Крайслер Лоис. Тропами карибу

   В эти дни мы увидели две жутко откровенные сцены из жизни тундры.
   29 сентября небо заволокло темными тучами, тундра побурела и погрузилась в полумрак. Теперь Тутч выходила с нами на прогулки. Мы шли вдоль зарослей ивняка по пробитым оленями тропам против хода миграции (Тутч с волчатами убежала вперед) и вдруг застыли на месте. Впереди, на возвышенности между холмами, стояли две оленихи. Они только что показались и сразу увидели нас.
   Тутч устремилась к ним. Пять волчат неуверенно последовали за нею, набираясь у нее смелости. Одна из самок побежала. Другая, как ни странно, стояла на месте и, глядя на Тутч сверху вниз, издавала лающие звуки. Остерегаясь животного, которое не стало спасаться бегством, Тутч без видимой надежды на успех бросилась за бегущей оленихой и вскоре скрылась из глаз.
   Тем временем молодые волки неуверенными бросками, один за другим, подбирались к стоящему оленю – это была годовалая самка. Они то и дело останавливались, поднимали головы и разглядывали ее: молодые волки боятся крупных животных. Они медлили. Но они были прирожденными охотниками на оленей и в конце концов погнали олениху. Она побежала прямо на нас по маршруту миграции.
   Это была странная охота. Олениха бежала, слегка оскальзываясь на покрытых льдом лужах. За нею, растянувшись цепочкой, неуклюже трюхали волки.
   Это было невероятно, но это было так. Хотя она бежала не очень быстро, они все равно не могли бы догнать ее. Футах в пятидесяти от нас она стала к ним передом, опустилась на колено, легла. Волчата, по-прежнему не решаясь приблизиться, обступили ее рыжевато-коричневой толпой. Целая и невредимая, она поднялась, повернулась и побежала дальше, но через несколько ярдов снова повернулась к ним передом и легла. На этот раз волчата уже не выпускали ее.
   – Прикончи ее! – взмолилась я. – Ножом, чем угодно!
   Я побежала домой за каким-нибудь оружием. На обратном пути я встретила Криса.
   – Они уже перегрызли ей глотку, – сказал он.
   Мы пошли к трупу. Морды волков были вымазаны в крови. Мы осмотрели тело оленя. Легкие были лишь частично вздуты. В них было восемь абсцессов некоторые величиной в мячик для пинг-понга, – частично скрытых легочной тканью. Они походили на кисты, образуемые легочным ленточным червем.
   На следующий день мы снова отправились вспять по маршруту миграции.
   Навстречу нам показался одинокий олень, и Тутч погнала его. Пустой труд, подумали мы, но как только олень и собака скрылись за холмом, я поняла, что сейчас произойдет невероятное.
   Она догонит его! – сказала я.
   Похоже, что так.
   Лай приближался. Крис наладил кинокамеру. Вот показались олень и собака, они бежали на нас. Волки осторожно двинулись им навстречу. Тутч схватила оленя за заднюю ногу, рванула.
   Олень упал, потом с трудом поднялся, выворачивая лопатки и натужно пригибая шею к земле, но задние ноги не слушались его. Тутч перехватила ему поджилки.
   Он лег и лежал тихо, ничем не выдавая свою муку, обманчиво спокойный, словно отдыхал, в то время как вокруг творилось то чудовищное, от чего надо бежать и бежать: крики, свист, суетня мохнатых животных, пахнущих смертью и ужасом. Он опять сделал отчаянную попытку встать, но Тутч быстро, свирепо затрясла его раненую ногу, схватила за горло. Волки нерешительно сомкнули круг.
   Это было жуткое, печальное зрелище. Мне кажется, оно навсегда бросило тень суровости на мое лицо.
   Лишь на следующий день мы пошли к месту происшествия – выяснить, почему это был «медленный» олень. Но это было невозможно, так как тушу почти подчистую убрали дикие волки. Осталось лишь несколько кучек обглоданных костей, разбросанных по опушке ивовых зарослей; дички таскали туда мясо кусками и поедали в укрытии друг подле друга.
   Мы рассматривали эти останки, как вдруг наши волки сорвались и бросились от нас со всех ног, явно учуяв какой-то запах. Мы поспешили за ними и пришли к тушам двух оленей, загнанных дикими волками. Туши были почти целы; вне сомнения, дикие волки рассчитывали вернуться к ним. Ведь убитое животное все равно что кладовка с мясом.
   Один из оленей был самцом, и позже Крис «крал» с туши мясо, запасая его впрок для наших волков. Другой был детенышем. Он – то и раскрыл нам тайну «лошадей – качалок».
   Мы видели «лошадей – качалок» с самого начала нашего пребывания в Арктике: очень мало – в мае, много – в июле. По всей вероятности, они не переживали зимы, если учесть, как трудно им разрывать снег в поисках пищи.
   Поэтому, убивая «лошадь – качалку», волки убивали животное, которое, вероятно, все равно не пережило бы зиму.
   Поначалу мы решили, что «лошади – качалки» – это олени с перебитыми ногами. Однако у олененка была распухшая, пораженная болезнью нога. Половина рогового покрова копыта сошла, оставшийся болтался на распухшей ноге, имевшей вид кровянистого мясистого обрубка или культяпки. Вся нога была покрыта длинными волосами – признак того, что животное почти не пользовалось ею. Перед нами было явное свидетельство распространенности среди оленей копытной болезни.
   В следующие несколько дней мы нашли еще двух мертвых оленят. Вернее, не нашли, а были приведены к ним волками. Один из них был так искусно запрятан в ивняке на берегу заметенного снегом ручья – вероятно, песцом, – что мы никак не смогли бы отыскать его сами. От тушки уцелела лишь освежеванная грудная клетка, ног не было. Вполне вероятно, мы нашли бы на них признаки копытной болезни. У другого олененка, как у самого первого, была распухшая, пораженная болезнью, нога.
   Трупы оленей попадались редко. По пятам миграции шла стая, насчитывавшая не более пяти волков, – так же, как и в прошлом году. Но за все то время, что мы ходили по маршруту миграции, прочесывая местность с помощью наших волков, мы нашли всего лишь эти четыре туши животных, убитых дикими золками, – трех оленят, два из которых явно были калеками, и одного самца. Едва ли приходится сомневаться, что этот самец, как и олень, загнанный Тутч, был «медленный». Волки просто не могут соревноваться в беге со здоровыми оленями.
   За все время нашего пребывания в Арктике единственными здоровыми оленями, павшими жертвой волков на наших глазах, были оленята в гуще большого стада. Мы видели много случаев охоты волков на оленей. Как-то раз Серебряная грива загнала оленя за холмом. Мы не видели конца охоты, но знали, что волк будет с добычей. Уже через минуту после начала охоты можно сказать, каков будет ее исход. Олень – жертва – это олень, который не может быстро бежать. А бежать быстро он не может либо по причине копытной болезни, либо от того, что его легкие поражены ленточным червем, либо от того, что его ноздри забиты личинками носового овода. И если больной олень погибает, это не урон для стада, а для самого животного – избавление от мук.
   С другой стороны, мы видели, как попавшие на первый взгляд в безнадежное положение олени уходили от волков. Например, беременные самки в мае, перед самым отелом. А также детеныши. Мы видели, как здоровый олененок, бегущий вместе со стадом, без труда поспевал за взрослыми. Он вроде даже и не бежал, а, как выразился Крис, «мерял землю шагами» – так далеко выбрасывал вперед ноги, что, казалось, несся по воздуху, и это получалось у него совершенно автоматически.
   Даже «олененок – качалка», как нам случилось раз наблюдать, поспевал за стадом, убегая от Тутч.
   Волки уничтожают оленей избирательно, отбирая не самых сильных, а самых слабых. Так же они поступали и с бизонами на нашем старом Западе. Вспомним меткое наблюдение, сделанное в 1804 году капитаном Кларком (экспедиция Льюиса и Кларка): «Повсюду возле больших стад бизонов я замечаю волков. Когда бизоны передвигаются, волки следуют за ними и пожирают тех, которые погибают случайно или слишком слабы и тощи, чтобы поспевать за стадом».
   Но хорошо ли, что погибают и здоровые оленята? Убедительный ответ на это давали сами олени далеко к югу от Полярного круга, как раз в то время, когда мы бродили по путям оленьей миграции здесь, в холодной осенней тундра.
   Там, на юге, в 1947 году была начата «борьба» с волками в целях защиты нельчинского стада оленей, численность которого составляла тогда 4000 голов.
   Десять лет спустя она уже составляла 42 000 голов – невероятная цифра!
   Правда, учет не всегда ведется одинаковыми методами, и, возможно, первая цифра грубо занижена, а вторая – завышена. Тем не менее скачок в увеличении поголовья несомненно был. Но вот беда: площадь зимних пастбищ оставалась неизменной. Как сообщают в своей книге «Дикие животные Аляски» доктор Старкер Леопольд и доктор Фрейзер Дарлинг, уже в 1953 году эти пастбища, по-видимому, были сильно истощены. К 1957 году лишайниковый покров на них был вытоптан, прорван, замят, но олени упорно паслись на одних и тех же местах и не хотели перебираться на хорошо сохранившиеся пастбища. В том же году служба охраны диких животных и рыбных богатств была вынуждена не только отказаться от истребления волков в районе Нельчина, но и объявить его своеобразным волчьим заповедником и запретить в нем отстрел волков. Другими словами, на нельчинских пастбищах волк был взят под защиту закона, тогда как прежде с ним велась беспощадная борьба.
   Этот поворот на сто восемьдесят градусов был вызван опасением, что численность оленьего стада может превысить возможности его прокорма в зимних условиях. После многих лет борьбы с волками административные органы увидели в волке полезный, более того, необходимый регулятор процесса размножения оленей и отказались от программы его уничтожения. Это был колоссальный шаг вперед в общественном понимании того, где кончается действительная охрана диких животных и начинается безрассудное избиение козлов отпущенья.
   Как-то ночью произошло жутковатое, как наважденье, событие: к нам на гору поднялся большой волк. Мы обнаружили его следы утром на свежевыпавшем снегу; они вели вверх по тропе к бараку и загону. Возможно ли, что вместе со стаей, рыскавшей по округе, бегал Курок и что он решил «заскочить домой», когда стая пробегала мимо? Однажды нам уже показалось, что он приходил ночью, но тогда не было снега и мы не обнаружили никаких следов.
   7 октября мимо нас прошел последний олень. Для нас это была последняя из миграций, как удары пульса отмечавших время нашего пребывания в Арктике.

В одной стае с волками

   Теперь, когда Тутч выходила с нами на прогулки, возникли новые трудности. Она побаивалась волков, стремилась командовать ими и страшно ревновала нас к ним. И вот однажды случилось то, чего мы больше всего боялись: она увела волков гулять и потеряла их.
   Вернулась она до того довольная собой, что нам невольно пришла в голову мысль: уж не сделала ли она это нарочно?
   Мы отправились искать их и разошлись в разные стороны. Пригорюнившись, сидела я на какой-то горной гряде, как вдруг волки окружили меня, мягко тычась носами мне в ноги и тихонько скуля – признак обеспокоенности случившимся.
   Впрочем, они отлично сумели бы заблудиться и сами. Это уже было с ними однажды, еще до того, как Тутч стала выходить на прогулки. Мы бродили по незнакомой местности. Внизу под нами, в ивняке, шумела река; должно быть, решив, что это их родная река и теперь все просто, волки побежали от нас под гору и пропали. Когда мы наконец собрались все вместе, они были вне себя от радости, Казалось, их радость была прямо пропорциональна тому нервному напряжению, которое владело ими, пока они блуждали одни. Волки не отходили от нас ни на шаг и, лишь завидев родную гору, побежали вперед.
   Им всегда было важно, чтобы на прогулке присутствовал каждый член стаи.
   Если Крис, не дожидаясь меня, выпускал их из загона, они мчались под гору за ним следом, но затем, спохватившись, неслись обратно разыскивать меня. Если он уходил вперед один и я выпускала их без него, они сбивались кучкой вокруг меня и не думали отправляться на прогулку, прежде чем я не обласкаю каждого.
   Волки подпрыгивали, чтобы поцеловать меня, и их хвосты при этом волновались, а когти невинно царапали мне щеки.
   Когда Тутч стала выходить вместе с нами, на нас свалились две смехотворные обязанности. Во-первых, мы должны были защищать пятерых взрослых волков от собаки. Они лезли к ней целоваться, а она хватала их зубами за морду и не отпускала. Помимо того, кому – либо из нас приходилось садиться на землю и принимать на себя все те бурные ласки, которые они не смели излить на собаку. Волки прямо-таки изнемогали от любви.
   Тутч была не в ладах и с «нашим» вороном. Восемнадцать воронов, постоянно державшихся возле нашей стоянки, улетели, возможно, обнаружив где-нибудь труп оленя. Лишь один из них предпочел избрать своей резиденцией склон Столовой горы, где он подбирал объедки. Он сопровождал нас на прогулках и, как все вороны, любил общество волков. Когда мы доходили до открытых песчаных отмелей, ворон затевал игру. Подпустив к себе волков футов на шесть, он отлетал и снова поджидал волков. Это была воронья игра в салки, и он был способен играть в нее десять минут подряд. Когда волкам это надоедало, ворон сидел на месте и каркал, пока они снова не подбегали к нему.
   Однако с Тутч у ворона была вражда. Должно быть, собака портила ему жизнь у нас на горе. Он держался от нее подальше, чтобы она не могла захватить его врасплох, и, каркая, пикировал на нее сверху.
   Он каркал и на нас, но уже совсем другим тоном. Ему представлялось, что он состоит с нами в каких – то отношениях – мы были уверены: не враждебных. Он сопровождал нас, медленно махая крыльями. Иногда с забавно – небрежным 300 видом, как бы говорившим о том, что он знает, что делает, ворон наклонял голову и почесывал ее лапой.
   Собаку снедало неимоверное честолюбие и самомнение. Вокруг нее царила атмосфера любви и игры, но бывший вожак собачьей стаи по-прежнему боролся лишь за то, что наполняло раньше его жизнь: престиж и власть. Собака и волки психологически жили в совершенно различных мирах.
   Собака чувствовала себя одинокой. Она все еще нет – нет да посматривала с края горы в опустелую тундру: не покажется ли там Курок. Проходя мимо холма, на котором в свое время проживала Серебряная грива, она поднимала на него глаза. Собака не могла найти себя, и это нас огорчало. Ведь это мы вырвали ее из нелегкой, но полнокровной жизни, в которой у нее был авторитет, полезный труд, общение с себе подобными и бурные восторги во время путешествий. Мы даже подумывали о том, чтобы возвратить ее эскимосам при отъезде из Арктики, но потом оставили эту мысль. И вот почему. Тутч видеть не могла свое вьючное седло, даже пустое. Когда она ложилась и ждала, пока его нагрузят, ее глаза тускнели, в них появлялось напряженное выражение. Мы просто не в силах были вновь ввергнуть собаку в рабство и вскоре вообще перестали навьючивать ее.
   К волкам она знала лишь два подхода: либо стремилась верховодить ими, либо кусалась. Игра была начисто вычеркнута из ее жизни.
   Она увлекала волков за собой, делая вид, будто высмотрела что-то интересное вдали. Но она неминуемо выдавала себя тем, что время от времени украдкой посматривала назад, следуют ли волки за нею. И им очень скоро надоедало мчаться неведомо куда – хотелось остановиться, принюхаться к новым местам, поиграть.
   Чтобы произвести на них впечатление, она однажды перешла через реку.
   Это было не просто и не безопасно. Река схватывалась льдом позже, чем озеро, и вид у нее сейчас был страшноватый. В месте переправы вода лилась водопадами поверх голубого льда. Двое волков последовали за Тутч, поскользнулись, упали и благоразумно повернули назад. Но для Тутч отступать было поздно, и она продолжала идти вперед.
   Собака скрылась из глаз и долго оставалась на том берегу, а когда захотела присоединиться к нам, ее отделял от нас глубокий поток, стремительно несущийся между ледяными закраинами у берегов. Она взволнованно бегала взад и вперед по кромке льда, совалась в воду, отпрядывала и в конце концов пронзительно завизжала. (Будучи на четверть волком, она лаяла очень редко.) Надо полагать, это было для нее страшное самоунижение. Сжалившись, Крис провел ее обратно к месту переправы.
   Ледостав был ей на руку. Волки часто ломали льдистую окаемку на озерцах и брали в рот кусочки льда. Но настало утро – все озера оказались сплошь затвердевшими и припорошенными тонким слоем снега. Ничего не подозревая, волки бросились к первой попавшейся луже. Лед дал им подножку, и, беспомощно распластавшись, они поехали кто на подбородке, кто на брюхе. Они пытались встать и стоять смирно, но каждый раз их заносило вбок, и они неудержимо плюхались задом на лед.
   Тутч могла бегать по льду; волкам же потребовалось целых две недели, чтобы научиться ходить по нему. С недюжинной проницательностью они оценивали степень опасности и без страха играли и катались на небольших озерцах. Но у реки, где бешено мчащийся поток хлестал поверх сверкающего берегового припая, одна лишь Алатна, да и та с робостью, подходила ко льду.
   Однажды Тутч жестоко осрамилась. Дело было так. Уже усвоив начатки волчьей игры, она кружила по замерзшему болоту с костью в зубах, преследуемая двумя волками.
   – Хочет показать, какая она ловкая и проворная там, где они оскальзываются и падают, – сказал Крис.
   Она упала. Кость покатилась по льду. Поднявшись, она постояла с минуту, подобрала кость и скрылась в кустах. Там она пролежала целую вечность.
   – Восстанавливает собственное достоинство, – сочувственно сказал Крис.
   Однажды, увидев ее, мисс Алатна сделала характерный жест. Вернее, это была лишь часть жеста – быстрое закидывание головы вверх. Совершенно ясно, что затем волк хотел склонить голову набок и положить лапу на шею собаки. Но это было слишком опасно.
   И все же один из волков с поистине самоотверженной настойчивостью добивался расположения Тутч. Это была целая эпопея. Волчица Тундра была наделена величайшей способностью любить и всю свою любовь обратила на собаку.
   Мне известен случай, когда нечто подобное произошло между овчаркой и человеком. Такие случаи редки и не имеют ничего общего с обычной собачьей преданностью. Говорят, что овчарка – потомок волка и собаки – может стать опаснее любого из ее прародителей. И это легко понять. Собаки свирепы нравом, но ориентированы на человека; их свирепость вымещается на животных и даже на представителях их собственной породы. Волки мягкосердечны, но не ориентированы на человека. Человек для них – существо того же порядка, как, скажем, песец. Если они не голодны, они терпимы к другим животным, даже к тем, на которых обычно охотятся. Сочетая собачью свирепость с волчьим безразличием к человеку, животное может быть жестоким.
   Но возможно и обратное сочетание: волчья заботливость и напористость плюс собачья ориентация на человека. В таком случае животное приобретает масштабность. Отважное, неукротимое, серьезное и в то же время веселое, оно будет гением в любви, подобно тому как Эйнштейн был гением в науке. Его избранник может познать любовь так, как лишь немногие люди познают ее от людей.
   Тундра, гениально одаренная волчица, преследовала черствую собаку с неустанной покорностью и нежным упорством. Случалось, она целый день лежала одна, скуля от боли, с распухшим, покусанным носом, а затем вновь принималась ухаживать за собакой. Это было эпическое состязание.
   Развязка наступила несколько месяцев спустя, когда мы уже покинули Арктику, и была отмечена тем необыкновенным феноменом волчьего или соответственно собачьего преображения, примеры которого я уже приводила.
   Сроки этого преображения различны. Оно может подготовляться медленно, растягиваясь на недели, а то и на год, на два. А может произойти и мгновенно. В любом случае оно необратимо. Медленное преображение мы наблюдали у Курка на мысе Барроу, когда он отвернулся от скверного пса Винока. Мгновенное – у него же и у Леди в начале похода на Эйприл-Крик, когда за ними погнались спущенные с привязи собаки. Медленное преображение иногда бывает замаскированным. Вы не замечаете, как идет процесс, а видите лишь мгновенную кульминацию, так что создается впечатление, будто вы имеете дело с мгновенным преображением. Так было, когда Тутч вдруг поняла, как безопасно и хорошо у нас в бараке; так было и с Тундрой, преобразившейся на песчаной отмели.
   Именно такого рода преображением – замаскированным и медленным увенчались ухаживания Тундры за Тутч. Надо полагать, в один прекрасный день мисс Тундра показалась собаке в совершенно ином свете. Через минуту Тутч нельзя было узнать. Она смеялась, играла и упивалась ласками волка. Отныне каждое утро, едва дождавшись, пока мы встанем (она по-прежнему спала у нас на кровати), Тутч мчалась в загон и ласкалась с Тундрой. Но с другими волками она была непреклонна.
   После преображения собаки Тундра продолжала относиться к ней с бесконечной нежностью и чуткостью. Если Тутч караулила мою рукавицу, Тундра, для которой рукавица сама по себе была ничто, указывала на нее мягчайшим движением головы, устремляя сияющий взгляд на собаку. Это был своего рода волчий реверанс перед тем, чем дорожила собака. Возможно, только фильм из жизни волков заставит вас поверить в эту мягкую волчью обходительность. У Тундры была и другая недвусмысленная повадка. В чисто волчьей манере она мягко, но решительно отталкивала носом мою руку, когда я лезла ласкать Тутч.
   Наши компаньоны-волки оказались куда более загадочными и удивительными существами, чем мы предполагали. Мы утратили чувство загадочности волчьей натуры на одном уровне, чтобы обрести его на другом, более глубоком.
   Загадочность и неопределенность, на первых порах окутывавшие Курка и Леди, уступили место загадкам поважнее. Каким тривиальным казался нам теперь наш старый вопрос: не могут ли волки внезапно наброситься на нас? Нам виделись теперь вопросы реальные, а не искусственные, внушенные страхом и небылицами.
   Ответы на некоторые из них не суждено узнать ни нам, ни, возможно, вообще кому бы то ни было. Другим загадкам мы не перестанем удивляться всю жизнь.
   Например, загадке мертвого волка возле волчьей норы.
   Крис набрел на него в ста ярдах от норы, откуда были взяты волчата. Он не стал осматривать его, заметил только, что, судя по всему, волк погиб этой весной. Каким образом? В брачном бою? Если да, то самец это или самка? Лишь на один вопрос труп отвечал самим фактом своего существования: едят ли волки друг друга? Мертвый волк лежал нетронутый.
   Мало – помалу нам открывалось то главное, что характеризует волков как животных: у них есть все необходимое для того, чтобы жить в мире друг с другом.
   Прежде всего они интенсивно общаются между собой, как посредством жестов и мимики – взять хотя бы улыбку, – так и посредством звуков, начиная с воя большой компанией и кончая негромким общительным вяканьем. Им даже свойственно добиваться желаемого в первую очередь голосом, а не зубами.
   Взрослый волк может попросить вас не отнимать его собственность, а вы в свою очередь можете обратиться с просьбой к нему. Взглянув вам в глаза, он не будет настаивать на том, что вам не нравится, и как бы с безразличным видом отойдет.
   Волки обладают тремя важными качествами, дающими им возможность жить в мире друг с другом: общественно – заостренной чуткостью (удивительной внимательностью к общественно-значимым мелочам), общественно – направленной отзывчивостью и тем, что мы обычно называли щедростью диких животных.
   Мы поняли, что с последней особенностью волчьей натуры дело обстоит гораздо серьезнее. Это не просто щедрость, а чувство общественного долга. Все новые его проявления мы наблюдали и впоследствии, по мере того как под – растали наши волки, но уже сейчас мы можем привести в качестве примера двух волков, самца и самку, которые не медля взяли на себя обязанность кормить и защищать от нас не ими рожденных волчат.
   Аналогичным образом волки ведут себя и в отношении собачьих щенят. И для них они отрыгивают мясо. Наш будущий питомец, волк – самец Проныра, похитил щенка не для того, чтобы убить его, а для того, чтобы вскормить.
   Волки страшно любят малышей.
   Волки способны и на сочувствие животному в беде, пусть даже они ничем не могут помочь ему. Как-то, гуляя с нами, одна из собак набрала себе полный нос игл дикобраза. Всю дорогу домой Алатна тревожно смотрела на ее морду и скулила, когда собака, визжа, пыталась избавиться от игл. Другие собаки, бывшие с нами, с безразличным видом бежали рядом.
   Вновь полученная нами собака была посажена на цепь и скулила. Всю ночь рядом с нею находился волк, который тихонько подтягивал ей. Все другие собаки спали как ни в чем не бывало.
   Молодая собака заблудилась на дневной прогулке. Находившийся с нами волк подбежал ко мне, поднял морду и завыл мне в лицо, потом стал рядом и начал оглядываться вокруг, время от времени призывно воя. Когда собака показалась вновь, волк бросился к ней и вне себя от радости стал целовать ее.
   Кстати, раз уж о том зашла речь, зрительное восприятие играет у волков большую роль, чем нюх, они легко сходят со следа и бросают его. Когда Курок и Тутч гнали оленя, собака бежала по зигзагообразному следу, как вело ее чутье, волк же просто поднял голову и побежал к добыче напрямик.
   Труднее всего человеку понять ту особенность волчьего поведения, которая составляет его «видовое свойство». Волк мягкосердечен. Он не благороден, не труслив, он просто-напросто не боевое животное. Курок и Леди не защищали волчат от Тутч. Родители не защищали волчат от людей, выкрадывавших их из норы. Впервые увидав собачью драку, Алатна пришла в страшное смятение. Она скорее бросилась бы на любого безвинного зеваку, чем присоединилась к дерущимся, как поступила бы на ее месте собака. Она хотела положить конец драке и тут, если можно так выразиться, «запнулась»: как это сделать? В конце концов – пусть это прозвучит невероятно – она оттащила зачинщика за хвост! (Обладающий общественно – заостренной наблюдательностью волк всегда знает точно, кто затеял драку.)