Круто развернувшись, я пошел, а потом и побежал в направление, откуда
стреляли. Продолжаю идти. Вдруг откуда ни возьмись, вероятно, из-за плетней,
выскакивает красноармеец с совершенно диким выражением лица. Наставляет на
меня винтовку и кричит: " Кто такой?! Куда бежишь? Зачем сюда? (то есть в
направление к предполагаемым белым) Отвечаю, уже как всегда, что я
железнодорожник в командировке и иду в Селино. " Ну, а зачем сюда бежишь?"-
не унимался солдат. В эту минуту над нашими головами, со свистом пролетает
снаряд, вслед другой. Падение, взрыв земли, совсем рядом с нами.
Красноармеец падает на землю (я тоже), потом он вскакивает и, забыв обо мне,
стремглав бежит в направление куда скрылся обоз и мой конвоир. Я тоже бегу,
но в противоположную сторону.
Обстрел прекращается. Тишина. Иду дальше и скоро вижу деревню (34).
Вхожу в нее, пустынно, никого нет на улице и только на центральном
перекрестке, встречаю человека в черном плаще и городской шляпе. На вид это
сельский учитель. Обращаюсь к нему: " Скажите, пожалуйста, какие здесь
войска, красные или белые?". Он испуганно смотрит на меня и бормочет: "
Простите, мы мирные жители, мы ничего не знаем..." " Да если вообще войска в
деревне?" - продолжаю настаивать я. Он что-то бессвязное мычит в ответ, что
какие-то двое военных пошли "туда". Куда туда? Видимо в деревню Фатеевка,
что рядом. Пытаюсь выяснить, где находится Селино и думаю, что нужно найти к
нему дорогу. Главное, что у меня есть у кого там остановиться, но в голове
моей, мелькая, страшная мысль. Я понимаю, что остался без документов! Их
"увез" мой конвоир(35).
Наконец я выбрался на дорогу, предполагаемую в нужном направлении.
Дорога шла в северо-западном направлении, а Белая армия, должна быть скорее
к югу. Так я прошел несколько верст по дороге, сам не зная, куда и к кому я
иду. Надежда моя, что я нахожусь в районе белых, а не красных. Ведь Красная
армия отступила.
Вдруг вижу, навстречу мне едет всадник. Приятное, культурное лицо,
хорошая шинель и выправка, сразу видно, что офицер. Но к ужасу моему на его
фуражке вижу красную звезду! " Какой части?" - спрашивает он меня, придержав
коня. " Я железнодорожник, у меня командировка...", - отвечаю по
обыкновению. " Нет такой части. Полк, рота?". Говорю ему, что обоз, в
котором я ехал, был обстрелян. Он видимо об этом слышал, поэтому доволен
моим ответом. " А куда Вы сейчас идете?" - " В Селино. Вот только не знаю
где дорога?" - отвечаю ему растеряно. " Туда можно. Там стоят наши три
полка. Это следующее село". Он доволен моими ответами. Сам он слишком
озабочен другим, а, поэтому, не спросив никаких документов, едет дальше.
Вслед за ним в ста саженях едет подвода. На ней сидят два красноармейца с
винтовками в руках. Поравнявшись, пристально смотрят на меня, но ничего не
спрашивают. Видно они уже видели как меня "допрашивал" красный офицер.
Проезжают. В отдалении вижу еще подводу, на ней тоже красноармейцы.
Вероятно, все они совершали разведку, выясняли, кем занята местность и где
белые (36). Понимаю, что дальше так идти невозможно, допросят и арестуют.
Простому красноармейцу труднее будет объяснить, чем офицеру, что я послан в
командировку, тем более что без документов.
Направо от дороги, в расстоянии полверсты, лесок. Сворачиваю с дороги
на виду у последней подводы и направляюсь к лесу. Опасаюсь, что
красноармейцы с подвод меня увидят и окликнут. Но этого не происходит, и я
укрываюсь в кущах (37).Чтобы быть менее заметным ложусь на землю под
деревьями. На опушке слышны мужские голоса, но никто меня не беспокоит.
Сейчас пять часов, через час будет темно. Подожду до ночи, а там пойду на юг
к белым. Через час действительно стемнело. Чудный, даже жаркий день сменился
безоблачной ночью. Руководствуясь Полярною звездою, двигаюсь прямо по полю в
южном направлении. Но беда, луна так ярко светит, что человека легко
различить на расстоянии. Как говорится "светло как днем" и дальше идти так
опасно. Впрочем, никто мне не попадается на пути. Соображаю, что луна должна
зайти через два часа, а поэтому решаю обождать. Ложусь на поле за какой-то
кочкой, там тепло, приятно, ветер не дует. Сразу проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь в половине девятого. Вижу, что луна зашла, а на небе
множество звезд. Я быстро подымаюсь и на основании моих догадок беру
направление на юго-юго-восток. Иду быстрым шагом по полям без дорог.
Полярная звезда остается у меня за спиной, оборачиваюсь, время от времени,
чтобы проверить по ней, правильно ли я иду. Слава Богу, что небо ясное,
звезды видны, а то бы я сбился с пути. Вдали слышен лай собак, а это
наверняка деревни(38). Я стараюсь не попасть в них. Настроение у меня
бодрое. Наконец-то я иду прямо к Белым, иду свободно и, никто меня не
останавливает. Только бы Господь вывел меня правильно. Шагаю, почти по
наитию, даже не особенно понимаю лес это или уже большие кусты. Неожиданно
прихожу к речке. Это препятствие пытаюсь обойти, но она все тянется. Наконец
в темноте перескакиваю через нее (потом я узнал, что это была речка Береза).
Уже далеко за полночь выхожу на дорогу. Вдруг мне кажется, что вдалеке
чернеет силуэт человека. Я останавливаюсь и замираю: может быть там красный
патруль? А может быть, мне померещилось? На всякий случай возвращаюсь назад,
углубляюсь в лес и обхожу это место.
Прошло около двух часов, когда я подошел к громадному оврагу, заросшему
мелким лесом(39). Спускаюсь на его дно, там, в длину оврага проходит дорога,
я ее пересекаю и начинаю подниматься по другому склону. Продираюсь сквозь
деревья, весь промокаю от влаги. Слава Богу, в эту ночь, в отличие от
предыдущей, мороза нет. Но очень холодно. Уже три часа ночи. Слева, на
достаточном расстоянии, начинается громкий птичий концерт: утки, гуси,
петухи. Впечатление, что их тысячи. Значит там большое село. А когда я
взбираюсь на противоположную сторону оврага, этот птичий гвалт, уже передо
мной. Значит, и там деревня. До рассвета я не успею миновать ее, а проходить
открыто днем, опасно. Решаю остановиться и выждать, пока не выяснится
положение. Ложусь вздремнуть на землю под деревьями, у края оврага. Холод
мешает глубоко заснуть, так что забываюсь полусном.
Проснулся я от стука топора. Вернее, он давно мешал мне дремать. Кто-то
рубил лес на краю оврага. Был слышен мужской голос и несколько молодых. Было
уже совсем светло. Опять хороший солнечный день. Я побоялся идти к голосам,
кто знает, может быть, красные, и стал размышлять о своем положении. Ночью я
никого не встретил. Никаких признаков фронта по дороге не было. С другой
стороны артиллерийской стрельбы с утра не слышно. Плохи дела, думаю я. Белые
так отступили, что их даже не слышно. Правда, часам к десяти утра
послышалась отдаленная канонада в северо-восточном направлении, к Дмитриево
(40). Странно, что стреляют сзади, неужели там белые? Но стрельба скоро
прекратилась, и я не придал ей большого значения.
Рубка леса на опушке тоже давно прекратилась. Было уже порядочно за
полдень. Голод все более и более давал себя чувствовать. Я предавался
мрачным мыслям. Сил у меня почти не было. Что делать? Ждать здесь в лесу до
ночи и потом опять идти на юг? Да и как угнаться за белыми, если они начнут
отступать. С другой стороны, оставаться здесь в лесу небезопасно. Если
красные меня здесь обнаружат, да еще без документов, мне будет плохо.
Остается одно: самому пойти в деревню, явиться в милицию и рассказать всю
мою "правдивую историю", добавив, что я заблудился ночью, после обстрела. Но
и это было опасно! Одно, то, что я приду в милицию сам и расскажу, то можно
надеется, что меня не расстреляют. Конечно, это капитуляция, но что делать.
Ждать дальше неизвестно чего, да еще зверски голодным, нет сил!
В таком малодушном и даже "капитулянтском" настроении я вышел из леса.
Было, вероятно, часа два дня 20 го сентября. Вижу, крестьянские мальчики,
лет восьми-одиннадцати, пасут коней. Подхожу к ним и спрашиваю: " Что это за
деревня?" Отвечают: " Меньшиково". Значит, я правильно держал направление.
Прикидываю и понимаю, что за ночь я прошел верст 25-30.
" А что, там милиция есть?" - продолжаю спрашивать я (мысль о
добровольной явке меня не оставляет). Мальчики смотрят на меня как-то
странно и бурчат что-то невнятное. " А войска есть?" - допытываюсь я. - " Да
новые пришли". Я сразу настораживаюсь: " Какие? Белые? Красные?" " Чудно их
как-то мужики называют, не то белогвардейцы... а может и красные". Ответ не
понятный и противоречивый. " Ну, а как они одеты? У них красные звезды на
фуражках?" - "Нет!" - " А погоны есть?" - показываю на плечи. " Есть, есть!"
- " И кокарды на фуражках?" - " Да, да!" Сомнения нет: в деревне белые!
Быстрым шагом, почти бегу по полям к деревне, до нее около версты. На
душе радость, торжество, сменившие малодушие и уныние. Вот она цель и это,
когда я совсем потерял надежду на успех. Один страх: как бы белые не ушли,
не отступили и не появились бы в последний момент передо мною красные. Я
ускоряю шаг. Налево от дороги бабы копают картофель в совершенно промерзшей
земле. " Ты куда, сынок?" - кричат они мне. " В деревню", - отвечают. " Не
ходи туда, там белые, они тебя убьют!"
Бабы принимают меня за красноармейца. " Ничего, - отвечаю я, - Бог
даст, не убьют!" Бегу дальше. И опять мне кричат, уже другие: " Не ходи
туда, тебя убьют. Там белые!"
Набираюсь смелости и громко отвечаю бабам: " Не бойтесь, сам знаю, что
там белые. Потому и иду, они мне нужны. СВОИ!" Бабий хор замолкает.
Вхожу в деревню. Вижу, как по улице идут два солдата с винтовками и...
погонами. Они не обращают на меня внимания, проходят мимо. Не хочу
переходить улицу и догонять их, предпочитаю иметь дело сразу с офицерами.
Навстречу мне идет бравый унтер, толстый, краснощекий с погонами и кокардой,
но совсем не такой, как большевицкий. Милый, с добрым русским лицом. Он как
будто не обращает на меня внимания. Сам подхожу к нему. " Скажите, где здесь
офицеры?" Унтер сразу настораживается. " А Вам на что?" - " Хочу сделать
заявление". - "Какое?" - " Я только что перебежал от красных". Лицо унтера
добреет, но остается серьезным: " Ах так, пойдемте, пойдемте!"
Проходим с унтером по деревне, около одного из домов, на траве,
отдыхает группа офицеров и добровольцев. Человек пятнадцать. Сразу, "с места
в карьер", начинаю рассказывать мою историю. Поездка, аресты, "кубанцы",
бегство и т.д. Говорю залпом, не останавливаясь. Никто не перебивает,
слушают с напряженным вниманием. Один только доброволец спрашивает
неожиданно резко, как бы с целью подловить: " Почему же красные при аресте
часы у тебя с руки не сняли?" " Сам не знаю, - отвечаю я. - Сначала сняли, а
потом отдали".
Вижу перед собою хорошие русские лица, исчезли все эти татуированные
"товарищи" Азарченко, "красные кубанцы", для которых расстрелять человека
все равно, что выпить стакан воды, караульные начальники, ведущие на
расстрел генералов, матросы "красный террор", визжащие комиссары в черных
куртках, придурковатые красноармейцы. Все исчезло и осталось позади со своим
кровавым символом, красной звездой (41). " А каковы теперь Ваши намерения? -
спрашивают меня. - Почему Вы пришли к Белым?". " Чтобы поступить в
Добровольческую армию, - отвечаю я, - чтобы сражаться против красных". - "
Так поступайте к нам сейчас". Я соглашаюсь. " А какая здесь часть?" - "
Команда пеших разведчиков Второго Дроздовского полка" (42)
На душе глубокое спокойствие и радость. И твердая вера в Бога, явно
неоднократно спасавшего меня за этот долгий путь от верной смерти. И уже не
стихами Есенина, а словами "Отче наш" молюсь я Богу и благодарю Его.
Марш вперед, Россия ждет
Дроздовского бригады.
Боевая песня Дроздовцев
Несколько успокоившись от пережитых волнений и освоившись с новой
обстановкой, я понял, как я голоден. Ведь за последние три-четыре дня кроме
хлеба, да и случайно мне перепадавшей скудной картошки, я более суток вообще
ничего не ел и не пил. Я попросил дать мне есть. Мне ответили, что походная
кухня с обедом, еще не прибыла. Тем не менее, один из солдат поделился со
мною хлебом, и меня повели в избу, где я напился воды и хозяйка, молодая
баба, угостила меня похлебкой. Я набросился на еду и ел так много, что
солдат, который стоял рядом, улыбнулся и сказал: " Не ешь сразу так много,
после голодовки это может тебе повредить!" Хозяйка, когда других не было в
комнате, спросила: " Скажи, а почему ты к ним перешел? Ведь у них строже!" Я
был огорчен этим замечанием. " Зато у них лучше. А у большевиков, расстрелы,
мародерство и голод. Потому я от них и ушел".
Через час привезли обед. Ну, и конечно я снова пообедал. Мне
показалось, что это был вкусный и сытный обед. Но на самом деле, в то время
в Добровольческой армии хорошо кормили. По общему мнению, в то время как
Красная армия превосходила Белую в смысле техники, вооружения,
обмундирования, у добровольцев продовольствие было лучше поставлено,
особенно в смысле мяса и хлеба. А то, что у белых был недостаток техники и
одежды, меня удивило. Я был уверен и воображал, что англичане снабдили Белую
армию всем нужным.
Вернулись два солдата, посланные на разведку. Усталые, с лицами,
покрытыми толстым слоем коричневой пыли. И шинели их были тоже в пыли. " Ох
уж эта война, - сказал один из них, - нет на свете ничего худшего, чем
война". Немного позже слышу, как один солдат рассказывает. Ему было
поручено, что-то "реквизировать" у населения, - не то пищу, не то одежду.
Его рассказ меня удивил: " Ну я, конечно, первым делом пошел к попу, грожу
ему " давай, а то плохо будет!" " И как тебе не стыдно было требовать у
попа, - срамит его другой. - Ведь ему красные "братушки" и так глаза
повыцарапали". Очевидно, первый только недавно попал к Белым из Красной
армии и не разобрался еще в настроениях.
После обеда мы движемся вперед в северо-восточном направлении. Подвод
крестьянских, как обычно, не хватает. На них кладут вещи, а большинство идет
пешком. Я иду в этой колонне. Мне еще не выдали винтовку, говорят, что меня
отправят для проверки в какой-то штаб. У меня узкие сапоги, и после
вчерашнего суточного "марш-броска", я не могу идти, так разболелись ступни
ног (в общей сложности я прошел верст 50-60). Прошу сесть на подводу, но них
едут старшие и мне отказывают: " Должен идти пешком", но потом соглашаются.
Мы мирно беседуем, офицеры расспрашивают о " Совдепии". Отношения офицеров и
солдат между собой, скорее простые, но уважительные. Солдатам лет под
тридцать, видно, они проделали германскую войну. Кто они - добровольцы,
мобилизованные или пленные, а может перебежчики от красных. Понять трудно.
Офицеры симпатичные, образованные. К вечеру, пройдя верст десять, ночуем в
деревне.
На следующий день, 21 сентября, меня переводят в офицерскую роту (43).
Об отправке в штаб для проверки больше речи нет, слишком явно, что я "свой",
белый, а не большевицкий агент. Мне выдают винтовку, хотя я с ней хорошенько
не умею обращаться, первый раз в жизни держу в руках. Выдают также две ленты
патронов, вешаю их на себя крест-накрест. Прошу выдать мне шинель, а то я
хожу в одном непромокаемом летнем плаще, а уже наступают холода. Мне
говорят, что "у нас" в одежде недостаток, вот когда добудем у пленных
красных, тогда выдадим. Я новое обмундирование получил через две недели,
тонкую, не зимнюю шинель, так что стал носить сверху мой плащ. В таком виде
я был похож на чучело. Поручик Андреев много раз говорил мне не делать
этого, но я отвечал: " Не могу, замерзаю. Дайте шинель потеплее". В
офицерской роте было тогда около 80 человек. В первых трех взводах
действительно офицеры, в четвертом взводе, куда меня зачислили, было
четыре-пять офицеров, остальные 15-18, добровольцы. В послеполуденное время
получилось известие: Дмитриев взят нами! (44). Никакой артиллерийской
стрельбы мы, однако, за весь день не слышали. Грузимся на подводы и через
несколько часов приезжаем еще до темноты в Дмитриев. Размещаемся на ночь в
каком-то большом каменном доме, спим на полу. Странно, но и радостно
ощущать, что Дмитриев, где я был всего два дня тому назад, теперь в наших
руках. И теперь я не прячусь, а могу спокойно ходить по его улицам.
На следующий день утром, улучив свободную минуту, иду посетить М. Все
они страшно перепуганы, но надеются, что при белых будет лучше и спокойнее.
Прошу вернуть мне мои вещи, которые я у них оставил на хранение. Они мне
сейчас крайне нужны (это куртка, белье и еще кое-что другое, но важное в
походе). " Невозможно Вам сейчас их дать, - отвечают мне, - мы их зарыли
вместе с собственными вещами на дворе. Там сейчас стоят солдаты, боимся при
них выкапывать. Подождите несколько дней, солдаты уйдут, все успокоится, и
мы их Вам вернем". Это меня совершенно не устраивало, ведь я не знаю, куда
меня переведут завтра, а тем более что будет со мной через три дня. Но
ничего не поделаешь, не настаиваю, не хочу подводить людей, которые все же
оказали мне услугу. " А что стало с этим коммунистом К.?", - спрашиваю я. "
Да он совсем не коммунист!" - " Знаю, знаю!" - " Так он у нас здесь сидит.
Боится выйти. Хотите его увидеть?" Меня ведут во внутреннюю комнату, где у
стола сидит К. На его лице крайняя озабоченность, он испугался, когда увидел
меня.
" Не бойтесь, - говорю ему. - Вы меня не выдали Красным, и я теперь не
стану на Вас доносить". Все ж таки мне дали кое-что из моих вещей, которые
не были зарыты. Я их сдал в обоз, где они впоследствии благополучно пропали.
В описании дальнейших событий мне трудно будет указывать точные даты,
как я это делал до сих пор. Из-за однообразия и монотонности моей военной
жизни время слилось, а числа и дни стерлись из памяти.
Нашу офицерскую роту все время держали в резерве, берегли для крайних
обстоятельств. Поэтому мы не видели фронта, и даже гул орудий до нас не
доносился. О том, что происходит на фронте, мы добровольцы четвертого
взвода, тоже мало знали. Черпали новости из рассказов офицеров или от нашего
ротного командира, поручика Пореля, который собирал нас иногда и рассказывал
о передвижении войск. Никакие газеты до нас не доходили. Как бы то ни было,
23 сентября мы выступили из Дмитриева на север. Ехали на подводах,
останавливались в деревнях и к 25 сентября прибыли в город Дмитровск
Орловской губернии, что в верстах 60 к северу от Дмитриева (45). Фронт
находился еще дальше, верстах в 15-20 к северу. Эти цифры говорят сами за
себя - так быстро развивалось за последние дни наше наступление.
Настроение у добровольцев нашего взвода было до легкомыслия
оптимистическое. Все только и говорили, что " через неделю, а может, и через
пару дней мы будем в Москве". Но все эти эйфорические настроения были у
людей, не побывавших, в сущности, в настоящих боях. Большинство из них
записались в Белую армию недавно в Рыльске и вместе с офицерской ротой
находились в резерве. Сам я точно так же как и они, с момента поступления к
белым, всецело уверовал в быструю нашу победу. Но в отличие от многих, я
видел, что происходит у красных, что они перебрасывают на фронт крупные силы
и что организация и воля к победе у них не сломлены. А поэтому сознавал, что
победа дастся в результате упорной и, может быть долгой борьбы. Поэтому,
принимая участие, в одном из таких оптимистических разговоров, я заметил: "
Дай Бог, чтобы мы были в Москве через месяц или даже два". Мое замечание
вызвало резкое недовольство: " Что Вы такое говорите! Нет, мы будем в Москве
через неделю. Мы обязаны там быть до зимних холодов. Иначе нам всем будет
плохо".
В этом ответе было много правды, особенно то, что, касалось зимы. Но по
реальности оценки, такие настроения были очень опасны. И, когда в
дальнейшем, война и продвижение стали затягиваться, среди рыльских
добровольцев началось разочарование и упадок духа. Нужно сказать, что наши
офицеры были более сдержанны в своих оценках происходящего(46).
Итак, в Дмитровске наша рота расположилась в каменном здании женской
гимназии. Наш взвод поместился в большом зале нижнего этажа, спали на полу.
Организация питания шла из рук вон плохо. С утра долго не выдают хлеба, обед
тоже задерживают. Мы голодаем. Вижу, что два добровольца нашего взвода идут
с большими ломтями хлеба, говорят, что им дали в соседнем доме. После
некоторого колебания иду и я туда. Объясняю хозяйке, молодой женщине, что с
утра ничего не ел, выдача задержалась. Она, ни слова не говоря и не выражая
никакого неудовольствия, отрезает мне большую краюху черного хлеба. Это
видит другой доброволец, из команды пеших разведчиков, и укоряет меня: " Как
Вам не стыдно просить хлеба у населения, они сами в нем нуждаются. Вы же
доброволец и не должны так поступать. Имейте терпение, хлеб будет Вам
роздан". Мне стало действительно стыдно, что я не смог сдержаться, но видимо
я так наголодался за все предыдущие недели, что инстинкт был впереди разума.
Действительно, вскоре приехала походная кухня. Нам раздали хлеб, а позже и
горячий обед.
Днем, идя по улице, я увидел замечательную сцену. Посередине дороги
идут двое мальчишек, один лет двенадцати, другой десяти. Они несут громадное
трюмо. На лицах торжество, сияют: " Красный комиссар это у нас забрал, себе
на квартиру поставил. Теперь нам вернули, несем обратно домой". Я стал
выражать им свою радость, но в последствии часто вспоминал эту сцену: что
стало не только с трюмо, но и с ними самими и их родителями, когда вернулись
красные в город? Может быть, эта простая, но состоятельная семья, которых
были тысячи по России, сумела спастись, бежать или уехать в эмиграцию, от
бесчинств Красной армии.
На следующий день, из разговоров с местными жителями, я понимаю что:
"Сегодня по случаю праздника Иоанна Богослова, в соборе было торжественное
богослужение, а потом молебен о победе Белой армии. Присутствовало много
ваших начальников" (47)
Я очень жалею, что никто не сказал мне об этом раньше, я непременно бы
пошел. Все же иду в собор, но он уже пуст, богослужение окончено. Храм полон
ладана. Помолившись, выхожу.
* * *
Вечером для нашей роты была устроена баня, но меня назначили часовым у
дома, где остановился ротный командир. Стою с ружьем, мокну под дождем,
мерзну и мечтаю о бане. Но, когда возвращаюсь к себе, почти в полночь, баня
уже кончилась. Горячей воды не осталось. Ах, как было жаль! Мне хотя бы
немного хотелось освободиться от вшей, которые меня поедали. Впрочем, баня
не помогла бы, ведь у меня не было смены чистого белья. Пытаюсь снять сапоги
на ночь, но они такие узкие и мокрые, что не снимаются. Усталый, ложусь
спать на пол в сапогах и засыпаю каким-то болезненным сном.
Сколько я проспал, не знаю, но только внезапно вскакиваю по тревоге!
Вбегает офицер, и кричит: " Немедленно вставайте! Хватайте винтовки, какая
под руку попадет, выходите на улицу... Красные в городе! Скорее!" Снаружи
уже слышны выстрелы. Хорошо, что я в сапогах. Оружие наше сложено в соседней
комнате. Хватаю первую попавшуюся винтовку, как ни странно свою.
Оказывается, отряд красных, человек пятьсот, пробрался к нам в тыл и
неожиданно напал на город. Незамеченные, они дошли до центральной площади и
стали спрашивать, где здесь женская гимназия. Из этого можно сделать вывод,
что они знали, где помещается офицерская рота. Тут красные сделали ошибку,
начали стрелять и тем обратили внимание на себя наших часовых. Если не это,
то они смогли бы перерезать и перестрелять всю спящую после бани роту.
Было три часа ночи. В городе четыре параллельных улицы. На первых из
них, в центре и влево, выстроились три взвода, а на четвертой, наш взвод.
Начался бой и наступление на красных. Ожесточенная стрельба шла на улицах
левее нас, видимо именно там сгруппировались основные красные. Пред нами их,
вероятно, не было, но мы держали оборону, и до нас долетали только отдельные
пули на излете. Я впервые оказался в настоящем деле, в бою, да еще так
неожиданно! Нам за ночь не пришлось много стрелять. В начале, когда мы
только шли занимать позиции в кромешной темноте, под свист пуль, я очень
боялся, трусил за жизнь, но потом это прошло. Как ни странно, больше страдал
от холода и дождя.
К пяти часам утра бой прекратился, красные были выбиты из города. Мы
оказались на его северной окраине, где нам было приказано продвинуться
вперед, версты на две и занять позиции на реке Нерусе. У нашего командования
был план окружить красных, отступивших за реку и занять возвышенность
севернее Дмитровска. Наш взвод был оставлен в виде заслона, на случай если
красные вздумали бы отступать. Мы стали готовиться к бою, вырыли в песке
небольшие прикрытия и замерли в ожидании.
Погода между тем несколько исправилась, сквозь осенние облака выглянуло
солнце. В три часа дня начался бой. Нам с возвышения было видно, как
офицерская рота гнала перед собою красных (по близорукости я, к сожалению
этого не видел). Треск ружейной стрельбы все усиливался. " Вот они сейчас
повернут в нашу сторону", - заговорили вокруг меня, и нам велели быть
готовыми к бою. " Смотрите, - приказывает нам поручик Роденко, - никто не
должен самовольно бросать свои позиции, если нас будут атаковать красные! Я
пристрелю каждого, кто побежит. Красные должны увидеть наш боевой дух и
понять, что мы не трусы. Тогда они отступят. А если кто из вас струсит и
побежит, верная смерть, я его сам пристрелю!" Эти слова были обращены к нам,
стреляли. Продолжаю идти. Вдруг откуда ни возьмись, вероятно, из-за плетней,
выскакивает красноармеец с совершенно диким выражением лица. Наставляет на
меня винтовку и кричит: " Кто такой?! Куда бежишь? Зачем сюда? (то есть в
направление к предполагаемым белым) Отвечаю, уже как всегда, что я
железнодорожник в командировке и иду в Селино. " Ну, а зачем сюда бежишь?"-
не унимался солдат. В эту минуту над нашими головами, со свистом пролетает
снаряд, вслед другой. Падение, взрыв земли, совсем рядом с нами.
Красноармеец падает на землю (я тоже), потом он вскакивает и, забыв обо мне,
стремглав бежит в направление куда скрылся обоз и мой конвоир. Я тоже бегу,
но в противоположную сторону.
Обстрел прекращается. Тишина. Иду дальше и скоро вижу деревню (34).
Вхожу в нее, пустынно, никого нет на улице и только на центральном
перекрестке, встречаю человека в черном плаще и городской шляпе. На вид это
сельский учитель. Обращаюсь к нему: " Скажите, пожалуйста, какие здесь
войска, красные или белые?". Он испуганно смотрит на меня и бормочет: "
Простите, мы мирные жители, мы ничего не знаем..." " Да если вообще войска в
деревне?" - продолжаю настаивать я. Он что-то бессвязное мычит в ответ, что
какие-то двое военных пошли "туда". Куда туда? Видимо в деревню Фатеевка,
что рядом. Пытаюсь выяснить, где находится Селино и думаю, что нужно найти к
нему дорогу. Главное, что у меня есть у кого там остановиться, но в голове
моей, мелькая, страшная мысль. Я понимаю, что остался без документов! Их
"увез" мой конвоир(35).
Наконец я выбрался на дорогу, предполагаемую в нужном направлении.
Дорога шла в северо-западном направлении, а Белая армия, должна быть скорее
к югу. Так я прошел несколько верст по дороге, сам не зная, куда и к кому я
иду. Надежда моя, что я нахожусь в районе белых, а не красных. Ведь Красная
армия отступила.
Вдруг вижу, навстречу мне едет всадник. Приятное, культурное лицо,
хорошая шинель и выправка, сразу видно, что офицер. Но к ужасу моему на его
фуражке вижу красную звезду! " Какой части?" - спрашивает он меня, придержав
коня. " Я железнодорожник, у меня командировка...", - отвечаю по
обыкновению. " Нет такой части. Полк, рота?". Говорю ему, что обоз, в
котором я ехал, был обстрелян. Он видимо об этом слышал, поэтому доволен
моим ответом. " А куда Вы сейчас идете?" - " В Селино. Вот только не знаю
где дорога?" - отвечаю ему растеряно. " Туда можно. Там стоят наши три
полка. Это следующее село". Он доволен моими ответами. Сам он слишком
озабочен другим, а, поэтому, не спросив никаких документов, едет дальше.
Вслед за ним в ста саженях едет подвода. На ней сидят два красноармейца с
винтовками в руках. Поравнявшись, пристально смотрят на меня, но ничего не
спрашивают. Видно они уже видели как меня "допрашивал" красный офицер.
Проезжают. В отдалении вижу еще подводу, на ней тоже красноармейцы.
Вероятно, все они совершали разведку, выясняли, кем занята местность и где
белые (36). Понимаю, что дальше так идти невозможно, допросят и арестуют.
Простому красноармейцу труднее будет объяснить, чем офицеру, что я послан в
командировку, тем более что без документов.
Направо от дороги, в расстоянии полверсты, лесок. Сворачиваю с дороги
на виду у последней подводы и направляюсь к лесу. Опасаюсь, что
красноармейцы с подвод меня увидят и окликнут. Но этого не происходит, и я
укрываюсь в кущах (37).Чтобы быть менее заметным ложусь на землю под
деревьями. На опушке слышны мужские голоса, но никто меня не беспокоит.
Сейчас пять часов, через час будет темно. Подожду до ночи, а там пойду на юг
к белым. Через час действительно стемнело. Чудный, даже жаркий день сменился
безоблачной ночью. Руководствуясь Полярною звездою, двигаюсь прямо по полю в
южном направлении. Но беда, луна так ярко светит, что человека легко
различить на расстоянии. Как говорится "светло как днем" и дальше идти так
опасно. Впрочем, никто мне не попадается на пути. Соображаю, что луна должна
зайти через два часа, а поэтому решаю обождать. Ложусь на поле за какой-то
кочкой, там тепло, приятно, ветер не дует. Сразу проваливаюсь в сон.
Просыпаюсь в половине девятого. Вижу, что луна зашла, а на небе
множество звезд. Я быстро подымаюсь и на основании моих догадок беру
направление на юго-юго-восток. Иду быстрым шагом по полям без дорог.
Полярная звезда остается у меня за спиной, оборачиваюсь, время от времени,
чтобы проверить по ней, правильно ли я иду. Слава Богу, что небо ясное,
звезды видны, а то бы я сбился с пути. Вдали слышен лай собак, а это
наверняка деревни(38). Я стараюсь не попасть в них. Настроение у меня
бодрое. Наконец-то я иду прямо к Белым, иду свободно и, никто меня не
останавливает. Только бы Господь вывел меня правильно. Шагаю, почти по
наитию, даже не особенно понимаю лес это или уже большие кусты. Неожиданно
прихожу к речке. Это препятствие пытаюсь обойти, но она все тянется. Наконец
в темноте перескакиваю через нее (потом я узнал, что это была речка Береза).
Уже далеко за полночь выхожу на дорогу. Вдруг мне кажется, что вдалеке
чернеет силуэт человека. Я останавливаюсь и замираю: может быть там красный
патруль? А может быть, мне померещилось? На всякий случай возвращаюсь назад,
углубляюсь в лес и обхожу это место.
Прошло около двух часов, когда я подошел к громадному оврагу, заросшему
мелким лесом(39). Спускаюсь на его дно, там, в длину оврага проходит дорога,
я ее пересекаю и начинаю подниматься по другому склону. Продираюсь сквозь
деревья, весь промокаю от влаги. Слава Богу, в эту ночь, в отличие от
предыдущей, мороза нет. Но очень холодно. Уже три часа ночи. Слева, на
достаточном расстоянии, начинается громкий птичий концерт: утки, гуси,
петухи. Впечатление, что их тысячи. Значит там большое село. А когда я
взбираюсь на противоположную сторону оврага, этот птичий гвалт, уже передо
мной. Значит, и там деревня. До рассвета я не успею миновать ее, а проходить
открыто днем, опасно. Решаю остановиться и выждать, пока не выяснится
положение. Ложусь вздремнуть на землю под деревьями, у края оврага. Холод
мешает глубоко заснуть, так что забываюсь полусном.
Проснулся я от стука топора. Вернее, он давно мешал мне дремать. Кто-то
рубил лес на краю оврага. Был слышен мужской голос и несколько молодых. Было
уже совсем светло. Опять хороший солнечный день. Я побоялся идти к голосам,
кто знает, может быть, красные, и стал размышлять о своем положении. Ночью я
никого не встретил. Никаких признаков фронта по дороге не было. С другой
стороны артиллерийской стрельбы с утра не слышно. Плохи дела, думаю я. Белые
так отступили, что их даже не слышно. Правда, часам к десяти утра
послышалась отдаленная канонада в северо-восточном направлении, к Дмитриево
(40). Странно, что стреляют сзади, неужели там белые? Но стрельба скоро
прекратилась, и я не придал ей большого значения.
Рубка леса на опушке тоже давно прекратилась. Было уже порядочно за
полдень. Голод все более и более давал себя чувствовать. Я предавался
мрачным мыслям. Сил у меня почти не было. Что делать? Ждать здесь в лесу до
ночи и потом опять идти на юг? Да и как угнаться за белыми, если они начнут
отступать. С другой стороны, оставаться здесь в лесу небезопасно. Если
красные меня здесь обнаружат, да еще без документов, мне будет плохо.
Остается одно: самому пойти в деревню, явиться в милицию и рассказать всю
мою "правдивую историю", добавив, что я заблудился ночью, после обстрела. Но
и это было опасно! Одно, то, что я приду в милицию сам и расскажу, то можно
надеется, что меня не расстреляют. Конечно, это капитуляция, но что делать.
Ждать дальше неизвестно чего, да еще зверски голодным, нет сил!
В таком малодушном и даже "капитулянтском" настроении я вышел из леса.
Было, вероятно, часа два дня 20 го сентября. Вижу, крестьянские мальчики,
лет восьми-одиннадцати, пасут коней. Подхожу к ним и спрашиваю: " Что это за
деревня?" Отвечают: " Меньшиково". Значит, я правильно держал направление.
Прикидываю и понимаю, что за ночь я прошел верст 25-30.
" А что, там милиция есть?" - продолжаю спрашивать я (мысль о
добровольной явке меня не оставляет). Мальчики смотрят на меня как-то
странно и бурчат что-то невнятное. " А войска есть?" - допытываюсь я. - " Да
новые пришли". Я сразу настораживаюсь: " Какие? Белые? Красные?" " Чудно их
как-то мужики называют, не то белогвардейцы... а может и красные". Ответ не
понятный и противоречивый. " Ну, а как они одеты? У них красные звезды на
фуражках?" - "Нет!" - " А погоны есть?" - показываю на плечи. " Есть, есть!"
- " И кокарды на фуражках?" - " Да, да!" Сомнения нет: в деревне белые!
Быстрым шагом, почти бегу по полям к деревне, до нее около версты. На
душе радость, торжество, сменившие малодушие и уныние. Вот она цель и это,
когда я совсем потерял надежду на успех. Один страх: как бы белые не ушли,
не отступили и не появились бы в последний момент передо мною красные. Я
ускоряю шаг. Налево от дороги бабы копают картофель в совершенно промерзшей
земле. " Ты куда, сынок?" - кричат они мне. " В деревню", - отвечают. " Не
ходи туда, там белые, они тебя убьют!"
Бабы принимают меня за красноармейца. " Ничего, - отвечаю я, - Бог
даст, не убьют!" Бегу дальше. И опять мне кричат, уже другие: " Не ходи
туда, тебя убьют. Там белые!"
Набираюсь смелости и громко отвечаю бабам: " Не бойтесь, сам знаю, что
там белые. Потому и иду, они мне нужны. СВОИ!" Бабий хор замолкает.
Вхожу в деревню. Вижу, как по улице идут два солдата с винтовками и...
погонами. Они не обращают на меня внимания, проходят мимо. Не хочу
переходить улицу и догонять их, предпочитаю иметь дело сразу с офицерами.
Навстречу мне идет бравый унтер, толстый, краснощекий с погонами и кокардой,
но совсем не такой, как большевицкий. Милый, с добрым русским лицом. Он как
будто не обращает на меня внимания. Сам подхожу к нему. " Скажите, где здесь
офицеры?" Унтер сразу настораживается. " А Вам на что?" - " Хочу сделать
заявление". - "Какое?" - " Я только что перебежал от красных". Лицо унтера
добреет, но остается серьезным: " Ах так, пойдемте, пойдемте!"
Проходим с унтером по деревне, около одного из домов, на траве,
отдыхает группа офицеров и добровольцев. Человек пятнадцать. Сразу, "с места
в карьер", начинаю рассказывать мою историю. Поездка, аресты, "кубанцы",
бегство и т.д. Говорю залпом, не останавливаясь. Никто не перебивает,
слушают с напряженным вниманием. Один только доброволец спрашивает
неожиданно резко, как бы с целью подловить: " Почему же красные при аресте
часы у тебя с руки не сняли?" " Сам не знаю, - отвечаю я. - Сначала сняли, а
потом отдали".
Вижу перед собою хорошие русские лица, исчезли все эти татуированные
"товарищи" Азарченко, "красные кубанцы", для которых расстрелять человека
все равно, что выпить стакан воды, караульные начальники, ведущие на
расстрел генералов, матросы "красный террор", визжащие комиссары в черных
куртках, придурковатые красноармейцы. Все исчезло и осталось позади со своим
кровавым символом, красной звездой (41). " А каковы теперь Ваши намерения? -
спрашивают меня. - Почему Вы пришли к Белым?". " Чтобы поступить в
Добровольческую армию, - отвечаю я, - чтобы сражаться против красных". - "
Так поступайте к нам сейчас". Я соглашаюсь. " А какая здесь часть?" - "
Команда пеших разведчиков Второго Дроздовского полка" (42)
На душе глубокое спокойствие и радость. И твердая вера в Бога, явно
неоднократно спасавшего меня за этот долгий путь от верной смерти. И уже не
стихами Есенина, а словами "Отче наш" молюсь я Богу и благодарю Его.
Марш вперед, Россия ждет
Дроздовского бригады.
Боевая песня Дроздовцев
Несколько успокоившись от пережитых волнений и освоившись с новой
обстановкой, я понял, как я голоден. Ведь за последние три-четыре дня кроме
хлеба, да и случайно мне перепадавшей скудной картошки, я более суток вообще
ничего не ел и не пил. Я попросил дать мне есть. Мне ответили, что походная
кухня с обедом, еще не прибыла. Тем не менее, один из солдат поделился со
мною хлебом, и меня повели в избу, где я напился воды и хозяйка, молодая
баба, угостила меня похлебкой. Я набросился на еду и ел так много, что
солдат, который стоял рядом, улыбнулся и сказал: " Не ешь сразу так много,
после голодовки это может тебе повредить!" Хозяйка, когда других не было в
комнате, спросила: " Скажи, а почему ты к ним перешел? Ведь у них строже!" Я
был огорчен этим замечанием. " Зато у них лучше. А у большевиков, расстрелы,
мародерство и голод. Потому я от них и ушел".
Через час привезли обед. Ну, и конечно я снова пообедал. Мне
показалось, что это был вкусный и сытный обед. Но на самом деле, в то время
в Добровольческой армии хорошо кормили. По общему мнению, в то время как
Красная армия превосходила Белую в смысле техники, вооружения,
обмундирования, у добровольцев продовольствие было лучше поставлено,
особенно в смысле мяса и хлеба. А то, что у белых был недостаток техники и
одежды, меня удивило. Я был уверен и воображал, что англичане снабдили Белую
армию всем нужным.
Вернулись два солдата, посланные на разведку. Усталые, с лицами,
покрытыми толстым слоем коричневой пыли. И шинели их были тоже в пыли. " Ох
уж эта война, - сказал один из них, - нет на свете ничего худшего, чем
война". Немного позже слышу, как один солдат рассказывает. Ему было
поручено, что-то "реквизировать" у населения, - не то пищу, не то одежду.
Его рассказ меня удивил: " Ну я, конечно, первым делом пошел к попу, грожу
ему " давай, а то плохо будет!" " И как тебе не стыдно было требовать у
попа, - срамит его другой. - Ведь ему красные "братушки" и так глаза
повыцарапали". Очевидно, первый только недавно попал к Белым из Красной
армии и не разобрался еще в настроениях.
После обеда мы движемся вперед в северо-восточном направлении. Подвод
крестьянских, как обычно, не хватает. На них кладут вещи, а большинство идет
пешком. Я иду в этой колонне. Мне еще не выдали винтовку, говорят, что меня
отправят для проверки в какой-то штаб. У меня узкие сапоги, и после
вчерашнего суточного "марш-броска", я не могу идти, так разболелись ступни
ног (в общей сложности я прошел верст 50-60). Прошу сесть на подводу, но них
едут старшие и мне отказывают: " Должен идти пешком", но потом соглашаются.
Мы мирно беседуем, офицеры расспрашивают о " Совдепии". Отношения офицеров и
солдат между собой, скорее простые, но уважительные. Солдатам лет под
тридцать, видно, они проделали германскую войну. Кто они - добровольцы,
мобилизованные или пленные, а может перебежчики от красных. Понять трудно.
Офицеры симпатичные, образованные. К вечеру, пройдя верст десять, ночуем в
деревне.
На следующий день, 21 сентября, меня переводят в офицерскую роту (43).
Об отправке в штаб для проверки больше речи нет, слишком явно, что я "свой",
белый, а не большевицкий агент. Мне выдают винтовку, хотя я с ней хорошенько
не умею обращаться, первый раз в жизни держу в руках. Выдают также две ленты
патронов, вешаю их на себя крест-накрест. Прошу выдать мне шинель, а то я
хожу в одном непромокаемом летнем плаще, а уже наступают холода. Мне
говорят, что "у нас" в одежде недостаток, вот когда добудем у пленных
красных, тогда выдадим. Я новое обмундирование получил через две недели,
тонкую, не зимнюю шинель, так что стал носить сверху мой плащ. В таком виде
я был похож на чучело. Поручик Андреев много раз говорил мне не делать
этого, но я отвечал: " Не могу, замерзаю. Дайте шинель потеплее". В
офицерской роте было тогда около 80 человек. В первых трех взводах
действительно офицеры, в четвертом взводе, куда меня зачислили, было
четыре-пять офицеров, остальные 15-18, добровольцы. В послеполуденное время
получилось известие: Дмитриев взят нами! (44). Никакой артиллерийской
стрельбы мы, однако, за весь день не слышали. Грузимся на подводы и через
несколько часов приезжаем еще до темноты в Дмитриев. Размещаемся на ночь в
каком-то большом каменном доме, спим на полу. Странно, но и радостно
ощущать, что Дмитриев, где я был всего два дня тому назад, теперь в наших
руках. И теперь я не прячусь, а могу спокойно ходить по его улицам.
На следующий день утром, улучив свободную минуту, иду посетить М. Все
они страшно перепуганы, но надеются, что при белых будет лучше и спокойнее.
Прошу вернуть мне мои вещи, которые я у них оставил на хранение. Они мне
сейчас крайне нужны (это куртка, белье и еще кое-что другое, но важное в
походе). " Невозможно Вам сейчас их дать, - отвечают мне, - мы их зарыли
вместе с собственными вещами на дворе. Там сейчас стоят солдаты, боимся при
них выкапывать. Подождите несколько дней, солдаты уйдут, все успокоится, и
мы их Вам вернем". Это меня совершенно не устраивало, ведь я не знаю, куда
меня переведут завтра, а тем более что будет со мной через три дня. Но
ничего не поделаешь, не настаиваю, не хочу подводить людей, которые все же
оказали мне услугу. " А что стало с этим коммунистом К.?", - спрашиваю я. "
Да он совсем не коммунист!" - " Знаю, знаю!" - " Так он у нас здесь сидит.
Боится выйти. Хотите его увидеть?" Меня ведут во внутреннюю комнату, где у
стола сидит К. На его лице крайняя озабоченность, он испугался, когда увидел
меня.
" Не бойтесь, - говорю ему. - Вы меня не выдали Красным, и я теперь не
стану на Вас доносить". Все ж таки мне дали кое-что из моих вещей, которые
не были зарыты. Я их сдал в обоз, где они впоследствии благополучно пропали.
В описании дальнейших событий мне трудно будет указывать точные даты,
как я это делал до сих пор. Из-за однообразия и монотонности моей военной
жизни время слилось, а числа и дни стерлись из памяти.
Нашу офицерскую роту все время держали в резерве, берегли для крайних
обстоятельств. Поэтому мы не видели фронта, и даже гул орудий до нас не
доносился. О том, что происходит на фронте, мы добровольцы четвертого
взвода, тоже мало знали. Черпали новости из рассказов офицеров или от нашего
ротного командира, поручика Пореля, который собирал нас иногда и рассказывал
о передвижении войск. Никакие газеты до нас не доходили. Как бы то ни было,
23 сентября мы выступили из Дмитриева на север. Ехали на подводах,
останавливались в деревнях и к 25 сентября прибыли в город Дмитровск
Орловской губернии, что в верстах 60 к северу от Дмитриева (45). Фронт
находился еще дальше, верстах в 15-20 к северу. Эти цифры говорят сами за
себя - так быстро развивалось за последние дни наше наступление.
Настроение у добровольцев нашего взвода было до легкомыслия
оптимистическое. Все только и говорили, что " через неделю, а может, и через
пару дней мы будем в Москве". Но все эти эйфорические настроения были у
людей, не побывавших, в сущности, в настоящих боях. Большинство из них
записались в Белую армию недавно в Рыльске и вместе с офицерской ротой
находились в резерве. Сам я точно так же как и они, с момента поступления к
белым, всецело уверовал в быструю нашу победу. Но в отличие от многих, я
видел, что происходит у красных, что они перебрасывают на фронт крупные силы
и что организация и воля к победе у них не сломлены. А поэтому сознавал, что
победа дастся в результате упорной и, может быть долгой борьбы. Поэтому,
принимая участие, в одном из таких оптимистических разговоров, я заметил: "
Дай Бог, чтобы мы были в Москве через месяц или даже два". Мое замечание
вызвало резкое недовольство: " Что Вы такое говорите! Нет, мы будем в Москве
через неделю. Мы обязаны там быть до зимних холодов. Иначе нам всем будет
плохо".
В этом ответе было много правды, особенно то, что, касалось зимы. Но по
реальности оценки, такие настроения были очень опасны. И, когда в
дальнейшем, война и продвижение стали затягиваться, среди рыльских
добровольцев началось разочарование и упадок духа. Нужно сказать, что наши
офицеры были более сдержанны в своих оценках происходящего(46).
Итак, в Дмитровске наша рота расположилась в каменном здании женской
гимназии. Наш взвод поместился в большом зале нижнего этажа, спали на полу.
Организация питания шла из рук вон плохо. С утра долго не выдают хлеба, обед
тоже задерживают. Мы голодаем. Вижу, что два добровольца нашего взвода идут
с большими ломтями хлеба, говорят, что им дали в соседнем доме. После
некоторого колебания иду и я туда. Объясняю хозяйке, молодой женщине, что с
утра ничего не ел, выдача задержалась. Она, ни слова не говоря и не выражая
никакого неудовольствия, отрезает мне большую краюху черного хлеба. Это
видит другой доброволец, из команды пеших разведчиков, и укоряет меня: " Как
Вам не стыдно просить хлеба у населения, они сами в нем нуждаются. Вы же
доброволец и не должны так поступать. Имейте терпение, хлеб будет Вам
роздан". Мне стало действительно стыдно, что я не смог сдержаться, но видимо
я так наголодался за все предыдущие недели, что инстинкт был впереди разума.
Действительно, вскоре приехала походная кухня. Нам раздали хлеб, а позже и
горячий обед.
Днем, идя по улице, я увидел замечательную сцену. Посередине дороги
идут двое мальчишек, один лет двенадцати, другой десяти. Они несут громадное
трюмо. На лицах торжество, сияют: " Красный комиссар это у нас забрал, себе
на квартиру поставил. Теперь нам вернули, несем обратно домой". Я стал
выражать им свою радость, но в последствии часто вспоминал эту сцену: что
стало не только с трюмо, но и с ними самими и их родителями, когда вернулись
красные в город? Может быть, эта простая, но состоятельная семья, которых
были тысячи по России, сумела спастись, бежать или уехать в эмиграцию, от
бесчинств Красной армии.
На следующий день, из разговоров с местными жителями, я понимаю что:
"Сегодня по случаю праздника Иоанна Богослова, в соборе было торжественное
богослужение, а потом молебен о победе Белой армии. Присутствовало много
ваших начальников" (47)
Я очень жалею, что никто не сказал мне об этом раньше, я непременно бы
пошел. Все же иду в собор, но он уже пуст, богослужение окончено. Храм полон
ладана. Помолившись, выхожу.
* * *
Вечером для нашей роты была устроена баня, но меня назначили часовым у
дома, где остановился ротный командир. Стою с ружьем, мокну под дождем,
мерзну и мечтаю о бане. Но, когда возвращаюсь к себе, почти в полночь, баня
уже кончилась. Горячей воды не осталось. Ах, как было жаль! Мне хотя бы
немного хотелось освободиться от вшей, которые меня поедали. Впрочем, баня
не помогла бы, ведь у меня не было смены чистого белья. Пытаюсь снять сапоги
на ночь, но они такие узкие и мокрые, что не снимаются. Усталый, ложусь
спать на пол в сапогах и засыпаю каким-то болезненным сном.
Сколько я проспал, не знаю, но только внезапно вскакиваю по тревоге!
Вбегает офицер, и кричит: " Немедленно вставайте! Хватайте винтовки, какая
под руку попадет, выходите на улицу... Красные в городе! Скорее!" Снаружи
уже слышны выстрелы. Хорошо, что я в сапогах. Оружие наше сложено в соседней
комнате. Хватаю первую попавшуюся винтовку, как ни странно свою.
Оказывается, отряд красных, человек пятьсот, пробрался к нам в тыл и
неожиданно напал на город. Незамеченные, они дошли до центральной площади и
стали спрашивать, где здесь женская гимназия. Из этого можно сделать вывод,
что они знали, где помещается офицерская рота. Тут красные сделали ошибку,
начали стрелять и тем обратили внимание на себя наших часовых. Если не это,
то они смогли бы перерезать и перестрелять всю спящую после бани роту.
Было три часа ночи. В городе четыре параллельных улицы. На первых из
них, в центре и влево, выстроились три взвода, а на четвертой, наш взвод.
Начался бой и наступление на красных. Ожесточенная стрельба шла на улицах
левее нас, видимо именно там сгруппировались основные красные. Пред нами их,
вероятно, не было, но мы держали оборону, и до нас долетали только отдельные
пули на излете. Я впервые оказался в настоящем деле, в бою, да еще так
неожиданно! Нам за ночь не пришлось много стрелять. В начале, когда мы
только шли занимать позиции в кромешной темноте, под свист пуль, я очень
боялся, трусил за жизнь, но потом это прошло. Как ни странно, больше страдал
от холода и дождя.
К пяти часам утра бой прекратился, красные были выбиты из города. Мы
оказались на его северной окраине, где нам было приказано продвинуться
вперед, версты на две и занять позиции на реке Нерусе. У нашего командования
был план окружить красных, отступивших за реку и занять возвышенность
севернее Дмитровска. Наш взвод был оставлен в виде заслона, на случай если
красные вздумали бы отступать. Мы стали готовиться к бою, вырыли в песке
небольшие прикрытия и замерли в ожидании.
Погода между тем несколько исправилась, сквозь осенние облака выглянуло
солнце. В три часа дня начался бой. Нам с возвышения было видно, как
офицерская рота гнала перед собою красных (по близорукости я, к сожалению
этого не видел). Треск ружейной стрельбы все усиливался. " Вот они сейчас
повернут в нашу сторону", - заговорили вокруг меня, и нам велели быть
готовыми к бою. " Смотрите, - приказывает нам поручик Роденко, - никто не
должен самовольно бросать свои позиции, если нас будут атаковать красные! Я
пристрелю каждого, кто побежит. Красные должны увидеть наш боевой дух и
понять, что мы не трусы. Тогда они отступят. А если кто из вас струсит и
побежит, верная смерть, я его сам пристрелю!" Эти слова были обращены к нам,