Кук Кристина. Непокорная жена

   Элинор резко втянула воздух, чувствуя нарастающее внутри негодование.
   – Как вы смеете называть меня…
   – Я никогда прежде не лгал вам, Элинор, – резко прервал он ее, сокращая дистанцию между ними. – И еще я хотел сказать: вы завладели моим сердцем, моей душой, всеми моими мыслями. Я думаю о вас, засыпая вечером и просыпаясь утром.
   – Пожалуйста, не надо! – воскликнула Элинор, не желая слышать эти слова. Слишком поздно, слишком поздно. – Не говорите больше ничего. – Она только что наконец обрела относительное душевное спокойствие и не хотела нарушать его.
   – Нет, вы должны выслушать меня до конца, – сказал он, повышая голос, чтобы перекрыть шум дождя. – Я старался держаться вдали от вас, но тщетно. – Он развел руки и опустил их. – Вы полностью обезоружили меня, оставив совершенно незащищенным… – Он замолк и покачал головой, признавая свое поражение. – Я люблю вас, Элинор.
   Эти слова – слова, которые она отчаянно хотела услышать, – слишком запоздали. Тем не менее у нее перехватило дыхание и вихрь эмоций поглотил ее.
   – Однако я вижу сомнение в ваших глазах. – Фредерик шагнул вперед, и его губы оказались в дюйме от ее губ; его взгляд скользнул по ее лицу и задержался на губах.
   Несмотря ни на что, Элинор ждала его поцелуя. Однако он отшатнулся назад, согнув руки, словно от физической боли.
   Элинор смущенно заморгала. Это был не тот Фредерик, которого она знала как самонадеянного повесу с язвительными замечаниями наготове и всегда делавшего то, что ему нравится, не заботясь о последствиях. Сейчас перед ней стоял ранимый, испытывающий страдания человек, сдержанный и сомневающийся в себе. Был ли это истинный Фредерик, который раньше скрывался под маской беззаботного повесы? Для самозащиты – осознала она с ошеломляющей ясностью.
   И он любит ее. Он любит ее!
   – Нам надо поговорить, – сказала она голосом, вселяющим надежду.
   – Да, конечно. – Фредерик протянул к ней руку, затем опустил. – Но не здесь, стоя на дороге под дождем, – добавил он.
   Элинор кивнула, смутно сознавая, что дождь почти прекратился. Она насквозь промокла, и одежда прилипла к телу, а зубы начали стучать.
   – Садитесь, – сказал он, указывая на свою лошадь. – Я отвезу вас домой.
   Элинор, дрожа, подошла к лошади и позволила Фредерику усадить ее в седло. Она плотнее запахнула свою накидку, а он стоял внизу на дороге, держа поводья и глядя на нее тяжелым взглядом.
   – Мы должны поговорить наедине, – произнес он сдавленным голосом. – Завтра. Во владениях моего отца есть небольшой коттедж. Я часто останавливался там, когда приезжал в эти края. Хенли расскажет, как найти его. Скажите родителям, что собираетесь нанести визит леди Хенли; впрочем, говорите что хотите. Хенли даст вам лошадь из, своей конюшни. Если вы не приедете до захода солнца, я вернусь в Лондон и не могу быть уверен, что мы с вами еще встретимся.
   Элинор кивнула, чувствуя, как сжалось ее горло.
   – Однако послушайте меня, и послушайте внимательно, – продолжил он; на скуле его заметно пульсировала жилка. – Не приезжайте, если не готовы принять мои слова на веру и полностью довериться мне всем сердцем, всем своим существом. Иначе нам нет смысла встречаться.
   С этими словами он вскочил в седло позади нее и, пришпорив лошадь, направил ее галопом в Ковингтон-Холл.

Глава 22

   Насквозь промокшая Элинор, тяжело ступая, прошла мимо фонтанов, расположенных по обеим сторонам обсаженной деревьями дорожки, где Фредерик высадил ее минуту назад. Ее юбки волочились по грязи на каменных плитах, а потом по широким ступенькам крыльца, когда она приблизилась к знакомому, пожелтевшему от времени каменному зданию Ковингтон-Холла. Голова ее все еще слегка кружилась, и сердце неистово билось в груди, несмотря на замедленный шаг. Ее одежда отяжелела, и она думала только о том, как бы поскорее освободиться от нее и погрузиться в горячую ванну.
   Размышляя, где сейчас мог находиться дворецкий, она вошла в холл и остановилась, с удивлением взирая на необычайно красивого мужчину, который стоял, лениво прислонившись к стене, скрестив руки на груди и глядя на нее с нескрываемым весельем в таких же, как у нее, темно-синих глазах.
   – Что, черт возьми, случилось с тобой? – медленно произнес он, улыбаясь.
   – Генри! – взвизгнула Элинор и бросилась в его объятия. – Что ты делаешь здесь? О, можешь не отвечать. Я ужасно рада видеть тебя.
   Она прижалась лицом к его сюртуку, радостно улыбаясь в его объятиях. Как давно они не виделись, подумала она, отступая от него наконец.
   – Пожалуй, тебе следует переодеться, – сказал Генри, отряхивая лацканы своего сюртука. – Ты что, упала в реку?
   – Я попала под дождь, глупый. Разве ты не заметил его? Был сильный ливень.
   – Ну, по крайней мере не было грома, – насмешливо сказал он. – Иначе ты умерла бы со страху, трусиха. Боже, ты вся вымокла. Отправляйся скорее наверх. – Он взял ее под локоть и повел по широкой лестнице.
   – Как долго ты пробудешь здесь? – спросила Элинор, все еще не в силах поверить, что он рядом с ней.
   – Боюсь, утром я должен уехать, так что буду дома всего один вечер.
   – Ты проделал такой путь ради только одного вечера? Ну нет, Генри. Ты не представляешь, как я соскучилась по тебе.
   – Я приехал, Эл, потому что меня встревожило твое последнее письмо. Я переписывался также с отцом…
   – И полагаю, он все рассказал тебе?
   – Напротив, дорогая сестра. Он ничего толком не сообщил о тебе. Иди и поскорее прими ванну. А потом сама все расскажешь мне.
   Элинор посмотрела на Генри и кивнула, пораженная, как он возмужал с тех пор, как уехал в университет. Он был худым, болезненным юношей, на голову ниже ее ростом и слегка прихрамывал. А сейчас он был свыше шести футов ростом и выглядел здоровым и мускулистым, чем безмерно радовал ее.
   – Я не задержусь надолго, – сказала она и, войдя в свою комнату, поспешила вызвать Соланж.
   Час спустя Элинор, согревшаяся и обсохшая, присоединилась к Генри в его комнате; ее волосы были заплетены в одну косу, переброшенную через плечо. Она села на обтянутый золотистым бархатом пуфик рядом с его письменным столом, а он расположился в кожаном кресле, на спинку которого был небрежно брошен его сюртук. Генри вытянул свои длинные ноги к камину, где приятно потрескивал огонь. Раньше они часто сидели вот так, делясь своими надеждами и мечтами. Генри говорил о своем пристрастии к живописи, а она – о своей любви к поэзии. Тогда жизнь казалась простой и ясной. Если бы Элинор знала, что эти годы пролетят так быстро, то ценила бы такие минуты гораздо больше. Но то время ушло навсегда.
   Генри кашлянул, оторвав ее от размышлений.
   – Ну, рассказывай, что тебя беспокоит. И пожалуйста, не надо слез, – предупредил он ее. – Ты знаешь, я ничего не могу понять, когда ты начинаешь лепетать что-то.
   Элинор взглянула на него:
   – Я не буду плакать.
   – Хорошо, – сказал он, осматривая свои ногти. – Начни с самого начала.
   Элинор сделала глубокий вдох, стараясь успокоиться.
   – Все началось с брачного соглашения. Понимаешь, папа нашел для меня жениха в лице Фредерика Стоунема, выбрав его из всех возможных претендентов.
   – Стоунема? Сына барона Уортингтона? Кажется, ему не больше двадцати трех лет.
   Элинор кивнула:
   – Да, это так.
   Генри пожал плечами и протянул руку к шее, чтобы развязать свой белый накрахмаленный платок.
   – Полагаю, единственный сын барона не самая худшая кандидатура. Уортинггон богат и имеет связи. У него имеются также процветающие поместья в Оксфорде, Эссексе и Ирландии. – Он перечислял, загибая пальцы. – В чем же проблема? У тебя есть на примете более выгодные варианты?
   – Не в этом дело, Генри. О, тебе не понять меня. – Элинор сложила руки на груди и повернулась к камину, слепо глядя на огонь. – Я не смогу объяснить тебе.
   – Попытайся. Я приехал сюда из Оксфорда не для того, чтобы услышать твой отказ поделиться со мной своими проблемами.
   Она резко повернулась к нему:
   – Ты будешь смеяться, ты сочтешь меня глупой. Все не так просто.
   – Я торжественно клянусь, что не буду смеяться, – сказал Генри, приложив руку к сердцу. – Этого достаточно для тебя?
   – Ты занимался живописью? – спросила она, заметив следы краски под его аккуратно подстриженными ногтями. – Надеюсь, ты не отказался от этого ради…
   – Конечно, нет. Я продолжаю писать картины, однако, пожалуйста, не отвлекайся от темы. Давай же, рассказывай дальше.
   – Я… я целовалась с Фредериком Стоунемом, – выпалила она, – когда мне было шестнадцать лет. В лабиринте. И… и с тех пор вообразила, что влюбилась в него.
   – Что? – воскликнул Генри, мгновенно выпрямившись в кресле и сжав подлокотники с такой силой, что суставы пальцев побелели. – Ты, конечно, говоришь это несерьезно. Ты – и влюбилась? Невероятно.
   – Это, безусловно, унизительно, – сказала она, и щеки ее внезапно покраснели. – Тем не менее, это правда.
   – Любовь? Разве ты не помнишь, что она сделала с нашим отцом? И ты хочешь, чтобы то же самое произошло с тобой?
   – Нет, конечно. Я вовсе не хотела влюбляться. Это произошло… непроизвольно. – Да, это самое подходящее слово. Она не хотела никакой любви, но та сама нашла ее каким-то образом.
   – А он… он тоже любит тебя?
   – Сначала он целовался со мной только для того, чтобы выиграть пари. Не злись, Генри, – сказала она, заметив, как начала пульсировать жилка на его виске. – Я еще не все рассказала тебе.
   – Значит, было продолжение? – простонал он.
   Элинор кивнула, набираясь храбрости и с трудом сдерживая навернувшиеся на глаза слезы.
   – Черт тебя побери, Элинор. Разве не ты говорила, что он вел себя с тобой легкомысленно, заставляя страдать? Я убью этого негодяя…
   – Ради Бога, Генри, – прервала она его, нахмурившись. – Умерь свой пыл. Все не так плохо, как ты думаешь.
   Ей потребовалось около часа, чтобы изложить события двух последних месяцев, разумеется, опустив некоторые подробности, поскольку она не осмелилась поведать, например, о довольно интимной встрече с Фредериком в уединенном коттедже на утесе. Вероятно, брата хватил бы удар, если бы она сделала это. Она явно недооценила его покровительственные инстинкты, направленные на защиту ее целомудрия и достоинства.
   Когда она закончила повествование, рассказав о недавней встрече с Фредериком под дождем, Генри только покачал головой.
   – Ну, скажи что-нибудь, – побудила она брата, так как его молчание вызывало у нее чувство неловкости.
   – Я не знаю, что сказать. Я просто потрясен. Мне казалось, что ты более разумная женщина.
   – Не надо критиковать меня, Генри.
   – Но согласись, твое поведение во всей этой истории выглядит довольно глупым, – пробормотал он, запустив пальцы в свои темные волосы.
   – Хорошо. Допустим. – Элинор тяжело вздохнула, подперев голову руками. – Мой разум говорит, что брак нужен лишь для того, чтобы обеспечить безопасность, дружеское общение и достойное общественное положение, а сердце говорит другое.
   – И что ты собираешься делать?
   – Я надеялась, что ты дашь мне мудрый совет, Генри. Я должна принять решение к завтрашнему дню.
   – Значит, у тебя впереди целая ночь? Боюсь, я не смогу помочь тебе в этом деле, так как не верю в романтическую любовь.
   – Я тоже не верила до сих пор. Но теперь я не сомневаюсь, что она существует, и это пугает меня. Боюсь, для меня теперь нет пути назад, после того как я познала ее.
   – Вероятно, отец тоже так рассуждал много лет назад. В связи с этим я подумал, чью постель наша мать посещает чаще в настоящее время?
   – Не будь вульгарным, Генри, – резко сказала Элинор. – Ты знаешь, я не хочу ничего слышать об этом.
   – Но тебе следует помнить такие вещи. Я видел это своими собственными глазами, Элинор. И отец тоже все знает. Представляешь, как он страдал? Как она унижала его. Ты не боишься оказаться в таком же положении?
   – В моем случае все не так, – сказала Элинор, ударив кулаком по пуфику. – Фредерик не такой, как наша мать. Он действительно любит меня, Генри.
   – Ты уверена в этом? Уверена, что выдержишь, когда впечатление новизны в браке со временем сотрется?
   Она кивнула:
   – Да, уверена.
   – Тогда мне нечего больше сказать тебе, Элинор. Полагаю, ты все-таки выйдешь замуж по любви, хотя, кажется, собиралась устроить свой брак по разумному расчету. – Генри встал, подошел к сестре и нежно похлопал ее по плечу. – Могу только пожелать тебе удачи.

* * *

   Фредерик улыбнулся, когда Мария крепко обняла его за талию. Он наклонился и поцеловал ее в темечко, довольный тем, что ее душевное здоровье полностью восстановилось. Он надеялся только, что когда Экфорд приползет к ней и попытается подхалимством вернуть ее расположение, у нее хватит мужества прогнать его.
   – Спасибо, Фредди, – сказала Мария, отходя от него. На щеке ее оставила след одинокая слезинка. – Спасибо за то, что нашел его и заставил сделать все по справедливости в отношении меня и девочек. За то, что сохранил жизнь этому никчемному увальню, – добавила она с горькой улыбкой. – Не знаю, что бы я делала без тебя.
   – Обещай, что будешь беречь себя.
   – Только если ты пообещаешь беречь себя тоже. – Она протянула руку к своей шляпке. – Ты же знаешь, я беспокоюсь о тебе. Ты вернешься в Лондон? К своему привычному образу жизни?
   Фредерик пожал плечами.
   – Возможно, я поеду в Ирландию. – По правде говоря, он уже купил билет до Дублина на всякий случай. Если его отношения с Элинор не наладятся и не останется никакой надежды, он рассчитывал провести некоторое время в Эбби – самом красивом месте на земле, расположенном между озером и горами.
   – Ты будешь писать мне? – спросила Мария, завязывая под подбородком ленты шляпы.
   – Каждую неделю, как всегда. – Фредерик наблюдал, как две его маленькие племянницы выскочили на тротуар и побежали к карете; ленты их шляпок развевались на ветру позади них, когда они повернулись и помахали на прощание рукой.
   – До свидания, дядя Фредерик, – дружно прошепелявили девочки.
   – До свидания, малышки, – с улыбкой отозвался он, прислонившись к дверному косяку. – Счастливого пути.
   Кэтрин тоже поспешила к выходу, натягивая перчатки; ее муж медленно тронулся вслед за ней.
   – Маркус, дорогой, карета ждет, – бросила она через плечо. – О, Фредди, дорогой. – Она повернулась, обняла брата, привстав на цыпочки, и поцеловала в щеку, источая знакомый аромат розовой воды. – Ты хороший человек, Фредди, – прошептала она ему на ухо, и на ее светло-карих глазах блеснули слезы. – Очень хороший. Я всегда знала это.
   Он любил ее, черт побери; она была для него как мать. Хорошо, что он вовремя приехал в Эссекс и повидал всех их.
   – Ты напишешь? – спросила она.
   – Конечно, – ответил он, кивнув. – А теперь иди. Проследи, чтобы Мария хорошо устроилась. Если потребуется моя помощь, сообщи мне.
   – Хорошо, ухожу. – Она чмокнула его на прощание и быстро спустилась по ступенькам крыльца к ожидающей карете.
   – Трогай, – скомандовал Маркус, и карета двинулась вперед по дороге. Фредерик наблюдал за ней, пока не стих стук копыт и карета не скрылась из виду. После этого он вернулся в дом.
   Как он и опасался, в холле его поджидал отец.
   – Они уехали?
   – Да. Извини. – Фредерик отвесил короткий поклон и направился к лестнице.
   – Фредерик, я… если ты не возражаешь, я хотел бы поговорить с тобой, – обратился к нему отец; его голос был странно напряженным.
   Фредерик остановился, ухватившись рукой за резную балясину лестницы. Он вздохнул, опустив голову на грудь. Ему не хотелось сейчас никаких сцен с отцом. Он намеревался спокойно уйти и побыть в одиночестве в своем коттедже.
   – Пожалуйста, сын, – добавил отец.
   – Я собирался провести вечер в коттедже.
   – Твоя мать очень любила этот маленький домик. Неудивительно, что тебя тоже тянет туда.
   Фредерик отступил назад, решив, что, наверное, в аду наступили холода. Барон Уортингтон никогда не говорил с сыном о своей покойной жене. Будучи крайне удивленным, Фредерик только покачал головой.
   – Да, – продолжил отец. – Это было наше первое жилище, когда мы поженились. Лишь после смерти моего отца мы переехали в поместье в Оксфорде. При этом Фиона настояла, чтобы оставить фортепьяно в коттедже. – Его глаза увлажнились, взгляд устремился куда-то вдаль, а на губах обозначилась слабая улыбка. – Да, она любила музыку и живопись. Коттедж был ее любимым местом уединения. Один из ее пейзажей до сих пор висит там, если я не ошибаюсь.
   Ну конечно – над камином. Это было яркое произведение, которое всегда напоминало Фредерику цветущий сад в Эбби. Он полагал, что это сходство не случайно. Он часами смотрел на эту картину и словно переносился через Ирландское море туда, где чувствовал себя дома в большей степени, чем в английском поместье отца.
   – Должен признаться, – угрюмо сказал Уортингтон, – я был не лучшим отцом – по отношению к тебе по крайней мере.
   Фредерик только пожал плечами, желая положить конец этому неприятному разговору.
   – Я старался, как мог, но, очевидно, тебе не понять, что значит потерять любимую жену, а потом сына.
   – Нет необходимости говорить мне об этом, – произнес Фредерик сквозь стиснутые зубы. Он не желал слушать такие речи.
   – Я должен сказать. Ты очень похож на нее, понимаешь? – Его взгляд устремился на портрет давно почившей жены, висевший в холле, и Фредерик тоже посмотрел на него.
   Почти минуту мужчины стояли молча, восхищаясь портретом миловидной темноволосой женщины с озорными карими глазами. Художник запечатлел Фиону около шезлонга с красной бархатной обивкой, и на губах ее сияла веселая улыбка.
   Наконец отец откашлялся и вновь переключил свое внимание на сына:
   – Я хотел поблагодарить тебя. Поблагодарить за все, что ты сделал для Марии, хотя мне и самому следовало вмешаться. Трудно сказать, что было бы с ней сейчас, если бы ты не оказал ей помощь.
   – Я всегда относился к моим сестрам с большей приязнью, – тихо ответил Фредерик. – К каждой из них. Хотя, возможно, ты не замечал этого.
   – Это верно. – Барон задумчиво провел рукой по своим длинным увядшим бакенбардам.
   Теперь они были совсем седыми, как и волосы на голове – точнее, то, что от них осталось, и Фредерик вдруг осознал, что отец сильно постарел.
   – Я недооценивал тебя, Фредерик, – сказал он. – И сожалею об этом. Надеюсь, ты пересмотришь свое отношение к браку с леди Элинор.
   При упоминании имени Элинор внимание Фредерика сразу обострилось.
   – Я не знаю, какие обстоятельства повлияли на твое решение расторгнуть договор, однако очень надеюсь, что он останется в силе. Я знаю, ты считаешь меня бессердечным, безжалостным человеком, однако клянусь, я заключил это соглашение с лордом Мэндвиллом из самых лучших побуждений.
   Фредерик смотрел на отца с недоверием.
   – Да, – продолжил барон, засунув руки в карманы. – Она исключительно порядочная молодая леди, просто бриллиант чистой воды.
   – Несомненно, – согласился Фредерик. По крайней мере, в этом они были согласны.
   – Я надеялся, что вы будете счастливы вместе, как я был счастлив с твоей матерью, упокой Господи ее душу.
   – Я уже пересмотрел свое решение. Я не так глуп, как ты думаешь. Но есть одно препятствие для заключения нашего счастливого союза. Дело в том, что упомянутая леди не желает выходить за меня замуж.
   – Да, это существенное препятствие. Однако я уверен, что ты сможешь исправить ситуацию. Ведь недаром ходят слухи о твоих талантах?
   – Каких талантах? – спросил Фредерик. – Признаться, я мало интересуюсь слухами обо мне.
   – Ну ладно. Теперь можешь отправляться в свой коттедж. Однако я рад, что мы поговорили. Надеюсь, однажды… впрочем, не стоит говорить об этом. Поезжай и постарайся завоевать руку и сердце своей невесты. Желаю удачи.
   Удача – это то, в чем Фредерик особенно нуждался сейчас. А также в маленьком чуде.
 
   – Извини, дорогая, но я не могу позволить тебе воспользоваться сегодня каретой, – сказала мать Элинор, обильно намазывая маслом тост. – Я должна навестить сегодня днем герцогиню Уорбертон и надеялась, что ты составишь мне компанию.
   – Боюсь, я не смогу поехать с тобой, мама. Видишь ли, я обещала Селине…
   – Пустяки. Ты и так проводишь много времени в Марблтоне. Кроме того, ты знаешь, как ее светлости нравится твоя игра на фортепьяно.
   – Дело в том… в том, что… – Господи, до чего же ей противно было лгать матери, но что поделаешь? – Селина плохо себя чувствует, и я обещала побыть с ней сегодня и почитать что-нибудь.
   – Ей так плохо, что она не может сама читать? – спросила мать, удивленно приподняв брови. – Если так, то тебе не следует общаться с ней. Я не хочу, чтобы ты тоже заболела.
   – Нет, ничего подобного. – Рука Элинор заметно дрожала, когда она потянулась за чашкой с кофе. – Просто ей немного нездоровится, вот и все.
   Мать подозрительно прищурилась:
   – Это как-то связано с Фредериком Стоунемом?
   Боже милостивый, неужели по ее лицу все так видно? Что теперь говорить?
   – Не будь такой простофилей, Элинор. Я же все вижу. Ты не умеешь лгать.
   Элинор резко выдохнула, и щеки ее густо покраснели.
   – Ну хорошо, мама. Я надеялась встретиться с Фред… то есть с мистером Стоунемом, – поправилась она, – сегодня в Марблтоне. – О Боже, очередная ложь. – Нам необходимо обсудить важные дела. Очень срочно, – добавила она.
   – Полагаю, этим объясняется внезапное появление твоего брата вчера и такой же его внезапный отъезд на рассвете? Тебе нужен был его совет, не так ли?
   Элинор только пожала плечами, не зная, что ответить. Разговор о Генри всегда раздражал мать, а Элинор не хотела раздражать ее – она хотела заполучить карету.
   – Может быть, я тоже смогу дать тебе полезный женский совет, – сказала мать, трогая свою кружевную косынку. – Но сначала ты должна признаться.
   – Признаться?
   – Да. Прятать дневник под матрасом не очень-то разумная идея, дорогая.
   – Что… что ты имеешь в виду? – заикаясь, спросила Элинор.
   В ответ ее мать только изогнула свою тонкую бровь.
   Сердце Элинор неистово забилось, когда на нее снизошло озарение. Ее дневник. Мать прочитала дневник и теперь знает о ее влюбленности в Фредерика. Это были глупые записи, сделанные, когда она была девчонкой.
   – Вероятно, твое слепое детское увлечение послужило причиной, почему твой отец выбрал для тебя в качестве жениха мистера Стоунема, хотя одному Богу известно, кто из джентльменов наиболее подходит тебе. И ты каким-то образом смогла через годы сохранить свое чувство к любимому мужчине. Не каждой девушке выпадает такое счастье.
   – Я… я не понимаю, – смущенно пробормотала Элинор.
   – Не будь тупицей, Элинор. Я прочитала твои детские каракули много месяцев назад и поняла, что Фредерик единственный мужчина, который устроит тебя в качестве мужа. К счастью, твой отец легко согласился со мной, как всегда.
   Почему мать поступила так? Можно легко допустить, что она прочитала ее личные записи. Это вполне в ее характере. Но стараться осчастливить дочь, выдав замуж за Фредерика?..
   В это трудно поверить, учитывая, что мать считала Фредерика невыгодным женихом.
   – Ты всегда говорила, что я должна удачно выйти замуж, – сказала Элинор, – а Фредерик всего лишь сын барона.
   – Наследник барона, моя дорогая. Я видела поместье Уортингтона в Оксфорде и уверяю тебя – оно огромное, намного больше, чем его поместье здесь. А теперь послушай мой совет. У тебя есть шанс выйти замуж за человека, которого ты предпочитаешь всем остальным, за человека, который воспламеняет твою кровь и заставляет сердце биться чаще, если верить твоему дневнику. Такой шанс выпадает раз в жизни, и полагаю, если ты не воспользуешься им, ты будешь сожалеть об этом всю жизнь. Уверяю тебя.
   – Но что, если Фредерик…
   – Не любит тебя? Не важно. – Мать махнула рукой. – Ты должна заставить его полюбить тебя, Элинор.
   – Не в этом дело, мама. Фредерик любит меня. Я уверена в этом.
   – Тогда я ничего не понимаю. Если он любит тебя, а ты его, почему же вы разорвали брачный контракт?
   – Это слишком сложно объяснять, мама. И это одна из причин, по которой я хочу встретиться с ним, чтобы попытаться все уладить.
   – В таком случае действуй. Ты должна была прямо сказать мне, а не выдумывать нелепую историю о болезни Селины. – Она холодно взглянула на дочь и недовольно поджала губы. – Хорошо, что ты не умеешь лгать.
   – Извини, мама. – И еще следовало извиниться за то, что она ничего не сказала о коттедже, в который собиралась направиться. – Я должна поблагодарить тебя, – сказала Элинор. – Если бы не это брачное соглашение, думаю, наши дорожки с Фредериком никогда бы вновь не пересеклись.
   – Вероятно, нет, – тихо сказала мать. – Знаешь, я тоже была влюблена когда-то. Безрассудной, страстной любовью. Он был сыном адвоката, очень красивым мальчиком. А потом меня приметил твой отец. Я не могла представить, что он, маркиз, захочет жениться на дочери приходского священника, но тем не менее он сделал мне предложение, и мои родители не возражали. Со своим возлюбленным у меня не было шансов пожениться. Что было, то было, – сказала она со вздохом. – Поэтому я хочу, чтобы ты не отказывалась от своей любви.
   – Спасибо, мама, – прошептала Элинор, касаясь ее руки.
   – Я готова расплакаться, – сказала мать, вытирая глаза, хотя они не были влажными. – Хватит разговоров. Иди и надень свой самый лучший наряд. Ты можешь взять карету, чтобы тебя доставили в Марблтон. Разве я могу позволить тебе идти туда пешком, чтобы явиться с красными щеками и в испачканных юбках?