Кожевников Петр. Год Людоеда

   Потерпевшие (а как их теперь еще назовешь?) вели себя спокойно, но уверенно, встали вплотную к ошарашенному владельцу «пятерки» и, сунув руки в карманы, не мигая смотрели в его настороженные глаза. Тот из них, что поменьше (хотя тоже под два метра!) и отзывался в разговоре со вторым на кличку Весло, начал удивительно тихим и каким-то доверительным голосом объяснять Артуру его вину и очевидные последствия и вел свою речь столь убедительно, что Ревеню ничего не оставалось, как уныло соглашаться.
   Получалось, что Артур их непоправимо и — кто спорит! — незаслуженно подвел: они ведь как раз ехали оформлять продажу своей дорогостоящей (для Ревеня) машины. Но кто ж ее теперь в таком виде возьмет? А ведь люди-то уже рассчитывали на этот «мерс», да и задаток дали, который, кстати, уже истрачен. Теперь у покупателей сорвутся собственные планы, поскольку они не смогут поехать в нужное место на вишневой точиле и, соответственно, тоже попадут на деньги. Ты хоть понимаешь, земляк, сколько людей из-за твоего лихачества окажется перегружено никому не нужными головняками? А вишневый «мерзавец»-то ведь взят ими по доверке, и они за него полностью отвечают. Ты думаешь, владелец свою тачку в таком виде примет? Никогда! Значит, они ему должны вернуть полную стоимость машины плюс его комиссионные за возникшие заморочки. И сколько это на круг выходит? А всего-то было делов — грамотно ездить!
   Второй крепыш, откликавшийся на прозвище Трейлер, все это время цедил ругательства, зажигательно хихикал и называл все более суровые суммы, поскольку выполнял, очевидно, роль живого калькулятора.
   Если проблема ДТП не будет решена сегодня, объяснил Весло, то завтра она затронет значительно более широкий круг лиц и, естественно, потребуется куда больше денег, чтобы добиться удовлетворяющего всех исхода. Даже не знаем, как тебе помочь.
   — Давайте вызовем ГАИ? — Ревень все-таки решился предложить, возможно, уже неуместное решение и, воспаряя от посетившей его наглости, не мог остановиться. — Пусть будет как положено. Если менты решат, что я виноват, — подавайте на меня в суд, а на суде определят, сколько я вам должен.
   После этих слов бугаи посмотрели на Артура, как на мертвеца, сунули ему в руки документы на «мерс» и ключи от зажигания и собрались уходить: все, друг, прощай! Считай, что ты сам себе подписал приговор. Да почему же так?! Да потому, что какой же уважающий себя затусованный пацан, а тем более в понятиях, станет обращаться в ментуру? Ты хоть представляешь себе, как тебя вместе с семьей увезут в лабораторию и сколько времени там над вами будут изгиляться?
   Артур понял, что попал в дурацкое положение, при котором вынужден просить о защите и помощи тех, кто его, собственного говоря, и подставил. Он попытался их остановить — они вроде бы согласились — и спросил: как бы они посоветовали ему правильно поступить?
   Расклад обладателей «мерса» получался чуть ли не более выгодным для Ревеня, чем для них самих. Оказывается, у одного из них есть дальняя очень древняя родственница, которая имеет достойный дом в области. А вдруг ему удастся уговорить ее перебраться в город? Если да, то они смогут перевезти Ревеня с семьей на ее участок, а их квартиру предложить хозяину «трехсотого», который, чем черт не шутит, возможно, и согласится на такой вариант. Ну а что тебе, мужик, в области не пожить? Там — экология, грибы-ягоды, рыбалка. Стрелять умеешь? Будешь охотиться. Да мы тебе и ружье дадим, и сами на охоту будем приезжать. Давай соглашайся, это последнее, что мы тебе можем предложить.
   Рассуждая о своей ситуации, Ревень пытался ответить на вопрос: что может определить его решение, которое он вроде бы еще вправе принять, — здравый смысл или страх перед бандитами? Если бы они не собирались ему ничего отдавать взамен квартиры, то наверняка и не предлагали бы, а увезли в лес и там зверски замучили. Но они же предлагают обмен? Или это коварный обман?..

Глава 18. Шея

   Пытаясь понять, что заставляет меня заниматься этим делом, я неизменно захожу в тупик, упираюсь в непроходимость мыслей и обстоятельств, теряюсь в комбинациях чувств и воспоминаний. Пишу «заставляет», потому что разве совершил бы я хоть раз то, что совершил, имея волю противиться силе, направляющей меня по одному-единственному пути, любые отклонения от которого — обман, ловушка, чтобы еще раз доказать мне: не покориться — невозможно! Так, сдерживая свои движения в направлении к ужасному результату, оказывается, я лишь разжигаю в себе огонь, который брался затушить. И наоборот — якобы поддаваясь пороку, чтобы в последний момент вывернуть шею из его петли, я на самом деле нарушаю баланс в пользу своего уродства настолько, что выровнять его оказывается невозможно, и я качусь по ледяному склону, замирая от радости скольжения (какой это восторг!), страшась разбиться о неизвестность там, в черноте ночи, над изменчивым перламутром озера моей гибели (гибель — она так нежданна, так неизбежна! — не жду ее, знаю — для нее уже выбрано безвестное мне время). Не имея сил и ловкости удержаться (за что?), тем более, что чем дальше, тем больше скорость, и то, что могло задержать, спасти, осталось за спиной, а то, что встречается на пути, — бессильно помочь мне остановить падение.
   Я полюбил прогулки, преодолевая порой значительные расстояния. Пока я иду, я некоторым образом покидаю свою оболочку, переносясь в самые неожиданные места. Оттого, думаю, вид мой несколько странен, и оттого я не замечаю порой встреченного знакомого.
   Шея (ах, эта тонкая, дивная, точеная, как мрамор, непревзойденная, в сравнении с другими участками тела, юная шея!) пленит меня. Я — бессилен. Она — нечто обособленное от человека, пребывающее уже словно бы вне его, имеющее свой пульс (как бьется он под руками!), лишающее меня всем совершенством своим, желанностью последних сил. Я немею, рассыпаюсь, как шарики ртути, с тем чтобы внезапно соединиться вновь в шар, ком, орех, ядро. Не знаю, не жду, когда произойдет превращение мое, когда дьявол заставит меня наброситься на ангела, но, преобразившись, выполняю предначертанное.
   Красота. Нежность. Недосягаемость. Непостижимость. Мечта. Фантазия. Реальность. Где я? Шея, шея, шея! Что?! Это — все? Раскаяние. Бегство.
   Когда жертва моя (труп, произнеси: труп!) неподвижна — не всхлипывает, не стонет (я знаю, что не издаст ни звука, но вслушиваюсь) — и положение ее таково, что я не вижу лица, я обязательно загляну в него, хотя знаю, что оно потом будет сниться мне, являясь в кошмарах. Затем я обхвачу руками остуженную смертью голову и зарыдаю, сотрясаясь и доводя себя до исступления, до помутнения рассудка, а после отпущу голову и удалюсь, повторяя: «Так лучше… Так лучше…»

Глава 19. Ночная разборка

   Соскочив с борта тонущей подводной лодки на набережную, Саша и Ваня, схватив за руки Наташку, не сговариваясь и не оглядываясь, словно наперегонки, метнулись к припаркованной белой «девятке». Ребята успели заметить лишь то, что причиной катастрофы стал корабль-ресторан «Норд», на всех парусах впилившийся в борт дремавшей на швартовых «Косатке».
   Кумиров-младший, кажется, еще никогда не запускал двигатель столь быстро. К месту столкновения откуда-то уже мчались, оповещая о себе сиренами, машины врачей и пожарных, а из отделения милиции, расположенного почти напротив протараненного ресторана, выскакивали милиционеры.
   Недавние посетители заведения и ночные прохожие толпились на набережной, глазея на эффектное представление.
   Саша направил машину к мосту Лейтенанта Шмидта, который, по счастью, уже оказался сведен. С моста он повернул направо по набережной, еще недавно носившей имя Красного Флота, а нынче переименованной в Английскую.
   Промчавшись вдоль Невы, Кумиров повернул влево, пронесся через мост, еще раз свернул направо, еще раз налево и вновь направо, где, запрыгав по неухоженной набережной, заподозрил, что пассажиры автомобиля, который неотвязно следует за ними от самого ресторана, вряд ли хотят им пожелать спокойной ночи.
   Через мгновение машина, а ею оказалась помятая «бээмвуха», обошла «Ниву» слева и отчаянно подрезала ей путь, нагло подставив правое переднее крыло, уже травмированное — при исполнении, как видно, подобного маневра. Лица пассажиров за тонированными стеклами были неразличимы, но вот стекла приспустились, и ребята увидели ряхи своих недавних супостатов из плавучего и, наверное, уже затонувшего ресторана. Лица братков расплывались в улыбках — встреча явно обещала им какие-то удовольствия.
   Саша лихорадочно перебирал различные варианты своего дальнейшего поведения. Можно заблокировать двери и ни при каких обстоятельствах не покидать машину, а самому вызвать по трубке милицию или службу безопасности из отцовской фирмы, при этом надеясь, что их не взорвут или не выволокут через разбитые стекла. Можно попытаться убежать, но если догонят, то чем все это может окончиться? Ваня в это время что-то быстро начеркал на сигаретной пачке и сунул ее Кумирову.
   — Вылазьте, петушки, базар есть! — Слизняк покачивал из стороны в сторону головой, производя впечатление пьяного, из последних сил борющегося с алкогольной дремой.
   — Что вам надо? — Саша отпрянул внутрь салона. — Вы же человека зарезали! Уезжайте, пока вас не повинтили!
   — Ты, сосок, за нас не переживай! — Хомут говорил мягким, каким-то перинным голосом. — Вы хоть въезжаете, на кого руку подняли?
   — Вылазьте из точила, а то мы вас в салоне на ремни порежем! — Тесак довольно приветливо заглянул внутрь машины.
   Молодые люди вышли на мостовую. Вслед за ними предстала перед бандитами и Наташа. Тесак смерил Бросову взглядом:
   — Прыгай в машину, сейчас отрабатывать будешь!
   — Это моя девушка! — слишком громко для ночного города воскликнул Кумиров. — Оставьте ее в покое. С нами разбирайтесь!
   Не успели Сашины слова растаять в туманном воздухе, как Хомут резко хлестнул его по щеке — хлестнул вроде бы небрежно, но юноша от этого удара провернулся вокруг своей оси и, приложившись спиной о корпус «Нивы», упал на асфальт. После этого Наташа покорно поместилась в «БМВ».
   — Запорю, гады! — закричал вдруг Ваня и направил на Хомута, как самого мощного из всей банды, длинную отвертку.
   — Сказал — делай! — Хомут вперевалку подошел к Ремневу. — Ну что, сопля гребаная, слабо? Да ты сам, как кровь увидишь, от страха обоссышься!
   Ваня представил себе, что же произойдет, если он действительно пырнет этого гиганта? Да ему это как слону дробина — такого надо ломом таранить! А дальше? Они его убьют? Наверняка. Юноша опустил отвертку и тотчас получил удар по уху, от которого только что спикировал на асфальт его друг. Ремнев провалился в никуда, а когда очухался, то увидел перед собой радостное лицо Слизняка.
   — Ты, гондон, за свой гнилой базар тоже с нами поедешь, заложником будешь! — Бандит потряс перед лицом Ремнева кулаком, который вдруг бросил вперед и ударил юношу по губам, отчего те лопнули, и Ваня ощутил во рту соленый вкус крови.
   Саша тоже пришел в себя и со страхом смотрел на бандитов. Тесак присел рядом с ним на корточки и дружески посмотрел в глаза:
   — Бабу трахнем и выкинем, а кореша твоего прибережем, пока ты нам пять тонн баксов не притаранишь. Негде взять: точило продай, почку сними — врачами обеспечим. Думай, голова! Ждем сутки, предел — еще двенадцать часов. Потом включаем счетчик. Дернешься в ментуру — кончим всех! Вот тебе визитка: по этому адресу привезешь бабки и получишь своего дружбана: мы пока, так и быть, потерпим.
   Кумиров был готов умереть со стыда, но его охватила столь непосильная жуть перед этими злодеями, что даже чуть не прослабило. Больше он никогда не сможет посмотреть в глаза Наташке или пожать Ванькину лапу — все; он трус и подлец, и нет отныне на свете более ничтожного создания, чем Александр Кумиров. Но что же делать, как быть, если от ужаса весь трясешься и даже слова не можешь произнести: вот что значит столкнуться с настоящими хищниками! Саша жалко что-то промямлил и сел в машину.

* * *

   «БМВ» уже умчалась, а Кумиров был вес еще не в состоянии управлять машиной. Он решил покурить, чтобы успокоить нервы, сунул руку в карман, достал пачку «ЛМ» и вспомнил, что Ваня на ней что-то нацарапал. Саша зажег в салоне свет и стал вертеть пачку, на одной из поверхностей которой вскоре прочитал: «Софья Тарасовна Морошкина, милиционер, поможет». Далее следовали два телефона, очевидно рабочий и домашний.
   — Боже мой! — удивился и обрадовался Кумиров. — Да это же тетя Соня — одноклассница отца!

Глава 20. Последний трамвай

   — Циклоп, ты чего, сегодня ничего еще не жрал, что ли? — Махлаткин с нарочитым изумлением отпрянул от Нетакова, которого сам только что угостил сосиской в тесте, купленной в ларьке напротив метро «Пионерская». Задумав новую шутку, Коля доверительно шепнул жадно жующему Денису в его плотное, как оладья, ухо: — А ты в бандиты пойдешь?
   — Еды не будет — пойду, но чтобы на реальную работу — киллером хочу стать, авторитетом. — Нетаков продолжал есть, иногда осматривая выпечку, словно любуясь и запечатлевая ее вид на будущее голодное время.
   — Возьми-ка паспорт моей бабули, подержи у себя, мы потом за него денег попросим, когда она спохватится. — Махлаткин засмеялся и вытащил что-то из кармана. — Я с тобой поделюсь, и ты себе на эти деньги глаз стеклянный купишь, а то что ты как урод какой-то ходишь. Как ты в барыг целиться-то будешь? Один глаз закроешь. А второй вытек давно — смотри промахнешься, так денег не заплатят.
   Колька сунул Денису в карман брюк завернутый в целлофан документ и достал сигареты. Вообще, Махлаткин был и добрый, и злой: когда как. Многие из-за внезапных перемен в настроении считали его чокнутым и старались держаться подальше, потому что никогда не знали, чего от него в следующую секунду ожидать. Денис Нетаков обычно терпел Колькины выходки, потому что тот ему часто помогал: и едой, и куревом, и даже деньгами. Другое дело, каким путем Лохматка все это добывал: во всяком случае, Денису такой промысел не правился. А что касалось Колькиных шуток, хотя бы и над одноглазостью Дениса, то другие шутили еще злее, а Махлаткин, может быть, где-то и всерьез готов был помочь Нетакову поставить на место потерянного глаза какой-нибудь протез.
   Вот уже лет пять, как Денис стал Циклопом, а все вышло из-за его безнадзорности. Болтался как-то по линиям, когда Ленин с Шаманкой да с собутыльниками дома кровавую бойню устроили, ну его и заловили какие-то фраера и усыпили сонной тряпкой, а когда очухался на берегу Смоленки — что-то не так: ай, боль какая! А глаза-то и нету!
   — Хватит жрать, Циклоп, пошли к парку, а то опоздаем. — Колька сунул Денису в рот сигарету и пододвинулся вплотную, не вынимая своей сигареты изо рта. — Да не чешись ты, мудило, а то твои вши на меня перепрыгнут! Давай прикуривай, и айда!
   — Не, Колян, я сегодня — домой. Хочу завтра на заправке поработать, а то жрать совсем нечего. Если на метро не успею, так пешком доберусь. — Денис привычно затянулся и выпустил дым через расширившиеся ноздри. — Инспектор, ну эта, тетя Соня, говорит, вроде Ленина должны скоро выпустить: хоть он Шаманку и грохнул, а следов-то никаких не сыскать. Да ладно, ее все равно не воротишь: хоть с отцом поживу, а то так я вне закона на своей хате ночую.
   — Ну давай, Циклоп, греби! — Махлаткин протянул приятелю растопыренную пятерню. — А я пойду над ребятней поприкалываюсь, а потом, может, к Носорогу шлепнусь: он хоть накормит, а то у меня в кармане уже одна мелочевка.

* * *

   Ребята простились и разошлись в разные стороны: Нетаков направился к переходу через проспект, а Коля пошел к Удельнинскому парку, на ходу высматривая вдоль трамвайных путей знакомые контуры. Так уж повелось, что если ребята застревали на Комендантке, то каждый раз рассеивались между кольцом и двумя встречными остановками и бестолково гадали, с какой стороны может нынче появиться последний трамвай да где он остановится, если вообще соизволит это сделать. Фары могли озарить пространство под мостом — значит, транспорт движется со стороны Выборгского района от Светлановской площади. Свечение с противоположной стороны означало приближение состава из недр Приморского района. Впрочем, трамвай мог вынырнуть и от кольца, что располагалось напротив Удельнинского парка, посредине между метро «Пионерская» и железнодорожным мостом. Причем в этом случае транспорт мог уйти в любом из двух направлений.
   Чтобы наверняка перехватить трамвай, развозивший рабочих, ребята старались подойти к кольцу и уже здесь ожидать решения своей ночной участи. После опознания желанного состава ребятам еще надо было в нем очутиться. Тогда их цель была достигнута и они имели все основания надеяться провести ночь в салоне.
   Вагоновожатые, конечно, встречались разные, но многие допускали ребят к ночным странствиям по пустынному городу. Правда, если в салоне находились начальство, люди, жалевшие безнадзор, делали вид, что знать их не знают и даже сурово требовали покинуть вагон. Но это, к счастью, случалось довольно редко, и обычно, опознав своих старших друзей, дети могли дремать под скрип и мерное покачивание одинокого состава до самого утра.
   Сегодня ночью ребят собралось человек десять. Было довольно холодно, и они очень надеялись, что трамвай спасет их от необходимости мерзнуть в подвалах или дубеть от стужи в картонных коробках на рынке. Когда кто-то начинал ныть, что, мол, никакого трамвая уже не будет, Колька Махлаткин юморил и так высмеивал нытика, что тот сам начинал хохотать и высматривать долгожданный свет.
   Олег Ревень отчего-то был нынче грустный и молчаливый, курил и не реагировал на Колькины примочки. Правда, он оказался самым зорким и первым угадал появление трамвая.
   — Ребята, вон он! — закричал Олег и воткнул палец в темноту навстречу неопределенному мерцанию, обозначившемуся под железнодорожным мостом. — Надо его тормознуть!
   — У Ревуна глюки пошли! Смотри-ка, ты стал лучше Циклопа видеть! — Махлаткин захохотал и прижался к Любке Бросовой. — Слышь, Проводница, ты колесами не богата?
   — Давайте Мутанта на рельсы поставим — водила точно тормознет! — Никита Бросов схватил Костю Кумирова за воротник и потащил к насыпи.
   — Лохматка, ты сегодня, что, мало кайфа словил? — Люба с удивлением посмотрела на Колю.
   — Вы не буяньте, а то он не остановится! — Олег продолжал наблюдать за увеличивающимся световым пятном, ползущим по трамвайной линии.
   — Пусти, долбень! — Костя отчаянно махал руками и извивался, пытаясь освободиться из крепких рук Мертвеца, но тот с гоготом продолжал волочить его между рельсов.
   — Любка, улыбнись ему — он стопудово тормознет! — Махлаткин стал на шпалах дрыгать ногами и мять руками свои несуществующие груди. — Тоси-боси! Мужской балет!
   — Настя, ты меня уже задолбала! — Люба подбежала к Ремневой и рванула ее за рукав. Настя без всякого выражения на лице развернулась от резкого движения Бросовой и снова застыла. — Стой рядом, а то останешься здесь — тебя маньяки снасилуют или людоед сожрет! Никита, я ж тебе говорила, не давай ей столько колес — видишь, как ее заморозило!
   — Да она просто мужика хочет! — Бросов, не поворачиваясь к сестре, заканчивал расправу над Костей. Он сильно ударил Кумирова в живот — мальчик согнулся и захрипел. — И ни шагу отсюда, а то яйца оторву, если их у тебя еще в дурдоме не оторвали!
   — Да я ему их давно дверью отщемил и рыбкам скормил! — Махлаткин подскочил сзади и дал Косте хлесткого пинка. — Если трамвай мимо проскочит, давай его к рельсам привяжем, пусть ночует здесь, как партизан Герман!
   — Трамвай! Трамвай! — слились в хор детские голоса, перемежая мат с восторженными восклицаниями. — Сойдите с рельс, мудилы! Под колеса не упадите, мать вашу!
   Трамвай двигался сверху вниз и, вопреки чаяниям детей, набирал скорость. Огненный подсолнух света плыл словно бы впереди состава и, ослепив ребят, лишал их возможности разглядеть водителя за бликующим стеклом. Неужели он не остановится? Неужели водитель их не видит? Может быть, он очень устал? Может быть, пьяный? Может быть, заснул?
   — Дядя водитель, стой! Мужик! Алло! Не уезжай! — Детские осипшие, хрипловатые голоса аукались в ночном парке, их лица пристально вглядывались в уютно освещенное нутро салона, где сидели люди в оранжевой униформе. Кто-то спал, кто-то читал, кто-то показывал ребятам безымянный палец.
   Все еще не желая смириться со своей неудачей, ребята, кто как мог, побежали вслед за трамваем.
   На бегу, тяжело дыша, дети гадали о возможных причинах столь досадного облома: отказали тормоза, шутка, новый водитель? Они не могли долго гнаться за продинамившим их трамваем и уже метров через пятьдесят один за другим переходили на ходьбу. При этом большинство из них яростно материлось, совершенно не стесняясь друг друга, как это обычно делали их родители и близкие, друзья — почти все, с кем им выпала судьба жить и общаться.
   — Пошли в говнюшник! — крикнул, закуривая на ходу сигарету, Махлаткин. — Там хоть тепло — не околеем! Мутант, не дрейфь, мы тебя там в говне не утопим. Ты теперь — свой парень.
   — До чего я дура, что с вами, малолетками, сегодня связалась! — Люба продолжала толкать перед собой окаменевшую Настю. — Сейчас проголосую мотор и напрошусь к кому-нибудь на ночь или чтобы до центра подбросили, там кого-нибудь сниму. Не-а, я без Насти не поеду! Надо так сговориться, чтобы нас потом к маме Ангелине свезли.
   — К этой своднице? Сколько ты ей с каждого клиента отстегиваешь? — Никита хрипел и захлебывался кашлем: в детстве он страдал астмой и с тех пор совершенно не переносил бега.
   — А что за говнюшник? Чего там? — Кумиров, только сегодня попавший в компанию безнадзора, еще ни разу не был в знаменитом на всю Комендань прибежище детей и взрослых, оставшихся без крова. — Все гадят, что ли?
   — Да наподобие того — не продохнуть! — Ревень посмотрел на Костю и удивился, что может смущать это чудовище? Да нет, жалко его, конечно, к нему, в общем-то, и привыкнуть можно, но по первости от такой рожи можно на всю жизнь онеметь. — Не бзди, там главное, чтобы ты с кем-то был. Ну три-четыре пацана. Тогда — не страшно. А если один, так взрослые бомжары могут похитить и сожрать. Они там тоже тусуются. Ну чуть подальше. У них — свое логово, а у нас — свое.
   — Короче, Мутант, там — канализация. — Махлаткин оплел голову Кумирова клубами дыма и улыбнулся. — В люк спускаешься, под землю, трубу находишь, ложишься на нее, как на бабу, обнимаешь и спишь. Главное — тепло, не замерзнешь. Не подохнешь, понимаешь? А что тебе еще надо? А подохнешь, так мы тебя заспиртуем и в музей продадим. Вот бабок-то у нас будет!
   — Пацаны! Мы поехали! — Любка действительно остановила какой-то «жигуль», покумекала с водилой, запихнула в заднюю дверь Настю, сама устроилась впереди, хлопнула дверью и помахала оставшимся.
   Махлаткин развернулся в сторону отъезжающей машины ягодицами и издал громкий звук, похожий на стук дятла о ствол дерева. Ребят обдало угарным выхлопом, и они вразнобой заматерились.

Глава 21. Ситуация на Васильевском острове

   «Скорая» с воем помчалась по набережной вниз по Неве, свернула после Горного института направо, а на пересечении линии с Большим проспектом — налево.
   — В дежурную? — то ли спросил, то ли подумал Весовой, отметив про себя неприятный запах, пропитавший микроавтобус.
   — Да, — растянуто подтвердил паренек Павлухиных лет слова мужчины в морской форме. — Там хорошие хирурги.
   — А-а-а… — Стас издал неопределенный звук и посмотрел на своего юного коллегу, по-прежнему удивляясь про себя дурному запаху: не мертвецов же они здесь перевозят?
   — Станислав Егорович, это ведь — ерунда, правда? — спросил лежащий на носилках Павел.
   — Да, конечно, сынок. — Весовой сам не ожидал сорвавшегося с языка обращения. — Как разрезал, так и зашьют. Ну шрам останется. А что для мужчины шрам? Я полагаю, только заслуга. Правда?
   Интонация Стаса вызывала на разговор санитара, требовала от него поддержки.
   — В принципе — да, — согласился санитар.
   «Скорая» затормозила перед опущенным шлагбаумом. Тот, подрагивая, словно в замедленной съемке, поднялся градусов на сорок пять, машина въехала во двор, пересекла его и остановилась около отделения хирургии.
   — Я схожу за каталкой? — Санитар внимательно посмотрел на Стаса сонными глазами. — Или вы мне поможете занести вашего сына внутрь?
   — Я готов! — встрепенулся Стас, отключив все посторонние мысли. — Так же, как грузили?
   — Да. — Юноша отозвался затылком, поскольку уже покидал автобус. — Только в обратном порядке.
   Врач сразу устремился внутрь здания, а они выкатили носилки с еще более побледневшим Павлом наружу. Санитар встал впереди.
   — Хотите, донесем до лифта? — предложил санитар, и Стас отметил, что со спины уши молодого человека в халате похожи на очень большие глаза.
   — Конечно. Как вас зовут? — Весовой обратил внимание, что запах, замеченный им еще в машине, продолжает его преследовать и на улице. — Неужели так несет от этого заспанного санитара?
   — Борис, — представился впереди идущий и распахнул дверь в приемное отделение.