Страница:
Как только выпадет снег, Аделина может считать себя в безопасности от врагов Лонгчемпа на несколько долгих месяцев. Беда может прийти по весне. Беременной вдове не так-то легко бежать из крепости по крутым горным тропам. Благоразумный мужчина не дал бы жене забеременеть до весны. Благоразумный не женился бы на дочери Кардока, дабы терзаться еженощно от искушения.
Симон взглянул на жену и обнаружил, что она задумчиво смотрит на него. Думала ли она о тех же опасностях, чувствовала ли то же, что чувствовал он — жаркий ток крови? В этот момент решение пришло к Симону само. Он спросит у дочери Кардока, чего она хочет от долгой зимы, что в праздности должны провести они вдвоем в старом замке. Пусть она решит за него.
Симон хотел было уже задать мучивший его вопрос, но передумал. Они уже достигли подножия крепостного вала и вскоре окажутся среди солдат гарнизона. Потом, позже, когда костер запылает в древнем замке, за запертой дверью, он спросит Аделину.
Крепость выглядела лучше, чем могла бы выглядеть в надвигавшихся сумерках, освещенная последними лучами заходящего солнца. Сейчас, в красноватом свете заката, разница в цвете старых бревен и новой, наспех сооруженной обшивки была незаметна. Дерево приобрело цвет благородного янтаря.
У ворот крепости диковинными цветами расцвели факелы, от котлов вился ароматный дымок.
Симон спешился и стащил тяжелые рукавицы. Он обнял Аделину за тонкую талию и перенес через подернутую тонкой корочкой льда грязную лужу на чистое пространство. Гарольд стоял у очага, подбрасывал хворост в огонь.
— У вас на столе холодная дичь и похлебка, — сказал он, — и то, что осталось от вина, которым Кардок угощал нас вчера. — Он бросил смущенный взгляд на Аделину, но обратился к Симону: — Повар вскипятил большой котел воды. Если вы хотите использовать ее для купания, я велю солдатам подождать своей очереди.
Аделина вспыхнула. Румянец ее был ярче, чем языки пламени в костре, что развел Гарольд.
— Вели им подождать, — сказал Симон, — мы недолго. Аделина не сказала ни слова, пока Гарольд не покинул замок.
— Я не могу мыться на кухне, — чуть слышно сказала Аделина.
Симон недоуменно пожал плечами:
— После того как еда на день приготовлена, там никого не бывает. Наш повар не особенно усердствует. Он простой воин, я плачу ему чуть больше, чем остальным, чтобы он не дал нам умереть с голоду.
Аделину, казалось, сказанное Симоном не слишком обнадежило.
— Если мы переживем зиму, я велю построить настоящую баню, как в Тэлброке. Пойдем, на кухне тепло, и я закрою дверь на засов.
Симон нахмурился. Его жена, проведя в Нормандии пять лет и пережив роман со своим глупым нареченным, осталась, похоже, скромной, как монашка. Симон засомневался в том, что ему следует отдавать право решения относительно судьбы их брака в руки своей скромницы жены.
— Мне не обязательно принимать ванну, — сказала она. Аделина дрожала от холода, и край подола ее платья покрывала корочка льда.
— Тогда оставайся здесь. — Симон взял ведро пошел на кухню налить кипятку.
Вернувшись, он застал Аделину сидящей за столом. Еда осталась нетронутой.
— Вот, — он указал на ведро, — мойся здесь, в замке. Я пойду на кухню, поставлю еще воды и вскоре вернусь. — Он видел, что ей явно полегчало. — Закрой дверь на засов.
Последние слова обрадовали ее еще больше.
— Спасибо, Симон.
Он взял чистую тунику и поспешил на кухню, чтобы успеть помыться до того, как другие замочат в воде грязную одежду. В Тэлброке на крыше имелась громадная бочка, и слуг было в достатке, чтобы каждый день наполнять горячей водой ванну у настоящего камина в господской спальне. Когда леди Элис, знакомая вдова, принимала ванну у него в спальне и как-то так случилось, что она не смогла отыскать дорогу в свою спальню и теплой летней ночью осталась ночевать там же, где купалась…
Тэлброк тряхнул головой, стараясь отвлечься от воспоминаний об искусной в любви молодой вдове, и принялся полоскать белье в ведре с холодной водой, стоявшем рядом с очагом. После некоторого колебания он надел мокрую одежду прямо на тело и категорически приказал себе забыть о том времени, когда женщины смотрели на Симона Тэлброка так, как он того заслуживал до роковых событий в Ходмершеме.
За то время, пока он находился на кухне, похолодало еще сильнее. Он остановился посреди двора, взглянул на небо, усыпанное предзимними звездами, и пытался найти слова, которые должен будет сказать Аделине. Они не должны быть слишком настойчивыми, но при этом достаточно жаркими, чтобы дать ей понять, что он ее хочет. Она поймет. Именем большого пальца святого Петра он даст ей это понять достаточно внятно.
Еще пару недель назад Симон и представить не мог, что будет жить под одной крышей с женщиной, с женой. Даже если бы он женился на Матильде год назад, когда ее братья впервые подошли к нему с таким предложением, он отправился бы сюда один — Матильда не поехала бы в такую дыру. Симон вздохнул при воспоминании о кротком беленьком личике, промелькнувшем на лестнице в тот момент, когда он разговаривал с Ботвиллами. Если бы он к тому времени уже женился на ней, братья Матильды могли бы убить его, чтобы освободить сестру от участи жены изгоя.
А теперь у него нежданно-негаданно появилась жена — красивее, чем самая прекрасная из придворных дам, и достаточно храбрая, чтобы без страха поселиться под одной крышей с преступником, убившим священника. Симон еще раз взглянул на звезды и мысленно поблагодарил святых за свалившуюся на него удачу.
Он моргнул, не веря глазам, вгляделся попристальнее. Факелы на крепостной стене горели ярко, освещая южную стену настолько, чтобы безошибочно узнать в мужчине на стене лучника Люка — никто, кроме него, не выходил на пост с луком. Рядом с ним стояла женщина.
И этой женщиной была Аделина.
Он мог бы подняться на стену, но приказал себе не делать этого из-за Аделины. Если на стене завяжется схватка, женщина может упасть. В первый момент Симон ничего не понял, не сумел сделать никаких выводов из увиденного. Он заставил себя, стоя в мокрой одежде на холоде, оценить последствия своих действий или бездействия. В Ходмершеме он действовал слишком быстро и сурово поплатился за это. Ходмершем научил его большему, чем он сам мог предположить.
Симон стоял и смотрел на свою жену и шпиона Лонгчемпа. Он был слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но достаточно близко, чтобы понять, что разговор их носит деловой характер. Более того, он видел, что они не могут прийти к согласию. О том, что они повстречались на крепостной стене случайно, не могло быть и речи. Видно было, что им есть что сказать друг другу. Есть, ибо оба они, вне сомнения, были шпионами Лонгчемпа.
Они оба.
Не было необходимости пытаться справиться ними обоими.
Не было необходимости вообще что-то предпринимать.
Им стоило лишь взглянуть вниз, чтобы увидеть его. Симон отделился от стены кухни и медленно пошел в замок, который, как он уже знал, будет пуст. Он открыл дверь, которая, как он знал, осталась незапертой.
Вода в ведре остывала. Ее зеленая льняная рубашка сохла на скамье. Над ней поднимался зыбкий пар — огонь все еще горел достаточно ярко. Верхнее платье лежало рядом. Лед на подоле растаял и лужицей стек на пол.
Она успела вымыться, постирать белье и переодеться. Должно быть, их свидание с Люком только-только началось. Пока она не успела сказать ему слишком много, пока нет.
Симон двинул кулаком о стену, при этом где-то в глубине сознания успел удивиться тому, что не чувствует боли. Понимая, как все это глупо, он все же считал минуты, пока его жена беседовала со шпионом Лонгчемпа. Еще одним шпионом.
Вопреки здравому смыслу он продолжал, помимо воли, искать объяснения ее вероломству, объяснения, которые могли бы ее оправдать в его глазах. Каким он оказался глупцом, позволив ей женить его на себе.
Но еще большим глупцом он был, когда позволил себе вообразить, что теперь, когда рядом с ним дочь Кардока, его одиноким ночам придет конец. Со времен Ходмершема он успел познать много горечи, но, видно, судьбе этого было мало.
Симон сумел взять себя в руки и усмирить гнев. Кулак его зудел, он знал, что вскоре зуд уступит место боли, но, помимо вмятины в деревянной обшивки стены, он не оставит никаких следов своего гнева. Он никому и ничему не причинит здесь вреда.
Гарольд оставил вино со свадебного пира на столе возле огня. Симон налил вина в кружку и стал пить, дожидаясь возвращения жены. Кажется, она поняла, что он видел ее на стене. Аделина замерла у порога, словно не знала, стоит ли заходить.
— Почему? — спросил он. — Почему ты не подождала до утра, чтобы встретиться со своим лучником? Тебе хотелось, чтобы вас обнаружили вместе?
Она держалась на удивление храбро, и храбрость ее была словно соль для его израненной души.
— Ты воображаешь себя жертвенным ягненком — идешь на заклание во имя дела Лонгчемпа? Хочешь, чтобы преступник муж избил тебя или убил, чтобы дать королю повод расправиться со мной?
Аделина отступила к двери, и в этот момент Симон знал, что, если она побежит прочь, он не станет ее догонять. Она не побежала, но и не торопилась входить.
Симон поманил ее.
Она покачала головой.
— Заходи, — сказал он. — Ты действительно думаешь, что я сделаю тебе одолжение и позволю пожертвовать собой ради Лонгчемпа? Я мог бы сделать это быстро, Аделина. Ты бы даже не почувствовала боли.
Она что-то очень тихо пробормотала, говорить ей было трудно.
— Не бойся, говори громче, — сказал Симон. — Мученики должны уметь доносить до своих палачей суть дела, за которое они гибнут. Если ты будешь бормотать, эффект окажется ничтожным.
Аделина выпрямилась, опустив руку, которой придерживалась за притолоку двери.
— Я сделала это ради тебя, — сказала она.
Даже в такой момент, когда, казалось, все факты были против нее и ей оставалось только оправдываться, она не утеряла способности поражать его. Отпусти ее, твердил ему разум, позволь вернуться в отцовский дом. Только Бог знает, на что она может толкнуть тебя, если останется. Одному Богу ведомо…
Дверь скрипнула. Аделина все еще стояла у входа. Между ними горел огонь в очаге. Словно нарочно, языки пламени взметнулись вверх, мешая смотреть, извращая образы.
— Уходи. Бери лошадь и возвращайся к отцу.
— Послушай меня…
Он сел на скамью и уронил голову на руки.
— Твой отец — он участвует в этих делах? Он тоже в союзе с Лонгчемпом?
— Кардок ничего не знает.
— А ты? Ты ради кого шпионишь? Из любви к Лонгчемпу или лучнику?
— Из любви к отцу. Он все, что у меня есть. Симон убрал руки от лица.
— Только Бог знает, на чьей стороне твой отец. Аделина взглянула на седельные сумки у сундука. На мгновение Симон решил, что она сейчас схватит этот безобразный узелок — там могло быть оружие или яд. Вокруг этой женщины витало столько зловещих тайн, что только дурак мог на ней жениться. Только дурак мог посредством брака предоставить ей право на земли Тэлброка.
— Твой хозяин Лонгчемп мой враг, и он использует все возможное, чтобы свалить меня. Но знай: у меня есть родня, ждущая возвращения в Тэлброк, и, даже если я погибну, земля перейдет им. Никто: ни шлюха в обличье девственницы, ни Кардок, ни сам дьявол — не лишит их законного права на Тэлброк. Если ты замахнулась на мою землю, то лучше откажись от своих намерений прямо сейчас.
— Мне не нужна твоя земля.
— Лонгчемп уже отправил туда своих шакалов. — Симон указал на сундуки, выстроившиеся вдоль восточной стены. — Вот золото, как я тебе уже говорил. Бери его и уходи.
— Нет.
— Я не могу терпеть шпионку Лонгчемпа в своей постели, Аделина. В гарнизоне, среди людей твоего отца, как я подозреваю, шпионы уже есть. Но в своей постели — нет, этого я стерпеть не смогу.
Она продолжала стоять у двери не двигаясь. Такое же выражение на ее лице Симон видел в день ее возвращения домой — бесстрастное, настороженное, исполненное неловкости.
— Если я уйду, лучник поймет, что нас раскрыли. Он исчезнет и доложит Лонгчемпу. И это принесет больше бед, чем необходимость терпеть рядом шпионку.
При дворе Плантагенетов немало найдется придворных, которые так и не научились мыслить в минуту опасности с такой же ясностью, как эта женщина.
— А ты? Что будет с тобой?
— Произойдет несчастье. Со мной и моими близкими.
— Я не доверяю тебе, Аделина.
— Тебе ни к чему мне доверять. Лучник был у тебя до того, как пришла я. Я не выяснила ничего нового.
— А Лонгчемп хотел услышать об измене? О том, что я объединился с принцем Джоном? Это надеялся выяснить канцлер?
Она прислонилась к стене.
— Именно об этом он и хотел узнать.
Симон встал и подбросил хвороста в огонь. Аделина выпрямилась, когда он направился к ней, но отступать не стала.
— Так о чем ты рассказала ему сегодня? Она посмотрела ему прямо в глаза.
— О том, что ты не нанимал повстанцев, работающих на моего отца, не подкупал их, чтобы поддержать принца Джона. Люк видел, как мы ехали в сторону пастушьей хижины. Когда-нибудь он узнает и о том, что ты разметал золото перед ними. Я объяснила лучнику, что слышала ваш разговор, и что ты ни словом не обмолвился об измене.
— И ты отправилась на башню, чтобы сказать ему об этом, туда, где тебя мог видеть любой со двора и от дверей кухни?
Глаза ее потемнели от гнева.
— Сейчас ночь, не так ли? Мне потребовалось бы несколько минут, но я, как выяснилось, не рассчитала время.
Она с видимым усилием оттолкнулась от стены и, указав на его наспех наброшенную тунику, сказала:
— Если бы ты позаботился о том, чтобы одеться после купания так, как подобает быть одетым начальнику гарнизона, я бы успела вернуться в замок до того, как ты вышел во двор.
Симон схватил Аделину за запястье. Рука ее слегка дрожала, и эта дрожь выдавала ее с головой.
— Ты хочешь, чтобы я просил у тебя прощения за то, что слишком торопился? — Он отпустил ее руку и указал на скамью. — Садись и выслушай меня.
Она тяжело опустилась на скамью. Аделина была на пределе и, несмотря на то что она являлась шпионкой Лонгчемпа, Симон не хотел испытывать всю меру ее мужества. Он не хотел, чтобы эта женщина потеряла перед ним лицо. Он сел на табурет и придвинулся поближе к ней.
— Тебе наплевать на себя? Всего несколько часов назад я предупредил тебя о том, что подозреваю Люка. Зачем ты рискнула встретиться с ним сегодня, ты ведь понимала, что я могу увидеть вас вместе?
Аделина пожала плечами:
— Дожидаясь более удобного момента, я могла опоздать.
— Когда он посылает следующее сообщение? У Аделины от страха расширились глаза.
— Не думай останавливать его. Только не сейчас. Прошу тебя, не делай этого ради себя самого!
— Кто доставляет сообщения Лонгчемпу?
— Я не знаю. — Аделина пребывала в нерешительности, она медлила, тщательно взвешивая слова. — Я видела… видела, как он отправил одну из своих длинных стрел далеко в лес, за мишень, и оставил ее там. Я думаю, он умеет писать и отправляет свои записки в лес приколотыми к стреле.
Дважды за последние две недели Симон наблюдал промашки Люка и его до странности небрежное отношение к стрелам собственного изготовления.
— Вот почему лучник не тренируется в долине, — сказал Симон. — Он всегда выезжает подальше, за ущелье, поскольку там кто-то ждет его сообщений. — Симон вздохнул. — У нас разные цели и взгляды на жизнь, Аделина, но мы схожи в своих подозрениях.
Он сжал ее лицо в ладонях и заглянул в темную зелень глаз.
— С твоим умом ты могла бы выжить при дворе Плантагенетов в самое тревожное время. С твоей красотой ты будешь угрозой миру, куда бы Лонгчемп ни заслал тебя. Что мне делать с тобой, Аделина? Как я могу послать тебя назад, к отцу? Как я могу держать тебя здесь?
— Не отсылай меня прочь, — попросила она. — Мы оба пострадаем, если посланий Лонгчемпу больше не будет.
Если бы она захотела того, Симон мог бы сам согласиться шпионить для Лонгчемпа, так сильно он желал ее. Симон встал и кивнул в сторону стола.
— Еда остыла, но ты должна поесть. Аделина была явно растерянна.
— Но я не голодна!
— Я устал говорить о Лонгчемпе. Мы поедим и ляжем спать.
— Что ты будешь делать?
— С лучником? Пока ничего. — Он взглянул на кровать, потом перевел взгляд на ее бледное лицо. — Лонгчемп потребовал от тебя, чтобы ты не только женила своего врага на себе, но и заставила его влюбиться?
Аделина спокойно встретила его взгляд — не отвернулась, не отвела глаз. Он был прав, когда решил, что у этой женщины достанет смелости защитить ребенка от обесчещенного Тэлброка. Но у нее не должно быть детей от него. Не время.
Симон с трудом отвел от нее взгляд.
— Зима будет долгой, — сказал он, — однажды, когда я выпью достаточно для того, чтобы забыть о том, что моя жена — шпионка канцлера, ты покажешь мне, что ты делаешь для того, чтобы твои жертвы чувствовали себя довольными.
Аделина ничего не ответила.
Он подтолкнул к ней блюдо с дичью:
— Ешь, шпионка канцлера должна поддерживать в себе силы.
Глава 15
Симон взглянул на жену и обнаружил, что она задумчиво смотрит на него. Думала ли она о тех же опасностях, чувствовала ли то же, что чувствовал он — жаркий ток крови? В этот момент решение пришло к Симону само. Он спросит у дочери Кардока, чего она хочет от долгой зимы, что в праздности должны провести они вдвоем в старом замке. Пусть она решит за него.
Симон хотел было уже задать мучивший его вопрос, но передумал. Они уже достигли подножия крепостного вала и вскоре окажутся среди солдат гарнизона. Потом, позже, когда костер запылает в древнем замке, за запертой дверью, он спросит Аделину.
Крепость выглядела лучше, чем могла бы выглядеть в надвигавшихся сумерках, освещенная последними лучами заходящего солнца. Сейчас, в красноватом свете заката, разница в цвете старых бревен и новой, наспех сооруженной обшивки была незаметна. Дерево приобрело цвет благородного янтаря.
У ворот крепости диковинными цветами расцвели факелы, от котлов вился ароматный дымок.
Симон спешился и стащил тяжелые рукавицы. Он обнял Аделину за тонкую талию и перенес через подернутую тонкой корочкой льда грязную лужу на чистое пространство. Гарольд стоял у очага, подбрасывал хворост в огонь.
— У вас на столе холодная дичь и похлебка, — сказал он, — и то, что осталось от вина, которым Кардок угощал нас вчера. — Он бросил смущенный взгляд на Аделину, но обратился к Симону: — Повар вскипятил большой котел воды. Если вы хотите использовать ее для купания, я велю солдатам подождать своей очереди.
Аделина вспыхнула. Румянец ее был ярче, чем языки пламени в костре, что развел Гарольд.
— Вели им подождать, — сказал Симон, — мы недолго. Аделина не сказала ни слова, пока Гарольд не покинул замок.
— Я не могу мыться на кухне, — чуть слышно сказала Аделина.
Симон недоуменно пожал плечами:
— После того как еда на день приготовлена, там никого не бывает. Наш повар не особенно усердствует. Он простой воин, я плачу ему чуть больше, чем остальным, чтобы он не дал нам умереть с голоду.
Аделину, казалось, сказанное Симоном не слишком обнадежило.
— Если мы переживем зиму, я велю построить настоящую баню, как в Тэлброке. Пойдем, на кухне тепло, и я закрою дверь на засов.
Симон нахмурился. Его жена, проведя в Нормандии пять лет и пережив роман со своим глупым нареченным, осталась, похоже, скромной, как монашка. Симон засомневался в том, что ему следует отдавать право решения относительно судьбы их брака в руки своей скромницы жены.
— Мне не обязательно принимать ванну, — сказала она. Аделина дрожала от холода, и край подола ее платья покрывала корочка льда.
— Тогда оставайся здесь. — Симон взял ведро пошел на кухню налить кипятку.
Вернувшись, он застал Аделину сидящей за столом. Еда осталась нетронутой.
— Вот, — он указал на ведро, — мойся здесь, в замке. Я пойду на кухню, поставлю еще воды и вскоре вернусь. — Он видел, что ей явно полегчало. — Закрой дверь на засов.
Последние слова обрадовали ее еще больше.
— Спасибо, Симон.
Он взял чистую тунику и поспешил на кухню, чтобы успеть помыться до того, как другие замочат в воде грязную одежду. В Тэлброке на крыше имелась громадная бочка, и слуг было в достатке, чтобы каждый день наполнять горячей водой ванну у настоящего камина в господской спальне. Когда леди Элис, знакомая вдова, принимала ванну у него в спальне и как-то так случилось, что она не смогла отыскать дорогу в свою спальню и теплой летней ночью осталась ночевать там же, где купалась…
Тэлброк тряхнул головой, стараясь отвлечься от воспоминаний об искусной в любви молодой вдове, и принялся полоскать белье в ведре с холодной водой, стоявшем рядом с очагом. После некоторого колебания он надел мокрую одежду прямо на тело и категорически приказал себе забыть о том времени, когда женщины смотрели на Симона Тэлброка так, как он того заслуживал до роковых событий в Ходмершеме.
За то время, пока он находился на кухне, похолодало еще сильнее. Он остановился посреди двора, взглянул на небо, усыпанное предзимними звездами, и пытался найти слова, которые должен будет сказать Аделине. Они не должны быть слишком настойчивыми, но при этом достаточно жаркими, чтобы дать ей понять, что он ее хочет. Она поймет. Именем большого пальца святого Петра он даст ей это понять достаточно внятно.
Еще пару недель назад Симон и представить не мог, что будет жить под одной крышей с женщиной, с женой. Даже если бы он женился на Матильде год назад, когда ее братья впервые подошли к нему с таким предложением, он отправился бы сюда один — Матильда не поехала бы в такую дыру. Симон вздохнул при воспоминании о кротком беленьком личике, промелькнувшем на лестнице в тот момент, когда он разговаривал с Ботвиллами. Если бы он к тому времени уже женился на ней, братья Матильды могли бы убить его, чтобы освободить сестру от участи жены изгоя.
А теперь у него нежданно-негаданно появилась жена — красивее, чем самая прекрасная из придворных дам, и достаточно храбрая, чтобы без страха поселиться под одной крышей с преступником, убившим священника. Симон еще раз взглянул на звезды и мысленно поблагодарил святых за свалившуюся на него удачу.
Он моргнул, не веря глазам, вгляделся попристальнее. Факелы на крепостной стене горели ярко, освещая южную стену настолько, чтобы безошибочно узнать в мужчине на стене лучника Люка — никто, кроме него, не выходил на пост с луком. Рядом с ним стояла женщина.
И этой женщиной была Аделина.
Он мог бы подняться на стену, но приказал себе не делать этого из-за Аделины. Если на стене завяжется схватка, женщина может упасть. В первый момент Симон ничего не понял, не сумел сделать никаких выводов из увиденного. Он заставил себя, стоя в мокрой одежде на холоде, оценить последствия своих действий или бездействия. В Ходмершеме он действовал слишком быстро и сурово поплатился за это. Ходмершем научил его большему, чем он сам мог предположить.
Симон стоял и смотрел на свою жену и шпиона Лонгчемпа. Он был слишком далеко, чтобы слышать, о чем они говорят, но достаточно близко, чтобы понять, что разговор их носит деловой характер. Более того, он видел, что они не могут прийти к согласию. О том, что они повстречались на крепостной стене случайно, не могло быть и речи. Видно было, что им есть что сказать друг другу. Есть, ибо оба они, вне сомнения, были шпионами Лонгчемпа.
Они оба.
Не было необходимости пытаться справиться ними обоими.
Не было необходимости вообще что-то предпринимать.
Им стоило лишь взглянуть вниз, чтобы увидеть его. Симон отделился от стены кухни и медленно пошел в замок, который, как он уже знал, будет пуст. Он открыл дверь, которая, как он знал, осталась незапертой.
Вода в ведре остывала. Ее зеленая льняная рубашка сохла на скамье. Над ней поднимался зыбкий пар — огонь все еще горел достаточно ярко. Верхнее платье лежало рядом. Лед на подоле растаял и лужицей стек на пол.
Она успела вымыться, постирать белье и переодеться. Должно быть, их свидание с Люком только-только началось. Пока она не успела сказать ему слишком много, пока нет.
Симон двинул кулаком о стену, при этом где-то в глубине сознания успел удивиться тому, что не чувствует боли. Понимая, как все это глупо, он все же считал минуты, пока его жена беседовала со шпионом Лонгчемпа. Еще одним шпионом.
Вопреки здравому смыслу он продолжал, помимо воли, искать объяснения ее вероломству, объяснения, которые могли бы ее оправдать в его глазах. Каким он оказался глупцом, позволив ей женить его на себе.
Но еще большим глупцом он был, когда позволил себе вообразить, что теперь, когда рядом с ним дочь Кардока, его одиноким ночам придет конец. Со времен Ходмершема он успел познать много горечи, но, видно, судьбе этого было мало.
Симон сумел взять себя в руки и усмирить гнев. Кулак его зудел, он знал, что вскоре зуд уступит место боли, но, помимо вмятины в деревянной обшивки стены, он не оставит никаких следов своего гнева. Он никому и ничему не причинит здесь вреда.
Гарольд оставил вино со свадебного пира на столе возле огня. Симон налил вина в кружку и стал пить, дожидаясь возвращения жены. Кажется, она поняла, что он видел ее на стене. Аделина замерла у порога, словно не знала, стоит ли заходить.
— Почему? — спросил он. — Почему ты не подождала до утра, чтобы встретиться со своим лучником? Тебе хотелось, чтобы вас обнаружили вместе?
Она держалась на удивление храбро, и храбрость ее была словно соль для его израненной души.
— Ты воображаешь себя жертвенным ягненком — идешь на заклание во имя дела Лонгчемпа? Хочешь, чтобы преступник муж избил тебя или убил, чтобы дать королю повод расправиться со мной?
Аделина отступила к двери, и в этот момент Симон знал, что, если она побежит прочь, он не станет ее догонять. Она не побежала, но и не торопилась входить.
Симон поманил ее.
Она покачала головой.
— Заходи, — сказал он. — Ты действительно думаешь, что я сделаю тебе одолжение и позволю пожертвовать собой ради Лонгчемпа? Я мог бы сделать это быстро, Аделина. Ты бы даже не почувствовала боли.
Она что-то очень тихо пробормотала, говорить ей было трудно.
— Не бойся, говори громче, — сказал Симон. — Мученики должны уметь доносить до своих палачей суть дела, за которое они гибнут. Если ты будешь бормотать, эффект окажется ничтожным.
Аделина выпрямилась, опустив руку, которой придерживалась за притолоку двери.
— Я сделала это ради тебя, — сказала она.
Даже в такой момент, когда, казалось, все факты были против нее и ей оставалось только оправдываться, она не утеряла способности поражать его. Отпусти ее, твердил ему разум, позволь вернуться в отцовский дом. Только Бог знает, на что она может толкнуть тебя, если останется. Одному Богу ведомо…
Дверь скрипнула. Аделина все еще стояла у входа. Между ними горел огонь в очаге. Словно нарочно, языки пламени взметнулись вверх, мешая смотреть, извращая образы.
— Уходи. Бери лошадь и возвращайся к отцу.
— Послушай меня…
Он сел на скамью и уронил голову на руки.
— Твой отец — он участвует в этих делах? Он тоже в союзе с Лонгчемпом?
— Кардок ничего не знает.
— А ты? Ты ради кого шпионишь? Из любви к Лонгчемпу или лучнику?
— Из любви к отцу. Он все, что у меня есть. Симон убрал руки от лица.
— Только Бог знает, на чьей стороне твой отец. Аделина взглянула на седельные сумки у сундука. На мгновение Симон решил, что она сейчас схватит этот безобразный узелок — там могло быть оружие или яд. Вокруг этой женщины витало столько зловещих тайн, что только дурак мог на ней жениться. Только дурак мог посредством брака предоставить ей право на земли Тэлброка.
— Твой хозяин Лонгчемп мой враг, и он использует все возможное, чтобы свалить меня. Но знай: у меня есть родня, ждущая возвращения в Тэлброк, и, даже если я погибну, земля перейдет им. Никто: ни шлюха в обличье девственницы, ни Кардок, ни сам дьявол — не лишит их законного права на Тэлброк. Если ты замахнулась на мою землю, то лучше откажись от своих намерений прямо сейчас.
— Мне не нужна твоя земля.
— Лонгчемп уже отправил туда своих шакалов. — Симон указал на сундуки, выстроившиеся вдоль восточной стены. — Вот золото, как я тебе уже говорил. Бери его и уходи.
— Нет.
— Я не могу терпеть шпионку Лонгчемпа в своей постели, Аделина. В гарнизоне, среди людей твоего отца, как я подозреваю, шпионы уже есть. Но в своей постели — нет, этого я стерпеть не смогу.
Она продолжала стоять у двери не двигаясь. Такое же выражение на ее лице Симон видел в день ее возвращения домой — бесстрастное, настороженное, исполненное неловкости.
— Если я уйду, лучник поймет, что нас раскрыли. Он исчезнет и доложит Лонгчемпу. И это принесет больше бед, чем необходимость терпеть рядом шпионку.
При дворе Плантагенетов немало найдется придворных, которые так и не научились мыслить в минуту опасности с такой же ясностью, как эта женщина.
— А ты? Что будет с тобой?
— Произойдет несчастье. Со мной и моими близкими.
— Я не доверяю тебе, Аделина.
— Тебе ни к чему мне доверять. Лучник был у тебя до того, как пришла я. Я не выяснила ничего нового.
— А Лонгчемп хотел услышать об измене? О том, что я объединился с принцем Джоном? Это надеялся выяснить канцлер?
Она прислонилась к стене.
— Именно об этом он и хотел узнать.
Симон встал и подбросил хвороста в огонь. Аделина выпрямилась, когда он направился к ней, но отступать не стала.
— Так о чем ты рассказала ему сегодня? Она посмотрела ему прямо в глаза.
— О том, что ты не нанимал повстанцев, работающих на моего отца, не подкупал их, чтобы поддержать принца Джона. Люк видел, как мы ехали в сторону пастушьей хижины. Когда-нибудь он узнает и о том, что ты разметал золото перед ними. Я объяснила лучнику, что слышала ваш разговор, и что ты ни словом не обмолвился об измене.
— И ты отправилась на башню, чтобы сказать ему об этом, туда, где тебя мог видеть любой со двора и от дверей кухни?
Глаза ее потемнели от гнева.
— Сейчас ночь, не так ли? Мне потребовалось бы несколько минут, но я, как выяснилось, не рассчитала время.
Она с видимым усилием оттолкнулась от стены и, указав на его наспех наброшенную тунику, сказала:
— Если бы ты позаботился о том, чтобы одеться после купания так, как подобает быть одетым начальнику гарнизона, я бы успела вернуться в замок до того, как ты вышел во двор.
Симон схватил Аделину за запястье. Рука ее слегка дрожала, и эта дрожь выдавала ее с головой.
— Ты хочешь, чтобы я просил у тебя прощения за то, что слишком торопился? — Он отпустил ее руку и указал на скамью. — Садись и выслушай меня.
Она тяжело опустилась на скамью. Аделина была на пределе и, несмотря на то что она являлась шпионкой Лонгчемпа, Симон не хотел испытывать всю меру ее мужества. Он не хотел, чтобы эта женщина потеряла перед ним лицо. Он сел на табурет и придвинулся поближе к ней.
— Тебе наплевать на себя? Всего несколько часов назад я предупредил тебя о том, что подозреваю Люка. Зачем ты рискнула встретиться с ним сегодня, ты ведь понимала, что я могу увидеть вас вместе?
Аделина пожала плечами:
— Дожидаясь более удобного момента, я могла опоздать.
— Когда он посылает следующее сообщение? У Аделины от страха расширились глаза.
— Не думай останавливать его. Только не сейчас. Прошу тебя, не делай этого ради себя самого!
— Кто доставляет сообщения Лонгчемпу?
— Я не знаю. — Аделина пребывала в нерешительности, она медлила, тщательно взвешивая слова. — Я видела… видела, как он отправил одну из своих длинных стрел далеко в лес, за мишень, и оставил ее там. Я думаю, он умеет писать и отправляет свои записки в лес приколотыми к стреле.
Дважды за последние две недели Симон наблюдал промашки Люка и его до странности небрежное отношение к стрелам собственного изготовления.
— Вот почему лучник не тренируется в долине, — сказал Симон. — Он всегда выезжает подальше, за ущелье, поскольку там кто-то ждет его сообщений. — Симон вздохнул. — У нас разные цели и взгляды на жизнь, Аделина, но мы схожи в своих подозрениях.
Он сжал ее лицо в ладонях и заглянул в темную зелень глаз.
— С твоим умом ты могла бы выжить при дворе Плантагенетов в самое тревожное время. С твоей красотой ты будешь угрозой миру, куда бы Лонгчемп ни заслал тебя. Что мне делать с тобой, Аделина? Как я могу послать тебя назад, к отцу? Как я могу держать тебя здесь?
— Не отсылай меня прочь, — попросила она. — Мы оба пострадаем, если посланий Лонгчемпу больше не будет.
Если бы она захотела того, Симон мог бы сам согласиться шпионить для Лонгчемпа, так сильно он желал ее. Симон встал и кивнул в сторону стола.
— Еда остыла, но ты должна поесть. Аделина была явно растерянна.
— Но я не голодна!
— Я устал говорить о Лонгчемпе. Мы поедим и ляжем спать.
— Что ты будешь делать?
— С лучником? Пока ничего. — Он взглянул на кровать, потом перевел взгляд на ее бледное лицо. — Лонгчемп потребовал от тебя, чтобы ты не только женила своего врага на себе, но и заставила его влюбиться?
Аделина спокойно встретила его взгляд — не отвернулась, не отвела глаз. Он был прав, когда решил, что у этой женщины достанет смелости защитить ребенка от обесчещенного Тэлброка. Но у нее не должно быть детей от него. Не время.
Симон с трудом отвел от нее взгляд.
— Зима будет долгой, — сказал он, — однажды, когда я выпью достаточно для того, чтобы забыть о том, что моя жена — шпионка канцлера, ты покажешь мне, что ты делаешь для того, чтобы твои жертвы чувствовали себя довольными.
Аделина ничего не ответила.
Он подтолкнул к ней блюдо с дичью:
— Ешь, шпионка канцлера должна поддерживать в себе силы.
Глава 15
Ее муж встретил крушение их недолгой семейной жизни с безразличием. Симон держался на расстоянии — проявлял заботу и доброту в мелочах, но стоило Аделине заговорить о будущем, замыкался в себе. Аделина, которая по праву гордилась умением держать язык за зубами в трудные времена, больше не могла выносить отчужденной вежливости мужа.
Самым тяжелым временем стало утро. Симон каждый день выезжал на рассвете, исполненный решимости найти тот путь, каким Кардок покидает долину, минуя дорогу. Ни одного утра он не упускал, ссылаясь на то, что скоро выпадет снег и положит конец его поискам.
Аделина выезжала с ним каждый день. Он пытался избежать ее общества: очень рано вставал и тут же прыгал в седло, пускал коня с места в карьер и в разговорах с ней ограничивался краткими предупреждениями о возможной опасности. Но ни разу за все время он не унизил ее, демонстрируя свое неудовольствие перед солдатами гарнизона.
Наконец он оставил попытки отдаляться от нее и открыто заявил, что не будет возражать по поводу ее отчетов Лонгчемпу о его бесполезных метаниях по долине.
По истечении двух недель жизни в крепости Аделина вдруг почувствовала, что соскучилась по Петронилле и с удовольствием послушала бы ее пикантные сплетни. Петронилла видела мир под другим углом, и Аделина решила, не называя истинной проблемы, попользоваться ее житейским опытом.
Утренние выездки стали для Аделины настоящей пыткой. Она и знать не знала, как будет томиться, как отчаянно ее потянет к холодному, замкнутому и, по всеобщему мнению, весьма опасному супругу. Живя в заложницах, она тосковала по дому, по матери, по знакомым и близким, оставшимся в Уэльсе. Но, какой бы сильной ни была ее тоска, она не шла ни в какое сравнение с той болью, что испытывала она, глядя на своего мужа по вечерам, когда они оставались одни в замке, где горел огонь, согревая комнату на ночь. Как тяжело было сознавать, что, хотя спать они будут вместе, он даже во сне не повернется к ней. А утром они будут объезжать окрестные холмы вдвоем в молчании, становившемся совершенно невыносимым.
Аделина остро нуждалась в дружеской поддержке. Сегодня утром ей было все равно, чем займется ее муж. Ради разговора по душам она готова была закрыть глаза даже на то, чтобы супруг ее притащил в долину целую армию повстанцев и спалил крепость до основания. Лонгчемп все равно узнает обо всем достаточно скоро. Она, Аделина, не могла сообщить ему больше, чем Люк. У нее складывалось впечатление, что собственного мужа она знает хуже, чем самый последний из его конюхов.
Так что Аделина осталась лежать в кровати после наступления рассвета. Симон отправился на конюшню, затем вернулся спросить — еще более отчужденно, чем прежде, — не больна ли она. Аделина ответила односложно и нырнула под полог с головой. Она оставалась в своем теплом укрытии, покуда Симон не покинул крепость. Только после этого она отправилась к дому Кардока.
Вдали, у дальнего края полузамерзшего поля, Аделина заметила лошадь Петрониллы, мирно пощипывавшую тронутую морозцем траву. Рядом с лошадью Петрониллы стоял жеребец покрупнее, тоже под седлом. Аделина направила лошадь через поле в лесок, возле которого паслись лошади.
Петронилла на второй день после свадебного пира встать с постели не могла — голова болела. Хауэлл привез в крепость сундук с бельем и сообщил, что Петронилла надеется скоро поправиться. Хауэлл сказал, что она будет работать с Майдой за ткацким станком и помогать по дому. В тот же вечер и каждый последующий день в сумерках Аделина, стоя у крепостных ворот, смотрела, как Петронилла и Хауэлл наискосок по тропинке, пролегающей через поле, направляются в лесок. Аделина улыбалась — странная это была парочка: Петронилла, разодетая в пух и прах, и неопрятный долговязый юнец рядом с ней. Но даже издали в их движениях и жестах было заметно нечто такое, по чему можно было безошибочно определить любовников.
Аделина пустила лошадь шагом, а сама принялась осматриваться. Высоко на склонах холмов паслись овцы. Ветром сюда относило их блеяние. Вскоре на зиму их загонят в овчарни.
Аделина поежилась. Овцы могли быть куда увереннее в том, что зимой их ждет тепло и приют, чем она, Аделина. Лежа без сна в обществе отчужденного Тэлброка, все эти четырнадцать ночей Аделина взвешивала «за» и «против» ухода из долины. Если не медлить с отъездом, то можно достичь лагеря Уильяма Маршалла до того, как выпадет снег. Конечно, она могла бы найти приют в доме отца, но тогда неизбежно начнется вражда между Тэлброком и Кардоком.
Симон не стал бы возражать против ее ухода, он предложил протекцию Маршалла в первый же день их брака. Может, он даже обрадуется ее отъезду. Она освободит место другой женщине, которая станет согревать его ложе зимой.
Всякий раз, начиная думать об этом, Аделина склонялась к тому, чтобы остаться.
Аделина доехала до края поля и заметила, что и кобыла Петрониллы, и жеребец были привязаны к молодому дубу. Ни Петрониллы, ни ее спутника рядом не было.
Аделина зябко повела плечами. Для любовных утех утро, на ее взгляд, выдалось слишком холодным. Аделина слышала о том, что любовники ищут уединения на сеновале, так что скорее всего искать Петрониллу следовало именно там. Но кто знает? Когда любишь, говорят, любое время года может обернуться летом. Однажды, на второй день после свадьбы — целую вечность назад, — по дороге к пастушьей хижине был момент, когда Симон Тэлброк поцеловал ее и прогнал холод из души. Ей тогда даже жарко стало.
Крик ворона вернул Аделину к действительности — к ее одинокому, лишенному любви и ласки существованию. Аделина огляделась. Кроме лошади, ничто не напоминало о присутствии здесь Петрониллы. Аделина натянула поводья, решив проехать мимо привязанных лошадей к единственному озеру в долине.
Поверхность воды прихватило тонким льдом. Если продержится северный ветер, снег ляжет через несколько дней. Только тогда, когда ущелье завалит мягким снегом и оно станет непроходимым ни для конного, ни для пешего путника, прекратит лучник Люк метать свои стрелы с посланиями. Только тогда и Тэлброк, и Кардок со своими людьми смогут почувствовать себя вне досягаемости коварного и вероломного врага — канцлера Лонгчемпа.
Только тогда Симону будет поздно отсылать ее куда-нибудь.
За спиной она услышала конское ржание, женский визгливый смешок и довольный хохоток мужчины. Аделина направила лошадь к дому — она не хотела беспокоить своим присутствием воркующую парочку.
Майда, казалось, обрадовалась тому, что Аделина вызвалась ее сопровождать к пастушьей хижине на холме. Аделина предложила повести вьючную лошадь, так что они отправились в гору цепочкой — впереди ехала Майда, позади Аделина верхом на своей кобыле с вьючным животным в поводу. Майда держалась в седле так легко и изящно, что заслужила бы одобрение самой леди Мод. Должно быть, тайная супруга Кардока была женщиной знатного рода, и ей потребовалось немало мудрости и умения, чтобы разыгрывать перед чужаками служанку, выбившуюся в люди за счет особого умения ткать.
Разгадала ли востроглазая Петронилла тайну Майды? Аделина улыбнулась своим мыслям. Едва ли! Уж слишком заняты были в последнее время мысли Петрониллы жилистым Хауэллом. Аделина бросила взгляд в сторону леска пониже лугов. Там, на дальнем краю поля, по-прежнему виднелась привязанная к дереву лошадь бывшей нормандской фрейлины.
Майда засмеялась, словно угадав, о чем думает ее спутница.
— Вот уже два дня, как твоя служанка целыми днями собирает в лесу растения.
— Неужели в такой холод в лесу еще что-то растет?
— Растет-то не много, но корзинку из леса она каждый день приносит, — с улыбкой сказала Майда. — Когда наступит зима, я снова попрошу ее помогать ткачихам.
Впереди уже показалась хижина.
— В сумках еда? — спросила Аделина.
— Хлеб и шерстяные покрывала, скоро выпадет снег.
— Кто они такие?
Майда перестала улыбаться.
— Ты с ними встречалась?
— Мы ездили туда с Симоном две недели назад. Они были не слишком разговорчивы.
— Когда Генрих еще был у нас королем, эти люди жили суровой жизнью воинов. Ну а сейчас они поселились тут, чтобы пасти овец. Эти люди благодарны твоему отцу за то, что нашел для них землю и кров, а ему от этого тоже польза — военное искусство этих людей может однажды ему пригодиться.
Самым тяжелым временем стало утро. Симон каждый день выезжал на рассвете, исполненный решимости найти тот путь, каким Кардок покидает долину, минуя дорогу. Ни одного утра он не упускал, ссылаясь на то, что скоро выпадет снег и положит конец его поискам.
Аделина выезжала с ним каждый день. Он пытался избежать ее общества: очень рано вставал и тут же прыгал в седло, пускал коня с места в карьер и в разговорах с ней ограничивался краткими предупреждениями о возможной опасности. Но ни разу за все время он не унизил ее, демонстрируя свое неудовольствие перед солдатами гарнизона.
Наконец он оставил попытки отдаляться от нее и открыто заявил, что не будет возражать по поводу ее отчетов Лонгчемпу о его бесполезных метаниях по долине.
По истечении двух недель жизни в крепости Аделина вдруг почувствовала, что соскучилась по Петронилле и с удовольствием послушала бы ее пикантные сплетни. Петронилла видела мир под другим углом, и Аделина решила, не называя истинной проблемы, попользоваться ее житейским опытом.
Утренние выездки стали для Аделины настоящей пыткой. Она и знать не знала, как будет томиться, как отчаянно ее потянет к холодному, замкнутому и, по всеобщему мнению, весьма опасному супругу. Живя в заложницах, она тосковала по дому, по матери, по знакомым и близким, оставшимся в Уэльсе. Но, какой бы сильной ни была ее тоска, она не шла ни в какое сравнение с той болью, что испытывала она, глядя на своего мужа по вечерам, когда они оставались одни в замке, где горел огонь, согревая комнату на ночь. Как тяжело было сознавать, что, хотя спать они будут вместе, он даже во сне не повернется к ней. А утром они будут объезжать окрестные холмы вдвоем в молчании, становившемся совершенно невыносимым.
Аделина остро нуждалась в дружеской поддержке. Сегодня утром ей было все равно, чем займется ее муж. Ради разговора по душам она готова была закрыть глаза даже на то, чтобы супруг ее притащил в долину целую армию повстанцев и спалил крепость до основания. Лонгчемп все равно узнает обо всем достаточно скоро. Она, Аделина, не могла сообщить ему больше, чем Люк. У нее складывалось впечатление, что собственного мужа она знает хуже, чем самый последний из его конюхов.
Так что Аделина осталась лежать в кровати после наступления рассвета. Симон отправился на конюшню, затем вернулся спросить — еще более отчужденно, чем прежде, — не больна ли она. Аделина ответила односложно и нырнула под полог с головой. Она оставалась в своем теплом укрытии, покуда Симон не покинул крепость. Только после этого она отправилась к дому Кардока.
Вдали, у дальнего края полузамерзшего поля, Аделина заметила лошадь Петрониллы, мирно пощипывавшую тронутую морозцем траву. Рядом с лошадью Петрониллы стоял жеребец покрупнее, тоже под седлом. Аделина направила лошадь через поле в лесок, возле которого паслись лошади.
Петронилла на второй день после свадебного пира встать с постели не могла — голова болела. Хауэлл привез в крепость сундук с бельем и сообщил, что Петронилла надеется скоро поправиться. Хауэлл сказал, что она будет работать с Майдой за ткацким станком и помогать по дому. В тот же вечер и каждый последующий день в сумерках Аделина, стоя у крепостных ворот, смотрела, как Петронилла и Хауэлл наискосок по тропинке, пролегающей через поле, направляются в лесок. Аделина улыбалась — странная это была парочка: Петронилла, разодетая в пух и прах, и неопрятный долговязый юнец рядом с ней. Но даже издали в их движениях и жестах было заметно нечто такое, по чему можно было безошибочно определить любовников.
Аделина пустила лошадь шагом, а сама принялась осматриваться. Высоко на склонах холмов паслись овцы. Ветром сюда относило их блеяние. Вскоре на зиму их загонят в овчарни.
Аделина поежилась. Овцы могли быть куда увереннее в том, что зимой их ждет тепло и приют, чем она, Аделина. Лежа без сна в обществе отчужденного Тэлброка, все эти четырнадцать ночей Аделина взвешивала «за» и «против» ухода из долины. Если не медлить с отъездом, то можно достичь лагеря Уильяма Маршалла до того, как выпадет снег. Конечно, она могла бы найти приют в доме отца, но тогда неизбежно начнется вражда между Тэлброком и Кардоком.
Симон не стал бы возражать против ее ухода, он предложил протекцию Маршалла в первый же день их брака. Может, он даже обрадуется ее отъезду. Она освободит место другой женщине, которая станет согревать его ложе зимой.
Всякий раз, начиная думать об этом, Аделина склонялась к тому, чтобы остаться.
Аделина доехала до края поля и заметила, что и кобыла Петрониллы, и жеребец были привязаны к молодому дубу. Ни Петрониллы, ни ее спутника рядом не было.
Аделина зябко повела плечами. Для любовных утех утро, на ее взгляд, выдалось слишком холодным. Аделина слышала о том, что любовники ищут уединения на сеновале, так что скорее всего искать Петрониллу следовало именно там. Но кто знает? Когда любишь, говорят, любое время года может обернуться летом. Однажды, на второй день после свадьбы — целую вечность назад, — по дороге к пастушьей хижине был момент, когда Симон Тэлброк поцеловал ее и прогнал холод из души. Ей тогда даже жарко стало.
Крик ворона вернул Аделину к действительности — к ее одинокому, лишенному любви и ласки существованию. Аделина огляделась. Кроме лошади, ничто не напоминало о присутствии здесь Петрониллы. Аделина натянула поводья, решив проехать мимо привязанных лошадей к единственному озеру в долине.
Поверхность воды прихватило тонким льдом. Если продержится северный ветер, снег ляжет через несколько дней. Только тогда, когда ущелье завалит мягким снегом и оно станет непроходимым ни для конного, ни для пешего путника, прекратит лучник Люк метать свои стрелы с посланиями. Только тогда и Тэлброк, и Кардок со своими людьми смогут почувствовать себя вне досягаемости коварного и вероломного врага — канцлера Лонгчемпа.
Только тогда Симону будет поздно отсылать ее куда-нибудь.
За спиной она услышала конское ржание, женский визгливый смешок и довольный хохоток мужчины. Аделина направила лошадь к дому — она не хотела беспокоить своим присутствием воркующую парочку.
Майда, казалось, обрадовалась тому, что Аделина вызвалась ее сопровождать к пастушьей хижине на холме. Аделина предложила повести вьючную лошадь, так что они отправились в гору цепочкой — впереди ехала Майда, позади Аделина верхом на своей кобыле с вьючным животным в поводу. Майда держалась в седле так легко и изящно, что заслужила бы одобрение самой леди Мод. Должно быть, тайная супруга Кардока была женщиной знатного рода, и ей потребовалось немало мудрости и умения, чтобы разыгрывать перед чужаками служанку, выбившуюся в люди за счет особого умения ткать.
Разгадала ли востроглазая Петронилла тайну Майды? Аделина улыбнулась своим мыслям. Едва ли! Уж слишком заняты были в последнее время мысли Петрониллы жилистым Хауэллом. Аделина бросила взгляд в сторону леска пониже лугов. Там, на дальнем краю поля, по-прежнему виднелась привязанная к дереву лошадь бывшей нормандской фрейлины.
Майда засмеялась, словно угадав, о чем думает ее спутница.
— Вот уже два дня, как твоя служанка целыми днями собирает в лесу растения.
— Неужели в такой холод в лесу еще что-то растет?
— Растет-то не много, но корзинку из леса она каждый день приносит, — с улыбкой сказала Майда. — Когда наступит зима, я снова попрошу ее помогать ткачихам.
Впереди уже показалась хижина.
— В сумках еда? — спросила Аделина.
— Хлеб и шерстяные покрывала, скоро выпадет снег.
— Кто они такие?
Майда перестала улыбаться.
— Ты с ними встречалась?
— Мы ездили туда с Симоном две недели назад. Они были не слишком разговорчивы.
— Когда Генрих еще был у нас королем, эти люди жили суровой жизнью воинов. Ну а сейчас они поселились тут, чтобы пасти овец. Эти люди благодарны твоему отцу за то, что нашел для них землю и кров, а ему от этого тоже польза — военное искусство этих людей может однажды ему пригодиться.