Крон Александр Александрович. Офицер флота

   Г р а н и ц а (подбежал). Есть, Граница!
   Г о р б у н о в. Леша, проводи инженера на лодку. Чаю быстро.
   Г р а н и ц а. Есть. Только хлеба нет ничего, товарищ капитан-лейтенант.
   Г о р б у н о в. Найти.
   Г р а н и ц а. Есть, найти. Пожалуйте, товарищ инженер. (Уходит вместе со строителем.)
   Горбунов заметил парня в армейской шинели. Тот
   приветствует его.
   Г о р б у н о в. Вам что? Ко мне?
   С о л о в ц о в. Не узнаете, товарищ командир?
   Г о р б у н о в. Соловцов?
   С о л о в ц о в. Старший краснофлотец Соловцов, сын собственных родителей. Разрешите поздравить вас с торжественным днем корабельного праздника.
   Г о р б у н о в (Ждановскому). Помнит, а? Ведь помнит! (Обнял Соловцова.) Откуда?
   С о л о в ц о в. С Ханко.
   Г о р б у н о в. Как вы туда попали?
   С о л о в ц о в. С Даго.
   Г о р б у н о в. А на Даго?
   С о л о в ц о в. С Таллина. А туда с Либавы. Разрешите закурить, товарищ командир? Ежели рассказывать - жизнь, как в кино. В окружении два раза был, в Мухувейне тонул, взводом разведки командовал.
   Г о р б у н о в. Цел?
   С о л о в ц о в. Две дырки. Вот и вот. Вот здесь пуля. Все вынуть некогда. Ничего, матрос - зверь живучий. Я про себя, если желаете, потом подробно, в лицах доложу. Вы про свою жену слыхали что, товарищ командир?
   Г о р б у н о в. Нет.
   С о л о в ц о в. Погибла, товарищ командир.
   Г о р б у н о в (хрипло). Как?
   С о л о в ц о в. Геройской смертью. На моих глазах.
   Г о р б у н о в. Говорите. Все. Все, что знаете.
   С о л о в ц о в. Есть. Не помню уж которого числа... Сижу я на губе...
   Г о р б у н о в (нервно). Не понимаю. Где? Почему?
   С о л о в ц о в. А в Либаве. Еще как вы посадили. Сижу. Аж пищу от злости. Что посадили - ладно. Было за что. А вот что лодка в море, а меня не взяли... Сижу. Город бомбят, слышу канонаду. Ближе, ближе. Что за черт, думаю, забыли про Соловцова, что ли? Ночью вызывают к коменданту. Сразу винтовку в руки: "Поедете с грузовой машиной охранять имущество". Я заикнулся было про лодку, как, мол, и что... "Не разговаривать!" Ладно. Погрузились мы с шофером. Ждем. Потом вижу: подходит к машине ваша супруга, чемоданчик у ней маленький и мальчишку за руку тянет.
   Г о р б у н о в (тихо). Вовка!
   С о л о в ц о в. Точно - Вовка. А ведет ее командир, такой представительный...
   Г о р б у н о в. Фамилия?
   С о л о в ц о в. То-то и печаль, что не спросил. Вы слушайте. Обращается ко мне: "Соловцов?" - "Точно так". - "В мое распоряжение". "Есть". Тронулись, значит.
   Г о р б у н о в. Дальше.
   С о л о в ц о в. Сейчас. Отъезжаем таким манером километров тридцать. Слышим, за нами мотоциклы шпарят. Сначала думаем: свои. Потом трёхнулись немцы. Шофер газанул, однако видим - не уйти. Стоп, машина! Командир молчит, ничего не говорит. Мы с шофером выскочили с винтовками, гранаты за ремень и залегли в канаву. Решили - отобьемся. Тут Елена Васильевна тоже из кабины выходит. А тот - ни с места, ровно окаменел. Она ему: "Что же вы, слезайте!.." А он только губами шевелит, бормочет: "Не могу, не имею права, ценный груз по акту..." Вдруг она как развернется и р-раз ему: "Сволочь ты, говорит, был трус, таким и остался..." Отняла у него автомат - и к нам.
   Г о р б у н о в. Ну, ну?
   С о л о в ц о в. Отбились. Пять машин сбили. Кореша моего ранило, а с ней - ничего. Поднялась было, вдруг, черт его не знает, откуда он взялся шестой. И прострочил. Зло меня взяло, - я его тут же гранатой. В дым! Подбегаю к ней, а она уже и говорить не может. Сказала только: передайте мужу... а дальше - все.
   Г о р б у н о в. Ну, ну?
   С о л о в ц о в. Все. Подняли мы ее, положили на бушлат. Сунулись к машине. А машины нет. Утекла! Ну, думаю... Ладно, не хочу говорить. Выкопали ножами могилку, похоронили честью, как бойца. Перевязались, подобрали мотоцикл исправный, и - ходу... Вырвались.
   Г о р б у н о в. А Вовка в кабине остался?
   С о л о в ц о в. В кабине. Спал.
   Г о р б у н о в. Где вы теперь? Как вас найти?
   С о л о в ц о в. В экипаже. Возьмите меня обратно на лодку, товарищ командир.
   Г о р б у н о в. Зачем? Чтоб опять на гауптвахту сажать?
   С о л о в ц о в (торжественно). Товарищ капитан-лейтенант! Возьмите с меня какую желаете клятву. Если с моей стороны хоть какое нарушение, ставьте прямо к стенке. Вы только враз не отказывайте. Разрешите покуда к бойцам на лодку? С праздником поздравить. (Сбрасывает с плеч мешок.)
   Г о р б у н о в. Хитер. (Показал на мешок.) Это что?
   С о л о в ц о в. Консервы. С Ханко. Двадцать банок - еле допер... Не сомневайтесь: все законным порядком. Разрешите Границе сдать?
   Г о р б у н о в. Хорошо. Идите. Я подумаю...
   Соловцов делает "кругом" и, радостный, уходит.
   Механик, что же это? Скажите что-нибудь.
   Ж д а н о в с к и й. Я утешать не умею. Если могу помочь, командуйте. Ничего мне можете не объяснять, скажите только, что нужно делать. Будет сделано. Расшибусь.
   Г о р б у н о в. Спасибо. (Пауза.) Механик, я сказал: у меня нет жены. Как я мог это сказать? Неправда, есть, была! Она могла меня мучить и обманывать, у нас были свои счеты, но все равно - она моя, моя жена, Лелька. Вот я стою здесь, услышал голос в трубе, раскис, черт бы меня драл, фантазии строю, а мою жену... (Сморщился, как от физической боли, рванул ворот.) Федор Михайлович, дорогой, я ни единому человеку никогда словом не обмолвился, но вы-то видели, что она со мной делала! Ведь держишься-держишься, да и взвоешь волком от тоски, от обиды. Как я хотел сына, механик! Ждал, волновался... Помните, мы ходили на стрельбы, вернулись на базу под вечер, уж стемнело, а меня на пирсе встречают, поздравляют, руки жмут. Я, как был, - в машину, прилетаю в больницу, доктора тоже поздравляют... Иду пешком домой, как дурак, счастливый. А на столе письмо. Видно, когда увозили ее, растерялась, так на столе и бросила. Я бы не стал читать, никогда бы себе не позволил, а тут реле не отработало - думал, мне. Прочел и чуть о косяк не хлопнулся. Не мой ребенок - ясно? И пишет она ему, не знаю, кто он такой, имени даже не знаю... И что меня тогда особенно резануло - обо мне, как о чужом, как о помехе, холодно, с насмешкой: "он!", "супруг!".
   Х а л е ц к и й (подошел). Товарищ командир корабля, разрешите? До подъема флага осталось пять минут.
   Г о р б у н о в. Что-о? Что вам нужно, боцман?!
   Х а л е ц к и й. Виноват... Докладываю, до подъема флага пять минут, товарищ капитан-лейтенант.
   Г о р б у н о в. А! Извините. Хорошо. Да-да. Идите.
   Халецкий уходит.
   Я ее возненавидел. Страшно сознаваться - были у меня минуты, хотел, чтобы она умерла. Ненависть! Черта с два я тогда понимал, что это такое, если горькую обиду свою, злую ревность, боль сердца называл таким словом. А вот сейчас это все куда-то ушло, и я знаю одно: Лельку убили! Фашист, сволочь, убил мою Лельку! Он давно сгнил, но разве мне легче от этого, когда они ходят по нашей земле, душат мой город, а я торчу здесь в подворотне, на заднем дворе у помойной ямы... Что делать, механик?
   Ж д а н о в с к и й. Ждать. Весной пойдем в море. Я живу только этим. У меня больше ничего нет. Жду и считаю дни.
   Г о р б у н о в. Весной. Это далеко - весна.
   Ж д а н о в с к и й. Не перегревайтесь вхолостую, командир.
   Г о р б у н о в. А этот, этот, как его?.. Лелька говорит: "Передайте мужу..." Я знаю что. Она хотела сказать: пусть возьмет Вовку, воспитает его, чтобы он никогда не знал своего отца, труса, предателя... У таких не должно быть детей. Ведь он боялся меня! Спрашивал же я Лельку: "Ну, кто отец, скажи? Выходи за него, если любишь". Не сказала. А? Он боялся меня. Что делать, механик? Где найти его, чтоб взять за горло и сказать: отдай сына, гадина!
   Ж д а н о в с к и й. Человек - не иголка. Найдем. Я найду.
   Г о р б у н о в. Спасибо, друг. Помните, я спросил вас, откуда вы знаете мои мысли? Вы сказали: привычка. Нет, механик, это - дружба. Это не важно, что мы мало говорим, что за столько лет не сказали друг другу "ты". Сегодня мы выпьем с вами свои сто грамм на... есть такое слово... а черт с ним, просто выпьем, по-братски. Люди часто говорят много лишних слов, и за ними темно, а между нами их нет - и лучше. Ясно? Вот так, всё! Пошли.
   Они проходят под аркой, подымаются по трапу. На
   палубе лодки выстроена команда.
   - На флаг - смирно!
   Строй замер.
   - Вольно!
   В воздухе свистит снаряд. Разрыв далеко, где-то за
   рекой. Второй - ближе. Резкие звонки боевой тревоги
   на лодке.
   Ю л и я  А н т о н о в н а (выбежала, смотрит на часы). Немецкая точность.
   Т а м а р а (идет за ней; красивая женщина со злым и усталым лицом). Куда бросает?
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Близко. На Выборгскую.
   Короткий свист и сильный разрыв. Арку заволокло дымом
   и паром.
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч (выбегает). Тамара, идем в котельную. Ужасно! Вот ведь ставят к самому дому военные корабли!
   Т а м а р а. Замолчи! Замолчи!
   Граница и "доктор", тоже очень молодой, почти
   мальчик, ведут под руки раненого лейтенанта Каюрова.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Что случилось, доктор?
   Д о к т о р. Минера - осколком.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Несите ко мне. Николай Эрастович, вам ближе, принесите с поста носилки.
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч. Но почему именно я?
   Т а м а р а. Ух! Ну и дрянь же ты, Колька! (Убежала.)
   К а ю р о в (открыл глаза). Что? Почему? Кто это?
   Д о к т о р. Минуточку. Сейчас носилки будут.
   К а ю р о в. Нет, к чертям. Тащи меня обратно. На лодку тащи.
   Д о к т о р. Нельзя.
   К а ю р о в. А я говорю - на лодку! Граница! Выполняйте приказание.
   Г о р б у н о в (подбежал). Куда? Василий Никитич, не дурить! Я вас прошу. Куда вы его тащите?
   Г р а н и ц а. Приказано.
   Г о р б у н о в. Отменяю. Выполнять приказания доктора.
   К а ю р о в. Пробоина! Пробоина есть?..
   Г о р б у н о в. Без вас заделают. Не шевелиться!
   К а ю р о в. Есть. Командир... Я вернусь. Скоро. На мое место - никого. Я скоро... (Потерял сознание.)
   Тамара и художник вносят носилки. Каюрова кладут на
   них.
   Х у д о ж н и к. Я полагаю - ко мне? У меня первый этаж. (Берется за ручки носилок.)
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Вам будет тяжело. Зачем? Есть молодые люди.
   Х у д о ж н и к. Только, пожалуйста, без опеки...
   Тамара и художник уносят носилки. Юлия Антоновна
   следует за ними.
   Т у л я к о в (подбежал). Товарищ капитан-лейтенант, вас помощник просит.
   Г о р б у н о в. Сейчас иду. Туляков, как голова?
   Т у л я к о в (отирая рукой окровавленный лоб). Все нормально. Разрешите идти?
   Г о р б у н о в. Да. Так что же я... (Щелкает пальцами.) Мне тоже надо идти. Праздничек выдался, ч-черт... (Сдержался.) Эх, Граница, душа болит...
   Г р а н и ц а. Товарищ командир, а вы же объясняли, что души вроде нет.
   Г о р б у н о в. Чудак! Болит - значит, есть.
   Конец первого действия
   Действие второе
   Картина вторая
   Запущенная комната в квартире художника. Видно по
   всему, что здесь долго никто не жил. Теперь ее
   приводят в порядок. Вечер. Пылает камин. У огня, на
   тахте, укрывшись с головой, спит строитель. Тут же
   художник; он склонился над секретером и что-то пишет
   при свете коптилки. Юлия Антоновна обметает пыль с
   картин. Соловцов прилаживает светомаскировку. У
   раскрытого рояля возятся Туляков и Граница. Граница с
   гитарой.
   Т у л я к о в (пробуя пальцем клавиши). Граница!
   Г р а н и ц а. Есть.
   Т у л я к о в. А ну дайте "ля". Отставить. Еще раз. Попротяжнее. (Строго.) Ля? Это точно - ля? (Пробует клавишу.) Нормально?
   Г р а н и ц а. Точно.
   Т у л я к о в. Куда это я тросик забельшил? Хороший такой был тросик, подходящий, в аккурат для басов... Товарищ художник! Не мешаем вам?
   Х у д о ж н и к (поднял глаза). Простите?
   Т у л я к о в. Не мешаем, говорю?
   Х у д о ж н и к. Нет-нет. Напротив. Я устал от тишины. Еще недавно мне мог помешать самый невинный шорох, а теперь я рад, когда слышу шум и человеческие голоса. (Подходит к камину, греет руки.) Великолепная вещь огонь. Сегодня утром город был необыкновенно хорош. Какой-то совершенно новой красотой...
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Не знаю, где вы ухитрились увидеть эту самую красоту! Помните, Угловой дом напротив Спаса на Крови? Я сегодня проходила мимо. Страшно посмотреть!
   Х у д о ж н и к. Не спорю, не спорю... И все-таки это только шрамы на теле бойца. Они только подчеркивают великолепную пластику его мышц. Пусть только станет немножко теплее на дворе, обязательно начну работать маслом.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Ну, ну, не увлекайтесь. У вас все-таки слабые легкие...
   Х у д о ж н и к. Чепуха... Я хочу вести жизнь, достойную человека. Я давно не жил так полно, как сейчас. Если придется умереть, я умру стоя.
   С о л о в ц о в. Готово. (Закончив светомаскировку, хочет спрыгнуть и обрушивается вместе с подоконником.)
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Медведь! Ну, больно?
   С о л о в ц о в. Обойдется. Домишко вовсе ветхий. Неужто такому человеку лучше квартиры не положено?
   Х у д о ж н и к. Не знаю, как-то не приходило в голову. Я люблю этот дом. В нем искони жили художники. Здесь бывали Некрасов и Достоевский. Жил целую зиму Крамской. Уже в мое время захаживал Репин, бывал наездами Алексей Максимович, читал Блок. На этом рояле проигрывал отрывки из "Прометея" Скрябин...
   Т у л я к о в (с уважением). Этакая сила! Граница! Полегче там, это вам не заклепки ставить.
   Стук в дверь.
   Х у д о ж н и к. Пожалуйста.
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч (с порога). Можно? Иван Константинович, я на одну минутку. (Вошел.) Добрый вечер. Простите, я не знал. Тогда, может быть, в другой раз?..
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Это он меня испугался. Идите уж, не трону!
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч. Заходите, Мариша.
   Вошла здоровенная молодая женщина, в полушубке и
   высоких сапогах.
   Иван Константинович, я прошу вас подтвердить... Мне бы не хотелось, чтобы у товарищей, которые меня не знают, создалось впечатление, что я в какой-то мере лично заинтересован...
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Ладно, ладно. Работать надо, голубчик, тогда не будет впечатления.
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч (вынимая записную книжку). Если вы припомните, Иван Константинович, Маришей - я имею в виду даму, которая стоит перед вами, - было, через мое посредство, передано вам разновременно около четырех килограммов хлеба...
   Х у д о ж н и к. Да-да, конечно. Отлично. Я готов. Пожалуйста, смотрите...
   М а р и ш а (сурово). Эти? Посветить-то нечем?
   Художник освещает картины.
   Что-то больно нехороши? Улицы да вода, будто одной серой краской малевано. Скукота! Я тут от одной инженерши обстановку взяла: спальня лаковая, покой с балдахином - персиковый шелк. А эти мне не в масть. Цветы бы я взяла. Маки или сирень. А то еще фрукты в вазоне и птица битая висит - я в комиссионке видела. Нет таких?
   Х у д о ж н и к. Нет.
   М а р и ш а. Вон тот, черный, кто?
   Х у д о ж н и к. Это эскиз к "Николаю Мирликийскому". Голова палача.
   М а р и ш а. Здоровущий. Беру. Много ли просишь?
   Вошли, постучавшись, Горбунов и Ждановский; на ходу
   сбрасывая регланы, устремились к огню.
   Х у д о ж н и к. Видите ли, эту картину мне бы не хотелось отдавать.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Глупости! Конечно, не отдавайте.
   Х у д о ж н и к. Это подарок Ильи Ефимовича Репина, и у нас в семье с ней связано много воспоминаний.
   М а р и ш а. Цену набиваешь? Ладно, говори свою цену. Я девица широкая - долго не торгуюсь.
   Х у д о ж н и к. Николай Эрастович, я в затруднении. Насколько я вас понимал, речь шла о каком-нибудь из моих этюдов...
   М а р и ш а. Вот на! А это нешто краденая?
   Х у д о ж н и к. Вы меня, видимо, не поняли. Моих, то есть...
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч. Мариша, Иван Константинович художник. Знаменитый художник.
   М а р и ш а. Толкуй. Мне оценщик в скупке объяснял: настоящий художник, который знаменитый, так его уже лет двести как след простыл. Такой стоит цены. Еще не помер, а уж знаменитый! За дуру считаешь?
   Х у д о ж н и к. Николай Эрастович, я не совсем понимаю, что она от меня хочет, эта женщина?
   М а р и ш а. Ладно, не обижайся. (Остановилась перед одной из картин.) Твоя?
   Х у д о ж н и к. Да. "Туман на Неве".
   Ю л и я  А н т о н о в н а. И вы продадите ее этой бабе? Делайте, как знаете. В конце концов, это не мое дело.
   М а р и ш а. Раскудахталась! Сама не возьму. На кой мне этот туман сырость разводить? Того, черного, хоть сейчас беру. Понравился.
   Х у д о ж н и к. Что же вы мне за него дадите?
   М а р и ш а. Сколько ты у меня буханок перебрал? Три? Чтоб недолго толковать, - еще две набавлю и квит. По рукам?
   Х у д о ж н и к. Как? И это все? Послушайте, это даже забавно.
   М а р и ш а. Ишь ты, дьявол! Забавно ему. Хлеб ему дешев стал. Хлеба не хочет! Вот погодите, посадят вас всех на осьмушку в день, не то запоете.
   Г о р б у н о в (встал). Вы что, с ума сошли? На кого вы кричите?
   М а р и ш а. А ты кто таков?
   Г о р б у н о в. А вы не видите? Кто вы такая? Откуда у вас хлеб?
   М а р и ш а. А тебе что, завидно?
   Г о р б у н о в. Откуда у вас хлеб? Ни у одного человека в городе не может быть столько хлеба, если он не крадет.
   М а р и ш а. Но-но, не пугай! Пуганая. (Николаю Эрастовичу.) Куда ты меня заманил? (Озирается.) А ну вас... Отдайте мне мое, я уйду.
   Х у д о ж н и к. Да, но как же я отдам? (Выбрасывает из секретера деньги.) Вот, возьмите. Здесь, кажется, около двух тысяч. Если этого не хватит...
   Мариша протягивает руку к деньгам.
   С о л о в ц о в. Не торопись, тетка. Деньги счет любят. Разрешите, товарищ командир? Мы с ней поладим. (Наложил руку на деньги.) За сколько тебе, говоришь? За четыре кило? Значит, по восемь гривен... три двадцать. (Отсчитал и положил на край стола.) В расчете. Бери.
   М а р и ш а. Ты что, окосел?
   С о л о в ц о в. Говорю, бери.
   М а р и ш а. Да я лучше... Подавись ты ими!
   С о л о в ц о в. Матросом черт подавился. Бери, тетка. Пока не поздно.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Молодец!
   Г о р б у н о в (переглянулся со Ждановским). Как?
   Ж д а н о в с к и й. Эге!
   Г о р б у н о в. Вот я тоже так думаю. Соловцов!
   М а р и ш а (взяла деньги и метнулась к выходу). А ну вас всех к дьяволу!..
   С о л о в ц о в. Отставить, тетка. Никак опоздала. Есть, Соловцов!
   Г о р б у н о в. Проводите гражданку к дежурному. Ясно?
   С о л о в ц о в. Ясно.
   Г о р б у н о в. Вот так действуйте.
   С о л о в ц о в. Есть. Туляков, дай-ка пушку. Шагай, тетка.
   Выходит, пропустив вперед Маришу. Пауза. Николай
   Эрастович деланно захихикал, но, видя, что никто не
   поддерживает, смутился и умолк.
   Г о р б у н о в (художнику). Прошу прощения за самоуправство.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Глупости. Вы прекрасно поступили.
   Г о р б у н о в. Понимаете, если б эта тетка унесла вашу картину черт! - тогда, значит, вы не художник, а я не командир.
   Молчание.
   Вы сердитесь?
   Х у д о ж н и к. Сержусь? Нет, конечно. Напротив. Не скрою, я несколько аффрапирован... Должен сознаться, что я уже почти решил отдать картину. Видите ли, скоро должна прийти моя дочь...
   Г о р б у н о в. Ясно. А у нас сегодня корабельная годовщина. Короче говоря, вы окажете нам честь, разделив с нами наш скромный ужин.
   Н и к о л а й  Э р а с т о в и ч. Блестяще! Вот это великодушно!
   Г о р б у н о в. Решено?
   Х у д о ж н и к. Нет-нет. Я вам бесконечно благодарен, но - нет. Я совсем не в том смысле... Ах ты, боже мой! Жалею, что начал этот разговор.
   Г о р б у н о в. Повторяю, кают-компания нашего корабля просит вас и вашу дочь оказать нам честь - как это говорится? - своим присутствием на нашем скромном торжестве. (Юлии Антоновне.) Вас тоже покорнейше прошу.
   Х у д о ж н и к. Но...
   Г о р б у н о в. Мы приняли ваше гостеприимство. Почему вы пренебрегаете нашим?
   Х у д о ж н и к. Но...
   Г о р б у н о в. Может быть, вас почему-нибудь не устраивает наше общество? Тогда, будьте добры, объяснитесь.
   Х у д о ж н и к. Ну, а это уже совсем... так нельзя. Как вам это могло прийти в голову? Напротив, я очень рад...
   Г о р б у н о в. Ясно. Совершенно удовлетворен вашим объяснением. Теперь технический вопрос: у вас есть тарелки?
   Х у д о ж н и к. Тарелки? Простите, о каких тарелках вы говорите?
   Г о р б у н о в. О мелких. Есть?
   Х у д о ж н и к. Да, конечно.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. А у вас нет? Как же вы живете без тарелок?
   Г о р б у н о в. Видите ли, от глубинных бомб очень портится посуда.
   Ю л и я  А н т о н о в н а (разглядывая стопку тарелок). Это всё? А рюмки?
   Г о р б у н о в. Ну вот, рюмки! Есть стаканы.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. И вы предполагаете, что я сяду за стол, где водку хлещут из стаканов? Нет, это все никуда не годится. Пусть кто-нибудь пойдет со мной за посудой, и я организую вам стол так, чтоб это было хоть на что-то похоже.
   Г о р б у н о в. Леша!
   Г р а н и ц а. Есть.
   Г о р б у н о в. В распоряжение Юлии Антоновны. (Вернувшемуся Соловцову.) В распоряжение Юлии Антоновны.
   С о л о в ц о в. Есть.
   Ю л и я  А н т о н о в н а. Пойдемте. (Николаю Эрастовичу.) Пойдемте, голубчик, я вам по дороге кое-что объясню.
   Уходят.
   Г о р б у н о в (вскочил). Ладно. Праздновать так праздновать. Все побоку. Туляков, кончайте вашу музыку. Свет будет?
   Т у л я к о в. Все будет нормально, товарищ командир.
   Г о р б у н о в. Механик, у вас с собой тужурка? Надеваем крахмальные воротнички и галстуки. Полный парад. Куда вы, Иван Константинович?
   Х у д о ж н и к. Не могу же я один оставаться в таком виде. Через пять минут я буду готов. (Уходит.)
   Г о р б у н о в (сбрасывает китель). Праздник так праздник. Наперекор стихиям. Сегодня должно быть весело. Хочу, чтоб было светло, музыки хочу. Танцевать буду, черт возьми!
   Ж д а н о в с к и й. Авария! Петля лопнула. И запонку потерял.
   Стук в дверь.
   Да!
   К а т я. Папа, отопри. (Открыла дверь. Она в платке и в валенках, замерзшая, но веселая, смеющаяся.) Боже мой, камин! (Отступая.) Простите, я не знала...
   Г о р б у н о в. Вы нас простите...
   К а т я. Вы, наверное, к папе?
   Г о р б у н о в. Иван Константинович пригласил нас к себе жить.
   К а т я. Не может быть!
   Ж д а н о в с к и й. Вы не верите?
   К а т я. Я очень рада. Но это невероятно: папа пригласил! Вы с ним давно знакомы?
   Г о р б у н о в. С самого утра.
   К а т я. По нынешним временам порядочно. Давайте знакомиться. Катерина. (Развязывает платок.) Ивановна, как вы догадываетесь. Первое время, пока я не разберусь, что вы за люди, вам придется звать меня по имени-отчеству. А вас я знаю - вы с нашей лодки. Как вас зовут?
   Г о р б у н о в. Капитан-лейтенант Горбунов.
   К а т я. Этого я не понимаю.
   Г о р б у н о в. Виктор Иванович.
   К а т я. Вот. (Ждановскому.) А вас?
   Ж д а н о в с к и й. Федор Михайлович.
   Т у л я к о в. Главный старшина Туляков. Лаврентий Ефимович.
   К а т я. Вы хотите починить наш рояль? Нет, серьезно? Господи, какое счастье! Неужели это возможно?
   Т у л я к о в (собирая инструменты). Невозможного, Катерина Ивановна, нет ничего на свете. Пожалуйста. Может, сыграете что?
   К а т я (подсела к роялю, берет несколько аккордов). Нет, не могу. Замерзла как собачонка. Потом. А "ля" второй октавы? (Пробует.) Звучит! Даже не верится.
   Г о р б у н о в. Идите сюда, к огню.
   К а т я. С удовольствием. Ой, кто тут на тахте? Это человек?
   Г о р б у н о в. Не будите его. Пусть спит, сколько может.
   К а т я. Да, но ваш друг может загореться. (Раздевается, греет руки.) На улице черным-черно и такие сугробы... Я, кажется, набрала снега в валенки. Что вы на меня так смотрите?
   Г о р б у н о в. Не могу вспомнить. Мне кажется, что мы с вами когда-то были знакомы.
   К а т я. Нет, не были. Слушайте, это нехорошо - так пристают на улицах: "Скажите, где мы могли с вами встречаться?" Сейчас на дворе встретила каких-то моряков - они приехали на мотоцикле, - и один из них решил со мной познакомиться... А где папа?
   Г о р б у н о в. Иван Константинович сейчас выйдет. Он переодевается.
   Туляков вышел.
   К а т я (Ждановскому). Не мучайтесь, дайте я вам зашью петлю. (Горбунову.) А ваши краснофлотцы - они тоже будут жить в нашем доме? Подумать только, что когда-то можно было топить камин каждый день. Скажите, вам очень надоела война?
   Ж д а н о в с к и й. Война не дождик.
   К а т я. Вы так говорите - можно подумать, что все это вам очень нравится.
   Г о р б у н о в. Нравится - не то слово. Я люблю воевать.
   К а т я. Послушайте, вы шутите?
   Г о р б у н о в. Почему? Воевать - моя профессия.
   К а т я. Не знаю. Война грязна и бесчеловечна. Я понимаю, когда на страну нападает враг, - каждый становится солдатом. Иначе не может быть. Но делать из этого профессию... Простите меня, мне кажется, что в мирное время военную профессию избирают чаще всего люди, которые не сумели найти себя ни в какой другой области. (Пауза.) Я сказала глупость?
   Г о р б у н о в. Объясните мне, откуда у вас этакое странное высокомерие? Ведь если, скажем, выяснится, что я никогда не слыхал про Мадонну Рафаэля или кто-нибудь из нас, грешных, вылезет со своим корявым суждением о симфониях Шостаковича, - вы нас подымете на смех. А сами вы запросто беретесь судить о предметах не менее важных, хотя не имеете о них никакого понятия. (Пауза.) Грубо?
   К а т я. Грубовато. Но довольно справедливо, так что стоит терпеть.
   Г о р б у н о в. Человек, спящий на тахте, - инженер. Он всю жизнь строил корабли, и вы склонны считать это настоящим делом. А вот этот неразговорчивый товарищ всю жизнь плавает на этих кораблях. Он тоже инженер высокой квалификации. Но, кроме того, он носит золотые нашивки, а это значит, что он обязан - обязан, понимаете? - быть честным и храбрым. Это входит в его ремесло. Куда, Федор Михайлович?