Кук Линда. Серебряный ветер

   — Зачем ты построил ее такой высокой, если можешь видеть ущелье и с крепостных стен?
   Симон пожал плечами и помог Аделине взойти на площадку для часового.
   — Зачем твои предки так высоко ее построили, если они были уверены в том, что должны наблюдать только за ущельем?
   Ответом Кардока был лишь мрачный взгляд исподлобья.
   Перед ними расстилалась долина. Лужайки на вершинах холмов все еще покрывала зеленая трава, выше их были лишь черные скалы, упиравшиеся в небо, — твердые и неприступные, как старинные замки. Весь дом со всеми пристройками, казалось, расположился настолько близко, что Аделина смогла разглядеть недавно заделанные свежим тесом пробоины в частоколе и каждую плитку черного сланца на крыше. За домом, на южных склонах холма отчетливо виднелись пастушьи хижины и навесы для скота.
   — Как много хижин на холмах, — заметила Аделина.
   Симон подошел к Кардоку:
   — Сколько у тебя народу там живет? Кардок пожал плечами:
   — Я не считал. Во времена старого Генриха здесь было неспокойно. Кто-то отправил детей на запад, подальше от войны. Немногие вернулись назад после заключения мира. Я отдал их дома другим, пришедшим сюда на поселение.
   — У тебя на хуторе на холме, что сразу за домом, живут несколько старых воинов, как я думаю.
   Кардок угрюмо прищурился, делая вид, что смотреть ему мешает яркое солнце.
   — О каком хуторе ты говоришь?
   — Вон о том, видишь, самый большой. Над крышей еще дым вьется. Несколько дней назад я проезжал мимо и видел их.
   — Я не отказываю в приюте тем, кто сражался против нормандцев. — Кардок в упор смотрел на Тэлброка, засунув руки за широкий пояс, на котором висел меч. — Это воины, сражавшиеся против Генриха Плантагенета. Теперь они стали пастухами и дровосеками. Не слишком хорошими, но они зарабатывают себе на хлеб и ведут суровую жизнь в горах, подальше от женщин, что прислуживают у меня в доме. Я не стану их прогонять: ни ради тебя, ни ради Уильяма Маршалла. Они будут жить мирно так долго, как я этого захочу. Наблюдай за ними, но ты не увидишь их дерущимися ни с кем, кроме своих же дружков, когда повздорят при игре в кости.
   Тэлброк кивнул:
   — Я видел твой договор с Маршаллом — там ничего не сказано о числе воинов в твоем доме. Если ты можешь их контролировать, то считай, я их не видел.
   Кардок что-то пробурчал и прошел к другому краю площадки, чтобы посмотреть на ущелье и на земли за долиной.
   — Хороший лучник, он натягивает тетиву как валлиец.
   — Это Люк, один из тех, кого я привез из Херефорда. Аделина взглянула туда, куда смотрели ее муж и отец. Лучник Люк пристроил небольшой бочонок в развилке дуба, росшего на опушке леса, обступившего поляну. Он стоял далеко от своей мишени по колено в густом папоротнике и пускал стрелу за стрелой в бочонок.
   — Надеюсь, он сначала его опустошил, — сказал Кардок. — Такой вот бочонок я получил в подарок от Маршалла, когда мы заключили договор. Там было бренди.
   — Какие яркие стрелы! Красные, как кровь, — заметила Майда.
   — Он сам их делает, — сказал Симон, — и красит в красный цвет, чтобы отличить от других. Он хороший солдат и отменный стрелок. Люк может с одного выстрела сбить воробья, летящего над лужайкой.
   Они отошли от ограждения к лестнице. Аделина оглянулась и увидела, что лучник достал из колчана стрелу подлиннее и послал ее высоко-высоко, над верхушкой дуба. Она упала в глубине леса, далеко от мишени. Приятно было сознавать, что шпионы Лонгчемпа способны промахиваться.
   Ладонь Симона легла ей на плечо.
   — Я не хотел тебя напугать, — сказал он.
   Аделина покачала головой. На мгновение ей показалось, что она высказала свои соображения вслух, что Симон услышал ее мысли. Она оперлась рукой о перила для большей уверенности. Симон кивнул в сторону лучника, метавшего свои красные стрелы в бочонок из-под бренди.
   — Запомни этого человека, — сказал он. — Я уверен, что Люк один из шпионов Лонгчемпа. Если я прав, он представляет опасность для меня и, значит, для тебя тоже.
   По тону Симона невозможно было догадаться, видел ли он, как она разговаривала с Люком, или нет.
   — Он был весьма любезен, — сказала Аделина. Симон нахмурился.
   — Он как-то помог мне, подтянул упряжь, — добавила она. Аделина снова оглянулась и увидела, что лучник, стоя у мишени, закрывает колчан. Он поднял голову и посмотрел в сторону леса, словно пытался разглядеть, куда упала его длинная стрела. Затем Люк развернулся и зашагал по узкой тропинке, круто поднимавшейся в гору, к единственной дороге, ведущей из долины.
   — Он что-то небрежно относится к своим стрелам, — сказал Симон. — Длинную стрелу он не стал подбирать.
   Аделина еще раз взглянула на поляну, на лес и на фигуру лучника. Теперь она знала, как он доставляет свои сообщения Лонгчемпу. Красная стрела в стволе зимнего дуба будет хорошо заметна, и Люк был достаточно умел, чтобы послать ее в нужное место, даже если для постороннего глаза это будет выглядеть как промах.
   В лесу было тихо — никакого движения. Позже еще один шпион Лонгчемпа проберется туда крадучись, незаметно в поисках послания. Что за письмо улетело в лес на этот раз? Весть о том, что она стала женой Тэлброка? Сколько же людей Лонгчемпа затаилось в том лесу?
   Симон ждал Аделину на верхней площадке лестницы. Он протянул ей руку, помогая спуститься.
   — Если лучник подойдет к тебе, обязательно скажи мне об этом, — сказал он.
   Аделина кивнула и поблагодарила своего святого за то, что Симон не потребовал с нее обещания. Некоторые формы предательства терзают душу сильнее других: она была шпионкой Лонгчемпа и в то же время надеялась, что ей не придется лгать своему мужу.
   Аделина оперлась на руку супруга, в душе молясь о том, что у лучника никогда не появится повода послать красную стрелу со смертным приговором Симону Тэлброку. Затем она мысленно обратилась к иной неприятной теме, вспомнив то, что говорил Тэлброк относительно договора.

Глава 13

   И вновь Аделина убедилась в том, что за Тэлброком непросто шпионить.
   — Нет, я не позволю тебе ехать со мной, — настойчиво повторил Симон, — иди посиди с отцом. Я скоро вернусь.
   — Я уже виделась с отцом утром. Я поеду с тобой.
   — Нет, — решительно заявил Симон, — ты останешься здесь. — Они были у самых ворот частокола, огораживавшего жилище Кардока. — Навести Майду, выясни, где твоя глупая служанка провела ночь.
   — Оскорбляя Петрониллу, ты ничего от меня не добьешься.
   — У меня нет времени с тобой спорить. Пока мы тут препираемся, я бы уже съездил по делам и вернулся.
   — Вот и я об этом. Поезжай, я от тебя не отстану.
   — Мадам, я собираюсь навестить лагерь ветеранов, вы не можете меня сопровождать.
   — Зачем тебе туда ехать? Они теперь пастухи. Они сражались на стороне повстанцев, это верно, но теперь пасут овец. Или ты не веришь моему отцу?
   — Я верю в то, что он не лжет…
   — Тогда доверься ему и оставь пастухов в покое.
   — …и никогда не говорит всей правды.
   — Тогда спроси его о том, что хочешь узнать. Или возьми меня с собой в хижину. Они увидят, что с тобой дочь Кардока, и не станут нападать.
   — Они и так знают, кто я такой. Они на меня не нападут. Не сейчас, когда весь гарнизон на месте, а часовой наблюдает за нами с вышки. Я еду туда расспросить их кое о чем и не собираюсь никому угрожать.
   Аделина посмотрела через плечо, даже с такого расстояния она чувствовала на себе взгляд Люка. Если она позволит Симону уехать одному, лучник отправит еще одну кровавую стрелу в лес: и Лонгчемп вскоре узнает, что Симон Тэлброк общался с мятежниками Кардока. Наедине, где их никто не мог подслушать. Если даже она последует за мужем к мятежникам и после сообщит Люку о том, что ни одного слова измены сказано не было, он все равно может отправить Лонгчемпу донесение, после которого Симона ждет только смерть.
   — Как это будет выглядеть со стороны, ты подумал? — раздраженно воскликнула Аделина. — Симон Тэлброк, убивший священника в церкви, ненавистный канцлеру Симон Тэлброк, навещает банду разбойников! Ты сказал, что твой лучник Люк шпион; если так, то о твоем визите к мятежникам будет известно врагам. Зачем ты накликаешь беду?
   Симон посмотрел в небо и принялся что-то бормотать.
   Аделина расслышала пару слов. Он считал задом наперед по-латыни.
   — Мадам, — сказал он наконец, — вы не можете следовать за мной повсюду. Мы поженились, как вам было угодно. Мы живем вместе, как вам было угодно. Все, что я от вас прошу, — это оставить меня в покое, когда я объезжаю долину. Как мне угодно. В одиночестве.
   — Ты кричишь.
   — Да, мадам, вы правы.
   Аделина кивнула в сторону частокола.
   — Я дочь Кардока и имею право ездить по его долине куда захочу.
   Следующую фразу Тэлброк произнес по-латыни, на этот раз в ней не было чисел. Аделина дернула за поводья и направила свою кобылу по избитой дороге к хижине на холме. Муж ее поехал за ней, придерживая коня так, чтобы он шел вровень со смирной кобылой.
   — Ты знаешь этих людей? — спросил он.
   Он старался говорить спокойно, без раздражения. Аделина ответила как можно обстоятельнее, как должна отвечать на вопросы воспитанная леди:
   — Нет, я не знаю ни одного человека, которые пришли поселиться в долину моего отца после мятежа.
   — Тогда сделай мне одолжение и позволь поговорить с ними, не вмешиваясь.
   Тэлброк больше не возражал против ее присутствия. Она широко улыбнулась:
   — Разумеется.
   — Тогда уступи мне дорогу. Я должен ехать впереди ради твоей же безопасности. Аделина направила коня в сторону, в подмороженный папоротник, росший у дороги. Симон остановился рядом с ней.
   — Поскольку ты будешь присутствовать по собственной глупости, ты должна кое-что знать. Я поспрашиваю твоих солдат-пастухов о той дороге, которой они приходят в долину и уходят из нее. Мне не надо знать, кем они были до того, как появились здесь, и что они делали во время войны. — Симон наклонился вперед и положил ладонь на шею ее кобылы. — Если ты хочешь, чтобы я сейчас повернул назад и не ездил к вооруженным пастухам, то объясни, как твой отец исчезает из долины и появляется, минуя единственный переход. Я не стану упрекать его за то, что он скрывает маршрут, ему ни к чему знать, что ты мне об этом рассказала. Я использую полученное знание, чтобы подготовить защиту на случай вторжения, только и всего. Ты скажешь мне, что тебе известно?
   Аделина указала вдаль, туда, где заканчивались земли Кардока.
   — Склон не такой крутой в конце, где долина расширяется. Человек с нетяжелой поклажей может одолеть холм — подняться на утес и спуститься.
   Симон покачал головой:
   — Нет, я ищу путь, по которому вооруженные люди верхом могли бы попасть в долину. Там, над лугами, есть пещеры, но все они слишком малы, чтобы через них могла пройти лошадь.
   — Если там есть пещеры, то коней можно оставлять по обе стороны от них.
   В темных глазах блеснул интерес. Ее предложение показалось ему заслуживающим внимания.
   — Вот я тоже сразу об этом подумал, но, оказалось, ошибся. Когда твой отец последний раз исчезал из долины, из дома пропали и люди, и лошади. Я специально заходил на конюшни проверить, все ли на месте в его отсутствие. После возвращения Кардока я видел лошадей. Они были в мыле. Видно, что им тяжело досталось. Кардок и его люди оставались на своих лошадях, когда разбойничали где-то неподалеку.
   Рука его по-прежнему лежала на серой лошадиной шее. Аделина отвернулась.
   — Я не знаю, как он это делает.
   — Ты была ребенком, когда твой отец поднял восстание, он должен был подумать о пути к отступлению. Твои родители не говорили тебе до того, как началась война, что они будут делать, если Генрих Плантагенет захватит долину?
   — Нет, я ничего не слышала, и мне в голову не приходило, что отец может проиграть.
   Симон понимающе кивнул:
   — Я бы тоже, наверное, не сомневался в нем, когда он был немного моложе.
   Аделина вздохнула:
   — Армия старого короля все же захватила долину. О том, чтобы бежать, не было и речи. После заключения перемирия меня отправили в Нормандию в залог хорошего поведения Кардока. Поверь мне, если бы тогда был тайный путь из долины, мой отец отправил бы нас куда-нибудь до того, как это случилось.
   Симон убрал руку с ее лошади и выпрямился в седле.
   — Есть ли в доме кто-то, какая-нибудь женщина среди прях или ткачих, та, которая доверяла бы тебе настолько, чтобы рассказать, что происходило в долине с тех пор, как ты уехала?
   Признать такое нелегко, Аделина покачала головой, упорно глядя вниз.
   — Большинства из тех, кого я знала, уже нет. Кто-то погиб, кто-то ушел из долины на запад, чтобы жить подальше от границы. У моего отца появилось много новых людей — тех, что пришли в долину, спасаясь от нормандцев. Я даже не успела узнать их имена. А те, кого я знала, — Аделина судорожно вдохнула, — те, кого я знала, не доверяют мне. Если они что-то и знают, свои тайны не выдадут. Моя мать была нормандкой и растила меня так, чтобы я об этом не забывала. Я не могу понять речи собственного отца, если он говорит быстро. Но никто при мне не замедляет речи.
   Вот так. Она все сказала без утайки, и глаза ее остались сухими. Симон помолчал и тряхнул головой.
   — Печальное возвращение в родные стены, потом брак со мной. Что же хуже?
   Аделина видела, что Симон улыбается. Уголки губ чуть-чуть приподнялись. И при виде этой улыбки голова у нее сделалась совсем легкой, ей стало весело, безумно весело без видимой причины. Комок в горле почти исчез, и она с удивлением обнаружила, что и сама в ответ улыбается.
   — Возвращение домой стало испытанием, но брак с тобой еще может обернуться чем-то худшим.
   — Но пока этого не произошло?
   — Пока нет.
   Его карие глаза на солнце метали золотые искры, и улыбка его, его рот были само искушение.
   — Я твоя жена, — словно издалека услышала Аделина собственный голос, — но ты так еще ни разу и не поцеловал меня.
   Он улыбнулся еще шире:
   — А ты хотела бы? — Да.
   — Ты останешься ждать меня дома, если я соглашусь?
   — Конечно, нет.
   Он уронил поводья и медленно снял рукавицы. Легко и нежно, словно листок на ветру, он коснулся ладонью ее щеки. Тепло его ладони растеклось по лицу, затекло за затылок, стекло вниз по шее и остановилось на уровне груди.
   — Святые угодники, — прошептал он, — ты так красива…
   Руки его скользнули за ее голову, а губы легли на ее рот. Он еще подразнил Аделину секунду-другую, шепча ее имя, потом кровь горячей волной хлынула по всему ее телу, когда Симон перестал ее дразнить и стал целовать в угол рта.
   Аделину уже целовали раньше — Бретон, который как-то прижал ее к себе летом во время танцев, потом ее украдкой, нервничая, поцеловал молодой Неверс в коридоре перед дверью опочивальни леди Мод, но все это не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило с ней сейчас.
   Аделина повернулась, чтобы Симону было удобнее целовать ее, и сквозь стук сердца, громом отдававшийся в ушах, с удивлением услышала свой тихий стон.
   Он отстранился, положил руки ей на плечи и сказал:
   — Ты права, сейчас не время для чего-то большего.
   — Я… Я не против. — Аделина взяла и положила его ладони туда, куда он, казалось, не решался их положить, на невысокие холмики грудей.
   — Еще, — сказала она, — прошу тебя, еще. Кобыла ее вскинула голову и отшатнулась от смирно стоявшего коня Тэлброка. Симон поддержал жену в седле.
   — Осторожно, — сказал он.
   Мир, оказывается, не перестал существовать. Воздух был все так же холоден, цвета все такими же яркими. Аделина огляделась и поразилась, словно увидела зимнюю зелень лугов впервые.
   — У твоей лошади больше здравого смысла, чем у меня, — сказал Симон. — Лагерь совсем рядом. Прости меня.
   Аделина кивнула.
   Они ехали молча через луг. Аделина знала, что если она заговорит, то не узнает собственного голоса. Она не изменилась, но изменилось все вокруг.
   Все…
   Симон резко остановил коня и протянул руку, касаясь ее плеча.
   — Что, скажи на милость, это такое? — В стороне от дороги, среди зарослей рябины, с веток древнего сучковатого дерева свисали яркие лоскуты. — Это…
   — Нет, это не повешенный, — сказала Аделина. — Это место я помню, и это дерево тоже. На ветках дары святым угодникам.
   — Одежда?
   — Подношения — для удачи, за здоровье, чтобы ребенок благополучно родился. Моя мать перед моим рождением оставила здесь лучшую мантию. Она мне рассказала, когда я достаточно повзрослела, чтобы понять.
   — И она верила в это, хотя и нормандка?
   — Возможно, не знаю. Дерево очень старое, и у него отличная репутация.
   Симон уставился на увешанное шерстью и шелками дерево.
   — Не приближайся, — попросила Аделина, коснувшись его плеча. — К нему нельзя подходить, если тебе не о чем попросить своего святого и если у тебя при себе нет приличной веши, чтобы оставить в дар.
   Симон пожал плечами:
   — Слишком холодно, чтобы отдавать плащ, а желания мои могут оказаться трудновыполнимыми даже для твоего таинственного дерева.
   — Тогда уезжай отсюда, нехорошо находиться здесь без цели.
   Всего через несколько минут они уже были на дальнем краю луга. И яркость красок в лучах осеннего солнца, и звон птичьего щебета — все успело угаснуть к тому моменту, когда они приблизились к хижине. Набежали тучи и заслонили солнце. И в разом наступивших сумерках Аделине показалось, что мир — эта долина и все остальное — возвращается к прежнему состоянию. Становится таким, каким он был до…
   Симон обернулся в седле и приложил палец к губам.
   — Держись возле меня. Ничего страшного не произойдет, но стой так, чтобы я мог тебя видеть.
   Но улыбка на его губах говорила Аделине о другом, не имеющем никакого отношения к воинам-пастухам.
   Вначале Аделина подумала, что хижину охватил пожар и она сгорела дотла. Черный удушливый дым завис над лагерем, и в дыму потерялся довольно большой дом, построенный Кардоком для бывших повстанцев. Хижина прилепилась у самого подножия утеса, а загоны для овец протянулись в линию возле той же стены, образованной скалой, огораживавшей луг. Судя по сильному запаху и блеянию овец, пастухам удалось за летние месяцы собрать довольно большое стадо.
   Они не выглядели пастухами, даже мечи и кольчуги не сменили на пастушьи пастулы^[5] и палки. Самый могучий из них, богатырь с единственным ухом, встал при виде Тэлброка и Аделины.
   — Дочь Кардока и нормандский надсмотрщик. Теперь вы женаты, верно?
   Тэлброк остановился и велел то же самое сделать жене. Хорошо вооруженный пастух стоял спиной к костру. Казалось, пламя бушует вокруг него.
   Симон, похоже, не был так суеверен, как его жена, и не испытывал желания бежать прочь при виде дьявола, выползшего из геенны огненной.
   — Да, мы вчера поженились. Я Симон Тэлброк. Как тебя зовут?
   Великан огляделся, как будто искал взглядом капкан.
   — Граффод, — сообщил он наконец.
   — Ты и твои товарищи — пастухи?
   — Пастухи.
   Порывом ветра густой черный дым от костра понесло в сторону Симона и Аделины.
   — Вы жжете зеленые деревья. Трудная вас ждет зима, если не припасете лучшего топлива.
   — На зиму у нас есть сухие дрова.
   — Могу я провести свою жену в хижину?
   — Там спят мужчины, — Граффод неопределенно пожал плечами, — и женщины. Одна или две.
   Аделина через плечо Граффода смотрела на пастухов. Она насчитала девять человек у широких дверей хижины. Дым, казалось, никому не мешал. Мужчины возле огня играли в кости. Один из них смотрел на Тэлброка, остальные его не замечали.
   Хоть одежда их и была в заплатах, а мечи в зазубринах, клинки мечей грозно блестели в лучах заходящего солнца. Тэлброк кивнул в сторону загонов:
   — Овцы ваши собственные?
   — Стада принадлежат Кардоку. Мы смотрим за ними днем и ночью и получаем половину руна.
   — В гарнизоне для вас найдется работа получше и плата пощедрее.
   Мужчины, игравшие в кости, подняли головы. Граффод нахмурился:
   — С нас довольно этих войн. Это у Кардока договор с нормандцами. Нас его дела не касаются.
   Тэлброк достал из-под кольчуги небольшой мешочек и взвесил его на ладони:
   — Здесь золото для того, кто скажет мне, как вооруженный всадник может выбраться из долины, минуя дорогу в ущелье.
   Ответом ему была тишина. Аделина видела, как рука Тэлброка медленно ползет к рукояти меча. Граффод ткнул пальцем в небо.
   — Вот как. Он едет в нормандский гарнизон, вытаскивает меч и проклинает душу Генриха Плантагенета, да так, чтобы все слышали. Не пройдет и часа, как он окажется в раю. Попы по крайней мере так утверждают.
   — Ваш священник вам так объяснил? Одноухий пастух усмехнулся:
   — Он настоящий зануда, этот священник. Запрещает женщинам проявить к нам немного доброты. Если я скажу, что священник обещает на том свете помилование повстанцам, вы избавите нас от дотошного старика, как это было с другим попом?
   — Нет! — Аделина привстала в седле и схватила Симона за плечо. Конь его дернулся от неожиданности, и Аделина едва не потеряла равновесие. Золотые монеты Симона упали на землю, когда он повернулся, чтобы поддержать жену.
   — Молчи! — прорычал Симон. После того как он убедился в том, что жена достаточно крепко сидит в седле, он опять обратился к Граффоду: — Другие люди, и покрепче тебя, и похитрее, пытались спровоцировать меня таким путем. Я не стану обнажать меч, чтобы остановить чью-то речь о мертвом священнике. Пусть говорят! Я поклялся, что не буду этого делать, и сдержу обещание. Но тебе, Граффод Одноухий, я даю другую клятву: вы со своими солдатами можете жить здесь и разыгрывать из себя пастухов до тех пор, пока никому не угрожаете: ни моим солдатам, ни моей жене и ее родне, ни священнику с кислой рожей. В тот день, когда вы нарушите запрет, ты умрешь от моей руки. Любой из вас. Кардок не сможет защитить тебя.
   Мужчины встали в кольцо, мечи наготове. Граффод покачал головой:
   — Пусть себе живет попик. Здесь мы никому не причиним вреда, даже этому прыщу в сутане.
   Симон поверх плеча Граффода взглянул на хижину.
   — Значит, вы будете жить здесь в мире. Граффод прищурился.
   — Твое золото там, на земле.
   — Забирайте его, — сказал Симон, — и наймите толкового дровосека, чтобы он вам приличных дров нарубил.
   Пастухи, что стояли ближе к дверям, засмеялись. Скоро уже смеялись все, забыв про кости. Здоровенные кулаки одноухого разжались и отпустили ремень, на котором висел меч. Перед ними на холодной земле блестело рассыпанное Тэлброком золото.
   Симон коротко велел Аделине возвращаться на тропинку. Через несколько секунд она услышала, что он едет позади.
   Всю дорогу до форта они не обмолвились ни словом.

Глава 14

   Первый день его семейной жизни подходил к концу. Симон Тэлброк возвращался в крепость. Впереди ехала жена. Никто из них не проронил ни слова, у обоих было тяжело на душе после стычки с Граффодом в лагере бывших мятежников.
   Симон воспользовался этой паузой в разговоре еще и затем, чтобы поразмыслить над другими загадками, так и оставшимися неразрешенными в течение дня. Он так и не приблизился ни на шаг к ответу на вопрос, почему Кардок выдал дочь за нормандского изгнанника и почему его дочь сама настаивала на браке. Симон также не мог понять, отчего она желает следовать за ним повсюду, словно невеста, одержимая страстью.
   Самый вероятный ответ был очевиден: Кардок решил использовать собственную дочь, чтобы она наблюдала за жизнью гарнизона и он мог сделать вывод о намерениях Тэлброка относительно долины. Причина была достаточно веской, и, если дочь овдовеет, Кардок сможет заявить права на конфискованные у Тэлброка дома и богатства. Чем больше, тем лучше. Старый лис Кардок не упустит возможности поживиться, даже если ради достижения цели ему придется спуститься с гор, пересечь всю Англию, передраться со всеми обитателями благопристойного Кента и утащить добытое обратно, в свои дикие горы.
   Симон улыбнулся, представляя, как вздорный и вспыльчивый папаша его жены в Тэлброке, в Кенте, собачится с шакалами Лонгчемпа, которые, без сомнения, сейчас рыщут на бывших землях Симона, до нитки обирая тех, кто там остался. Разумеется, земли перейдут к Савару, младшему брату Симона, в том случае, если он переживет годы правления Лонгчемпа. Симон подумал, что должен написать Савару об Аделине и о том, что брат должен положить ей содержание на случай, если она станет вдовой и вынуждена будет бежать в Тэлброк.
   Будущее, особенно в том, что касалось судьбы земель Тэлброка, казалось туманным. Симон хотя и сказал Аделине, что было бы ошибкой зачать ребенка этой зимой, готов был изменить свое мнение. Рано или поздно у него должен появиться наследник — так не все ли равно, когда он будет зачат, этой ночью или позднее.
   Мысль о том, что уже нынешней ночью он будет спать с женой, горячила кровь. Сегодня не будет ни долгого пира, ни крепкого вина. Они останутся одни в замке, и никто их не побеспокоит.
   Увы, приятное ожидание омрачалось неопределенностью его дальнейшей судьбы. Если Аделина забеременеет, все серьезно осложнится. Симон чувствовал и видел, что у его жены достаточно мужества, чтобы защитить ребенка или спрятать его в случае необходимости на годы. Однако за молодой женой Симона уже наблюдал по крайней мере один шпион Лонгчемпа. И лучник Люк мог быть не единственным наемником канцлера в гарнизоне.