- Говори смысл надписи, - покрикивали некоторые, вроде Ковпака.
Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар.
- Вы знаете мою мечту? - спросил.
- Не знаем! -орут.
- Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете?
- Да что такое, - орут. - Неуж такого нету?
- Не знаю, - говорю, - может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да все никак не встречаю... вот такая мечта...
- А Суер, - орут, - Выер?
- А если он умнее, пускай и надпись трактует.
- Тельняшка давно на мне, - ответил Суер, - а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество - съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй!
- Ну что ж, друзья, - сказал я откровенно, - смысл я, признаться, понял, еще когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам, смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ.
- Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ?
- Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел все, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчет сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, - и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой ребрышко леща и сунул в замочную скважинку.
Тыркнул, тыркнул - не получилось.
- Э-э-э-э, - заэкали на меня во главе с лоцманом, - какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать.
Я помочил кость в пиве - покарябал внутри, еще помочил, еще покорябал, и вдруг послышался звук "чок" - и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках.
Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканных фигуры.
Одна - в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая - в клетчатых брюках, полосатой шляпе.
И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески.
- Из дальних ли морей
Иль синих гор
Любезный ты вернулся, Никанор?
- Из Турции приехал я, Сергей,
Привез ушных
Серебряных серьгей.
- Где ж серьги те?
- Да вот они в ларьце,
Который формою похож на букву "Це".
- О, красота!
Диковина!
Неуж
Они послужат украшеньем уш?
- Весьма послужат!
Посмотри, мой друх,
Какая красота для женских ух!
Смотри, какие на серьгах замочки!
- С такою красотой,
Засунутою в мочки,
Они весьма нас будут соблазнять!
Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то в глубь сундучка и вынул серьгу.
О!
Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник.
Великолепные алпаты,
сапгиры и Гайдары,
чистейшей воды ахматы
украшали серьгу.
Матросы завороженно смотрели на это произведение искусства, слегка ослепленные блеском особо сверкающих розенталей.
- И это что? - спросил боцман. - Все?
- Не знаю, - сказал я. - Может, еще чего-нибудь достанет.
Но фигура Никанор больше ничего не доставала.
- И это все? - обиженно спрашивал Чугайло. - Одна серьга! А где же вторая?
- А вторая, - сказал капитан, - давно находится у вас в ухе, дорогой господин Чугайло.
Глава LXXXVIII. Остров Едореп
Чугайло запил.
Туго, гнусно, занудно, простецки и матерно.
Он прекрасно понял рассказ капитана про мужика и медведя в овсе, чудо в жизни боцмана совершилось, и больше никаких чудес он мог не ожидать. Серьга и кланяющиеся фигурки - вот и все, что уготовила ему судьба, он то и дело заводил их, слушал пьеску и пил, пил, пил. От бесконечного завода или от долгого пребывания в навозе фигурки стали сбиваться с проторенной поэтической дорожки, перевирали слова и один раз даже запели, обнявшись, "Отговорила роща золотая".
Матросы, не получившие с фигурок ни серьги, без боцманского тычка распустились, гнали самогонку из фальшборта, жизнь на судне пошла враскосяк.
Старпом, который жаждал сокровищ не менее других, как-то тоже опустил руки. Да и трудно было, конечно, ожидать, что под каким-то новым сараем лежит уже другой сундучок в навозе со второю серьгой специально для старпома. Так не бывает.
Пожалуй, только лоцман Кацман пребывал в нормальном расположении духа. Нюхом чувствуя нутро муссона, он все время приводил "Лавра" к разным островам с навозными сараями, но никто не выражал желания слезть на берег и копнуть.
- Копать под сараями никто не желает, сэр, - докладывал Кацман нашему капитану. - Но вот виднеется остров, на котором сами островитяне копают. Не желаете ли глянуть?
Капитан поглядел в трубу. Перед нами распространялся в океане остров, на котором видны были согбенные его жители. Выставив зады и согнув спины, короткими саперными лопатками они копали землю.
- Возможно, это и есть остров настоящих сокровищ, сэр, - предполагал Кацман. - Они решили просто перекопать остров вдоль и поперек в его поисках.
- Давай слезем для разнообразия, - предложил мне капитан. - Пройдемся хоть по бережку, порасспросим жителей.
С трудом раскачали мы старпома, чтоб он скомандовал нам гичку, лоцмана оставили за старшого и прибыли на остров с целью, как говорится, его открытия.
Как только мы вышли на берег, я почувствовал необъяснимое головокружение, перебои в сердце и тяжесть на плечах. Дыханье мое затруднилось, и, не в силах стоять, я пал на колени. Капитан немедленно опустился рядом. Так и получилось, что только лишь открыв остров, мы сразу стали на колени.
- В чем дело? - срывающимся голосом спросил меня Суер.
- А ни в чем, - ответствовал некий островитянин, проползая в этот момент мимо нас. - Вы на острове, где небо давит. Давит и мешает жить и работать.
Обливаясь липким потом, мы оглядели небо. Тяжелое, мутное, серое и живое, столбом стояло оно над островом и мерно, как пресс, раскачивалось вверх-вниз, вверх-вниз. Иногда давило так, что сердце останавливалось, иногда немного отпускало. До самой-самой земли оно почему-то не до-давливало, оставалась узкая щель, по которой и ползали островитяне.
- Здесь же невозможно жить, - сказал капитан.
- Возможно, - ответствовал некий островитянин, который почему-то от нас не отползал. - Хотя и очень, очень херово.
- А что делают ваши сограждане?
- Как чего делают? Репу копают.
- Репу?
- Ну да, репу. Картошку мы не содим, ее окучивать надо, а это без распрямления всей спины очень трудно. Так что - репу. Которые помоложе, покрепче - еще и турнепс.
- Ну, а, к примеру, морковь?
- Ч-ч-ч, - островитянин приложил палец к губам. - Запрещено. Цвет не тот.
- Кто же запрещает? - спросил наивно Суер-Выер.
- Там, - сказал островитянин и посмотрел куда-то на верх той щелочки, что оставалась между небом и землей.
- Но ведь не репой единой жив человек, - сказал Суер. - В эту щель вполне пролезет домашнее животное, ну скажем, овца, курица.
- Какая овца-курица? Черви дохнуть! - И он пополз дальше, волоча за собой сетку-авоську, в которой бултыхалась пара треснутых репин, обросших коростой.
- Постой, - сказал я. - Хочешь, мы тебя увезем отсюда? А то подохнешь здесь. Слышь? Здесь рядышком есть пара-другая островов, где и картошку можно. Даже яблоки растут! Подбросим на корабле!
- Да как же? У меня семья, дети, - и он кивнул в сторонку, где двое ребятишек весело смеялись, кидаясь друг в друга ботвой. Им было совершенно наплевать, давит небо или нет. Они даже подскакивали и колотили в небо кулачками, как в какую-то пыльную подушку.
- Возьмем и их, - сказал я. - Так ведь, капитан?
- Весь остров, конечно, не вывезти, - отвечал Суер, - но десяток человек возьмем. Только давайте, решайте быстрее, а то я совсем плох.
- Ладно, - сказал репоед. - Сейчас с бабой поговорю, с братьями.
Он отполз в средину острова, и там довольно скоро к нему наползли со всех сторон дети и братья. Они что-то там кричали, показывали на нас пальцем, один даже было вскочил, но тут же рухнул на колени.
- И картошка! И яблоки! - доносилось до нас. Потом они так же расползлись в разные стороны, очевидно, по своим репомерным участкам.
Приполз к нам и наш едореп.
- Спасибо, - говорит, - не поедем. Отказываемся.
- А что так?
- Родину покидать не хотим. Здесь родились, здесь уж и помрем. Да и какая там она, чужая-то картошка?
- Да ведь небо задавит.
- Может, отпустит, а? - сказал он с надеждой. И морковь разрешат? Нет, останусь. У вас табачку-то нет?
- Неужели при таком небе еще и курите? - спросил я.
- А куда денешься? - отвечал наш респондент. - И курим, и пьем, если, конечно, поднесут.
Мы оставили ему табаку, немного спирту и поползли обратно на "Лавра". За спиною слышался детский смех.
Ребятишки придумали новую игру. Они подпрыгивали и вцеплялись в небо изо всех сил и, немного покачавшись, с хохотом падали на землю.
Глава LXXXIX. Теплый вечерок в нашей уютной кают-компании
Вечером в кают-компании офицеры попробовали все-таки пареной репы, которую мы с капитаном привезли с острова Едореп.
Она была чуть горьковата, чуть сладковата, но полезный для пищеваренья, натуральный продукт. Давящее небо на самое репу вящего влиянья, как видно, особо не оказывало. Репа осталась репой.
- Ре-па, - сказал старпом, брезгливо отодвигая поданный ему стюардом прибор.
- Не золото, - подтвердил Суер, явно обеспокоенный душевным состоянием старшего помощника. - Мда-с. Не понимаю, с чего Чугайло запил? У него в одной серьге столько драгоценных камней, что на них можно всего "Лавра Георгиевича" закупить.
Неосторожные слова сэра, высказанные во время поедания репы, каким-то образом доползли до боцмана. И пока мы утомленно доедали подзолистый корнеплод, боцман постучался с просьбою войти.
- Пусть, - сказал капитан, и Чугайло с огромным лицом, одетым будто в багрово-черный комбинезон, явился перед нами.
- Позвольте вас спросить, сэр, - начал он, поражая воздух полною таблицей перегаров. - Эта серьга стоит больших денег?
- Возможно.
- А могу ли я на эти деньги купить "Лавра Георгиевича"?
- Возможно.
- Ну так вот, я покупаю. Даю за него три камушка из серьги, вот эти две берии и борух-топаз.
И боцман вынул из кармана носовой платок, в который были завернуты выковырянные из серьги камни.
- Но "Лавр" не продается.
- Как не продается? Вы сами говорили, сэр!
- Я сказал, что вы могли бы купить, но я не хозяин фрегата, я только капитан.
- А кто же хозяин? - И боцман посмотрел на меня. Да-а-а... Все матросы, конечно, замечали, что я занимаю
особое положение на борту. Плавал я вольно, без цели и без погон, но стоял на довольствии как офицер, и некоторые даже думали, что я сын хозяина, сват или брат. Но хозяина я даже лично не знал, ничего о нем не слышал и только догадывался, кто это. А меня сэр Суер-Выер принял на борт просто как старого приятеля.
- Поплаваешь, - говорил он. - Глядишь, чего-нибудь и напишешь.
Мадам Френкель я навязал ему только с одной целью, чтоб она куталась в свое одеяло. Ну, нравилось мне это.
Вот и все.
Остальной экипаж в основном набирал старпом, который в этот момент и встал из-за стола.
- Я не знаю, кто хозяин "Лавра", - медленно, закатив кадык, начал он, но я знаю, КТО хозяин НА "ЛАВРЕ"! Здесь ХОЗЯИН - Я!!! Надо мной только БОГ и КАПИТАН! Вон отсюда, скотина! - И он изо всей силы влепил боцману оплеуху своей белоснежной старпомовской перчаткой. - А если завтра не продерешь свиное рыло - вместе с бериями и серьгами - за борт! Ядро вместо якоря! В мешке или без мешка - вот единственный вопрос, который я обдумаю за ночь! И не думай, что я буду искать чугунное ядро, как ты, кнур, искал лопату!
Старпом схватил большую берию и с треском, как тарантула, раздавил ее каблуком.
Боцман, ловя раскорякой оставшиеся камушки, вывалился из компании нашей кают.
- Репы старпому! - скомандовал Суер, и стюард с отвращением подал Пахомычу пареный жюльен.
Не успел старпом притронуться к потошнице, дверь снова распахнулась, и Чугайло явился с перекошенным похмельным . фартуком на морде:
- Сэр-сзр-сэр! Там - остров! А на нем - баба! Золотая!
Глава ХС. Князь и Лизушка
По пляжу кипарисового островка прогуливалась барышня в платье стиля "кринолин", в муслимовой шляпке без вуалетки, под зонтиком и без собачки.
И шляпка, и отсутствующая собачка, и зонтик были сделаны из натуральных веществ, а вот части дамского тела блестели, как хорошо надраенное обручальное кольцо девяносто шестой пробы. Все эти ее плечи, перси, ланиты, уста и флюсы вспыхивали в тени кипарисов.
- Латунь? - спросил для чего-то лоцман. - Или так загорела?
Навстречу барышне выскочил из-за фикуса милейший господин в креповом смокинге. Его голова сделана была, кажись, из чистого серебра.
Он подхватил барышню под руку, дал отсутствующей собачке пинка под зад, и они стали угощаться мороженым и фруктами, которые в изобилии оказались тут же, под тентами и в беседках. Заприметив фрегат, златолюди восхищенными знаками стали приглашать нас на берег.
Капитан мигнул старпому, старпом - лоцману, лоцман - мне, и я поставил точку в этом непродолжительном миганье. Мы мигом кинули лодку на тали и весело покатили к острову, размахивая флажками.
Капитан в кремовом кителе взлетел на песок, подбежал к барышне, чмокнул ручку. Она скинула книксен.
- Ну, где вы плавали, шалунишка? - спросила она, кокетливо хлопнув капитана веером по нашивкам. - В каких краях мочили якорек?
- Сударыня, сударыня! - заквохтал Суер-Выер - Мы чаще мочим яблоки. А это вот наш старпом, а вот и Кацман.
- А я Лизушка, - представилась барышня, - Золотарева. А это вот князь Серебряный.
Мы почему-то стали хохотать, обниматься с князем. Пахомыч подарил Лизушке сушеный игрек, Кацман добавил икс.
- Как приятно, господа! - восклицал князь Серебряный. - Как приятно, что "Лавр Георгиевич" навестил нас! В мире нас знают, помнят, но навещают редко. И те, кто побывал раз, обратно не возвращаются.
- Почему же? - спросил капитан.
- Поймите, сэр, - пояснял князь, - мы не совсем обычные люди, мы ведь имеем злато-серебряное тело. А это очень трудно во многих смыслах.
- В каких же смыслах? - серьезно спросил старпом.
- Да вот взять хоть Лизушку Золотареву, ведь она же весит три тонны! хохотнул князь.
- Лгунишка! - засмеялась и Лиза, хлопнув князя мизинчиком по устам. Не три, а две с хвостиком.
- Две тонны чистого золота?! - потрясение спросил Пахомыч.
- Да нет, - потупилась Лиза, - кое-какие детали серебряные.
- Это какие же?
- Ну, - покраснела Лизанька, - хоть вот ноготки.
Мне показалось очень и очень симпатичным, как она покраснела. Ну совершенно золотая, и вдруг - краснеет. Приятно, красиво и как-то правильно.
- У меня, конечно, куда меньше золота, - скромно заметил князь, - но есть все-таки кое-что и золотое! - И князь подмигнул Суеру-Выеру. - Вы меня поняли, капитан?! А? Ха-ха-ха! Из чистого золота! Поняли, что это? Ха-ха-ха!
- Ну конечно, понял, мой дорогой друг! - воскликнул Суер. - Конечно, понял! Это - ДУША!
И тут они с князем так стали дурачиться, что госпожа Золотарева предложила выпить шампанского. Оказывается, щичек шампанского "Новый Свет" зарыт был у них в песочке для специального охлаждения.
Выкопали ящичек, хлопнули парой пробок.
- Это - чудо! - восклицал Суер-Выер. - Я не раз выпивал в компании золотых людей! Но - в переносном смысле! А тут пью в прямом! Виват! Прозит! Цум воль! На здоровье!
- А надо быть золотым и в прямом, и в переносном! - объяснял князь. - У нас так полагается. Уж если ты золотой в прямом - будь любезен, стань золотым и в переносном. Тогда про тебя можно действительно сказать - золотой человек.
- Это - огромная редкость, - задумался сэр Суер-Выер. - На материке почти не встречаются золотые как в прямом, так и в переносном. Золотых в переносном - полно, но все они нищие до мозга костей. Только чуть разбогатеют - сразу переносное золото теряют.
- Свинец! - сказал князь. - Это - свинец. У нас такие сразу превращаются в свинец или уж в ртуть. Ха-ха-ха! Мы их так и зовем - свины и рты.
- Но иметь такую вот золотую жену - это же потрясающе! - воскликнул старпом. - Это же невероятное богатство!
- Пожалуйста! - захохотал князь Серебряный. - Вот наша Лизушка - она свободна! Вперед, старпом!
- А как же вы, князь? - смутился Пахомыч. - Я думал, что госпожа Золотарева - ваша, так сказать, герл-френд или, как там, - невеста?!
- Я? - удивился князь. - Да я же известный ветреник! Легкомысленник!
- Изменщик! - добавила Лизушка. - И баламут!
- То есть как? - сказал Пахомыч и впервые за всю историю нашего плаванья открыл свои прищуренные глаза. - Я мог бы жениться на госпоже Золотаревой?
- Ну а что такого-то? - хлопал шампанским князь Серебряный. - Это со всяким может случиться! Житейский вопрос! Попробуйте! Сделайте предложение! Смелей!
Глава XCI. Мизинчик
Лоцман, Суер да и я, признаться, как-то слегка удивились, что старпом обскакал нас на повороте. Не знаю уж, о чем думали мои приятели, меня же в глубине души интересовало, какие детали у госпожи серебряные. Серебро на золоте, прямо скажу, меня всегда волновало, возбуждало и поднимало. И я даже думал немного еще выпить и приступить к делу, а тут старпом, да еще с самыми серьезными намерениями. И ходит так индюком вокруг барышни, и делает английские развороты, перуанские обиходы.
- А что вы любите на завтрак? - спрашивает. - Овсянку или яйцо?
- Молоко с пирожным!
- Ах! Ах! Парное или снятое?
- Перламутровое!
Короче, через пару минут всем стало ясно, что Лизушка Золотарева готова вступить в брак с нашим старпомом, и Пахомыч смело мог готовить брачные чертоги, о которых давно уже мечтал.
Князь отвел нас немного в сторону, чтоб не мешать их церемониям, но я отошел не совсем, а так, наполовину.
- А это не опасно? - осторожно спрашивал князя Суер-Выер. - Не задавит ли в объятьях в прямом смысле слова?
- Да нет, что вы! - успокаивал князь. - Она же золотая и в постели, все понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь - о-го-го!
- Давайте прямо сейчас устроим помолвку! - воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Черт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх!
Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул:
- Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту?
- Конечно, к женщине, - твердо отрубил Пахомыч. - А то, что она золотая, моя судьбина.
- Ну тогда другое дело, - сказал я. - А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться?
- Как то есть? - спросил старпом.
- Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки.
- Как то есть? - туго проворотил Пахомыч.
- Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка?
- И ласкать, - смутилось симпатичное и доверчивое дитя.
- Как же так? - сказал старпом. - Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик?
- Как то есть? - спросила теперь Лиза. - Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?
- Да вот хоть мизинчик.
- Мой мизинчик? Зачем?
- Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!
- Боже мой! - воскликнула Лиза. - Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!
И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:
- Стой, Лиза! Стой!
Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.
- Пойдем скорей со мной, Лиза, - нагло сказал я.
Иди, я буду только любоваться.
- А еще что? - спросила она капризно, вздернув губку.
- И ласкать, деточка. Конечно, еще и ласкать.
Глава ХСII. Золотая любовь
И тут такое началось! Такое!
Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймет! Я оробел страшно, а тут еще она сорвала платье - светопреставление!
Как быть???
Нет, не надо!
Ладно, я поехал на Таганку!
Нашатыря!
Все это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.
Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечен и потрясен ею, и небрежно так вел себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.
Разрезала, налила.
Вы думаете, это все моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Су-ер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.
Я только сказал:
- Прикройся, неловко.
И они правда глазели снизу на все эти ее золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к черту кофий, рухнул на колени и потащил ее с балкона внутрь спальни.
Спальни? Да! Это была спальня, черт меня подери!
И опять вышли на балкон - и снова вовнутрь.
И пошло - туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.
- Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? - говорила Лизушка. - Другим только и нравится факт, что я - золотая.
- Ну золотая и золотая, - зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно.
- Ты знаешь, - рассказывала Лиза, - они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале все шло хорошо, а после - бах! - кувалдой по затылку.
И она засмеялась.
- Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный - сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык - бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?
- Лиза, - сказал я, - ты - золотая, а я - простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.
- Ну ладно, передохни.
Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотесанная, лексикон, дурацкие манеры. Но все это - окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить - кого? Золотую женщину! Из золота!
Это же конец!
Саморасстрел!
- Я тебя люблю, - сказал я устало и искренне. - Просто так люблю, не за золото. - И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.
С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.
- Ты - редкий, редкий, редкий, - с упоением утешала меня Лиза. - Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.
- Что еще?
- Отломлю пальчик! Мизинчик!
И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.
- Стой, дура! - закричал я. - Не надо мизинца!
- Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывешь - возьми хоть мой мизинец!
- Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!
- Да ты на этот мизинец сто лет проживешь, а мне будет только приятно, что на МОИ.
- Не тронь мизинец! Иди ко мне!
На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:
- Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.
- И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?
- А что такого? - спросила Лиза. - Конечно, продашь.
В этот момент я снова сошел с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на нее и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у ее ног.
- Успокоился?
- Да, - равнодушно ответил я.
- Ну что? Ломать мизинец или нет?
- Что-что-что? Мизинец? Ты про это?
- Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?
- Девяносто шестой пробы? - спросил я. - Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко - ломай. Мне наплевать.
- Ну вот и все, - облегченно вздохнула Лизушка. - Все ясно.
- Что именно?
- Ты - такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, все-таки ты - редкость, я таких встречала двух или трех.
- Двух или трех?
- Сама не помню, - улыбнулась госпожа Золотарева.
- А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! прошептал я. - Пожалуйте мне топор!
- Какой топор?
- Вот тот! Что там в углу стоит!
Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на черном пне.
- Зачем тебе топор?
- Попрошу на "вы". Подставляйте свой мизинец.
- Рубить?! Золото?
- Ну не ломать же. Она заколебалась.
- Послушай, - сказала она, - надо тебе сказать самое главное. Мы золотые, пока живем, а как помрем - превращаемся в обычных людей. Неживых только.
- Эва, удивила, - сказал я. - Мы тоже, как помрем, в неживых превращаемся.
- Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь - он и рассыплется в прах.
Я прямо и не знал, что с ними делать, никак не давали леща дотаранить. Стал отводить удар.
- Вы знаете мою мечту? - спросил.
- Не знаем! -орут.
- Так вот, я мечтаю увидеть человека, который умнее меня. Понимаете?
- Да что такое, - орут. - Неуж такого нету?
- Не знаю, - говорю, - может, и есть. Мечтаю увидеть и поговорить, да все никак не встречаю... вот такая мечта...
- А Суер, - орут, - Выер?
- А если он умнее, пускай и надпись трактует.
- Тельняшка давно на мне, - ответил Суер, - а леща ел только ты, так что у тебя передо мной преимущество - съеденный лещ. На весах мудрости мы равны, но лещ перевешивает. Толкуй!
- Ну что ж, друзья, - сказал я откровенно, - смысл я, признаться, понял, еще когда вы леща искали и за пивом бегали, но отказаться от леща тоже не мог. Так вот вам, смысл этого стихотворения заключается в том, что СМЫСЛА НЕТ.
- Хреновина! Это не толкование! А как же ЛЕЩ?
- Нету смысла. Как вы сами видели, я и ПИЛ, и ЛЕЩА ел, и НАТЕЛЬНУЮ ВЕЩЬ вы мне сами подарили, я имел все, несмотря на призыв поэта не пить, а покупать. А насчет сундучка вот что: во-первых, это не сундучок, а вроде ларец, такие ларцы делали для богатых дам минувшего времени, открыть их можно было просто ноготком. У меня нету дамского ногтя, но есть рыбья кость. Попробуем, - и я взял обсосанное и сомкнутое с хребтинкой ребрышко леща и сунул в замочную скважинку.
Тыркнул, тыркнул - не получилось.
- Э-э-э-э, - заэкали на меня во главе с лоцманом, - какой фрак выискался, умней него нету, косточкой, дескать.
Я помочил кость в пиве - покарябал внутри, еще помочил, еще покорябал, и вдруг послышался звук "чок" - и полилась дивная музыка Моцарта и Беллини, прекраснейшая сюэрта, написанная для валиков на колокольчиках.
Под бемоли сюэрты крышка стала приоткрываться, и из глубины волшебного сундучка поднялись две изысканных фигуры.
Одна - в богатом халате, в красной феске с тюрбаном, другая - в клетчатых брюках, полосатой шляпе.
И фигуры, кланяясь друг другу, изысканно вдруг заговорили оказывается, в сундучке был спрятан органчик. Звуки их голосов я и вынужден записать здесь в виде короткой и благонравной пьески.
- Из дальних ли морей
Иль синих гор
Любезный ты вернулся, Никанор?
- Из Турции приехал я, Сергей,
Привез ушных
Серебряных серьгей.
- Где ж серьги те?
- Да вот они в ларьце,
Который формою похож на букву "Це".
- О, красота!
Диковина!
Неуж
Они послужат украшеньем уш?
- Весьма послужат!
Посмотри, мой друх,
Какая красота для женских ух!
Смотри, какие на серьгах замочки!
- С такою красотой,
Засунутою в мочки,
Они весьма нас будут соблазнять!
Тут Никанор поклонился, наклонился, нырнул куда-то в глубь сундучка и вынул серьгу.
О!
Изогнутая сдвоенным ребром василиска, выкованная из цельного куска перлоплатины, она удлиняла наш взгляд, частично выворачивая его наизнанку, потом укорачивала, а изнанку ставила ребром на подоконник.
Великолепные алпаты,
сапгиры и Гайдары,
чистейшей воды ахматы
украшали серьгу.
Матросы завороженно смотрели на это произведение искусства, слегка ослепленные блеском особо сверкающих розенталей.
- И это что? - спросил боцман. - Все?
- Не знаю, - сказал я. - Может, еще чего-нибудь достанет.
Но фигура Никанор больше ничего не доставала.
- И это все? - обиженно спрашивал Чугайло. - Одна серьга! А где же вторая?
- А вторая, - сказал капитан, - давно находится у вас в ухе, дорогой господин Чугайло.
Глава LXXXVIII. Остров Едореп
Чугайло запил.
Туго, гнусно, занудно, простецки и матерно.
Он прекрасно понял рассказ капитана про мужика и медведя в овсе, чудо в жизни боцмана совершилось, и больше никаких чудес он мог не ожидать. Серьга и кланяющиеся фигурки - вот и все, что уготовила ему судьба, он то и дело заводил их, слушал пьеску и пил, пил, пил. От бесконечного завода или от долгого пребывания в навозе фигурки стали сбиваться с проторенной поэтической дорожки, перевирали слова и один раз даже запели, обнявшись, "Отговорила роща золотая".
Матросы, не получившие с фигурок ни серьги, без боцманского тычка распустились, гнали самогонку из фальшборта, жизнь на судне пошла враскосяк.
Старпом, который жаждал сокровищ не менее других, как-то тоже опустил руки. Да и трудно было, конечно, ожидать, что под каким-то новым сараем лежит уже другой сундучок в навозе со второю серьгой специально для старпома. Так не бывает.
Пожалуй, только лоцман Кацман пребывал в нормальном расположении духа. Нюхом чувствуя нутро муссона, он все время приводил "Лавра" к разным островам с навозными сараями, но никто не выражал желания слезть на берег и копнуть.
- Копать под сараями никто не желает, сэр, - докладывал Кацман нашему капитану. - Но вот виднеется остров, на котором сами островитяне копают. Не желаете ли глянуть?
Капитан поглядел в трубу. Перед нами распространялся в океане остров, на котором видны были согбенные его жители. Выставив зады и согнув спины, короткими саперными лопатками они копали землю.
- Возможно, это и есть остров настоящих сокровищ, сэр, - предполагал Кацман. - Они решили просто перекопать остров вдоль и поперек в его поисках.
- Давай слезем для разнообразия, - предложил мне капитан. - Пройдемся хоть по бережку, порасспросим жителей.
С трудом раскачали мы старпома, чтоб он скомандовал нам гичку, лоцмана оставили за старшого и прибыли на остров с целью, как говорится, его открытия.
Как только мы вышли на берег, я почувствовал необъяснимое головокружение, перебои в сердце и тяжесть на плечах. Дыханье мое затруднилось, и, не в силах стоять, я пал на колени. Капитан немедленно опустился рядом. Так и получилось, что только лишь открыв остров, мы сразу стали на колени.
- В чем дело? - срывающимся голосом спросил меня Суер.
- А ни в чем, - ответствовал некий островитянин, проползая в этот момент мимо нас. - Вы на острове, где небо давит. Давит и мешает жить и работать.
Обливаясь липким потом, мы оглядели небо. Тяжелое, мутное, серое и живое, столбом стояло оно над островом и мерно, как пресс, раскачивалось вверх-вниз, вверх-вниз. Иногда давило так, что сердце останавливалось, иногда немного отпускало. До самой-самой земли оно почему-то не до-давливало, оставалась узкая щель, по которой и ползали островитяне.
- Здесь же невозможно жить, - сказал капитан.
- Возможно, - ответствовал некий островитянин, который почему-то от нас не отползал. - Хотя и очень, очень херово.
- А что делают ваши сограждане?
- Как чего делают? Репу копают.
- Репу?
- Ну да, репу. Картошку мы не содим, ее окучивать надо, а это без распрямления всей спины очень трудно. Так что - репу. Которые помоложе, покрепче - еще и турнепс.
- Ну, а, к примеру, морковь?
- Ч-ч-ч, - островитянин приложил палец к губам. - Запрещено. Цвет не тот.
- Кто же запрещает? - спросил наивно Суер-Выер.
- Там, - сказал островитянин и посмотрел куда-то на верх той щелочки, что оставалась между небом и землей.
- Но ведь не репой единой жив человек, - сказал Суер. - В эту щель вполне пролезет домашнее животное, ну скажем, овца, курица.
- Какая овца-курица? Черви дохнуть! - И он пополз дальше, волоча за собой сетку-авоську, в которой бултыхалась пара треснутых репин, обросших коростой.
- Постой, - сказал я. - Хочешь, мы тебя увезем отсюда? А то подохнешь здесь. Слышь? Здесь рядышком есть пара-другая островов, где и картошку можно. Даже яблоки растут! Подбросим на корабле!
- Да как же? У меня семья, дети, - и он кивнул в сторонку, где двое ребятишек весело смеялись, кидаясь друг в друга ботвой. Им было совершенно наплевать, давит небо или нет. Они даже подскакивали и колотили в небо кулачками, как в какую-то пыльную подушку.
- Возьмем и их, - сказал я. - Так ведь, капитан?
- Весь остров, конечно, не вывезти, - отвечал Суер, - но десяток человек возьмем. Только давайте, решайте быстрее, а то я совсем плох.
- Ладно, - сказал репоед. - Сейчас с бабой поговорю, с братьями.
Он отполз в средину острова, и там довольно скоро к нему наползли со всех сторон дети и братья. Они что-то там кричали, показывали на нас пальцем, один даже было вскочил, но тут же рухнул на колени.
- И картошка! И яблоки! - доносилось до нас. Потом они так же расползлись в разные стороны, очевидно, по своим репомерным участкам.
Приполз к нам и наш едореп.
- Спасибо, - говорит, - не поедем. Отказываемся.
- А что так?
- Родину покидать не хотим. Здесь родились, здесь уж и помрем. Да и какая там она, чужая-то картошка?
- Да ведь небо задавит.
- Может, отпустит, а? - сказал он с надеждой. И морковь разрешат? Нет, останусь. У вас табачку-то нет?
- Неужели при таком небе еще и курите? - спросил я.
- А куда денешься? - отвечал наш респондент. - И курим, и пьем, если, конечно, поднесут.
Мы оставили ему табаку, немного спирту и поползли обратно на "Лавра". За спиною слышался детский смех.
Ребятишки придумали новую игру. Они подпрыгивали и вцеплялись в небо изо всех сил и, немного покачавшись, с хохотом падали на землю.
Глава LXXXIX. Теплый вечерок в нашей уютной кают-компании
Вечером в кают-компании офицеры попробовали все-таки пареной репы, которую мы с капитаном привезли с острова Едореп.
Она была чуть горьковата, чуть сладковата, но полезный для пищеваренья, натуральный продукт. Давящее небо на самое репу вящего влиянья, как видно, особо не оказывало. Репа осталась репой.
- Ре-па, - сказал старпом, брезгливо отодвигая поданный ему стюардом прибор.
- Не золото, - подтвердил Суер, явно обеспокоенный душевным состоянием старшего помощника. - Мда-с. Не понимаю, с чего Чугайло запил? У него в одной серьге столько драгоценных камней, что на них можно всего "Лавра Георгиевича" закупить.
Неосторожные слова сэра, высказанные во время поедания репы, каким-то образом доползли до боцмана. И пока мы утомленно доедали подзолистый корнеплод, боцман постучался с просьбою войти.
- Пусть, - сказал капитан, и Чугайло с огромным лицом, одетым будто в багрово-черный комбинезон, явился перед нами.
- Позвольте вас спросить, сэр, - начал он, поражая воздух полною таблицей перегаров. - Эта серьга стоит больших денег?
- Возможно.
- А могу ли я на эти деньги купить "Лавра Георгиевича"?
- Возможно.
- Ну так вот, я покупаю. Даю за него три камушка из серьги, вот эти две берии и борух-топаз.
И боцман вынул из кармана носовой платок, в который были завернуты выковырянные из серьги камни.
- Но "Лавр" не продается.
- Как не продается? Вы сами говорили, сэр!
- Я сказал, что вы могли бы купить, но я не хозяин фрегата, я только капитан.
- А кто же хозяин? - И боцман посмотрел на меня. Да-а-а... Все матросы, конечно, замечали, что я занимаю
особое положение на борту. Плавал я вольно, без цели и без погон, но стоял на довольствии как офицер, и некоторые даже думали, что я сын хозяина, сват или брат. Но хозяина я даже лично не знал, ничего о нем не слышал и только догадывался, кто это. А меня сэр Суер-Выер принял на борт просто как старого приятеля.
- Поплаваешь, - говорил он. - Глядишь, чего-нибудь и напишешь.
Мадам Френкель я навязал ему только с одной целью, чтоб она куталась в свое одеяло. Ну, нравилось мне это.
Вот и все.
Остальной экипаж в основном набирал старпом, который в этот момент и встал из-за стола.
- Я не знаю, кто хозяин "Лавра", - медленно, закатив кадык, начал он, но я знаю, КТО хозяин НА "ЛАВРЕ"! Здесь ХОЗЯИН - Я!!! Надо мной только БОГ и КАПИТАН! Вон отсюда, скотина! - И он изо всей силы влепил боцману оплеуху своей белоснежной старпомовской перчаткой. - А если завтра не продерешь свиное рыло - вместе с бериями и серьгами - за борт! Ядро вместо якоря! В мешке или без мешка - вот единственный вопрос, который я обдумаю за ночь! И не думай, что я буду искать чугунное ядро, как ты, кнур, искал лопату!
Старпом схватил большую берию и с треском, как тарантула, раздавил ее каблуком.
Боцман, ловя раскорякой оставшиеся камушки, вывалился из компании нашей кают.
- Репы старпому! - скомандовал Суер, и стюард с отвращением подал Пахомычу пареный жюльен.
Не успел старпом притронуться к потошнице, дверь снова распахнулась, и Чугайло явился с перекошенным похмельным . фартуком на морде:
- Сэр-сзр-сэр! Там - остров! А на нем - баба! Золотая!
Глава ХС. Князь и Лизушка
По пляжу кипарисового островка прогуливалась барышня в платье стиля "кринолин", в муслимовой шляпке без вуалетки, под зонтиком и без собачки.
И шляпка, и отсутствующая собачка, и зонтик были сделаны из натуральных веществ, а вот части дамского тела блестели, как хорошо надраенное обручальное кольцо девяносто шестой пробы. Все эти ее плечи, перси, ланиты, уста и флюсы вспыхивали в тени кипарисов.
- Латунь? - спросил для чего-то лоцман. - Или так загорела?
Навстречу барышне выскочил из-за фикуса милейший господин в креповом смокинге. Его голова сделана была, кажись, из чистого серебра.
Он подхватил барышню под руку, дал отсутствующей собачке пинка под зад, и они стали угощаться мороженым и фруктами, которые в изобилии оказались тут же, под тентами и в беседках. Заприметив фрегат, златолюди восхищенными знаками стали приглашать нас на берег.
Капитан мигнул старпому, старпом - лоцману, лоцман - мне, и я поставил точку в этом непродолжительном миганье. Мы мигом кинули лодку на тали и весело покатили к острову, размахивая флажками.
Капитан в кремовом кителе взлетел на песок, подбежал к барышне, чмокнул ручку. Она скинула книксен.
- Ну, где вы плавали, шалунишка? - спросила она, кокетливо хлопнув капитана веером по нашивкам. - В каких краях мочили якорек?
- Сударыня, сударыня! - заквохтал Суер-Выер - Мы чаще мочим яблоки. А это вот наш старпом, а вот и Кацман.
- А я Лизушка, - представилась барышня, - Золотарева. А это вот князь Серебряный.
Мы почему-то стали хохотать, обниматься с князем. Пахомыч подарил Лизушке сушеный игрек, Кацман добавил икс.
- Как приятно, господа! - восклицал князь Серебряный. - Как приятно, что "Лавр Георгиевич" навестил нас! В мире нас знают, помнят, но навещают редко. И те, кто побывал раз, обратно не возвращаются.
- Почему же? - спросил капитан.
- Поймите, сэр, - пояснял князь, - мы не совсем обычные люди, мы ведь имеем злато-серебряное тело. А это очень трудно во многих смыслах.
- В каких же смыслах? - серьезно спросил старпом.
- Да вот взять хоть Лизушку Золотареву, ведь она же весит три тонны! хохотнул князь.
- Лгунишка! - засмеялась и Лиза, хлопнув князя мизинчиком по устам. Не три, а две с хвостиком.
- Две тонны чистого золота?! - потрясение спросил Пахомыч.
- Да нет, - потупилась Лиза, - кое-какие детали серебряные.
- Это какие же?
- Ну, - покраснела Лизанька, - хоть вот ноготки.
Мне показалось очень и очень симпатичным, как она покраснела. Ну совершенно золотая, и вдруг - краснеет. Приятно, красиво и как-то правильно.
- У меня, конечно, куда меньше золота, - скромно заметил князь, - но есть все-таки кое-что и золотое! - И князь подмигнул Суеру-Выеру. - Вы меня поняли, капитан?! А? Ха-ха-ха! Из чистого золота! Поняли, что это? Ха-ха-ха!
- Ну конечно, понял, мой дорогой друг! - воскликнул Суер. - Конечно, понял! Это - ДУША!
И тут они с князем так стали дурачиться, что госпожа Золотарева предложила выпить шампанского. Оказывается, щичек шампанского "Новый Свет" зарыт был у них в песочке для специального охлаждения.
Выкопали ящичек, хлопнули парой пробок.
- Это - чудо! - восклицал Суер-Выер. - Я не раз выпивал в компании золотых людей! Но - в переносном смысле! А тут пью в прямом! Виват! Прозит! Цум воль! На здоровье!
- А надо быть золотым и в прямом, и в переносном! - объяснял князь. - У нас так полагается. Уж если ты золотой в прямом - будь любезен, стань золотым и в переносном. Тогда про тебя можно действительно сказать - золотой человек.
- Это - огромная редкость, - задумался сэр Суер-Выер. - На материке почти не встречаются золотые как в прямом, так и в переносном. Золотых в переносном - полно, но все они нищие до мозга костей. Только чуть разбогатеют - сразу переносное золото теряют.
- Свинец! - сказал князь. - Это - свинец. У нас такие сразу превращаются в свинец или уж в ртуть. Ха-ха-ха! Мы их так и зовем - свины и рты.
- Но иметь такую вот золотую жену - это же потрясающе! - воскликнул старпом. - Это же невероятное богатство!
- Пожалуйста! - захохотал князь Серебряный. - Вот наша Лизушка - она свободна! Вперед, старпом!
- А как же вы, князь? - смутился Пахомыч. - Я думал, что госпожа Золотарева - ваша, так сказать, герл-френд или, как там, - невеста?!
- Я? - удивился князь. - Да я же известный ветреник! Легкомысленник!
- Изменщик! - добавила Лизушка. - И баламут!
- То есть как? - сказал Пахомыч и впервые за всю историю нашего плаванья открыл свои прищуренные глаза. - Я мог бы жениться на госпоже Золотаревой?
- Ну а что такого-то? - хлопал шампанским князь Серебряный. - Это со всяким может случиться! Житейский вопрос! Попробуйте! Сделайте предложение! Смелей!
Глава XCI. Мизинчик
Лоцман, Суер да и я, признаться, как-то слегка удивились, что старпом обскакал нас на повороте. Не знаю уж, о чем думали мои приятели, меня же в глубине души интересовало, какие детали у госпожи серебряные. Серебро на золоте, прямо скажу, меня всегда волновало, возбуждало и поднимало. И я даже думал немного еще выпить и приступить к делу, а тут старпом, да еще с самыми серьезными намерениями. И ходит так индюком вокруг барышни, и делает английские развороты, перуанские обиходы.
- А что вы любите на завтрак? - спрашивает. - Овсянку или яйцо?
- Молоко с пирожным!
- Ах! Ах! Парное или снятое?
- Перламутровое!
Короче, через пару минут всем стало ясно, что Лизушка Золотарева готова вступить в брак с нашим старпомом, и Пахомыч смело мог готовить брачные чертоги, о которых давно уже мечтал.
Князь отвел нас немного в сторону, чтоб не мешать их церемониям, но я отошел не совсем, а так, наполовину.
- А это не опасно? - осторожно спрашивал князя Суер-Выер. - Не задавит ли в объятьях в прямом смысле слова?
- Да нет, что вы! - успокаивал князь. - Она же золотая и в постели, все понимает. Ну, для обычного человека, может, чуть прохладна поначалу, но если этот металл разогреешь - о-го-го!
- Давайте прямо сейчас устроим помолвку! - воскликнул старпом. Он так растерялся, так заторопился, что прямо засуетился. И его, в сущности, можно было понять: и баба хорошая, видно, что добродушная, и груда золота! Черт подери! И детали серебряные потом поглядеть! И-эх! Я не то что позавидовал, но к бабам неравнодушен, особенно к золотым. Эх!
Объявили помолвку. Шампанское! Спичи! Соусы! Анахореты в сметане! Я не удержался да и ляпнул:
- Не пойму, что это: любовь к женщине или к золоту?
- Конечно, к женщине, - твердо отрубил Пахомыч. - А то, что она золотая, моя судьбина.
- Ну тогда другое дело, - сказал я. - А то я думаю, на кой старпому столько золота, если он не может им воспользоваться?
- Как то есть? - спросил старпом.
- Но ведь вы не сможете перевести это золото в деньги, ничего не сможете на это золото купить, даже бутылку водки.
- Как то есть? - туго проворотил Пахомыч.
- Ну а так. Вы можете это золото только иметь и на него глядеть. Правильно я думаю, Лизушка?
- И ласкать, - смутилось симпатичное и доверчивое дитя.
- Как же так? - сказал старпом. - Неужели для своего любимого мужа ты не отломишь пальчик?
- Как то есть? - спросила теперь Лиза. - Пальчик?! Отломить?! Какой пальчик?
- Да вот хоть мизинчик.
- Мой мизинчик? Зачем?
- Ну, чтоб жить по-человечески: молоко перламутровое, ананасы, костюм, брюки!
- Боже мой! - воскликнула Лиза. - Я должна отломить пальчик, чтоб ты портки себе, старая галоша, покупал! Ах ты, дерьмо вшивое, проститутка, ведро оцинкованное!
И она уже размахнулась, чтоб дать старпому оплеуху, но я успел крикнуть:
- Стой, Лиза! Стой!
Думаю, что в этот момент я спас старпому жизнь, золотая плюха прикончила бы его на месте.
- Пойдем скорей со мной, Лиза, - нагло сказал я.
Иди, я буду только любоваться.
- А еще что? - спросила она капризно, вздернув губку.
- И ласкать, деточка. Конечно, еще и ласкать.
Глава ХСII. Золотая любовь
И тут такое началось! Такое!
Ну, тот, кто ласкал золотых женщин, меня поймет! Я оробел страшно, а тут еще она сорвала платье - светопреставление!
Как быть???
Нет, не надо!
Ладно, я поехал на Таганку!
Нашатыря!
Все это, прямо скажу, происходило в каком-то замке, в который она меня утащила. Я уже потом вышел на балкон, чтоб выпить кофий, и увидел своих друзей, стоящих там вдали около шампанского.
Хорошая, скромная девушка, ничего особенного, но золотая. И серебряные детали меня потрясли до глубины души. Дурацкая гордость, мне почему-то не хотелось показать, насколько я увлечен и потрясен ею, и небрежно так вел себя, велел налить мне водки, разрезать помидор.
Разрезала, налила.
Вы думаете, это все моя фантазия? Да какая там фантазия! Правда! Чистейшая! И все эти острова! И Лиза! И Су-ер! И Пахомыч, который стоял там сейчас около уже остатков шампанского! Какая же это жуткая правда! Весь пергамент правда! Весь! До единого слова.
Я только сказал:
- Прикройся, неловко.
И они правда глазели снизу на все эти ее золотые и серебряные выкрутасы. И я глянул краем глаза, и снова бросил к черту кофий, рухнул на колени и потащил ее с балкона внутрь спальни.
Спальни? Да! Это была спальня, черт меня подери!
И опять вышли на балкон - и снова вовнутрь.
И пошло - туда-сюда, туда-сюда. Кофий остыл. В конце концов я вяло валялся в полубудуаре, искренне сожалея, что я не бесконечен. Она так разогрелась, что просто обжигала плечиком, только грудь серебряная (небольшая) оставалась прохладной.
- Неужели ты и вправду хочешь МЕНЯ? - говорила Лизушка. - Другим только и нравится факт, что я - золотая.
- Ну золотая и золотая, - зевнул я. Устал, скажу вам, невероятно.
- Ты знаешь, - рассказывала Лиза, - они так хотят золота, что один дурак даже кувалдой меня по затылку ударил. Вначале все шло хорошо, а после - бах! - кувалдой по затылку.
И она засмеялась.
- Но тут такой звон раздался, что не только князь Серебряный - сам золотой телец прискакал. Он сейчас уж здоровый бык - бодает направо и налево. Смеялись три дня!.. Не понимаю только, ты-то с чего меня полюбил? За что? Неужели искренне?
- Лиза, - сказал я, - ты - золотая, а я - простой человек, дай хоть передохнуть, отдышаться.
- Ну ладно, передохни.
Я приоткрыл глаза и вдруг снова открыл их. глянул на Лизушку. Боже мой! Я действительно, кажется, попал! Невероятная баба! Ну, конечно, золотая, неотесанная, лексикон, дурацкие манеры. Но все это - окружение, ил. Не может быть! Так плавать вольно всю жизнь! И вдруг полюбить - кого? Золотую женщину! Из золота!
Это же конец!
Саморасстрел!
- Я тебя люблю, - сказал я устало и искренне. - Просто так люблю, не за золото. - И я вдруг разрыдался отчаянно и безвозвратно.
С кошмарной ясностью я увидел, что мы несовместимы.
- Ты - редкий, редкий, редкий, - с упоением утешала меня Лиза. - Никто меня не ласкал так, как ты. Я люблю тебя. И только для тебя я ЭТО СДЕЛАЮ.
- Что еще?
- Отломлю пальчик! Мизинчик!
И она схватила свой мизинец и отвела его назад с такой золотой силой, что он действительно мог вот-вот отломиться.
- Стой, дура! - закричал я. - Не надо мизинца!
- Нет, нет, отломлю! Я знаю, что ты уедешь, ускачешь, умчишься, уплывешь - возьми хоть мой мизинец!
- Не ломай же! Умоляю! Не надо мне!
- Да ты на этот мизинец сто лет проживешь, а мне будет только приятно, что на МОИ.
- Не тронь мизинец! Иди ко мне!
На некоторое время разговоры про мизинец я замял, но она снова и снова твердила:
- Отломлю, чтоб ты стал богатым. Ясно, что на острове ты не останешься.
- И ты думаешь, что я смогу продать твой мизинец?
- А что такого? - спросила Лиза. - Конечно, продашь.
В этот момент я снова сошел с ума, как давеча на острове нищих. Я кинулся на нее и стал молотить золотое и прекрасное лицо своими бедными кулаками. Я бил и бил, и только кровь лилась из моих костяшек. Потом упал у ее ног.
- Успокоился?
- Да, - равнодушно ответил я.
- Ну что? Ломать мизинец или нет?
- Что-что-что? Мизинец? Ты про это?
- Ну да, про мой мизинец золотой. Ломать или нет?
- Девяносто шестой пробы? - спросил я. - Хрен с ним, с мизинцем. Не жалко - ломай. Мне наплевать.
- Ну вот и все, - облегченно вздохнула Лизушка. - Все ясно.
- Что именно?
- Ты - такой же, как все. Можешь и кувалдой по башке. Ладно, отломлю тебе мизинчик, все-таки ты - редкость, я таких встречала двух или трех.
- Двух или трех?
- Сама не помню, - улыбнулась госпожа Золотарева.
- А мне бы хотелось точно знать, сколько вы ТАКИХ встречали! прошептал я. - Пожалуйте мне топор!
- Какой топор?
- Вот тот! Что там в углу стоит!
Там, в углу замка, и вправду стоял красный топор на черном пне.
- Зачем тебе топор?
- Попрошу на "вы". Подставляйте свой мизинец.
- Рубить?! Золото?
- Ну не ломать же. Она заколебалась.
- Послушай, - сказала она, - надо тебе сказать самое главное. Мы золотые, пока живем, а как помрем - превращаемся в обычных людей. Неживых только.
- Эва, удивила, - сказал я. - Мы тоже, как помрем, в неживых превращаемся.
- Но с мизинцем ничего не получится. Это я тебя испытывала. Понимаешь? Его отрубишь - он и рассыплется в прах.