Крашевский Юзеф Игнаций. Графиня Козель

   Волнение было огромное, всеобщее, оно заметно уже было в то время, когда Август с Карлом направлялись к замку. Лишь у Августа вид был невозмутимый, и этим своим видом он, казалось, призывал всех к спокойствию. Он еще издали увидел приготовления, не скрылись они и от глаз Карла XII. Но швед ни на минуту не терял присутствия духа и мужества.
   Он и не думал ускорить свой отъезд, а так как Август тоже не прочь был задержать его, возможно желая испытать его мужество и терпение, визит шведа длился довольно долго. Навестив королеву, Карл XII попросил разрешения обнять молодого курфюрста, но от вечерней трапезы равнодушно отказался. Они посидели во дворце с полчаса, и у Флемминга было достаточно времени, чтобы созвать людей, расставить их и, в случае если Август не разрешит задержать Карла XII в Дрездене, отправить под свою ответственность конный отряд, который мог бы захватить и связать Карла XII на обратном пути в Мейсен.
   Покуда шведский король сидел у королевы, Флеммингу удалось переговорить с Августом.
   – Ваше величество, – начал он резко, – это единственный случай, когда вы можете отомстить за все беды. Карл XII в ваших руках.
   – Он полагается на мою честь, – ответил Август, – и поэтому ни один волос не упадет с его головы.
   – Ваше величество, – настаивал Флемминг, – смешно носиться со своим благородством по отношению к человеку, который был причиной стольких бедствий. Я схвачу его против вашей воли, хотя бы мне пришлось поплатиться за это головой.
   – Дело не в вашей голове, – спокойно сказал король, – а в гораздо большем: в моей королевской чести. Не вздумайте ничего предпринимать!
   – Даже под свою ответственность?
   – Не может быть вашей ответственности там, где отвечаю я.
   – Мне остается только сломать шпагу, служить вам я больше не могу.
   Генерал хотел вынуть шпагу из ножен, но Август остановил его.
   – Флемминг, не забывайте, что здесь приказываю я, и только я.
   Август отвернулся разгневанный. Флемминг кипел от возмущения.
   – Ваше величество, – сказал он, – так вы лишитесь и второй короны…
   Флемминг вышел, а король, по-прежнему спокойный, вернулся к королеве, где оставил гостя. Карл XII даже не взглянул на вошедшего, хотя догадывался, что за дверью шел разговор о нем.
   Пока все это происходило в замке, Козель собиралась бежать на улицу, чтобы там, найдя подходящее место, выстрелить в Карла XII. Заклика, понимая, что она невменяема, старался во что бы то ни стало удержать ее; народ видит в Карле XII могущественного покровителя протестантов, говорил он, и может за него вступиться.
   И действительно, так настроена была большая часть высыпавшего на улицу народа, и Август, сознавая это и опасаясь возбужденной толпы, тем более вынужден был отказаться от всякого насилия над шведским королем. Он приказал подать себе лошадь, чтобы проводить неприятеля. Город выглядел необычно. Улицы были запружены народом, любопытные теснились у окон. Странное глухое молчание сопровождало всадников, толпа, казалось, задерживала дыхание, чтоб уловить хотя бы слово из их разговора, но разговора не было. Взгляды всех были устремлены на Карла, ехавшего спокойно, с бесстрастным видом. Август ехал рядом с ним, нахмуренный, задумчивый, но величественный. С трудом миновав улицы, заполненные народом, они повернули к воротам, ведшим в Мейсен. Король отдал приказ дать в честь шведа трехкратный залп из пушек на валу. Услышав первый залп, Карл обернулся к Августу и поблагодарил его. Август, улыбнувшись, равнодушно приложил руку к шляпе. У ворот и в момент выезда из города раздались еще два залпа. Карл XII хотел тут попрощаться с хозяином, но Август, слишком хорошо зная Флемминга и его сообщников, опасался, как бы они не устроили шведу засаду в пути. Чтобы уберечь шведского короля от нападения и спасти свою честь, надо было сопровождать его до места, где он был бы уже в полной безопасности.
   Король проехал с гостем молча еще с полмили до Нейдорфа. Там они расстались, пожав друг другу руки. Карл XII пустился крупной рысью дальше, а Август постоял с минуту, глядя вдаль и раздумывая, правильно ли он поступил, следуя голосу чести. Август еще стоял на дороге вблизи деревни среди пней, оставшихся после вырубки леса, когда Флемминг подъехал к нему верхом, вне себя от гнева.
   – Ваше величество, – обратился он к Августу, – если вы полагаете, что Европа будет восхищена вашим великодушием и что, выпустив Карла, вы рассчитались за выдачу Паткуля, то глубоко ошибаетесь. Такое геройство смеху подобно. Этого кровожадного молокососа надо было утопить в его собственной крови.
   – Молчать, Флемминг! – крикнул грозно король и помчался в город.
   У ворот дворца четырех времен года он слез с лошади, – здесь ждала его Анна Козель, еще более разгневанная, чем Флемминг, в слезах и отчаянии.
   – Не подходите ко мне, – крикнула она, – вы пренебрегли моим советом, вы совершили роковую ошибку, я не хочу вас видеть! За потерю двадцати с лишним миллионов из казны, за гибель многих десятков тысяч людей и смерть ваших офицеров, за свой позор – за все могли вы отомстить и не захотели, не сумели, побоялись. Я, слабая женщина, никогда бы не отказалась от столь благородной мести.
   Король, войдя во дворец, сел на диван, ожидая, пока уляжется гнев графини; он не проронил ни слова, и только когда обессиленная Анна упала плача на стул, холодно молвил:
   – Я не хотел пятнать рук местью, кто-нибудь отомстит за меня.
   Но на следующий день, видя, что все упрекают его в излишней мягкости, король велел созвать военный совет. Совет, согласившись с Флеммингом, высказал мнение, что человека, попиравшего столько раз права народов, следовало, если уж он попался в руки, бросить в тюрьму и принудить заключить мир на других условиях, подобно тому, как он безжалостно принудил доведенного до крайности Августа принять нынешние условия.
   Король промолчал.
   Говорят, что, узнав несколько позже об этом совете, шведский посол в Вене пренебрежительно сказал: «Я уверен, что они назавтра приняли решение совершить то, что следовало совершить вчера».
 
    12
 
   Не успел шведский король покинуть саксонскую землю, как Август II, ища утешения после печальных событий, оставивших неизгладимый след в стране, предался безудержному веселью. Времени на это было предостаточно, а деньги добывались любыми способами.
   Графиня Козель в зените своего могущества деспотично управляла королем и королевством. Тщетными были попытки ослабить ее влияние, страсть Августа служила ей защитой. Анна сопровождала короля повсюду. Зная его характер, она неутомимо придумывала все новые и новые развлечения, чтобы скука и усталость не успели овладеть им. Графиня Анна, восхитительная, сияющая неувядаемой молодостью, царила на пышных торжествах. Ее прославляли, ей поклонялись.
   Вскоре после отъезда Карла XII Август устроил великолепное празднество – состязание в меткости, собрав при дворе множество чужестранцев, послов и странствующих рыцарей со всего света. Анна выехала на состязание на белой лошади, в изысканнейшем костюме амазонки рядом с Августом, закованным в золоченые доспехи. Все были поражены, с какой ловкостью она управляла конем и метала копье на скаку. Август восхищался ею. Присутствующий на торжествах лорд Петерборо не находил слов для выражения восторга. Появление графини на площади встречали залпами из мортир. Август выглядел при ней не более как первым царедворцем; блестящее общество вельмож, магнатов и сановников окружало ее. Графиня Козель была царицей празднеств, и никаких причин сомневаться в прочности своей власти у нее не было.
   Когда доброжелательный и искренне преданный ей Хакстхаузен или изредка дававший о себе знать Заклика, которому вообще-то вступать в разговор с ней запрещалось, советовали ей помнить о будущем, намекали на легкомыслие короля, Козель злилась и с возмущением говорила:
   – Я жена его, он может бросить любовницу, но жену бросить не посмеет. Впрочем, ему известно, что ждет его в таком случае: я убью его, а потом себя.
   Победителем на сей раз оказался английский посол М.Робинзон, принявший награду из рук прекрасной Козель. Победу ознаменовали большим пиршеством.
   Вот так непрерывно сменявшимися празднествами закончился этот бедственный год. Графиня Козель придумывала их, король осуществлял. Враги графини не решались даже рта раскрыть, хотя казна была вконец истощена и страна стонала под бременем новых, изобретенных Гоймом налогов.
   На пасхальную ярмарку в Лейпциг Августа сопровождала Анна Козель. Король очень любил эти ярмарки; сбрасывая с себя королевскую спесь, он смешивался с толпой, терся среди народа, искал простонародных забав. Августа можно было встретить в любое время на улицах города с трубкой во рту, часто в обществе, совсем неподобающем для его королевского сана. Двор останавливался у Апфеля, ^[22]или, как тогда говорили, в трактире «Под яблоком» – эмблемой трактирщика служило золотое яблоко. Кутили там дни и ночи, волочась за случайными женщинами и актрисами из странствующих трупп.
   Графиня Козель могла лишь следить, чтобы господин ее не слишком далеко заходил в своем разгуле, но удержать его было не в ее силах. Даже когда Карл XII находился еще в Саксонии и ярмарка, откупившаяся от него ста тысячами талеров, открылась под его опекой, Август и тогда появился на ней. Авантюристы и авантюристки со всего света съезжались на это разгулье. В выборе развлечений король был неразборчив.
   Двенадцатого мая в Дрездене праздновали именины короля. На торжество прибыли князь Эбергард Людвиг Вюртембергский и князь Гогенцоллерн; пили страшно, до потери сознания, стреляли, катались верхом, охотились, и неутомимая Козель ни на минуту не разлучалась с королем.
   В Нижице, на исконной славянской лужицкой земле, высятся горы, именуемые «Столпами». Благодаря удивительной игре природы, будто извлеченные из земли какой-то могучей силой, сжатые руками духов и обтесанные в правильной формы кристаллы, возникли здесь черные базальтовые столпы. На этих скалах, не поддающихся даже железу, вознесся много столетий тому назад владетельный замок, охранявший с незапамятных времен расположенное у его подножья селение. С вершины горы, из чрева которой вылезают черные столпы, взору открываются далекие окрестности: на юге видны контуры покрытых лесами саксонских и богемских гор, на западе высится гребень Рудных гор, ближе видны будто высеченные из камня гигантские пирамиды, скалы с замками Зонненштейн, Диттерсбах, Охорн, на востоке – леса и горы Хохвальда, дальше на горизонте маячат чешские поселения.
   Старый столпенский замок, принадлежавший мейсэнским епископам, которые положили много сил на то, чтоб отделать его и укрепить, выглядел величественно, но мрачно, с его островерхими башенками, которые часто поражала молния, с высоченными стенами, бойницами и с базальтовым фундаментом, подаренным ему природой. При замке был и заповедник, в окрестных лесах водилось много зверей.
   Август II любил, когда хотел рассеяться, поездить по стране.
   В пригожий июльский день, задолго до полуденного зноя, возле королевского замка уже стояли готовые в путь лошади. Накануне один из сотрапезников короля рассказал ему об удивительной горе, будто сбитой из железных столпов, о высившемся на ней столпенском замке. Король горы той не помнил, и ему захотелось поехать туда.
   Роса еще покрывала деревья и травы, солнце медленно поднималось над землей, а кони уже ржали у крыльца, и многочисленные слуги суетились, заканчивая приготовления к дороге. Король собрался было уже сесть на лошадь, как появился Заклика, посланный графиней узнать, куда государь ехать изволит.
   – Скажи своей госпоже, что я еду посмотреть Столпы, – сказал король, – если желает, пусть догонит меня, ждать я не могу из-за жары, да и слишком долго пришлось бы ждать, пока она с нарядами управится.
   Анна только что поднялась с постели и с раздражением смотрела в окно, сердясь, что ей не дали знать о поездке. Заклика принес ответ короля, да она и сама увидела его, садящегося на лошадь, и то, что Август не пожелал подождать ее, больно задело Анну. Она приказала седлать лошадей, пригласила Хакстхаузена и кое-кого из молодежи. Через полчаса все должно было быть готово. Анна решила догнать короля и тем самым доказать ему, что ей вовсе не надо долго наряжаться. Через полчаса все спутники ждали ее с лошадьми; белый арабский конь графини с длинной гривой, с седлом, обитым пунцовым бархатом и окованным золотом, ржал от нетерпения. Появилась Анна. Она была прелестна и восхитила всех своих поклонников. Костюм удивительно шел ей к лицу. На ней было широкое белое платье из тонкого шелка с золотой каймой, на голове маленькая голубая шляпка с белыми и голубыми перьями, такого же цвета шитый золотом полукафтан дополнял наряд. Графиня села в седло, – лошадь опустилась перед ней и тут же вскочила, дрожа от нетерпения.
   – Его величество король вызвал меня на состязание, – сказала Анна с пленительной улыбкой, подняв хлыстик, рукоятка которого сверкала драгоценными камнями. – Прошло уже полчаса, как он отправился в путь, мы должны мчаться во весь дух, даже если лошади падут, даже если я шею себе сверну; кто верен мне – за мной!
   Отважная амазонка повернула к воротам и, сдвинув брови, погнала лошадь прямо по улице. Заклика сопровождал ее с одной стороны, конюший с другой, чтобы в случае чего сдержать лошадь и прийти ей на помощь, остальные поскакали следом. Белый скакун понесся во весь опор, мост задрожал под копытами лошадей, вот и старый город остался позади, дорога вправо вела через лес к Столпам. К счастью, дорога была широкая, песчаная, время раннее и бодрящее, лошади отдохнувшие и сильные. Молча мчался в облаках пыли блистательный кортеж, словно подгоняемый ветром. Конь графини скакал впереди, Анна с пылающими черными глазами, разрумянившимся лицом и полуоткрытым ртом наслаждалась бешеной скачкой.
   Они неслись по горам и лесам, по лугам и пустынным полям. Места эти были тогда мало заселены, только вендские деревеньки мелькали перед глазами – хаты с деревянными крылечками, навесами и высокими крышами прятались в вишневых садах. Встречавшийся изредка крестьянин снимал шапку перед невиданным чудом и не успевал он ответить, проезжал ли тут король, как всадники исчезали в тучах пыли. Лошади покрылись пеной, конюший после часа бешеной езды умолял графиню сделать привал. Козель и слушать не хотела, но, в конце концов, замедлила бег и осадила своего скакуна у ворот какой-то старой хаты. Остановились и остальные, лошади тяжело дышали и фыркали. В воротах стояла желтая изможденная женщина в дерюге, опершись на палку. Она посмотрела на всадников с полным безразличием, будто была из иного мира, и отвернулась. Один только раз встретилась она взглядом с Анной, и прекрасная Королева содрогнулась…
   Кто-то спросил у женщины, давно ли проехал тут король, та покачала головой.
   – А почем я знаю, что такое король, – сказала она. – У нас королей нет, наши померли.
   Женщина произнесла эти слова медленно и равнодушно, на ломаном языке и с нездешним акцентом.
   Пока ее расспрашивали, из дома вышел длинноволосый мужчина средних лет в синем камзоле с большими пуговицами, в коротких штанах и чучах. Он почтительно снял шляпу, поздоровался с прибывшими и сказал по-немецки с чисто саксонским выговором, что король и впрямь около часа тому назад проехал по дороге, но он так несся, что вряд ли удастся догнать его, разве что он отдохнуть надумает, да, пожалуй, до Столпов это ему не понадобится.
   Графиня спросила, нет ли более короткой, пусть даже самой плохой дороги, но никакого другого пути не было, трясины, недоступные лошадям густые заросли пересекали долину справа. Потеряв надежду догнать короля, Анна спешилась, чтобы дать отдохнуть своим спутникам. Солнце припекало, хотелось пить; немец предложил нива. Этот кисловатый деревенский напиток показался всем божественным.
   – Кто эта женщина? – спросила Козель у хозяина, кивнув на старуху, которая все еще стояла, опершись на палку, у ворот, не проявляя никакого интереса к прелестной даме.
   Немец пренебрежительно пожал плечами.
   – Это славянка, вендка! Никак не могу от нее избавиться. Она уверяет, что дом этот принадлежал когда-то ее отцу. Живет она где-то здесь поблизости под горой в выкопанной, а вернее, руками вырытой землянке. Чем живет – понятия не имею, бродит целые дни по моим полям и что-то бормочет; кто знает, может, бесовские какие заклятья! Колдунья она, вот что. Я ей денег предлагал, чтобы она ушла отсюда, но она ни с места, это, говорит, земля моих отцов, здесь я жила, здесь и помру. Часто ночью, когда воет вьюга, она поет, а нас мороз по коже продирает при звуках ее голоса. Да и гнать-то ее нельзя, – добавил он потише, – она много заклятий знает на нечистую силу, да и чары всякие страшные. – Помолчав немного, он добавил со вздохом: – Дьявол ей ворожить помогает… и никогда она, можно сказать, не ошибается.
   Графиня, заинтересовавшись, с любопытством окинула старуху взглядом и подошла к ней поближе. У нее одной хватило смелости, остальные, услышав про колдунью, предпочли отойти в сторонку.
   – Как ее звать? – спросила Анна немца.
   Хозяин постоял в нерешительности, потом прошептал:
   – Млава.
   Анна с трудом расслышала имя, но старуха сразу зашевелилась, подняла изможденное лицо, гордо встряхнула длинными, свисавшими в беспорядке волосами, и как бы оскорбившись, стала искать черными своими глазами преступника, осмелившегося произнести ее имя.
   Графиня Козель, не обращая внимания на удивленные взгляды окружающих, подошла медленным шагом к старухе. Обе женщины с минуту смотрели друг другу прямо в глаза.
   – Кто ты? – спросила, наконец, графиня. – Мне жаль твоих седых волос, отчего ты так несчастна? Что случилось с тобой?
   Млава покачала головой.
   – Я не несчастна, – гордо ответила она, – в сердце моем хранится воспоминание о светлых годах, когда я была королевой.
   – Ты? Королевой? – рассмеялась Козель.
   – Да! Я могла бы быть королевой, как ты, ибо во мне течет кровь прежних королей здешней земли. А ты можешь завтра стать такой же нищенкой, как я, хоть сегодня ты и королева. На свете всякое бывает.
   – Каких королей? Какой земли? – задумчиво спросила Козель.
   Старуха обвела рукой вокруг.
   – Все это было наше, а потом пришли вы и захватили нашу землю, а нас истребили, как диких зверей. Мы были добрые, мы шли с хлебом, солью и песней, а вы шли с железом, огнем и грубым смехом. И вы осели здесь, и размножилось немецкое племя, и выгнало нас с родной земли. Это моя земля, – задумчиво повторила она, – и хоть жить здесь я не могу, но умереть должна здесь. Отсюда душа найдет к своим дорогу.
   – Ты умеешь ворожить? – спросила немного погодя Козель с каким-то болезненным любопытством.
   – Смотря кому и когда, – ответила равнодушно Млава.
   – А мне?
   Старуха долго и с жалостью смотрела на нее.
   – Зачем тебе ворожба? – промолвила она. – Кто поднялся так высоко, тот лишь низко может пасть. Не спрашивай.
   Козель побледнела, губы у нее задрожали, глаза наполнились слезами. Но она сделала над собой усилие и улыбнулась.
   – Говори, говори. Мне ничего не страшно, – промолвила Анна. – Я могу, не моргнув, как на солнце, счастью в глаза смотреть, смогу взглянуть и в мрак ночной.
   – А если ночь будет долгой… долгой…
   – Но не вечной же, – возразила Анна.
   – Кто знает? Кто знает? – прошептала Млава. – Покажи-ка руку свою.
   Графиня отшатнулась, испугавшись прикосновения старухи, – тогда верили в колдовство.
   – Не бойся, красавица, – ответила спокойно Млава, – я не испачкаю твоих белых пальчиков, погляжу только.
   Козель послушно сняла перчатку, красивая, белая, будто из слоновой кости выточенная, рука сверкнула кольцами перед глазами изумленной старухи. Млава окинула ее жадным взглядом.
   – Прелестная ручка! Вполне достойна, чтобы короли вкушали ее сладость… Но, дитя мое, страшные на ней знаки…. Эта рука не раз давала пощечину тому, кто посмел нагло взглянуть на нее, не правда ли?
   Козель покраснела. Млава стояла, задумавшись, покачивая головой.
   – Что скажешь мне? – прошептала с беспокойством графиня.
   – Ты идешь к тому, что тебе предназначено. Кто может избежать своей судьбы? Кто заглянул когда-нибудь в бездну? После долгого счастья тебя ждет еще более долгая, о, долгая расплата… тебя ждет неволя… дни без жизни, ночи без сна, слезы без счета. С детьми ты будешь бездетной, с мужем вдовой, будешь королевой и пленницей, будешь вольной и отвергнешь свободу… будешь… ох, не спрашивай.
   Графиня стала бледной, как мрамор, но все еще пыталась улыбаться: губы у нее кривились.
   – Чем я провинилась перед тобой, – сказала она, – что ты хочешь меня напугать?
   – Мне жаль тебя, – сказала Млава. – Зачем ты вздумала заглянуть мне в душу? Там лишь полынь растет, из слов моих лишь горечь сочится. Мне жаль тебя, – старуха опустила голову. – Да разве ты одна? Тысячи людей на этой земле страдали, мучались и померли, и нет у них могилы, и ветер развеял их прах… Тысячи стонали, как ты стонать будешь в долгой, долгой неволе… отцы мои, деды, предки наши, короли, я уже последняя: немец выгнал меня из дому.
   Анна Козель молча достала золотую монету и хотела сунуть ее в руку старухе, но та отскочила.
   – Я не возьму, – сказала она, – милостыня мне не нужна, а долг свой вы когда-нибудь иначе заплатите: там подсчитывают его!
   Она подняла палец кверху и, закутавшись в свою дерюгу, заковыляла вдоль изгородей к лугу.
   Во время этого разговора спутники Анны, дивясь ее храбрости, стояли поодаль. Хозяин-немец тоже наблюдал за этой сценой, но до него долетало лишь еле слышное бормотанье. Никто не решился спросить Козель, почему она бледна, почему, погруженная в думы, она схватила лошадь за гриву, села в седло и, безвольно отпустив поводья, предоставила лошади идти, как ей вздумается.
   Они поехали дальше, но уже не вскачь; кони фыркали. Вдали показались остроконечные ступенчатые, высоко вздымающиеся башни, конюший тихо промолвил:
   – Столпен.
   Прошел почти час, пока они достигли подножья замка. Напротив частокола из черного базальта стояла кавалькада короля, поджидая еще издалека замеченную графиню.
   Август пошел ей навстречу, посмеиваясь.
   – Я уже жду, по крайней мере, час, – сказал он.
   – А я потеряла полчаса с какой-то нищенкой, попросив ее погадать мне, – ответила Козель.
   Король с удивлением посмотрел на нее.
   – И что она наворожила? – спросил он.
   Анна взглянула на него, и из глаз у нее брызнули слезы. Это было так неожиданно, что Август растерялся и испугался. Нежностью и лаской он старался вернуть ей веселое расположение духа.
   – Погляди, какой он чудесный, этот старинный замок давних мейсенских епископов! – сказал король, показывая на стены.
   – Отвратительный! Ужасный! Страшный! – ответила Козель, содрогаясь. – Не понимаю, как вы могли выбрать для прогулки место, где витают страшные воспоминания о пытках и войнах.
   – Твои прекрасные глаза, владычица моя, – прервал ее Август, – могут сделать светлыми самые мрачные места, с тобой мне везде хорошо.
   И он подал графине руку. Анна, задумавшись, оперлась на нее. Они обошли вокруг старую крепость. Графиня была молчалива, у короля вид был очень довольный. Кто знает? Может, он подумал о том, что, когда в Зоннен и Кенигштейне не хватит места для узников, он сможет поместить их здесь и поэтому, обойдя замок, пожелал осмотреть его и внутри.
   Козель, стоя на пороге и глядя на черные башни и стены, пыталась задержать короля. Но Август все же вошел туда. Он осмотрел башню Доната, заглянул в застенок и в темницу Яна, построенную епископом Яном VI. Ключник, шедший впереди, показал ему еще и другие застенки; темницу, называвшуюся «Монашьей Ямой», где наказывали монахов, судейскую и темницу св. Яна, куда осужденных спускали по приставной лестнице. Все они были в довольно хорошем состоянии, но пусты. Август осматривал их с напряженным вниманием, будто искал следы замученных там людей; бросив напоследок взгляд на крепостные стены, он не спеша вышел.
   Анну он нашел там, где оставил ее, погруженную в необычную задумчивость; она то и дело с ужасом взглядывала на крепостные башни.
   – Сегодняшняя поездка не из веселых, – сказала Анна изменившимся голосом, – приятной ее не назовешь, хотя я внутри не была, мне чудятся стоны страдавших здесь людей.
   Август улыбнулся.
   – Они страдали не безвинно, – заметил он равнодушно, – невозможно быть снисходительным ко всем. Но почему, прелестная графиня, вам приходят в голову такие мрачные мысли? Не будем думать о замке, пойдем в заповедник. Я приказал расставить там под шатром столы; потом пригонят зверей, у вас поднимется настроение, и мы будем, как всегда, восторгаться вашей ловкостью.
   Все было сделано, как приказал король: у входа в заповедник под великолепным турецким шатром-трофеем, взятым Яном Собеским в битве под Веной, – стояли сервированные столы. Графине было отведено первое место за столом. Солнце стояло высоко и сильно припекало, было трудно дышать, жара испортила настроение всегда веселого общества. Киан, приехавший с королем, сидел печальный, опустив голову над рюмкой и даже не пытался, как обычно, блеснуть остроумием. Август не выносил гробового молчания, поэтому слуги быстро обнесли всех едой, убрали столы, ловчие подали ружья, и все направились в заповедник.