Страница:
— Может пригодиться? Что может произойти? Майда неопределенно махнула рукой.
— Ничего конкретного он не ждет, но Кардок человек осторожный. Ему спокойнее, если рядом с ним и за него старые вояки. — Майда оглянулась. — Смотри, Аделина, вон там твой муж. Он едет следом за нами.
Аделина пришла в явное замешательство. Столько дней он только и делал, что пытался заставить ее отказаться от его компании, а тут сам надумал за ней поехать — не иначе как теперь он решил шпионить за женой. Аделина смотрела, как высокий всадник в черном плаще поднимается по склону холма. Если бы их брак имел хоть малейший шанс сохраниться, если бы оставалась хотя бы крохотная надежда на то, что в нем еще осталась хоть капля страсти, она могла бы подумать, что им движет забота о ней. Аделина отвела взгляд от мужа. Симон ехал шагом.
— Я поеду с вами, — сказал он, приблизившись.Майда улыбнулась:
— Я поеду впереди и поведу лошадь с поклажей, если хотите.
— Пожалуйста, оставайтесь с нами…
В его открытой улыбке было столько искреннего тепла, что Аделина дернулась, словно пощечину от него получила. Не для нее, для Майды старался Симон Тэлброк. Жене он больше не улыбался. И никогда не улыбнется вот так же светло и открыто.
Симон подъехал ближе и взял из рук Аделины веревку, к которой была привязана вьючная лошадь.
— Я поведу ее, — предложил он.
— Когда мы вернемся из хижины, — сказала Майда, — вы заедете в дом? Кардок хотел посетить крепость, но я пристыдила его, попросив не беспокоить в первые недели брака.
— Аделина, ты как?
Для постороннего этот вопрос был проявлением галантности со стороны молодого супруга, но Аделина не заблуждалась на его счет. Он даже не смотрел на нее: взгляд Симона был устремлен куда-то поверх ее плеча. Очередной знак того, что он никогда ее не простит.
— Конечно, заедем, — ответила Аделина.
Через пару минут они уже были в лагере пастухов. И снова, как прежде, они жгли зеленое дерево и густой дым окутывал хижину. Как и в прошлый раз, несколько человек играли в кости у дверей. За потрепанной овчиной, закрывавшей вход, не наблюдалось никакого движения.
И вновь Граффод выступил из-за дымовой завесы, чтобы говорить от имени всех остальных. Но Аделина заметила в этот самый момент, что не все оставалось таким, как в прошлый раз.
Изменились лица повстанцев, угрюмого выражения как не бывало. Граффод уважительно поклонился Майде и взял из ее рук поводья коня, когда она спрыгивала с седла.
— Леди Майда, — сказал он, — мы выпьем за вашездоровье, за здоровье Кардока и мальчиков.
Симон смерил взглядом одноухого великана.
— С радостью выпью вместе с вами!
Наступила неловкая пауза, но Майда поспешила уладить недоразумение.
— Поберегите эль до следующего раза. Мне надо возвращаться домой. Солнце заходит быстро, а мне еще надо подшить несколько покрывал.
Граффод вновь поклонился и велел пастухам снять с лошади сумки.
— Спасибо вам, передайте наш поклон Кардоку.
Аделина взглянула на Симона. Тот, похоже, тоже заметил перемену в манере общения Граффода, да и остальных мужчин, сидевших вкруг костра. Он дал Аделине знак молчать, а сам оглянулся, чтобы посмотреть, как пастухи распаковывают поклажу.
Сумки сняли и унесли в хижину, открывать их никто не стал. Внутрь гостей не пригласили, и все трое, задержавшись в лагере всего на пару минут, отправились обратно.
Первой тишину нарушила Майда:
— Кардок попросит вас остаться с нами в доме на Рождество. Разумеется, половина солдат останется в крепости, потом их сменит вторая половина — как на свадебном пиру.
Рождество! У Аделины сердце защемило от воспоминаний. В детстве она всегда так ждала этого праздника. Годы, проведенные в Нормандии, не изгладили из ее памяти воспоминаний о праздновании Рождества в родном Уэльсе. В Нормандии так веселиться не умели.
Она осторожно взглянула на Симона и увидела, что тот за ней наблюдает.
— Мы можем остаться у моего отца на все двенадцать дней?
Он пожал плечами:
— Как пожелаешь.
— Кардок поселит вас в большой спальне, он не живет там с тех пор, как уехала твоя мать.
Симон перевел взгляд с Майды наАделину иобратно. За весь короткий путь до ворот он больше не проронил ни слова.
Ночью вновь задул северный ветер. Ледяной крупой занесло крышу, стены покрылись изморозью, тонкой блестящей корочкой льда. Вороны, согнанные морозом с крепостных стен, искали укрытия под навесом сторожевой башни. Часовые сменялись чаще и поднимались на площадку не по наружной лестнице, а по той, что вела из старого замка. На дворе постоянно горел костер, возле которого попеременно грелись дежурившие солдаты.
Каждый час Аделина слышала приглушенную ругань тех, кто, выходя на пост на открытую площадку, вынужден был бороться с дверью, ветер с силой рвал ее из рук часовых.
Чем сильнее задувал ветер, тем, казалось, беспокойнее становился Симон. Сквозь тревожную полудрему Аделина слышала, как он встает с постели и идет к часовым. Она просыпалась и тогда, когда он возвращался, выслушав доклад.
Глухой ночью, перед самым рассветом, Аделина села, дрожа то ли от холода, то ли от страха, разбуженная свистом. Ей показалось, что это лучник играл на флейте, вызывая ее к себе. Она прислушалась. Да, это был не ветер. Ветер не мог выводить такой четкой мелодии. Слушай флейту, велел ей Люк.
Должно быть, сейчас Люк ждал ее в ледяной мгле, вызывая волшебными звуками, рожденными его дыханием, пропущенным через полированную кость инструмента, который он вместе с луком и красными стрелами прихватил с собой из Херефорда — из змеиного гнезда, созданного Лонгчемпом.
Высокие, пронзительные ноты на этот раз зазвучали громче, совсем рядом с бойницей, которую на ночь плотно закрыли ставней и заложили на засов.
Глупо было открывать дверь. Завывание ветра разбудит Симона раньше, чем она успеет дать знак лучнику, не говоря уже о том, чтобы побеседовать с ним.
Аделина выскользнула из теплой постели и по ледяному полу направилась к окну.
Нет, этого не может быть! Ей, верно, померещилось во сне. Не мог лучник рассчитывать на то, что она расслышит звук флейты, когда ветер воет так сильно. И все же, хотя она и не прикоснулась к ставне, та зашевелилась, словно кто-то пытался открыть ее. Аделина нерешительно подошла к бойнице. В догорающем костре еще оставались уголья, дававшие достаточно света, чтобы разглядеть ее. Она прикоснулась к ставне, и в тот же миг тяжелая рука легла на ее плечо.
— Тихо! — прорычал Тэлброк. — А не то весь гарнизон сбежится сюда. — Еще одно молниеносное движение в темноте, и Аделина оказалась прижатой к стене. Симон зажимал ей рот ладонью. — Слушай меня, — сказал он. — Ты слушаешь? Перестань визжать.
Он отвел ладонь от ее губ, но руку не опускал.
— Ты все поняла?
— Да…
— Ты сошла с ума, — Симон сгреб ее и швырнул на постель. Схватив кочергу, он принялся ворошить угли, разбивая на камне большие куски, задутые сквозняком, и, бормоча проклятия, подкинул в огонь свежих дров.
Звуки флейты оборвались. Аделина вся превратилась в слух и напряженное ожидание.
Симон обернулся и набросил ей на плечи волчий полог.
— Если ты заболеешь, твой отец вырежет у меня печень. — Он улегся в постель, рука его лежала поперек ее живота, словно он боялся, что она опять встанет.
— Ты спала? — спросил он.
— Должно быть.
— Или слушала флейту лучника?
Рука его еще глубже вдавила ее в теплую мякоть постели.
— Я тоже слышал, но решил, что это ветер завывает где-то на башне. Так это лучник? Ты обещала встретиться с ним в такую ненастную ночь?
— Нет, не обещала.
Он не убирал руки. Аделина чувствовала идущее от него тепло и вдруг в минутном ослеплении представила, каково бы это было — пошевелиться под его рукой, ощутить ее тепло всем своим телом… Он отодвинулся, словно прочел ее мысли и они ему стали противны.
— Ты останешься здесь, пока я выйду поговорить с часовыми, или я должен тебя караулить?
— Зачем ты так часто поднимаешься на вышку? Симон вздохнул:
— До того как ляжет снег, осталось всего несколько дней. Если Лонгчемп задумал нанести удар до наступления весны, сейчас самое время.
— Ты не попытался избавиться от лучника, ты даже не допросил его.
— Я не хочу вызывать у Лонгчемпа подозрений, сообщения должны поступать постоянно. — Симон нахмурился, глядя в огонь. — Ты сдержала слово и не сказала ему, что я понял, чем он тут занимается?
— Клянусь, я ничего ему не говорила.
— Хорошо, тогда мне не о чем беспокоиться, не так ли? Моя славная женушка сдержала клятву.
В голосе его чувствовалась насмешка.
— Неужели тебе так нравится, — спросила она, — издеваться надо мной, высмеивать мои ошибки? Ты или смеешься надо мной, или не замечаешь. Кто я для тебя: жена, ослушавшаяся мужа, или преступница, достойная казни? Я больше так не могу, Симон. Я хочу знать, как ты ко мне относишься.
— А как мне следует с тобой обращаться? Как с женой, которая… Как ты сказала? Меня ослушалась? Или как с преступницей, опасной преступницей, которую близко к приличным людям подпускать нельзя? Мне трудно решить, Аделина. Сделай выбор за меня.
Аделина не захотела по собственной воле лезть в расставленный капкан.
— Я подумаю над этим, — сказала она и откатилась к самому краю постели.
Симон тяжко вздохнул:
— Мадам, вы загоняете меня в угол. Положение мое сходно с положением изменника, избежавшего петли палача, но чувствующего себя неуютно в королевской темнице. Как только угроза смерти миновала, он начинает жаловаться на то, что вынужден влачить жалкое существование среди таких же бедолаг, как он. Следует ли ему искать средство к перемене участи? Или помалкивать, зная, что избавление принесет лишь смерть?
— Ты решил казнить меня? За то, что я говорила с представителем канцлера твоего короля?
Симон сел и подоткнул под нее волчий полог. При всем ее вероломстве он не мог допустить, чтобы Аделина страдала от холода.
— Мадам, вам непременно надо размахивать руками, когда вы говорите? Спокойно, я всего лишь привел пример. Я не убиваю лгунов, я лишь становлюсь глух к их речам. — Симон вздохнул. — Но с вами быть глухим непросто.
— Я не лгу тебе.
Симон отодвинул свою подушку подальше от головы Аделины и молча лег.
— Я не лгала тебе, — повторила Аделина, — и никогда не буду лгать.
Симон повернулся на бок к ней лицом, неяркий свет костра освещал ее черты.
— Тогда скажи мне, что бы ты делала, если бы я не увидел тебя с лучником и вернулся в эту комнату, пребывая в уверенности, что наш брак — всерьез и надолго? Что бы ты делала тогда?
— На этот вопрос ответить не трудно. Я поступила бы так, как поступаю сейчас.
— Из любви к Лонгчемпу. — Симон был настолько близко, что Аделина чувствовала тепло, исходящее от его тела.
— Нет, чтобы мой отец был жив и чтобы я могла остаться жить в долине. Видишь ли, он хотел отправить меня отсюда, спрятать от нормандцев.
Симон словно невзначай коснулся ее косы, лежавшей в ложбинке между холмиками грудей, и с отсутствующим видом стал нежно поглаживать ее волосы.
— Он мог бы спрятать тебя где-нибудь поблизости или выдать за служанку. У него богатый опыт, например, он всех водит за нос с твоими братьями…
Аделина резко села и оттолкнула его руку.
— Что ты хочешь этим сказать? Он не прячет мальчиков. Они сыновья Майды…
— Разве ты не догадалась, что Майда — законная жена, а мальчики — законные наследники?
Аделина не могла понять, что у Симона на уме.
— И как давно ты это понял? Мальчики никому не угрожают, они так молоды. — Аделина пыталась заставить себя говорить медленно, но никак не могла успокоиться. — Ты наследник Кардока, все это знают. Ты мой муж, и поэтому ты получишь землю…
Симон положил руку ей на плечо.
— Перестань, прекрати болтать и послушай. Я женился на тебе не из-за земли. Видит Бог, у меня было довольно земли в Тэлброке. Я потерял ее из-за своих преступлений. Неужели ты думаешь, что Лонгчемп позволит мне унаследовать земли твоего отца? Нет. Пусть уж твои братья получат долину, когда придет время. Если мне удастся вернуть свое честное имя и земли, то с меня хватит и Тэлброка.
— Поклянись!
— Прекрати дергаться, и я поклянусь. — Он отпустил ее и откинулся на подушку. — Как и твоя судьба, — сказал он, — моя жизнь переплелась с этим дьяволом Лонгчемпом. Как и ты, я не лгу. — Он снова дотронулся до ее косы и осторожно погладил. — Клянусь красотой моей жены!
В его взгляде не было ни насмешки, ни намека на легкий флирт. Только желание.
Ее глаза жгло, она была готова разрыдаться. — Я очень плохо все начала.
— Что именно?
— Свою семейную жизнь. Из меня получилась плохая жена. — Он отнял руку от ее косы и коснулся нежной щеки. — Если мне суждено выжить…
— Тс-с… Если я перехитрю Лонгчемпа и доживу до весны, ты станешь моей женой по-настоящему?
Аделина сморгнула набежавшие слезы.
— Ты мой муж, единственный и настоящий. Сейчас и на всю жизнь.
— Надеюсь, — сказал он, — с весны и до конца дней. Аделина с трудом перевела дух и чуть слышно сказала:
— Я здесь, и я твоя.
Он поднес ее руку к губам, потом опустил на покрывало.
— Весной, — сказал он, — Лонгчемп может послать сюда кого-то посерьезнее лучника с лицом, похожим на морду хорька. Если случится беда, нам, возможно, придется убегать отсюда очень быстро. Если ты будешь носить ребенка, опасность увеличится стократ. — Симон закрыл глаза. — Если Лонгчемп узнает, что ты носишь под сердцем наследника Тэлброка, он уничтожит вас обоих.
— Симон…
— Знай я, что Лонгчемп потребовал от тебя служить ему, я бы никогда на тебе не женился. Он теперь и твой враг, Аделина, потому что ты вышла за меня замуж.
— Он так сильно тебя ненавидит?
— Он ненавидит меня и боится. Мой брат рискует не меньше меня.
— Почему он тебя боится?
— Я… я убил священника. Этого довольно.
Но в тоне Симона было нечто такое, что указывало на иной источник ненависти Лонгчемпа. Аделина понимала, что на прямой вопрос Симон отвечать не станет.
— Ты ничего не можешь сделать, чтобы с ним помириться? — осторожно поинтересовалась она.
— Я бы предпочел отдать душу дьяволу.
Снова задул ветер, в отверстие в крыше взметнулись столбом искры. Аделина закрыла глаза и молча помолилась о том, чтобы князь тьмы не внял словам ее мужа.
Глава 16
— Ничего конкретного он не ждет, но Кардок человек осторожный. Ему спокойнее, если рядом с ним и за него старые вояки. — Майда оглянулась. — Смотри, Аделина, вон там твой муж. Он едет следом за нами.
Аделина пришла в явное замешательство. Столько дней он только и делал, что пытался заставить ее отказаться от его компании, а тут сам надумал за ней поехать — не иначе как теперь он решил шпионить за женой. Аделина смотрела, как высокий всадник в черном плаще поднимается по склону холма. Если бы их брак имел хоть малейший шанс сохраниться, если бы оставалась хотя бы крохотная надежда на то, что в нем еще осталась хоть капля страсти, она могла бы подумать, что им движет забота о ней. Аделина отвела взгляд от мужа. Симон ехал шагом.
— Я поеду с вами, — сказал он, приблизившись.Майда улыбнулась:
— Я поеду впереди и поведу лошадь с поклажей, если хотите.
— Пожалуйста, оставайтесь с нами…
В его открытой улыбке было столько искреннего тепла, что Аделина дернулась, словно пощечину от него получила. Не для нее, для Майды старался Симон Тэлброк. Жене он больше не улыбался. И никогда не улыбнется вот так же светло и открыто.
Симон подъехал ближе и взял из рук Аделины веревку, к которой была привязана вьючная лошадь.
— Я поведу ее, — предложил он.
— Когда мы вернемся из хижины, — сказала Майда, — вы заедете в дом? Кардок хотел посетить крепость, но я пристыдила его, попросив не беспокоить в первые недели брака.
— Аделина, ты как?
Для постороннего этот вопрос был проявлением галантности со стороны молодого супруга, но Аделина не заблуждалась на его счет. Он даже не смотрел на нее: взгляд Симона был устремлен куда-то поверх ее плеча. Очередной знак того, что он никогда ее не простит.
— Конечно, заедем, — ответила Аделина.
Через пару минут они уже были в лагере пастухов. И снова, как прежде, они жгли зеленое дерево и густой дым окутывал хижину. Как и в прошлый раз, несколько человек играли в кости у дверей. За потрепанной овчиной, закрывавшей вход, не наблюдалось никакого движения.
И вновь Граффод выступил из-за дымовой завесы, чтобы говорить от имени всех остальных. Но Аделина заметила в этот самый момент, что не все оставалось таким, как в прошлый раз.
Изменились лица повстанцев, угрюмого выражения как не бывало. Граффод уважительно поклонился Майде и взял из ее рук поводья коня, когда она спрыгивала с седла.
— Леди Майда, — сказал он, — мы выпьем за вашездоровье, за здоровье Кардока и мальчиков.
Симон смерил взглядом одноухого великана.
— С радостью выпью вместе с вами!
Наступила неловкая пауза, но Майда поспешила уладить недоразумение.
— Поберегите эль до следующего раза. Мне надо возвращаться домой. Солнце заходит быстро, а мне еще надо подшить несколько покрывал.
Граффод вновь поклонился и велел пастухам снять с лошади сумки.
— Спасибо вам, передайте наш поклон Кардоку.
Аделина взглянула на Симона. Тот, похоже, тоже заметил перемену в манере общения Граффода, да и остальных мужчин, сидевших вкруг костра. Он дал Аделине знак молчать, а сам оглянулся, чтобы посмотреть, как пастухи распаковывают поклажу.
Сумки сняли и унесли в хижину, открывать их никто не стал. Внутрь гостей не пригласили, и все трое, задержавшись в лагере всего на пару минут, отправились обратно.
Первой тишину нарушила Майда:
— Кардок попросит вас остаться с нами в доме на Рождество. Разумеется, половина солдат останется в крепости, потом их сменит вторая половина — как на свадебном пиру.
Рождество! У Аделины сердце защемило от воспоминаний. В детстве она всегда так ждала этого праздника. Годы, проведенные в Нормандии, не изгладили из ее памяти воспоминаний о праздновании Рождества в родном Уэльсе. В Нормандии так веселиться не умели.
Она осторожно взглянула на Симона и увидела, что тот за ней наблюдает.
— Мы можем остаться у моего отца на все двенадцать дней?
Он пожал плечами:
— Как пожелаешь.
— Кардок поселит вас в большой спальне, он не живет там с тех пор, как уехала твоя мать.
Симон перевел взгляд с Майды наАделину иобратно. За весь короткий путь до ворот он больше не проронил ни слова.
Ночью вновь задул северный ветер. Ледяной крупой занесло крышу, стены покрылись изморозью, тонкой блестящей корочкой льда. Вороны, согнанные морозом с крепостных стен, искали укрытия под навесом сторожевой башни. Часовые сменялись чаще и поднимались на площадку не по наружной лестнице, а по той, что вела из старого замка. На дворе постоянно горел костер, возле которого попеременно грелись дежурившие солдаты.
Каждый час Аделина слышала приглушенную ругань тех, кто, выходя на пост на открытую площадку, вынужден был бороться с дверью, ветер с силой рвал ее из рук часовых.
Чем сильнее задувал ветер, тем, казалось, беспокойнее становился Симон. Сквозь тревожную полудрему Аделина слышала, как он встает с постели и идет к часовым. Она просыпалась и тогда, когда он возвращался, выслушав доклад.
Глухой ночью, перед самым рассветом, Аделина села, дрожа то ли от холода, то ли от страха, разбуженная свистом. Ей показалось, что это лучник играл на флейте, вызывая ее к себе. Она прислушалась. Да, это был не ветер. Ветер не мог выводить такой четкой мелодии. Слушай флейту, велел ей Люк.
Должно быть, сейчас Люк ждал ее в ледяной мгле, вызывая волшебными звуками, рожденными его дыханием, пропущенным через полированную кость инструмента, который он вместе с луком и красными стрелами прихватил с собой из Херефорда — из змеиного гнезда, созданного Лонгчемпом.
Высокие, пронзительные ноты на этот раз зазвучали громче, совсем рядом с бойницей, которую на ночь плотно закрыли ставней и заложили на засов.
Глупо было открывать дверь. Завывание ветра разбудит Симона раньше, чем она успеет дать знак лучнику, не говоря уже о том, чтобы побеседовать с ним.
Аделина выскользнула из теплой постели и по ледяному полу направилась к окну.
Нет, этого не может быть! Ей, верно, померещилось во сне. Не мог лучник рассчитывать на то, что она расслышит звук флейты, когда ветер воет так сильно. И все же, хотя она и не прикоснулась к ставне, та зашевелилась, словно кто-то пытался открыть ее. Аделина нерешительно подошла к бойнице. В догорающем костре еще оставались уголья, дававшие достаточно света, чтобы разглядеть ее. Она прикоснулась к ставне, и в тот же миг тяжелая рука легла на ее плечо.
— Тихо! — прорычал Тэлброк. — А не то весь гарнизон сбежится сюда. — Еще одно молниеносное движение в темноте, и Аделина оказалась прижатой к стене. Симон зажимал ей рот ладонью. — Слушай меня, — сказал он. — Ты слушаешь? Перестань визжать.
Он отвел ладонь от ее губ, но руку не опускал.
— Ты все поняла?
— Да…
— Ты сошла с ума, — Симон сгреб ее и швырнул на постель. Схватив кочергу, он принялся ворошить угли, разбивая на камне большие куски, задутые сквозняком, и, бормоча проклятия, подкинул в огонь свежих дров.
Звуки флейты оборвались. Аделина вся превратилась в слух и напряженное ожидание.
Симон обернулся и набросил ей на плечи волчий полог.
— Если ты заболеешь, твой отец вырежет у меня печень. — Он улегся в постель, рука его лежала поперек ее живота, словно он боялся, что она опять встанет.
— Ты спала? — спросил он.
— Должно быть.
— Или слушала флейту лучника?
Рука его еще глубже вдавила ее в теплую мякоть постели.
— Я тоже слышал, но решил, что это ветер завывает где-то на башне. Так это лучник? Ты обещала встретиться с ним в такую ненастную ночь?
— Нет, не обещала.
Он не убирал руки. Аделина чувствовала идущее от него тепло и вдруг в минутном ослеплении представила, каково бы это было — пошевелиться под его рукой, ощутить ее тепло всем своим телом… Он отодвинулся, словно прочел ее мысли и они ему стали противны.
— Ты останешься здесь, пока я выйду поговорить с часовыми, или я должен тебя караулить?
— Зачем ты так часто поднимаешься на вышку? Симон вздохнул:
— До того как ляжет снег, осталось всего несколько дней. Если Лонгчемп задумал нанести удар до наступления весны, сейчас самое время.
— Ты не попытался избавиться от лучника, ты даже не допросил его.
— Я не хочу вызывать у Лонгчемпа подозрений, сообщения должны поступать постоянно. — Симон нахмурился, глядя в огонь. — Ты сдержала слово и не сказала ему, что я понял, чем он тут занимается?
— Клянусь, я ничего ему не говорила.
— Хорошо, тогда мне не о чем беспокоиться, не так ли? Моя славная женушка сдержала клятву.
В голосе его чувствовалась насмешка.
— Неужели тебе так нравится, — спросила она, — издеваться надо мной, высмеивать мои ошибки? Ты или смеешься надо мной, или не замечаешь. Кто я для тебя: жена, ослушавшаяся мужа, или преступница, достойная казни? Я больше так не могу, Симон. Я хочу знать, как ты ко мне относишься.
— А как мне следует с тобой обращаться? Как с женой, которая… Как ты сказала? Меня ослушалась? Или как с преступницей, опасной преступницей, которую близко к приличным людям подпускать нельзя? Мне трудно решить, Аделина. Сделай выбор за меня.
Аделина не захотела по собственной воле лезть в расставленный капкан.
— Я подумаю над этим, — сказала она и откатилась к самому краю постели.
Симон тяжко вздохнул:
— Мадам, вы загоняете меня в угол. Положение мое сходно с положением изменника, избежавшего петли палача, но чувствующего себя неуютно в королевской темнице. Как только угроза смерти миновала, он начинает жаловаться на то, что вынужден влачить жалкое существование среди таких же бедолаг, как он. Следует ли ему искать средство к перемене участи? Или помалкивать, зная, что избавление принесет лишь смерть?
— Ты решил казнить меня? За то, что я говорила с представителем канцлера твоего короля?
Симон сел и подоткнул под нее волчий полог. При всем ее вероломстве он не мог допустить, чтобы Аделина страдала от холода.
— Мадам, вам непременно надо размахивать руками, когда вы говорите? Спокойно, я всего лишь привел пример. Я не убиваю лгунов, я лишь становлюсь глух к их речам. — Симон вздохнул. — Но с вами быть глухим непросто.
— Я не лгу тебе.
Симон отодвинул свою подушку подальше от головы Аделины и молча лег.
— Я не лгала тебе, — повторила Аделина, — и никогда не буду лгать.
Симон повернулся на бок к ней лицом, неяркий свет костра освещал ее черты.
— Тогда скажи мне, что бы ты делала, если бы я не увидел тебя с лучником и вернулся в эту комнату, пребывая в уверенности, что наш брак — всерьез и надолго? Что бы ты делала тогда?
— На этот вопрос ответить не трудно. Я поступила бы так, как поступаю сейчас.
— Из любви к Лонгчемпу. — Симон был настолько близко, что Аделина чувствовала тепло, исходящее от его тела.
— Нет, чтобы мой отец был жив и чтобы я могла остаться жить в долине. Видишь ли, он хотел отправить меня отсюда, спрятать от нормандцев.
Симон словно невзначай коснулся ее косы, лежавшей в ложбинке между холмиками грудей, и с отсутствующим видом стал нежно поглаживать ее волосы.
— Он мог бы спрятать тебя где-нибудь поблизости или выдать за служанку. У него богатый опыт, например, он всех водит за нос с твоими братьями…
Аделина резко села и оттолкнула его руку.
— Что ты хочешь этим сказать? Он не прячет мальчиков. Они сыновья Майды…
— Разве ты не догадалась, что Майда — законная жена, а мальчики — законные наследники?
Аделина не могла понять, что у Симона на уме.
— И как давно ты это понял? Мальчики никому не угрожают, они так молоды. — Аделина пыталась заставить себя говорить медленно, но никак не могла успокоиться. — Ты наследник Кардока, все это знают. Ты мой муж, и поэтому ты получишь землю…
Симон положил руку ей на плечо.
— Перестань, прекрати болтать и послушай. Я женился на тебе не из-за земли. Видит Бог, у меня было довольно земли в Тэлброке. Я потерял ее из-за своих преступлений. Неужели ты думаешь, что Лонгчемп позволит мне унаследовать земли твоего отца? Нет. Пусть уж твои братья получат долину, когда придет время. Если мне удастся вернуть свое честное имя и земли, то с меня хватит и Тэлброка.
— Поклянись!
— Прекрати дергаться, и я поклянусь. — Он отпустил ее и откинулся на подушку. — Как и твоя судьба, — сказал он, — моя жизнь переплелась с этим дьяволом Лонгчемпом. Как и ты, я не лгу. — Он снова дотронулся до ее косы и осторожно погладил. — Клянусь красотой моей жены!
В его взгляде не было ни насмешки, ни намека на легкий флирт. Только желание.
Ее глаза жгло, она была готова разрыдаться. — Я очень плохо все начала.
— Что именно?
— Свою семейную жизнь. Из меня получилась плохая жена. — Он отнял руку от ее косы и коснулся нежной щеки. — Если мне суждено выжить…
— Тс-с… Если я перехитрю Лонгчемпа и доживу до весны, ты станешь моей женой по-настоящему?
Аделина сморгнула набежавшие слезы.
— Ты мой муж, единственный и настоящий. Сейчас и на всю жизнь.
— Надеюсь, — сказал он, — с весны и до конца дней. Аделина с трудом перевела дух и чуть слышно сказала:
— Я здесь, и я твоя.
Он поднес ее руку к губам, потом опустил на покрывало.
— Весной, — сказал он, — Лонгчемп может послать сюда кого-то посерьезнее лучника с лицом, похожим на морду хорька. Если случится беда, нам, возможно, придется убегать отсюда очень быстро. Если ты будешь носить ребенка, опасность увеличится стократ. — Симон закрыл глаза. — Если Лонгчемп узнает, что ты носишь под сердцем наследника Тэлброка, он уничтожит вас обоих.
— Симон…
— Знай я, что Лонгчемп потребовал от тебя служить ему, я бы никогда на тебе не женился. Он теперь и твой враг, Аделина, потому что ты вышла за меня замуж.
— Он так сильно тебя ненавидит?
— Он ненавидит меня и боится. Мой брат рискует не меньше меня.
— Почему он тебя боится?
— Я… я убил священника. Этого довольно.
Но в тоне Симона было нечто такое, что указывало на иной источник ненависти Лонгчемпа. Аделина понимала, что на прямой вопрос Симон отвечать не станет.
— Ты ничего не можешь сделать, чтобы с ним помириться? — осторожно поинтересовалась она.
— Я бы предпочел отдать душу дьяволу.
Снова задул ветер, в отверстие в крыше взметнулись столбом искры. Аделина закрыла глаза и молча помолилась о том, чтобы князь тьмы не внял словам ее мужа.
Глава 16
Северный ветер затих как раз в ночь перед Рождеством. Опавшие листья подернулись серебристой корочкой льда. Симон и Аделина верхом спускались с крепостного холма, догоняя дровосеков, тянувших из леса ствол могучего дуба для долгого святочного костра.
Кардок руководил их действиями — вытащить из леса такое большое бревно непростая задача. Там же, у озера на опушке, резвились и младшие братья Аделины. Они прыгали и визжали, клубы белого пара вились над ними, они лишь притворились испуганными, когда отец, строго прикрикнув на детей, велел им держаться подальше от тяжелого ствола. Святочное бревно поджигали в первый день Святок, и жара его должно было хватить на все двенадцать дней праздника — до самого Крещения. С незапамятных времен во всех уэльских поместьях жгли на праздник святочные бревна, жар от него считался священным.
Дети нашли себе иное занятие — принялись собирать камни, чтобы швырять их на тонкий лед, радостно вскрикивая всякий раз, когда серебристая корка с печальным звоном разламывалась и камешки с негромким всплеском уходили на дно.
— Вы разбудите дракона, — взревел Кардок, — и когда огромный червь приползет к вам в кровать, чтобы забрать к себе в озеро, не зовите меня на помощь!
— Ты их напугаешь, — заметила Аделина.
— На это я и рассчитываю, — пробурчал отец.
Аделина, осторожно ступая по подернутой ледком слякоти, обошла полено. Ее сводные братья выковыривали камни из замерзшей земли на берегу.
— Ты не моя сестра, — сказал один из братьев на безупречном английском.
— Ты так считаешь?
— Моя мама сказала, что, если придут плохие люди, важно не быть твоим братом, вот что она говорила.
Аделина потрепала младшего по волосам:
— А ты, Гован? Ты считаешь меня своей сестрой? Младший ребенок пожал плечами:
— Пенрик прав, Пенрик всегда прав. Аделина улыбнулась:
— Да уж, верно, если я не прихожусь тебе сестрой, могу я быть тебе подругой?
Пенрик нахмурился, задумавшись.
— Пожалуй. — Он заглянул Аделине через плечо. — Только не говори тому большому дяде и людям в башне.
— Договорились. — Аделина проследила за взглядом ребенка и увидела, что Тэлброк снимает плащ, чтобы помочь людям Кардока. Она видела, как напряглись мышцы на его широких плечах, когда он приподнял свежесрубленный конец полена над зарослями ивы. Через минуту и сам Кардок присоединился к команде дюжих мужчин, тащивших бревно через подмерзшее поле.
Гован вытащил большой палец изо рта и ткнул им в сторону Тэлброка.
— Ты, наверное, храбрая, раз живешь с этим большим дядькой. Петронилла так говорит.
Аделина распрямилась и огляделась:
— Кстати, а где она?
Пенрик пожал плечами и опустил на землю палку, которой выковыривал камни.
— Хауэлл увез ее на своем коне. — Он поднял маленький камешек и посмотрел на озеро.
— Вот от этого будет громкий всплеск, — сказала Аделина. — Тогда дракон точно проснется.
— Дракон не посмеет вылезти, пока рядом тот большой дядька. — Гован засмеялся и пальцем ткнул в сторону Тэлброка. — Дракон не станет выходить, пока он тут.
— Вот он, уже поднимается, — страшным голосом сказала Аделина.
Ребята сорвались с места и пустились бегом за Тэлброком.
Отличной выделки льняная скатерть накрывала стол в доме Кардока. Стол ломился от яств — еды хватило бы накормить всех живущих в долине. В широкой старинной чаше чистого серебра пенился мед, за медом настал черед бренди. Кардок восседал на большом стуле, похожем на трон. Майда с сыновьями сидели рядом с хозяином дома.
Петронилла, неподражаемая в своей тунике нормандского покроя и нижнем платье, отбеленном усилиями Майды, сновала между Аделиной и шумной толпой молодых людей у дальнего конца стола. Среди этой группы Аделина заметила несколько лиц, запомнившихся ей по встрече в пастушьей хижине, но Граффод, их начальник, еще не приходил. Десять солдат гарнизона сидели чуть поодаль от воинов-пастухов, поближе к отцу Катберту. Пока что за столом Кардока царил мир.
Аделина подвинулась к мужу, освобождая место для подруги.
— Ты видишь, — шепнула ей Петронилла, — как Хауэллу идет стрижка?
Аделина взглянула на молодого валлийца. Теперь, когда его похожие на солому желтые волосы укоротили, мощная челюсть еще больше выдвинулась вперед. Клочковатая рыжая борода так и осталась не тронутой ни ножницами, ни бритвой.
— Он действительно прекрасно выглядит, — сказала Аделина. — Кстати, где вы были, когда сюда тащили полено? Мне, да и не только, так не хватало вашего общества.
— Настала очередь Хауэлла сторожить пастушью хижину. Он и меня с собой прихватил.
Аделина удивленно подняла брови. Та Петронилла, что совсем недавно ступила на борт в Кале, ни за что не стала бы сидеть у дымного костра с каким-то простым юнцом, как бы прекрасно он ни был подстрижен. Еще удивительнее было то, что стригла его сама Петронилла, сидя на жестком полене и дыша едким дымом.
— Кого это вы охраняли? — вслух поинтересовалась Аделина. — Овец? Петронилла неопределенно взмахнула рукой:
— Волки придут, когда выпадет снег. — Она продолжала вести себя так, как пристало молодой нормандской леди в большом и богатом доме — томно и чуть жеманно. Однако царапины на руках и два сломанных ногтя как-то не вязались с обликом праздной дамы.
— Тебя не пугают мужчины, живущие там? Петронилла пожала плечами:
— Они ушли, оставили нас одних на несколько часов. Хауэлл, должно быть, попросил их об этом, он их хорошо знает. — Горничная Аделины помахала обветренной рукой уродливо подстриженному ухажеру. Хауэлл покраснел как рак.
— Похоже, он от тебя без ума, — заметила Аделина.
— Это верно, он хочет жениться до наступления Поста, но я не знаю, успею ли наткать все, что мне велели, к тому времени. Возможно, придется подождать до середины лета.
— Какая свадьба? Что наткать? Петронилла, ты говорила, что хочешь вернуться в Нормандию на следующий год, в дом своей кузины!
— Там мне будет не многим лучше, чем у леди Мод. — Петронилла взмахнула руками. Сделай она этот жест на глазах у леди Мод, ей бы пришлось выслушать порцию нравоучений. — С чего бы мне отсюда уезжать? Никто тут не будет на меня косо смотреть, если я задержусь утром в постели подольше, никто не станет запрещать мне кататься с Хауэллом верхом. И никто не станет мне указывать на то, что приданое мое мало, а надежда выйти за кого-то моложе, чем мой отец, и того меньше. — Петронилла обвела взглядом украшавшие стены зеленые ветки. — И, стоит их только немного подучить, как здешние ткачихи начнут делать чудные гобелены, даже лучше, чем у леди Мод.
Петронилла говорила возбужденно, чуть не визжа от восторга. Кардок в недоумении взглянул на нее и нахмурился. Майда улыбнулась, она была снисходительна к молодой женщине, недавно обретшей свое счастье. Отец Катберт тяжело вздохнул.
Аделина еще раз отыскала взглядом коряво обстриженную голову Хауэлла. Парню не оставили надежды на спасение. Помешать свадебным планам Петрониллы он не мог — сраженный стрелой Эроса, Хауэлл превратился в покорное орудие в руках оборотистой фрейлины.
Тэлброк накрыл руку Аделины своей рукой.
— Мы отдадим ей золото, которое я приготовил, чтобы отправить ее на родину. Скажешь, что это часть ее приданого, — шепнул жене Тэлброк. — Только не сообщай ей об этом сейчас, а то она от радости дом разнесет.
К полуночи домочадцы Кардока стали укладываться спать возле очага. Солдаты вернулись в гарнизон, пастухи тихо ушли еще час назад, тогда же, когда и Катберт — он жил в хижине, построенной специально для него возле часовни.
— Бедняга, — заметила Майда, провожая взглядом старого священника. — Епископ пообещал ему на Рождество мощи святого Гована, но монахи так и не объявились. Теперь придется ему ждать до весны. — Майда понизила голос до шепота: — Катберт страдает от ломоты в костях, он надеялся, что святые мощи помогут ему пережить холодную зиму.
Кардок презрительно фыркнул.
— Только дурак, страдая от боли в костях, станет надеяться на чужие старые кости.
Тэлброк встал.
— Мой отец привез из Святой земли щепку от Креста Господня. Я могу отдать ее священнику на время, чтобы не болел зимой.
У Майды от удивления глаза стали как блюдца.
— И у вас она здесь, при себе?
— Покидая Тэлброк, я взял с собой немногое, только то, что мог увезти, но Гарольд оказался мудрее и навьючил мула. Он вывез из Тэлброка все, что помещалось в седельные сумки и при этом могло принести пользу. — Увидев, что Кардок заинтересован, Симон добавил с улыбкой: — Кое-что из того, что привез мул, может стать подарком в семье моей жены.
Симон вошел в смежную с залом спальню — ту самую, где по приезде спала Аделина, а теперь в течение двенадцати святочных дней предстояло ночевать молодоженам, и вышел оттуда с сарацинской саблей в руках. В свете костра драгоценные камни, украшавшие ножны, мерцали будто живые.
— Я не могу взять трофей твоего отца, — сказал Кардок.
— Почему нет? Он добыл его в честном бою, как и все, что было им добыто. Я отдаю его тебе с чистым сердцем.
Кардок усмехнулся, нацепив маску безразличия. Он вытащил клинок из ножен и поднес его к свету.
— Как язычники им орудуют?
— Не знаю, сколько себя помню, он всегда висел на стене в Тэлброке.
Кардок принялся рассекать саблей языки пламени.
— Я научусь им пользоваться, — сказал он.
— Охотно верю. — Тэлброк подал тестю ножны.
— Спасибо.
Тэлброк слегка поклонился, с уважением принимая благодарность.
— Спасибо тебе за дочь.
— Ее ум острее, чем этот клинок. Ты заметил?
— О да, — сказал Тэлброк и улыбнулся жене, — уж это я давно понял. — Он протянул руку Аделине: — Ты не сходишь со мной в форт и обратно за реликвией для Катберта?
Путь их освещал яркий рождественский месяц. Подъем был труден, склон обледенел, и Аделина дважды чуть не упала — кожаная подошва мягких сапог из овчины была слишком скользкой. Дважды Тэлброк ловил ее, хохочущую, пьяную от вина и свежего морозца, и требовал заплатить поцелуем за спасение. К форту они подошли несколько растрепанные и суровое приветствие стража у ворот восприняли с некоторой досадой.
— Кардок обещает назавтра большой пир, — сказал часовому Тэлброк, — так что тебе и остальным, кто остался в крепости, повезло больше, чем твоим товарищам, что сейчас пируют в доме. По крайней мере так утверждает Кардок. Я возвращаюсь к нему, а сюда приду к полудню. Страж кивнул:
— В форте странник, он пришел в долину на закате и решил сразу подняться в замок. Говорит, что слишком устал, чтобы идти к Кардоку. Гарольд проводил его в казарму. Оружейник сказал, что странник принес что-то для отца Катберта.
Аделина грелась, приплясывая у дверей казармы, пока Тэлброк вел разговор с пилигримом. Вначале она старательно избегана смотреть на сторожевую вышку, но все же не выдержала и подняла глаза. И сразу встретилась взглядом с лучником Люком. Похоже, он давно наблюдал за ней.
Кардок руководил их действиями — вытащить из леса такое большое бревно непростая задача. Там же, у озера на опушке, резвились и младшие братья Аделины. Они прыгали и визжали, клубы белого пара вились над ними, они лишь притворились испуганными, когда отец, строго прикрикнув на детей, велел им держаться подальше от тяжелого ствола. Святочное бревно поджигали в первый день Святок, и жара его должно было хватить на все двенадцать дней праздника — до самого Крещения. С незапамятных времен во всех уэльских поместьях жгли на праздник святочные бревна, жар от него считался священным.
Дети нашли себе иное занятие — принялись собирать камни, чтобы швырять их на тонкий лед, радостно вскрикивая всякий раз, когда серебристая корка с печальным звоном разламывалась и камешки с негромким всплеском уходили на дно.
— Вы разбудите дракона, — взревел Кардок, — и когда огромный червь приползет к вам в кровать, чтобы забрать к себе в озеро, не зовите меня на помощь!
— Ты их напугаешь, — заметила Аделина.
— На это я и рассчитываю, — пробурчал отец.
Аделина, осторожно ступая по подернутой ледком слякоти, обошла полено. Ее сводные братья выковыривали камни из замерзшей земли на берегу.
— Ты не моя сестра, — сказал один из братьев на безупречном английском.
— Ты так считаешь?
— Моя мама сказала, что, если придут плохие люди, важно не быть твоим братом, вот что она говорила.
Аделина потрепала младшего по волосам:
— А ты, Гован? Ты считаешь меня своей сестрой? Младший ребенок пожал плечами:
— Пенрик прав, Пенрик всегда прав. Аделина улыбнулась:
— Да уж, верно, если я не прихожусь тебе сестрой, могу я быть тебе подругой?
Пенрик нахмурился, задумавшись.
— Пожалуй. — Он заглянул Аделине через плечо. — Только не говори тому большому дяде и людям в башне.
— Договорились. — Аделина проследила за взглядом ребенка и увидела, что Тэлброк снимает плащ, чтобы помочь людям Кардока. Она видела, как напряглись мышцы на его широких плечах, когда он приподнял свежесрубленный конец полена над зарослями ивы. Через минуту и сам Кардок присоединился к команде дюжих мужчин, тащивших бревно через подмерзшее поле.
Гован вытащил большой палец изо рта и ткнул им в сторону Тэлброка.
— Ты, наверное, храбрая, раз живешь с этим большим дядькой. Петронилла так говорит.
Аделина распрямилась и огляделась:
— Кстати, а где она?
Пенрик пожал плечами и опустил на землю палку, которой выковыривал камни.
— Хауэлл увез ее на своем коне. — Он поднял маленький камешек и посмотрел на озеро.
— Вот от этого будет громкий всплеск, — сказала Аделина. — Тогда дракон точно проснется.
— Дракон не посмеет вылезти, пока рядом тот большой дядька. — Гован засмеялся и пальцем ткнул в сторону Тэлброка. — Дракон не станет выходить, пока он тут.
— Вот он, уже поднимается, — страшным голосом сказала Аделина.
Ребята сорвались с места и пустились бегом за Тэлброком.
Отличной выделки льняная скатерть накрывала стол в доме Кардока. Стол ломился от яств — еды хватило бы накормить всех живущих в долине. В широкой старинной чаше чистого серебра пенился мед, за медом настал черед бренди. Кардок восседал на большом стуле, похожем на трон. Майда с сыновьями сидели рядом с хозяином дома.
Петронилла, неподражаемая в своей тунике нормандского покроя и нижнем платье, отбеленном усилиями Майды, сновала между Аделиной и шумной толпой молодых людей у дальнего конца стола. Среди этой группы Аделина заметила несколько лиц, запомнившихся ей по встрече в пастушьей хижине, но Граффод, их начальник, еще не приходил. Десять солдат гарнизона сидели чуть поодаль от воинов-пастухов, поближе к отцу Катберту. Пока что за столом Кардока царил мир.
Аделина подвинулась к мужу, освобождая место для подруги.
— Ты видишь, — шепнула ей Петронилла, — как Хауэллу идет стрижка?
Аделина взглянула на молодого валлийца. Теперь, когда его похожие на солому желтые волосы укоротили, мощная челюсть еще больше выдвинулась вперед. Клочковатая рыжая борода так и осталась не тронутой ни ножницами, ни бритвой.
— Он действительно прекрасно выглядит, — сказала Аделина. — Кстати, где вы были, когда сюда тащили полено? Мне, да и не только, так не хватало вашего общества.
— Настала очередь Хауэлла сторожить пастушью хижину. Он и меня с собой прихватил.
Аделина удивленно подняла брови. Та Петронилла, что совсем недавно ступила на борт в Кале, ни за что не стала бы сидеть у дымного костра с каким-то простым юнцом, как бы прекрасно он ни был подстрижен. Еще удивительнее было то, что стригла его сама Петронилла, сидя на жестком полене и дыша едким дымом.
— Кого это вы охраняли? — вслух поинтересовалась Аделина. — Овец? Петронилла неопределенно взмахнула рукой:
— Волки придут, когда выпадет снег. — Она продолжала вести себя так, как пристало молодой нормандской леди в большом и богатом доме — томно и чуть жеманно. Однако царапины на руках и два сломанных ногтя как-то не вязались с обликом праздной дамы.
— Тебя не пугают мужчины, живущие там? Петронилла пожала плечами:
— Они ушли, оставили нас одних на несколько часов. Хауэлл, должно быть, попросил их об этом, он их хорошо знает. — Горничная Аделины помахала обветренной рукой уродливо подстриженному ухажеру. Хауэлл покраснел как рак.
— Похоже, он от тебя без ума, — заметила Аделина.
— Это верно, он хочет жениться до наступления Поста, но я не знаю, успею ли наткать все, что мне велели, к тому времени. Возможно, придется подождать до середины лета.
— Какая свадьба? Что наткать? Петронилла, ты говорила, что хочешь вернуться в Нормандию на следующий год, в дом своей кузины!
— Там мне будет не многим лучше, чем у леди Мод. — Петронилла взмахнула руками. Сделай она этот жест на глазах у леди Мод, ей бы пришлось выслушать порцию нравоучений. — С чего бы мне отсюда уезжать? Никто тут не будет на меня косо смотреть, если я задержусь утром в постели подольше, никто не станет запрещать мне кататься с Хауэллом верхом. И никто не станет мне указывать на то, что приданое мое мало, а надежда выйти за кого-то моложе, чем мой отец, и того меньше. — Петронилла обвела взглядом украшавшие стены зеленые ветки. — И, стоит их только немного подучить, как здешние ткачихи начнут делать чудные гобелены, даже лучше, чем у леди Мод.
Петронилла говорила возбужденно, чуть не визжа от восторга. Кардок в недоумении взглянул на нее и нахмурился. Майда улыбнулась, она была снисходительна к молодой женщине, недавно обретшей свое счастье. Отец Катберт тяжело вздохнул.
Аделина еще раз отыскала взглядом коряво обстриженную голову Хауэлла. Парню не оставили надежды на спасение. Помешать свадебным планам Петрониллы он не мог — сраженный стрелой Эроса, Хауэлл превратился в покорное орудие в руках оборотистой фрейлины.
Тэлброк накрыл руку Аделины своей рукой.
— Мы отдадим ей золото, которое я приготовил, чтобы отправить ее на родину. Скажешь, что это часть ее приданого, — шепнул жене Тэлброк. — Только не сообщай ей об этом сейчас, а то она от радости дом разнесет.
К полуночи домочадцы Кардока стали укладываться спать возле очага. Солдаты вернулись в гарнизон, пастухи тихо ушли еще час назад, тогда же, когда и Катберт — он жил в хижине, построенной специально для него возле часовни.
— Бедняга, — заметила Майда, провожая взглядом старого священника. — Епископ пообещал ему на Рождество мощи святого Гована, но монахи так и не объявились. Теперь придется ему ждать до весны. — Майда понизила голос до шепота: — Катберт страдает от ломоты в костях, он надеялся, что святые мощи помогут ему пережить холодную зиму.
Кардок презрительно фыркнул.
— Только дурак, страдая от боли в костях, станет надеяться на чужие старые кости.
Тэлброк встал.
— Мой отец привез из Святой земли щепку от Креста Господня. Я могу отдать ее священнику на время, чтобы не болел зимой.
У Майды от удивления глаза стали как блюдца.
— И у вас она здесь, при себе?
— Покидая Тэлброк, я взял с собой немногое, только то, что мог увезти, но Гарольд оказался мудрее и навьючил мула. Он вывез из Тэлброка все, что помещалось в седельные сумки и при этом могло принести пользу. — Увидев, что Кардок заинтересован, Симон добавил с улыбкой: — Кое-что из того, что привез мул, может стать подарком в семье моей жены.
Симон вошел в смежную с залом спальню — ту самую, где по приезде спала Аделина, а теперь в течение двенадцати святочных дней предстояло ночевать молодоженам, и вышел оттуда с сарацинской саблей в руках. В свете костра драгоценные камни, украшавшие ножны, мерцали будто живые.
— Я не могу взять трофей твоего отца, — сказал Кардок.
— Почему нет? Он добыл его в честном бою, как и все, что было им добыто. Я отдаю его тебе с чистым сердцем.
Кардок усмехнулся, нацепив маску безразличия. Он вытащил клинок из ножен и поднес его к свету.
— Как язычники им орудуют?
— Не знаю, сколько себя помню, он всегда висел на стене в Тэлброке.
Кардок принялся рассекать саблей языки пламени.
— Я научусь им пользоваться, — сказал он.
— Охотно верю. — Тэлброк подал тестю ножны.
— Спасибо.
Тэлброк слегка поклонился, с уважением принимая благодарность.
— Спасибо тебе за дочь.
— Ее ум острее, чем этот клинок. Ты заметил?
— О да, — сказал Тэлброк и улыбнулся жене, — уж это я давно понял. — Он протянул руку Аделине: — Ты не сходишь со мной в форт и обратно за реликвией для Катберта?
Путь их освещал яркий рождественский месяц. Подъем был труден, склон обледенел, и Аделина дважды чуть не упала — кожаная подошва мягких сапог из овчины была слишком скользкой. Дважды Тэлброк ловил ее, хохочущую, пьяную от вина и свежего морозца, и требовал заплатить поцелуем за спасение. К форту они подошли несколько растрепанные и суровое приветствие стража у ворот восприняли с некоторой досадой.
— Кардок обещает назавтра большой пир, — сказал часовому Тэлброк, — так что тебе и остальным, кто остался в крепости, повезло больше, чем твоим товарищам, что сейчас пируют в доме. По крайней мере так утверждает Кардок. Я возвращаюсь к нему, а сюда приду к полудню. Страж кивнул:
— В форте странник, он пришел в долину на закате и решил сразу подняться в замок. Говорит, что слишком устал, чтобы идти к Кардоку. Гарольд проводил его в казарму. Оружейник сказал, что странник принес что-то для отца Катберта.
Аделина грелась, приплясывая у дверей казармы, пока Тэлброк вел разговор с пилигримом. Вначале она старательно избегана смотреть на сторожевую вышку, но все же не выдержала и подняла глаза. И сразу встретилась взглядом с лучником Люком. Похоже, он давно наблюдал за ней.