Кросс Чарлин. Вечная любовь (Бессмертие любви)

   Но даже если бы и удалось убедить его в необходимости рассказать правду, как только бы он предстал бы перед Генрихом, его ненависть к Гилберту и его невыдержанность дала бы о себе знать. Он ведь так ненавидел и Гилберта, и Пэкстона, и вообще всякого, кто рассчитывал присвоить себе земли, где Мэдок родился и прожил всю жизнь. В этом случае показания Мэдока скорее помешают Алане, чем помогут ей.
   — Сэр Пэкстон!
   — Да, сир?
   — А не прибыл ли сюда также и этот самый Мэдок?
   — Прибыл, сир. Равно как и кузина леди Аланы — Гвенифер.
   — Было бы неплохо мне побеседовать с ними, — сказал Генрих.
   И как раз в этот момент в палатку вошел посыльный. Генрих сделал ему знак подойти, после чего этот человек нагнулся и что-то зашептал на ухо королю. Генрих утвердительно кивнул, посыльный отошел в сторону.
   — Появились важные дела, которыми я должен немедленно заняться. Сейчас для меня главная забота — борьба против Овэйна Гвинедда. И потому на сегодня мы оставим разбирательство. Тебя, сэр Пэк-стон, и твою супругу я вызову завтра. Также я хочу, чтобы с вами вместе явились ко мне этот Мэдок и Гвенифер. А пока — всем доброго вечера.
   — И вам также, сир, — сказал Пэкстон, почтительно кланяясь. Повернувшись, он вышел на воздух.
   — Ну как, Генрих хочет видеть меня прямо сейчас? — спросила Алана.
   — Нет, — сказал Пэкстон, заметив, что солнце уже собирается опуститься за горизонт. — Ему принесли какие-то важные известия. Он сказал, что вызовет нас завтра.
   Из палатки появился сэр Годдард. Увидев его, Алана заволновалась, Пэкстон предусмотрительно встал между рыцарем и своей женой.
   — Я всегда знал, что это ты убила его, — заявил сэр Годдард. — И очень скоро ты за это поплатишься. Надеюсь, что Генрих прикажет сперва вздернуть тебя на виселице, а затем твою отрезанную голову посадят на острие пики. Ты это заслужила.
   Сказав все это, рыцарь двинулся в другую часть лагеря.
   — Не могу понять, почему Генрих выпустил из тюрьмы такого негодяя, — сказала Алана, обратившись к Пэктону.
   Пэкстон кивнул охранникам, затем, взял жену за руку, и они направились к своей палатке.
   — Ему нужны рыцари, которые могли бы воевать против твоих соплеменников.
   — Да, у твоего короля, должно быть, серьезная нехватка воинов. С такими, как этот сэр Годдард, только и выигрывать сражения. Овэйн Гвинедд разобьет Генриха, и вскоре ты сам убедишься в этом.
   «О эта чертова уэльская гордость…» — подумал Пэкстон, и сердце его наполнилось гневом. С трудом он заставил себя сдержаться. Но как только они вошли внутрь, он резко повернул Алану к себе и схватил за плечи.
   — Ты сейчас меньше всего должна беспокоиться по поводу исхода схватки между Генрихом и уэльсским принцем. Неужели же своей дурной головой ты не в состоянии понять, что тебя ожидает виселица! Ты что, и вправду хочешь, чтобы тебя поскорее вздернули? Хочешь умереть за преступление, тобой не совершенное?
   — Почему же не совершенное? — возразила она. — Я сама его совершила.
   Гнев, который Пэкстон старался сдерживать, готов был выплеснуться наружу.
   — Все пытаешься защищать своих родственничков? А обо мне ты подумала? Я ведь твой муж, Алана! И, прежде всего, ты должна думать обо мне, а уж потом обо всех остальных. Если мы с тобой кому и должны быть преданы, то нашему будущему ребенку.
   — Ребенку? — пораженная, переспросила Алана.
   — Да. Разве ты никогда не думала о том, что, вполне вероятно, ты уже зачала ребенка? Мы ведь с тобой не один раз были вместе.
   Все еще не оправившись от изумления, она сказала:
   — Когда мы жили с Гилбертом, я столько раз надеялась, и пришлось лишь разочаровываться… Ну, словом, я даже не подумала… что могу быть беременной. Нет, все-таки я не способна родить. Никакого ребенка у меня не будет, — с уверенностью в голосе произнесла она.
   — А откуда ты можешь знать наверняка? — поинтересовался Пэкстон. — Ты ведь привыкла скрывать правду, полагая, будто таким образом защищаешь Риса и его сыновей. И тем не менее я могу сказать с уверенностью, что ты эгоистка. Ты не убивала Гилберта, но если ты будешь в своей лжи упорствовать, то вполне можешь убить моего наследника.
   — Нет, — сказала она, и это прозвучало как стон. — Я не могу зачать ребенка.
   Несмотря на то, что в палатке был полумрак, Алана увидела, как на глаза Пэкстона навернулись слезы.
   — Это у Гилберта не могло быть ребенка. Подумай об этом, Алана. Вспомни о тех долгих ночах, что мы провели в объятиях друг друга. Вспомни, как нам с тобой было хорошо вместе. И что же, ты хочешь, чтобы навсегда исчезла для нас возможность наслаждаться близостью? Этого ты хочешь?
   — Я вообще ничего не хотела бы терять, — сказала она. В голосе ее чувствовались слезы.
   — Тогда зачем же ты упорствуешь во лжи?
   — Ты ничего не понимаешь!
   — Не понимаю. Объясни.
   — Дело в том, что Генрих может заподозрить, будто все мы организовали заговор против Гилберта. Причем не только Рис, Дилан, Мередидд и Карадог, но вообще все, кто живет в поселке. И даже уэльсцы, живущие в крепости. Ты сам видишь, какую армию пригнал Генрих. Ну, а если король прикажет лишь небольшой части здешних воинов отправиться и уничтожить всех моих родственников? Зачем же должны умереть все эти люди, если вместо них вполне можно ограничиться только моей смертью?
   О, если бы он нашел такие слова, которые убедили бы Алану признаться Генриху в том, что вовсе не она держала нож в руке, если бы она дала слово, что не знала о смерти мужа до тех пор, пока ей не показали тело, — тогда король вполне мог бы проявить по отношению к ней милосердие.
   — Стало быть, ты признаешь, что Рис и его сыновья — подлинные убийцы? — решительно сказал он.
   — Нет! Это я убила Гилберта!
   Пэкстон хотел сейчас так ее встряхнуть, чтобы у нее зубы застучали.
   — Ты упрямая дура, вот кто ты! Я представляю, как все происходило на самом деле. И происходило вовсе не то, что ты говоришь!
   — Что ты имеешь в виду?
   — А то! Я отлично помню, как в день, когда мы впервые были вместе, ты убежала к своему дяде. Скорее всего, в день, когда умер Гилберт, ты так же вот убежала за реку. Я отлично себе представляю, как ты выбралась из воды, перешла на ту сторону по мосту, который в то время существовал, о чем мне как-то рассказал сэр Годдард. Словом, тебе удалось добраться до поселка — возможно, не без помощи одного из тех дозорных, что вечно прячутся в лесу. А как только Рис узнал о вероломстве Гилберта, то взял с собой сыновей, и все они отправились разыскивать твоего коварного мужа, чтобы расквитаться с ним за то, что он хотел убить тебя.
   Глаза Аланы расширились.
   — Что, разве не так все было? — не унимался Пэкстон и для убедительности хорошенько тряхнул ее за плечи.
   — Да, так, — вынуждена была сознаться Алана. — Но если только ты посмеешь сказать это Генриху, то я заявлю, что все это ты сам выдумал.
   У Пэкстона не было больше сил спорить.
   — Ты все еще продолжаешь упорствовать в своем желании умереть. — Несмотря на слабый свет в палатке, он увидел, как она подняла на него глаза. — Что ж, в таком случае все свои воспоминания ты унесешь в могилу. Когда петля будет затягиваться на твоей шее, я хочу, чтобы ты вспомнила обо всем, что согласилась потерять навсегда.
   Пэкстон резко притянул ее к себе и поцеловал сердитым, жадным поцелуем. В душе у Пэкстона клокотала злость. Хочет умереть — это ее дело, но будь он проклят, если напоследок не займется с ней любовью.
   Его язык оказался у нее во рту. Пэкстон стал искать ее грудь. Он почему-то был уверен, что Алана начнет сопротивляться. Но вместо этого он услышал, как она застонала и ответила на его поцелуй. Ее страсть ничуть не уступала страсти Пэкстона.
   Он помог ей освободиться от одежды. Затем торопливо стянул одежду с себя. Обняв Алану, он потащил ее к соломенной постели, присланной вместе с палаткой.
   Пэкстон уложил Алану на жесткое ложе и поставил колено так, что ей пришлось раздвинуть ноги.
   — Ты должна отлично представлять все то, что готова потерять! — сказал он.
   С каждой атакой он проникал все глубже и глубже, и она охотно встречала его натиск.
   Пэкстон приподнял ее за ягодицы, чтобы Алана оказалась поближе.
   — Вот это все помни! — яростно прошептал он и, не позволив ей ответить, накрыл своими губами ее губы.
   Огонь и злость слились сейчас в душе Пэкстона. Алана, лежа под ним, отчаянно выгибала спину, и ее обольстительные спазмы еще больше возбуждали его. Будь проклята эта женщина, вознамерившаяся оставить его одного! Мысль эта пронзила его сознание в тот самые момент, когда тела их достигли оргазма.
   Сердце все еще бешено колотилось, и удары казались оглушительными. Пзкстон скатился с Аланы и лежал, глядя перед собой на потолок палатки, по которому двигались неясные тени. Ни единого слова не было произнесено вслух. Алана повернулась к нему спиной. Пэкстон чувствовал, как тяжесть в груди становится все сильнее.
   Злость и отчаяние — вот что заставило его овладеть Аланой именно так, как он и овладел ею: грубо и стремительно.
   Но ведь она сама настроилась на то, чтобы уничтожить себя, уничтожить их обще будущее, уничтожить их ребенка, если, конечно, она его уже носит под сердцем. Глупо то, что Алана решительно не желает подумать об этом.
   Устав от собственных рассуждений, Пзкстон позволил себе ни о чем не думать. Однако очень скоро он подумал: не права ли Алана? Ведь если она и вправду признает, что Рис и ее кузены убили Гилберта, Генрих действительно может решить, что имел место настоящий заговор. А если она будет настаивать на убийстве с целью самозащиты, Генрих вполне может проявить милосердие по отношению к Алане.
   Но почему Гилберт хотел убить собственную жену?
   По словам сэра Годдарда, у Аланы и Гилберта брак был неудачным, однако во многом неудачным был именно потому, что Гилберт не особенно-то старался улучшить его. Рыцарь винил во всех смертных грехах Алану. Конечно, Пэкстон мог бы попытаться опровергнуть этот довод, но если позднее в своих показаниях Мэдок и Гвенифер сообщат сходные соображения, то у Генриха наверняка возникнет уверенность в том, что убийство — поступок несговорчивой женщины, которая давно уже намеревалась убить своего мужа.
   Чувствуя сильное беспокойство, Пэкстон поднялся с постели. Наклонившись над Аланой, он внимательно посмотрел ей в лицо. Глаза были закрыты, губы шептали едва различимые, как всегда во сне, слова. Выпрямившись, он начал одеваться. Натянув штаны, он поднял тунику и укрыл ею нагое тело Аланы. После этого, как был босиком, он тихо вышел из палатки.
   Пэкстон несколько раз с наслаждением глубоко вдохнул прохладный ночной воздух. Затем уселся на корточки возле входа в палатку и принялся раздумывать, лениво потягивая из земли травинки.
   Клок туники, который теперь находился у Генриха… Кто именно и с какой целью подбросил его на постель?
   Пэкстон напряженно думал. Ни один человек не казался способным на такое. Пэкстон постарался не замыкаться только на Гилберте, а взглянуть на ситуацию шире.
   Что может побудить мужчину убить собственную жену? Ненависть, о чем однажды говорила Алана? Или другая женщина? Последнее казалось Пэкстону гораздо более вероятным.
   Каковы могли быть намерения Гилберта? Может, ему хотелось убить Алану именно для того, чтобы жениться на ком-нибудь другом?
   Скажем, на Гвенифер?
   Насколько ему было известно, между Гвенифер и Гилбертом существовали теплые отношения. В то же время он сомневался, что Гвенифер была девственницей. Возможно ли, что у Гвенифер и Гилберта была связь? И что именно они вознамерились убить Алану? Что ж, это вполне возможно, подумал Пэкстон. Но одно дело предполагать, и совсем другое — доказать это.
   Ведь догадка — не аргумент и тем более не доказательство. Если он попытается обвинить Гвенифер, та наверняка будет все отрицать. Без стройных доказательств Пэкстону не удастся показать, что она лжет. А, кроме того, припоминая их спор с Аланой относительно невинности Гвенифер, он мог быть уверен, что Алана займет сторону Гвенифер и будет утверждать, что между кузиной и ее бывшим супругом ничего, кроме дружеских отношений, не существовало.
   Так Пэкстон пришел к тому, с чего начал. Глядя сейчас на догоравший костер, Пэкстон чувствовал, как в душе его растет отчаяние. Тут он заметил мужскую фигуру.
   Человек явно направлялся к костру. Он остановился, вытащил кожаную фляжку, глотнул вина. Вытерев руказом губы, мужчина зашагал дальше, затем как подкошенный упал возле кострища. Человек вновь приложился и глотнул вика. Отняв флажку от губ, он покачал головой, затем удовлетворенно кивнул.
   Вдруг Пэкстон услышал истошный крик. Он вновь посмотрел туда, где горел костер, и, тотчас же вскочив на ноги, ринулся к мужчине, на котором загорелась одежда.
   Вместо того чтобы кинуться на землю и начать кататься, старясь таким образом сбить пламя, мужчина вертелся вокруг себя, оглашая окрестности жутким криком.
   Многие выскочили из палаток и, поняв, что происходит, вновь скрывались в палатках и выбегали оттуда с одеялами в руках.
   К тому времени, когда Пэкстон подбежал к бедолаге, человек превратился в живой факел. Понимая, что именно такую смерть Рис некогда уготовил ему, Пэкстон содрогнулся. Горевшего мужчину окатили водой из ведра, после чего Пэкстон выхватил из чьих-то рук одеяло, свалил беднягу на землю и погасил пламя. Вполне возможно, что уже слишком поздно. Пэкстон чуть не упал в обморок от запаха обожженной плоти. Затаив дыхание, он положил человека на сгашу. Вид обгоревшего был чудовищен. И вдруг Пэкстон сообразил, что знает этого человека. Полумертвые глаза, смотревшие снизу вверх, без сомнения, принадлежали сэру Годцарду. Он был мертв. Ему не придется больше страдать.
   Пэкстон с головы до ног укрыл покойного одеялом. Затем поднялся. Хотя он не пожелал бы никому подобной смерти, Пэкстону казалось очевидным, что сэр Годдард получил причитавшееся ему сполна.
   Повернувшись, Пэкстон зашагал к своей палатке. Ему так сейчас хотелось найти успокоение в объятиях Аланы!
   Был полдень следующего дня. Алана стояла и слушала показания Мэдока, который отвечал на вопросы Генриха. Гвенифер находилась тут же. Отец Джевон и Сэр Грэхам тоже были в палатке. В нескольких футах от палатки находился Пэкстон.
   Прошлой ночью, когда он отнес Алану на соломенную постель, у них все получилось бурно и стремительно. Оставив жену, он был уверен, что она заснула. Вернувшись в палатку, он чувствовал себя отвратительно, его била дрожь. До утра он так и не рассказал ей, свидетелем чего довелось ему быть и как именно погиб сэр Годдард.
   Весь ужас увиденного Пэкстон держал в себе. Алане же он только сказал, что хочет ее. Теперь он старался быть нежным и внимательным. В ласках Пэкстона, в его горячих поцелуях чувствовалась такая страсть, что лучше всяких слов говорила о том, насколько он желает Алану. И тем не менее он так и не произнес тех слов, которые были столь необходимы Алане. Как ни грустно было ей сознавать, однако она решила, что этих слов она от него так никогда и не дождется.
   Отбросив воспоминания, Алана услышала, как Генрих спросил у Мэдока:
   — Твоя хозяйка и сэр Гилберт, — они ссорились?
   — Случалось.
   — И кто из них обычно начинал ссоры?
   — Сэр Гилберт и начинал. Он по отношению к моей госпоже всегда держался холодно и всякий раз высказывал свое неудовольствие. Как бы она ни пыталась ублажить его, все ему было не так. У каждого человека есть свой предел. В какой-то момент нужно уметь и защищаться.
   — Случалось ли тебе видеть, чтобы сэр Гилберт поднимал руку на свою жену?
   — Да, однажды я был свидетелем подобного.
   — Он что, ударил ее?
   — Нет, — вынужден был признать Мэдок. — Он замахнулся было, но опустил руку и пошел прочь.
   — Насколько я знаю, у них не было общих детей, так ведь? — спросил Генрих.
   — Не было, — ответил Мэдок.
   — Ты в курсе, они спали вместе?
   — Ну, это очень личный, я бы сказал, вопрос, — нахмурив брови, сказал Мэдок.
   — Я всего лишь хочу выяснить, не получалось ли так, что леди Алана отказывала мужу в его супружеских правах, — пояснил Генрих.
   — Это касается только ее.
   — И все же я хочу услышать ответ, — настаивал Генрих.
   — Они спали на разных постелях, однако он очень часто приходил к ней. Много времени они не оставались вместе, но этого было вполне достаточно.
   — А скажи мне, Мэдок, каково твое личное мнение о сэре Гилберте? Скажи, ты уважал этого человека?
   — Я уважал бы его, если бы он лучше относился к моей госпоже. Однако он вел себя с ней чрезвычайно грубо. Очень трудно уважать человека, который так обращается со своей супругой.
   Генрих сложил руки на груди и несколько раз пристукнул каблуками.
   — А скажи-ка мне, как вообще ты относишься к нормандцам?
   Алана в ужасе затаила дыхание.
   — Я стараюсь никогда о них не думать, — ответил Мэдок.
   — Ну, а все-таки, если ты думаешь о них, какие мысли возникают у тебя? — продолжал допытываться Генрих.
   — В присутствии женщин не принято говорить о своих мыслях, — ответил Мэдок. — И лишь поэтому я воздержусь от этого.
   — Ты говоришь как истинный уэльсец.
   — Так ведь я и есть истинный уэльсец. И очень этим горжусь.
   — Не могу не поверить, — сказал Генрих. — Расскажи-ка мне в таком случае о том дне, когда погиб сэр Гилберт Фитц Уильям.
   — Несколько дней подряд лил сильный дождь, а в тот самый день вдруг прекратился. И сэр Гилберт попросил мою госпожу прогуляться с ним. Было еще ранее утро, когда они вышли за пределы замка. И с того момента я не видел мою госпожу вплоть до позднего вечера, когда сна прибежала одна, без мужа.
   — Сказала ли она тебе о том, что именно произошло?
   — Сказала, что сэр Гилберт столкнул ее в реку.
   «Полуправда», — отметила мысленно Алана, помня, что в действительности сказала Мэдоку много больше, чем он счел возможным сейчас рассказать. Мэдок явно старался увильнуть от ответа.
   — Она не сказала тебе, что убила его?
   — Нет, — искренне ответил Мэдок.
   — Кто убирал тело, когда его вытащили из воды?
   — Моя госпожа и я сам.
   — Стало быть, ты видел следы от ран?
   — Да.
   — А тогда, не сказала ли она тебе тогда, что убила его? — поинтересовался Генрих.
   — Нет.
   — А ты ее спрашивал?
   — Нет.
   — Кажется странным, что ты увидел на теле столько ран и даже не поинтересовался, откуда они взялись.
   — Может, для вас это и странно. Моя главная обязанность — служить моей госпоже. А вовсе не расспрашивать ее. Этот подонок получил по заслугам за то, что пытался убить ее. Я помог омыть его тело, одел его и похоронил. Вот, собственно, как все было.
   — Может быть и так, — сказал Герних. — А может быть и нет. Ладно, Мэдок, можешь пока отойти в сторону. Алана из Лланголлена, пожалуйста, подойди сюда.
   Хотя Алана и старалась не подавать виду, внутри у нее все дрожало. Она подошла и присела в реверансе. После чего смело взглянула в глаза королю.
   — О твоем признании я услышал от сэра Пэкстона. Насколько я понимаю, ты признаешься, что убила Гилберта Фитц Уильяма, моего рыцаря и вассала, при самозащите. Правильно ли я изложил?
   — Да.
   — Расскажи мне тогда, как все произошло. Алана рассказала Генриху наполовину все, как и происходило. Наполовину же ее рассказ был выдуман. Алана лишь старалась говорить так, как она рассказывала Пэкстону, чтобы оба ее рассказа не слишком отличались. Гилберт пытался столкнуть ее в реку, они боролись, она казалась в воде. К счастью, ей удалось ухватиться за сук, и она сумела выбраться на берег.
   — Когда я услышала его шаги, то испугалась, что он вновь попытается столкнуть меня в воду. Я вытащила нож и затаилась. Подойдя вплотную, Гилберт перевернул меня на спину, и тут я и всадила ему нож. А потом столкнула тело в воду.
   — А зачем понадобилось изображать, будто он утонул? — спросил Генрих. — Если уж он пытался убить тебя, зачем же было скрывать это?
   — Я уэльская женщина. Поэтому я боялась, что вы не поверите моему рассказу.
   — А зачем ты согласилась выйти замуж за Гилберта Фитц Уильяма? — поинтересовался Генрих.
   — Надеялась, что мое замужество позволит установить мир на нашей земле.
   — И, стало быть, замужество ничего общего не имело с твоим намерением контролировать земли, где расположена крепость?
   Алана нахмурилась. Неужели король подумал, будто она убила мужа из жадности?
   — Мне ведь отлично известно, что твой отец Род-ри-ап-Даффид считал эти земли своими, — сказал Генрих, видя, что Алана не отвечает на его вопрос. — После его смерти земли сделались частью твоего наследства. Когда ты вышла за Гилберта, не думала ли ты, что таким образом будешь контролировать то, что тебе принадлежало?
   — Не стану отрицать, что я и вправду намеревалась сохранить свое наследство, чтобы передать его моим детям, которые, я полагала, будут наполовину нормандцами, наполовину уэльсцами.
   — Стало быть, ты вышла замуж исключительно из эгоистических соображений, — сказал Генрих. — А кроме того, ты ведь не родила Гилберту детей, насколько я знаю.
   — Не родила.
   — А ты не отказывала ему в исполнении супружеских обязанностей?
   — Нет, не отказывала.
   — Ты любила Гилберта?
   Алана в упор взглянула на Генриха и решительно произнесла:
   — Нет, не любила.
   — А сама как ты думаешь, почему Гилберт захотел тебя убить?
   — Потому что он презирал меня, — ответила она.
   — Он так тебе и говорил об этом?
   — Не говорил, но его поведение было весьма красноречивым. У него не было никаких теплых чувство ко мне, он не уважал меня.
   — Он когда-нибудь бил тебя?
   — Нет.
   — Может, ты ненавидишь всех нормандских рыцарей?
   — Но ведь я же и во второй раз вышла замуж за вашего вассала, разве не так?
   — Потому что я распорядился и подписал декрет.
   — Да, — вынуждена была признать Алана, понимая, что в этом была правда.
   Генрих внимательно посмотрел на нее.
   — Ладно, можешь отойти в сторону, — распорядился он.
   Затем была вызвана Гвенифер.
   Возвращаясь на место, где стояла прежде, Алана встретилась с Гвенифер, которая, казалось, не смела поднять глаз на кузину. Алана понимала, что Гвенифер очень нервничает.
   Алана почувствовала, что сзади к ней подошел Пэкстон. Незаметно протянув руку, он взял ее ладонь и дружески сжал, выражая тем самым свою симпатию и поддержку. Этот жест обнадежил Алану: стало быть, ему все же не была совсем уж безразлична ее судьба.
   — Девица Гвенифер, — обратился к ней Генрих, после того как она сделала реверанс, — ты предстала передо мной, чтобы давать свидетельские показания. Что бы ты ни говорила сейчас, я рассчитываю, что всякое твое слово будет чистейшей правдой. Даешь ли ты слово говорить только правду?
   — Я даю свое слово.
   — Ты живешь в крепости вместе со своей кузиной?
   — Нет, но время от времени приезжаю туда в гости. Я была там, когда погиб Гилберт.
   — Значит, тебе известно, что произошло между ними накануне гибели Гилберта?
   — Да, я кое-что видела и слышала.
   — Был ли Гилберт груб по отношению к твоей кузине?
   — Грубым не был.
   — Позволял ли он бестактность по отношению к ней?
   — Между ними случались конфликты, но так чтобы сказать, будто он «позволял бестактность»? Нет, подобного я не припомню.
   Генрих внимательно посмотрел на Гвенифер.
   — Они ссорились?
   Гвенифер прикусила нижнюю губу.
   — Говори мне только правду. Они ссорились? — повторил он свой вопрос.
   — Алана бывала с ним несдержанной.
   — Когда именно?
   И вновь Гвенифер не знала, что сказать.
   — Так когда же?
   — Накануне его гибели.
   — А не могла бы ты сейчас припомнить, по какому поводу твоя кузина рассердилась на мужа?
   — Нет.
   — Но хоть что-нибудь из сказанного тогда ты можешь сейчас припомнить? — поинтересовался Генрих.
   Алана не помнила, чтобы в тот день она ссорилась с Гилбертом. Она с некоторым изумлением посмотрела на Гвенифер, желая услышать, что же та сейчас скажет Генриху.
   Гвенифер вновь прикусила губу.
   — Собственно, все это было сказано сгоряча, — пробормотала она. — Я уверена, что Алана не имела ничего такого в виду.
   — Так что же именно было сказано, девица Гвенифер.
   Молчание.
   — Что, спрашиваю, было сказано? — не выдержал Генрих.
   При резком голосе Генриха Гвенифер даже вздрогнула.
   — Ну, в общем, Алана сказала, что сожалеет о том, что вышла замуж за Гилберта. Сказала, что было бы прекрасно, если бы он умер. Но я уверена, она ничего плохого не имела в виду. Это были всего лишь слова.
   Алана припоминала сейчас тот эпизод. Она и Гилберт были в зале. Он сказал что-то гнусное о ее бесплодии, что она его вовсе не привлекает как женщина.
   Алана тогда ответила, что сожалеет о своем решении выйти за него замуж. Сказала, что он в постели полнейшее ничтожество, что всякий раз, когда он приближается к ней, ее начинает трясти от отвращения. Тогда она сказала, что, если бы он умер, это было бы для нее большим облегчением. Потому что это означало бы, что он больше никогда не коснется ее. Она говорила тогда все это, хотя уже многие месяцы они с Гилбертом не были близки.
   Гилберт ответил, что она может не беспокоиться, ибо он не намерен больше спать с ней. Очевидно, тогда он уже точно решил, что убьет жену.
   И хотя Алана сейчас припомнила все это, она не помнила, чтобы Гвенифер была рядом. Хотя, впрочем, их слова разносились по всей зале. Не исключено, что разговор могли слышать и другие люди.