Крайслер Лоис. Тропами карибу

   Второй сюрприз состоял в том, что, едва Курка накормили, он попросился в барак и «потерял» съеденный завтрак возле ящика с волчатами. Я решила, что и он тоже «очень взволнован».
   Курок не отступался от своих собственнических притязаний на волчат и был опасно возбужден. Стало ясно, что весь наш план снимать волчат может рухнуть. Волки легко могли помешать нам даже кормить их. К моему восхищению, Крис терпеливо уговаривал Курка, где уступая, где проявляя твердость. В конце концов волки признали нас равноправными партнерами в сложившейся ситуации, и мы были довольны этим родством, завоеванным с таким риском.
   С эскимосами дело обстояло иначе. Они пришли к нам завтракать накануне своего отъезда, и волки не убежали, как можно было предположить, а с воем кружили вокруг барака. Им не нравилось, что чужаки допущены так близко к волчатам. Попрощавшись с нами, Джек и Джонас браво зашагали под гору, напряженно глядя прямо перед собой. Курок и Леди последовали за ними; Курок издавал хриплые взвой, как тогда, когда хотел напасть на собак. Крис выбежал из барака и проводил эскимосов до палатки.
   На следующее утро Джек и Джонас снялись. Сани они надежно запрятали, перевернув их вверх полозьями и обвернув сбрую медвежьей шкурой: они вернутся за ними, когда ляжет снег. В сопровождении девяти навьюченных собак они отправились через тундру в Анактувук-Пасс в двух ночевках отсюда. На этот раз Джек впервые нес на себе груз – радиоприемник, привязанный к каркасу. Крис предупредил, что приемник может испортиться, если собака окунет его в воду при переправе через реку.
   Десятого пса, маленькую, одинокую, взволнованную собаку по кличке Тутч Крис привел к нам на вершину. Он сторговал ее за сто долларов во время похода на Эйприл-Крик, рассчитывая с ее помощью почаще удерживать волков дома. Он еще не знал, что волки навсегда отвернулись от собак в тот момент, когда их отряд тронулся в путь, и, в частности, не знал, что как раз Тутч погналась тогда за Леди.
   Тутч была сильной личностью. Она была на четверть волком. Она обладала длинной волнистой шерстью смешанной масти – каштановой, черной и кремовой, блестевшей, словно полированная, и сверкающими черными глазами. Ее ляжки вздувались почти карикатурными буграми мускулов, нажитых тяжким трудом. В ней замечательным образом сочетались черты, характерные для подневольной собаки – вожака стаи.
   Как невольница, она была привычна к незаслуженным побоям – скажем, к здоровенному пинку, когда постромки упряжки зацеплялись за куст, в то время как она усердно и добросовестно прокладывала указанный Джонасом маршрут.
   Условия собачьего существования в Арктике, когда хозяин живет под открытым небом и держит все свои пожитки, в особенности мясо, на земле, весьма суровы. Собаку здесь приучают к строгой дисциплине.
   Однако нам приходилось наблюдать, как собак по нескольку дней держали без воды, и это, на наш взгляд, было слишком. Их не пускали к воде до тех пор, пока уже никакими побоями нельзя было заставить их не выть. Мы не встречали эскимосов, которые были бы добры к своим собакам. Повсюду на побережье Берингова моря мы видели летом обессилевших, полумертвых от голода собак. Раз они не работают, зачем их кормить? «Мы хорошо обращаемся с ними, – заявил нам один владелец собак. – Мы даем им пить». Тутч повезло: ее кормили, потому что летом она работала в качестве вьючной собаки.
   Должно быть, эскимосов спасает от угрызений совести удобное соображение: все предметы, даже неодушевленные, имеют душу, только не собаки. У собак души нет.
   Запретнее всех запретов для собаки – раба – мясо. Случалось, мы перехватывали взгляд, который Тутч бросала на подвешенное мясо, и от одного этого она впадала в страшное замешательство. Уже сама мысль о мясе казалась ей не менее греховной, чем проступок. Крис ходил с братьями Ахгук за первым убитым оленем, чтобы доставить его к палатке, и потом рассказывал:
   – Я был так наивен: посоветовал им привязать собак в стороне и вызвался помочь дотащить тушу до саней. Они ответили: «Нет, нет, мы подъедем прямо к оленю». Можешь себе представить мое удивление! Они подогнали собак прямо к оленю, поставили сани рядом и завернули собак вокруг его головы.
   Собаки даже и не взглянули на него.
   Когда сани заменили вьюками, оседланные собаки ложились вокруг туши и ждали, пока каждую нагрузят двадцатью – тридцатью фунтами сырого мяса, которое нужно было отвезти к палатке; при этом они даже не глядели на тушу.
   Компенсацией за все собаке – рабу служит честолюбие. Прежде всего это относится к вожакам. В Анактувук-Пасс насчитывалось около двухсот весьма воинственных псов, и все же Тутч, действуя где силой, где запугиванием, сумела пробиться к месту вожака стаи, в которой каждая из собак была больше ее самой. С собаками она держала себя деспотически, с людьми подобострастно, но иногда, если только она могла позволить себе такое, своенравно. Она была единственной собакой, к которой я испытывала двойственное чувство – нежность и иногда негодующую вражду, словно имела дело с себе равным. Тутч очень заботилась о поддержании своего престижа и проявляла прямо-таки трогательную решимость, когда надо было «спасти лицо».
   Никогда раньше эта маленькая, решительная собака не переживала такой крутой перемены в своей судьбе, и всем своим существом она стремилась остаться самой собою. До сих пор она сознавала себя лишь собакой, пользующейся авторитетом и во всем угождающей хозяину. Уверенная в нашей поддержке, она ощеривалась на Леди. Мы одергивали ее. Она через силу «улыбалась» и с недоумением смотрела на нас. Разумно ли это? Как это понять?
   Между Леди и собакой шла холодная война. Леди жаждала превратить ее в горячую. Быть может, она помнила, как свирепо преследовала ее Тутч? Леди стояла у собаки над душой. Тутч припадала к земле с таким видом, будто поглощена чем – то более важным и далеким, спасала лицо, а то и жизнь тем, что не отрываясь важно всматривалась в какой-нибудь отдаленный предмет.
   Невозможно себе представить, чтобы человек или какое-либо другое животное могли вести себя более вызывающе, чем Леди. Она так и норовила спровоцировать Тутч на неосторожное движение. Ее хвост при этом вытягивался горизонтально, как палка, и мы сбивали его вниз хворостиной, полагая, что и ее настроение послушно последует за ним.
   – Леди словно подменили, – с удивлением заметил Крис.
   Волки страшно ревнивы. Когда Леди, спустившись с горы, отправлялась в тундру, стоило подойти к сидевшей на привязи собаке, и волчица стремглав мчалась обратно. Через считанные секунды над краем горы появлялась темная волчья голова, а потом и вся ее обладательница, уверенная в том, что мы балуем Тутч, и готовая под этим предлогом затеять драку.
   – У Леди разливается желчь уже от одного того, что ты приносишь Тутч воду, – сказал Крис и печально добавил: – Похоже, мы сделали из волков домашних тиранов!
   Нас очень удивляло, что Тутч не понимает даже наших интонаций. Мы не говорили по-эскимосски, а два английских слова, которые она знала, «нно!» и «ха!», были нам не нужны. Таким образом, у нас не было возможности отдавать ей даже такие простейшие команды, как «туда!», «сюда!». Однажды я хотела послать ее встретить Криса в тундре. Тутч спряталась на склоне горы и завыла, уверенная в том, что ее изгоняют из лагеря. Но неожиданнее всего было то, что сна превратно толковала самый тон наших голосов. Случалось, мы начинали ласкать ее, а она в страхе шарахалась от нас на всю длину веревки.
   Не издали ли мы звук, равносильный угрозе у эскимосов? Или – что более вероятно – не было ли ей известно, что эскимосы подчас изливают свою ярость со смехом в голосе?
   Барак наводил на нее ужас: она ни разу в жизни не бывала в помещении.
   Не в силах устоять перед искушением, я вносила ее в барак, клала на постель.
   Она замирала, как испуганный олененок.
   – Это тек просто не пройдет, – предупредил меня Крис.
   Прошло два месяца, и его слова сбылись. Он был в отлучке. Как обычно, я принесла Тутч в барак, положила на постель. И вдруг она просияла, стала вытягивать лапы, заулыбалась, заиграла. Совершенно неожиданно все представилось ей в новом свете. Это было собачье преображение. Отныне она спала у нас в ногах. Но она по-прежнему оставалась вожаком стаи и властно рычала, когда мы шевелили ногами.
   Ее первая прогулка без своры вылилась для меня в трогательную неожиданность. Она шла за мной следом: вьючным собакам не положено забегать вперед. Но очевидно, все в ее голове вертелось, как в калейдоскопе. Когда я повернула домой, она вдруг, ошалев от радости и свободы, помчалась прочь и скрылась из глаз, так что я даже встревожилась. Затем она как сумасшедшая примчалась обратно и степенно провожала меня домой.
   Сможет ли человеческая ласка – нечто совершенно новое для нее возместить ей потерю значимости в привычном мире – потерю места главенствующей собаки в сообществе собак? Сумеет ли она найти новый способ самоутверждения в собственных глазах? Это был серьезный вопрос. Правильно ли мы поступили, оставив ее у себя?

При волчьем логове

   С того дня, как ушли эскимосы, начался самый замечательный период нашей жизни с волками. Завязкой его послужило, по-видимому, то, что Крис вырыл в загоне нору для волчат. Он закончил ее в тот же день к вечеру и водворил в нее довольных волчат. Нора была в форме подковы, с двумя входами, достаточно просторная, чтобы в нее могли залезть и взрослые волки. К тому же Крис снял верхнюю половину изгороди возле одного угла загона, чтобы Курок и Леди могли в любое время попасть к волчатам.
   Той же ночью, часов в одиннадцать, когда горы светились розовым светом, Курок и Леди вернулись по затененной тундре с охоты за озером. У подножья Столовой горы они замешкались. Курок погнался за куропаткой, обитавшей под горой. Леди отправилась взглянуть на росомаху. Когда я окликнула ее, она посмотрела на меня и с удивительной готовностью и быстротой побежала наверх.
   Но, достигнув вершины, она взглянула на меня таким взглядом, будто только сейчас вспомнила обо мне.
   Она увильнула от меня и прыгнула в загон, издавая внятное повизгиванье, которое, как мы теперь знали, означает у волков призыв волчат. Я уже пошла в барак, когда Крис мягко, но настойчиво позвал меня.
   – Посмотри, она дала им мяса.
   Все волчата, сбившись кучкой, ели. Длинноногая молодая волчица стояла рядом и нежно повизгивала. Затем она легла, и волчата стали ползать по ней.
   Тут появился Курок. Он с одного взгляда уяснил ситуацию. Мы не старались отгадать, что он станет делать. Мы еще слишком мало знали, чтобы вообще что-либо предполагать. Он направился к Тутч, сидевшей на привязи у загона. Приблизившись к собаке ровно настолько, чтобы та не могла укусить его, и с таким застенчиво умильным выражением на морде, что мы невольно улыбнулись, он вывалил перед Тутч свою ношу – содержимое своего желудка: два – два с половиной фунта свежего мяса. Я подтолкнула мясо к удивленной – и не без оснований – собаке, чтобы она могла взять подарок.
   Затем волки заснули возле тех, кому поднесли свои дары, – Курок возле Тутч, Леди возле волчат. Мы с Крисом стояли, словно к месту приросли.
   – Ты недооцениваешь малютку Леди, – сказал Крис. – Тебе казалось, она недостаточно зрела и не может быть ро дителем, а Курок может. А ведь волчат – то накормила она!
   Особенно поразила Криса волчья техника доставки продовольствия.
   – У них идеальный способ носить мясо в желудке. Они всю дорогу могут бегать, вынюхивать и гонять дичь, и поди догадайся, что они несут мясо волчатам.
   Меня поразила хорошая сохранность мяса: оно могло сделать честь любому рыночному прилавку. Объясняется ли это тем, что волки могут подавлять пищеварительный процесс? Впоследствии, когда Курок приносил свою ношу издалека, возможно миль за восемнадцать от норы, я замечала, что последняя порция отрыжки имеет коричневатый оттенок, но в большей своей части мясо было свежим и красным.
   И все же не потому мы стояли как вкопанные в сумрачной тени горы. Во всей полноте и наглядности нам наконец раскрылась великая тайна щедрости диких животных. Леди накормила чужих детенышей, Курок поделился с собакой, не раз кусавшей его в морду.
   Меня просто жуть берет, – сказала я.
   Да, в этом действительно есть что-то жутковатое, согласился Крис. – Такое ощущение, будто ты открыл подно готную одной из маленьких тайн природы.
   Для нас всегда благотворно, говорит Торо, «более того, мы даже избавляемся от телесной оцепенелости и обретаем гибкость и бодрость, когда, пораженные неведомым нам недугом, встречаемся с проявлениями щедрости в человеке или в Природе». Отныне на протяжении многих лет нам предстояло наблюдать, как охотно и заботливо волки делятся лакомыми кусочками даже не с волчатами, ибо таковых уже не было, а с любым захудалым щенком, к которому они могли подступиться. И это всегда казалось мне чем – то вроде чуда.
   На следующее утро, оберегая удивительно мягкую тишину логова, Леди спала на солнцепеке, свесив голову в нору. Волчата внутри хранили молчание.
   Курок ушел к загнанному вчера за озером оленю.
   Он обогнул голубое озеро – в одном его конце еще стоял лед – и задержался на мгновенье, рассматривая летающую у берега чайку. Подойдя к туше, он подтянул ее из воды на берег. По-деловому быстро оторвал он кусок мяса и двинулся в обратный путь, но, оглянувшись, увидел, что на тушу садятся чайки. Он вернулся, прогнал чаек и решительной рысью направился домой, лишь один только раз остановившись, чтобы оглянуться назад. Чайки опять садились на тушу, но что поделаешь, есть вещи, которые приходится принимать такими, как они есть; так обстоит с терпимостью в дикой природе.
   Чем ближе к дому, тем резвее и проворнее бежал волк.
   Тем временем я совершила ошибку. Мне предстояло освоить деликатную роль в этой необычной ситуации – научиться жить при логове свободных волков. И вот я полезла не в свое дело – стала кормить волчат. Они стояли, уткнувшись носами в кормушку с молоком, когда явился с ношей Курок, весь мокрый после переправы через реку. Я быстро убрала кормушку. Курок огляделся вокруг, посидел с минуту и срыгнул в ивняке.
   Увы, накормленные волчата не взволновались при его появлении, не запищали, не бросились к нему. Тогда Курок обошел их всех, и они один за другим потянулись за его большими мокрыми лапами к лепешке сырого мяса.
   Время от времени, пока волчата лениво собирались, он лизал мясо. Когда все поели, он покончил с остатком.
   Леди «сидит с детьми», Курок приносит пищу. Было ли так заведено от природы? Оказывается, как раз тут волки не скованы железным инстинктом.
   Курок и Леди допускали различные отклонения от такого порядка в зависимости от погоды, наличия пищи, расстояния и вида добычи и без конца преподносили нам сюрпризы: первый последовал в тот же вечер. На этот раз Леди снова пошла к туше вместе с Курком. Возвращаясь домой, она с поистине человеческой способностью ошибаться сделала неверное умозаключение. Дело было так.
   Леди пошла вниз по реке отыскивать брод. Курок поплыл не раздумывая.
   Почти достигнув подножья Столовой горы, он оглянулся, увидел уже переправившуюся Леди и побежал обратно к ней. Она припала к земле, как игривая кошка, прыгнула на него. Волки добрались до подножья горы, и Курок отправился на вершину к волчатам, а Леди остановилась и, выгнув спину, стала деловито разрывать лапами землю. Она быстро отрыгнула, спрятала отрыжку, набросала на нее носом земли, затем перешла на другое место и повторила то же самое. Когда Леди наконец прибежала к загону, кормежка была в разгаре. Сойдясь у разбросанных внутренностей и кусков свежего мяса, волчата, рыча, катались в них, зарывали их в землю. Курок лежал тут же, наблюдая; его голова была высоко поднята, глаза благодушные, уголки губ твердо поджаты. Он был доволен: на этот раз его честолюбие было полностью удовлетворено.
   Бедняжка Леди ужасно возревновала. Острым взглядом обозрев ситуацию, она подступила' к Курку, щелкнула зубами и зарычала, затевая драку, – для волков нечто из ряда вон выходящее. Дело представлялось ей так, будто Курок обманул ее, ибо, когда он побежал к ней обратно от горы, она вполне естественно предположила, что он уже накормил волчат, и поэтому закопала свою собственную ношу.
   Другой вариант способа кормления внушил нам немалое беспокойство насчет того, суждено ли нам удержать волчат при себе. Он состоял в следующем. Курок ушел к туше один и, как обычно, быстро вернулся. Мы не сомневались, что он несет мясо волчатам. Но на этот раз он не направился прямо в загон, а подобно Леди запрятал мясо у подножья горы, хотя с совсем иными, чем у нее, намерениями.
   Когда он добрался до загона, у нас создалось совершенно отчетливое впечатление, что он намерен вывести волчат на прогулку, чтобы они «нашли» мясо! Он подходил к волчонку, тихонько трогал его косом, и тот следовал за ним. Так он собрал всех волчат и направился к изгороди. К неудовольствию Криса, он не перепрыгнул через нее, а сел и принялся дергать сетку, пытаясь сорвать ее. Затем он выбрался из загона. Он явно звал волчат за собой и всячески облегчал им задачу. Пока что они не могли пойти за ним, но не случится ли так, что со временем волки уведут их от нас навсегда?
   Во время этой же кормежки было и другое, уже более угодное нам уклонение от установленного шаблона. Леди, «сидевшая с детьми», подошла к принесенному Курком мясу и стала есть, деликатно, без алчности, выбирая куски. Волк буквально демонстрировал нам, на какое самообуздание в интересах сообщества он способен.
   Курок вполне справлялся с ролью отца семейства, Леди со своей ролью не справлялась. Не потому ли она сделала волчатам чудесный маленький сюрприз принесла им первую игрушку? Таскать что-либо в зубах для волка затруднительно, а мученичество было отнюдь не в натуре Леди. Она взяла от туши животного самую легкую часть – заднюю ногу с копытом. Мяса на ноге было ничтожно мало, она могла служить лишь игрушкой.
   Для волчат это было событие. Они играли и возились с ногой. Наблюдая за ними и за Леди, которая с довольным видом смотрела на них, я с тихим изумлением думала о волчице, которая там, за озером, в миле отсюда, помнила о волчатах и специально выбирала для них безделушку.
   Волки страшно чувствительные, ревнивые животные. Игрушка, которую принесла Леди, в свою очередь дала ей повод для ревности. В тот вечер, встав после дневного сна, когда гора на севере прикрыла нас своей серой тенью, Курок сладко потянулся перед входом в нору и позвал волчат. Они дружно высыпали из норы. Леди спокойно лежала вне загона, и вместе с нею я наблюдала интереснейшую сценку – приласкивание маленьких волчат к взрослому волку.
   Это одно из самых милых и приятных зрелищ на свете. Голубоглазые, до странности похожие на львов, ибо в этом возрасте они еще короткоморды, волчата уже сами по себе кротчайшие и нежнейшие существа. В отличие от щенков они не драчливы и верноподданнически обожают взрослых. Волчата со страстной влюбленностью охлопывали лапами своего огромного кормильца, целовали его. Сгрудившись вокруг его головы, они приседали и обнимали его за шею, насколько хватало лап. Они целовали Курка в морду, любовно охлопывали его рот своими большими мягкими ладошками и даже целовали внутри рта, когда он раскрывал его. Все их внимание было направлено на голову Курка.
   – Похоже, по ним прямо-таки ток пробегает от одного только прикосновения к нему, – заметил Крис.
   Их нежное возбуждение удивительно напоминало мне птенцов аляпок: после кормежки те так трепетно бьют крылышками, что очарованные родители вновь бросаются за пищей, чтобы вновь пережить это сладостное возбуждение. У детенышей домашних животных нет столь настоятельного импульса к поддержанию непрерывности своего кормления, молодь же диких животных, наоборот, уже в раннем возрасте проявляет напористость и горячность.
   Леди смотрела – смотрела и в конце концов не вытерпела: поднялась, прыгнула в загон и подошла к своей лежащей без внимания игрушке, местонахождение которой ей было точно известно. Схватив ее в зубы и не глядя по сторонам, ревнивая волчица выскочила из загона.
   Не берусь утверждать, что волчата могут вертеть взрослым волком как хотят, но они весьма близки к этому. Взять хотя бы такой случай. Волк может управлять своей отрыжкой. Он может отрыгивать мясо порциями и прятать его в разные места, может и удерживать часть для себя. Однажды Курок вернулся домой с очень скромной добычей и выложил для волчат небольшую кучку мяса. За нею показался большой кусок, но Курок тут же заглотал его обратно.
   «Полагает, что дал им достаточно, – сказал Крис. – Хочет приберечь кое-что для себя». Несомненно, Курок утаивал мясо не для того, чтобы подразнить волчат, а просто от голода. Но от востроглазых волчат не укрылось, что он отдал им не все. Слопав мясо, они принялись вымогать у него остаток и добились своего, что буквально сводило Курка с ума – это приласкивание волчат, когда его «буфет» пустовал. Однажды утром, слишком жарким для охоты, Курок спал в ивняке над логовом, и волчата стали просить у него есть. Это было нечто необычное, – должно быть, волчата здорово проголодались. Курок ворчал, его верхняя губа нервно подергивалась, он беспокойно переходил с места на место, осаждаемый волчатами. В конце концов он выскочил из загона. Леди последовала за ним. Вдвоем они заспешили прочь от горы. Что дальше?
   В тундре волки разделились. Курок направился к болоту по берегам Киллика и, судя по его прыжкам, стал охотиться на полевок. Леди занялась куропаткой, которая всячески старалась отвлечь волка от гнезда, делая вид, что у нее перебито крыло. Никогда еще Леди не «работала» так добросовестно, но безрезультатно. Курок принес домой в желудке несколько полевок и скормил их волчатам, затем снова уснул. Не от этой ли младенческой своевластности идет и своевластность взрослых волков?
   Одних животных волки приносили в пасти, других – в желудке, третьих любым из этих двух способов. Куропатка приносилась в зубах, – возможно, ее трудно было отрыгнуть. Суслик мог быть доставлен обоими способами. Однажды Курок принес домой суслика, отрыгнул его, но, не успела я подвести к нему волчат, снова проглотил. Когда я отошла от него, суслик был вновь отрыгнут и лежал у него между лапами.
   – Похоже, он страшно гордится этим сусликом, – сказал Крис. – Ведь каких трудов стоит его поймать!
   В конце концов Курок отдал суслика волчатам.
   Мы пришли к мысли, что кормление изо рта имеет глубочайшее, непреходящее значение для формирования волчьей индивидуальности.
   Кормление отрыжкой – новшество, которое внесли в биологию волки. Оно ведет к лицевой ориентации. Даже ухаживание имеет у волков лицевую ориентацию и представляет прямую противоположность грубо деловой ориентации на зад у собак. Ухаживание растянуто во времени и начинается за несколько месяцев до течки. Взрослые волки умеют целоваться «по-французски», залезая языком в рот друг другу, подобно тому как они целовали в детстве родителей.
   Возможно, именно благодаря лицевой ориентации их отношения между собой отличает такая чуткость, внимательность и отзывчивость. Вспомнить хотя бы случай, когда Курок заметил, что Леди больна, и немедленно попытался помочь ей. Это «чувство общественного долга», вероятно, служит хорошим связующим цементом для волчьей стаи, а лежащая в его основе лицевая ориентация, возможно, и делает волков такими невероятно веселыми, рьяно общительными животными.
   Отрадной особенностью кормления изо рта было то, что волки терпеть не могли давать малышам несвежее мясо, а когда у них были лакомые куски, прямо-таки рвались к волчатам и выкладывали весь свой запас, получая от этого явное удовлетворение.
   Что же волки считают лакомыми кусками? Установить это нам помогли два ворона. В лощине за Столовой горой лежал загнанный волками олень, и вот одним дождливым днем, воспользовавшись тем, что волки спят, мы украдкой спустились с горы, чтобы принести мяса волчатам.
   На туше уже пировала пара воронов с тремя чадами. При появлении Криса родители взлетели, тревожно зовя за собой воронят. Однако молодые не понимали, почему они должны уступать кому – то такую груду мяса. Старики пронзительно кричали, молодые долбили тушу клювами, поднимали головы и коротко вопрошали: «карр?» «Карр-карр-каррр!» – захлебывались старики. Не в силах что-либо поделать с воронятами, они пытались отогнать Криса, кружа и каркая над ним.
   Будьте уверены, весь этот гвалт не прошел незамеченным для волков: они уже мчались к нам с горы. Крис отступил от туши. Леди не взяла ничего, зато Курок стал тщательно «укомплектовывать» свою внеочередную носку. Но взял ли он свежее красное мясо, которое Крис с таким трудом раскопал на туше? Не обветренное, не клеванное птицами мясо? Нет. Он начал обнюхивать всю тушу, пока не обнаружил клочки не то соединительной ткани, не то сухожилий. Их – то он и стал выдергивать и пережевывать коренными зубами. С кишок он снимал полосы жира. Печень целиком оставил птицам.
   Мясо, приносимое волками, волчата ели охотнее, чем то, которое иногда давали им мы. И это вполне понятно: волки приносили не затхлое мускульное мясо, а отборные кусочки, к тому же, вероятно, смоченные желудочным соком.
   Порой волки брали отдельные мелкие части тела: уши, половой член, тестикулы, иногда язык. Скорее всего, это делалось потому, что их легче было откусить, а не потому, что это было лакомство.