Об этом я и говорю Татьяне. Она отвечает:
– Какая разница? – смеется. – Ты подкинул мне классную идею.
– Мне кажется, ты должна найти контакт с Аликой, – говорю я и продолжаю: она очень похожа на тебя. Попробуй поговорить с ней, решить ваши долбаные разногласия, и дело с концом. Эта так просто – выяснить отношения.
Или забыть обо всем и поступить как я: спокойно ступать по персональной дороге в ад. Зачем нужно какое-то продвижение, если оно ничего не меняет? Сиди в кресле, звони по телефону, участвуй в переговорах, плыви по течению. – Я не могу заключить с ней мир, – говорит Татьяна и дальше: не могу забыть о ней. Она претендует на то же самое, что и я. На победу.
– Ради чего? – спрашиваю. – Какого черта тебе далась эта победа? У тебя что, нет машины, или ты не ездишь два раза в год по заграницам? Или, может быть, у тебя нет денег на новую шубу?
– Статус, – отвечает Татьяна и снова: я получу статус. Это самое важное.
Я говорю, что не понимаю этого. Тебя будут больше уважать за статус? Наоборот, как только ты добьешься чего-то, каждый посчитает себя обязанным плюнуть тебе в спину. Люди станут перемывать твои косточки, пускать сплетни и ждать удобного момента для подножки. Чем меньше у тебя статуса, тем больше тебя любят, факт.
Татьяна молчит, обдумывает мои слова. Не найдя, что ответить, она вдруг спрашивает:
– Помнишь, как мы с тобой познакомились? – переводит тему, чтобы не отказываться от собственных убеждений. Со мной сложно спорить, и она это прекрасно понимает.
– Конечно, – отвечаю я и собираю крошки со стола и говорю: нас познакомила Инна. Это случилось в ее магазине.
Потом мы сидели в кафе за угловым столиком и пили кофе. На следующий день я позвал Татьяну в кино. Через неделю мы переспали после посещения балета «Лебединое озеро», а еще через месяц стали жить вместе. Я даже купил по этому поводу новехонькую трехкомнатную квартиру. Там мы окончательно притерлись друг к другу и в один прекрасный день поженились. После этого Инна прекратила всякие отношения с моей женой.
Что за этим скрывалось, я не знаю. Инна наотрез отказывалась отвечать на любые вопросы, касающиеся Татьяны, никак это не объясняя. Я привык к странным поступкам сестры, поэтому не обращал внимания. Это не так уж и важно, по большому счету.
– Помнишь свадьбу? – продолжает спрашивать Татьяна.
Отвечаю утвердительно.
– А ведь у нас с тобой все хорошо, – говорит Татьяна и дальше: многие семьи распадаются, а мы все живем вместе. Оказалось, мы хорошая пара. Удивительно.
Секрет долголетия нашего брака заключается в том, что мы ни на что не претендуем. Я не пытаюсь быть образцовым мужем, Татьяна не старается получить звание идеальной жены. Мы просто делаем то, что должны: по утрам разговариваем, ходим по делам, покупаем вещи, обустраиваем быт, по вечерам иногда посещаем кино или бар. И так уже много лет.
Решение очень простое, но не очевидное. Чего стоит статистика разводов: каждый второй брак кончается разводом. Нужно быть проще, не стоит преувеличивать собственное значение, когда ты всего лишь еще один кусок мяса, объединившийся с другим куском мяса. Только потому, что так заведено. Так делают все, сделаешь и ты. Про холостяков говорят, что они живут как львы, а подыхают как паршивые псы. Согласен на все сто.
– Ладно, пора ехать, – говорю я и встаю из-за стола. – Давай собираться скорее.
Татьяна начинает вытирать стол и отвечает:
– Ага, сейчас. Сколько нам ехать?
Я отвечаю, что около получаса. На самом деле меньше, но лучше перестраховаться, чем опоздать на похороны друга. Я ухожу одеваться, но перед этим в знак благодарности за завтрак целую Татьяну в щеку. Ей нравится, когда я делаю так. Это соответствует ее представлениям о семейной жизни, полученным из книг, фильмов, воспоминаний о детстве. Наверняка она видела, как отец перед уходом обнимал мать за талию и нежно чмокал в щеку. Та в ответ мило улыбалась и желала удачного дня. Происходящее идет строго по сценарию. Все живут в мире своих представлений, в том числе я и моя жена.
14
15
– Какая разница? – смеется. – Ты подкинул мне классную идею.
– Мне кажется, ты должна найти контакт с Аликой, – говорю я и продолжаю: она очень похожа на тебя. Попробуй поговорить с ней, решить ваши долбаные разногласия, и дело с концом. Эта так просто – выяснить отношения.
Или забыть обо всем и поступить как я: спокойно ступать по персональной дороге в ад. Зачем нужно какое-то продвижение, если оно ничего не меняет? Сиди в кресле, звони по телефону, участвуй в переговорах, плыви по течению. – Я не могу заключить с ней мир, – говорит Татьяна и дальше: не могу забыть о ней. Она претендует на то же самое, что и я. На победу.
– Ради чего? – спрашиваю. – Какого черта тебе далась эта победа? У тебя что, нет машины, или ты не ездишь два раза в год по заграницам? Или, может быть, у тебя нет денег на новую шубу?
– Статус, – отвечает Татьяна и снова: я получу статус. Это самое важное.
Я говорю, что не понимаю этого. Тебя будут больше уважать за статус? Наоборот, как только ты добьешься чего-то, каждый посчитает себя обязанным плюнуть тебе в спину. Люди станут перемывать твои косточки, пускать сплетни и ждать удобного момента для подножки. Чем меньше у тебя статуса, тем больше тебя любят, факт.
Татьяна молчит, обдумывает мои слова. Не найдя, что ответить, она вдруг спрашивает:
– Помнишь, как мы с тобой познакомились? – переводит тему, чтобы не отказываться от собственных убеждений. Со мной сложно спорить, и она это прекрасно понимает.
– Конечно, – отвечаю я и собираю крошки со стола и говорю: нас познакомила Инна. Это случилось в ее магазине.
Потом мы сидели в кафе за угловым столиком и пили кофе. На следующий день я позвал Татьяну в кино. Через неделю мы переспали после посещения балета «Лебединое озеро», а еще через месяц стали жить вместе. Я даже купил по этому поводу новехонькую трехкомнатную квартиру. Там мы окончательно притерлись друг к другу и в один прекрасный день поженились. После этого Инна прекратила всякие отношения с моей женой.
Что за этим скрывалось, я не знаю. Инна наотрез отказывалась отвечать на любые вопросы, касающиеся Татьяны, никак это не объясняя. Я привык к странным поступкам сестры, поэтому не обращал внимания. Это не так уж и важно, по большому счету.
– Помнишь свадьбу? – продолжает спрашивать Татьяна.
Отвечаю утвердительно.
– А ведь у нас с тобой все хорошо, – говорит Татьяна и дальше: многие семьи распадаются, а мы все живем вместе. Оказалось, мы хорошая пара. Удивительно.
Секрет долголетия нашего брака заключается в том, что мы ни на что не претендуем. Я не пытаюсь быть образцовым мужем, Татьяна не старается получить звание идеальной жены. Мы просто делаем то, что должны: по утрам разговариваем, ходим по делам, покупаем вещи, обустраиваем быт, по вечерам иногда посещаем кино или бар. И так уже много лет.
Решение очень простое, но не очевидное. Чего стоит статистика разводов: каждый второй брак кончается разводом. Нужно быть проще, не стоит преувеличивать собственное значение, когда ты всего лишь еще один кусок мяса, объединившийся с другим куском мяса. Только потому, что так заведено. Так делают все, сделаешь и ты. Про холостяков говорят, что они живут как львы, а подыхают как паршивые псы. Согласен на все сто.
– Ладно, пора ехать, – говорю я и встаю из-за стола. – Давай собираться скорее.
Татьяна начинает вытирать стол и отвечает:
– Ага, сейчас. Сколько нам ехать?
Я отвечаю, что около получаса. На самом деле меньше, но лучше перестраховаться, чем опоздать на похороны друга. Я ухожу одеваться, но перед этим в знак благодарности за завтрак целую Татьяну в щеку. Ей нравится, когда я делаю так. Это соответствует ее представлениям о семейной жизни, полученным из книг, фильмов, воспоминаний о детстве. Наверняка она видела, как отец перед уходом обнимал мать за талию и нежно чмокал в щеку. Та в ответ мило улыбалась и желала удачного дня. Происходящее идет строго по сценарию. Все живут в мире своих представлений, в том числе я и моя жена.
14
Любые похороны для меня – это настоящее мучение. Но не из-за скорби по ушедшим, а из-за отвратительной дребедени вроде слез, прощаний и воспоминаний. Я стою перед гробом одного из своих лучших друзей Сурикова, и меня немного подташнивает от всего этого долбаного пафоса. Мысленно я уже напиваюсь на поминках.
Нас, таких идиотов, здесь около пятидесяти, включая Анжелу с дочкой Сонечкой, Никифорыча с разбитой губой и Сергея, утирающего скупую мужскую, но от этого не менее фальшивую, слезу. Он стоит и выдавливает ее из себя, чтобы покрасоваться перед окружающими. Так бы и врезал ему в челюсть.
Татьяна крепко держит меня за руку. Я понимаю, что ей страшно. Но не оттого, что зарубки на теле Сурикова неудачно загримированы, а оттого, что она вдруг почувствовала неотвратимость смерти. Обычно люди говорят: «Все умирают», но на самом деле они этого не осознают, не понимают истинный смысл страшных слов. И только похороны дают человеку полное ощущение старухи с косой, которая сидит у каждого на плече, задорно насвистывая погребальную песню.
Моя жена плачет, она только что врубилась: очень скоро для нее тоже придется покупать гроб. Да-да, милая Татьяна, скоро я буду ходить по салону ритуальных услуг и угадывать, какое дерево ты бы предпочла. Ну, или наоборот – не суть.
Кстати, я нигде не вижу Льва Соломоновича. Наверное, ему стыдно за вчерашнее. Так всегда бывает, когда кончается действие экстази: сводит зубы, болят скулы, а в голове маячит мысль о самоубийстве. Главное – перетерпеть, а дальше все встанет на свои места. Думаю, к вечеру старый еврей обязательно объявится, позвонит мне или даже Никифорычу с предложением помириться-напиться. Я проходил это сто раз.
Наступает момент последнего прощания с телом: все по кругу должны положить две гвоздики в гроб и коснуться ног Сурикова. Я бы не хотел высмеивать православные традиции, поэтому иду первым. Кажется, что под ногами земля покачивается, или это шатаюсь я сам. Все-таки, в подобных ритуалах есть сила неведомая. Ее чувствуешь, когда заходишь в церковь, когда видишь закрытые глаза покойного, когда смотришь на крестный ход. С некоторых пор я глубоко уважаю все, что связано с верой, хотя много не понимаю.
Мне кажется, что Суриков улыбается. Я улыбаюсь в ответ и трогаю его ступни. Боже, какой глупый у меня сейчас вид, наверное. Татьяна идет следом, все еще держа меня за руку. Я вдруг задумываюсь, что будет, если она прямо здесь и сейчас рухнет в обморок? Такое уже случалось на похоронах моих родителей. Дурацкое положение, и мне не хотелось бы попадать в него снова. Поэтому я тяну ее прочь от гроба, но Татьяна сопротивляется.
Неожиданно она хватает труп Сурикова за руку и начинает кричать:
– Аркаша! – слезы брызгают из ее глазниц.
Неужели страх перед смертью настолько сильный? Если честно, я стараюсь никогда не думать о том, что меня ждет во время последнего пути.
Я изо всех сил тащу Татьяну, но она падает на колени и начинает рыдать. Все вокруг стоят в недоумении, такого поворота событий не ожидал никто. Наконец, Сергей решает мне помочь, и мы вместе, взяв Татьяну под руки, отводим ее в сторону. Люди начинают шептаться.
Нужно быстро привести мою жену в чувство, так что я достаю из внутреннего кармана кашемирового пальто серого цвета фляжку с коньяком. Она всегда там для любого непредвиденного случая. Татьяна начинает жадно глотать алкоголь, и мне интересно, будет ли она так же оплакивать мою кончину. Сергей говорит:
– Надо срочно что-то делать, а то все похороны к чертям собачьим запорем.
Я согласен с ним и спрашиваю у Татьяны:
– Тебе лучше?
– Мне хреново, Сашка, – говорит она. – Мне так хреново, что хочется выть. Я не верю.
Да, никто не верит! Смерть не для этого, ее просто нужно принимать. Я молчу.
– Как же так? – не унимается моя жена. – Почему люди умирают?
Этого, по всей видимости, женщина на коротких ногах и в галстуке не объясняет своим ученикам. Вопрос смерти является одним из тех, на которые тренинги личностного роста ответа не дают. В душе я радуюсь, а вслух говорю:
– На вот, выпей еще, – и засовываю горлышко фляги Татьяне в рот насильно. Она давится коньяком, но перестает плакать. Хотя какая уже разница, если тушь стала румянами, а собравшиеся понимают, что похороны безвозвратно провалены? Даже Анжела, которой по сценарию назначено истерить, удивленно смотрит на нас. Она, как и все остальные, кажется, забыла о цели вечеринки. И только маленькая Сонечка стоит рядом с гробом и повторяет: «Папа» – дети плевать хотели на условности и репутацию, такова их сущность. Как бы я хотел стать ребенком, думаю я и продолжаю накачивать Татьяну коньяком. Сергей, тем временем, растирает ей руки. Говорят, это помогает привести человека в чувство.
Моя жена уже заплетающимся языком мямлит:
– Сашка, я хочу домой. Хочу побыть одна.
В первый раз за сегодняшний день я думаю, что мне повезло. Хорошо, что она понимает нежелательность своего дальнейшего присутствия на этом сборище. Я делаю Сергею знак, и он убегает ловить такси.
Татьяна продолжает:
– Неужели он умер? Ты видел, какой он красивый там в гробу?
Ведя ее с кладбища к дороге, я думаю, как бы не пришлось определять жену в соседки к сестре. Это обязательно стало бы достоянием общественности, а я бы точно превратился в посмешище в квадрате. Я говорю:
– Таня, успокойся. Поезжай домой и поспи. Сегодня ты пережила большой стресс, тебе нужен отдых. Хочешь, я поеду с тобой?
– Нет, – отвечает Татьяна, садясь в такси, которое поймал Сергей. Он стоит рядом и внимательно слушает все, о чем мы говорим. Возможно, собирает материал для романа. – Я хочу побыть одна, а тебе следует присутствовать на поминках. Аркаша был твоим другом.
С этими словами такси уезжает. Вот так начало похорон! Слишком стремительно и неожиданно для моих мозгов, поэтому я допиваю остатки коньяка из фляжки.
– Мне оставь, – говорит Сергей.
– Раньше надо было говорить, – отвечаю я и достаю из кармана пачку сигарет. Предлагаю одну ему.
– Ладно, успеем еще напиться, – бодрится Сергей, закуривая.
Мы стоим, дымим – возвращаться на кладбище смысла нет. Единственное, что мы пропустим – это то, как гроб будут опускать в землю. Ничего страшного, думаю я. Сергей мысленно соглашается. Так мы ходим из стороны в сторону где-то около получаса, а затем приходит остальной народ. Я не вижу слез, зато слышу, как люди обмениваются добрыми воспоминаниями о Сурикове. Проходит еще десять минут, и дается команда «В ресторан!» Там нас ждет суп с лапшой, тушеное мясо с пюре, компот и долбаные алюминиевые ложки. Ах да, забыл самое главное – около пятидесяти литровых бутылок водки. В химической реакции между смертью и скорбью она играет роль катализатора. На выходе получится углекислый газ и чуть-чуть соленой жидкости, выделяемой слезными железами.
Я вижу Анжелу, которая направляется прямиком ко мне, одна без дочери. Становится все интереснее и интереснее.
– Как Таня? – спрашивает она.
– Уехала домой, – отвечаю. – Ей очень тяжело.
– Как и нам всем, – кивает головой Анжела. Она говорит в своей манере, как будто вот-вот кончит. Даже на похоронах собственного мужа у нее не получается изменить привычкам.
– Где Соня? – спрашиваю я и добавляю: как она переживает это все?
– Сильная девочка, – слышу в ответ стон Анжелы. – Она с бабушкой. Попросилась сама.
Мне кажется, что Анжела нагло врет. Думаю, она сама спровадила ребенка подальше, чтобы не путался под ногами в такой ответственный день. Порноактрисы не умеют быть матерями.
Анжела чуть покачивается и говорит:
– Можно я поеду с тобой, раз ты свободен? – она на секунду замолкает, а затем объясняет: у нас в машине нет места.
Опять ложь, я чувствую ее за версту, но соглашаюсь. Мне приятно общество Анжелы в ее черном облегающем платье, максимально удачно подчеркивающем округлые формы бывшей порноактрисы. Сергей усмехается и громко командует: «По машинам!» Так вереница иномарок отправляется в «Троекуров», где нас уже ждет Маша Кокаинщица. Она почему-то решила не присутствовать на самих похоронах, сославшись на то, что ей надо будет подготовить ресторан к поминкам. Всю дорогу мы с Анжелой молчим. Мне нечего говорить, а она, видимо, держит сценическую паузу, которая положена новоиспеченной вдове. Коньяк успел ударить мне в голову, поэтому я не различаю цвета светофоров и гоню что есть лошадиных сил под капотом «Ауди». Машина Сергея едет позади, он постоянно мигает мне фарами.
Наконец Анжела открывает рот:
– Может, послушаем радио? – говорит она, а мне немного пьяному слышится: может, переспим?
Я только и могу мотать головой, иначе точно врежусь в один из фонарных столбов, которые стоят вдоль дороги, словно мертвые с косами.
– Ты какой-то странный? – говорит Анжела, а я стараюсь не слышать ее слов, иначе мы точно перевернемся на скорости 170 км/час.
– Ты можешь ехать помедленнее? – опять говорит она, а мне слышится: ты можешь делать это помедленнее?
Порноактрисы такие странные, должен заметить. Почему всех так возбуждают эти здоровенные груди, накачанные силиконом, и пошлые рты в форме буквы «О»? Я ведь такой же, как и остальные, меня тоже это все возбуждает, особенно после коньяка. Единственное оставшееся – это давить на газ и надеяться, что сегодня звезды сошлись удачно. Мимо проносятся встречные машины, а я забыл, левостороннее или правостороннее движение в России. Сергей не отстает, но уже не мигает. Как бы мне хотелось сейчас оказаться в городе под названием Рейкьявик. Там зеленая трава, огромные луга и спокойствие. Можно целыми днями сидеть на крыльце деревенского домика и курить трубку. Можно часами ходить по склонам в поисках неизведанных никем мест и прекрасных заливных полей. Можно прижаться щекой к скале и слушать пение природы. Но вместо этого я вынужден со свистом шин парковаться перед «Троекуровым», ударившись бампером о ступеньки крыльца, и бежать изо всех сил внутрь, чтобы не завалить Анжелу прямо в машине.
На входе стоит Маша Кокаинщица и говорит:
– Саша, ты чего?
Ее туманный взгляд приводит меня в чувство. Спустя две минуты я, уже сидя за столом, смеюсь над своим поведением. Вот ведь дурак, а? Сергей, расположившийся слева, соглашается. По его мнению, мне не следовало садиться за руль в таком состоянии. Я обещаю, что подобное больше не повторится, но есть одна проблема: Анжела решила сесть справа, и ее рука уже лежит у меня на ноге. Надеюсь, это незаметно остальным.
Кто-то говорит, что Суриков был верным другом. Мы выпиваем первую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков умер слишком рано. Мы выпиваем вторую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков был отличным семьянином (рука Анжелы все еще на мне). Мы выпиваем третью рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков навсегда остался в наших сердцах веселым и умным человеком. Мы выпиваем четвертую рюмку. Потом кто-то говорит, что неплохо было бы услышать речь Сергея, раз он обещал. Мы выпиваем пятую рюмку, и он поднимается.
Анжела, тем временем, шепчет мне на ухо:
– Я хочу тебя, – и клянусь, что вместо этих слов я предпочел бы сейчас услышать детальное доказательство теоремы Пифагора или хотя бы декларацию независимости США.
Рука Анжелы движется вверх по моей ноге, а Сергей начинает свою речь:
– Итак, я подписываюсь под всем, что тут уже было сказано, но также хочу добавить и кое-что от себя.
Я стараюсь не замечать движений, которые происходят в районе моего паха, но это ой как сложно сделать. Все завязано на инстинктах и рефлексах – с ними невозможно бороться. Зато можно убить потенцию алкоголем, поэтому я, не дожидаясь окончания речи Сергея, выпиваю шестую рюмку. Не помогает.
– Аркаша был одним из лучших, – продолжает Сергей. – Он всегда все понимал, всем помогал. Я не знаю человека открытее, чем наш общий друг. Да, я готов мириться со всей несправедливостью в мире, но только не с этой.
Черт возьми, а он неплохо подготовился! Все выпивают шестую рюмку, а я – седьмую, и тут же следом восьмую и девятую. Никто не замечает моего рвения слечь от алкогольного токсикоза, кроме Анжелы. Она сильно обеспокоена этим фактом и говорит:
– Много не пей, – и, сжимая мне яйца: иначе ничего не получится.
– Мы только что похоронили Аркашу, – говорю наконец я. – Как ты можешь? Я не собираюсь предавать друга!
Подумать только, я пытаюсь взывать к совести бывшей порноактрисы, которая сквозь брюки массирует мой член.
– Мне очень плохо без него, – с грустью шепчет мне на ухо Анжела. – Мне так больно, Саша. Ты понимаешь, у меня убили мужа…
И тут я действительно все понимаю. Бывшей порноактрисе Анжеле, которая большую часть жизни провела, стоя раком перед камерой, проще утопить горечь утраты в сексе, чем в чем-то еще. Поэтому я сдаюсь, ведь стоит иногда жертвовать собой ради блага других.
Нас, таких идиотов, здесь около пятидесяти, включая Анжелу с дочкой Сонечкой, Никифорыча с разбитой губой и Сергея, утирающего скупую мужскую, но от этого не менее фальшивую, слезу. Он стоит и выдавливает ее из себя, чтобы покрасоваться перед окружающими. Так бы и врезал ему в челюсть.
Татьяна крепко держит меня за руку. Я понимаю, что ей страшно. Но не оттого, что зарубки на теле Сурикова неудачно загримированы, а оттого, что она вдруг почувствовала неотвратимость смерти. Обычно люди говорят: «Все умирают», но на самом деле они этого не осознают, не понимают истинный смысл страшных слов. И только похороны дают человеку полное ощущение старухи с косой, которая сидит у каждого на плече, задорно насвистывая погребальную песню.
Моя жена плачет, она только что врубилась: очень скоро для нее тоже придется покупать гроб. Да-да, милая Татьяна, скоро я буду ходить по салону ритуальных услуг и угадывать, какое дерево ты бы предпочла. Ну, или наоборот – не суть.
Кстати, я нигде не вижу Льва Соломоновича. Наверное, ему стыдно за вчерашнее. Так всегда бывает, когда кончается действие экстази: сводит зубы, болят скулы, а в голове маячит мысль о самоубийстве. Главное – перетерпеть, а дальше все встанет на свои места. Думаю, к вечеру старый еврей обязательно объявится, позвонит мне или даже Никифорычу с предложением помириться-напиться. Я проходил это сто раз.
Наступает момент последнего прощания с телом: все по кругу должны положить две гвоздики в гроб и коснуться ног Сурикова. Я бы не хотел высмеивать православные традиции, поэтому иду первым. Кажется, что под ногами земля покачивается, или это шатаюсь я сам. Все-таки, в подобных ритуалах есть сила неведомая. Ее чувствуешь, когда заходишь в церковь, когда видишь закрытые глаза покойного, когда смотришь на крестный ход. С некоторых пор я глубоко уважаю все, что связано с верой, хотя много не понимаю.
Мне кажется, что Суриков улыбается. Я улыбаюсь в ответ и трогаю его ступни. Боже, какой глупый у меня сейчас вид, наверное. Татьяна идет следом, все еще держа меня за руку. Я вдруг задумываюсь, что будет, если она прямо здесь и сейчас рухнет в обморок? Такое уже случалось на похоронах моих родителей. Дурацкое положение, и мне не хотелось бы попадать в него снова. Поэтому я тяну ее прочь от гроба, но Татьяна сопротивляется.
Неожиданно она хватает труп Сурикова за руку и начинает кричать:
– Аркаша! – слезы брызгают из ее глазниц.
Неужели страх перед смертью настолько сильный? Если честно, я стараюсь никогда не думать о том, что меня ждет во время последнего пути.
Я изо всех сил тащу Татьяну, но она падает на колени и начинает рыдать. Все вокруг стоят в недоумении, такого поворота событий не ожидал никто. Наконец, Сергей решает мне помочь, и мы вместе, взяв Татьяну под руки, отводим ее в сторону. Люди начинают шептаться.
Нужно быстро привести мою жену в чувство, так что я достаю из внутреннего кармана кашемирового пальто серого цвета фляжку с коньяком. Она всегда там для любого непредвиденного случая. Татьяна начинает жадно глотать алкоголь, и мне интересно, будет ли она так же оплакивать мою кончину. Сергей говорит:
– Надо срочно что-то делать, а то все похороны к чертям собачьим запорем.
Я согласен с ним и спрашиваю у Татьяны:
– Тебе лучше?
– Мне хреново, Сашка, – говорит она. – Мне так хреново, что хочется выть. Я не верю.
Да, никто не верит! Смерть не для этого, ее просто нужно принимать. Я молчу.
– Как же так? – не унимается моя жена. – Почему люди умирают?
Этого, по всей видимости, женщина на коротких ногах и в галстуке не объясняет своим ученикам. Вопрос смерти является одним из тех, на которые тренинги личностного роста ответа не дают. В душе я радуюсь, а вслух говорю:
– На вот, выпей еще, – и засовываю горлышко фляги Татьяне в рот насильно. Она давится коньяком, но перестает плакать. Хотя какая уже разница, если тушь стала румянами, а собравшиеся понимают, что похороны безвозвратно провалены? Даже Анжела, которой по сценарию назначено истерить, удивленно смотрит на нас. Она, как и все остальные, кажется, забыла о цели вечеринки. И только маленькая Сонечка стоит рядом с гробом и повторяет: «Папа» – дети плевать хотели на условности и репутацию, такова их сущность. Как бы я хотел стать ребенком, думаю я и продолжаю накачивать Татьяну коньяком. Сергей, тем временем, растирает ей руки. Говорят, это помогает привести человека в чувство.
Моя жена уже заплетающимся языком мямлит:
– Сашка, я хочу домой. Хочу побыть одна.
В первый раз за сегодняшний день я думаю, что мне повезло. Хорошо, что она понимает нежелательность своего дальнейшего присутствия на этом сборище. Я делаю Сергею знак, и он убегает ловить такси.
Татьяна продолжает:
– Неужели он умер? Ты видел, какой он красивый там в гробу?
Ведя ее с кладбища к дороге, я думаю, как бы не пришлось определять жену в соседки к сестре. Это обязательно стало бы достоянием общественности, а я бы точно превратился в посмешище в квадрате. Я говорю:
– Таня, успокойся. Поезжай домой и поспи. Сегодня ты пережила большой стресс, тебе нужен отдых. Хочешь, я поеду с тобой?
– Нет, – отвечает Татьяна, садясь в такси, которое поймал Сергей. Он стоит рядом и внимательно слушает все, о чем мы говорим. Возможно, собирает материал для романа. – Я хочу побыть одна, а тебе следует присутствовать на поминках. Аркаша был твоим другом.
С этими словами такси уезжает. Вот так начало похорон! Слишком стремительно и неожиданно для моих мозгов, поэтому я допиваю остатки коньяка из фляжки.
– Мне оставь, – говорит Сергей.
– Раньше надо было говорить, – отвечаю я и достаю из кармана пачку сигарет. Предлагаю одну ему.
– Ладно, успеем еще напиться, – бодрится Сергей, закуривая.
Мы стоим, дымим – возвращаться на кладбище смысла нет. Единственное, что мы пропустим – это то, как гроб будут опускать в землю. Ничего страшного, думаю я. Сергей мысленно соглашается. Так мы ходим из стороны в сторону где-то около получаса, а затем приходит остальной народ. Я не вижу слез, зато слышу, как люди обмениваются добрыми воспоминаниями о Сурикове. Проходит еще десять минут, и дается команда «В ресторан!» Там нас ждет суп с лапшой, тушеное мясо с пюре, компот и долбаные алюминиевые ложки. Ах да, забыл самое главное – около пятидесяти литровых бутылок водки. В химической реакции между смертью и скорбью она играет роль катализатора. На выходе получится углекислый газ и чуть-чуть соленой жидкости, выделяемой слезными железами.
Я вижу Анжелу, которая направляется прямиком ко мне, одна без дочери. Становится все интереснее и интереснее.
– Как Таня? – спрашивает она.
– Уехала домой, – отвечаю. – Ей очень тяжело.
– Как и нам всем, – кивает головой Анжела. Она говорит в своей манере, как будто вот-вот кончит. Даже на похоронах собственного мужа у нее не получается изменить привычкам.
– Где Соня? – спрашиваю я и добавляю: как она переживает это все?
– Сильная девочка, – слышу в ответ стон Анжелы. – Она с бабушкой. Попросилась сама.
Мне кажется, что Анжела нагло врет. Думаю, она сама спровадила ребенка подальше, чтобы не путался под ногами в такой ответственный день. Порноактрисы не умеют быть матерями.
Анжела чуть покачивается и говорит:
– Можно я поеду с тобой, раз ты свободен? – она на секунду замолкает, а затем объясняет: у нас в машине нет места.
Опять ложь, я чувствую ее за версту, но соглашаюсь. Мне приятно общество Анжелы в ее черном облегающем платье, максимально удачно подчеркивающем округлые формы бывшей порноактрисы. Сергей усмехается и громко командует: «По машинам!» Так вереница иномарок отправляется в «Троекуров», где нас уже ждет Маша Кокаинщица. Она почему-то решила не присутствовать на самих похоронах, сославшись на то, что ей надо будет подготовить ресторан к поминкам. Всю дорогу мы с Анжелой молчим. Мне нечего говорить, а она, видимо, держит сценическую паузу, которая положена новоиспеченной вдове. Коньяк успел ударить мне в голову, поэтому я не различаю цвета светофоров и гоню что есть лошадиных сил под капотом «Ауди». Машина Сергея едет позади, он постоянно мигает мне фарами.
Наконец Анжела открывает рот:
– Может, послушаем радио? – говорит она, а мне немного пьяному слышится: может, переспим?
Я только и могу мотать головой, иначе точно врежусь в один из фонарных столбов, которые стоят вдоль дороги, словно мертвые с косами.
– Ты какой-то странный? – говорит Анжела, а я стараюсь не слышать ее слов, иначе мы точно перевернемся на скорости 170 км/час.
– Ты можешь ехать помедленнее? – опять говорит она, а мне слышится: ты можешь делать это помедленнее?
Порноактрисы такие странные, должен заметить. Почему всех так возбуждают эти здоровенные груди, накачанные силиконом, и пошлые рты в форме буквы «О»? Я ведь такой же, как и остальные, меня тоже это все возбуждает, особенно после коньяка. Единственное оставшееся – это давить на газ и надеяться, что сегодня звезды сошлись удачно. Мимо проносятся встречные машины, а я забыл, левостороннее или правостороннее движение в России. Сергей не отстает, но уже не мигает. Как бы мне хотелось сейчас оказаться в городе под названием Рейкьявик. Там зеленая трава, огромные луга и спокойствие. Можно целыми днями сидеть на крыльце деревенского домика и курить трубку. Можно часами ходить по склонам в поисках неизведанных никем мест и прекрасных заливных полей. Можно прижаться щекой к скале и слушать пение природы. Но вместо этого я вынужден со свистом шин парковаться перед «Троекуровым», ударившись бампером о ступеньки крыльца, и бежать изо всех сил внутрь, чтобы не завалить Анжелу прямо в машине.
На входе стоит Маша Кокаинщица и говорит:
– Саша, ты чего?
Ее туманный взгляд приводит меня в чувство. Спустя две минуты я, уже сидя за столом, смеюсь над своим поведением. Вот ведь дурак, а? Сергей, расположившийся слева, соглашается. По его мнению, мне не следовало садиться за руль в таком состоянии. Я обещаю, что подобное больше не повторится, но есть одна проблема: Анжела решила сесть справа, и ее рука уже лежит у меня на ноге. Надеюсь, это незаметно остальным.
Кто-то говорит, что Суриков был верным другом. Мы выпиваем первую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков умер слишком рано. Мы выпиваем вторую рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков был отличным семьянином (рука Анжелы все еще на мне). Мы выпиваем третью рюмку. Потом кто-то говорит, что Суриков навсегда остался в наших сердцах веселым и умным человеком. Мы выпиваем четвертую рюмку. Потом кто-то говорит, что неплохо было бы услышать речь Сергея, раз он обещал. Мы выпиваем пятую рюмку, и он поднимается.
Анжела, тем временем, шепчет мне на ухо:
– Я хочу тебя, – и клянусь, что вместо этих слов я предпочел бы сейчас услышать детальное доказательство теоремы Пифагора или хотя бы декларацию независимости США.
Рука Анжелы движется вверх по моей ноге, а Сергей начинает свою речь:
– Итак, я подписываюсь под всем, что тут уже было сказано, но также хочу добавить и кое-что от себя.
Я стараюсь не замечать движений, которые происходят в районе моего паха, но это ой как сложно сделать. Все завязано на инстинктах и рефлексах – с ними невозможно бороться. Зато можно убить потенцию алкоголем, поэтому я, не дожидаясь окончания речи Сергея, выпиваю шестую рюмку. Не помогает.
– Аркаша был одним из лучших, – продолжает Сергей. – Он всегда все понимал, всем помогал. Я не знаю человека открытее, чем наш общий друг. Да, я готов мириться со всей несправедливостью в мире, но только не с этой.
Черт возьми, а он неплохо подготовился! Все выпивают шестую рюмку, а я – седьмую, и тут же следом восьмую и девятую. Никто не замечает моего рвения слечь от алкогольного токсикоза, кроме Анжелы. Она сильно обеспокоена этим фактом и говорит:
– Много не пей, – и, сжимая мне яйца: иначе ничего не получится.
– Мы только что похоронили Аркашу, – говорю наконец я. – Как ты можешь? Я не собираюсь предавать друга!
Подумать только, я пытаюсь взывать к совести бывшей порноактрисы, которая сквозь брюки массирует мой член.
– Мне очень плохо без него, – с грустью шепчет мне на ухо Анжела. – Мне так больно, Саша. Ты понимаешь, у меня убили мужа…
И тут я действительно все понимаю. Бывшей порноактрисе Анжеле, которая большую часть жизни провела, стоя раком перед камерой, проще утопить горечь утраты в сексе, чем в чем-то еще. Поэтому я сдаюсь, ведь стоит иногда жертвовать собой ради блага других.
15
Мы спинами выбиваем входную дверь и валимся на пол прихожей. Я плохо понимаю, где нахожусь, но, должно быть, это дом Сурикова. Анжела сказала, что Сонечка ночует у бабушки, поэтому мы можем приехать сюда. Все видели, что именно я увожу вдову Сурикова с поминок, также они видели ее руку, крепко сжимающую мою задницу, но водка была выпита вся, так что никто ничего не запомнит, ручаюсь. Я бы тоже хотел все забыть и оказаться в Тибете. Сидеть на огромных ступенях какого-нибудь величественного храма, созерцать себя изнутри.
Я слышал очень много рассказов об этом удивительном месте, Тибете. Именно там находится гора Джомолунгма (другое название – Эверест). Люди, посетившие эту страну, в один голос хвалят главную национальную пищу Тибета, обжаренную ячменную муку цампу и тибетское пиво – чай с солью и маслом. Вся фауна Тибета исключительно уникальная: тибетская антилопа, тибетский аргали, голубая овца, тибетская газель, красная панда, красная утка, большая хохлатая поганка. Тибет – это одна из наших самых больших иллюзий. Думая об этой стране, мы подразумеваем просвещение, умиротворение, но совсем забываем о нескольких миллионах умирающих с голоду крестьян. Да, я бы хотел сидеть на берегу Цонгонпо или Намцо – это два крупнейших тибетских озера – и держать за руку одну из этих милых красных панд. Нам было бы о чем поговорить.
Анжела говорит, что надо закрыть дверь, и я послушно это делаю. Она, тем временем, ползком перебирается в соседнюю комнату – ту, в которой нашли мертвого Сурикова. Мы не можем ходить, в наших желудках в общей сложности булькает около полутора литров водки. Я удивляюсь, как вообще смог доехать сюда на машине, а затем ползу следом, вспоминая, что меня немного привела в чувство жирная дорога кокаина из сумочки Маши Кокаинщицы. Вот такие они современные поминки, черт возьми!
Включается музыка, что-то из Моцарта. Я хватаю Анжелу за ляжку, а перед глазами развивается национальный флаг Тибета: гора с двумя снежными львами, шестью красными и шестью синими лучами, расходящимися от солнца. Я вижу в этом определенный символизм и облизываю ногу своей партнерши. Мы словно два снежных льва падаем в объятия друг друга, срывая одежду и оставляя на телах засосы.
Вдруг на меня накатывает волна мальчишеского сумасбродства: я думаю, а почему бы теперь не жениться на Анжеле. У нее такие умелые руки, она так приятно ими гладит мою спину, что в ту же секунду слышен мой голос:
– Анжела, ты выйдешь за меня?
Она смеется в ответ и стягивает с меня рубашку. А я продолжаю нести чушь:
– Вам ведь с Соней нужен мужчина, который бы о вас заботился и оберегал.
Я чувствую, как руки Анжелы пальпируют мне брюшную область, и она говорит:
– Не будь дураком, я все еще люблю Аркашу, – начинает бороться с мои ремнем и продолжает: это только на одну ночь, так что не сбивай меня с настроя.
Да, не будь дураком, Саша. У тебя ведь уже есть жена, и тебе ее вполне хватает. Но так приятно иногда поддаться еще оставшемуся где-то на окраинах души задору романтизма. Мои руки мнут крепкую задницу Анжелы, а я не перестаю думать о стремительной, как время до расстрела, реке Брахмапутра, которая несет меня к красному закату и пурпурным облакам Тибета. Я снова говорю, уж не знаю и зачем:
– Анжела, ты выйдешь за меня?
Ремень повержен, и теперь мягкая рука Анжелы яростно массирует мой член. Кажется, что она собирается оскопить меня и говорит:
– Да, если это тебя возбудит, и мы наконец займемся делом.
В этом нет никакой необходимости, думаю, я и так похож на солдатика с оловянным. За окном раздается раскат грома, хотя ранней весной еще не бывает гроз. Это лишь мое воображение добавляет драматизма в (и без того, замечу) инфернальную сцену соития. Я разрываю платье Анжелы, обнажая ее огромную грудь. Она покачивается вверх-вниз, словно резиновая. В таком ракурсе моя партнерша походит больше на куклу Барби для взрослых. Я бы никогда не взял ее с собой в Тибет, бесполезно.
Анжела говорит:
– Давай стоя, – она стонет и добавляет: возьми меня у стены.
Я не способен ни на что большее, чем классическая миссионерская позиция, и говорю об этом Анжеле. Та в ответ:
– Плевать! Давай уже начинай!
Не так быстро, моя дорогая. Вначале я вдоволь налижусь твоей груди, бедер, живота, шеи, а уж потом мы сольемся, если, конечно, к этому моменту я не усну. Это был бы идеальный вариант: не смочь по причине усталости. Но твой указательный палец в моем анусе не дает мне закрыть глаза даже на мгновение. Слышится второй раскат грома – это мое воображение рисует масляными красками любовную сцену из бразильского сериала, и тут я вспоминаю, что лежу на том самом месте, где несколько дней назад рубили финским топориком моего друга. Будь чуть трезвее, я бы испугался недоброй приметы: не спи с женой покойника на месте его смерти, – но в данный момент единственное, чем я могу заниматься, – это искать рукой трусики под платьем Анжелы.
Тибет находится между Индией, Непалом, Бирмой и Китаем, а я нахожусь между двумя длинными ногами Анжелы. Мой член уперся в ее каменную лобковую кость, и я пытаюсь попасть в цель. С третьего раза мне это удается. Я слышу стон.
– Давай, – командует Анжела, и, признаюсь, у меня нет другого выхода. Внутри Анжела такая же приятная, как и снаружи, хотя это лишь мое предположение, так как алкоголь не дает мне возможности почувствовать хоть что-то. Он лишь водит мной туда-сюда. Анжеле лучше: она постоянно стонет и изредка покрикивает. Предполагаю, что такое поведение может оказаться имитацией, но мне приятно осознавать, что я вынуждаю бывшую порноактрису издавать хоть какие-то звуки.
– Быстрее, – продолжает говорить Анжела, но я и так делаю все, что могу.
Одновременно у меня начинают болеть внутренние органы. На Тибете считают, что причины всех явлений, в том числе и болезней, связаны с умом: почки болят от страха, печень – от раздражения, легкие – от тоски – вот они чувства, которые сейчас гложут меня, как будто я – куриная кость.
Музыка Моцарта нагнетает давление на меня, а я нагнетаю давление на Анжелу, и в этот момент все меркнет. Я хлопаю глазами и не понимаю, что происходит. Это как нанюхаться клея: проваливаешься в черную пустоту, из которой выхода нет. Я сейчас похож на рыбу, когда жадно глотаю ртом воздух, но даже он отсутствует в этой пустоте. Она кажется приятной, но только не на слух. Вокруг абсолютно тихо: не слышно ни музыки Моцарта, не стонов и вздохов Анжелы, ни хлюпанья наших половых органов – все исчезло. Никто не знает, что такое абсолютная тишина. Ее просто не существует в природе, но тем не менее она сейчас рядом со мной, а я в ней.
Неужели я умер, думается мне. Вполне возможно, кокаин, смешавшийся с алкоголем и сексом, помог сердцу остановиться. Так умирали многие известные люди, даже не собираюсь перечислять – список очень длинный. Где-то наверняка есть мир, куда отправляются все погибшие от наркотиков рок-звезды. Диснейленд – очень подходящее название для такого места. Несложно представить, как оба Джимми – Хендрикс и Моррисон – с белыми носами гоняют на американских горках и выкрикивают слоган нового времени: «Only Coca!». Они похожи на белых медведей из рекламы газированного прохладительного напитка. Я видел такую карикатуру в Интернете.
Пустота становится объемной, обнимает меня за плечи. Я пытаюсь схватить ее, выбрасываю руки вперед. Сквозь черное ничто начинают просачиваться крики Анжелы:
– Давай, давай, давай!
Оказывается, все это время я не прекращал своих движений телом и практически довел ее до оргазма. Я чувствую, как кожа на моей спине лопается от острых ногтей Анжелы. Не хочу, чтобы Татьяна увидела следы сегодняшней оргии, и пытаюсь сказать:
– Только не царапай спину, – но, находясь в пустоте, я не могу произнести и слова.
В тот момент, когда я собираюсь кричать, черный занавес падает, и я снова вижу стены комнаты, где убили Сурикова, потолок, на который он смотрел, умирая, но что-то неверно. Голос Анжелы пропал, а вместо него я слышу хриплый писк:
– Да, Саша, да…
Я опускаю глаза и вижу под собой карлика. Его лицо скривилось в гримасе наслаждения, а рот продолжает:
– Трахай, трахай!
Меня охватывает такое отвращение, что, кажется, я вот-вот блевану. Полупереваренные блюда с поминок подкатывают к основанию языка, обжигая ротовую полость. Музыка Моцарта продолжает давление, но я уже не собираюсь подчиняться ему. Я делаю движение назад, чтобы вырваться, но не могу: крепкие ноги карлика плотно обхватили меня.
Я слышал очень много рассказов об этом удивительном месте, Тибете. Именно там находится гора Джомолунгма (другое название – Эверест). Люди, посетившие эту страну, в один голос хвалят главную национальную пищу Тибета, обжаренную ячменную муку цампу и тибетское пиво – чай с солью и маслом. Вся фауна Тибета исключительно уникальная: тибетская антилопа, тибетский аргали, голубая овца, тибетская газель, красная панда, красная утка, большая хохлатая поганка. Тибет – это одна из наших самых больших иллюзий. Думая об этой стране, мы подразумеваем просвещение, умиротворение, но совсем забываем о нескольких миллионах умирающих с голоду крестьян. Да, я бы хотел сидеть на берегу Цонгонпо или Намцо – это два крупнейших тибетских озера – и держать за руку одну из этих милых красных панд. Нам было бы о чем поговорить.
Анжела говорит, что надо закрыть дверь, и я послушно это делаю. Она, тем временем, ползком перебирается в соседнюю комнату – ту, в которой нашли мертвого Сурикова. Мы не можем ходить, в наших желудках в общей сложности булькает около полутора литров водки. Я удивляюсь, как вообще смог доехать сюда на машине, а затем ползу следом, вспоминая, что меня немного привела в чувство жирная дорога кокаина из сумочки Маши Кокаинщицы. Вот такие они современные поминки, черт возьми!
Включается музыка, что-то из Моцарта. Я хватаю Анжелу за ляжку, а перед глазами развивается национальный флаг Тибета: гора с двумя снежными львами, шестью красными и шестью синими лучами, расходящимися от солнца. Я вижу в этом определенный символизм и облизываю ногу своей партнерши. Мы словно два снежных льва падаем в объятия друг друга, срывая одежду и оставляя на телах засосы.
Вдруг на меня накатывает волна мальчишеского сумасбродства: я думаю, а почему бы теперь не жениться на Анжеле. У нее такие умелые руки, она так приятно ими гладит мою спину, что в ту же секунду слышен мой голос:
– Анжела, ты выйдешь за меня?
Она смеется в ответ и стягивает с меня рубашку. А я продолжаю нести чушь:
– Вам ведь с Соней нужен мужчина, который бы о вас заботился и оберегал.
Я чувствую, как руки Анжелы пальпируют мне брюшную область, и она говорит:
– Не будь дураком, я все еще люблю Аркашу, – начинает бороться с мои ремнем и продолжает: это только на одну ночь, так что не сбивай меня с настроя.
Да, не будь дураком, Саша. У тебя ведь уже есть жена, и тебе ее вполне хватает. Но так приятно иногда поддаться еще оставшемуся где-то на окраинах души задору романтизма. Мои руки мнут крепкую задницу Анжелы, а я не перестаю думать о стремительной, как время до расстрела, реке Брахмапутра, которая несет меня к красному закату и пурпурным облакам Тибета. Я снова говорю, уж не знаю и зачем:
– Анжела, ты выйдешь за меня?
Ремень повержен, и теперь мягкая рука Анжелы яростно массирует мой член. Кажется, что она собирается оскопить меня и говорит:
– Да, если это тебя возбудит, и мы наконец займемся делом.
В этом нет никакой необходимости, думаю, я и так похож на солдатика с оловянным. За окном раздается раскат грома, хотя ранней весной еще не бывает гроз. Это лишь мое воображение добавляет драматизма в (и без того, замечу) инфернальную сцену соития. Я разрываю платье Анжелы, обнажая ее огромную грудь. Она покачивается вверх-вниз, словно резиновая. В таком ракурсе моя партнерша походит больше на куклу Барби для взрослых. Я бы никогда не взял ее с собой в Тибет, бесполезно.
Анжела говорит:
– Давай стоя, – она стонет и добавляет: возьми меня у стены.
Я не способен ни на что большее, чем классическая миссионерская позиция, и говорю об этом Анжеле. Та в ответ:
– Плевать! Давай уже начинай!
Не так быстро, моя дорогая. Вначале я вдоволь налижусь твоей груди, бедер, живота, шеи, а уж потом мы сольемся, если, конечно, к этому моменту я не усну. Это был бы идеальный вариант: не смочь по причине усталости. Но твой указательный палец в моем анусе не дает мне закрыть глаза даже на мгновение. Слышится второй раскат грома – это мое воображение рисует масляными красками любовную сцену из бразильского сериала, и тут я вспоминаю, что лежу на том самом месте, где несколько дней назад рубили финским топориком моего друга. Будь чуть трезвее, я бы испугался недоброй приметы: не спи с женой покойника на месте его смерти, – но в данный момент единственное, чем я могу заниматься, – это искать рукой трусики под платьем Анжелы.
Тибет находится между Индией, Непалом, Бирмой и Китаем, а я нахожусь между двумя длинными ногами Анжелы. Мой член уперся в ее каменную лобковую кость, и я пытаюсь попасть в цель. С третьего раза мне это удается. Я слышу стон.
– Давай, – командует Анжела, и, признаюсь, у меня нет другого выхода. Внутри Анжела такая же приятная, как и снаружи, хотя это лишь мое предположение, так как алкоголь не дает мне возможности почувствовать хоть что-то. Он лишь водит мной туда-сюда. Анжеле лучше: она постоянно стонет и изредка покрикивает. Предполагаю, что такое поведение может оказаться имитацией, но мне приятно осознавать, что я вынуждаю бывшую порноактрису издавать хоть какие-то звуки.
– Быстрее, – продолжает говорить Анжела, но я и так делаю все, что могу.
Одновременно у меня начинают болеть внутренние органы. На Тибете считают, что причины всех явлений, в том числе и болезней, связаны с умом: почки болят от страха, печень – от раздражения, легкие – от тоски – вот они чувства, которые сейчас гложут меня, как будто я – куриная кость.
Музыка Моцарта нагнетает давление на меня, а я нагнетаю давление на Анжелу, и в этот момент все меркнет. Я хлопаю глазами и не понимаю, что происходит. Это как нанюхаться клея: проваливаешься в черную пустоту, из которой выхода нет. Я сейчас похож на рыбу, когда жадно глотаю ртом воздух, но даже он отсутствует в этой пустоте. Она кажется приятной, но только не на слух. Вокруг абсолютно тихо: не слышно ни музыки Моцарта, не стонов и вздохов Анжелы, ни хлюпанья наших половых органов – все исчезло. Никто не знает, что такое абсолютная тишина. Ее просто не существует в природе, но тем не менее она сейчас рядом со мной, а я в ней.
Неужели я умер, думается мне. Вполне возможно, кокаин, смешавшийся с алкоголем и сексом, помог сердцу остановиться. Так умирали многие известные люди, даже не собираюсь перечислять – список очень длинный. Где-то наверняка есть мир, куда отправляются все погибшие от наркотиков рок-звезды. Диснейленд – очень подходящее название для такого места. Несложно представить, как оба Джимми – Хендрикс и Моррисон – с белыми носами гоняют на американских горках и выкрикивают слоган нового времени: «Only Coca!». Они похожи на белых медведей из рекламы газированного прохладительного напитка. Я видел такую карикатуру в Интернете.
Пустота становится объемной, обнимает меня за плечи. Я пытаюсь схватить ее, выбрасываю руки вперед. Сквозь черное ничто начинают просачиваться крики Анжелы:
– Давай, давай, давай!
Оказывается, все это время я не прекращал своих движений телом и практически довел ее до оргазма. Я чувствую, как кожа на моей спине лопается от острых ногтей Анжелы. Не хочу, чтобы Татьяна увидела следы сегодняшней оргии, и пытаюсь сказать:
– Только не царапай спину, – но, находясь в пустоте, я не могу произнести и слова.
В тот момент, когда я собираюсь кричать, черный занавес падает, и я снова вижу стены комнаты, где убили Сурикова, потолок, на который он смотрел, умирая, но что-то неверно. Голос Анжелы пропал, а вместо него я слышу хриплый писк:
– Да, Саша, да…
Я опускаю глаза и вижу под собой карлика. Его лицо скривилось в гримасе наслаждения, а рот продолжает:
– Трахай, трахай!
Меня охватывает такое отвращение, что, кажется, я вот-вот блевану. Полупереваренные блюда с поминок подкатывают к основанию языка, обжигая ротовую полость. Музыка Моцарта продолжает давление, но я уже не собираюсь подчиняться ему. Я делаю движение назад, чтобы вырваться, но не могу: крепкие ноги карлика плотно обхватили меня.