Страница:
— А он нетерпелив, — заметила Дениз.
— И не без оснований. Он мне сегодня сказал, что для работы с этой программой они спроектировали новый процессор с большим объемом памяти. Он, видимо, скоро будет готов. И тогда только я буду их задерживать.
— Так ты намерен работать вечером?
— Конечно. — Мартин посмотрел в лицо Дениз и впервые заметил, как она устала. Она почти не спала прошлой ночью и сегодня работала весь день.
— Я надеялся, что ты зайдешь ко мне поужинать и закончить то, что начали прошлой ночью.
Она специально придавала своим словам чувственное звучание, и Мартин легко на это поддавался. Сексуальное проявление чудесно сняло бы все раздражения и огорчения дня. Но он знал, что еще есть работа, а Дениз слишком много для него значит, чтобы просто воспользоваться ею, как он, будучи интерном, использовал сестер для снятия напряжения.
— Мне нужно немного нагнать, — ответил он наконец. — А ты могла бы пойти домой пораньше. Я позвоню и, возможно, подойду потом.
Но Дениз упорно не желала уходить, пока он не проработает описания всех ангиограмм и дневных томограмм, продиктованные сотрудниками Нейрорадиологии. Даже если его имя не стояло под описаниями, Филипс проверял все, что делалось в отделении.
Было уже без четверти семь, когда они отодвинули стулья и встали, чтобы размяться. Мартин повернулся к Дениз, но она спрятала лицо.
— Что такое?
— Не хочу, чтобы ты меня видел в таком ужасном состоянии.
Недоверчиво качая головой, он попытался поднять ей подбородок, но она оттолкнула его руку. Удивительно, как в течение нескольких секунд после выключения статоскопа она из поглощенного делом ученого превратилась в нежную женщину. На взгляд Мартина, она выглядела усталой, но от этого нисколько не менее привлекательной. Он попытался это ей втолковать, но она не поверила. Быстро его поцеловав, Дениз сказала, что идет домой, чтобы принять ванну, и надеется его позже увидеть. И скрылась, как улетела.
Мартин некоторое время приходил в себя. Дениз полностью лишала его разума. Он был влюблен и знал это. Он отыскал и набрал номер телефона Кристин, но ответа не было. Тогда он решил заняться проверкой переписки, пока будет ужинать в кафетерии.
Когда он покончил с диктовкой и перепиской, было девять пятнадцать. За это время он успел пропустить через идеально работавший компьютер еще двадцать пять старых снимков. При этом Рэнди Джекобс совершал регулярные рейсы в хранилище. Он относил обработанные, но заодно принес еще несколько сотен, и в кабинете Филипса царил еще больший беспорядок, чем раньше.
С аппарата на своем столе Филипс вновь набрал номер Кристин. Она ответила со второго гудка.
— Мне неловко об этом говорить, — начал он, — но при более внимательном изучении вашего снимка выяснилось, что есть небольшая область, которую нужно проверить получше. Я надеюсь, вы сможете зайти еще раз, скажем, завтра утром?
— Только не утром. Я не была на занятиях два дня подряд. Не хотелось бы больше пропускать.
Договорились на три тридцать. Мартин заверил ее, что ждать не придется. Ей следует сразу зайти к нему в кабинет.
Положив трубку, Филипс откинулся на спинку стула и стал вспоминать события дня. Разговоры с Маннергеймом и Дрейком вызывали раздражение, но они, по крайней мере, соответствовали личностям этих людей.
Другое дело — разговор с Голдблаттом. Филипс не ждал такой обиды от человека, которого он считал своим учителем. Мартин был совершенно уверен, что именно благодаря Голдблатту был четыре года назад назначен заместителем заведующего Нейрорадиологией. Одно с другим не вяжется. Если же поведение Голдблатта связано с его отрицательным отношением к компьютеру, то ожидающие их с Майклзом трудности больше, чем они предполагали. При этой мысли Мартин выпрямился на стуле и стал искать список пациенток с потенциально новым радиологическим симптомом. Подтверждение нового диагностического метода становится еще важнее. Он нашел список и внес в него Кристин Линдквист.
Даже с учетом неприязни Голдблатта к новому компьютеру, его поведение все равно непонятно. Оно наводит на мысль о сговоре с Маннергеймом и Дрейком, а если Голдблатт сошелся с Маннергеймом, значит, происходит что-то неординарное. Что-то очень странное.
Мартин схватил свой список: Марино, Лукас, Коллинз, Маккарти и Линдквист. Против Маккарти написано: «нейрохирургическая лаборатория». Если Маннергейм хитер, нужно и самому проявить хитрость. Филипс вышел из сумрачного кабинета в ярко освещенный коридор. У кабинетов флюороскопии он увидел то, что искал: тележки уборщиков.
Часто оставаясь на работе допоздна, Мартин много раз встречался с уборщиками. В нескольких случаях они убирали в его кабинете при нем и шутили, что он тайно здесь живет под столом. Эта интересная группа состояла из двух мужчин в возрасте между двадцатью и тридцатью, белого и чернокожего, и двух женщин постарше, пуэрториканки и ирландки. Филипс хотел поговорить с ирландкой. Она работала в Центре четырнадцать лет и номинально являлась у них старшей.
Филипс нашел их в одном из кабинетов флюороскопии; у них был перерыв. — Слушай, Дорогуша, — обратился к женщине Мартин. Это было ее прозвище — так она сама всех называла. — Ты можешь попасть в исследовательскую лабораторию Нейрохирургии?
— В этом госпитале я могу попасть куда угодно, кроме шкафов с наркотиками, — гордо ответила Дорогуша.
— Чудесно. У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — Дальше он сказал, что хочет на пятнадцать минут позаимствовать у нее ключ, чтобы взять на рентген образец из лаборатории нейрохирургии. А за это обещал ей бесплатно сделать томограмму.
Дорогуша смеялась целую минуту. — Мне не полагается этого делать, но для Вас... Только верните до того, как мы уйдем из Радиологии. Так что у Вас двадцать минут.
В Уотсоновские исследовательские лаборатории Филипс пошел через тоннель. Кабина лифта ждала на пустынной площадке, он сразу вошел и нажал нужный этаж. Посреди загруженного медицинского центра в многолюдном большом городе Мартин ощутил себя заброшенным и одиноким. Исследовательские лаборатории работали с восьми до пяти, и сейчас в здании было пусто. Слышно было только гудение ветра в шахте лифта.
Двери открылись, и он вступил в слабо освещенный вестибюль.
Миновав противопожарную дверь, он оказался в длинном коридоре, проходящем через все здание. Для экономии энергии почти все лампы были погашены.
Дорогуша дала ему не ключ, а всю связку с медным кольцом, и теперь ключи бренчали в пустынной тишине.
Дверь нейрохирургической лаборатории была третья справа, близко к концу коридора; приближаясь к ней, Мартин внутренне напрягся. Дверь металлическая, в центре ее панель матового стекла. Оглянувшись через плечо, он осторожно вставил ключ. Дверь отворилась. Он попробовал посмеяться над своим ощущением тревоги, но без особого успеха. Его нервозность росла несоразмерно тому, что он делал. Он пришел к выводу, что грабитель он никудышный.
Выключатель щелкнул несообразно громко. Громадную лабораторию залил свет множества люминесцентных ламп. На половину длины помещения тянулись два лабораторных стола с раковинами, газовыми горелками и полками лабораторного стекла. В дальнем конце располагалась зона операций над животными — современная операционная, только чуть меньших размеров. Здесь были операционные светильники, небольшой операционный стол и даже анестезионный аппарат. Разделительной перегородки не было, границы операционной определялись только по плитке, которой были выложены ее стены.
Вся эта обстановка производила внушительное впечатление и служила свидетельством способностей Маннергейма в части добывания средств на исследования.
Филипс не имел понятия, где может храниться мозг; решив, что существует, возможно, целая коллекция, он заглядывал только в большие шкафы. Ничего не найдя, он обратил внимание на еще одну дверь вблизи операционной. Прильнув к панели из прозрачного стекла с заложенной внутри проволочной сеткой, он всматривался в простирающуюся за ней темноту. Сразу за дверью Филипсу удалось рассмотреть стеллажи, уставленные стеклянными банками; в некоторых, погруженный в консервант, лежал мозг.
Волнение Мартина нарастало с каждой секундой. Только бы найти мозг Маккарти и тут же уйти. Он толчком открыл дверь и стал лихорадочно шарить взглядом по наклейкам. В нос ему ударила тяжелая вонь: слева в темноте можно было различить контуры клеток с животными. Но его волновали только банки с наклейками, в которых указано имя, номер и дата. Поняв, что дата относится к смерти пациента, Филипс быстро пошел вдоль длинного ряда банок. Свет в помещение проникал только через стеклянную панель двери, поэтому ему с каждым шагом приходилось склоняться к банкам все ближе.
Наклейку с именем Маккарти он обнаружил в дальнем конце, у противоположной двери.
Филипс протянул руку к банке и внезапно окаменел от леденящего кровь вопля, который заполнил всю комнату. За этим последовал звон металла о металл. У Филипса подкосились ноги; пытаясь как-то защитить себя, он обернулся и ударился плечом о стену. Еще один вопль потряс воздух, но нападения не последовало. У самого лица Мартин увидел глаза посаженной в клетку обезьяны. Животное было в полной ярости. Глаза его горели, как угли.
Губы злобно раздвинуты, в оскаленной пасти не хватает двух зубов, сломанных в тщетной попытке перекусить стальные прутья клетки. Из головы, как многоцветные спагетти, торчат электроды.
Филипс понял, что это одно из животных, превращенных Маннергеймом и его парнями в визжащих монстров. Все в Медицинском центре знали, что последним увлечением Маннергейма была попытка найти в мозгу участок, связанный с реакцией ярости. Тот факт, что, по мнению других исследователей, существует несколько таких центров, Маннергейма не останавливал.
Немного приспособившись к скудному освещению, Филипс увидел, что клеток много. В них были заключены обезьяны с самыми разнообразными увечьями головы. У некоторых всю затылочную часть заменяла плексигласовая полусфера, из которой торчали сотни погруженных в мозг электродов.
Несколько обезьян вели себя вяло, как после пресечения лобной доли мозга.
Оттолкнувшись от стены, Филипс выпрямился. Не спуская глаз с разъяренного животного, которое продолжало вопить и с грохотом потрясать клетку, он поднял банку с частично препарированным мозгом Маккарти. За ней лежало несколько перетянутых резинкой слайдов. Филипс взял и их. Он собрался уходить и в этот момент услышал, как открылась и закрылась наружная дверь лаборатории... потом приглушенные шумы.
Мартин растерялся. Держа банку, слайды и связку ключей, он открыл заднюю дверь вивария. Перед ним уходили вниз бесконечные изломы пожарной лестницы. Он остановился, поняв, что бегство бессмысленно. Придержав дверь, чтобы она, закрываясь, не хлопнула, Мартин вернулся в лабораторию.
— Доктор Филипс, — испуганно произнес охранник. Это был Питер Хобоньян. Он играл в одной из баскетбольных команд Медцентра и не раз беседовал с Филипсом по вечерам. — Что вы здесь делаете?
— Хотел перекусить, — ответил Мартин с серьезным видом и показал банку.
— А-а-а. — выдохнул Хобоньян, глядя в сторону. — До работы здесь я думал, что только психиатры чокнутые.
— Ну, а если серьезно, — набрался духу Филипс, понемногу двигаясь на ватных ногах, — я собираюсь сделать снимок этого экспоната. Планировал сделать это раньше, но не успел... — Он кивнул другому охраннику, который был ему незнаком.
— Нужно нам сообщать, когда сюда идете, — сказал Хобоньян. В этом здании уже нескольким микроскопам поприделывали ноги, и мы стараемся присматривать построже.
Филипс попросил одного из работавших вечером лаборантов в промежутке между травмами Неотложной зайти в Нейрорадиологию для совета. Он безуспешно пытался сделать снимок частично препарированного мозга Маккарти, который он уложил на бумажную тарелку. Как он ни старался, хороших снимков не получалось. На всех пленках трудно было рассмотреть внутреннюю структуру. Филипс пытался снизить напряжение, но это не помогало. Лаборант бросил взгляд на мозг и позеленел. После его ухода Мартин, наконец, понял, в чем дело. Хотя мозг хранился в формальдегиде, его внутренняя структура, очевидно, успела настолько разрушиться, что радиологическое разрешение не обеспечивалось. Погрузив мозг обратно в банку, Филипс с банкой и слайдами отправился в Патологию.
Лаборатория была не заперта, но никого не было. Если кому-нибудь вздумается красть микроскопы, то пусть идут сюда. Он открыл дверь в секционный зал. Тоже никого. Идя вдоль длинного центрального стола с целой батареей микроскопов и стоящих рядом с ними диктофонов, Филипс вспомнил, как впервые рассматривал свою собственную кровь. Он вновь ощутил боязнь выявления лейкемии. Годы учебы в институте были полны воображаемыми болезнями, которыми Мартин поочередно страдал.
В глубине комнаты он нашел бунзеновскую горелку, на которой в химическом стакане кипятилась вода. Расположив на столе банку и слайды, он стал ждать. Ожидание было недолгим. В лабораторию вразвалку вошел неимоверно толстый стажер Бенджамин Барнс. Рассчитывая на отсутствие посторонних, он в дверях продолжал застегивать молнию на ширинке.
Филипс назвал себя и попросил Барнса об одолжении.
— Какое еще одолжение? Я хочу закончить вскрытие и убраться отсюда.
— У меня здесь несколько слайдов. Не могли бы вы взглянуть на них?
— Здесь полно микроскопов. Почему вы не смотрите сами?
Слишком бесцеремонное обращение со штатным сотрудником, пусть даже из другого отделения, но Мартин заставил себя подавить раздражение. — Столько лет этим не занимался. А потом, это мозг, тут я никогда не был силен.
— Лучше бы дождаться утром невропатолога.
— Да мне нужна самая первичная оценка.
Филипс всегда считал толстяков неприветливыми, и патолог подтверждал это мнение.
Барнс неохотно взял слайды и вложил один из них в микроскоп.
Просмотрев его, вставил другой. На все слайды потребовалось около десяти минут.
— Интересно, — сказал он. — Вот, посмотрите на это. — Он подвинулся, чтобы Филипс мог видеть.
— Видите эту светлую область?
— Ага.
— Здесь раньше была нервная клетка.
Филипс поднял взгляд на Барнса.
— На всех этих слайдах с красными отметками есть области, в которых нейроны либо отсутствуют, либо находятся в плохом состоянии, — пояснил стажер. — Интересно, что воспаления почти или совсем нет. Не имею понятия, что это. Я бы описал это как многоочаговую дискретную гибель нейронов с неизвестной этиологией.
— И никаких догадок по поводу причины?
— Совершенно.
— А если множественный склероз?
Стажер сделал гримасу, наморщив лоб. — Может быть. При множественном склерозе иногда встречаются поражения серого вещества, хотя обычно все поражения локализованы в белом веществе. Но они выглядят не так.
Воспаление сильнее. Для уверенности я бы сделал миелиновую пробу.
— А кальций? — спросил Филипс. Филипс знал, что на плотность снимка влияет не так много факторов, но кальций относится к их числу.
— Я не заметил никаких признаков кальция. Опять же нужна проба.
— Еще одна вещь. Хорошо бы сделать слайды с затылочной доли. — Он постучал пальцем по верху стеклянной банки.
— Вы по-моему просили меня посмотреть несколько слайдов.
— Да, конечно. Я и не прошу смотреть мозг — только сделать срез. — У Мартина был тяжелый день, и он не был готов к общению с ленивым стажером-патологом.
Барнсу хватило здравого смысла не продолжать разговор. Он взял банку и побрел в секционный зал. Филипс пошел за ним. Хирургической ложкой Барнс достал мозг из формальдегида и положил рядом с раковиной на стол из нержавеющей стали. Взяв один из больших секционных ножей, он подождал, пока Филипс покажет нужную область. Потом срезал несколько сантиметровых слоев и положил их в парафин.
— Срезы будут готовы завтра. Какие нужны пробы?
— Все, какие знаете. И последнее. Вы знаете препаратора, который по ночам работает в морге?
— Вы имеете в виду Вернера?
Филипс кивнул.
— Слабо. Он немного странный, но надежный и хороший работник. Он здесь уже много лет.
— Как думаете, он берет взятки?
— Понятия не имею. А за что ему могут их давать?
— За все. Гипофиз для гормона роста, золотые зубы, особые услуги.
— Не знаю. Но я бы не удивился.
После неприятного происшествия в нейрохирургической лаборатории Филипс чувствовал себя особенно неуверенно, идя по красной линии в подвале к моргу. Громадное темное пещерообразное помещение перед моргом выглядело идеальной сценой для каких-нибудь средневековых ужасов. Кварцевое окошко в двери печи светилось в темноте, как глаз циклопического чудовища.
— Господи, Мартин! Что с тобой происходит? — произнес Филипс вслух, стараясь себя подбодрить. Морг выглядел так же, как накануне вечером. Висящая на проводах осветительная арматура без ламп придавала обстановке странный неземной вид. Ощущался слабый запах разложения. Дверь рефрижератора была отворена, и оттуда проникали наружу отблески света и струился холодный туман.
— Вернер! — позвал Филипс. Голос его отразился от старых стен, покрытых плиткой. Филипс вошел в комнату, и дверь за ним немедленно закрылась. — Вернер! — Тишину нарушал только капающий кран. Филипс осторожно приблизился к рефрижератору и заглянул внутрь. Вернер мучился с одним из трупов. Тот, очевидно, упал с каталки, и теперь Вернер поднимал обнаженный негнущийся труп и неловко пытался вернуть его на место. Ему не помешала бы помощь, но Филипс стоял на месте и наблюдал. Когда Вернеру удалось положить тело на каталку, Мартин вошел в рефрижератор.
— Вернер! — голос Мартина звучал, как деревянный.
Препаратор слегка присел и поднял руки, как лесной зверь, готовый к нападению. Филипс его напугал.
— Я хочу с вами поговорить. — Филипс решил разговаривать авторитетно, но голос звучал слабо. — Я понимаю ваше положение и не собираюсь создавать неприятностей, но мне нужна некоторая информация.
Узнав Филипса, Вернер расслабился, но не пошевелился. Видны были только вырывавшиеся при дыхании облачка пара.
— Мне необходимо найти мозг Лизы Марино. Мне безразлично, кто и с какой целью его взял. Я просто хочу получить возможность посмотреть его в связи с проводимым исследованием.
Вернер был подобен статуе. Если бы не видимые свидетельства дыхания, его можно было принять за один из трупов.
— Послушайте, — сказал Мартин. — Я заплачу. — Ему еще ни разу в жизни не доводилось никого подкупать.
— Сколько? — спросил Вернер.
— Сто долларов.
— Я ничего не знаю о мозге Марино.
Филипс смотрел на застывшие черты препаратора. В этих обстоятельствах он чувствовал себя бессильным. — Хорошо, если вспомните, позвоните мне на рентген. — Он повернулся и вышел, но в коридоре поймал себя на том, что бежит, направляясь к лифтам.
Войдя в подъезд многоквартирного дома Дениз, Филипс стал просматривать таблички с именами. Он примерно знал, где ее квартира, но квартир было так много, что ему всегда приходилось немного поискать. Он нажал черную кнопку и, держа руку на дверной ручке, ждал, когда откроется электрический замок.
В здании стоял такой запах, как будто все жарили на ужин лук.
Филипс пошел по лестнице. В доме был лифт, но, если внизу его не было, то ждать приходилось долго. Дениз жила всего на третьем этаже, и Филипс был не прочь подняться пешком. Но на последнем марше он начал понимать, насколько сильно устал. День был долгим и тяжелым.
С Дениз вновь произошла метаморфоза. Она больше не выглядела усталой; по ее словам, она немного вздремнула после ванны. Ее блестящие волосы, не стесненные заколкой, ниспадали мягкими волнами. Она была в розовом атласном лифчике и таких же трусиках, оставлявших воображению требуемый простор. Усталость Мартина немного прошла. Он всегда восхищался ее способностью сбрасывать деловитую госпитальную оболочку, хотя и понимал, что для такого следования своим женским фантазиям ей требовалась большая уверенность в своих интеллектуальных способностях. Редкое и восхитительное соответствие.
Они обнялись у двери и, не говоря ни слова, рука об руку прошли в спальню. Мартин мягко опустил ее на постель. Вначале она просто повиновалась, наслаждаясь его пылким нетерпением, потом и она загорелась, и ее страсть не уступала его страсти, пока они оба не излились во взаимном самовыражении.
Некоторое время они лежали рядом, просто ощущая свою близость и стараясь сохранить в себе доставленное друг другу наслаждение. Потом Мартин приподнялся и, опершись на локоть, стал повторять пальцем очертания ее искусно вылепленного носа и губ.
— Мне кажется, наши отношения совершенно выходят из-под контроля, — сказал он, улыбаясь.
— Согласна.
— Эти симптомы у меня наблюдаются уже пару недель, но только в последние два дня я поставил точный диагноз. Я тебя люблю, Дениз.
Никогда еще это слово не значило для Дениз столь много. Мартин раньше не затрагивал любовь, даже когда говорил, как ему нравится Дениз.
Они поцеловались, чуть соприкасаясь губами. Слова не требовались, но они раскрывали новые стороны их близости.
— Я в какой-то мере боюсь признаваться тебе в любви, — произнес Мартин после недолгого молчания. — Медицина разрушила мой прежний союз, и я опасаюсь повторения.
— Я не опасаюсь.
— Она держит человека заложником, постоянно повышая свои требования.
— Но я эти требования понимаю.
— Я не уверен, что понимаешь. Пока нет, — ответил Мартин. Он чувствовал, насколько свысока это звучит, но знал также и то, что на данном этапе медицинской карьеры Дениз невозможно будет убедить в том, что руководство отделением делает повседневные занятия медициной таким же беличьим колесом, как любой другой бизнес. Кроме того, Филипс не забывал об отношении Голдблатта к их связи, так что беспокоился он не без оснований.
— Думаю, я понимаю больше, чем тебе кажется. Я полагаю, ты после развода изменился. В то время ты, видимо, полагал, что сможешь в основном реализовать себя в медицине. Теперь, мне кажется, все изменилось и ты понимаешь, что основное удовлетворение будешь получать в межличностных отношениях.
Они помолчали. Мартин был поражен тем, насколько хорошо она его понимает. Молчание нарушила Дениз. — Мне только одно непонятно: если уж тебе так интересна жизнь вне стен госпиталя, то почему бы не сбавить немного темп исследований?
— Потому что это ключ к моей свободе, — сказал Мартин, прижимая ее к себе. — Ты стала залогом моей самореализации, а исследования дадут мне возможность добиться всего в медицине и одновременно больше иметь времени для тебя.
Они поцеловались с ощущением прочности своих чувств друг к другу.
Так они лежали, обнявшись, пока не ощутили, что дневная усталость все же сказывается и пришло время уснуть.
Пока Дениз ходила чистить зубы, мысли Мартина вновь вернулись к таинственному исчезновению Линн Энн. Взглянув на закрытую дверь ванной, он решил быстренько позвонить в госпиталь и напомнить сестре, что Линн Энн поступила через Неотложную и сразу же была переведена. Сестра вспомнила этот случай, потому что сведения о переводе поступили сразу же после того, как она закончила оформление приемных документов. На вопрос о том, куда переведена пациентка, сестра ответила, что не помнит. Филипс поблагодарил и положил трубку.
В постели он свернулся калачиком и прижался к спине Дениз, но заснуть не мог. Он начал ей рассказывать о неприятном моменте с обезьянами с торчащими из головы электродами, спросил, считает ли она, что получаемая Маннергеймом информация стоит таких жертв. Уже засыпавшая Дениз пробормотала что-то нечленораздельное, а в перевозбужденном сознании Мартина вновь всплыло посещение университетской клиники гинекологии.
— Эй, ты когда-нибудь была в госпитальной клинике гинекологии? — Он приподнялся и, опираясь на локоть, повернул Дениз на спину. Она проснулась.
— Нет, не была.
— Я там был сегодня, и у меня возникло странное ощущение.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Это трудно выразить, правда, я мало бывал в гинекологических клиниках.
— Очень интересные заведения, — произнесла Дениз саркастически и опять легла на бок, отвернувшись от Мартина.
— А ты не могла бы проверить это?
— Ты имеешь в виду, как пациентка?
— Все равно как. Мне бы хотелось знать твое мнение о персонале.
— Ну, я чуть запоздала с ежегодным осмотром. Думаю, можно его пройти там. Может быть, прямо завтра.
— Спасибо. — Мартин, наконец, стал устраиваться спать.
— И не без оснований. Он мне сегодня сказал, что для работы с этой программой они спроектировали новый процессор с большим объемом памяти. Он, видимо, скоро будет готов. И тогда только я буду их задерживать.
— Так ты намерен работать вечером?
— Конечно. — Мартин посмотрел в лицо Дениз и впервые заметил, как она устала. Она почти не спала прошлой ночью и сегодня работала весь день.
— Я надеялся, что ты зайдешь ко мне поужинать и закончить то, что начали прошлой ночью.
Она специально придавала своим словам чувственное звучание, и Мартин легко на это поддавался. Сексуальное проявление чудесно сняло бы все раздражения и огорчения дня. Но он знал, что еще есть работа, а Дениз слишком много для него значит, чтобы просто воспользоваться ею, как он, будучи интерном, использовал сестер для снятия напряжения.
— Мне нужно немного нагнать, — ответил он наконец. — А ты могла бы пойти домой пораньше. Я позвоню и, возможно, подойду потом.
Но Дениз упорно не желала уходить, пока он не проработает описания всех ангиограмм и дневных томограмм, продиктованные сотрудниками Нейрорадиологии. Даже если его имя не стояло под описаниями, Филипс проверял все, что делалось в отделении.
Было уже без четверти семь, когда они отодвинули стулья и встали, чтобы размяться. Мартин повернулся к Дениз, но она спрятала лицо.
— Что такое?
— Не хочу, чтобы ты меня видел в таком ужасном состоянии.
Недоверчиво качая головой, он попытался поднять ей подбородок, но она оттолкнула его руку. Удивительно, как в течение нескольких секунд после выключения статоскопа она из поглощенного делом ученого превратилась в нежную женщину. На взгляд Мартина, она выглядела усталой, но от этого нисколько не менее привлекательной. Он попытался это ей втолковать, но она не поверила. Быстро его поцеловав, Дениз сказала, что идет домой, чтобы принять ванну, и надеется его позже увидеть. И скрылась, как улетела.
Мартин некоторое время приходил в себя. Дениз полностью лишала его разума. Он был влюблен и знал это. Он отыскал и набрал номер телефона Кристин, но ответа не было. Тогда он решил заняться проверкой переписки, пока будет ужинать в кафетерии.
Когда он покончил с диктовкой и перепиской, было девять пятнадцать. За это время он успел пропустить через идеально работавший компьютер еще двадцать пять старых снимков. При этом Рэнди Джекобс совершал регулярные рейсы в хранилище. Он относил обработанные, но заодно принес еще несколько сотен, и в кабинете Филипса царил еще больший беспорядок, чем раньше.
С аппарата на своем столе Филипс вновь набрал номер Кристин. Она ответила со второго гудка.
— Мне неловко об этом говорить, — начал он, — но при более внимательном изучении вашего снимка выяснилось, что есть небольшая область, которую нужно проверить получше. Я надеюсь, вы сможете зайти еще раз, скажем, завтра утром?
— Только не утром. Я не была на занятиях два дня подряд. Не хотелось бы больше пропускать.
Договорились на три тридцать. Мартин заверил ее, что ждать не придется. Ей следует сразу зайти к нему в кабинет.
Положив трубку, Филипс откинулся на спинку стула и стал вспоминать события дня. Разговоры с Маннергеймом и Дрейком вызывали раздражение, но они, по крайней мере, соответствовали личностям этих людей.
Другое дело — разговор с Голдблаттом. Филипс не ждал такой обиды от человека, которого он считал своим учителем. Мартин был совершенно уверен, что именно благодаря Голдблатту был четыре года назад назначен заместителем заведующего Нейрорадиологией. Одно с другим не вяжется. Если же поведение Голдблатта связано с его отрицательным отношением к компьютеру, то ожидающие их с Майклзом трудности больше, чем они предполагали. При этой мысли Мартин выпрямился на стуле и стал искать список пациенток с потенциально новым радиологическим симптомом. Подтверждение нового диагностического метода становится еще важнее. Он нашел список и внес в него Кристин Линдквист.
Даже с учетом неприязни Голдблатта к новому компьютеру, его поведение все равно непонятно. Оно наводит на мысль о сговоре с Маннергеймом и Дрейком, а если Голдблатт сошелся с Маннергеймом, значит, происходит что-то неординарное. Что-то очень странное.
Мартин схватил свой список: Марино, Лукас, Коллинз, Маккарти и Линдквист. Против Маккарти написано: «нейрохирургическая лаборатория». Если Маннергейм хитер, нужно и самому проявить хитрость. Филипс вышел из сумрачного кабинета в ярко освещенный коридор. У кабинетов флюороскопии он увидел то, что искал: тележки уборщиков.
Часто оставаясь на работе допоздна, Мартин много раз встречался с уборщиками. В нескольких случаях они убирали в его кабинете при нем и шутили, что он тайно здесь живет под столом. Эта интересная группа состояла из двух мужчин в возрасте между двадцатью и тридцатью, белого и чернокожего, и двух женщин постарше, пуэрториканки и ирландки. Филипс хотел поговорить с ирландкой. Она работала в Центре четырнадцать лет и номинально являлась у них старшей.
Филипс нашел их в одном из кабинетов флюороскопии; у них был перерыв. — Слушай, Дорогуша, — обратился к женщине Мартин. Это было ее прозвище — так она сама всех называла. — Ты можешь попасть в исследовательскую лабораторию Нейрохирургии?
— В этом госпитале я могу попасть куда угодно, кроме шкафов с наркотиками, — гордо ответила Дорогуша.
— Чудесно. У меня к тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. — Дальше он сказал, что хочет на пятнадцать минут позаимствовать у нее ключ, чтобы взять на рентген образец из лаборатории нейрохирургии. А за это обещал ей бесплатно сделать томограмму.
Дорогуша смеялась целую минуту. — Мне не полагается этого делать, но для Вас... Только верните до того, как мы уйдем из Радиологии. Так что у Вас двадцать минут.
В Уотсоновские исследовательские лаборатории Филипс пошел через тоннель. Кабина лифта ждала на пустынной площадке, он сразу вошел и нажал нужный этаж. Посреди загруженного медицинского центра в многолюдном большом городе Мартин ощутил себя заброшенным и одиноким. Исследовательские лаборатории работали с восьми до пяти, и сейчас в здании было пусто. Слышно было только гудение ветра в шахте лифта.
Двери открылись, и он вступил в слабо освещенный вестибюль.
Миновав противопожарную дверь, он оказался в длинном коридоре, проходящем через все здание. Для экономии энергии почти все лампы были погашены.
Дорогуша дала ему не ключ, а всю связку с медным кольцом, и теперь ключи бренчали в пустынной тишине.
Дверь нейрохирургической лаборатории была третья справа, близко к концу коридора; приближаясь к ней, Мартин внутренне напрягся. Дверь металлическая, в центре ее панель матового стекла. Оглянувшись через плечо, он осторожно вставил ключ. Дверь отворилась. Он попробовал посмеяться над своим ощущением тревоги, но без особого успеха. Его нервозность росла несоразмерно тому, что он делал. Он пришел к выводу, что грабитель он никудышный.
Выключатель щелкнул несообразно громко. Громадную лабораторию залил свет множества люминесцентных ламп. На половину длины помещения тянулись два лабораторных стола с раковинами, газовыми горелками и полками лабораторного стекла. В дальнем конце располагалась зона операций над животными — современная операционная, только чуть меньших размеров. Здесь были операционные светильники, небольшой операционный стол и даже анестезионный аппарат. Разделительной перегородки не было, границы операционной определялись только по плитке, которой были выложены ее стены.
Вся эта обстановка производила внушительное впечатление и служила свидетельством способностей Маннергейма в части добывания средств на исследования.
Филипс не имел понятия, где может храниться мозг; решив, что существует, возможно, целая коллекция, он заглядывал только в большие шкафы. Ничего не найдя, он обратил внимание на еще одну дверь вблизи операционной. Прильнув к панели из прозрачного стекла с заложенной внутри проволочной сеткой, он всматривался в простирающуюся за ней темноту. Сразу за дверью Филипсу удалось рассмотреть стеллажи, уставленные стеклянными банками; в некоторых, погруженный в консервант, лежал мозг.
Волнение Мартина нарастало с каждой секундой. Только бы найти мозг Маккарти и тут же уйти. Он толчком открыл дверь и стал лихорадочно шарить взглядом по наклейкам. В нос ему ударила тяжелая вонь: слева в темноте можно было различить контуры клеток с животными. Но его волновали только банки с наклейками, в которых указано имя, номер и дата. Поняв, что дата относится к смерти пациента, Филипс быстро пошел вдоль длинного ряда банок. Свет в помещение проникал только через стеклянную панель двери, поэтому ему с каждым шагом приходилось склоняться к банкам все ближе.
Наклейку с именем Маккарти он обнаружил в дальнем конце, у противоположной двери.
Филипс протянул руку к банке и внезапно окаменел от леденящего кровь вопля, который заполнил всю комнату. За этим последовал звон металла о металл. У Филипса подкосились ноги; пытаясь как-то защитить себя, он обернулся и ударился плечом о стену. Еще один вопль потряс воздух, но нападения не последовало. У самого лица Мартин увидел глаза посаженной в клетку обезьяны. Животное было в полной ярости. Глаза его горели, как угли.
Губы злобно раздвинуты, в оскаленной пасти не хватает двух зубов, сломанных в тщетной попытке перекусить стальные прутья клетки. Из головы, как многоцветные спагетти, торчат электроды.
Филипс понял, что это одно из животных, превращенных Маннергеймом и его парнями в визжащих монстров. Все в Медицинском центре знали, что последним увлечением Маннергейма была попытка найти в мозгу участок, связанный с реакцией ярости. Тот факт, что, по мнению других исследователей, существует несколько таких центров, Маннергейма не останавливал.
Немного приспособившись к скудному освещению, Филипс увидел, что клеток много. В них были заключены обезьяны с самыми разнообразными увечьями головы. У некоторых всю затылочную часть заменяла плексигласовая полусфера, из которой торчали сотни погруженных в мозг электродов.
Несколько обезьян вели себя вяло, как после пресечения лобной доли мозга.
Оттолкнувшись от стены, Филипс выпрямился. Не спуская глаз с разъяренного животного, которое продолжало вопить и с грохотом потрясать клетку, он поднял банку с частично препарированным мозгом Маккарти. За ней лежало несколько перетянутых резинкой слайдов. Филипс взял и их. Он собрался уходить и в этот момент услышал, как открылась и закрылась наружная дверь лаборатории... потом приглушенные шумы.
Мартин растерялся. Держа банку, слайды и связку ключей, он открыл заднюю дверь вивария. Перед ним уходили вниз бесконечные изломы пожарной лестницы. Он остановился, поняв, что бегство бессмысленно. Придержав дверь, чтобы она, закрываясь, не хлопнула, Мартин вернулся в лабораторию.
— Доктор Филипс, — испуганно произнес охранник. Это был Питер Хобоньян. Он играл в одной из баскетбольных команд Медцентра и не раз беседовал с Филипсом по вечерам. — Что вы здесь делаете?
— Хотел перекусить, — ответил Мартин с серьезным видом и показал банку.
— А-а-а. — выдохнул Хобоньян, глядя в сторону. — До работы здесь я думал, что только психиатры чокнутые.
— Ну, а если серьезно, — набрался духу Филипс, понемногу двигаясь на ватных ногах, — я собираюсь сделать снимок этого экспоната. Планировал сделать это раньше, но не успел... — Он кивнул другому охраннику, который был ему незнаком.
— Нужно нам сообщать, когда сюда идете, — сказал Хобоньян. В этом здании уже нескольким микроскопам поприделывали ноги, и мы стараемся присматривать построже.
Филипс попросил одного из работавших вечером лаборантов в промежутке между травмами Неотложной зайти в Нейрорадиологию для совета. Он безуспешно пытался сделать снимок частично препарированного мозга Маккарти, который он уложил на бумажную тарелку. Как он ни старался, хороших снимков не получалось. На всех пленках трудно было рассмотреть внутреннюю структуру. Филипс пытался снизить напряжение, но это не помогало. Лаборант бросил взгляд на мозг и позеленел. После его ухода Мартин, наконец, понял, в чем дело. Хотя мозг хранился в формальдегиде, его внутренняя структура, очевидно, успела настолько разрушиться, что радиологическое разрешение не обеспечивалось. Погрузив мозг обратно в банку, Филипс с банкой и слайдами отправился в Патологию.
Лаборатория была не заперта, но никого не было. Если кому-нибудь вздумается красть микроскопы, то пусть идут сюда. Он открыл дверь в секционный зал. Тоже никого. Идя вдоль длинного центрального стола с целой батареей микроскопов и стоящих рядом с ними диктофонов, Филипс вспомнил, как впервые рассматривал свою собственную кровь. Он вновь ощутил боязнь выявления лейкемии. Годы учебы в институте были полны воображаемыми болезнями, которыми Мартин поочередно страдал.
В глубине комнаты он нашел бунзеновскую горелку, на которой в химическом стакане кипятилась вода. Расположив на столе банку и слайды, он стал ждать. Ожидание было недолгим. В лабораторию вразвалку вошел неимоверно толстый стажер Бенджамин Барнс. Рассчитывая на отсутствие посторонних, он в дверях продолжал застегивать молнию на ширинке.
Филипс назвал себя и попросил Барнса об одолжении.
— Какое еще одолжение? Я хочу закончить вскрытие и убраться отсюда.
— У меня здесь несколько слайдов. Не могли бы вы взглянуть на них?
— Здесь полно микроскопов. Почему вы не смотрите сами?
Слишком бесцеремонное обращение со штатным сотрудником, пусть даже из другого отделения, но Мартин заставил себя подавить раздражение. — Столько лет этим не занимался. А потом, это мозг, тут я никогда не был силен.
— Лучше бы дождаться утром невропатолога.
— Да мне нужна самая первичная оценка.
Филипс всегда считал толстяков неприветливыми, и патолог подтверждал это мнение.
Барнс неохотно взял слайды и вложил один из них в микроскоп.
Просмотрев его, вставил другой. На все слайды потребовалось около десяти минут.
— Интересно, — сказал он. — Вот, посмотрите на это. — Он подвинулся, чтобы Филипс мог видеть.
— Видите эту светлую область?
— Ага.
— Здесь раньше была нервная клетка.
Филипс поднял взгляд на Барнса.
— На всех этих слайдах с красными отметками есть области, в которых нейроны либо отсутствуют, либо находятся в плохом состоянии, — пояснил стажер. — Интересно, что воспаления почти или совсем нет. Не имею понятия, что это. Я бы описал это как многоочаговую дискретную гибель нейронов с неизвестной этиологией.
— И никаких догадок по поводу причины?
— Совершенно.
— А если множественный склероз?
Стажер сделал гримасу, наморщив лоб. — Может быть. При множественном склерозе иногда встречаются поражения серого вещества, хотя обычно все поражения локализованы в белом веществе. Но они выглядят не так.
Воспаление сильнее. Для уверенности я бы сделал миелиновую пробу.
— А кальций? — спросил Филипс. Филипс знал, что на плотность снимка влияет не так много факторов, но кальций относится к их числу.
— Я не заметил никаких признаков кальция. Опять же нужна проба.
— Еще одна вещь. Хорошо бы сделать слайды с затылочной доли. — Он постучал пальцем по верху стеклянной банки.
— Вы по-моему просили меня посмотреть несколько слайдов.
— Да, конечно. Я и не прошу смотреть мозг — только сделать срез. — У Мартина был тяжелый день, и он не был готов к общению с ленивым стажером-патологом.
Барнсу хватило здравого смысла не продолжать разговор. Он взял банку и побрел в секционный зал. Филипс пошел за ним. Хирургической ложкой Барнс достал мозг из формальдегида и положил рядом с раковиной на стол из нержавеющей стали. Взяв один из больших секционных ножей, он подождал, пока Филипс покажет нужную область. Потом срезал несколько сантиметровых слоев и положил их в парафин.
— Срезы будут готовы завтра. Какие нужны пробы?
— Все, какие знаете. И последнее. Вы знаете препаратора, который по ночам работает в морге?
— Вы имеете в виду Вернера?
Филипс кивнул.
— Слабо. Он немного странный, но надежный и хороший работник. Он здесь уже много лет.
— Как думаете, он берет взятки?
— Понятия не имею. А за что ему могут их давать?
— За все. Гипофиз для гормона роста, золотые зубы, особые услуги.
— Не знаю. Но я бы не удивился.
После неприятного происшествия в нейрохирургической лаборатории Филипс чувствовал себя особенно неуверенно, идя по красной линии в подвале к моргу. Громадное темное пещерообразное помещение перед моргом выглядело идеальной сценой для каких-нибудь средневековых ужасов. Кварцевое окошко в двери печи светилось в темноте, как глаз циклопического чудовища.
— Господи, Мартин! Что с тобой происходит? — произнес Филипс вслух, стараясь себя подбодрить. Морг выглядел так же, как накануне вечером. Висящая на проводах осветительная арматура без ламп придавала обстановке странный неземной вид. Ощущался слабый запах разложения. Дверь рефрижератора была отворена, и оттуда проникали наружу отблески света и струился холодный туман.
— Вернер! — позвал Филипс. Голос его отразился от старых стен, покрытых плиткой. Филипс вошел в комнату, и дверь за ним немедленно закрылась. — Вернер! — Тишину нарушал только капающий кран. Филипс осторожно приблизился к рефрижератору и заглянул внутрь. Вернер мучился с одним из трупов. Тот, очевидно, упал с каталки, и теперь Вернер поднимал обнаженный негнущийся труп и неловко пытался вернуть его на место. Ему не помешала бы помощь, но Филипс стоял на месте и наблюдал. Когда Вернеру удалось положить тело на каталку, Мартин вошел в рефрижератор.
— Вернер! — голос Мартина звучал, как деревянный.
Препаратор слегка присел и поднял руки, как лесной зверь, готовый к нападению. Филипс его напугал.
— Я хочу с вами поговорить. — Филипс решил разговаривать авторитетно, но голос звучал слабо. — Я понимаю ваше положение и не собираюсь создавать неприятностей, но мне нужна некоторая информация.
Узнав Филипса, Вернер расслабился, но не пошевелился. Видны были только вырывавшиеся при дыхании облачка пара.
— Мне необходимо найти мозг Лизы Марино. Мне безразлично, кто и с какой целью его взял. Я просто хочу получить возможность посмотреть его в связи с проводимым исследованием.
Вернер был подобен статуе. Если бы не видимые свидетельства дыхания, его можно было принять за один из трупов.
— Послушайте, — сказал Мартин. — Я заплачу. — Ему еще ни разу в жизни не доводилось никого подкупать.
— Сколько? — спросил Вернер.
— Сто долларов.
— Я ничего не знаю о мозге Марино.
Филипс смотрел на застывшие черты препаратора. В этих обстоятельствах он чувствовал себя бессильным. — Хорошо, если вспомните, позвоните мне на рентген. — Он повернулся и вышел, но в коридоре поймал себя на том, что бежит, направляясь к лифтам.
Войдя в подъезд многоквартирного дома Дениз, Филипс стал просматривать таблички с именами. Он примерно знал, где ее квартира, но квартир было так много, что ему всегда приходилось немного поискать. Он нажал черную кнопку и, держа руку на дверной ручке, ждал, когда откроется электрический замок.
В здании стоял такой запах, как будто все жарили на ужин лук.
Филипс пошел по лестнице. В доме был лифт, но, если внизу его не было, то ждать приходилось долго. Дениз жила всего на третьем этаже, и Филипс был не прочь подняться пешком. Но на последнем марше он начал понимать, насколько сильно устал. День был долгим и тяжелым.
С Дениз вновь произошла метаморфоза. Она больше не выглядела усталой; по ее словам, она немного вздремнула после ванны. Ее блестящие волосы, не стесненные заколкой, ниспадали мягкими волнами. Она была в розовом атласном лифчике и таких же трусиках, оставлявших воображению требуемый простор. Усталость Мартина немного прошла. Он всегда восхищался ее способностью сбрасывать деловитую госпитальную оболочку, хотя и понимал, что для такого следования своим женским фантазиям ей требовалась большая уверенность в своих интеллектуальных способностях. Редкое и восхитительное соответствие.
Они обнялись у двери и, не говоря ни слова, рука об руку прошли в спальню. Мартин мягко опустил ее на постель. Вначале она просто повиновалась, наслаждаясь его пылким нетерпением, потом и она загорелась, и ее страсть не уступала его страсти, пока они оба не излились во взаимном самовыражении.
Некоторое время они лежали рядом, просто ощущая свою близость и стараясь сохранить в себе доставленное друг другу наслаждение. Потом Мартин приподнялся и, опершись на локоть, стал повторять пальцем очертания ее искусно вылепленного носа и губ.
— Мне кажется, наши отношения совершенно выходят из-под контроля, — сказал он, улыбаясь.
— Согласна.
— Эти симптомы у меня наблюдаются уже пару недель, но только в последние два дня я поставил точный диагноз. Я тебя люблю, Дениз.
Никогда еще это слово не значило для Дениз столь много. Мартин раньше не затрагивал любовь, даже когда говорил, как ему нравится Дениз.
Они поцеловались, чуть соприкасаясь губами. Слова не требовались, но они раскрывали новые стороны их близости.
— Я в какой-то мере боюсь признаваться тебе в любви, — произнес Мартин после недолгого молчания. — Медицина разрушила мой прежний союз, и я опасаюсь повторения.
— Я не опасаюсь.
— Она держит человека заложником, постоянно повышая свои требования.
— Но я эти требования понимаю.
— Я не уверен, что понимаешь. Пока нет, — ответил Мартин. Он чувствовал, насколько свысока это звучит, но знал также и то, что на данном этапе медицинской карьеры Дениз невозможно будет убедить в том, что руководство отделением делает повседневные занятия медициной таким же беличьим колесом, как любой другой бизнес. Кроме того, Филипс не забывал об отношении Голдблатта к их связи, так что беспокоился он не без оснований.
— Думаю, я понимаю больше, чем тебе кажется. Я полагаю, ты после развода изменился. В то время ты, видимо, полагал, что сможешь в основном реализовать себя в медицине. Теперь, мне кажется, все изменилось и ты понимаешь, что основное удовлетворение будешь получать в межличностных отношениях.
Они помолчали. Мартин был поражен тем, насколько хорошо она его понимает. Молчание нарушила Дениз. — Мне только одно непонятно: если уж тебе так интересна жизнь вне стен госпиталя, то почему бы не сбавить немного темп исследований?
— Потому что это ключ к моей свободе, — сказал Мартин, прижимая ее к себе. — Ты стала залогом моей самореализации, а исследования дадут мне возможность добиться всего в медицине и одновременно больше иметь времени для тебя.
Они поцеловались с ощущением прочности своих чувств друг к другу.
Так они лежали, обнявшись, пока не ощутили, что дневная усталость все же сказывается и пришло время уснуть.
Пока Дениз ходила чистить зубы, мысли Мартина вновь вернулись к таинственному исчезновению Линн Энн. Взглянув на закрытую дверь ванной, он решил быстренько позвонить в госпиталь и напомнить сестре, что Линн Энн поступила через Неотложную и сразу же была переведена. Сестра вспомнила этот случай, потому что сведения о переводе поступили сразу же после того, как она закончила оформление приемных документов. На вопрос о том, куда переведена пациентка, сестра ответила, что не помнит. Филипс поблагодарил и положил трубку.
В постели он свернулся калачиком и прижался к спине Дениз, но заснуть не мог. Он начал ей рассказывать о неприятном моменте с обезьянами с торчащими из головы электродами, спросил, считает ли она, что получаемая Маннергеймом информация стоит таких жертв. Уже засыпавшая Дениз пробормотала что-то нечленораздельное, а в перевозбужденном сознании Мартина вновь всплыло посещение университетской клиники гинекологии.
— Эй, ты когда-нибудь была в госпитальной клинике гинекологии? — Он приподнялся и, опираясь на локоть, повернул Дениз на спину. Она проснулась.
— Нет, не была.
— Я там был сегодня, и у меня возникло странное ощущение.
— Что ты имеешь в виду?
— Не знаю. Это трудно выразить, правда, я мало бывал в гинекологических клиниках.
— Очень интересные заведения, — произнесла Дениз саркастически и опять легла на бок, отвернувшись от Мартина.
— А ты не могла бы проверить это?
— Ты имеешь в виду, как пациентка?
— Все равно как. Мне бы хотелось знать твое мнение о персонале.
— Ну, я чуть запоздала с ежегодным осмотром. Думаю, можно его пройти там. Может быть, прямо завтра.
— Спасибо. — Мартин, наконец, стал устраиваться спать.
Глава 11
Было уже больше семи, когда Дениз, проснувшись, потянулась к будильнику. Ужасно! Она так привыкла, что Мартин поднимается в шесть, что не заводила будильник, когда он ночевал у нее. Откинув одеяло, она побежала в ванную и влезла под душ. Филипс только успел увидеть ее голую спину.