Страница:
Нам важно сохранить веру в людях, - объясняет еще один теоретик нового христианства. Он тоже молод, пришел из науки в священство и тоже многое знает. Однако веру нельзя сохранять, как сохраняют запасы нефти, угля и прочих природных богатств. Вера сохраняется не мирской предосторожностью, она сохраняется жертвой, т. е. делами веры, и ими она достигает совершенства (Иак. 2, 22). Он и это хорошо знает, и даже как-то неловко напоминать ему знакомые тексты. Но все-таки нужно напомнить. Вы - соль земли, вы - свет миру, - говорит Христос. Что будет с солью, если она потеряет силу? "Это не нам сказано, - говорит ученый священник спокойно, это сказано Апостолам". У него свое Евангелие - с поправкой на время.
Сейчас не время собирания смокв, и мы пока оделись листьями, как та смоковница, которая стала бесплодной. Ибо листья - тоже своеобразный плод. Листья - форма, одежда, но ими нельзя насытить, а Господь возалкал, когда подошел к смоковнице, Он хотел насытиться ее плодами.
Мы сохраним форму, богослужение, иконы, храмы. Мы будем крестить и отпевать. Пусть будет полухристианство, обновленчество, неохристианство, комфортное христианство. Как его ни назови, главное, чтобы оно было в безопасности. Плетью обуха не перешибешь. Благословите, Владыко, собрать с репейника смоквы!
Форма может стать поруганием смысла. Когда священнику Дмитрию Дудко за его показа-ния, в которых он утверждал, что у нас не было новомучеников, было разрешено Причастие, Чашу, по его рассказам, ему поднес следователь. Когда перед Ванкуверской международной религиозной конференцией нужно было предать гласности, что священник Глеб (Якунин) был причащен в лагере, к нему поехал секретарь митрополита Ювеналия. В другом случае другому священнику было отказано в разрешении поехать в ссылку - в то время не предвиделось международной конференции.
Как известно, компромисс со злом укрепляет зло, полуправда есть поругание правды, а полухристианство - поругание христианства. Это не подлежит человеческому суду. Это - не суд. Это спор с собой. Я сужу себя. Мне важно сейчас не только понять, но и раскрыть суть той духовности, которую я назвала сначала "перекосом в сознании", затем "ветхозаветной верой", затем - "сергианством". Неужели же были правы наши оппоненты? Их доводы мы слышали не раз на нашем пути поисков Церкви. Это - не Церковь, на ней нет благодати, ее епископы и священники в "порабощении у мира, они куплены..." - слышали мы десятки раз.
Вы куплены дорогою ценой; не делайтесь рабами человеков (I Кор. 7, 23), - предупреждает нас Апостол Павел.
Нет, это невозможно. Церковь - выше священников и епископов, она непогрешима в своей святости. Это человеческие немощи, мы все грешны, их надо покрыть любовью... - отвечали мы. Для нас невозможно отдать свою надежду. Если это не Церковь, где и как ее найти? И если бы она была в пустыне или в катакомбах, разве для нас была бы открыта ее дверь?
Мы не только спорим с теми, кто хочет забрать у нас найденное благо, мы не только разрываем с ними отношения, мы пишем об этом статьи, романы, мы защищаем нашу любовь к Церкви.
"Прежде чем делать, надо быть", - повторяю я в статье (посвященной защите Церкви) чье-то изречение. И эта статья войдет обвинением в приговор суда. Но что значит быть?
И когда мы узнаем, что мы уже есть, и что нам тогда делать? Сейчас не время собирания смокв. Господь в Евангелии от Луки (13, 6-9) рассказывает притчу, как хозяин виноградника решил срубить бесплодную смоковницу, ибо третий год не мог сыскать на ней плода, но виноградарь сказал ему: оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее.
Значит, время дано только на то, чтобы созрел плод. Дерево узнается по плодам его, - говорит Господь. Он не сразу проклинает, обрекая на бесплодие. Он ждет... Мы подождем, защищаю я свою Церковь.
Это спор с собой, я должна понять, откуда возник этот страх, тот мучительный ужас перед вратами ада.
У страха нет природы. Он рождается или в безбожной пустоте или в умозрительной философской вере.
Вера - не интуиция, а сознательное житие.
Надо родиться заново, родиться свыше, - говорит Господь Никодиму (Иоан. 3, 3), родиться огнем в тот мир, который реален, выйдя из того, что навязан миродержцем, князем мира сего, цель которого извратить сознание, подменить христианство неохристианством, лжехристианством, полухристианством, внушая ложную мысль о власти мира над человеком.
В христианстве не бытие определяет сознание, а сознание, вера определяют бытие. У первохристиан была другая картина мира, чем у нас. Члены первохристианской Церкви обладали сознанием, которое Отцы называют ведением, они знали мир иным, чем мы. Поэтому та истинная, раннехристианская апостольская церковь так далека от "исторических" христианских церквей.
Картина мира, утвердившаяся в нашем сознании, мешает вере, делая ее умозрительной, философской, подменяя ее интуицией. Поэтому при столкновении с вратами ада она становится бессильной. Это духовное бессилие - плод компромисса с миром. Слушай слово, народ мой: готовьтесь на брань, и среди бедствий будьте как пришельцы земли. Продающий пусть будет как собирающийся в бегство, и покупающий - как готовящийся на погибель; торгующий - как не ожидающий никакой прибыли, и строящий дом - как не надеющийся жить в нем (3 Езд. 16, 41-43).
У страха нет природы, он возникает в пустоте. Се, оставляется вам дом ваш пуст... (Мф. 23, 38).
Мир хотел уничтожить Бога, создавшего мир. Миродержец хотел убить Бога и научил предавать его. Он хотел уничтожить учеников Его и научил предавать их.
Он убивал их способами, которые превосходят человеческое разумение о жестокости. С них сдирали кожу, бросали лютым зверям, жгли в огне, рвали тела железными когтями, прибивали к крестам, влачили по земле, топили, расстреливали, усекали главы. Но чем больше их мучили за веру в Бога, тем сильней они верили в Него и любили Его. Это закон христианства, он дарован Богом, его никому не удавалось и не удается отменить.
Человек начал свидетельствовать о Боге и исповедовать веру в Него с той минуты, когда он осознал себя человеком. Это свидетельство мир хочет истребить, но те, кто занимается этим, обрекают себя на вечные муки, желая разрушить то, что создал Бог и что неразрушимо.
Мир хочет убить Церковь и в течение двадцати веков изобретает новые способы ее уничтожения. От жесточайших убийств он переходит к тончайшим сделкам и компро-миссам, для того чтобы подчинить себе Церковь. Он не хочет, чтобы Церковь была не от мира сего, он хочет, чтобы она жила по законам мира, по так называемым историческим законам. Но каким бы ни было время, христианство неисторично, оно не может меняться в истории, оно меняет историю. Такова наша вера, все прочее - от лукавого.
Духовная расслабленность как результат компромисса с миром - явление отнюдь не историческое, оно не является достоянием какой-либо исторической эпохи или какого-нибудь социального строя.
Обновленчество, или неохристианство, - не русская болезнь, ею Господь может поразить любую христианскую Церковь, в какой бы точке мира она ни находилась. То христианство, которое мы получаем в Откровении Бога человеку, превыше любой исторической, социальной и политической ситуации.
Христианство Христа не от мира сего, и та подлинная картина мира, которая открывается в Библии, не только далека от всех преходящих форм (исторической, социальной, политической и прочих) человеческой жизни в мире, но независима от них по существу и смыслу своему. Смысл бытия человека в этом мире - духовная борьба, в которой проявляется его свобода.
Истинное христианство никогда не борется ни с идеологией, ни с политикой мира сего, оно призвано свидетельствовать о Боге, пришедшем спасти погибшее.
Это свидетельство - жертва любви и жажда любви. Поэтому христианство не борется ни с политикой, ни с идеологией, ни с культурой. Но не потому, что оно пассивно, а потому, что превыше мира и его институтов. В этом его сила.
Эту силу мир хочет разрушить или расточить всегда, независимо от исторических и социальных форм, в которых протекает человеческое бытие.
Христианство не борется с миром, мир борется с ним.
Миродержец, диктующий человеку формы его общественного и личного устроения, преследует одну глобальную цель: заставить человека быть в порабощении у вещества этого мира, которое несет ему вечную смерть. Для этого он внушает человеку ненависть к Богу.
Это - роковая духовная борьба между Богом и дьяволом, и ей нет предела до тех пор, пока Бог дает жизнь миру. Мир есть поприще свободы, арена борьбы за падшую человеческую душу, за человеческое сознание.
Там, где нет гонений на веру, там нет веры. Значит, соль потеряла силу, значит, Церковь, открыв свои врата миру, утратила свою духовную силу. Это может быть присуще и демократи-ческим, и тоталитарным режимам. Миродержец, как это ни парадоксально, не хочет гонений на Церковь, ибо Церковь только крепнет в гонениях. Поэтому самое желанное для него компромисс с Церковью, он знает, что за компромисс с миром Господь поражает духовной немощью.
Но Церковь, которую воздвиг Господь на камне исповедания, неистребима. Она существует не только вне истории, она существует и вне географии. Она превыше конфессиональных разделений, наши перегородки, как сказал митрополит Филарет Московский о разделении католиков и православных, не достают до неба.
Мученики XX века, к какой бы из христианских Церквей они ни принадлежали, являются семенем Единой Соборной и Апостольской Церкви. Гонения на христианство в любой точке вселенной есть свидетельство истинности Церкви, свидетельство ее силы.
Церковь характеризуется не числом, она - малое стадо, не языком, на котором ведется богослужение, она есть Тело Христово.
В ветхозаветной Церкви форма стала поруганием смысла, явилась формальным поводом к убийству Бога. Но в ветхозаветной Церкви были Пророки, которых объявляли политическими преступниками и побивали камнями, были три отрока, отказавшиеся поклониться истукану, оставшиеся невредимыми в печи Вавилонской, Маккавеи, ревностью веры победившие невероятные мучения, и множество других свидетелей, исповедников и мучеников за веру. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства (Евр. 11, 38- 40).
В ветхозаветную Церковь была введена Матерь Божия, и там во святая святых она получила благую весть о том, что родит Спасителя мира. Туда она принесла своего Божественного Младенца, и там, в ветхозаветной Церкви, Его встретили Симеон Богоприимец и пророчица Анна. Значит, Бог, как сказал Апостол Павел, предусмотрел о нас нечто лучшее.
Он привел нас в нашу Церковь, странствующую по землям нашего земного отечества, политого кровью мучеников. Это - колодец, из которого пили наши отцы...
Но Иисус Христос сказал Самарянке, пришедшей к колодцу по воду: "Я дам тебе воду живую".
Ветхий Закон, по словам Апостола Павла, был "детоводителем ко Христу". Наша Церковь, куда мы пришли, стала для нас детоводителем, она поила нас из своего колодца.
Иисус сказал Самарянке: Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.
И женщина говорит ему: дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды... (Иоан. 4, 13-15).
ПРЕБЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПОКОЙ
Для того чтобы жить, надо умереть.
Если зерно, пав в землю, не умрет, оно не воскреснет и не даст никакого плода (Иоан. 12, 24).
Авраам получил Исаака, потому что занес над ним нож. Тот, кто поклоняется истукану, сгорает в печи Вавилонской, разжигаемой жрецами истукана.
Лежа спиной к своей сокамернице, спиной к "глазку", я запрещаю себе думать о моем нежно любимом внуке Филиппе, потому что я замечаю, что огонь в печи становится жарче, как только я вспоминаю о тех, кого люблю. "Для того, кто омертвел сердцем для своих близких, мертв стал дьявол" (преп. Исаак Сириянин).
Значит, я должна разлюбить все? Еще один виток в безумие.
Бог есть любовь, любовь завещана мне как единственное и как неоспоримое условие спасения моей души, и я должна перестать любить? Кто... не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей... а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником, - сказал Христос (Лк. 14, 26).
Я никогда не могла объяснить, что значат эти слова. Их объяснить невозможно, их надо прожить. Христианству невозможно научить, это иное устроение ума и сердца. Это - иная жизнь. Тайны открываются только смиренным. И если мы не смиряемся, то Господь смиряет нас.
"Как вам нравится у нас?" - спрашивает меня один из лефортовских начальников. Кто-то из нас безумен... "Тюрьма", - отвечаю я. "Вы еще не видели тюрьмы", - возражают мне.
Они гордятся своим порядком, чистотой, жестким регламентом, - понимаю я. Здесь чисто, меняют регулярно постельное белье, водят регулярно в баню, по первой просьбе является фельдшер, еда вполне прилична для тюрьмы.
Я вспоминаю своего знакомого эстонского писателя. Его жена была постоянно занята стиркой, глажкой, уборкой. Она буквально вылизывала свое жилище.
"Фрейд, - говорил он мне, посмеиваясь, - Фрейд объясняет сугубую чистоплотность желанием человека спрятать свою внутреннюю нечистоту". Вымещение внутреннего во внешнее.
Фрейд повторил по-своему сказанное в Евангелии: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).
Форма не только может стать поруганием смысла, форма может обнажить внутренний смысл. Лицемерие как сущность фарисейства всегда придает особое значение форме.
"Как вам нравится у нас?" Мне очень нравится ваша тюрьма.
По-видимому, это лучшая тюрьма в мире...
Мы сидим в гостиной у священника. Хозяин дома молчит, не подымает глаз на гостей, казалось бы, он не видит ничего и не слышит ничего.
Разговор идет все о том же: сейчас не время плодов. В гостях у священника его близкий родственник, в церковных кругах родственника почитают за известного богослова и знатока церковной словесности.
Он негодует против тех, кто думает иначе, кто полагает, что подлинное христианство неподвластно никаким обстоятельствам, кроме евангельских.
Он негодует против тех, кто сидит в тюрьме. Кто незаконно подвизается - тот не увенчивается, - твердит богослов на все возражения. Это фраза из послания Апостола Павла к Тимофею (II Тим. 2, 5). Речь в ней идет о том, что воин Христов, христианин, не должен связывать себя делами житейскими.
Богослов негодует против тех, кто сидит в тюрьме за христианство. Он уверен, что они "незаконно подвизаются"...
Все так красиво, чинно, так богато в этой гостиной, все так благолепно, так и кажется, что сейчас нас спросят:
"Как вам нравится у нас?"
Но вот форма трещит по швам, еще немного, и окрашенный гроб обнажит свое содержимое.
Мой соузник, мне хочется назвать его бретонским крестьянином (когда-то Пастер позавидо-вал вере бретонской крестьянки), только что отсидел свою ссылку, свой второй срок. Он - не бретонец, он - украинец, двадцать лет назад его впервые посадили за веру. С тех пор он в скитаниях вместе с семьей, у него шестеро детей... "Мне снится тюрьма, - говорит он тихо. Наверное, не миновать ее". Я говорю все то же: "Поберегите себя".
Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, - отвечает Господь Петру.
Бретонский крестьянин отвечает мне с кроткой улыбкой: "Ведь это блаженство". - "А дети? Дети?" - волнуюсь я. "А то Господь не знает..."
Тюрьма - это блаженство, говорит он.
"Как вам правится у нас?"
Я лежу спиной к моей сокамернице, спиной к "глазку". Я не знаю, откуда во мне возникает это незнакомое сочетание знакомых слов, но они все настойчивей звучат в моем уме.
"Как я хочу в Твой преблагословенный покой". Видно, ветер в печи был слишком стреми-тельным и жарким, и вот однажды на рассвете я впервые услышала эти слова, когда мой измученный ум, повторив бессчетное число раз бессмыслицу и ложь, атакующую мою душу на допросах, взмолился о покое...
Но что же такое преблагословенный покой? Начало? Исток пути? Предел пути? Царство Небесное? Но у Царства Божия нет предела. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! - взывает Господь. Приблизился преблагословенный покой Его. Он совсем близко - у моего сердца, у моего лица, он ближе воздуха, которым я дышу, им дышит мое сердце, он в моем сердце, вместившем глубины будущего века, и я жива еще потому, что мне дано время, чтобы войти туда...
Сними обувь, здесь земля святая. Здесь Господь. Здесь Его покой. Но войти туда можно с умом и сердцем, очищенным покаянием.
Мое путешествие начинается вновь. Каждый день - это отрезок пути. Я должна идти, я должна пройти этот путь.
Лефортовские коридоры стали короче.
Меня судят за "Надежду", меня спасает "Надежда". Я читаю ее. Я учу наизусть ее тексты. Это голос Церкви. Маленькие желтые книжечки станут судебным делом. Они лягут в казенные тюремные папки. Предание Церкви. Земная жизнь Пресвятой Богородицы. Описание ее чудот-ворных икон. Жития Святых. Проповеди святых Отцов. Духовные наставления священников. Письма новомучеников своим духовным чадам, мои статьи о необходимости проповеди христианства в культуре.
Почти десять лет напряженной работы, десять лет Христианского чтения, изучения духовного наследия Православной Церкви. Живая вода, обещанная Христом. Ее хотят заточить в казенные папки.
Их кладут передо мной на стол. Это - мое "дело", пришла пора его закрывать.
Я с жадностью читаю "дело", это - встреча с Церковью, с "Надеждой", с теми, кого я давно не видела, передо мной протоколы их допросов.
Я прощаюсь с книгами "Надежды". Увижу ли я их когда-нибудь?
Мое сердце, моя память должны вместить то, что хотят заточить в тюремные папки. Господь снова дарует мне Надежду, чтоб через нее спасти меня.
Я возвращаюсь в камеру после каждого свидания с моим "делом". "Что с вами? Почему вы радуетесь?" - недоумевают мои соседки по камере, теперь их двое, вторую поместили к нам недавно, она рассказывает ужасы, которые ожидают меня. "Вы умрете в лагере", - говорит она чуть ли не десять раз на день.
Страх рождается в пустоте. У него нет природы, он возникает в безводной пустыне, жажду-щей живой воды, обещанной Христом. Значит, в сердце, где Он хочет создать Себе обитель, не должно быть ни мгновения пустоты. Ибо, по Его слову, выметенная и чистая горница немедленно наполняется бесами, куда более свирепыми, чем те, которые только что были выметены оттуда. Ни одного мгновения безбожного бытия, ни одной минуты отдельного от Бога бытия...
Это невозможно заточить в тюремные папки, это невозможно забыть, это невозможно отнять. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - говорит Господь Своим ученикам. И они проверяют эту истину жизнью. Ибо я уверен, - говорит Апостол Павел, - что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 38-39).
Ни одного мига пустоты, ибо страх рождается в безбожной пустоте. У него ведь нет природы.
Это - начало пути. Как я хочу войти в Твой преблагословенный покой!
Но - это долгий путь, знаю я, чем больше моя жажда, тем отчетливей я понимаю свое ничтожество, свое недостоинство, свою "несовместимость" с теми, кто вошел и войдет в этот преблагословенный покой. Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих; посему Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой (Евр. 3, 10-11).
Лефортовские коридоры стали еще короче. Остается последний день прощания с "Надеждой". А потом - суд. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - повторяет мне Господь. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Иоан. 16, 33), - повторяет мне Господь.
"Я боюсь больше Бога, чем прокурора", - говорю я следователю, пугающему меня прокурором. Мне все равно, что будет на суде, меня ждет другой Суд.
Это был лес из лиц, без глаз, без ушей. Это был лес без леса.
Это был зал суда, в котором не было ни одного лица, знакомого мне, кроме лица моей дочери.
Этот лес был частью смертного потока вещества, он был частью больного смертью вещества.
И потому я не знаю, чем я дышала в этом лесу два дня. Господь сказал Своим ученикам, что, когда их повлекут в суды за имя Его, Он будет с ними.
Лес был как лес. В него вошел (только на второй день) Ф. Светов, он вошел в него, словно его втолкнули в ту самую клетку, о которой спрашивал его наш приятель: если ты христианин, то почему тебя до сих пор не сожрали львы?!
Он вошел в лес, полный чудищ, как входит в темень дитя, желающее вопреки темноте разглядеть окружающий его мир. Он вошел в этот лес, как слепой ребенок. Он увидел меня на скамье подсудимых и пошел ко мне. Но его остановили.
Это был лес без леса. И я вспомнила праздник Троицы. Храм, украшенный березами, лес, пришедший в храм, запахи леса, треск свечей, освещающих Божественные Лики...
Здравствуй, Господи, это Ты?
Почему они так боятся Тебя?
Как-то примерно за месяц до суда меня увели с прогулки к начальнику тюрьмы. Со мной некто хочет побеседовать, объяснил начальник. Мне все равно, кто это, и я спрашиваю его: "Социолог?" - "Ну да, социолог", - с готовностью подтверждает начальник.
Нам приносят кофе и сладости. Мой собеседник хочет угостить меня кофе. Но я не буду пить кофе и есть сладости. Я в тюрьме, меня привел на эту трапезу конвой.
"Социологу" неловко пить кофе одному, он почему-то волнуется, много курит. Разговор начинается с комплиментов. О, это известный "вежливый стиль" допросов, угроз, обещаний, лести и лжи...
Он начинает разговор с комплиментов "Надежде", затем объявляет, что он "православный язычник" (?!). Может быть, мне это покажется интересным?
Он долго и охотно говорит о Боге, спрашивает меня, какое из Посланий к Коринфянам святого Апостола Павла - первое или второе - мне больше нравится. Сразу видно "православ-ного язычника". Он говорит о Священном Писании, будто о кинофильме: какая серия вам больше нравится?
Комизм ситуации не сразу обнажает идею этого визита. "Социолог" настойчиво повторяет о своем, мягко сказать, неодобрительном отношении к хозяевам тюрьмы, но я перебиваю его. "Как вам нравится у нас?" - вспоминаю я.
Я говорю, что здесь чисто, прилично кормят, дают таблетки, газеты и лечат зубы. Мне это нравится. Мне не нравится, что каждые пять минут на женщин смотрят офицеры, даже тогда, когда смотреть не следует. "Да, да", "социолог" соглашается со мной. И опять комплименты в адрес моей статьи, вернее, ее отдельных мест.
"Социолог" бегает по кабинету и спрашивает меня: нет ли здесь записывающей аппарату-ры? Я, естественно, не могу этого знать. Он объясняет, что попал сюда "по блату", пишет книгу о религии, что не имеет ничего общего с хозяевами тюрьмы.
Я помню юношеские годы моего сына. Он - артист. В институте, в котором он учился, от студентов первого курса требовали множество этюдов "на память физических действий", так они назывались. Он показывал мне их, и мы смеялись, придумывая все новые "физические действия".
Этюд, в котором участвуем я и "социолог", задуман как серьезное действие, но комизм ситуации взрывает несостоятельность его сценария. "Социолог" каждую минуту вспоминает черта, я предупреждаю его: "Будьте осторожны, только вы вспомните о нем, и он тут как тут". Но наконец-то кое-что проясняется - "социолог" хочет меня "включить" в политику, он говорит мне что-то о ЦРУ, об американском президенте, еще о чем-то подобном...
Но ни я, ни "Надежда" не имеем никакого отношения к политике.*
* О целях его визита долго догадываться не пришлось. Николай Николаевич, как назвал себя "социолог", попавший "по блату" в Лефортовскую тюрьму КГБ, был автором книги "ЦРУ против СССР" и других, подобных ей. Н.Н.Яковлев принадлежит к числу журналистов, которые призываются карательными органами для того, чтобы оправдать их действия через средства массовой информации. Н.Н.Яковлев специализируется на фальшивках и клевете в адрес не только "преступников", судимых за религиозную деятельность, он специализируется на подделках и клевете, пригодных для оправдания фабрикации дел "узников совести". Так, в этой книге Н.Н.Яковлев, к примеру, утверждает, что меня наняло проповедовать Христа... ЦРУ. Н.Н.Яковлев, по-видимому, даже не потрудился согласовать свою клевету со следователем, составлявшим "уголовное дело "Надежды"", - в моем деле не упоминается ЦРУ. Между тем появление Яковлева в тюрьме было еще одной акцией гонителей "Надежды", цель которых была, как я писала, сломать мою душу и сжечь мою совесть. Посещал Н.Н.Яковлев в горьков-ской ссылке, надо думать, тоже "по блату", и академика А.Д.Сахарова, посещал после того, как в печати гнусно оклеветал жену Сахарова Е.Г.Боннэр.
Сейчас не время собирания смокв, и мы пока оделись листьями, как та смоковница, которая стала бесплодной. Ибо листья - тоже своеобразный плод. Листья - форма, одежда, но ими нельзя насытить, а Господь возалкал, когда подошел к смоковнице, Он хотел насытиться ее плодами.
Мы сохраним форму, богослужение, иконы, храмы. Мы будем крестить и отпевать. Пусть будет полухристианство, обновленчество, неохристианство, комфортное христианство. Как его ни назови, главное, чтобы оно было в безопасности. Плетью обуха не перешибешь. Благословите, Владыко, собрать с репейника смоквы!
Форма может стать поруганием смысла. Когда священнику Дмитрию Дудко за его показа-ния, в которых он утверждал, что у нас не было новомучеников, было разрешено Причастие, Чашу, по его рассказам, ему поднес следователь. Когда перед Ванкуверской международной религиозной конференцией нужно было предать гласности, что священник Глеб (Якунин) был причащен в лагере, к нему поехал секретарь митрополита Ювеналия. В другом случае другому священнику было отказано в разрешении поехать в ссылку - в то время не предвиделось международной конференции.
Как известно, компромисс со злом укрепляет зло, полуправда есть поругание правды, а полухристианство - поругание христианства. Это не подлежит человеческому суду. Это - не суд. Это спор с собой. Я сужу себя. Мне важно сейчас не только понять, но и раскрыть суть той духовности, которую я назвала сначала "перекосом в сознании", затем "ветхозаветной верой", затем - "сергианством". Неужели же были правы наши оппоненты? Их доводы мы слышали не раз на нашем пути поисков Церкви. Это - не Церковь, на ней нет благодати, ее епископы и священники в "порабощении у мира, они куплены..." - слышали мы десятки раз.
Вы куплены дорогою ценой; не делайтесь рабами человеков (I Кор. 7, 23), - предупреждает нас Апостол Павел.
Нет, это невозможно. Церковь - выше священников и епископов, она непогрешима в своей святости. Это человеческие немощи, мы все грешны, их надо покрыть любовью... - отвечали мы. Для нас невозможно отдать свою надежду. Если это не Церковь, где и как ее найти? И если бы она была в пустыне или в катакомбах, разве для нас была бы открыта ее дверь?
Мы не только спорим с теми, кто хочет забрать у нас найденное благо, мы не только разрываем с ними отношения, мы пишем об этом статьи, романы, мы защищаем нашу любовь к Церкви.
"Прежде чем делать, надо быть", - повторяю я в статье (посвященной защите Церкви) чье-то изречение. И эта статья войдет обвинением в приговор суда. Но что значит быть?
И когда мы узнаем, что мы уже есть, и что нам тогда делать? Сейчас не время собирания смокв. Господь в Евангелии от Луки (13, 6-9) рассказывает притчу, как хозяин виноградника решил срубить бесплодную смоковницу, ибо третий год не мог сыскать на ней плода, но виноградарь сказал ему: оставь ее и на этот год, пока я окопаю ее и обложу навозом, - не принесет ли плода; если же нет, то в следующий год срубишь ее.
Значит, время дано только на то, чтобы созрел плод. Дерево узнается по плодам его, - говорит Господь. Он не сразу проклинает, обрекая на бесплодие. Он ждет... Мы подождем, защищаю я свою Церковь.
Это спор с собой, я должна понять, откуда возник этот страх, тот мучительный ужас перед вратами ада.
У страха нет природы. Он рождается или в безбожной пустоте или в умозрительной философской вере.
Вера - не интуиция, а сознательное житие.
Надо родиться заново, родиться свыше, - говорит Господь Никодиму (Иоан. 3, 3), родиться огнем в тот мир, который реален, выйдя из того, что навязан миродержцем, князем мира сего, цель которого извратить сознание, подменить христианство неохристианством, лжехристианством, полухристианством, внушая ложную мысль о власти мира над человеком.
В христианстве не бытие определяет сознание, а сознание, вера определяют бытие. У первохристиан была другая картина мира, чем у нас. Члены первохристианской Церкви обладали сознанием, которое Отцы называют ведением, они знали мир иным, чем мы. Поэтому та истинная, раннехристианская апостольская церковь так далека от "исторических" христианских церквей.
Картина мира, утвердившаяся в нашем сознании, мешает вере, делая ее умозрительной, философской, подменяя ее интуицией. Поэтому при столкновении с вратами ада она становится бессильной. Это духовное бессилие - плод компромисса с миром. Слушай слово, народ мой: готовьтесь на брань, и среди бедствий будьте как пришельцы земли. Продающий пусть будет как собирающийся в бегство, и покупающий - как готовящийся на погибель; торгующий - как не ожидающий никакой прибыли, и строящий дом - как не надеющийся жить в нем (3 Езд. 16, 41-43).
У страха нет природы, он возникает в пустоте. Се, оставляется вам дом ваш пуст... (Мф. 23, 38).
Мир хотел уничтожить Бога, создавшего мир. Миродержец хотел убить Бога и научил предавать его. Он хотел уничтожить учеников Его и научил предавать их.
Он убивал их способами, которые превосходят человеческое разумение о жестокости. С них сдирали кожу, бросали лютым зверям, жгли в огне, рвали тела железными когтями, прибивали к крестам, влачили по земле, топили, расстреливали, усекали главы. Но чем больше их мучили за веру в Бога, тем сильней они верили в Него и любили Его. Это закон христианства, он дарован Богом, его никому не удавалось и не удается отменить.
Человек начал свидетельствовать о Боге и исповедовать веру в Него с той минуты, когда он осознал себя человеком. Это свидетельство мир хочет истребить, но те, кто занимается этим, обрекают себя на вечные муки, желая разрушить то, что создал Бог и что неразрушимо.
Мир хочет убить Церковь и в течение двадцати веков изобретает новые способы ее уничтожения. От жесточайших убийств он переходит к тончайшим сделкам и компро-миссам, для того чтобы подчинить себе Церковь. Он не хочет, чтобы Церковь была не от мира сего, он хочет, чтобы она жила по законам мира, по так называемым историческим законам. Но каким бы ни было время, христианство неисторично, оно не может меняться в истории, оно меняет историю. Такова наша вера, все прочее - от лукавого.
Духовная расслабленность как результат компромисса с миром - явление отнюдь не историческое, оно не является достоянием какой-либо исторической эпохи или какого-нибудь социального строя.
Обновленчество, или неохристианство, - не русская болезнь, ею Господь может поразить любую христианскую Церковь, в какой бы точке мира она ни находилась. То христианство, которое мы получаем в Откровении Бога человеку, превыше любой исторической, социальной и политической ситуации.
Христианство Христа не от мира сего, и та подлинная картина мира, которая открывается в Библии, не только далека от всех преходящих форм (исторической, социальной, политической и прочих) человеческой жизни в мире, но независима от них по существу и смыслу своему. Смысл бытия человека в этом мире - духовная борьба, в которой проявляется его свобода.
Истинное христианство никогда не борется ни с идеологией, ни с политикой мира сего, оно призвано свидетельствовать о Боге, пришедшем спасти погибшее.
Это свидетельство - жертва любви и жажда любви. Поэтому христианство не борется ни с политикой, ни с идеологией, ни с культурой. Но не потому, что оно пассивно, а потому, что превыше мира и его институтов. В этом его сила.
Эту силу мир хочет разрушить или расточить всегда, независимо от исторических и социальных форм, в которых протекает человеческое бытие.
Христианство не борется с миром, мир борется с ним.
Миродержец, диктующий человеку формы его общественного и личного устроения, преследует одну глобальную цель: заставить человека быть в порабощении у вещества этого мира, которое несет ему вечную смерть. Для этого он внушает человеку ненависть к Богу.
Это - роковая духовная борьба между Богом и дьяволом, и ей нет предела до тех пор, пока Бог дает жизнь миру. Мир есть поприще свободы, арена борьбы за падшую человеческую душу, за человеческое сознание.
Там, где нет гонений на веру, там нет веры. Значит, соль потеряла силу, значит, Церковь, открыв свои врата миру, утратила свою духовную силу. Это может быть присуще и демократи-ческим, и тоталитарным режимам. Миродержец, как это ни парадоксально, не хочет гонений на Церковь, ибо Церковь только крепнет в гонениях. Поэтому самое желанное для него компромисс с Церковью, он знает, что за компромисс с миром Господь поражает духовной немощью.
Но Церковь, которую воздвиг Господь на камне исповедания, неистребима. Она существует не только вне истории, она существует и вне географии. Она превыше конфессиональных разделений, наши перегородки, как сказал митрополит Филарет Московский о разделении католиков и православных, не достают до неба.
Мученики XX века, к какой бы из христианских Церквей они ни принадлежали, являются семенем Единой Соборной и Апостольской Церкви. Гонения на христианство в любой точке вселенной есть свидетельство истинности Церкви, свидетельство ее силы.
Церковь характеризуется не числом, она - малое стадо, не языком, на котором ведется богослужение, она есть Тело Христово.
В ветхозаветной Церкви форма стала поруганием смысла, явилась формальным поводом к убийству Бога. Но в ветхозаветной Церкви были Пророки, которых объявляли политическими преступниками и побивали камнями, были три отрока, отказавшиеся поклониться истукану, оставшиеся невредимыми в печи Вавилонской, Маккавеи, ревностью веры победившие невероятные мучения, и множество других свидетелей, исповедников и мучеников за веру. Те, которых весь мир не был достоин, скитались по пустыням и горам, по пещерам и ущельям земли. И все сии, свидетельствованные в вере, не получили обещанного, потому что Бог предусмотрел о нас нечто лучшее, дабы они не без нас достигли совершенства (Евр. 11, 38- 40).
В ветхозаветную Церковь была введена Матерь Божия, и там во святая святых она получила благую весть о том, что родит Спасителя мира. Туда она принесла своего Божественного Младенца, и там, в ветхозаветной Церкви, Его встретили Симеон Богоприимец и пророчица Анна. Значит, Бог, как сказал Апостол Павел, предусмотрел о нас нечто лучшее.
Он привел нас в нашу Церковь, странствующую по землям нашего земного отечества, политого кровью мучеников. Это - колодец, из которого пили наши отцы...
Но Иисус Христос сказал Самарянке, пришедшей к колодцу по воду: "Я дам тебе воду живую".
Ветхий Закон, по словам Апостола Павла, был "детоводителем ко Христу". Наша Церковь, куда мы пришли, стала для нас детоводителем, она поила нас из своего колодца.
Иисус сказал Самарянке: Всякий, пьющий воду сию, возжаждет опять, а кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную.
И женщина говорит ему: дай мне этой воды, чтобы мне не иметь жажды... (Иоан. 4, 13-15).
ПРЕБЛАГОСЛОВЕННЫЙ ПОКОЙ
Для того чтобы жить, надо умереть.
Если зерно, пав в землю, не умрет, оно не воскреснет и не даст никакого плода (Иоан. 12, 24).
Авраам получил Исаака, потому что занес над ним нож. Тот, кто поклоняется истукану, сгорает в печи Вавилонской, разжигаемой жрецами истукана.
Лежа спиной к своей сокамернице, спиной к "глазку", я запрещаю себе думать о моем нежно любимом внуке Филиппе, потому что я замечаю, что огонь в печи становится жарче, как только я вспоминаю о тех, кого люблю. "Для того, кто омертвел сердцем для своих близких, мертв стал дьявол" (преп. Исаак Сириянин).
Значит, я должна разлюбить все? Еще один виток в безумие.
Бог есть любовь, любовь завещана мне как единственное и как неоспоримое условие спасения моей души, и я должна перестать любить? Кто... не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей... а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником, - сказал Христос (Лк. 14, 26).
Я никогда не могла объяснить, что значат эти слова. Их объяснить невозможно, их надо прожить. Христианству невозможно научить, это иное устроение ума и сердца. Это - иная жизнь. Тайны открываются только смиренным. И если мы не смиряемся, то Господь смиряет нас.
"Как вам нравится у нас?" - спрашивает меня один из лефортовских начальников. Кто-то из нас безумен... "Тюрьма", - отвечаю я. "Вы еще не видели тюрьмы", - возражают мне.
Они гордятся своим порядком, чистотой, жестким регламентом, - понимаю я. Здесь чисто, меняют регулярно постельное белье, водят регулярно в баню, по первой просьбе является фельдшер, еда вполне прилична для тюрьмы.
Я вспоминаю своего знакомого эстонского писателя. Его жена была постоянно занята стиркой, глажкой, уборкой. Она буквально вылизывала свое жилище.
"Фрейд, - говорил он мне, посмеиваясь, - Фрейд объясняет сугубую чистоплотность желанием человека спрятать свою внутреннюю нечистоту". Вымещение внутреннего во внешнее.
Фрейд повторил по-своему сказанное в Евангелии: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты (Мф. 23, 27).
Форма не только может стать поруганием смысла, форма может обнажить внутренний смысл. Лицемерие как сущность фарисейства всегда придает особое значение форме.
"Как вам нравится у нас?" Мне очень нравится ваша тюрьма.
По-видимому, это лучшая тюрьма в мире...
Мы сидим в гостиной у священника. Хозяин дома молчит, не подымает глаз на гостей, казалось бы, он не видит ничего и не слышит ничего.
Разговор идет все о том же: сейчас не время плодов. В гостях у священника его близкий родственник, в церковных кругах родственника почитают за известного богослова и знатока церковной словесности.
Он негодует против тех, кто думает иначе, кто полагает, что подлинное христианство неподвластно никаким обстоятельствам, кроме евангельских.
Он негодует против тех, кто сидит в тюрьме. Кто незаконно подвизается - тот не увенчивается, - твердит богослов на все возражения. Это фраза из послания Апостола Павла к Тимофею (II Тим. 2, 5). Речь в ней идет о том, что воин Христов, христианин, не должен связывать себя делами житейскими.
Богослов негодует против тех, кто сидит в тюрьме за христианство. Он уверен, что они "незаконно подвизаются"...
Все так красиво, чинно, так богато в этой гостиной, все так благолепно, так и кажется, что сейчас нас спросят:
"Как вам нравится у нас?"
Но вот форма трещит по швам, еще немного, и окрашенный гроб обнажит свое содержимое.
Мой соузник, мне хочется назвать его бретонским крестьянином (когда-то Пастер позавидо-вал вере бретонской крестьянки), только что отсидел свою ссылку, свой второй срок. Он - не бретонец, он - украинец, двадцать лет назад его впервые посадили за веру. С тех пор он в скитаниях вместе с семьей, у него шестеро детей... "Мне снится тюрьма, - говорит он тихо. Наверное, не миновать ее". Я говорю все то же: "Поберегите себя".
Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн, - отвечает Господь Петру.
Бретонский крестьянин отвечает мне с кроткой улыбкой: "Ведь это блаженство". - "А дети? Дети?" - волнуюсь я. "А то Господь не знает..."
Тюрьма - это блаженство, говорит он.
"Как вам правится у нас?"
Я лежу спиной к моей сокамернице, спиной к "глазку". Я не знаю, откуда во мне возникает это незнакомое сочетание знакомых слов, но они все настойчивей звучат в моем уме.
"Как я хочу в Твой преблагословенный покой". Видно, ветер в печи был слишком стреми-тельным и жарким, и вот однажды на рассвете я впервые услышала эти слова, когда мой измученный ум, повторив бессчетное число раз бессмыслицу и ложь, атакующую мою душу на допросах, взмолился о покое...
Но что же такое преблагословенный покой? Начало? Исток пути? Предел пути? Царство Небесное? Но у Царства Божия нет предела. Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное! - взывает Господь. Приблизился преблагословенный покой Его. Он совсем близко - у моего сердца, у моего лица, он ближе воздуха, которым я дышу, им дышит мое сердце, он в моем сердце, вместившем глубины будущего века, и я жива еще потому, что мне дано время, чтобы войти туда...
Сними обувь, здесь земля святая. Здесь Господь. Здесь Его покой. Но войти туда можно с умом и сердцем, очищенным покаянием.
Мое путешествие начинается вновь. Каждый день - это отрезок пути. Я должна идти, я должна пройти этот путь.
Лефортовские коридоры стали короче.
Меня судят за "Надежду", меня спасает "Надежда". Я читаю ее. Я учу наизусть ее тексты. Это голос Церкви. Маленькие желтые книжечки станут судебным делом. Они лягут в казенные тюремные папки. Предание Церкви. Земная жизнь Пресвятой Богородицы. Описание ее чудот-ворных икон. Жития Святых. Проповеди святых Отцов. Духовные наставления священников. Письма новомучеников своим духовным чадам, мои статьи о необходимости проповеди христианства в культуре.
Почти десять лет напряженной работы, десять лет Христианского чтения, изучения духовного наследия Православной Церкви. Живая вода, обещанная Христом. Ее хотят заточить в казенные папки.
Их кладут передо мной на стол. Это - мое "дело", пришла пора его закрывать.
Я с жадностью читаю "дело", это - встреча с Церковью, с "Надеждой", с теми, кого я давно не видела, передо мной протоколы их допросов.
Я прощаюсь с книгами "Надежды". Увижу ли я их когда-нибудь?
Мое сердце, моя память должны вместить то, что хотят заточить в тюремные папки. Господь снова дарует мне Надежду, чтоб через нее спасти меня.
Я возвращаюсь в камеру после каждого свидания с моим "делом". "Что с вами? Почему вы радуетесь?" - недоумевают мои соседки по камере, теперь их двое, вторую поместили к нам недавно, она рассказывает ужасы, которые ожидают меня. "Вы умрете в лагере", - говорит она чуть ли не десять раз на день.
Страх рождается в пустоте. У него нет природы, он возникает в безводной пустыне, жажду-щей живой воды, обещанной Христом. Значит, в сердце, где Он хочет создать Себе обитель, не должно быть ни мгновения пустоты. Ибо, по Его слову, выметенная и чистая горница немедленно наполняется бесами, куда более свирепыми, чем те, которые только что были выметены оттуда. Ни одного мгновения безбожного бытия, ни одной минуты отдельного от Бога бытия...
Это невозможно заточить в тюремные папки, это невозможно забыть, это невозможно отнять. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - говорит Господь Своим ученикам. И они проверяют эту истину жизнью. Ибо я уверен, - говорит Апостол Павел, - что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 38-39).
Ни одного мига пустоты, ибо страх рождается в безбожной пустоте. У него ведь нет природы.
Это - начало пути. Как я хочу войти в Твой преблагословенный покой!
Но - это долгий путь, знаю я, чем больше моя жажда, тем отчетливей я понимаю свое ничтожество, свое недостоинство, свою "несовместимость" с теми, кто вошел и войдет в этот преблагословенный покой. Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждаются сердцем, не познали они путей Моих; посему Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой (Евр. 3, 10-11).
Лефортовские коридоры стали еще короче. Остается последний день прощания с "Надеждой". А потом - суд. Не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить (Мф. 10, 28), - повторяет мне Господь. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир (Иоан. 16, 33), - повторяет мне Господь.
"Я боюсь больше Бога, чем прокурора", - говорю я следователю, пугающему меня прокурором. Мне все равно, что будет на суде, меня ждет другой Суд.
Это был лес из лиц, без глаз, без ушей. Это был лес без леса.
Это был зал суда, в котором не было ни одного лица, знакомого мне, кроме лица моей дочери.
Этот лес был частью смертного потока вещества, он был частью больного смертью вещества.
И потому я не знаю, чем я дышала в этом лесу два дня. Господь сказал Своим ученикам, что, когда их повлекут в суды за имя Его, Он будет с ними.
Лес был как лес. В него вошел (только на второй день) Ф. Светов, он вошел в него, словно его втолкнули в ту самую клетку, о которой спрашивал его наш приятель: если ты христианин, то почему тебя до сих пор не сожрали львы?!
Он вошел в лес, полный чудищ, как входит в темень дитя, желающее вопреки темноте разглядеть окружающий его мир. Он вошел в этот лес, как слепой ребенок. Он увидел меня на скамье подсудимых и пошел ко мне. Но его остановили.
Это был лес без леса. И я вспомнила праздник Троицы. Храм, украшенный березами, лес, пришедший в храм, запахи леса, треск свечей, освещающих Божественные Лики...
Здравствуй, Господи, это Ты?
Почему они так боятся Тебя?
Как-то примерно за месяц до суда меня увели с прогулки к начальнику тюрьмы. Со мной некто хочет побеседовать, объяснил начальник. Мне все равно, кто это, и я спрашиваю его: "Социолог?" - "Ну да, социолог", - с готовностью подтверждает начальник.
Нам приносят кофе и сладости. Мой собеседник хочет угостить меня кофе. Но я не буду пить кофе и есть сладости. Я в тюрьме, меня привел на эту трапезу конвой.
"Социологу" неловко пить кофе одному, он почему-то волнуется, много курит. Разговор начинается с комплиментов. О, это известный "вежливый стиль" допросов, угроз, обещаний, лести и лжи...
Он начинает разговор с комплиментов "Надежде", затем объявляет, что он "православный язычник" (?!). Может быть, мне это покажется интересным?
Он долго и охотно говорит о Боге, спрашивает меня, какое из Посланий к Коринфянам святого Апостола Павла - первое или второе - мне больше нравится. Сразу видно "православ-ного язычника". Он говорит о Священном Писании, будто о кинофильме: какая серия вам больше нравится?
Комизм ситуации не сразу обнажает идею этого визита. "Социолог" настойчиво повторяет о своем, мягко сказать, неодобрительном отношении к хозяевам тюрьмы, но я перебиваю его. "Как вам нравится у нас?" - вспоминаю я.
Я говорю, что здесь чисто, прилично кормят, дают таблетки, газеты и лечат зубы. Мне это нравится. Мне не нравится, что каждые пять минут на женщин смотрят офицеры, даже тогда, когда смотреть не следует. "Да, да", "социолог" соглашается со мной. И опять комплименты в адрес моей статьи, вернее, ее отдельных мест.
"Социолог" бегает по кабинету и спрашивает меня: нет ли здесь записывающей аппарату-ры? Я, естественно, не могу этого знать. Он объясняет, что попал сюда "по блату", пишет книгу о религии, что не имеет ничего общего с хозяевами тюрьмы.
Я помню юношеские годы моего сына. Он - артист. В институте, в котором он учился, от студентов первого курса требовали множество этюдов "на память физических действий", так они назывались. Он показывал мне их, и мы смеялись, придумывая все новые "физические действия".
Этюд, в котором участвуем я и "социолог", задуман как серьезное действие, но комизм ситуации взрывает несостоятельность его сценария. "Социолог" каждую минуту вспоминает черта, я предупреждаю его: "Будьте осторожны, только вы вспомните о нем, и он тут как тут". Но наконец-то кое-что проясняется - "социолог" хочет меня "включить" в политику, он говорит мне что-то о ЦРУ, об американском президенте, еще о чем-то подобном...
Но ни я, ни "Надежда" не имеем никакого отношения к политике.*
* О целях его визита долго догадываться не пришлось. Николай Николаевич, как назвал себя "социолог", попавший "по блату" в Лефортовскую тюрьму КГБ, был автором книги "ЦРУ против СССР" и других, подобных ей. Н.Н.Яковлев принадлежит к числу журналистов, которые призываются карательными органами для того, чтобы оправдать их действия через средства массовой информации. Н.Н.Яковлев специализируется на фальшивках и клевете в адрес не только "преступников", судимых за религиозную деятельность, он специализируется на подделках и клевете, пригодных для оправдания фабрикации дел "узников совести". Так, в этой книге Н.Н.Яковлев, к примеру, утверждает, что меня наняло проповедовать Христа... ЦРУ. Н.Н.Яковлев, по-видимому, даже не потрудился согласовать свою клевету со следователем, составлявшим "уголовное дело "Надежды"", - в моем деле не упоминается ЦРУ. Между тем появление Яковлева в тюрьме было еще одной акцией гонителей "Надежды", цель которых была, как я писала, сломать мою душу и сжечь мою совесть. Посещал Н.Н.Яковлев в горьков-ской ссылке, надо думать, тоже "по блату", и академика А.Д.Сахарова, посещал после того, как в печати гнусно оклеветал жену Сахарова Е.Г.Боннэр.