда впервые закуталась в свое одеяло. Впрочем, если хотите, выкиньте ее вместе с одеялом.
- Такой поступок не слишком вяжется с моим образом, - поморщился капитан. - Я и ложного-то Хренова выкидывал, скрипя сердцем. Не могу-с.
- А я вам помогу, - предложил я, - и просто вычеркну ее из пергамента.
- Не надо, - покачал головой старпом. - Пускай себе кутается. Кроме того, она и носки мне штопала пару раз. А вам, лоцман?
- Да что там она штопала! - возмущенно воскликнул лоцман. - Подумаешь! Всего один носок! И то он на другой день снова лопнул!
- Лопнул?
- Ну да, кэп, - заныл лоцман. - У всех рвутся, а у меня лопаются.
- Заклеивать их никто не обязан, - сказал капитан. - Но если у всех рвется, а у вас лопается, то и мадам имеет право на собственный глагол.
И мадам, надо сказать, Френкель сей же секунд не преминула воспользоваться своим глаголом, то есть еще плотнее закутаться в свое одеяло.
Глава LXXVIII. Остров особых веселий
Остров, к которому мы подошли поздним июльским вечером, показался нам уже открытым.
- Какой-то у него слишком уже открытый вид, - раздумывал Кацман, сильно на Валерьян Бо-рисычей смахивает. К тому же и долгота, и широта совпадают, а вот воркута...
- Что воркута? - недовольно спросил капитан.
- Воркута не та, - сказал лоцман. - Это другой остров. Ну что, кэп, будем открывать?
- Не тянет, - честно сказал Суер-Выер. - Жаль, что по Воркуте не совпадает. После острова нищих я новых островов побаиваюсь, во всяком случае острова особых веселий не жду.
- Видна какая-то сараюха, вроде бунгало, - сказал Пахомыч, разглядывая остров в дальнобитное пенснэ, - заборчик, садик, лупинусы. А вдруг, сэр, там за заборчиком особые веселия? А? Я знал в Тарасовке один заборчик. Похож!
- Участок в шесть соток, - сказал капитан. - Знакомая картина... ну ладно, давайте открывать.
Мы сошли на берег, открыли остров и прямиком направились к лупинусам и сараюхе-бунгало. Постучались - внутри молчок. Заглянули в дверь елки-палки! Веселия!
Повсюду на шкафах и столиках стояли разные веселия:
виски,
пиво-помидоры,
индейка в банке,
водка,
спелые дыни и ахмадули, фисташковые фишки,
маринованные полубакенбарды,
вилы рубленые, фаршированные бахтияры,
соль, куль,
фисгармонь.
У стенок имелись две по-матросски заправленные опрятные койки. У каждой - тумбочка, на ней графинчик, бритвенный прибор в граненом стакане.
Над подушками - фотографии родителей и девушек с надписью "Привет с курорта". Висели и фотографии самих коиковладельцев: на одной - бравый летчик и надпись "Над родными просторами", на другой вытянулся во фрунт гвардеец, вокруг которого вилась надпись "Отличник боевой и политической подготовки".
- Веселия! - воскликнул лоцман. - Но где же хозяева?
- Видно, вышедши, - молвил Пахомыч. - Можно бы выпить пару пива за их счет, да фрукты на фото унылые, такие могут и по шее накостылять.
Мы вышли из сараюхи, побродили по лупинусам и уже отправились к шлюпке, как вдруг услышали позади:
- Эй, мужики, вы кого ищете?
Из бунгало выглянул низенький плотный господин с очень и очень грязным лицом. За ним виднелся и второй мордастый, с харею никак не чище первой.
- Мы ничего не ищем! - крикнул в ответ лоцман. - Мы просто открываем новые острова. Хотели было ваш остров открыть, да хозяев не нашли.
- А мы-то думали, что вы каких-то особых веселиев ищете.
- Да нет, мы веселий не ищем, мы только острова открываем.
- А то, если вы веселиев, так мы можем устроить.
- Да не надо нам никаких веселий, мы просто острова открьшаем, хотели было ваш остров открыть, да хозяев-не нашли.
- А нас дома не было.
- Мы стучались, а в доме - пусто.
- Э-ке-ке! Засмеялись грязномордые. - Конечно, пусто. Мы ведь только что из подпола выползли. Заходите рюмку осушить.
Глава LXXIX. Осушение рюмки
Рюмку осушить нам всегда хотелось, но с этими господами не тянуло.
- На язву, что ль, сослаться? - шепнул лоцман.
- Вы там на язву-то особо не ссылайтесь, - крикнули гряземордые. Идите знакомиться и рюмку осушать. А не пойдете - устроим особыя веселия!
- Нас, в конце концов, четверо, - шепнул лоцман, - а их двое. Справимся в случае чего.
- Вы ошибаетесь, - сказал Суер. - Все по-другому. Их двое, а нас - ни одного. Но рюмку осушать придется. Как бы только вместе с рюмкой не осушить и чего другого.
- Чего же, сэр?
- Осушается в принципе все, - сказал капитан. - И особенно - души.
Мы вернулись к сараюхе, стали знакомиться.
- Жипцов, - представился один. Другой:
- Дыбов.
- Жебцов или Жопцов? - спросил вдруг лоцман.
- Жип... Понял меня? Жип.
- Понял, понял, - струсил Кацман.
- Ну... надо... рюмку осушать, - туго проворотил Дыбов. - Сейчас мы морды вымоем, а вы пока разливайте.
Я взялся за разлив водочки по рюмкам - для меня это привычное и приятное дело - и благородно разлил по семьдесят пять, не промахнувшись, надеюсь, ни на миллиграмм.
- Розлито профессионально, - одобрил Жипцов. - По булькам льет. Ты не с Таганки?
- Эх, Жипцов-Жипцов, - ответил я. - Рюмочную в Гончарах помнишь?
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов, это свои, да к тому же еще живые. Давай селедочки с картошкой отварной.
Дыбов начистил картошки, разделали пяток селедок с молоками, лук, постное масло, выпили. Я тут же налил по сто.
- Ну - таганская школа! - восхищенно сказал Жипцов. - Все правильно, по норме.
И я тут же налил снова по семьдесят пять.
- Все, керя, - сказал Жипцов, - с тобой все ясно. Лей под беседу.
- Это уж кому как по ндраву, - согласился Дыбов. Выпив и помывши морду, Дыбов несколько оттаял, и на нас смотрел уже помягче, всасывая длинную бело-розовую селедочную молоку. Надо отметить, что, несмотря на довольно усердное отмывание морд, ни Жипцову, ни Дыбову отмыть их до конца как-то не удалось. Земля грубо въелась в их кожу, в каждую поринку и морщинку. Мне было любопытно, отчего это так.
- Ну у тебя и кожа на роже, - сказал я Жипцову на таганских правах. Дурьскипидаром ее надо мыть или кашинской минеральной.
- Мыли, - сказал Дыбов. - Это - профессиональное.
- Что же это у вас за профессия такая? - робко полюбопытствовал Кацман. - Не шахтерская ли?
- Э-ке-ке! Ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Слышь, Дыбов? Ты чего? Не шахтер ли?
- Навроде шахтера, - выпил Дыбов, всасывая другую молоку, еще розовей и белей первой. - Я скорее навалоотбойщик.
- Э-ке! Э-ке! - икал своим дурацким смехом Жипцов. - У него только забоя нету, один - отбой.
- Все-таки нам немного непонятно, - сказал сэр Суер-Выер, - кто вы по профессии. Ясно, что вы смеетесь над нашим незнанием. Наверно, это секретная специальность?
- Да нет, что ты, - отвечал Жипцов, - никакого особого секрета нету. Специальность необычная, но прибыльная, хорошо платят, а вот этот домик на острове - вроде нашего дома отдыха, все бесплатно, тут мы с Дыбовым и отдыхаем.
- И какая же у вас работа?
- Нелегкая, керя, непростая... мертвецов допрашиваем... прямо в могилах.
- Вот так-с, - подвел итог капитан. - Вот до чего нас доводит неуемная жажда открывания новых островов.
- А также осушение рюмки, сэр, - добавил Пахомыч.
Глава LXXX. Рюмочка под беседу
Пожалуй, мы не так уж сильно были потрясены странным объявлением Жипцова и, возможно, даже предполагали, что такие профессии и должности существуют, но столкнуться с ними до поры до времени не ожидали и думать об этом не решались.
- И что ж, всех-всех допрашиваете? - спросил лоцман.
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов, и беседа потекла плавно, осушение рюмки совершалось исправно, и я наливал уже то по пятьдесят, то по тридцать. По таганским законам пустые бутылки ставил на пол.
- Да нет, не всех, - рассказывал Жипцов, - а только кого Жилдобин прикажет. Жилдобин у нас начальник. Как прикажет - мы и ползем, я спрашиваю, а уж Дыбов старается.
- Как же это ползете? - невольно удивился старпом. - Отсюда?
- А чего? Прямо отсюда и ползем. Через этот погреб.
- Так вода же кругом! Океан!
- Э-ке-ке! - засмеялся Жипцов. - Под окияном тоже мать-сыра-земля. Под окияном и приползем: хушь - в Мытищи, хучь - в Таганрог. Мы на это скорые. Конечно, далеко ползть бывает неохота, но - приходится. Мы-то больше по Расее ползаем, у нас там все свои всходы и выходы.
- Приползем, - вставил Дыбов, - и рачительно... спрашиваем, это кого Жилдобин укажет... А ему-то сверьху говорят.
- Кто же сверху-то?
- А это кто про нас на бумагу записывает, - пояснял Жипцов. - Кто-то не знаю фамилие - записывает все и про тебе, и про мене. Вот ты, скажем, скрал или задавил кого - все записано, или заложил кого - опять записано. Про нас все пишется. После бумаги эти, как водится, обсуждают, протрясают, кому чего и как, и Жилдобину - приказ. А уж он нас наставляет, куда ползть и о чем спрашивать. Так что мы заранее знаем, за кем что числится. Некоторые дураки и в могиле отнекиваются, мол, я не я и кобыла не моя, но тут уж Дыбову равных нет, старый кадр - афгангвардеец.
- Да я это, - провещился Дыбов, - так-то ничего... ну, а если, так чего ж? Надо... Осушение рюмки тоже ведь... все по традициям... молоки сладкие... а иначе как... фортификация, так-то.
- Значит, людям и в земле покоя нет, - задумался старпом.
- Э-ке! Да разве это люди? Ты служи старательно! Пей в меру, докладай, когда чего положено. А то зачали храмы рушить да не свое хватать, а после и думают, в земле спокой будет. Нет, не будет и в земле спокою.