Крашевский Юзеф Игнаций. Графиня Козель

   Улики против графини хотели добыть к возвращению короля в Дрезден, чтобы иметь повод глумиться над несчастной. Все это наполняло Козель горечью, доводило ее до отчаяния, ополчало против короля, разрешавшего так измываться над ней.
   Но вот до Дрездена дошел слух, что графиня Козель исчезла из Пильниц. И едет в Варшаву. Со стремительной быстротой полетели высланные воинской почтой письма, уведомлявшие о том госпожу Белинскую. Сразу же был созван семейный совет. Все ужасно всполошились. Приезд графини мог так удачно разыгранную комедию превратить в трагедию.
   Король был уже влюблен, верней, опутан всей семейкой. Для него придумали новый спектакль.
   Когда король в обычный час приехал к Марыне, очаровательная прелестница, одетая в черное, сидела с распущенными волосами на постели и держала в руке платочек, чтобы утирать несуществующие слезы. Ее полный отчаяния взгляд был устремлен в одну точку. Мать и сестра признали, что поза эта очень эффектна и ей к лицу. Когда вошел король, Марыня притворилась, будто не заметила его, потрясенная горем.
   – Что с вами, прелестная красавица? – спросил король озабоченно.
   Марыня прикрыла сухие глаза платком, сделав вид, что захлебывается от рыданий. Заранее обдуманную сцену она сыграла с большим чувством. Растроганный Август стал целовать ее красивые ручки, допытываясь о причине слез.
   – Ваше величество! – патетически воскликнула Марыня. – Мне грозит смерть! Будь я уверена, что сердце ваше со мной, умереть было бы не так страшно, но, увы, у меня хотят отнять не только жизнь, но и ваше сердце! И этого я не в силах перенести. Графиня Козель едет сюда, в Варшаву, она, быть может, уже здесь… и гибель моя предрешена… а может, вы пришли сообщить мне о победе моей счастливой соперницы?..
   – Да что вам чудится, – прервал ее король, – откуда вы взяли, что я собираюсь вам изменить? Нет, дорогая, нас связывают неразрывные узы, ваш столь приятный характер, ваша доброта ко мне – залог того, что никакая Козель вам не опасна.
   – Государь мой! – продолжала Марыня. – О, если бы то была правда, если бы вы платили мне любовью столь же искренней, как моя к вам! Отказаться от жизни мне легче, чем от счастья, которое улыбнулось мне! Король, жизнь не нужна мне без вашей любви, возьмите ее!
   – О нет! – возразил Август. – С моей стороны недостойно было бы отплатить неблагодарностью за услышанное из ваших уст признание, за сладостные слова ваши.
   – Благодарю вас, государь, за утешительную надежду, – продолжала нетерпеливо Денгоф, – но, увы, я вся в тревоге, ужасная соперница близко, вы увидите ее, и она опять завладеет сердцем, что так долго принадлежало ей.
   – К чему эти терзания? – прервал король уже немного раздраженно. – И как мне успокоить вас? Впрочем, пусть Козель приезжает, вы одержите над ней победу.
   – Нет, нет, – вскричала Денгоф, – если Козель приедет сюда, я покину Варшаву; эта женщина может посягнуть на мою жизнь, устроить отвратительный скандал!
   Мать Марыни стояла за дверью, ожидая знака, чтобы войти. Марыня кашлянула, дверь растворилась, и вошла госпожа Белинская, притворившись удивленной, что застала здесь короля.
   – Счастлив видеть вас, – воскликнул король, поднимаясь, – помогите мне успокоить вашу дочь, она обижает меня несправедливыми подозрениями.
   – Что случилось, ваше величество? – Белинская все еще притворялась удивленной. – Подозрения и ревность – доказательства любви, – сказала она. – На это обижаться не следует, ваше королевское величество.
   – Но послушайте…
   Август рассказал все как было. Госпожа Белинская слушала короля, как-то странно поглядывая то на дочь, то на него, вид у нее был встревоженный.
   – Простите, ваше королевское величество, – сказала она, – но тревога моей дочери вполне понятна. Всему свету известны угрозы Козель, ее горячий нрав. Она посмела угрожать даже вам, ваше величество!
   – Ну что ж, – прервал ее Август, – для вашего спокойствия я отдам приказ, чтобы ее вернули с дороги обратно в Дрезден.
   Госпожа Белинская, благоговейно сложив руки, воскликнула:
   – Ты можешь считать себя счастливейшей из женщин, дочь моя, имея покровителя, который так заботится о твоем покое. – Подумав немного, она добавила: – Осмелюсь обратить ваше внимание, что графиня Козель, избалованная вашими милостями, не всякого послушается, надо послать такого, кто сумел бы…
   – Пошлите кого хотите, – промолвил Август, которому надоела уже эта сцена.
   Женщины рассыпались в благодарности перед его величеством, выказавшим столько доброты и заботливости.
   У госпожи Белинской был наготове человек, которому она собиралась поручить это дело. То был француз Монтаргон, приехавший с князем Полиньяком в Польшу и пристроившийся там при Белинских, выхлопотав себе титул камергера его величества. Об его отношениях с домом Белинских слухи ходили разные…
   Монтаргон пришел через полчаса, готовый выполнить приказ короля, в котором категорически предписывалось с полпути вернуть графиню Козель в Дрезден.
   – А если она, ваше величество, не подчинится вашему приказу, как мне быть?
   Король задумался, не так-то легко ему было решиться на то, к чему его принуждали.
   – Я дам вам в помощь Ля Эй, подполковника моей стражи, и шесть гвардейцев, надеюсь, этого будет достаточно.
   Послали не теряя времени за Ля Эй, который получил из уст самого короля точные указания, и этой же ночью отряд, высланный против одной беззащитной женщины, двинулся с необыкновенной поспешностью по дороге, ведущей из Варшавы в Дрезден.
   А какой нежной была благодарная Марыня и как радовалась она одержанной победе!

2

   Твердо решив повидаться с королем и самой искать у него защиты, графиня Козель собралась в путь быстро, с небольшой свитой, боясь, как бы весть об ее отъезде не опередила ее. Верный Заклика сопровождал ее и в этой поездке. Он очень скорбел об участи госпожи, но такой уж был у него характер: чем тяжелей ему было, тем больше он замыкался в себе. Бледный, осунувшийся, ехал Заклика рядом с каретой графини, выполняя приказания молча, нахмурив брови. Перед отъездом из Дрездена Анна Козель призвала его к себе.
   – Все оставили меня, – сказала она, – у меня нет никого, на чью верность я могла бы рассчитывать. – Графиня взглянула на Раймунда. Он стоял мрачный. – Ты тоже покинешь меня?
   – Никогда! – ответил он коротко.
   – Мне кажется, что я могу быть уверенной в твоем благородстве и преданности.
   – Всегда, – торжественно промолвил Заклика, подняв вверх два пальца, словно давая клятву.
   – Я хочу доверить тебе самое дорогое, что у меня есть, обещай, поклянись, что разве только вместе с жизнью ты расстанешься с этим; не дашь вырвать силой, будешь беречь мое сокровище, мою честь, как…
   – Как святыню, – ответил Заклика, снова поднимая руку, – можете быть спокойны.
   – Ни одна живая душа не должна знать, что я вручаю тебе.
   – Прикажете поклясться?
   – Я верю твоему слову. Но тебе нужно знать, что ты получишь на сохранение. Я сказала, ты будешь хранителем чести графини Козель. Король, разводя меня с мужем, дал письменное, скрепленное печатью обязательство жениться на мне после смерти королевы. Стать фавориткой короля я бы ни за что не согласилась. Теперь, когда король изменил своему обещанию, они постараются вырвать у меня эту позорящую короля бумагу. Меня могут схватить, но и под пыткой я им не выдам, где спрятана бумага. Замуровать ее? Зарыть? Это грозит мне изгнанием, носить при себе – рискованно.
   Козель открыла шкатулку красного дерева, оправленную в серебро и слоновую кость, достала из шкатулки золотую коробочку, а из нее кожаный мешочек с печатями и шелковым шнуром.
   – Ты не предашь меня, – сказала Козель, глядя Заклике в глаза.
   Раймунд упал на колени, слезы потекли у него по усам, он поцеловал протянутую руку, схватил, оглянувшись, мешочек и, быстро спрятав его на груди, сказал приглушенным голосом:
   – Только смерть заставит меня расстаться с ним.
   Анна быстро захлопнула шкатулку.
   – Мы отправляемся в путь, – добавила она, – и неизвестно, что нас ждет, может быть, самое неожиданное, самое худшее, надо, чтобы у тебя были деньги.
   Графиня протянула Раймунду зеленый мешочек с золотом.
   – Потом отчитаюсь, – сказал Заклика.
   Через несколько часов графиня с заряженным пистолетом, он всегда был при ней, пустилась в путь.
   До Видавы, небольшого пограничного городка в Силезии, они доехали быстро и без происшествий. В Видаве решено было отдохнуть, расположившись на единственном здесь приличном постоялом дворе, и усталая графиня велела наскоро приготовить обед. В другом конце двора стояло с десяток лошадей, очевидно, отряд королевских гвардейцев возвращался в Саксонию. Заклика стоял на страже у дверей. Вдруг перед ним выросли Монтаргон и Ля Эй и попросили доложить графине, что, случайно узнав о ее прибытии, они хотели бы засвидетельствовать ей свое почтение.
   Монтаргона Козель вовсе не знала. Она немало удивилась, когда Заклика объявил об их приходе, так как привыкла уже к тому, что все ее сторонятся. Мысль о каком-то подвохе не приходила ей в голову, она велела просить их.
   Ля Эй был человек вежливый, знакомый с придворным этикетом.
   Графиня Анна, научившаяся обуздывать свои чувства, даже когда сердце ее замирало от тревоги, казалась спокойной, даже веселой. Она приняла офицеров приветливо и учтиво, а так как время было обеденное, пригласила их разделить с ней скромную дорожную трапезу. За обедом беседа велась непринужденно, но к концу Монтаргон, не забывавший ни на минуту о своей миссии, стал рассказывать о Варшаве, о том, о сем, а затем обратился к графине.
   – Мне кажется, графиня, – сказал он, – вы зря пустились в путь. Насколько нам известно, король сейчас очень занят, и, кто знает, не рассердится ли он. Вас могут ждать неприятности.
   Козель нахмурила брови и отодвинулась вместе со стулом от стола.
   – Как? Вы осмеливаетесь давать мне советы? Не хотите ли вы сказать, что лучше меня знаете короля, мое положение и как мне надо поступать?
   Монтаргон растерялся.
   – Простите, графиня, – пробормотал он.
   – Нет, не прощу, – возмутилась Козель, – это не тактично, не учтиво. Оставьте меня в покое со своими советами, я в них не нуждаюсь.
   Могтаргон побледнел, поморщился.
   – В моих советах, графиня, вы действительно не нуждаетесь и выслушивать их не обязаны, но если я приехал по поручению короля?
   – Короля? – удивилась Анна.
   – Да.
   – Тем более не подчинюсь, – сказала она, – короля опутали мои враги, он поступил неосмотрительно, и сейчас, конечно, раскаивается. Король мог проявить минутную слабость, но я уверена, он будет рад, если я ослушаюсь его. Это дело мое.
   Монтаргона, человека, в общем, покладистого, оскорбил тон, каким говорила с ним прелестная путешественница, и он ответил ей с затаенной обидой:
   – Я был бы признателен, графиня, если бы вы освободили меня от весьма для меня нежелательного применения силы.
   – Как? – закричала, вскакивая, Козель. – У вас хватает дерзости угрожать мне!
   – Король дал категорическое приказание вернуть вас в Дрезден, – сказал Монтаргон, – и я обязан его выполнить.
   Графиня вспыхнула гневом. Она от кого-то слышала, что камергер Монтаргон был сыном деревенского писаря, и, схватившись за пистолет, стала кричать на него:
   – Вон отсюда, писаришка несчастный, вон отсюда, не то я голову тебе размозжу!
   На пороге стоял уже Заклика.
   Монтаргон хорошо знал, с кем имеет дело, и, не сомневаясь, что угроза будет приведена в исполнение, тут же безмолвно выскользнул из комнаты. С графиней остался молчавший дотоле Ля Эй. Он извлек урок из разыгравшейся перед ним сцены.
   – Графиня, – сказал он очень мягко, – послов не вяжут и не карают, прошу вас, успокойтесь; не наша вина, что нам дали такое неприятное поручение. Для меня было бы весьма огорчительно причинить вам малейшую неприятность, но что поделаешь, приказ короля! Приказ из собственных уст его величества короля для офицера – беспрекословный закон.
   – Вы видели государя? – спокойно спросила графиня.
   – Да, я получил приказ непосредственно от него самого. И потому молю вас, если вам себя не жаль, пожалейте меня!
   Его кроткий тон обезоружил графиню. Дрожа, она опустилась на стул.
   – Успокойтесь, – сказал Ля Эй, – вам, по-моему, ничего страшного не грозит.
   – Как? А Денгоф?
   – О, это случайное увлечение, что-то вроде интрижки с Дюваль, которую король уже напрочь забыл, думаю, даже имени ее не помнит. Госпожа Денгоф замужем, муж ее в деревне, он ни о чем не знает. Непохоже, что она появится в Дрездене. А король должен вернуться, вы увидитесь и без труда восстановите свою власть над ним.
   Козель стала уже спокойней расспрашивать его. Ля Эй старался смягчить всю историю. После пятнадцатиминутного учтивого разговора графиня дала себя уговорить, Ля Эй одержал победу, велено было запрягать лошадей, Анна Козель возвращалась в Пильниц.
   Монтаргон больше на глаза ей не показывался, он поспешил лишь послать курьера со счастливой вестью к госпоже Белинской. Опасаясь, как бы Козель не изменила своего решения, он и Ля Эй с отрядом тайно проводили ее до самого Будишина, останавливаясь на постой лишь спустя несколько часов после отъезда графини. Из Будишина они могли уже спокойно воротиться в Варшаву, чтобы принять благодарность от госпожи Белинской.
   Монтаргону долго еще мерещился приставленный к самому виску пистолет: не дай бог, думал он про себя, еще когда-нибудь попасть в такую переделку.
   Марыня Денгоф, не скрывавшая своей связи с королем, привлекла к себе внимание и вызвала ожесточенные пересуды. Несмотря на то, что влияние чужеземных нравов уже сказывалось в Польше и скандал такого рода был не в новинку, почтенные люди открыто осуждали госпожу Денгоф, а то, что замужняя женщина забыла о чести своей в отсутствии супруга, вызывало глубокое возмущение, тем более что сообщницей была тут мать, а помощницей сестра, и положение свое семейство вовсе не хранило в тайне, а скорее гордилось им. Родные Марыниного мужа, которого приказания короля и искусные интриги держали вдали от Варшавы, в деревне, настаивали, чтобы он вызвал к себе жену. Муж забросал Марыню гневными письмами, настойчивыми требованиями, страшными угрозами.
   Когда все отговорки были исчерпаны, к нему отправили мать Марыни, умевшую находить выход из любого положения. На другой день после приезда госпожа Белинская заявила зятю:
   – Оставьте нас с дочерью в покое со своими притязаниями, все равно ничего не выйдет. Мы не собираемся жертвовать счастьем всей семьи из-за вашего каприза. Король в наших руках, он безумно влюблен в Марыню. Вы хотите, чтобы я ради показной добродетели привезла ее сюда и пренебрегла нашими интересами? Так вот, – продолжала теща, – вам предоставляется выбор: или молчать, оставить все как есть и пользоваться милостями монарха, что отнюдь не повредит вашим делам, или согласиться на развод. Нунций Гримани охотно пойдет нам навстречу и без труда выхлопочет развод в Риме.
   Денгоф был человеком старого закала, до него дошли уже кой-какие слухи о легкомыслии жены.
   – Дорогая теща, – сказал он, – делить сердце жены с его величеством королем у меня нет ни малейшей охоты, и, по правде говоря, боюсь, что на мою долю едва ли что перепадет, слишком уж многие добиваются расположения вашей дочери. Оставьте меня в покое с королевскими милостями и королевским карманом и освободите, ради бога, поскорее от Марыси; я еще буду вам премного благодарен за это.
   Госпожа Белинская была несколько уязвлена тем, что зять так легко дал согласие на развод и не польстился на милости короля, но, договорившись с ним и получив его подпись, она вернулась в Варшаву, к Гримани. Нунций написал в Рим, Клемент XI велел дать развод.
   Как раз в это время умер Белинский; он давно болел, и кончина его не была неожиданностью. После него остались огромные долги, заложенные поместья, запутанные дела. Все надежды обанкротившееся семейство возложило на прелестную Марыню, и та с большим рвением принялась за казну его величества.
   Прежде всего Белинскому устроили пышные похороны, какие Варшава едва ли видела в том столетии; затем сумели растрогать нежное сердце Августа, и он проникся сочувствием к бедным сиротам. Посыпались щедроты на всех членов семьи. Записки того времени говорят, что Марыня Денгоф вряд ли могла быть столь настойчивой в своих домогательствах, если бы не ум, опыт и смекалка матери, не выпускавшей дочери из-под своей опеки и заботившейся о благе всей семьи. Госпожа Белинская беспрерывно просила о чем-то короля, но делала это искусно, смиренно, не выходя из рамок приличия. Она всегда находила благовидные предлоги и так трогательно взывала к сердцу его величества, что Август никогда не отказывал ей, несмотря на недовольство саксонцев.
   После столь пышных похорон соблюдать траур было не так уж обязательно. Король желал развлекаться, препятствовать этому, омрачать его веселье никто не решался, так что очень скоро и дочери, и сын, и вдова Белинского стали бывать на многочисленных балах и представлениях, устраиваемых королем.
   Но в Варшаве нельзя было достичь привычного королю блеска и великолепия, все до мельчайших мелочей приходилось привозить из Дрездена. Не было здесь и армии придворных, и слуг, которые окружали короля в Саксонии, подхватывая каждый жест его, угадывая мысли, неустанно изобретая новые затеи и забавы. Август же хотел блеснуть перед новой фавориткой, показать свое величие, поразить ее, восхитить. Как только Марыня Денгоф, боявшаяся пистолета Козель, убедилась, что та больше не стоит на ее дороге, стали поговаривать о поездке в Дрезден. Вскоре все семейство выехало из Варшавы. Родственники Марыни следовали за колесницей победительницы, подбирая все, что из нее вываливалось.
   Чтобы совсем избавиться от соперницы, встречи которой с королем она больше всего опасалась, Марыня, притворившись насмерть перепуганной, окружила себя стражей. Весьма возможно, что недруги Козель, боясь мести в случае если она вернет вдруг прежнюю власть, подстрекали Марыню Денгоф к преследованию графини. Так или иначе, король, который никогда не питал злобы к бывшим фавориткам и не прочь был смягчить участь Анны, давал согласие на все новые и новые глумления над графиней. От Козель хотели избавиться навсегда, отрезать ей все пути к возврату.
   Флемминг знал, что графиня будет искать встречи с королем, и не без основания боялся этого, убежденный, что Анна сумеет вызвать у короля сострадание. Поэтому Флемминг и Фюрстенберг запугивали Марыню, у которой вовсе не было намерения без конца преследовать и без того несчастную женщину. Пильниц, говорили они, всего в нескольких милях от Дрездена, Анна Козель может встретиться с королем, и тогда она, Денгоф, немедленно слетит с трона, а вместе с ней и вся ее родня.
   Короля через новую фаворитку уговаривали избавиться от близкого соседства графини, Флемминг напомнил Августу, что в пылу страсти тот неосмотрительно дал Анне Козель письменное обязательство вступить с ней в брак. Теперь она козыряет этим документом, и, чтобы уберечь короля от компрометации, бумагу эту надо отнять у графини во что бы то ни стало, предложив за нее любую сумму. Август согласился с Флеммингом. Начав преследование, разжигая в себе гнев и жажду мести, он теперь ни перед чем не останавливался, не давая несчастной Анне возможности защищаться.
   Козель и в Пильниц не оставляли в покое. Опять появился Вацдорф. Анне он был омерзителен, но она научилась теперь сносить все с притворным спокойствием; она понимала, что он приехал с ведома и по воле короля, и придется его принять. На этот раз Вацдорф был более сдержан.
   – Я желаю вам добра, – сказал он, приветствуя ее, – лучшее тому доказательство – мой приезд. Мне хотелось бы помочь вам прийти к соглашению, все мы будем влиять на короля в вашу пользу, но…
   – Но что? – спросила Козель, глядя на него.
   – Но и вам надо пойти на некоторые уступки, – сказал Вацдорф.
   – Выслушайте меня, – сказала графиня, – я была королевой, властительницей, божеством, я мать троих признанных королем детей, я не дала ему ни малейшего повода ни к подозрениям, ни к ревности, самая злостная клевета не приставала ко мне, рассыпалась в прах. Если я могу в чем-нибудь упрекнуть себя, то только в чрезмерной любви к королю. После восьми лет совместной жизни, после совсем еще недавних клятв и уверений, ничтожная интрига отнимает у меня не сердце его, нет, а страстную его привязанность. Мне велят отказаться от любви – я сношу это молча, выгоняют из подаренного замка – ухожу, велят покинуть Дрезден – удаляюсь в Пильниц, хочу видеть короля – силой возвращают с дороги. И после этого меня еще объявляют заносчивой, мстительной, боятся моей ярости, опасаются за жизнь короля!
   – Да, что верно, то верно, – рассмеялся Вацдорф, – но вы можете это опровергнуть и уладить все тихо и мирно, как Тешен и Аврора.
   Козель покраснела и вскочила со стула.
   – Тешен и Аврора были фаворитками, – вскричала она, – а у меня есть обещание жениться, я была и есть его жена.
   Вацдорф расхохотался.
   – Дорогая графиня! – сказал он с оскорбительной фамильярностью. – Это дела давно минувшие. Вы знаете, что может сделать с человеком страсть? Она деспотична, человек перестает владеть собой, не отвечает за свои поступки. Его величество, государя нашего Августа II, заставили подписать альтранштадский мир, а теперь он объявляет его недействительным; он и вам подписал обещание жениться, а сейчас не придает ему никакого значения.
   Козель с трудом сдерживала ярость.
   – О, король может и не придавать значения словам своим, клятвам, торжественным обещаниям, – возразила она, – но я считаю его порядочным и честным человеком, отвечающим за свои поступки; для меня слово его свято и нерушимо.
   Анна стала ходить взад и вперед по комнате… Пораздумав, Вацдорф решился приступить к делу, по которому приехал.
   – Скажите, графиня, откровенно, – начал он, – каковы ваши требования? Король полон к вам признательности и благорасположения, он много может сделать для вас, но не надо требовать невозможного или придавать шуткам чрезмерного значения. Бумажку короля вы отдадите мне.
   Анна стремительно повернулась к нему.
   – Вы за тем и приехали? – спросила она.
   – Должен признаться, что да.
   – Можете отправляться обратно, – ответила, разгорячившись, графиня, – пока я жива, никому ее не отдам. Она охраняет честь мою, а честь мне дороже жизни. Неужели вы думаете, что я согласилась бы за все сокровища, за дворцы Августа, за его величайшее ко мне расположение отдать ему сердце, если бы не получила обещания жениться?
   – Но согласитесь, это же смеху подобно! – сказал Вацдорф. – Королева и по сей день живет и здравствует. Кто властен распоряжаться будущим? Подобные обещания в глазах закона, людей, света не имеют ровно никакого значения.
   – Так почему же вы хотите отнять у меня бумажку? – спросила Козель. – Вы стыдитесь за короля, который соблазнил, обманул меня – слабую, неопытную? Боитесь, что его легкомыслие и вероломство запятнают его в глазах людей?
   – Графиня, я не могу слушать нареканий на короля, – сказал Вацдорф.
   – Так отправляйтесь туда, откуда прибыли, – холодно ответила Анна, собираясь выйти из комнаты.
   Вскочив со стула, посол удержал ее.
   – Подумайте, графиня, к каким последствиям это может привести! Вы заставляете короля прибегнуть к крайним мерам, к жестокой суровости. Он может применить силу, и вам все равно придется отдать бумагу.
   – Пусть попробует! – ответила графиня Козель.
   – Это была бы слишком прискорбная мера, – промолвил Вацдорф, – все, кто радеет о вашем благе, рады были бы избежать этого, я тоже хотел бы уберечь вас. Если будет применена сила, вам больше не на что надеяться, а при добровольном согласии вы получите…
   Графиня не дала ему договорить.
   – Вы хотите, чтобы я продала свою честь и назначила ей цену? Ручаюсь, что в королевской казне не хватит денег, чтобы оплатить мою честь, я не продам ее за все сокровища мира. – Слова эти графиня произнесла с гордостью и твердой решимостью. – Пусть весь мир знает, как гнусно была я обманута, какую постыдную сделали из меня игрушку. – Слезы хлынули у нее из глаз. – Нет, – взорвалась она вдруг, – вы лжете, не может быть, чтоб то была воля короля, я не верю. Стараясь защитить государя, вы черните его. Я допускаю, что он мог проявить минутную слабость, но не сомневаюсь в благородстве его души. Король не может этого требовать.
   Вацдорф, не говоря ни слова, медленно расстегнул сюртук, вытащил пачку бумаг, извлек письмо и полномочия короля и так же молча протянул их графине. Анна пренебрежительно взглянула на бумаги.
   – Если обещание короля, скрепленное его подписью, потеряло всякое значение, – сказала Анна, отстраняя бумаги, – то почему я должна считаться с этим письмом и этой подписью? Завтра король может повелеть отнять у вас письмо и отменить свое решение!
   Явно растерявшийся Вацдорф сложил письмо и спрятал его обратно.
   – Графиня, – сказал он тихо, – ваше поведение вызывает во мне сочувствие, хотите верьте, хотите нет, но я ничего больше сделать для вас не могу. Бога ради, подумайте, на что вы себя обрекаете. Я не смею молвить ни единого слова против короля. Король прекрасный, благороднейший человек, но он обязан защищать свое королевское достоинство, так как несет ответственность перед монархами, перед народами. Когда речь идет о делах государственных, все средства хороши. Вспомните участь многих, очень многих людей. Опасно противиться королю, когда им овладевает ярость.