Страница:
Развлечения двора были столь же дорогостоящими, как изысканными, многие потом подражали ему, но безуспешно. Карнавальные дрезденские игры, устраиваемые во дворе замка или на площади старого города, собирали придворных и дворян, которым для такого случая приходилось тратиться на роскошные костюмы, представляющие разные народности.
Охота тоже была самой разнообразной: погоня за оленями верхом с собаками, травля кабанов в заповедниках под Дрезденом, охота на зайцев, фазанов и куропаток в Большом саду, забава с медведями во дворах замка, травля лисиц в вольерах возле королевской резиденции. Самой любимой охотой Августа II была охота на кабанов.
Охоту сменяли рыцарские карусели, состязание с копьем, пешие турниры, стрельба в цель на специально устроенных для этого стрельбищах в Цвингере, на Рыночной площади и в других местах. От меткого выстрела загорался фейерверк и тысячи ракет взвивались кверху. Раздавали награды, и дорогие и шуточные, как, например, лисьи хвосты неудачникам. Катанье в санях самого причудливого вида тоже было одним из любимых удовольствий.
Очень распространены были в то время театрализованные трактиры и ярмарки. Этот обычай привился в Польше и просуществовал там в богатых поместьях до конца восемнадцатого века. Красивые женщины рядились трактирщицами, маркитантками, торговками и угощали гостей. Мужчины переодевались крестьянами, цыганами. Ярмарки обычно устраивались ночью, при яркой иллюминации, с театром марионеток в нескольких балаганах.
В день, когда Августом было назначено катанье на санях, снег вдруг стал таять, и тогда тысячам крестьян было велено свозить его на дорогу возами.
Маскарады и костюмированные балы в большом дворцовом зале поражали своей роскошью и блеском. Колоссальный зал был освещен семью огромными хрустальными жирандолями, в каждой из которых горело по пять тысяч восковых свечей; рядом, в аудиенц-зале, накрывали для приглашенных восемнадцать огромных столов с изысканнейшими яствами и напитками. На маскарады допускались все, кто был прилично одет, надо было лишь назвать у входа свое имя.
Иногда, разгулявшись вовсю, маски валили толпой в город, врывались в мирные дома и пугали жителей. Карнавальные обычаи не позволяли закрывать перед ними двери. Маски были на всех, даже на кучерах, на слугах, и среди них всегда мог быть король.
Французский театр, итальянская опера, балет, концерты, стоившие огромных денег, тоже способствовали приятному времяпрепровождению. Зрелища эти поглощали ежегодно из казны свыше восьмидесяти тысяч талеров.
Одним из видов развлечений были военные учения, смотры, маневры и потешные войны. Разбивали лагеря в окрестностях столицы и безумствовали под открытым небом. Каждый день ознаменовывался новым празднеством, требовал новых приготовлений и костюмов, но короля это не смущало; тот, кому была отведена роль в представлении, должен был сам приготовить себе соответствующий костюм: на пиршества Юпитера, военные игры, праздник Дианы, Меркурия, на ярмарки и тому подобное. Невозможно перечислить все и описать.
Визит датского короля сопровождался нескончаемой вереницей подобных празднеств. Август хотел предстать перед ним во всем блеске. Для графини Козель это были дни небывалого триумфа. Ей поклонялись короли, ее вензель сверкал в фейерверках, она раздавала награды, первенствовала среди дам в состязаниях с копьем, вызывая рукоплескания своей меткостью. Прелестная женщина сияла от счастья. Август мог гордиться ею, она угадывала его мысли, помогала придумывать и выполнять самые затейливые программы. Но из всех торжеств самым блестящим было шествие богов и богинь, исполнявшееся уже однажды в 1695 году, а сейчас повторенное с еще большим блеском, расточительностью и роскошью.
Датский король тоже принимал в нем участие, он был Юпитером, король Август Аполлоном, графиня Козель изображала Диану, окруженную прелестными нимфами. За ней следовала золотая триумфальная колесница, в которой ехали музыканты. Даже королева не могла отказаться от подобающей ей роли жрицы в храме Весты.
Август в то время вполне мог еще изображать Аполлона, так статен он был, так светилось его лицо, на котором недавно перенесенные испытания не оставили и следа.
Все уже валились с ног от усталости, а Козель была неутомима, и король чувствовал себя в своей стихии. Упиваясь фимиамом, который ей курили, и от которого у бедной женщины вскружилась голова, прелестная графиня ни на минуту не отходила от короля.
Специально для нее устроили состязания с копьем, и они стали ее новым триумфом. Оба короля носили в этот день ее герб, эмблему и вензель: датский король сопровождал ее, Август шел с правой стороны, гофмаршал двора с левой.
Из ложи наблюдала королева…
Тысячи любопытных в изысканных нарядах наблюдали за зрелищем из лож и галерей, окружавших площадь. Погода стояла ясная и теплая. Прекрасной амазонке с разрумянившимся лицом исключительно везло в этот день. Из королевской ложи ей рукоплескали, оба короля приготовили для нее богатые дары, не обращая внимания на понурый вид придворных, на пожелтевшие лица высокопоставленных дам, на шепот из-под вееров и на странное молчание затаившей свои истинные чувства толпы.
В стороне, среди придворных и сановников, не принимавших участия в развлечениях, стоял Заклика, верный слуга графини, быть может, единственный, кто платил неизменной привязанностью и за благодеяния ее и за капризы. Служба у графини была не из легких и не из приятных, но Раймунд повиновался скорее велению сердца, чем графине Козель. Заклика был влюблен и, хотя страдал от прихотей, высокомерия и презрения графини, не мог вырвать из сердца эту безумную страсть: он сжился с нею, она стала его мукой, придававший смысл существованию, вся его жизнь была подчинена этой безнадежной любви.
Раймунд гордился Анной Козель, однако ее триумф вызывал у него безотчетную тревогу. Этот небывалый успех пугал его, ибо он сознавал: если Августом овладеет новая страсть, нечего рассчитывать ни на его сострадание, ни на его признательность.
Заклика примостился в тени у стены, рядом со старыми придворными Августа. Ни одного возгласа, ни одного хлопка не доносилось отсюда, ничего, что говорило бы о преклонении перед прекрасной, а сегодня ослепительно прекрасной королевой турнира.
По соседству с Закликой, укрытым за выступом колонны, оказалась группа незнакомых ему людей: седой, гладко выбритый старик, какой-то чужестранец, и еще несколько человек. Они говорили вполголоса, но Заклика слышал их.
– Красива, ничего не скажешь, красива любовница вашего короля, – произнес чужестранец, – и впрямь лакомый королевский кусок, с ней, надо думать, его величество остепенится, наконец.
Старый придворный хитро ухмыльнулся и тихо вздохнул.
– Думается мне, что на этом не кончится, господин камергер, – отозвался он. – Как бы этот триумф не оказался последним; я много перевидал на своем веку, помню в ореоле славы очаровательную Аврору, помню обаятельную Эстерле, кажется, будто сейчас вижу прелестную Шпигель и милую княгиню Тешен. Правда, Козель при умелом лавировании удалось продержаться дольше других, однако не верю, что она сможет привязать короля навсегда.
– Но я слышал, будто король обещал на ней жениться.
– Думаю, что и княгиня Тешен лелеяла такую мысль, и прелестная Аврора питала надежду, но будем надеяться, что нашей доброй высокочтимой королеве бог продлит дни, и прелестная победительница дождется той же участи, что и остальные.
– Не скоро, пожалуй, – засмеялся чужеземец.
– Как знать, как знать, – прошептал язвительно старик. – Взгляните на галерею вон тех и сейчас еще красивых женских лиц, – их мучает зависть. У всех у них, за малым исключением, была своя пора царствования. А там, внизу, в сторонке, стоят французские канатные плясуньи и танцовщицы – среди них Дюпарк, она делит сейчас сердце короля с этой амазонкой, а ведь ничего из себя не представляет, разве что во сто раз менее красива, чем та, и к тому же блудлива. Кто может поручиться, что завтра государь наш не выберет из этого скопища нечто более нелепое.
Стоявшие позади Заклики придворные не скрывали своей неприязни к графине.
– Что ж, – сказал один из друзей и приспешников Фюрстенберга, – чем выше она вознесется, тем стремительней будет падение. Милость короля раздувает ее высокомерие, это начинает раздражать Августа, и мне кажется, можно уже определить время ее опалы.
– Да, да, – добавил другой, – и расставание не будет, по-видимому, таким мирным, как с другими, ведь графиня Козель носит при себе заряженный пистолет и подписанное королем обещание жениться на ней. Не завидую ей, если она вздумает сопротивляться и отстаивать свои права.
– Вот уже три года мы предрекаем ее падение, однако пророчества наши до сих пор не сбылись, – заметил первый, вздыхая.
Немного поодаль стоял барон Киан, погруженный в раздумье. Остроумный старый придворный невольно слышал весь разговор. Кто-то пристал к нему, чтобы он высказал свое мнение.
– Я не астроном, дорогой мой, – ответил он, – и не умею высчитывать, когда звезды гаснут и когда появляются, знаю только одно, бывают и немеркнущие звезды.
В одной из лож сидели притихшие, как в воду опущенные, графиня Рейс, графиня Вицтум, госпожа Гюльхен, а позади них Глазенапп. Графиня Рейс вздохнула.
– Мы сами виноваты, – обратилась она к графине Вицтум, – вот уже несколько лет король видит вокруг лишь знакомые, примелькавшиеся ему лица, об этом мы не подумали.
– Терпеть не могу эту женщину, – прервала ее графиня Вицтум, – но должна признаться, трудно будет найти ей достойную замену.
Графиня Рейс ехидно засмеялась.
– Ты не знаешь человеческой натуры и характера нашего короля, – промолвила она спокойно. – После блондинки Тешен ему должна была понравиться твоя невестка; после ее черных кос его опять потянет на золотистые, а так как Анна Козель воображает себя богиней, то он теперь увлечется простолюдинкой или такой вот Дюпарк, которая ведет себя, как торговка.
– Что наш король никак не может освободиться от своих пут, меня не удивляет, но поглядите, какие умильные взгляды бросает на нее датский король.
– А каким высокомерным, олимпийским взглядом отвечает она ему. Зазнавшаяся авантюристка! Это было бы смешно, кабы не было так грустно.
– Перл этот стоит Саксонии миллионы.
Подобные разговоры велись почти повсюду, но ропот этот не доходил до ушей государя. Впрочем, Август, возможно, и догадывался о настроении придворных, но для него не было большего удовольствия, чем видеть их затаенную зависть.
После турнира и стрельбы в цель, после роскошного прощального ужина, ибо датский король, а вместе с ним Август, уезжали на другой день в Берлин, огни погасли, и графиня в своем роскошном костюме вернулась во дворец.
Лицо ее еще светилось торжеством, но усталость уже давала себя знать. Сняв драгоценности, Анна прилегла на диван отдохнуть.
Во дворце было тихо, лишь едва слышные шаги доносились откуда-то издалека. Эта внезапная после шумного празднества тишина странно подействовала на Анну. Она чувствовала себя усталой и душой и телом. Необъяснимая тоска овладела ею.
Во время своего триумфа графиня Козель несколько раз ловила на себе насмешливый взгляд Флемминга, и он потряс ее до глубины души: в нем была затаенная, ей одной понятная угроза. Взгляд этот врезался в ее сердце и возбудил в нем гнев и тревогу. Никакого повода для этих чувств сейчас не было. Но Анна не могла от них отделаться.
Тщетно старалась графиня, вспоминая почести, которые оказывал ей король, развеять мрачные мысли, – черная туча заволокла ее душу. В глазах стояли слезы. Вот так порой в минуту наивысшего блаженства возникает предчувствие страшного будущего. Анна долго сидела так, оцепенелая, застывшая, вперив глаза в стену, на которой висел портрет короля. Увидеть сегодня Августа она не надеялась. А рано утром он должен был уехать со своим гостем в Берлин. Там ждали его новые празднества, новые лица, новые люди.
В коридоре, который соединялся лестницей с галереей, ведущей в замок, послышались шаги: это не мог быть никто иной, кроме Августа. Козель вскочила с дивана и побежала к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Но она не успела уложить свои густые черные волосы, и когда Август показался на пороге, Анна одной рукой придерживала их, а другой оправляла на себе платье.
С первого взгляда графиня поняла, что Август пришел к ней в таком состоянии, в каком она не привыкла, да и не любила его видеть.
Торжественное прощание с кузеном, которого двое придворных с должным почтением отнесли в постель, ознаменовалось огромным количеством выпитых кубков. Хотя для короля это было делом обычным, на сей раз возлияние не прошло для него бесследно. Август шел, правда, без помощи камергера, который довел его лишь до дверей, проследив, чтоб он не потерял равновесия, но, войдя в кабинет графини, он сразу же грозно опустился в кресло. Лицо его было багровым, глаза мутными, язык заплетался.
– Анна, – сказал он, – я пришел попрощаться с тобой. У тебя сегодня был триумф, какой редко выпадает на долю женщины. Поблагодари хотя бы… – И Август рассмеялся.
Графиня с грустью посмотрела на него.
– Государь мой, – сказала она, – разве я не должна каждодневно благодарить тебя? Но если бы ты видел эти устремленные на меня завистливые глаза, эти гневно сжатые губы, ты понял бы, почему я вернулась домой грустная.
Август все еще усмехался.
– Трагикомедия жизни, – произнес он равнодушно, – у меня есть свой Карл Двенадцатый, у тебя свой Флемминг! У каждого свои огорчения, но жизнь… есть жизнь… Будь же веселой!
– Не могу, – ответила Козель.
– Для меня! – настаивал Август.
Анна взглянула на короля и скорей благоразумие, чем чувство, вызвало улыбку на ее крохотных устах.
– Если б я могла денно и нощно смотреть на тебя, быть с тобой рядом, – сказала Анна, присаживаясь к нему, – я всегда была бы веселой, всегда бы смеялась. Будь моя воля, я б ни на минуту не выпускала тебя из своих объятий. Увы, ты вырвешься, поедешь в свет, и, кто знает, каким вернешься?..
– Только бы не таким пьяным, как сейчас, – с холодным смехом ответил Август, – люблю вино, но терпеть не могу, когда оно берет верх надо мной.
– А когда ты вернешься, государь мой? – спросила Козель.
– Спроси у астрологов: я не знаю. Мы едем в Берлин. Одно меня утешает, Брандербурги померкнут после дрезденских торжеств. Фридричек будет развлекать нас солдатами, а за столом морить голодом. Берлин после Дрездена! – воскликнул Август. – Это меня бесконечно радует, я для того лишь еду, чтобы насладиться победой. И заранее в ней уверен.
– Возвращайся, государь, преданным и верным, – добавила одной только думой озабоченная Козель.
– Из Берлина? – засмеялся Август. – Там ни мне, ни тебе никакая опасность не грозит, самый добродетельный из дворов и к тому же самый скучный.
– А Дессау? – шепнула Анна.
Король покачал головой.
– Да, она была очень красива, но будь она католичкой, ей следовало бы стать монахиней. Галантного обхождения не понимала, обижалась по пустякам. Нет, я таких не люблю.
Август попробовал подняться и потер рукой лоб так неосторожно, что сдвинул свой завитой парик, Анна поправила его; король стал целовать ей руки.
– Моя Анна, – сказал он, – я уезжаю, и у меня к тебе единственная просьба: я помирил тебя с Флеммингом, так заключите мир навсегда, перестаньте грызться друг с другом.
Анна нахмурилась.
– Ваше величество, соблаговолите сказать это Флеммингу, а не мне. Он не оказывает мне должного уважения, он мой завзятый враг. Графиня Козель, жена Августа…
Король, услышав это, странно усмехнулся, глаза его злобно сверкнули.
– Графиня Козель, – гордо продолжала Анна, – не должна, не может повиноваться какому-то Флеммингу; ей незачем бояться его и уступать ему.
– Но я не выношу раздоров…
– Прикажите ему быть более сговорчивым, посоветуйте уважать меня, мать ваших детей, это будет лучший способ установить мир.
Король ничего не ответил, прощание было молчаливым. Анна с нежностью обняла Августа, он оперся о колонну, чтобы удержаться на ногах, она протянула ему руку. Несколько шагов отделяло их от двери, за порогом ждали камергеры. Король вышел с нахмуренным челом. Кто может знать, что творилось в таинственных глубинах королевской души, действительно ли он хотел, чтобы мир воцарился при дворе, или предпочитал войну? В тот же вечер, злой и раздраженный, король велел позвать Флемминга.
– Графиня Козель жалуется на тебя, старина, – сказал Август насмешливо, – надо уступить ей, что-то пропустить мимо ушей, а кое-что и простить. Ты знаешь характер этой женщины, я ведь терплю…
– Ваше величество, – возразил Флемминг, бывавший на короткую ногу с королем, – ваше величество, вы – совсем другое дело. Любовь госпожи Козель вознаграждает вас за огорчения, которые вы терпите.
– А мою любовь ты в расчет не берешь?
Флемминг низко поклонился.
– Вы знаете, ваше величество, я в расчетах не силен.
– Будь добр, наладь с ней отношения, – повторил Август.
– Это невозможно, ваше величество: быть ее слугой я не могу, льстить и лгать не умею, а кланяться мне трудно, спина у меня старая.
Король засмеялся.
– Графиня и впрямь тебя не любит, – отозвался он, – она уверяет, что ты похож на обезьяну, но я с ней не согласен.
Флемминг поднял голову, глаза его пылали гневом, он попытался было сказать что-то, но тут же умолк.
Пожелай король поссорить их навеки, лучшего способа он бы придумать не мог.
Здесь, пожалуй, уместно поближе познакомиться с человеком, оказавшем решающее влияние на дальнейшую судьбу нашей героини.
Граф Якоб Генрих Флемминг дольше других придворных пребывал в милости короля Августа II и, по свидетельству современников, был при дворе очень влиятельным человеком. Ходили слухи, будто польской короной Август был обязан Флеммингу. Одна из кузин Флемминга в 1684 году вышла замуж в Польше за казнохранителя, хелмского сановника Пшебендовского; через нее главным образом и возникли у генерала связи в Польше. Флемминг был для своего времени человеком образованным и более дипломатом, чем солдатом, хотя избрал военное поприще. Он был пронырлив и хитер, как все знаменитые дипломаты того времени, а в политике придерживался правила Макиавелли: все средства хороши, если они ведут к цели.
При дворе Флемминг, мечтавший о неограниченном влиянии и власти над королем, старался ловко отстранить всех своих соперников. Помехой был Гойм, и Флемминг исподтишка рыл ему яму; он боялся влияния графини Козель и искал, кем бы заменить; опасным казался ему Шуленбург, и он давно точил на него зубы.
Под рукой у Флемминга всегда были его ставленники, обязанные ему своим положением, жаждущие занять освободившиеся посты. Вацдорф, Мантейфель, Вакербарт ожидали своего часа и преданно служили Флеммингу. Самонадеянный генерал любил говорить своим приближенным: «Мой принцип таков: людей создают обстоятельства; способности же есть у каждого, был бы случай проявить их. Я – лучший тому пример. Готовился к военной деятельности и о большем не мечтал, как получить полк, а теперь я – первый министр и фельдмаршал. Управляю, можно сказать, Польшей и Саксонией, не зная законов этих стран и, тем не менее, с честью справляюсь со своими обязанностями».
Самонадеянность и заносчивость были, по-видимому, главными свойствами Флемминга. Не скоро выявилось, что ему не хватает военного опыта, а быть министром он просто не способен. Флемминг казался человеком темпераментным, энергичным, веселым, кутилой и немного солдафоном; приказания он отдавал смело, коротко, решительно. Часто выходил из себя, но остроумной шуткой обезоруживал людей. Почти ровесник короля, Флемминг был его другом, сотрапезником и наперсником. Случалось, после бурного веселья Флемминг злоупотреблял близостью с Августом, но умел всегда ловко выпутаться из неприятного положения.
Жил Флемминг по-княжески, у него было несметное количество слуг и сотня лошадей в конюшне. В его приемной, словно у короля, всегда толпились министры, сановники, чужестранцы. Он свободно говорил по-французски, по-польски и латыни, умел работать, не пренебрегая, впрочем, кутежами, легко мог провести ночь без сна, умел пить и не напиваться, вздремнуть с четверть часа на стуле и встать бодрым; не мудрено, что он завоевал исключительное положение при дворе, где остальные способны были лишь веселиться и интриговать.
Характер у Флемминга был железный, иной раз он казался флегматичным, несмотря на свой темперамент, но всегда был себе на уме.
Неказистый, низкого роста, приземистый, тучный, с лицом одутловатым и красным, хотя черты его были довольно тонкие, генерал, вопреки моде того времени, не носил парика, а в собственные длинные волосы вплетал несколько локонов.
Он любил деньги, спекулировал, торгуя поместьями, без колебаний выговаривал для себя при больших сделках весьма значительные суммы, так что король, узнав однажды, что генерал положил в карман пятьдесят тысяч, сказал ему: «Послушай, Флемминг, я знаю, сколько ты прикарманил, многовато, друг, отдай мне половину». Флемминг повиновался. Не правда ли, оба хороши, и хозяин и слуга?
Борьба с человеком, умевшим прекрасно владеть собой, для такой темпераментной, упоенной длительным успехом женщины, как графиня Козель, была чревата опасностями. К тому же за Флеммингом стоял целый отряд недоброжелателей графини, а что еще хуже ярых ее недоброжелательниц. Госпожа Пшебендовская, двоюродная сестра генерала-министра, вся клика графини Рейс, надоедливая Глазенапп, Вицтумы, семья Гоймов; даже мнимые приятельницы Анны Козель мечтали видеть ее низверженной.
Долгие годы ее счастья возбуждали зависть; врагов графини озлобляло и то, что им никак не удавалось унизить Анну в глазах короля. При развратном дворе, где легко завязывались и быстро рвались любовные связи, ее, постоянно окруженную толпой поклонников, никто ни в чем не мог упрекнуть; самые рьяные шпионы оказались бессильны, никакие наговоры не приставали к ней. Анна Козель имела основания быть гордой, ибо она во много раз превосходила окружавшее ее женское общество и характером и благородством. Как когда-то она не пожелала изменить мужу, потребовав от короля письменное обещание жениться на ней, так и потом она ни разу не разрешила себе изменить королю, хотя сама неоднократно бывала обманута. Постоянное ее утверждение, что она жена, а вовсе не любовница короля, приводило в ярость ее противниц.
Старания их пока были бесплодными, и это усилило их гнев, нетерпение, злобу. Они подстрекали Флемминга, а пособниками его были Фюрстенберг и тот, кого Козель считала своим другом, кого ничуть не опасалась и кому доверяла – Вицтум. Его подзуживала жена, которой он всегда во всем уступал, и скорее по легкомыслию, чем из-за недоброжелательности, он встал в ряды противников графини Козель.
План был обдуман. Оставалось только найти красотку, которая, не побоявшись участи своих предшественниц, захотела бы временно занять тягостное и унизительное место при Августе II. Все были уверены, что перед женским кокетством король не устоит. Но теперь он уже не был так предприимчив, как прежде, ему надо было помочь, надо было найти ему подходящую любовницу, которая сама бы заставила его увлечься ею. Разослали людей во все концы. Начались поиски.
Битва эта оказалась решающей, она определила судьбы многих стран и народов. Не успел Август вернуться из поездки в Берлин, довольный тем, что тамошний двор не превзошел его пышностью приема (кстати сказать, Фридрих вовсе к этому не стремился), как курьер, присланный из Польши от княгини Тешен, привез ему счастливую весть о том, что Карл XII разбит наголову. В первую минуту Август растерялся. Как быть? Ведь он торжественно, перед лицом всей Европы, отрекся от польской короны, что же теперь, взять свои слова обратно? Но тут как раз подоспел Флемминг.
– Ваше величество, – начал он, – договор, к которому вас приневолили оружием, никакого значения не имеет. В Польше у вас тысячи сторонников. Стоит появиться там, и победа обеспечена.
Корона, окупленная столькими жертвами, была для курфюста заманчива. Август связывал с возвращением короны планы о наследственной монархии, решив, в крайнем случае, пожертвовать несколькими провинциями, чтобы заткнуть рот завистливым соседям. Если даже от Речи Посполитой останется только часть, то, слитая с Саксонией, она все же составит большое государство. Вернуть корону надо во что бы то ни стало, и из выборной сделать ее наследственной.
Август согласился с Флеммингом, что мир, договор и отказ от короны потеряли теперь всякое значение, оставалось только созвать войско и двинуться с ним в Польшу. Флемминг и его друзья, старые приверженцы Саксонца, обещали свою помощь, в удаче задуманного похода никто не сомневался. Из Польши прибыли с визитом глава сандомирекой конфедерации Денгоф и куявский епископ Шанявский. Со своим кузеном Фридрихом у Августа было достаточно времени договориться о союзе против шведов еще в Дрездене. Фридрих Брандербургский тоже не имел ничего против союза с саксонским курфюрстом, Август специально для этого ездил к нему; так образовалась лига, увековеченная впоследствии на медалях соединенными руками трех Фридрихов.
Охота тоже была самой разнообразной: погоня за оленями верхом с собаками, травля кабанов в заповедниках под Дрезденом, охота на зайцев, фазанов и куропаток в Большом саду, забава с медведями во дворах замка, травля лисиц в вольерах возле королевской резиденции. Самой любимой охотой Августа II была охота на кабанов.
Охоту сменяли рыцарские карусели, состязание с копьем, пешие турниры, стрельба в цель на специально устроенных для этого стрельбищах в Цвингере, на Рыночной площади и в других местах. От меткого выстрела загорался фейерверк и тысячи ракет взвивались кверху. Раздавали награды, и дорогие и шуточные, как, например, лисьи хвосты неудачникам. Катанье в санях самого причудливого вида тоже было одним из любимых удовольствий.
Очень распространены были в то время театрализованные трактиры и ярмарки. Этот обычай привился в Польше и просуществовал там в богатых поместьях до конца восемнадцатого века. Красивые женщины рядились трактирщицами, маркитантками, торговками и угощали гостей. Мужчины переодевались крестьянами, цыганами. Ярмарки обычно устраивались ночью, при яркой иллюминации, с театром марионеток в нескольких балаганах.
В день, когда Августом было назначено катанье на санях, снег вдруг стал таять, и тогда тысячам крестьян было велено свозить его на дорогу возами.
Маскарады и костюмированные балы в большом дворцовом зале поражали своей роскошью и блеском. Колоссальный зал был освещен семью огромными хрустальными жирандолями, в каждой из которых горело по пять тысяч восковых свечей; рядом, в аудиенц-зале, накрывали для приглашенных восемнадцать огромных столов с изысканнейшими яствами и напитками. На маскарады допускались все, кто был прилично одет, надо было лишь назвать у входа свое имя.
Иногда, разгулявшись вовсю, маски валили толпой в город, врывались в мирные дома и пугали жителей. Карнавальные обычаи не позволяли закрывать перед ними двери. Маски были на всех, даже на кучерах, на слугах, и среди них всегда мог быть король.
Французский театр, итальянская опера, балет, концерты, стоившие огромных денег, тоже способствовали приятному времяпрепровождению. Зрелища эти поглощали ежегодно из казны свыше восьмидесяти тысяч талеров.
Одним из видов развлечений были военные учения, смотры, маневры и потешные войны. Разбивали лагеря в окрестностях столицы и безумствовали под открытым небом. Каждый день ознаменовывался новым празднеством, требовал новых приготовлений и костюмов, но короля это не смущало; тот, кому была отведена роль в представлении, должен был сам приготовить себе соответствующий костюм: на пиршества Юпитера, военные игры, праздник Дианы, Меркурия, на ярмарки и тому подобное. Невозможно перечислить все и описать.
Визит датского короля сопровождался нескончаемой вереницей подобных празднеств. Август хотел предстать перед ним во всем блеске. Для графини Козель это были дни небывалого триумфа. Ей поклонялись короли, ее вензель сверкал в фейерверках, она раздавала награды, первенствовала среди дам в состязаниях с копьем, вызывая рукоплескания своей меткостью. Прелестная женщина сияла от счастья. Август мог гордиться ею, она угадывала его мысли, помогала придумывать и выполнять самые затейливые программы. Но из всех торжеств самым блестящим было шествие богов и богинь, исполнявшееся уже однажды в 1695 году, а сейчас повторенное с еще большим блеском, расточительностью и роскошью.
Датский король тоже принимал в нем участие, он был Юпитером, король Август Аполлоном, графиня Козель изображала Диану, окруженную прелестными нимфами. За ней следовала золотая триумфальная колесница, в которой ехали музыканты. Даже королева не могла отказаться от подобающей ей роли жрицы в храме Весты.
Август в то время вполне мог еще изображать Аполлона, так статен он был, так светилось его лицо, на котором недавно перенесенные испытания не оставили и следа.
Все уже валились с ног от усталости, а Козель была неутомима, и король чувствовал себя в своей стихии. Упиваясь фимиамом, который ей курили, и от которого у бедной женщины вскружилась голова, прелестная графиня ни на минуту не отходила от короля.
Специально для нее устроили состязания с копьем, и они стали ее новым триумфом. Оба короля носили в этот день ее герб, эмблему и вензель: датский король сопровождал ее, Август шел с правой стороны, гофмаршал двора с левой.
Из ложи наблюдала королева…
14
В метании копья в кольцо на скаку, упражнении, столь несвойственном ее полу, графиня Козель выказала необыкновенную ловкость и отвагу. Август, деливший с ней триумф, воспылал к ней, казалось, еще большей страстью.Тысячи любопытных в изысканных нарядах наблюдали за зрелищем из лож и галерей, окружавших площадь. Погода стояла ясная и теплая. Прекрасной амазонке с разрумянившимся лицом исключительно везло в этот день. Из королевской ложи ей рукоплескали, оба короля приготовили для нее богатые дары, не обращая внимания на понурый вид придворных, на пожелтевшие лица высокопоставленных дам, на шепот из-под вееров и на странное молчание затаившей свои истинные чувства толпы.
В стороне, среди придворных и сановников, не принимавших участия в развлечениях, стоял Заклика, верный слуга графини, быть может, единственный, кто платил неизменной привязанностью и за благодеяния ее и за капризы. Служба у графини была не из легких и не из приятных, но Раймунд повиновался скорее велению сердца, чем графине Козель. Заклика был влюблен и, хотя страдал от прихотей, высокомерия и презрения графини, не мог вырвать из сердца эту безумную страсть: он сжился с нею, она стала его мукой, придававший смысл существованию, вся его жизнь была подчинена этой безнадежной любви.
Раймунд гордился Анной Козель, однако ее триумф вызывал у него безотчетную тревогу. Этот небывалый успех пугал его, ибо он сознавал: если Августом овладеет новая страсть, нечего рассчитывать ни на его сострадание, ни на его признательность.
Заклика примостился в тени у стены, рядом со старыми придворными Августа. Ни одного возгласа, ни одного хлопка не доносилось отсюда, ничего, что говорило бы о преклонении перед прекрасной, а сегодня ослепительно прекрасной королевой турнира.
По соседству с Закликой, укрытым за выступом колонны, оказалась группа незнакомых ему людей: седой, гладко выбритый старик, какой-то чужестранец, и еще несколько человек. Они говорили вполголоса, но Заклика слышал их.
– Красива, ничего не скажешь, красива любовница вашего короля, – произнес чужестранец, – и впрямь лакомый королевский кусок, с ней, надо думать, его величество остепенится, наконец.
Старый придворный хитро ухмыльнулся и тихо вздохнул.
– Думается мне, что на этом не кончится, господин камергер, – отозвался он. – Как бы этот триумф не оказался последним; я много перевидал на своем веку, помню в ореоле славы очаровательную Аврору, помню обаятельную Эстерле, кажется, будто сейчас вижу прелестную Шпигель и милую княгиню Тешен. Правда, Козель при умелом лавировании удалось продержаться дольше других, однако не верю, что она сможет привязать короля навсегда.
– Но я слышал, будто король обещал на ней жениться.
– Думаю, что и княгиня Тешен лелеяла такую мысль, и прелестная Аврора питала надежду, но будем надеяться, что нашей доброй высокочтимой королеве бог продлит дни, и прелестная победительница дождется той же участи, что и остальные.
– Не скоро, пожалуй, – засмеялся чужеземец.
– Как знать, как знать, – прошептал язвительно старик. – Взгляните на галерею вон тех и сейчас еще красивых женских лиц, – их мучает зависть. У всех у них, за малым исключением, была своя пора царствования. А там, внизу, в сторонке, стоят французские канатные плясуньи и танцовщицы – среди них Дюпарк, она делит сейчас сердце короля с этой амазонкой, а ведь ничего из себя не представляет, разве что во сто раз менее красива, чем та, и к тому же блудлива. Кто может поручиться, что завтра государь наш не выберет из этого скопища нечто более нелепое.
Стоявшие позади Заклики придворные не скрывали своей неприязни к графине.
– Что ж, – сказал один из друзей и приспешников Фюрстенберга, – чем выше она вознесется, тем стремительней будет падение. Милость короля раздувает ее высокомерие, это начинает раздражать Августа, и мне кажется, можно уже определить время ее опалы.
– Да, да, – добавил другой, – и расставание не будет, по-видимому, таким мирным, как с другими, ведь графиня Козель носит при себе заряженный пистолет и подписанное королем обещание жениться на ней. Не завидую ей, если она вздумает сопротивляться и отстаивать свои права.
– Вот уже три года мы предрекаем ее падение, однако пророчества наши до сих пор не сбылись, – заметил первый, вздыхая.
Немного поодаль стоял барон Киан, погруженный в раздумье. Остроумный старый придворный невольно слышал весь разговор. Кто-то пристал к нему, чтобы он высказал свое мнение.
– Я не астроном, дорогой мой, – ответил он, – и не умею высчитывать, когда звезды гаснут и когда появляются, знаю только одно, бывают и немеркнущие звезды.
В одной из лож сидели притихшие, как в воду опущенные, графиня Рейс, графиня Вицтум, госпожа Гюльхен, а позади них Глазенапп. Графиня Рейс вздохнула.
– Мы сами виноваты, – обратилась она к графине Вицтум, – вот уже несколько лет король видит вокруг лишь знакомые, примелькавшиеся ему лица, об этом мы не подумали.
– Терпеть не могу эту женщину, – прервала ее графиня Вицтум, – но должна признаться, трудно будет найти ей достойную замену.
Графиня Рейс ехидно засмеялась.
– Ты не знаешь человеческой натуры и характера нашего короля, – промолвила она спокойно. – После блондинки Тешен ему должна была понравиться твоя невестка; после ее черных кос его опять потянет на золотистые, а так как Анна Козель воображает себя богиней, то он теперь увлечется простолюдинкой или такой вот Дюпарк, которая ведет себя, как торговка.
– Что наш король никак не может освободиться от своих пут, меня не удивляет, но поглядите, какие умильные взгляды бросает на нее датский король.
– А каким высокомерным, олимпийским взглядом отвечает она ему. Зазнавшаяся авантюристка! Это было бы смешно, кабы не было так грустно.
– Перл этот стоит Саксонии миллионы.
Подобные разговоры велись почти повсюду, но ропот этот не доходил до ушей государя. Впрочем, Август, возможно, и догадывался о настроении придворных, но для него не было большего удовольствия, чем видеть их затаенную зависть.
После турнира и стрельбы в цель, после роскошного прощального ужина, ибо датский король, а вместе с ним Август, уезжали на другой день в Берлин, огни погасли, и графиня в своем роскошном костюме вернулась во дворец.
Лицо ее еще светилось торжеством, но усталость уже давала себя знать. Сняв драгоценности, Анна прилегла на диван отдохнуть.
Во дворце было тихо, лишь едва слышные шаги доносились откуда-то издалека. Эта внезапная после шумного празднества тишина странно подействовала на Анну. Она чувствовала себя усталой и душой и телом. Необъяснимая тоска овладела ею.
Во время своего триумфа графиня Козель несколько раз ловила на себе насмешливый взгляд Флемминга, и он потряс ее до глубины души: в нем была затаенная, ей одной понятная угроза. Взгляд этот врезался в ее сердце и возбудил в нем гнев и тревогу. Никакого повода для этих чувств сейчас не было. Но Анна не могла от них отделаться.
Тщетно старалась графиня, вспоминая почести, которые оказывал ей король, развеять мрачные мысли, – черная туча заволокла ее душу. В глазах стояли слезы. Вот так порой в минуту наивысшего блаженства возникает предчувствие страшного будущего. Анна долго сидела так, оцепенелая, застывшая, вперив глаза в стену, на которой висел портрет короля. Увидеть сегодня Августа она не надеялась. А рано утром он должен был уехать со своим гостем в Берлин. Там ждали его новые празднества, новые лица, новые люди.
В коридоре, который соединялся лестницей с галереей, ведущей в замок, послышались шаги: это не мог быть никто иной, кроме Августа. Козель вскочила с дивана и побежала к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. Но она не успела уложить свои густые черные волосы, и когда Август показался на пороге, Анна одной рукой придерживала их, а другой оправляла на себе платье.
С первого взгляда графиня поняла, что Август пришел к ней в таком состоянии, в каком она не привыкла, да и не любила его видеть.
Торжественное прощание с кузеном, которого двое придворных с должным почтением отнесли в постель, ознаменовалось огромным количеством выпитых кубков. Хотя для короля это было делом обычным, на сей раз возлияние не прошло для него бесследно. Август шел, правда, без помощи камергера, который довел его лишь до дверей, проследив, чтоб он не потерял равновесия, но, войдя в кабинет графини, он сразу же грозно опустился в кресло. Лицо его было багровым, глаза мутными, язык заплетался.
– Анна, – сказал он, – я пришел попрощаться с тобой. У тебя сегодня был триумф, какой редко выпадает на долю женщины. Поблагодари хотя бы… – И Август рассмеялся.
Графиня с грустью посмотрела на него.
– Государь мой, – сказала она, – разве я не должна каждодневно благодарить тебя? Но если бы ты видел эти устремленные на меня завистливые глаза, эти гневно сжатые губы, ты понял бы, почему я вернулась домой грустная.
Август все еще усмехался.
– Трагикомедия жизни, – произнес он равнодушно, – у меня есть свой Карл Двенадцатый, у тебя свой Флемминг! У каждого свои огорчения, но жизнь… есть жизнь… Будь же веселой!
– Не могу, – ответила Козель.
– Для меня! – настаивал Август.
Анна взглянула на короля и скорей благоразумие, чем чувство, вызвало улыбку на ее крохотных устах.
– Если б я могла денно и нощно смотреть на тебя, быть с тобой рядом, – сказала Анна, присаживаясь к нему, – я всегда была бы веселой, всегда бы смеялась. Будь моя воля, я б ни на минуту не выпускала тебя из своих объятий. Увы, ты вырвешься, поедешь в свет, и, кто знает, каким вернешься?..
– Только бы не таким пьяным, как сейчас, – с холодным смехом ответил Август, – люблю вино, но терпеть не могу, когда оно берет верх надо мной.
– А когда ты вернешься, государь мой? – спросила Козель.
– Спроси у астрологов: я не знаю. Мы едем в Берлин. Одно меня утешает, Брандербурги померкнут после дрезденских торжеств. Фридричек будет развлекать нас солдатами, а за столом морить голодом. Берлин после Дрездена! – воскликнул Август. – Это меня бесконечно радует, я для того лишь еду, чтобы насладиться победой. И заранее в ней уверен.
– Возвращайся, государь, преданным и верным, – добавила одной только думой озабоченная Козель.
– Из Берлина? – засмеялся Август. – Там ни мне, ни тебе никакая опасность не грозит, самый добродетельный из дворов и к тому же самый скучный.
– А Дессау? – шепнула Анна.
Король покачал головой.
– Да, она была очень красива, но будь она католичкой, ей следовало бы стать монахиней. Галантного обхождения не понимала, обижалась по пустякам. Нет, я таких не люблю.
Август попробовал подняться и потер рукой лоб так неосторожно, что сдвинул свой завитой парик, Анна поправила его; король стал целовать ей руки.
– Моя Анна, – сказал он, – я уезжаю, и у меня к тебе единственная просьба: я помирил тебя с Флеммингом, так заключите мир навсегда, перестаньте грызться друг с другом.
Анна нахмурилась.
– Ваше величество, соблаговолите сказать это Флеммингу, а не мне. Он не оказывает мне должного уважения, он мой завзятый враг. Графиня Козель, жена Августа…
Король, услышав это, странно усмехнулся, глаза его злобно сверкнули.
– Графиня Козель, – гордо продолжала Анна, – не должна, не может повиноваться какому-то Флеммингу; ей незачем бояться его и уступать ему.
– Но я не выношу раздоров…
– Прикажите ему быть более сговорчивым, посоветуйте уважать меня, мать ваших детей, это будет лучший способ установить мир.
Король ничего не ответил, прощание было молчаливым. Анна с нежностью обняла Августа, он оперся о колонну, чтобы удержаться на ногах, она протянула ему руку. Несколько шагов отделяло их от двери, за порогом ждали камергеры. Король вышел с нахмуренным челом. Кто может знать, что творилось в таинственных глубинах королевской души, действительно ли он хотел, чтобы мир воцарился при дворе, или предпочитал войну? В тот же вечер, злой и раздраженный, король велел позвать Флемминга.
– Графиня Козель жалуется на тебя, старина, – сказал Август насмешливо, – надо уступить ей, что-то пропустить мимо ушей, а кое-что и простить. Ты знаешь характер этой женщины, я ведь терплю…
– Ваше величество, – возразил Флемминг, бывавший на короткую ногу с королем, – ваше величество, вы – совсем другое дело. Любовь госпожи Козель вознаграждает вас за огорчения, которые вы терпите.
– А мою любовь ты в расчет не берешь?
Флемминг низко поклонился.
– Вы знаете, ваше величество, я в расчетах не силен.
– Будь добр, наладь с ней отношения, – повторил Август.
– Это невозможно, ваше величество: быть ее слугой я не могу, льстить и лгать не умею, а кланяться мне трудно, спина у меня старая.
Король засмеялся.
– Графиня и впрямь тебя не любит, – отозвался он, – она уверяет, что ты похож на обезьяну, но я с ней не согласен.
Флемминг поднял голову, глаза его пылали гневом, он попытался было сказать что-то, но тут же умолк.
Пожелай король поссорить их навеки, лучшего способа он бы придумать не мог.
Здесь, пожалуй, уместно поближе познакомиться с человеком, оказавшем решающее влияние на дальнейшую судьбу нашей героини.
Граф Якоб Генрих Флемминг дольше других придворных пребывал в милости короля Августа II и, по свидетельству современников, был при дворе очень влиятельным человеком. Ходили слухи, будто польской короной Август был обязан Флеммингу. Одна из кузин Флемминга в 1684 году вышла замуж в Польше за казнохранителя, хелмского сановника Пшебендовского; через нее главным образом и возникли у генерала связи в Польше. Флемминг был для своего времени человеком образованным и более дипломатом, чем солдатом, хотя избрал военное поприще. Он был пронырлив и хитер, как все знаменитые дипломаты того времени, а в политике придерживался правила Макиавелли: все средства хороши, если они ведут к цели.
При дворе Флемминг, мечтавший о неограниченном влиянии и власти над королем, старался ловко отстранить всех своих соперников. Помехой был Гойм, и Флемминг исподтишка рыл ему яму; он боялся влияния графини Козель и искал, кем бы заменить; опасным казался ему Шуленбург, и он давно точил на него зубы.
Под рукой у Флемминга всегда были его ставленники, обязанные ему своим положением, жаждущие занять освободившиеся посты. Вацдорф, Мантейфель, Вакербарт ожидали своего часа и преданно служили Флеммингу. Самонадеянный генерал любил говорить своим приближенным: «Мой принцип таков: людей создают обстоятельства; способности же есть у каждого, был бы случай проявить их. Я – лучший тому пример. Готовился к военной деятельности и о большем не мечтал, как получить полк, а теперь я – первый министр и фельдмаршал. Управляю, можно сказать, Польшей и Саксонией, не зная законов этих стран и, тем не менее, с честью справляюсь со своими обязанностями».
Самонадеянность и заносчивость были, по-видимому, главными свойствами Флемминга. Не скоро выявилось, что ему не хватает военного опыта, а быть министром он просто не способен. Флемминг казался человеком темпераментным, энергичным, веселым, кутилой и немного солдафоном; приказания он отдавал смело, коротко, решительно. Часто выходил из себя, но остроумной шуткой обезоруживал людей. Почти ровесник короля, Флемминг был его другом, сотрапезником и наперсником. Случалось, после бурного веселья Флемминг злоупотреблял близостью с Августом, но умел всегда ловко выпутаться из неприятного положения.
Жил Флемминг по-княжески, у него было несметное количество слуг и сотня лошадей в конюшне. В его приемной, словно у короля, всегда толпились министры, сановники, чужестранцы. Он свободно говорил по-французски, по-польски и латыни, умел работать, не пренебрегая, впрочем, кутежами, легко мог провести ночь без сна, умел пить и не напиваться, вздремнуть с четверть часа на стуле и встать бодрым; не мудрено, что он завоевал исключительное положение при дворе, где остальные способны были лишь веселиться и интриговать.
Характер у Флемминга был железный, иной раз он казался флегматичным, несмотря на свой темперамент, но всегда был себе на уме.
Неказистый, низкого роста, приземистый, тучный, с лицом одутловатым и красным, хотя черты его были довольно тонкие, генерал, вопреки моде того времени, не носил парика, а в собственные длинные волосы вплетал несколько локонов.
Он любил деньги, спекулировал, торгуя поместьями, без колебаний выговаривал для себя при больших сделках весьма значительные суммы, так что король, узнав однажды, что генерал положил в карман пятьдесят тысяч, сказал ему: «Послушай, Флемминг, я знаю, сколько ты прикарманил, многовато, друг, отдай мне половину». Флемминг повиновался. Не правда ли, оба хороши, и хозяин и слуга?
Борьба с человеком, умевшим прекрасно владеть собой, для такой темпераментной, упоенной длительным успехом женщины, как графиня Козель, была чревата опасностями. К тому же за Флеммингом стоял целый отряд недоброжелателей графини, а что еще хуже ярых ее недоброжелательниц. Госпожа Пшебендовская, двоюродная сестра генерала-министра, вся клика графини Рейс, надоедливая Глазенапп, Вицтумы, семья Гоймов; даже мнимые приятельницы Анны Козель мечтали видеть ее низверженной.
Долгие годы ее счастья возбуждали зависть; врагов графини озлобляло и то, что им никак не удавалось унизить Анну в глазах короля. При развратном дворе, где легко завязывались и быстро рвались любовные связи, ее, постоянно окруженную толпой поклонников, никто ни в чем не мог упрекнуть; самые рьяные шпионы оказались бессильны, никакие наговоры не приставали к ней. Анна Козель имела основания быть гордой, ибо она во много раз превосходила окружавшее ее женское общество и характером и благородством. Как когда-то она не пожелала изменить мужу, потребовав от короля письменное обещание жениться на ней, так и потом она ни разу не разрешила себе изменить королю, хотя сама неоднократно бывала обманута. Постоянное ее утверждение, что она жена, а вовсе не любовница короля, приводило в ярость ее противниц.
Старания их пока были бесплодными, и это усилило их гнев, нетерпение, злобу. Они подстрекали Флемминга, а пособниками его были Фюрстенберг и тот, кого Козель считала своим другом, кого ничуть не опасалась и кому доверяла – Вицтум. Его подзуживала жена, которой он всегда во всем уступал, и скорее по легкомыслию, чем из-за недоброжелательности, он встал в ряды противников графини Козель.
План был обдуман. Оставалось только найти красотку, которая, не побоявшись участи своих предшественниц, захотела бы временно занять тягостное и унизительное место при Августе II. Все были уверены, что перед женским кокетством король не устоит. Но теперь он уже не был так предприимчив, как прежде, ему надо было помочь, надо было найти ему подходящую любовницу, которая сама бы заставила его увлечься ею. Разослали людей во все концы. Начались поиски.
15
В то время как король Август II развлекался, слепо веря, в свою судьбу, Карл XII тоже шел навстречу уготованной ему участи. Во главе небольшого войска он с львиной отвагой, по-юношески опрометчиво вторгся в совершенно неведомую ему державу и расположился на полях под Полтавой.Битва эта оказалась решающей, она определила судьбы многих стран и народов. Не успел Август вернуться из поездки в Берлин, довольный тем, что тамошний двор не превзошел его пышностью приема (кстати сказать, Фридрих вовсе к этому не стремился), как курьер, присланный из Польши от княгини Тешен, привез ему счастливую весть о том, что Карл XII разбит наголову. В первую минуту Август растерялся. Как быть? Ведь он торжественно, перед лицом всей Европы, отрекся от польской короны, что же теперь, взять свои слова обратно? Но тут как раз подоспел Флемминг.
– Ваше величество, – начал он, – договор, к которому вас приневолили оружием, никакого значения не имеет. В Польше у вас тысячи сторонников. Стоит появиться там, и победа обеспечена.
Корона, окупленная столькими жертвами, была для курфюста заманчива. Август связывал с возвращением короны планы о наследственной монархии, решив, в крайнем случае, пожертвовать несколькими провинциями, чтобы заткнуть рот завистливым соседям. Если даже от Речи Посполитой останется только часть, то, слитая с Саксонией, она все же составит большое государство. Вернуть корону надо во что бы то ни стало, и из выборной сделать ее наследственной.
Август согласился с Флеммингом, что мир, договор и отказ от короны потеряли теперь всякое значение, оставалось только созвать войско и двинуться с ним в Польшу. Флемминг и его друзья, старые приверженцы Саксонца, обещали свою помощь, в удаче задуманного похода никто не сомневался. Из Польши прибыли с визитом глава сандомирекой конфедерации Денгоф и куявский епископ Шанявский. Со своим кузеном Фридрихом у Августа было достаточно времени договориться о союзе против шведов еще в Дрездене. Фридрих Брандербургский тоже не имел ничего против союза с саксонским курфюрстом, Август специально для этого ездил к нему; так образовалась лига, увековеченная впоследствии на медалях соединенными руками трех Фридрихов.