Страница:
Восточные войска капитулировавшей Германии серьезно помогали Антанте в ее интервенции против России. Они по давили Советскую власть в Прибалтике и нависали над Петроградом. В Париже готовился Версальский договор, а немецкая Пограничная стража служила интересам как держав-победительниц, так и будущим планам аннексии Прибалтики Германией.
Верховное командование, то есть Гинденбург и генерал Тренер, даже рассчитывало на крупные операции против Советской России в союзе с Антантой. Однако в действительности немцы уже были неспособны на серьезные военные действия, а Антанта все более склонялась к мысли о временном выключении Германии из европейского силового "расклада". Использование германских войск против нас могло оказаться тушением пожара керосином.
Да и объективно потенциал Германии, как душительницы русской революции, был сомнителен. Пока существовал Рейх, большевиков обвиняли в послушном выполнении указаний из Берлина в обмен на то, что Германия устраняется от вмешательства в русские дела. Но Германия, как мы знаем, вмешивалась в той мере, в какой была на это способна.
Случались, впрочем, и курьезы... 6 июля 1918 года Ярославль был захвачен врасплох мятежом эсеров и белогвардейцев. Начались аресты и расстрелы. А через неделю к городу подтянулись советские пехотные части, броневики, бронепоезд, артиллерия.
Прошла еще неделя... И, оказавшись в положении безнадежном, мятежники нашли "выход" в том, что... объявили себя в состоянии войны с Германией (!), а потом, "так как для них ясна безуспешность дальнейшей борьбы (борьбы, конечно, с Германией, стакнувшейся с проклятыми Советами. - С.К.)", "сдались германской армии" в лице представителя комиссии военнопленных лейтенанта Балка.
Балк "потешную" "капитуляцию" принял, издал комично-высокопарный "приказ", а наскоро вооруженные (самими же белыми) германские пленные заперли сдавшийся штаб в здании театра и окружили его своим караулом.
Как видим, Балк помог не Советской власти, а ее врагам. Конечно, провокация белых имела две цели: спастись самим и попытаться создать конфликт, осложняющий наши отношения с немцами. Но вся эта трагикомическая история кончилась просто: Чрезвычайный штаб Ярославского фронта вступил с Балком в недолгие переговоры, в результате которых, как сообщал отчет ВЧК, "австро-германские пленные сложили оружие, и театр со штабом белогвардейцев очутился в наших руках".
Летом 1918 года в докладной записке на имя кайзера яко бы "покровитель" Ленина генерал Людендорф писал: "Если мы не предпримем наступления (на Россию. - С.К.), то обстановка останется неясной. Мы, возможно, нанесем большевикам смертельный удар и укрепим наше внутриполитическое положение".
Однако были в Германии и дальновидно мыслящие люди, понимавшие, что большевики, именно как потенциально национальная русская сила, не могут быть объективно враждебными Германии как таковой. В "Красной книге ВЧК" есть интересные показания одного из руководителей подпольного "Национального центра" профессора Сергея Андреевича Котляревского. Арестованный в конце гражданской войны, в 1920 году он описывал недавние события следующим образом...
Вначале "профессорская оппозиция" пыталась заигрывать с немцами и запрашивала - какой будет цена за то, что они призовут в Россию германские войска во имя освобождения от большевиков.
Однако близкий к послу Мирбаху советник посольства доктор Рицлер ответил кратко: "Этого спектакля мы русской буржуазии не дадим".
Позже он сам же и разъяснил причину такого ответа.
В мае 1918 года Рицлер встретился в частном доме с Котляревским. Разговор у них получился непринужденным и откровенным. Рицлер, сын знаменитого баварского историка и сам историк, был знаком с Котляревским еще по Мюнхену, где тот когда-то работал над диссертацией и бывал в доме Рицлеров.
- Надежды русских на наше вмешательство иллюзорны, - разочаровал Котляревского Рицлер.
?!?...
Советская власть как-никак заключила с нами мир. К тому же Германия не сочувствует вашим правым кругам. Конечно, "военная партия" и сам Людендорф настроены по отношению к большевикам непримиримо, но есть ведь и объективные соображения...
Какие? - тут же вскинулся Котляревский, - Ведь ранее вы поддерживали наиболее реакционные круги!
Напрасно вы так думаете, - не согласился Рицлер, - пашу реакцию держали на плаву миллиарды французских займов. И что тут может измениться теперь?
Многое, - пытался возразить Котляревский.
Нет, нет, - рассмеялся Рицлер. Кадеты все заражены ненавистью к Германии и находятся под полным влиянием англичан. И даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, то работать на передачу власти в руки кадетов, значит работать на Антанту. К чему это нам?
Немец помолчал и прибавил:
- Левые, между прочим, я говорю об эсэрах, тоже враждебны к Германии. Нет, то правительство, которое вы имеете, наиболее приемлемо как для самой России, так и для нас...
Разговор Рицлера с Котляревским состоялся незадолго до покушения левых эсэров на Мирбаха и левоэсэровского мятежа. Так что в оценке эсеровских настроений Рицлер не ошибся, как и в оценке политических устремлений кадетов. Профессор Милюков в Киеве пытался, впрочем, организовать широкую интервенцию Германии в Великороссию, однако это была попытка установить лишь временный, вынужденный союз с "тевтонами" против "Совдепии".
Хотя показательно то, что, по словам Котляревского, даже в профессорской либеральной среде, ранее не принимавшей Брест-Литовский мир, возникало понимание того, что он был для России единственным выходом.
В уже готовой рухнуть кайзеровской Германии взгляды, подобные тем, которые высказывал Рицлер, не были, увы, главенствующими. Однако даже такая Германия была склонна к определенной лояльной сдержанности в отношении к Советской власти не потому, что эта власть была "прогерманской", а потому, что только она верно понимала, что нужно России от внешнего мира. А необходимы были России, во-первых, мир, а во-вторых - максимально широкие экономические связи с немцами.
В разговоре с Котляревским Рицлер признал, что самостийная Украина более нужна Австро-Венгрии, чем Германии.
И что из этого следует? - поинтересовался Сергей Андреевич.
Ну, во всяком случае, после окончания войны Брест-Литовский мир будет, надо полагать, пересмотрен в духе длительных добрососедских отношений Германии и России. Нам нужно уже сейчас укреплять их экономическую и культурную сторону...
А вскоре левыми эсэрами был убит Мирбах. 14 июля 1918 года в 11 часов вечера доктор Рицлер, исполнявший должность германского дипломатического представителя, посетил народного комиссара иностранных дел Чичерина и сообщил ему со держание только что полученной из Берлина телеграммы. Германское правительство поручало Рицлеру "просить о согласии русского правительства на допущение батальона германских солдат в военной форме для охраны германского посольства и о скорейшей доставке этих солдат в Москву".
Рицлер заверял, что, мол, "всякие оккупационные цели далеки от германского правительства".
Батальон - не дивизия, но и не взвод. Да хоть бы и взвод! Это была та точка, отступить за которую означало утратить национальный характер Советской власти. Вот почему назавтра, 15 июля, Ленин на заседании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета зачитал проект правительственного заявления, где было сказано: "Подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы, объективно, началом оккупации России чужеземными войсками.
На такой шаг мы вынуждены были бы ответить... усилен ной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению... Война стала бы тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью, и эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до послед него издыхания".
ВЦИК утвердил это заявление Совнаркома РСФСР единогласно. Риск, конечно, был, немцы могли начать наступление... Но и отступать нам было уже некуда - за нами была Москва. И немцы поняли, что любой нажим принесет результат, обратный желаемому.
Пока все оставалось как было.
Прошли четыре месяца. И на первом же заседании ВЦИКа шестого созыва, 13 ноября 1918 года, Свердлов в тишине за мершего зала зачитал постановление: "Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор... в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным.
Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика предлагает братским народам Германии и бывшей Австро-Венгрии... немедленно приступить к урегулированию вопросов, связанных с уничтожением Брестского договора"...
На том же заседании ВЦИКа было решено отправить в дар рабочим Германии два хлебных маршрута.
Далее же вышло так... Когда эшелоны прибыли на пограничную станцию Вержболово, представители немецкого солдатского Совета стали мяться - мол, указаний не имеем, хлеб пока принять не можем. А наутро член нового германского правительства Гуго Гаазе по прямому проводу передал в Германский Совет рабочих и солдатских депутатов в Москве: "Прошу сообщить русскому правительству нижеследующее. По вопросу о предложенной отправке муки кабинет поручил высказать ему глубоко прочувствованную благодарность народного германского правительства. Мы тем выше ценим эту жертву, что нам и всему миру известно об острой нужде, которую терпит население в Петербурге и Москве. К счастью, в результате предпринятых нами у президента Вильсона шагов открылась для нас возможность получения съестных припасов из-за океана. Мы поэтому в состоянии пока отказаться от великодушного предложения русского правительства".
Полсотни вагонов хлеба - капля в море потребностей и России, и Германии. Конечно, это с нашей стороны был лишь многозначительный жест. Жестом (и тоже многозначительным) был и отказ Берлина.
Вожди германской революции явно старались отмежеваться от родства с русской революцией. Но красным цветом Германия тогда была окрашена густо, как и остальные отвоевавшие европейские державы.
И хотя к 1919 году на Россию крепко навалилась Антанта, в англо-французских интервенционистских силах начиналось брожение.
Пройдет еще немного времени, и одесская эскадра французов задымит в направлении к Босфору и Дарданеллам - по дальше от России и от "греха большевизма".
Даже англичане не чувствовали себя спокойно в новом мире, где возникла Советская Россия. Даром, что английская элита немало потрудилась над созданием "империи желудка", которой столь страстно желал Сесиль Родс. Еще за пять лет до войны имущая Англия отважилась на крупные социальные реформы: страхование от болезней, безработицы, необеспеченной старости. По закону о страховании стариков каждый английский подданный старше 70 лет, не имеющий средств к существованию, получал право на 5 казенных шиллингов в не делю. Деньги невеликие, но от голодной смерти спасали.
В тогдашнем мире это было явлением новым, "эпохальным". Но с появлением рабоче-крестьянского государства "смелые" реформы сразу как-то поблекли.
Да и деньги на подобные "благодеяния" были во многом израсходованы во время войны, а после войны приходилось платить по военным долгам.
Страна беднела, общественная атмосфера накалялась. По Англии начинали гулять мощные социальные вихри...
Гуляли вихри, но уже дипломатические, и по залам с парижскими "миротворцами". 30 января 1919 года Хауз записал в дневнике: "Казалось, что все пошло прахом. Президент был зол, Ллойд-Джордж был зол, и Клемансо тоже был зол. Впервые президент утратил самообладание при переговорах с ними...".
Не будем, читатель, доверчивыми. "Дневники" Хауза писались в расчете на обязательное их опубликование. Так что сплошь и рядом целью автора была не фиксация подлинного положения вещей, а создание нужного Золотому Интернационалу (то есть искаженного до неузнаваемости) представления о подлинных мотивах, планах и решениях международной элиты.
Хотя сквозь полковничьи "дымовые завесы" - не хуже тех, которые так мастерски наловчился ставить за время войны морской министр Англии Черчилль - проступают порой и контуры правды. И на этот раз дневниковая запись Хауза отражала реальное состояние дел, то есть грызню. Да и могло ли не быть ее среди хищников, готовых лить даже родную кровь, как Теодор Рузвельт и пушечный король Шнейдер, потерявшие на вой не сыновей, или собственную, как магнаты на "Лузитании", ради "золотых" выгод? Выгод своих и своего класса.
"Дневники" Хауза были опубликованы во второй полови не 30-х годов, а в те времена, когда "полковник" был еще занят практической политикой, Америка хотела сделать стержнем будущего мира Лигу Наций.
Естественно, "американская" Лига задумывалась как рычаг господства Америки во всем мире (включая, конечно, и Европу). Английский проект видел Лигу как равноправный блок крупных государств, обеспечивающих status quo по части колоний и сфер влияния. Все ясно - так сохранялось английское колониальное могущество.
Положение Франции было иным. В войне она потеряла каждого десятого мужчину, плодородные земли были засеяны осколками. И французов на конференции волновали дела бо лее конкретные и близкие - ограбление Германии, возврат Эльзаса и Лотарингии, репарации и... "русский вопрос". Мар шал Фош раз за разом кричал: "Мсье, если мы не покончим с "большевистской опасностью", то проиграем войну!" - "А это еще как?" - удивлялись "коллеги". - "Германия побеждена, но что если она в своих интересах урегулирует отношения с Россией или, не дай Бог, сама станет жертвой большевизма", - пояснял маршал.
Он был даже готов пойти на сотрудничество с Германией в борьбе с русским большевизмом после подписания прелими нарного договора и считал, что такой вариант может оказаться очень ценным. Буржуазная Франция оставалась верной себе: не допустить сближения русских и немцев любой ценой. И ради этого она была готова даже лишиться части добычи при предстоящей ее дележке.
Французы же заботились о создании Польши как "барьера между Германией и Россией", по словам Клемансо. Возросший на двуличии, Клемансо лгал и тут. Польша замышлялась не как барьер, а как шлагбаум для новой войны, который будет поднят в свое время.
Осенью 1916 года из оккупированных земель русской Польши кайзеровская Германия создавала первое в новейшей истории мира "независимое" Польское королевство. После поражения кайзеровского Рейха оно ушло в небытие, и ему на смену пришла Польша, вызванная к жизни уже Антантой. От германского варианта союзному остались в наследство лишь кавычки при слове "независимая".
Смысл "польской государственности" в версальском исполнении был иным, чем в германском варианте. Теперь уже у Германии отторгался Данциг, а "польский коридор" от Польши к Балтийскому морю - шириной под сто километров - отрезал от единой Германии ее Восточную Пруссию.
Границы с Польшей искусственно рассекали единые в хозяйственном отношении районы Германии и отсекали от родины обширные районы с чисто немецким населением.
В военном отношении граница с Польшей была вскрыта на сотнях километров.
Австрийским немцам - вопреки громко провозглашенному Антантой "праву наций на самоопределение" - категорически запрещалось воссоединение с немцами германскими, хотя Учредительное Собрание в Вене единогласно высказалось за аншлюс (т.е. присоединение к Германии)!
Судетская область, населенная почти исключительно немцами, передавалась, и опять-таки вопреки провозглашенным принципам, в состав новообразованной Чехословакии. Уже всем этим будущий конфликт в центре Европы программировался автоматически.
Весной 1919 года до новой европейской войны было, конечно, еще далеко. 30 апреля германская делегация прибыла в Париж, а 7 мая ее вызвали в Версаль на заседание конференции. Клемансо, маленький и желтый, как высохший зародыш человека (сравнение не мое, а Гарольда Никольсона, наблюдавшего француза своими глазами. - С.К.), заявил им: "Час расплаты настал"...
Пока речь французского премьера переводилась, секретарь конференции вручил побежденным толстенную книгу - условия мира. Четыреста сорок статей на двухстах девяти страницах...
Полистав их, У. Брокдорф-Ранцау в ответной речи сказал:
- Господа! От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Подобное признание в моих устах было бы ложью. Германия признает несправедливость, совершенную ею по отношению к Бельгии. Но и только! Ошибались не одни мы. А надежно выправить эти ошибки можно на основе 14-ти пунктов мира, из которых Германия и исходила, соглашаясь на перемирие...
Условия толстой "книги мира" оказались потяжелее всей мировой полиграфической продукции той эпохи. Начались сложные взаимные переговоры. Немцы упирались, в Берлине проходили демонстрации, президент Эберт и министр Шейдеман произносили речи с балкона, простирая руки к толпе: - "Пусть отсохнут руки прежде, чем они подпишут такой мирный договор".
В Германии на неделю объявили национальный траур. Но прежде чем отсохли руки у германских лидеров, насту пила суббота, 28 июня 1919 года. В Зеркальном зале Версаля воссел Клемансо под тяжелым балдахином с лепной золоченой надписью "Le roi gouverne par lui-moeme" ("Король управляет по своей воле"). С лентой через плечо он проскрипел: -"Впустите немцев!".
Звуки шагов в тишине, а потом вновь голос Клемансо: - "Месье, заседание открыто!".
Еще несколько процеженных сквозь зубы фраз, и немцев подводят к столу, где лежит договор. Доктор Мюллер подписывает его под громы артиллерийского салюта. "Заседание окончено", - сплевывает Клемансо. Немцев уводят. Они, наконец, юридически капитулировали перед "союзными и объединившимися державами": Соединенными Штатами Северной Америки, Британской империей, Францией, Италией и Японией, а также примкнувшими к ним Бельгией, Боливией, Бразилией, Китаем, Кубой, Эквадором, Грецией, Гватемалой, Гаити, Геджасом, Гондурасом, Либерией, Никарагуа, Панамой, Перу, Польшей, Португалией, Румынией, Сербо-Хорвато-Словенией, Сиамом, Чехословакией и Уругваем.
Китай Версальский договор, по причине уважительной, не подписал: права на Шаньдунскую провинцию получил не он, а Япония. США, Эквадор и Геджас договор подписали, но не ратифицировали - каждый по своим соображениям. США заключили в 1921 году с Германией отдельный договор, мало чем отличающийся от Версальского.
Достоверно одно - кровь воинов Самсонова, обеспечивших "чудо на Марне", кровь Брусиловского прорыва, обеспечившего последующие "чудеса", пот русских мастеровых и крестьян в зачет не пошли. Антанте было не до того - нужно было помогать Деникину и Колчаку.
Основу будущей Версальской системы должны были зало жить 14 пунктов мирных условий президента Вильсона. Звуча ли они красиво - заокеанскому дядюшке полагалось выглядеть добрым и справедливым. И действительно, куда уж лучше: мир без аннексий, самоопределение всех наций и свобода морей.
Но немцев обманули - подписанный ими договор ничего общего с посулами Вильсона не имел. В Париже был разыгран последний акт грандиозного спектакля: вначале нужно было забросить немцам вильсоновскую "приманку", потом, когда они прекратили воевать, эту приманку вырвали у них с кровью.
А чтобы Америка сохранила свое лицо (точнее, личину) свободолюбца, "разногласия" союзников на Парижской конференции раздувались для публики до размеров непримиримых. Вильсон, якобы, отстаивал будущие всемирные "братство и дружбу", а роли "бук" отводились другим: отчасти - Ллойд Джорджу и всецело - Клемансо.
В конце концов "мир" вышел таким, что Ленин, глядя на него со стороны, заметил: "Война путем Версальского договора навязала такие условия, что передовые народы оказались на положении колониальной зависимости, нищеты, голода, разорения и бесправности, ибо они на многие поколения договором связаны и поставлены в такие условия, в которых ни один цивилизованный народ не жил. Это неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том числе самых цивилизованных, ставит в положение рабов".
Ленин не преувеличивал - Германия попадала в самое на стоящее рабство. И даже Черчилль признал: "Экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными".
Исключительно на Германию - и даже не на руководство, а на немецкий НАРОД, единолично возлагалась ВСЯ официальная ответственность за войну. Правда, и кайзеру в порядке санкции предъявлялось обвинение в "высшем оскорблении международной морали и священной силы договоров". Немецкие полководцы - Гинденбург, Людендорф, немецкие промышленники Тиссен, Крупп и другие объявлялись военными преступниками. Так-то так, но выходило, что Дюпоны, Гепнеры, Бродские, Морганы, Френчи, Тафты, Стимсоны, Рокфеллеры, Клемансо, Черчилли, Ротшильды, Грей, Сухомлиновы, Барухи, Пуанкаре и Вильсоны были ни при чем...
Да, кайзер в случае победы рассчитывал на крупные аннексии и экономические выгоды. На пангерманистских (не генштабистских) картах желательные границы "Deutsches Kaiserreich" протягивались от Кале до Финского залива и даже захватывали, как вассальную территорию, - Англию. Но это был, во-первых, "пивнушный" экстремизм, не подкрепленный ресурсами. А во-вторых, немцы и не прикидывались освободителями европейских народов. Они властно требовали, чтобы с ними считались всерьез.
Умея работать, они были готовы жестко конкурировать со всем светом в экономическом соревновании, а раз им этого не позволяли, они желали добиться своего права вооруженной рукой. Что ж, с таким народом действительно было более верным не воевать, а ладить миром. Золотой же Интернационал, по понятным причинам, выбрал войну, провел ее, а затем применил древнеримский принцип: "Горе побежденным!". Сгоряча Антанта настолько пыталась свалить все на Германию и Вильгельма, что в Версальском договоре был да же специальный пункт о выдаче бывшего кайзера Антанте для суда над ним. Но тут же "судьи" спохватились, что такой процесс, чего доброго, докажет: империалистическая война возникла не как результат воли одного "полусумасшедшего монарха", а как неизбежная черта существования всей системы капитализма, где американское алчное лицемерие и англо-французский колониальный вампиризм выглядели ни чуть не менее (если не более) отвратительно, чем германский милитаризм.
Чего стоило одно заявление Клемансо о том, что в Германии живут лишних двадцать миллионов человек! Соперничать с ним могло только сообщение, опубликованное еще во время войны "солидной", "объективной" лондонской "Тайме", о "фабрике по переработке человеческих трупов, из которых немцы извлекают различные вещества для военных целей и даже пищевые продукты в виде суррогатов мяса"... Подтекст был очевиден, - стоит ли церемониться с этакими извергами? С побежденными немцами и не церемонились, причем не только победители, но и историки.
Евгению Викторовичу Тарле французская Марианна -"Свобода" - и корректные английские "джентльмены" всегда были ближе, чем "тупой пруссак-солдафон".
И поэтому Тарле органически не мог и не желал признавать - как непреложный научный вывод, и заявлять - как гражданскую позицию, что по отношению к Германии у России были лишь два пути: или дружить с Германией, или воевать с ней.
А вот по отношению ко всем остальным державам жесткости выбора не было... Со всеми остальными можно было (и нужно, конечно, было) дружить; если они лезли на рожон -можно (и нужно) было с ними воевать, а в прочих случаях их можно было просто "выводить за скобки" и учитывать постольку поскольку...
Но безусловная дружба с Германией - это был путь не для Тарле и схоже с ним мыслящих... А в единомышленниках у Тарле был, скажем, такой влиятельный человек, как нарком иностранных дел СССР Литвинов, регулярно, добрых десять лет вбивавший клин в советско-германские отношения и почти открыто придерживавшийся англосаксонской ориентации до самой своей отставки в 1939 году.
Вот почему в 1938 году в журнале "Историк-марксист" Тарле мог писать так: "Теперь, когда советская наука ликвидирует последствия систематической фальсификации истории, проводившейся "школой" Покровского, пора разделаться окончательно и с одним из совсем уж безобразных по своей явной лживости, одним из наиболее ошибочных в научном от ношении и наиболее вредным в отношении политическом представлений, пущенных в ход Покровским... Мы говорим о пресловутом вопросе касательно "виновности" в мировой войне.
Неустанно (Покровским. - С.К.) с жаром и подъемом обличалась Антанта. А так как Антанта и в самом деле тоже (в свете полного объема фактов и цифр это "тоже..." Тарле выглядит просто-таки бесподобно! - С.К.) была виновна и очень виновна, то статейки "школы" приобретали для наивного читателя крайне убедительный вид, стоило только, обличая Антанту,... скороговоркой бормотать о Германии... Звериные клыки германского империализма и в 1912, и в 1913, и в 1914 годах ни один историк не имеет никакого права конфузливо прикрывать от взоров потомства"...
Верховное командование, то есть Гинденбург и генерал Тренер, даже рассчитывало на крупные операции против Советской России в союзе с Антантой. Однако в действительности немцы уже были неспособны на серьезные военные действия, а Антанта все более склонялась к мысли о временном выключении Германии из европейского силового "расклада". Использование германских войск против нас могло оказаться тушением пожара керосином.
Да и объективно потенциал Германии, как душительницы русской революции, был сомнителен. Пока существовал Рейх, большевиков обвиняли в послушном выполнении указаний из Берлина в обмен на то, что Германия устраняется от вмешательства в русские дела. Но Германия, как мы знаем, вмешивалась в той мере, в какой была на это способна.
Случались, впрочем, и курьезы... 6 июля 1918 года Ярославль был захвачен врасплох мятежом эсеров и белогвардейцев. Начались аресты и расстрелы. А через неделю к городу подтянулись советские пехотные части, броневики, бронепоезд, артиллерия.
Прошла еще неделя... И, оказавшись в положении безнадежном, мятежники нашли "выход" в том, что... объявили себя в состоянии войны с Германией (!), а потом, "так как для них ясна безуспешность дальнейшей борьбы (борьбы, конечно, с Германией, стакнувшейся с проклятыми Советами. - С.К.)", "сдались германской армии" в лице представителя комиссии военнопленных лейтенанта Балка.
Балк "потешную" "капитуляцию" принял, издал комично-высокопарный "приказ", а наскоро вооруженные (самими же белыми) германские пленные заперли сдавшийся штаб в здании театра и окружили его своим караулом.
Как видим, Балк помог не Советской власти, а ее врагам. Конечно, провокация белых имела две цели: спастись самим и попытаться создать конфликт, осложняющий наши отношения с немцами. Но вся эта трагикомическая история кончилась просто: Чрезвычайный штаб Ярославского фронта вступил с Балком в недолгие переговоры, в результате которых, как сообщал отчет ВЧК, "австро-германские пленные сложили оружие, и театр со штабом белогвардейцев очутился в наших руках".
Летом 1918 года в докладной записке на имя кайзера яко бы "покровитель" Ленина генерал Людендорф писал: "Если мы не предпримем наступления (на Россию. - С.К.), то обстановка останется неясной. Мы, возможно, нанесем большевикам смертельный удар и укрепим наше внутриполитическое положение".
Однако были в Германии и дальновидно мыслящие люди, понимавшие, что большевики, именно как потенциально национальная русская сила, не могут быть объективно враждебными Германии как таковой. В "Красной книге ВЧК" есть интересные показания одного из руководителей подпольного "Национального центра" профессора Сергея Андреевича Котляревского. Арестованный в конце гражданской войны, в 1920 году он описывал недавние события следующим образом...
Вначале "профессорская оппозиция" пыталась заигрывать с немцами и запрашивала - какой будет цена за то, что они призовут в Россию германские войска во имя освобождения от большевиков.
Однако близкий к послу Мирбаху советник посольства доктор Рицлер ответил кратко: "Этого спектакля мы русской буржуазии не дадим".
Позже он сам же и разъяснил причину такого ответа.
В мае 1918 года Рицлер встретился в частном доме с Котляревским. Разговор у них получился непринужденным и откровенным. Рицлер, сын знаменитого баварского историка и сам историк, был знаком с Котляревским еще по Мюнхену, где тот когда-то работал над диссертацией и бывал в доме Рицлеров.
- Надежды русских на наше вмешательство иллюзорны, - разочаровал Котляревского Рицлер.
?!?...
Советская власть как-никак заключила с нами мир. К тому же Германия не сочувствует вашим правым кругам. Конечно, "военная партия" и сам Людендорф настроены по отношению к большевикам непримиримо, но есть ведь и объективные соображения...
Какие? - тут же вскинулся Котляревский, - Ведь ранее вы поддерживали наиболее реакционные круги!
Напрасно вы так думаете, - не согласился Рицлер, - пашу реакцию держали на плаву миллиарды французских займов. И что тут может измениться теперь?
Многое, - пытался возразить Котляревский.
Нет, нет, - рассмеялся Рицлер. Кадеты все заражены ненавистью к Германии и находятся под полным влиянием англичан. И даже если бы Германия хотела низвергнуть Советскую власть, то работать на передачу власти в руки кадетов, значит работать на Антанту. К чему это нам?
Немец помолчал и прибавил:
- Левые, между прочим, я говорю об эсэрах, тоже враждебны к Германии. Нет, то правительство, которое вы имеете, наиболее приемлемо как для самой России, так и для нас...
Разговор Рицлера с Котляревским состоялся незадолго до покушения левых эсэров на Мирбаха и левоэсэровского мятежа. Так что в оценке эсеровских настроений Рицлер не ошибся, как и в оценке политических устремлений кадетов. Профессор Милюков в Киеве пытался, впрочем, организовать широкую интервенцию Германии в Великороссию, однако это была попытка установить лишь временный, вынужденный союз с "тевтонами" против "Совдепии".
Хотя показательно то, что, по словам Котляревского, даже в профессорской либеральной среде, ранее не принимавшей Брест-Литовский мир, возникало понимание того, что он был для России единственным выходом.
В уже готовой рухнуть кайзеровской Германии взгляды, подобные тем, которые высказывал Рицлер, не были, увы, главенствующими. Однако даже такая Германия была склонна к определенной лояльной сдержанности в отношении к Советской власти не потому, что эта власть была "прогерманской", а потому, что только она верно понимала, что нужно России от внешнего мира. А необходимы были России, во-первых, мир, а во-вторых - максимально широкие экономические связи с немцами.
В разговоре с Котляревским Рицлер признал, что самостийная Украина более нужна Австро-Венгрии, чем Германии.
И что из этого следует? - поинтересовался Сергей Андреевич.
Ну, во всяком случае, после окончания войны Брест-Литовский мир будет, надо полагать, пересмотрен в духе длительных добрососедских отношений Германии и России. Нам нужно уже сейчас укреплять их экономическую и культурную сторону...
А вскоре левыми эсэрами был убит Мирбах. 14 июля 1918 года в 11 часов вечера доктор Рицлер, исполнявший должность германского дипломатического представителя, посетил народного комиссара иностранных дел Чичерина и сообщил ему со держание только что полученной из Берлина телеграммы. Германское правительство поручало Рицлеру "просить о согласии русского правительства на допущение батальона германских солдат в военной форме для охраны германского посольства и о скорейшей доставке этих солдат в Москву".
Рицлер заверял, что, мол, "всякие оккупационные цели далеки от германского правительства".
Батальон - не дивизия, но и не взвод. Да хоть бы и взвод! Это была та точка, отступить за которую означало утратить национальный характер Советской власти. Вот почему назавтра, 15 июля, Ленин на заседании Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета зачитал проект правительственного заявления, где было сказано: "Подобного желания мы ни в коем случае и ни при каких условиях удовлетворить не можем, ибо это было бы, объективно, началом оккупации России чужеземными войсками.
На такой шаг мы вынуждены были бы ответить... усилен ной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению... Война стала бы тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью, и эту революционную войну рабочие и крестьяне России поведут рука об руку с Советской властью до послед него издыхания".
ВЦИК утвердил это заявление Совнаркома РСФСР единогласно. Риск, конечно, был, немцы могли начать наступление... Но и отступать нам было уже некуда - за нами была Москва. И немцы поняли, что любой нажим принесет результат, обратный желаемому.
Пока все оставалось как было.
Прошли четыре месяца. И на первом же заседании ВЦИКа шестого созыва, 13 ноября 1918 года, Свердлов в тишине за мершего зала зачитал постановление: "Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет сим торжественно заявляет, что условия мира с Германией, подписанные в Бресте 3 марта 1918 года, лишились силы и значения. Брест-Литовский договор... в целом и во всех пунктах объявляется уничтоженным.
Российская Советская Федеративная Социалистическая Республика предлагает братским народам Германии и бывшей Австро-Венгрии... немедленно приступить к урегулированию вопросов, связанных с уничтожением Брестского договора"...
На том же заседании ВЦИКа было решено отправить в дар рабочим Германии два хлебных маршрута.
Далее же вышло так... Когда эшелоны прибыли на пограничную станцию Вержболово, представители немецкого солдатского Совета стали мяться - мол, указаний не имеем, хлеб пока принять не можем. А наутро член нового германского правительства Гуго Гаазе по прямому проводу передал в Германский Совет рабочих и солдатских депутатов в Москве: "Прошу сообщить русскому правительству нижеследующее. По вопросу о предложенной отправке муки кабинет поручил высказать ему глубоко прочувствованную благодарность народного германского правительства. Мы тем выше ценим эту жертву, что нам и всему миру известно об острой нужде, которую терпит население в Петербурге и Москве. К счастью, в результате предпринятых нами у президента Вильсона шагов открылась для нас возможность получения съестных припасов из-за океана. Мы поэтому в состоянии пока отказаться от великодушного предложения русского правительства".
Полсотни вагонов хлеба - капля в море потребностей и России, и Германии. Конечно, это с нашей стороны был лишь многозначительный жест. Жестом (и тоже многозначительным) был и отказ Берлина.
Вожди германской революции явно старались отмежеваться от родства с русской революцией. Но красным цветом Германия тогда была окрашена густо, как и остальные отвоевавшие европейские державы.
И хотя к 1919 году на Россию крепко навалилась Антанта, в англо-французских интервенционистских силах начиналось брожение.
Пройдет еще немного времени, и одесская эскадра французов задымит в направлении к Босфору и Дарданеллам - по дальше от России и от "греха большевизма".
Даже англичане не чувствовали себя спокойно в новом мире, где возникла Советская Россия. Даром, что английская элита немало потрудилась над созданием "империи желудка", которой столь страстно желал Сесиль Родс. Еще за пять лет до войны имущая Англия отважилась на крупные социальные реформы: страхование от болезней, безработицы, необеспеченной старости. По закону о страховании стариков каждый английский подданный старше 70 лет, не имеющий средств к существованию, получал право на 5 казенных шиллингов в не делю. Деньги невеликие, но от голодной смерти спасали.
В тогдашнем мире это было явлением новым, "эпохальным". Но с появлением рабоче-крестьянского государства "смелые" реформы сразу как-то поблекли.
Да и деньги на подобные "благодеяния" были во многом израсходованы во время войны, а после войны приходилось платить по военным долгам.
Страна беднела, общественная атмосфера накалялась. По Англии начинали гулять мощные социальные вихри...
Гуляли вихри, но уже дипломатические, и по залам с парижскими "миротворцами". 30 января 1919 года Хауз записал в дневнике: "Казалось, что все пошло прахом. Президент был зол, Ллойд-Джордж был зол, и Клемансо тоже был зол. Впервые президент утратил самообладание при переговорах с ними...".
Не будем, читатель, доверчивыми. "Дневники" Хауза писались в расчете на обязательное их опубликование. Так что сплошь и рядом целью автора была не фиксация подлинного положения вещей, а создание нужного Золотому Интернационалу (то есть искаженного до неузнаваемости) представления о подлинных мотивах, планах и решениях международной элиты.
Хотя сквозь полковничьи "дымовые завесы" - не хуже тех, которые так мастерски наловчился ставить за время войны морской министр Англии Черчилль - проступают порой и контуры правды. И на этот раз дневниковая запись Хауза отражала реальное состояние дел, то есть грызню. Да и могло ли не быть ее среди хищников, готовых лить даже родную кровь, как Теодор Рузвельт и пушечный король Шнейдер, потерявшие на вой не сыновей, или собственную, как магнаты на "Лузитании", ради "золотых" выгод? Выгод своих и своего класса.
"Дневники" Хауза были опубликованы во второй полови не 30-х годов, а в те времена, когда "полковник" был еще занят практической политикой, Америка хотела сделать стержнем будущего мира Лигу Наций.
Естественно, "американская" Лига задумывалась как рычаг господства Америки во всем мире (включая, конечно, и Европу). Английский проект видел Лигу как равноправный блок крупных государств, обеспечивающих status quo по части колоний и сфер влияния. Все ясно - так сохранялось английское колониальное могущество.
Положение Франции было иным. В войне она потеряла каждого десятого мужчину, плодородные земли были засеяны осколками. И французов на конференции волновали дела бо лее конкретные и близкие - ограбление Германии, возврат Эльзаса и Лотарингии, репарации и... "русский вопрос". Мар шал Фош раз за разом кричал: "Мсье, если мы не покончим с "большевистской опасностью", то проиграем войну!" - "А это еще как?" - удивлялись "коллеги". - "Германия побеждена, но что если она в своих интересах урегулирует отношения с Россией или, не дай Бог, сама станет жертвой большевизма", - пояснял маршал.
Он был даже готов пойти на сотрудничество с Германией в борьбе с русским большевизмом после подписания прелими нарного договора и считал, что такой вариант может оказаться очень ценным. Буржуазная Франция оставалась верной себе: не допустить сближения русских и немцев любой ценой. И ради этого она была готова даже лишиться части добычи при предстоящей ее дележке.
Французы же заботились о создании Польши как "барьера между Германией и Россией", по словам Клемансо. Возросший на двуличии, Клемансо лгал и тут. Польша замышлялась не как барьер, а как шлагбаум для новой войны, который будет поднят в свое время.
Осенью 1916 года из оккупированных земель русской Польши кайзеровская Германия создавала первое в новейшей истории мира "независимое" Польское королевство. После поражения кайзеровского Рейха оно ушло в небытие, и ему на смену пришла Польша, вызванная к жизни уже Антантой. От германского варианта союзному остались в наследство лишь кавычки при слове "независимая".
Смысл "польской государственности" в версальском исполнении был иным, чем в германском варианте. Теперь уже у Германии отторгался Данциг, а "польский коридор" от Польши к Балтийскому морю - шириной под сто километров - отрезал от единой Германии ее Восточную Пруссию.
Границы с Польшей искусственно рассекали единые в хозяйственном отношении районы Германии и отсекали от родины обширные районы с чисто немецким населением.
В военном отношении граница с Польшей была вскрыта на сотнях километров.
Австрийским немцам - вопреки громко провозглашенному Антантой "праву наций на самоопределение" - категорически запрещалось воссоединение с немцами германскими, хотя Учредительное Собрание в Вене единогласно высказалось за аншлюс (т.е. присоединение к Германии)!
Судетская область, населенная почти исключительно немцами, передавалась, и опять-таки вопреки провозглашенным принципам, в состав новообразованной Чехословакии. Уже всем этим будущий конфликт в центре Европы программировался автоматически.
Весной 1919 года до новой европейской войны было, конечно, еще далеко. 30 апреля германская делегация прибыла в Париж, а 7 мая ее вызвали в Версаль на заседание конференции. Клемансо, маленький и желтый, как высохший зародыш человека (сравнение не мое, а Гарольда Никольсона, наблюдавшего француза своими глазами. - С.К.), заявил им: "Час расплаты настал"...
Пока речь французского премьера переводилась, секретарь конференции вручил побежденным толстенную книгу - условия мира. Четыреста сорок статей на двухстах девяти страницах...
Полистав их, У. Брокдорф-Ранцау в ответной речи сказал:
- Господа! От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Подобное признание в моих устах было бы ложью. Германия признает несправедливость, совершенную ею по отношению к Бельгии. Но и только! Ошибались не одни мы. А надежно выправить эти ошибки можно на основе 14-ти пунктов мира, из которых Германия и исходила, соглашаясь на перемирие...
Условия толстой "книги мира" оказались потяжелее всей мировой полиграфической продукции той эпохи. Начались сложные взаимные переговоры. Немцы упирались, в Берлине проходили демонстрации, президент Эберт и министр Шейдеман произносили речи с балкона, простирая руки к толпе: - "Пусть отсохнут руки прежде, чем они подпишут такой мирный договор".
В Германии на неделю объявили национальный траур. Но прежде чем отсохли руки у германских лидеров, насту пила суббота, 28 июня 1919 года. В Зеркальном зале Версаля воссел Клемансо под тяжелым балдахином с лепной золоченой надписью "Le roi gouverne par lui-moeme" ("Король управляет по своей воле"). С лентой через плечо он проскрипел: -"Впустите немцев!".
Звуки шагов в тишине, а потом вновь голос Клемансо: - "Месье, заседание открыто!".
Еще несколько процеженных сквозь зубы фраз, и немцев подводят к столу, где лежит договор. Доктор Мюллер подписывает его под громы артиллерийского салюта. "Заседание окончено", - сплевывает Клемансо. Немцев уводят. Они, наконец, юридически капитулировали перед "союзными и объединившимися державами": Соединенными Штатами Северной Америки, Британской империей, Францией, Италией и Японией, а также примкнувшими к ним Бельгией, Боливией, Бразилией, Китаем, Кубой, Эквадором, Грецией, Гватемалой, Гаити, Геджасом, Гондурасом, Либерией, Никарагуа, Панамой, Перу, Польшей, Португалией, Румынией, Сербо-Хорвато-Словенией, Сиамом, Чехословакией и Уругваем.
Китай Версальский договор, по причине уважительной, не подписал: права на Шаньдунскую провинцию получил не он, а Япония. США, Эквадор и Геджас договор подписали, но не ратифицировали - каждый по своим соображениям. США заключили в 1921 году с Германией отдельный договор, мало чем отличающийся от Версальского.
Достоверно одно - кровь воинов Самсонова, обеспечивших "чудо на Марне", кровь Брусиловского прорыва, обеспечившего последующие "чудеса", пот русских мастеровых и крестьян в зачет не пошли. Антанте было не до того - нужно было помогать Деникину и Колчаку.
Основу будущей Версальской системы должны были зало жить 14 пунктов мирных условий президента Вильсона. Звуча ли они красиво - заокеанскому дядюшке полагалось выглядеть добрым и справедливым. И действительно, куда уж лучше: мир без аннексий, самоопределение всех наций и свобода морей.
Но немцев обманули - подписанный ими договор ничего общего с посулами Вильсона не имел. В Париже был разыгран последний акт грандиозного спектакля: вначале нужно было забросить немцам вильсоновскую "приманку", потом, когда они прекратили воевать, эту приманку вырвали у них с кровью.
А чтобы Америка сохранила свое лицо (точнее, личину) свободолюбца, "разногласия" союзников на Парижской конференции раздувались для публики до размеров непримиримых. Вильсон, якобы, отстаивал будущие всемирные "братство и дружбу", а роли "бук" отводились другим: отчасти - Ллойд Джорджу и всецело - Клемансо.
В конце концов "мир" вышел таким, что Ленин, глядя на него со стороны, заметил: "Война путем Версальского договора навязала такие условия, что передовые народы оказались на положении колониальной зависимости, нищеты, голода, разорения и бесправности, ибо они на многие поколения договором связаны и поставлены в такие условия, в которых ни один цивилизованный народ не жил. Это неслыханный, грабительский мир, который десятки миллионов людей, и в том числе самых цивилизованных, ставит в положение рабов".
Ленин не преувеличивал - Германия попадала в самое на стоящее рабство. И даже Черчилль признал: "Экономические статьи договора были злобны и глупы до такой степени, что становились явно бессмысленными".
Исключительно на Германию - и даже не на руководство, а на немецкий НАРОД, единолично возлагалась ВСЯ официальная ответственность за войну. Правда, и кайзеру в порядке санкции предъявлялось обвинение в "высшем оскорблении международной морали и священной силы договоров". Немецкие полководцы - Гинденбург, Людендорф, немецкие промышленники Тиссен, Крупп и другие объявлялись военными преступниками. Так-то так, но выходило, что Дюпоны, Гепнеры, Бродские, Морганы, Френчи, Тафты, Стимсоны, Рокфеллеры, Клемансо, Черчилли, Ротшильды, Грей, Сухомлиновы, Барухи, Пуанкаре и Вильсоны были ни при чем...
Да, кайзер в случае победы рассчитывал на крупные аннексии и экономические выгоды. На пангерманистских (не генштабистских) картах желательные границы "Deutsches Kaiserreich" протягивались от Кале до Финского залива и даже захватывали, как вассальную территорию, - Англию. Но это был, во-первых, "пивнушный" экстремизм, не подкрепленный ресурсами. А во-вторых, немцы и не прикидывались освободителями европейских народов. Они властно требовали, чтобы с ними считались всерьез.
Умея работать, они были готовы жестко конкурировать со всем светом в экономическом соревновании, а раз им этого не позволяли, они желали добиться своего права вооруженной рукой. Что ж, с таким народом действительно было более верным не воевать, а ладить миром. Золотой же Интернационал, по понятным причинам, выбрал войну, провел ее, а затем применил древнеримский принцип: "Горе побежденным!". Сгоряча Антанта настолько пыталась свалить все на Германию и Вильгельма, что в Версальском договоре был да же специальный пункт о выдаче бывшего кайзера Антанте для суда над ним. Но тут же "судьи" спохватились, что такой процесс, чего доброго, докажет: империалистическая война возникла не как результат воли одного "полусумасшедшего монарха", а как неизбежная черта существования всей системы капитализма, где американское алчное лицемерие и англо-французский колониальный вампиризм выглядели ни чуть не менее (если не более) отвратительно, чем германский милитаризм.
Чего стоило одно заявление Клемансо о том, что в Германии живут лишних двадцать миллионов человек! Соперничать с ним могло только сообщение, опубликованное еще во время войны "солидной", "объективной" лондонской "Тайме", о "фабрике по переработке человеческих трупов, из которых немцы извлекают различные вещества для военных целей и даже пищевые продукты в виде суррогатов мяса"... Подтекст был очевиден, - стоит ли церемониться с этакими извергами? С побежденными немцами и не церемонились, причем не только победители, но и историки.
Евгению Викторовичу Тарле французская Марианна -"Свобода" - и корректные английские "джентльмены" всегда были ближе, чем "тупой пруссак-солдафон".
И поэтому Тарле органически не мог и не желал признавать - как непреложный научный вывод, и заявлять - как гражданскую позицию, что по отношению к Германии у России были лишь два пути: или дружить с Германией, или воевать с ней.
А вот по отношению ко всем остальным державам жесткости выбора не было... Со всеми остальными можно было (и нужно, конечно, было) дружить; если они лезли на рожон -можно (и нужно) было с ними воевать, а в прочих случаях их можно было просто "выводить за скобки" и учитывать постольку поскольку...
Но безусловная дружба с Германией - это был путь не для Тарле и схоже с ним мыслящих... А в единомышленниках у Тарле был, скажем, такой влиятельный человек, как нарком иностранных дел СССР Литвинов, регулярно, добрых десять лет вбивавший клин в советско-германские отношения и почти открыто придерживавшийся англосаксонской ориентации до самой своей отставки в 1939 году.
Вот почему в 1938 году в журнале "Историк-марксист" Тарле мог писать так: "Теперь, когда советская наука ликвидирует последствия систематической фальсификации истории, проводившейся "школой" Покровского, пора разделаться окончательно и с одним из совсем уж безобразных по своей явной лживости, одним из наиболее ошибочных в научном от ношении и наиболее вредным в отношении политическом представлений, пущенных в ход Покровским... Мы говорим о пресловутом вопросе касательно "виновности" в мировой войне.
Неустанно (Покровским. - С.К.) с жаром и подъемом обличалась Антанта. А так как Антанта и в самом деле тоже (в свете полного объема фактов и цифр это "тоже..." Тарле выглядит просто-таки бесподобно! - С.К.) была виновна и очень виновна, то статейки "школы" приобретали для наивного читателя крайне убедительный вид, стоило только, обличая Антанту,... скороговоркой бормотать о Германии... Звериные клыки германского империализма и в 1912, и в 1913, и в 1914 годах ни один историк не имеет никакого права конфузливо прикрывать от взоров потомства"...