Крайслер Лоис. Тропами карибу

   Когда Леди попыталась приласкаться к нему, он грубо оттолкнул ее, чего раньше никогда не делал. Тем не менее они провыли вместе охотничью песню, которой суждено было стать лебединой песней Леди. С горной гряды неподалеку им ответила Серебряная грива. Покидая вместе с Курком нашу гору, Леди бежала впереди. Она направилась прямо к поджидавшей их Серебряной гриве, Ночью Леди и Серебряная грива дрались. На следующий день Курок и Серебряная грива вернулись домой без нее. Леди ни на что не похожим ворохом поблекшего меха лежала мертвая в тундре…

Летняя миграция оленей

   После того как настала июньская жара и мимо нас на юг, в горы, прошла возвратная волна оленьей миграции, мы больше не видели ни одного оленя. Но вот однажды на юг прошел одинокий олень. День был жаркий, комары свирепствовали неимоверно. Оголенные участки тела зудели и чесались от их укусов. Два дня спустя на юг прошли два стада с оленятами, голов по двести каждое. Дул бурный ветер, но комары свирепствовали, как прежде. Курок, одетый теперь лишь в жиденькую шубенку из остевых волос, без подшерстка, дрожал от холода, подпрыгивал на месте и хлопал себя лапой по морде.
   11 июля был студеный, удивительный день. Дул холодный ветер, буря, бушевавшая последние два дня, расчистила небо, согнав с него белесую мглу.
   На горах таял свежевыпавший снег. Мимо нас на север прошли двадцать пять оленей: самки, с полдюжины оленят, самец. Потом десять самок с четырьмя оленятами. Потом снова двадцать пять оленей, на этот раз среди них было всего лишь четыре олененка, зато восемь самцов, половина из них – взрослые, статные животные. Все они шли на север. Начиналось обычное коловращение, предшествующее большой миграции.
   На следующий день, в час пополудни, Крис вызвал меня из барака.
   – Посмотри – ка! – сказал он.
   Я глянула на юг и увидела нечто столь грандиозно – внушительное, что у меня дух занялся, как от удара в грудь. Невероятно, но факт: все пространство тундры вверх по Киллику, просматриваемое сквозь мерцание и дымку далей, было усеяно черными движущимися точками – оленями.
   Они шли прямо на нас. Будут ли они и дальше идти так, или свернут в сторону? Подойдя к Истер-Крику, часть широкого, волнистого фронта миграции огромной ложноножкой выпятилась влево и потекла на восток. Основные силы продолжали идти вперед. Олени шли двухмильным фронтом, сужавшимся у переправы через реку воронкой шириной в полмили.
   Я впервые видела у оленей такое построение, но Крису оно было уже знакомо: нечто подобное он наблюдал год назад, почти день в день, когда четыре тысячи оленей – арьергард основной массы миграции – прошли через горный проход. Они направлялись на север. Сейчас олени шли со стороны прохода тоже на север.
   Они двигались несметными полчищами, но не сплошняком, а порознь. Шли они не безостановочным миграционным шагом, а кормясь на ходу. И построение у них теперь было другое, летнее: самцы при стаде, группы, шедшие весной каждая сама по себе, теперь в общей массе, волной отливающей на север по второму за сезон удару великого пульса миграции.
   Крис спустился к реке снимать переправу оленей. Я осталась на горе в каком – то неведомом мне дотоле исступлении: то, что я видела, невозможно было передать никакими словами!
   Они шли по залитой солнцем тундре, по горным склонам, вкрапливаясь в скалы и обнажения пород. Каждый шел там, где ему хотелось. Одиночки бочком обходили скалы. Около сотни оленей сбежало по отлогому склону в зеленое болото, взметнув в воздух серебристые фонтаны брызг. Быстрое движение струями перетекало на фоне медленного. Стадо в тысячу голов легло, белея на солнце, в зеленом болоте в конце кобальтово – синего озера. Мимо темными тенями проходили олени-одиночки.
   Покой. Движение. Малые контрдвижения. Тишина. Прозрачный птичий крик. И вечное течение жизни.
   Оно не бросалось в глаза, не оглушало. Лишь какой-то сектор, одна треть от 360°, был заполнен идущими животными. Повернись на восток: горы плавно понижаются пирамидами, белые сверху, зеленые по бокам. Тени облаков затемняют одни, пятнами испещряют другие. Быстро стремит свои зеленоватые воды река. Просторно. Тихо. Животных нет.
   Солнце скатывается ниже и ниже, уходя на север; горы на западе вырастают темными, все стирающими тенями. Но в тундре все еще солнечно.
   Внизу на западе возникает быстрое движение: маленький олененок бросается догонять матку – одинокую, как перст, олениху, которая бежит, не обращая на него внимания.
   Олени то и дело переплывают реку. Вокруг них мерцает серебристая мгла.
   Когда они выходят из воды, мгла, зыбясь, сливается в пояс света вдоль берега реки. На том берегу самцы бросаются в воду, и белые взрывы сливаются в пояс света на той стороне. Слышится непрерывный рев, как у водопада. Вниз по реке плывет пара огромных оленьих рогов, вскрутив водоворот, останавливается; мерцающая вспышка света – олень выходит из воды, отряхивается. Молодая олениха проворно плывет вниз по течению, нащупывает дно, быстро бежит: надо догонять своих. Они куда-то идут. Куда?
   Но вот десятка два оленей испугались чего – то. Вот их уже с полсотни.
   Они бегут назад к общей массе. Одна из самок как угорелая носится по всему стаду, мечется то туда, то сюда, вспугивая сотни оленей. В воздухе мелькают копыта. Господи боже! Неужели вся тысяча – тысяча! – поддастся панике?
   Нет, паника глохнет, затухает, рассасывается в горах, в болоте.
   Птенцы ржанки, птенцы поморника, птенцы песочника – каково им сейчас?
   Их жизнь висит на волоске. Взрослые птицы пронзительно кричат и вьются над оленями, беспомощно ныряют вниз, к их рыжевато-коричневым спинам.
   Тройка оленей – детеныш, матка и молодая самочка, возможно, из ее прошлогоднего потомства – внезапно появляются в болоте прямо подо мной; свет мягко обтекает их сзади, разливаясь по сочной зелени тундры, прочерченной множеством длинных теней, тянущихся от каждого бугорка. Оленям надо спешить, и они так же быстро исчезают, как появились.
   Холмы живут, гора испещрена белыми пятнами. У каждого животного свои переживания. Стройноногая молодая матка со своим чутким, проворным детенышем поднимается на возвышенность неподалеку от меня, останавливается, смотрит вперед, потом назад. Перед нею тысячи оленей. К кому примкнуть?
   Основной поток животных идет теперь в тени, внизу на западе. При выходе из воды каждого оленя обволакивает белый парок, как будто он уже самой своей остановкой порождает туман. Олени прыгают, встают на дыбы, встряхиваются, веселые и игривые после успешной переправы.
   Молодой самчик задорно пляшет позади трех взрослых самцов. Один из них круто оборачивается, наставляет на него большие черные рога. Молодой отпрядывает назад. Маленькая белая самка игриво наскакивает на большого «сердитого» самца, изгибается в поклоне. Тот делает курбет и, опустив голову, нацеливает на нее рога.
   Солнце идет за горами. Серый свет. Повсюду над массой движущихся животных разносятся крики – это самки и детеныши ищут друг друга. При массовой переправе через реку всегда возникает сумятица; олени отбиваются от своих стад. Некоторые переплывают реку по три раза, прежде чем разберутся, где свои, где чужие.
   В сумеречном просторе среди гор маленький светлый олененок, отбившийся от матки, – пустое место в тундре: полчища оленей обтекают его с обеих сторон. Он скачет по кругу, вздымается на дыбки и ищет взглядом «ее», такой живой, такой хорошенький и отчаявшийся. Несколько секунд он сломя голову бежит рядом с каким-то оленем – неужели нашел? Нет, вот он с сумасшедшей, реактивной скоростью вылетает из массы бегущих животных в открытую тундру, застывает на месте, осматривается, затем снова пускается бежать сломя голову. Некоторое время спустя он, по-прежнему один, рысцой возвращается обратно по речной отмели.
   Крис пришел домой около половины десятого вечера. Мы стояли на горе под открытым небом и наблюдали великое переселение оленей. Я рассказала ему о том, в какое исступление привела меня невозможность описать увиденное. Он медленно повел взглядом вокруг.
   – Каждый переживает это в себе, – пробормотал он. – Северные олени… красота… покой… светлое, ясное небо… и этот красный свет на горах.
   Только теперь волки приступили к охоте. Поначалу они стояли у подножья горы, пристально наблюдая за оленьими стадами. Затем Курок направился к реке: на том берегу спокойно кормилась большая группа животных. Серебряная грива заметила светлого заблудившегося олененка и погналась за ним. Он снова повернул в открытую тундру и легко ушел от нее.
   Отказавшись от преследования, волчица присоединилась к Курку.
   Тем временем он уже успел переправиться на ту сторону, поймал олененка и принялся трясти его. Серебряная грива постояла, наблюдая, потом приблизилась, и оба волка несколько минут стояли над добычей. Я желала лишь одного: чтобы олененок был уже мертв. Затем волки двинулись дальше и обратили в бегство все стадо у реки. Бегство было поголовным и довольно замысловатым, скорее не от волков, а наравне с ними, поскольку волки врезались в самую середину стада, и олени, державшиеся на периферии, догоняли и обгоняли их. Волки бежали, не меняя аллюра, – возможно, просто больше не могли прибавить ходу.
   В стаде олененку труднее спастись. Ведь вокруг такая сумятица. То упустишь момент приналечь во все лопатки, то вовремя не сообразишь, что рядом с тобой бежит волк, а не олень. За какие-нибудь полчаса Курок загнал четырех оленят. Серебряная грива «позволяла» ему подбираться к намеченной жертве, выбирать момент нападения и убивать ее. Затем подходила и обнюхивала труп.
   К четверти двенадцатого приток оленей с юга прекратился. Розовели освещенные солнцем вершины гор. Олени прошли на север. Та ложноножка на востоке через день-два вернулась обратно и тоже ушла на север. По подсчетам Криса, мимо нас прошло по меньшей мере тридцать тысяч оленей. А ведь мы видели их всего лишь полдня да вечер. День за днем они будут идти все дальше по самым, различным местностям.
   На следующее утро Крис заметил матку, бродившую по тем местам, где волки загнали четвертого олененка. Очевидно, она пришла искать своего детеныша. Захватив с собой Тутч, мы отправились туда. Мертвый олененок по-прежнему лежал там. Поблизости ходили его матка, молодой самчик и еще две самки. Они явно разыскивали своих детенышей. Самки порывисто двинулись навстречу нам, с надеждой глядя на собаку.
   – Тихо, Тутч! – сказал Крис. – Тебя приняли за детеныша.
   Олени убежали. В последний момент одна из маток сделала крюк и подбежала к своему мертвому детенышу: уж теперь – то он непременно должен вскочить и броситься за нею следом!
   Мы подошли к нему. Он был укушен дважды: в спину, с повреждением печени, и за ухом. Шея, очевидно, была сломана. Удивительно мягкая, светлая шкурка и мех, как у всех оленят – годовиков. Длина не более ярда, стройные ноги – всего-навсего кости, обтянутые шкуркой. Голова не длиннее головы волчонка того же возраста. Жира никакого. Мускулистые маленькие лопатки.
   Совершенное, изящное сложение.
   Светлый олененок все еще бродил около тех мест, что и накануне вечером.
   Он останавливался в нерешительности, взбегал на холм, снова спускался.
   Несколько маток искали своих отбившихся детенышей. Одна из них увидела Курка и танцующую возле него Серебряную гриву и поспешила к волкам, приняв их издали за оленей. Они погнались за нею.
   По тундре и по горам пролегли новые темные следы. Было много поломанных цветов. По-прежнему кричали птицы-родители.
   Что же сталось с загнанными животными? Пропали ли они зазря или были съедены? Мы установили, что первый олененок встал со своего окровавленного песчаного ложа, бросился в воду и утонул. Его тело прибило к острову, и впоследствии волки нашли и съели его. Второй олененок, будучи ранен, тоже кинулся в реку – куда угодно, лишь бы подальше от опасности и страха.
   Вероятно, он утонул. Третьего олененка волки съели почти целиком в ночь после охоты. Что касается четвертого, то позднее мы видели, как Тутч тащила ногу с лопаткой, вероятно от него; мы не ходили больше к тому месту, где он лежал. Свою долю урвали и многие другие животные: песцы, росомахи, вороны, чайки, гризли и орланы.

Курок и Серебряная грива

   Некоторое время жизнь текла буднично и спокойно. Под утро, когда Курок подходил к Столовой горе, возвращаясь с ночной охоты, Серебряная грива начинала тоскливо подвывать (это не был полный траурный вой).
   Затем, обойдя подножье горы, она поворачивала и уходила на свой холм.
   Поднялась бы она к нам на гору, если б не Тутч? Серебряная грива и Тутч были врагами.
   Они уже сцепились однажды, но оказавшийся поблизости Крис отозвал собаку. И вот теперь, проходя под холмом, на котором обитала Серебряная грива, Тутч всякий раз бросала взгляд наверх и издавала странные хриплые взвой, словно только мы удерживали ее от того, чтобы взбежать на холм и покончить с волчицей.
   Когда я гуляла днем с Тутч – на ее добрые чувства к волчатам по-прежнему нельзя было рассчитывать, – мы оба, и собака, и я, настороженно высматривали Серебряную гриву. У волков не было твердо установленного распорядка дня. Правда, они неизменно выходили на охоту ночью, но время их возвращения трудно было предугадать; к тому же они иногда выходили охотиться и днем.
   Однажды мы столкнулись-таки с Серебряной гривой. Она вместе с Курком возвращалась домой. Тутч спас лишь специфический прием самозащиты, возможно свойственный всем вожакам собачьих упряжек: она притворилась, будто пристально разглядывает что-то впереди. С железным самообладанием она трусила – не бежала, а именно трусила – к дому так, чтобы не подать виду, будто она торопится, и при этом то и дело оглядывалась назад. Серебряная грива легко могла бы задушить ее.
   Возвращаясь утром, Курок разводил целый церемониал. Первой он приветствовал Тутч. Курок был единственным четвероногим другом у бывшего вожака собачьей упряжки. Тутч раскланивалась перед ним, вполне галантно по собачьим, но очень неуклюже по волчьим меркам. Ее глаза темнели, в них появлялся блеск. Курок проявлял к ней барственную терпимость.
   Затем Курок приветствовал нас, смакуя каждое наше радостное восклицание, каждую ласку. Все это, по-видимому, настраивало его на благодушно – приподнятый лад. Под конец он приветствовал волчат и давал им мяса, когда больше, когда меньше. Иногда он и вовсе ничего им не приносил. (Не всякая охота бывает удачной, а старая добыча в конце концов подъедается. По той радости, с какой волки дают волчатам свежее мясо, можно судить, как редко им удается его добыть.) На этом церемониал заканчивался, и Курок переходил к «текущим делам». С собакой можно здороваться хоть целый день.
   Обычно он заходил к нам в барак и, пока я готовила ему пинту теплого молока, любил поваляться на обертках из-под мыла, кофе, бекона. Крис душил ладонь несколькими каплями «Quelques Fleurs», и Курок катался по его руке.
   Затем он брал в зубы банку с молоком и осторожно, стараясь не расплескать, нес распивать ее в более безопасное, с его точки зрения, место.
   – Курок неплохо устроился в жизни, – сказал Крис. – Серебряная грива ухаживает за ним. Мы души в нем не чаем. Тутч тоже неплохо его принимает. А волчата от него без ума. По ним прямо-таки ток протекает, стоит им коснуться хотя бы кончика его хвоста.
   Но и у него была своя проблема. Речь идет не об утрате Леди. В первый день после ее смерти он ничем не показал, что тоскует по ней. Но на другой день сделал нечто трогательное. Возвратясь домой, он обнюхал все места, где она любила отдыхать, и ищущим взглядом обвел тундру. Вероятно, Курок в первый же день узнал о случившемся, но на следующий день, возвращаясь, он пошел другим маршрутом, и ему, должно быть, показалось, что она дома.
   Так вот, его проблема состояла в том, что он не мог свести воедино всех членов своей семьи – людей и зверей. Ему хотелось, чтобы Крис охотился вместе с ним. Что касается меня, то я занимала совершенно особое место в его сложных семейных отношениях, ибо Серебряная грива ненавидела меня. Это давало мне повод к горькому ликованию. «Если дикий волк враждует с тобой, твоя песенка спета!» – думала я.
   Иногда, когда волки отправлялись на ночную охоту, я провожала их. Курок рысил впереди, то и дело останавливаясь, чтобы подождать меня. Серебряная грива, пока встреча еще не состоялась, держалась ярдах в ста в стороне.
   Всякий раз, когда я смотрела на нее, она скребла землю задними лапами, выражая этим свое презрение.
   Но вот мне пора поворачивать обратно, и тут сбывалось мое старое фантастическое желание: я видела встречу двух волков в естественных условиях. Поначалу Курок беспрестанно останавливался и оглядывался на меня, ожидая, что я последую за ним. Все это время Серебряная грива стояла на месте, а уверившись, что он идет к ней, убегала вперед и снова останавливалась, поджидая его. В собственно встрече не было ничего порывисто бурного, напротив, она была отмечена сдержанностью, которая придает волчьему поведению забавный оттенок учтивости. Когда Курок подходил совсем близко, Серебряная грива делала несколько шагов ему навстречу и застывала в ожидании. Наконец он подходил к ней вплотную, она поднималась на задние лапы, клала передние ему на плечи и, не снимая их, начинала подскакивать, как наэлектризованная. Потом Курок, а не она, брал на себя роль ведущего, и они уходили. Прежде чем скрыться из виду, они иногда ненадолго задерживались на одном месте, чтобы поиграть.
   В игре как нельзя более ясно проступает трудноуловимое коренное различие между волком и собакой. Собака по натуре попрыгушка и ветрогонка.
   Ее жизненный принцип – зависимость, и, следовательно, она более или менее тривиальна. Волк же далек от тривиальности даже в игре. Его жизненный принцип – ответственность. У волка игра лишь эпизодически перемежает серьезное дело добывания средств к существованию. Волки удивительно веселые, но отнюдь не фривольные животные.
   Другое трудноуловимое, но существенное отличие волка от собаки состоит в том, что в его отношении к другому волку, или волкам, нет ничего поверхностного, скоропреходящего; это отношение можно определить как жизненное обязательство. Собаки могут собраться сворой и совместно охотиться, но затем разбегаются по домам. Для волка же другой волк товарищ, и не по игре, а по стае, либо по совместной жизни. Их взаимоотношения определяются принципом строгой ответственности.
   Напряженные отношения в необыкновенной семье Курка наглядно иллюстрирует занятная сценка, разыгравшаяся однажды вечером.
   Мне захотелось подразнить Серебряную гриву, хотя я знала, что этим могу поставить под угрозу ее жизнь. Ни одно дикое животное не следует склонять к тому, чтобы оно доверилось наиболее вероломному и свирепому из всех живых существ – человеку. Дело было так. Мы с Тутч возвращались домой после долгой прогулки, когда впереди я увидела Курка. Он стоял на краю горы и наблюдал за мной. Очевидно, он и Серебряная грива также только что вернулись, ибо Серебряная грива еще не пошла отдыхать. Она стояла на низкой гряде справа и тоже наблюдала за мной.
   Курок не шевелился, ожидая, пока я подам ему наш отличительный знак приподниму вверх обе руки. (Волки любят лишний раз увериться в своих ощущениях.) Лишь после этого он скоком спустился с горы и затрусил ко мне.
   Встретившись с Тутч, он с вызовом остановился возле нее, потом с довольным видом продолжал свой путь. Его уши свисали, глаза были добрые.
   Серебряная грива пристально следила за нами. И тут мне пришла в голову зловредная мысль. Чтобы заинтриговать и удивить ее, я изобразила перед Курком полное волчье приветствие – брякнулась навзничь под самым его носом.
   Я проделывала это впервые. Впоследствии, имея дело с другими волками, я обнаружила, что они немедленно отвечают на приветствие улыбкой и всячески проявляют свою радость, особенно глазами; моя пантомима была исполнена для них глубокого смысла. Однако сейчас Курок стоял неподвижно и смотрел не на меня, а – неотрывно – на Серебряную гриву странно ярким, словно торжествующим взглядом.
   Присутствие возле нас экспансивных животных, двое из которых враждовали между собой, рано или поздно должно было разрешиться взрывом.
   Темным ветреным утром 21 июля, около пяти часов, я проснулась от шума.
   Крис уже поднялся и стоял у запасного входа, выглядывая наружу. Оттуда неслись дикие завыванья. Крис всвойственнойему заинтересованно – попустительствующей манере докладывал мне обстановку: «Курок на горе, Тутч с лаем спускается по тропе – дескать, Курку нечего бояться этого волка, уж она ему задаст», – а Серебряная грива в конце тропы медленно подвигается навстречу Тутч. Похоже, – заключил Крис, – дело идет к развязке".
   Я выскочила из кровати и босая выбежала из барака спасать собаку.
   Тутч бросилась на Серебряную гриву. Волчица увернулась и побежала, собака за нею. Затем Тутч остановилась и повернула назад. Серебряная грива тоже повернулась и погналась за собакой. После этого Тутч снова стала к ней передом, и тут произошло что-то непонятное: Тутч не то сама легла, не то была сбита с ног, и Серебряная грива схватила ее за загривок.
   Но собака мигом вскочила и снова обратила волчицу в бегство.
   Затем произошло следующее. Тутч опять повернула назад. На этот раз она могла бы спокойно вернуться домой, так как Серебряная грива кружным путем направилась к Курку, который тем временем спустился вниз. Но она опять бросилась к волчице, и на этот раз та повалила ее и схватила за горло. Дело запахло убийством. Тутч еще боролась, но уже отчаянно голосила.
   Я тоже отчаянно голосила. Босиком, без всякого оружия я неровным шагом бежала под гору по каменистой тропе. Крис бросился за ружьем Энди; впопыхах он позабыл распустить ремешок чехла, но наконец с грехом пополам вытащил ружье и принялся палить в воздух. Ему пришлось сделать четыре выстрела, прежде чем Серебряная грива отпустила собаку и побежала. Ярдов через сто она остановилась и, описывая полукруг, двинулась назад. Крис выстрелил еще раз.
   Лишь тогда волчица убежала окончательно.
   Тутч медленно поднималась вверх по тропе, истекая кровью. Она явно боялась возвращаться домой. Эскимосы, как выразился Крис, «вышибли бы из нее душу» за драку. Мы уложили ее на кровать. От взмокшей шерсти на ее шее шел резкий специфический запах – металлический запах волчьей слюны. За левым ухом у нее была глубокая рваная рана, шея рассечена так, что виднелись белые хрящи дыхательного горла. Но раны были не смертельны.
   Вскоре появился Курок (он убежал вместе с Серебряной гривой). Шерсть на его шее была глубоко пропитана кровью, но шкура суха. Кровь должна была бить струей из артерии, чтобы так обильно напитать мех. Неужели это кровь Серебряной гривы?
   Ты уверен, что стрелял поверх нее? – свирепо спросила я Криса.
   Думаю, что да, – ответил он.
   Мысль о том, что Серебряная грива, быть может, уже мертва или умирает, повергла меня в тоску и смятение.
   – Похоже, человека всегда что-нибудь должно огорчать, не одно, так другое, – добавил Крис.
   Чтобы ублажить Курка, мы выпустили волчонка поиграть с ним. Поиграв, они отправились на прогулку, и мы выпустили к ним остальных. Резкий снег слепил и колол глаза, дул холодный ветер. Все же внизу, в лощине под холмом Серебряной гривы, было мало-мальски сносно, и мы немного там погуляли.
   Сверху, с горного склона, до нас донесся слабый, бесконечно тоскливый стон.
   – Быть может, это ее предсмертный крик, – сказал Крис. – Если так, она должна страшно тосковать, что с нею нет Курка.
   Курок не ответил на ее зов – во всяком случае, голосом. Зато он сделал нечто невероятно мучительное для нас – попытался увести к ней волчат. Мы поспешно повернули их носами к дому, к Столовой горе. Курок смерил Криса и волчат быстрым, ясным, оценивающим взглядом, но и не подумал хватать ближайшего к нему волчонка, а стал играть с ним. Потом к нему повернулся второй, и вот он уже весело играет с двумя, а там и остальные три поворачивают обратно, и Курок строем уводит их от нас.
   Дойди они до Серебряной гривы, наша песенка была бы спета. Мы ни за что не смогли бы вернуть их назад. Казалось, все пропало. Тем не менее я на всех парах помчалась к бараку за мясом, чтобы использовать его как приманку, хотя никак не могла обернуться в два конца прежде, чем они поднимутся к Серебряной гриве.
   Возвращаясь с мясом, я увидела замечательное зрелище: в гору поднимается Крис, его в полном составе сопровождают волки.
   – Мне вспомнились те остатки оленя у родника, – объяснил он. – Я схватил ногу и стал махать ею в воздухе. Волчата бросились ко мне посмотреть, что это я нашел. Я дал понюхать им ногу – и сюда. Только они остановятся, я поворачиваюсь и показываю ногу.
   Два дня спустя Крис принял роковое решение. Я была на прогулке с Тутч.
   В тот вечер Арктика вновь предстала нам в своем мистическом обличье. Мокрая и зеленая лежала тундра под низким неярким солнцем. Темно-синие, в тени, стояли горы. Задумчивая, мучительная красота, как перед близкой смертью.
   Когда я вошла в барак, Крис взглянул на меня робким, светлым взглядом и сказал:
   – Давай возьмем волчат осенью домой, в Штаты?
   Мы никогда не говорили об их будущем, зная, что их ждет в будущем смерть. Невозможно было оставить их в тундре на голодную смерть, невозможно было и взять их с собой и как-то содержать. Но у Криса, как я уже убедилась, невозможное сплошь и рядом становится возможным. С отчаянно – веселым безрассудством мы заглянули друг другу в глаза.