Страница:
Заметив, что речь Лизы прервалась, Маннергейм воскликнул:
— Вот вам и ответ! У этого пациента верхнюю височную извилину мы не берем.
Японские визитеры согласно закивали головами.
Теперь переходим к более интересной части задачи, — продолжал Маннергейм, взяв один из двух глубинных электродов, полученных из Гибсоновского мемориального госпиталя. Кстати, пусть кто-нибудь позвонит рентгенологам. Мне нужен снимок этих электродов, чтобы потом знать, где они были.
Жесткие игольчатые электроды служили как для регистрации, так и для стимуляции. Еще до их стерилизации Маннергейм сделал на них метки в четырех сантиметрах от острия. С помощью маленькой металлической линейки он отмерил четыре сантиметра от переднего края височной доли. Держа электрод перпендикулярно поверхности мозга, Маннергейм свободно и легко погрузил его до метки. Сопротивление ткани мозга было минимально. Он взял второй электрод и воткнул двумя сантиметрами дальше. Каждый из электродов выступал над поверхностью мозга сантиметра на четыре.
К счастью, в этот момент пришел Кеннет Роббинс, старший рентгенолаборант Нейрорадиологии. Стоило ему опоздать, Маннергейм устроил бы одну из своих знаменитых истерик. Поскольку операционная была оборудована для проведения рентгенографии, Роббинсу для получения двух снимков нужно было всего несколько минут.
— Так, — произнес Маннергейм, посмотрев на часы и поняв, что нужно поторапливаться. — Давайте начнем стимулировать глубинными электродами и посмотрим, можно ли генерировать в мозгу эпилептические сигналы. По опыту знаю: если это удастся, то почти со стопроцентной вероятностью можно считать, что лобэктомия устранит припадки.
Врачи перегруппировались вокруг пациентки. Доктор Ранад, — бросил Маннергейм, — попросите пациентку описать, что она чувствует и думает после стимулирования.
Доктор Ранад кивнул и лицо его скрылось под краем салфетки.
Вынырнув, он показал, что Маннергейм может продолжать. Лиза ощутила стимул, как взрыв бомбы, но без звука или боли. После периода отключения сознания, длившегося может быть долю секунды, а может быть и час, на лицо доктора Ранада в конце длинного тоннеля наложился калейдоскоп образов. Она не узнала Ранада, не знала и где находится. Она чувствовала только ужасный запах, предшествовавший ее припадкам.
— Что ты чувствуешь? — спросил доктор Ранад.
— Помогите мне, — закричала Лиза. Она попыталась пошевелиться, но ощутила действие захватов. Она чувствовала приближение приступа. — Помогите мне.
— Лиза, — произнес встревоженный Ранад, — Лиза, все в порядке.
Просто расслабься.
— Помогите мне, — выкрикнула Лиза, теряя над собой контроль.
Фиксатор головы удержался, уцелел и кожаный ремень на ее талии. Вся ее энергия сосредоточилась в правой руке, которую она потянула с колоссальной силой и внезапностью. Кистевой фиксатор лопнул, и освободившаяся рука описала дугу через салфетки.
Маннергейм, завороженно следивший за необычными показаниями электроэнцефалографа, краем глаза увидел лизину руку. Среагируй он быстрее, несчастья можно было бы избежать. Но он был настолько потрясен, что на какое-то время утратил способность двигаться. Рука Лизы в своем неистовом стремлении освободить захваченное операционным столом тело натолкнулась на выступающие электроды и всадила их прямо в мозг.
Филипс беседовал по телефону с педиатром Джорджем Ризом, когда Роббинс постучал и открыл дверь. Филипс, заканчивая разговор, жестом пригласил лаборанта в кабинет. Риз спрашивал о снимке черепа двухлетнего мальчика, который, как предполагалось, упал с лестницы. Мартин вынужден был высказать педиатру подозрение, что с ребенком жестоко обращаются — на снимке грудной клетки были видны следы старых переломов ребер. Разговор был неприятный и Филипс рад был его закончить.
— Что у вас? — спросил Филипс, разворачиваясь на стуле. Он сам нанимал Роббинса старшим рентгенолаборантом Нейрорадиологии, и между ними установились особые отношения.
— Локализационные снимки, которые вы просили меня сделать для Маннергейма.
Филипс кивнул, и Роббинс вставил их в смотровой аппарат. Обычно старший лаборант не делал снимков вне отделения, но Филипс просил его, во избежание всяческих неприятностей, лично обслужить Маннергейма.
На экране высветились операционные снимки Лизы Марино. На боковой проекции был виден светлый многоугольник на месте выреза. В этой четко очерченной области выделялись яркие белые силуэты многочисленных электродов. Наиболее ясно светились длинные иглообразные глубинные электроды, которые Маннергейм ввел в височную долю Лизы Марино, и Филипса интересовало именно их положение. Нажатием ступни Филипс включил мотор проектора. Пока педаль была нажата, изображения на экране менялись. В установку можно было вставлять любое количество снимков. Филипс подождал, пока на экране не появились прежние снимки Лизы Марино.
Сравнивая новые снимки со старыми, Филипс мог определить точное расположение глубинных электродов.
— Здорово! Вы делаете отличные снимки. Будь у меня побольше таких специалистов, половина моих проблем была бы решена.
Роббинс пожал плечами с безразличным видом, но похвалой был доволен. Филипс был строгим, но понимающим начальником.
С помощью точной линейки Филипс замерил на прежних снимках дистанции до мелких кровеносных сосудов. Пользуясь своим знанием анатомии мозга и обычного расположения этих сосудов, он мог в своем воображении воссоздать пространственную картину интересующего участка. По этой информации он определил положение кончиков электродов на новых снимках.
— Потрясающе, — произнес Филипс, откидываясь назад. — Электроды установлены идеально. Маннергейм — это фантастика. Если бы только его разум соответствовал его технике.
— Отнести пленки обратно в операционную?
Филипс покачал головой. — Нет, отнесу сам. Хочу поговорить с Маннергеймом. Я возьму и некоторые старые снимки. Меня немного беспокоит положение этой задней церебральной артерии. — Филипс собрал снимки и направился к двери.
Хотя в операционной 21 восстановилось подобие нормальной обстановки, Маннергейма случившееся привело в ярость. Даже присутствие иностранных визитеров не умерило его гнева. Наибольшим оскорблениям подверглись Ньюмен и Лоури. Маннергейм как будто считал, что они сделали все преднамеренно.
Он начал височную лобэктомию, как только Ранад подверг Лизу общей эндотрахеальной анестезии. Сразу после лизиного припадка возникла некоторая паника, но все действовали превосходно. Маннергейму удалось схватить ее дико размахивающую руку и не допустить новых увечий. Настоящим героем оказался Ранад: он среагировал мгновенно и ввел усыпляющую дозу — сто пятьдесят миллиграммов тиопентала-4, а затем мышечный парализатор дтубокурарин. Эти препараты не только погрузили Лизу в сон, но и остановили припадок. Всего за несколько минут Ранад вставил интубационную трубку, подал через нее окись азота и установил контрольные приборы.
Тем временем Ньюмен извлек два непреднамеренно глубоко погруженные электрода, а Лоури снял остальные поверхностные электроды.
Лоури наложил на открытый мозг влажную ткань и прикрыл все стерильным полотенцем. На пациентке сменили салфетки, а врачи переоделись и сменили перчатки. Все нормализовалось, кроме настроения Маннергейма.
— Тьфу, — выдохнул Маннергейм, выпрямляясь, чтобы дать отдохнуть спине. — Лоури, если решите заниматься чем-нибудь другим, когда подрастете, — скажите мне об этом. А сейчас держите подъемники так, чтобы мне было видно. — Со своего места Лоури не мог видеть, что делает Маннергейм.
Дверь операционной открылась, и вошел Филипс со снимками.
Осторожно, — прошептала Нэнси Донован. — Наполеон в скверном настроении.
— Спасибо за предупреждение, — ответил выведенный из себя Филипс.
Как бы ни был хорош Маннергейм как хирург, все же возмутительно, что все терпят его детскую непосредственность. Он вставил снимки в аппарат, сознавая, что Маннергейм видел его. Прошло пять минут, прежде чем Филипс понял, что Маннергейм сознательно его игнорирует.
— Доктор Маннергейм! — голос Мартина перекрыл звуки кардиомонитора.
Все взоры обратились на Маннергейма, который выпрямился и повернул голову так, чтобы луч налобной лампы типа шахтерской был направлен прямо в лицо радиолога.
— Вам, возможно, неизвестно, что здесь идет операция на головном мозге и вам не следует прерывать, — произнес Маннергейм со сдерживаемой яростью.
— Вы заказывали локализационные снимки, — ответил Филипс ровным голосом, — и я считаю своим долгом обеспечить эту информацию.
— Считайте свой долг исполненным, — сказал Маннергейм , вновь обращая взгляд на расширяющийся разрез.
По существу, Филипса волновало не положение электродов, так как он знал, что они установлены идеально. Беспокоила ориентация заднего, гиппокампального электрода относительно крупной задней церебральной артерии. — Есть еще кое-что, — продолжал он. — Я...
Маннергейм вскинул голову. Луч налобной лампы прочертил стену, затем потолок, а голос его стегал, как бич. — Доктор Филипс, не могли бы вы убраться отсюда вместе с вашими снимками и дать нам возможность закончить операцию? Когда нам потребуется ваша помощь, мы вам об этом скажем.
Затем, уже нормальным голосом, он потребовал у операционной сестры штыковидные пинцеты и вновь занялся делом.
Мартин спокойно собрал снимки и вышел из операционной. В раздевалке, возвращаясь в свою обычную одежду, он старался не слишком задумываться — в его теперешнем настроении так было проще. На обратном пути в Радиологию он позволил себе поразмышлять о возникших в результате этого инцидента противоречивых чувствах. Для общения с Маннергеймом требовались такие качества, которых вряд ли можно требовать от него как от радиолога.
Он возвратился в отделение, так ничего и не решив.
— Вас ждут в кабинете ангиографии, — сообщила Хелен Уокер, когда он подошел к двери кабинета. Она встала и прошла за ним внутрь. Хелен, чрезвычайно грациозная тридцативосьмилетняя негритянка из Куинса, пять лет работала секретаршей Филипса. У них были отличные рабочие отношения. Мысль о том, что она когда-либо уйдет, приводила Филипса в ужас — как всякая хорошая секретарша, она была необходима для ведения повседневных дел Филипса. Даже его нынешний гардероб был результатом ее усилий. Он и до сих пор не снял бы мешковатую одежку времен учебы в колледже, если бы Хелен не вынудила Филипса встретиться с ней воскресным днем в магазине Блумингдейла.
В результате этой встречи возник новый Филипс, современный облегающий костюм которого хорошо гармонировал с его атлетической фигурой.
Филипс сунул маннергеймовские снимки на стол, где они слились с общей массой других снимков, газет, журналов и книг. Этого единственного места Филипс запретил Хелен касаться. Не важно, как стол выглядит, зато известно, где что лежит.
Хелен стояла позади него, читая множество сообщений, с которыми она считала себя обязанной его ознакомить. Звонил доктор Риз по поводу компьютерной томографии своего пациента; рентгеновская установка во втором кабинете ангиографии налажена и действует нормально; из кабинета неотложной помощи сообщили, что ждут пациента с серьезной травмой головы и потребуется срочная томография. Поток был бесконечен и обычен. Филипс велел ей всем этим заняться, что она и собиралась все равно сделать; Хелен ушла к себе.
Филипс снял белый халат и надел просвинцованный фартук, которым пользовался для защиты от облучения при некоторых рентгеновских процедурах.
Выцветшую надпись «Супермен» не удавалось вывести никакими средствами. Два года назад ее сделали приятели из Нейрорадиологии. Филипс знал, что в это вложено чувство уважения, и надпись не вызывала у него раздражения.
Уже собираясь выйти, он окинул взглядом поверхность стола, чтобы насладиться видом программной кассеты и убедиться, что новость Майклза не плод фантазии. Не увидев кассеты, Мартин подошел и порылся в самых свежих слоях завалов. Кассета оказалась под маннергеймовскими снимками. Филипс двинулся к двери, но вновь остановился. Он взял кассету и последний боковой снимок черепа Лизы Марино. Крикнув через открытую дверь Хелен, что сию минуту будет в кабинете ангиографии, он подошел к рабочему столу.
Просвинцованный фартук был снят и повешен на стул. Глядя на уже обсчитанный прототип, он с сомнением думал, как это все будет в действительности работать. Мартин поднял сделанные в операционной снимки Лизы Марино и посмотрел их на свет, идущий от экранов. Силуэты электродов его не интересовали и он мысленно удалил их. Ему важно было знать, что скажет по поводу краниотомии компьютер. Филипс знал, что в программу эта операция не закладывалась.
Он щелкнул выключателем центрального процессора. Зажглась красная лампочка, и он медленно стал вставлять кассету. Едва кассета была вдвинута на три четверти, как машина вцепилась и проглотила ее, как голодный пес. Сразу ожила пишущая машинка. Филипс подвинулся и стал читать выдаваемое ею.
— Привет! Я Радиолог, Череп 1. Введите имя пациента.
Филипс настукал двумя пальцами «Лиза Марино» и ввел.
— Спасибо. Введите нынешние жалобы.
Филипс напечатал «нарушения, связанные с припадками» и тоже ввел.
— Спасибо. Введите соответствующую клиническую информацию.
Филипс напечатал: «Женщина 21 года, в течение 1 года эпилепсия, связанная с височной долей».
— Спасибо. Вставьте снимок в лазерный сканер.
Мартин подошел к сканеру. Ролики в приемной щели двигались. Он осторожно вставил снимок, держа его эмульсией вниз. Машина схватила снимок и втянула внутрь. Заработала выходная пишущая машинка. Подойдя, он прочел:
«Спасибо. Выпейте чашечку кофе.» Филипс улыбнулся. Чувство юмора Майклза проявляется самым непредвиденным образом.
Сканер издавал слабое электрическое гудение; устройство вывода молчало. Филипс схватил фартук и вышел.
В операционной 21 стояла тишина, пока Маннергейм освобождал правую височную долю Лизы и медленно отделял ее от основания. Было видно несколько мелких вен, связывающих ее с венозными синусами, и Ньюмен искусно коагулировал и отделил их. Наконец, височная доля была свободна и Маннергейм вынул эту часть мозга из черепа Лизы и бросил в лоток из нержавеющей стали, поданный операционной сестрой Дарлен Купер. Маннергейм взглянул на часы. Все идет хорошо. В ходе проведения операции настроение его вновь изменилось. Теперь он был исполнен радости и справедливого удовлетворения своей работой. Все проделано вдвое быстрее обычного. Можно рассчитывать, что в полдень он вернется в кабинет.
— Это еще не все, — сказал Маннергейм, беря в левую руку металлический отсасыватель, а в правую зажим. Он тщательно обработал прежнее место нахождения височной доли, отсасывая мозговую ткань. Он называл это удалением глубинных ядер. Это была, вероятно, наиболее рискованная часть процедуры, но именно она и нравилась Маннергейму больше всего. Маннергейм действовал отсасывателем с величайшей уверенностью, избегая касаться жизненно важных структур.
В какой то момент крупная частица мозговой ткани на мгновение заблокировала отверстие. Послышался слабый свистящий звук, а затем частица прошла по трубке. — Музыкальные уроки, — произнес Маннергейм. В устах Маннергейма после всего вызванного им напряжения это обычное среди нейрохирургов присловье прозвучало смешнее обычного. Рассмеялись все, даже два японских врача.
Как только Маннергейм закончил удаление мозговой ткани, Ранад сократил вентиляцию пациента. Он хотел, чтобы кровяное давление Лизы немного поднялось, пока Маннергейм осматривал полость, чтобы удостовериться в отсутствии кровотечения. После тщательной проверки Маннергейм признал операционное поле сухим. Взяв иглодержатель, он стал закрывать прочную мозговую оболочку. В это время Ранад начал понемногу уменьшать анестезию.
По окончании операции нужно было иметь возможность удалить трубку из лизиной трахеи, не вызвав у нее кашля и напряжения. Это требовало искусной оркестровки всех применяемых медикаментов. Кровяное давление у Лизы ни в коем случае не должно было повышаться.
Закрытие оболочки шло быстро; ловким поворотом кисти Маннергейм наложил последний шов. Мозг Лизы был вновь закрыт, хотя оболочка опустилась и была темнее удаленной височной доли. Маннергейм приподнял голову, восхищаясь плодами своего искусства, затем, отступив назад, резко снял резиновые перчатки. Звук эхом пронесся по комнате.
— Порядок! — произнес Маннергейм, — закрывайте ее. Но только не затягивайте это на целую вечность.
Жестом пригласив двух японских врачей, он вышел из комнаты.
Ньюмен занял место Маннергейма у лизиного изголовья.
— Окей, Лоури, — заговорил Ньюмен, подражая своему боссу, — старайтесь помогать мне, а не мешать.
Опустив черепной клапан на место, Ньюмен стал накладывать швы.
Пользуясь пинцетом с шершавыми зубчиками, он захватил кромку раны и частично вывернул ее. Затем он погрузил иглу глубоко в кожу, стараясь захватить и надкостницу, и вытащил иглу из раны. Отсоединив иглодержатель от хвостовика иглы, он захватил им острие и вытащил нить из раны.
Практически таким же образом он продел нить через другую кромку раны и вытянул ее в подставленную руку доктора Лоури, чтобы тот сделал узел. Эта процедура продолжалась до тех пор, пока вся рана покрылась черными нитями и стала похожа на большую застежку-молнию в боковой части лизиной головы.
В течение этой части процедуры доктор Ранад продолжал вентиляцию легких, нажимая на дыхательный мешок. Как только будет наложен последний шов, он планировал дать Лизе чистый кислород, чтобы удалить не усвоенные телом остатки мышечного парализатора. В нужный момент его рука вновь нажала на дыхательный мешок, но на этот раз его опытные пальцы уловили слабое изменение по сравнению с предыдущим нажатием. В течение последних нескольких минут Лиза начала первые попытки самостоятельного дыхания. Это создало определенное сопротивление вентиляции легких. При последнем нажатии это сопротивление исчезло. Следя за дыхательным мешком и прослушивая через эзофагальный стетоскоп, Ранад установил, что Лиза прекратила попытки дыхания. Он сверился со стимулятором периферической нервной системы. Тот показывал, что мышечный парализатор выводится, как положено. Но почему она не дышит? У Ранада участился пульс. Для него анестезия была подобна стоянию на прочном, но узком уступе над пропастью.
Ранад быстро замерил у Лизы кровяное давление. Оно поднялось до 150 на 60. Во время операции давление устойчиво находилось на уровне 105 на 60. Что-то не так!
— Подождите, — сказал он Ньюмену, бросая взгляд на кардиомонитор.
Сокращения были регулярными, но замедлялись — паузы между пиками удлинялись.
— Что случилось? — спросил доктор Ньюмен, уловив возбуждение в голосе Ранада.
— Не знаю. — Ранад замерил венозное давление, готовясь ввести нитропруссид для снижения давления. До этого момента Ранад считал, что изменение показателей жизненно важных функций отражало реакцию лизиного мозга на хирургическое вмешательство. Но теперь он начал опасаться кровотечения! От этого и могло подниматься давление в черепе. Тогда становилась понятна последовательность признаков. Он вновь замерил кровяное давление. 170 на 100. Он немедленно ввел нитропруссид. При этом у него все внутри похолодело от ужаса.
— У нее, возможно, кровоизлияние, — произнес он, наклоняясь, чтобы поднять веки Лизы. Он увидел то, чего так боялся. Зрачки расширялись. — Я уверен, что у нее кровоизлияние! — крикнул он.
Стажеры глядели друг на друга поверх пациента. Они думали об одном и том же. — Маннергейм придет в ярость, — произнес доктор Ньюмен. — Лучше позвать его. Давай, — велел он Нэнси Донован. — Скажи ему, что здесь экстренная ситуация.
Нэнси Донован бросилась к интеркому и вызвала центральную.
— Будем снова вскрывать? — спросил доктор Лоури.
— Не знаю, — ответил Ньюмен нервно. — Если у нее кровоизлияние в мозге, лучше было бы экстренно получить томограмму. Если кровотечение в месте операции, тогда нужно вскрывать.
— Кровяное давление все растет, — недоверчиво произнес Ранад, глядя на свой прибор. Он приготовился вводить новые медикаменты для снижения давления.
Два стажера оставались недвижимы.
— Кровяное давление все растет, — закричал Ранад. — Делайте что-нибудь, Христа ради!
— Ножницы, — прорычал доктор Ньюмен. Ножницы шлепнулись в его руку, и он стал разрезать только что наложенные швы. Когда он добрался до конца шва, рана самопроизвольно раскрылась. Стоило ему потянуть черепную створку, как удаленный для краниотомии участок черепа вытолкнуло. Он пульсировал.
— Дайте мне те четыре флакона крови! — прокричал Ранад.
Доктор Ньюмен разрезал два основных шва, удерживавших створку на месте. Она вывалилась прежде чем он успел ее подхватить. Мозговая оболочка выглядела зловещим темным вздутием.
Дверь операционной резко распахнулась и влетел доктор Маннергейм в расстегнутой, если не считать двух нижних пуговиц, операционной куртке.
— Что здесь, черт побери, происходит? — заорал он. Тут он увидел пульсирующую и вздутую мозговую оболочку. — Боже правый! Перчатки! Дайте мне перчатки!
Нэнси Донован начала вскрывать новую пару перчаток, но он выхватил их у нее и натянул без обработки.
Как только было разрезано несколько швов, мозговая оболочка раскрылась и ярко-красная кровь тонкой струйкой плеснула на грудь Маннергейма. Он был весь в крови, но вслепую разрезал последние швы. Он знал, что нужно отыскать место кровотечения.
— Отсасыватель, — крикнул Маннергейм. Неприятно жужжа, машина начала отсасывать кровь. Сразу же стало ясно, что мозг сместился или вздулся, так как Маннергейм быстро на него натолкнулся.
— Кровяное давление падает, — сказал Ранад.
Маннергейм заорал, требуя нейрохирургический подъемник, чтобы попытаться увидеть основание операционного поля, но кровь вновь все залила, как только он убрал отсасыватель.
— Кровяное давление..., — начал Ранад и сделал паузу. — Кровяное давление не замеряется.
Звук кардиомонитора, сопровождавший операцию на всем ее протяжении, замедлился до болезненной пульсации и совсем умолк.
— Остановка сердца! — прокричал Ранад.
Стажеры сдвинули тяжелые хирургические салфетки, обнажив тело Лизы и закрыв голову. Ньюмен взобрался на табурет у операционного стола и попытался восстанавливать сердечную деятельность, нажимая на грудину.
Доктор Ранад, прекратив измерять кровяное давление, открыл все трубки внутривенного вливания, стараясь как можно быстрее подать жидкость в лизино тело.
— Стоп, — заорал Маннергейм, отступивший от операционного стола, когда доктор Ранад крикнул об остановке сердца. С выражением полного поражения Маннергейм бросил нейрохирургический подъемник на пол.
Некоторое время он постоял здесь, опустив руки по бокам; с его пальцев стекали капли крови частицы мозга. — Хватит!
Бесполезно, — произнес он. — Очевидно повреждена крупная артерия. Похоже, оттого что чертова пациентка всадила эти электроды. Вероятно, артерия была пробита и находилась в спазме, которого не заметили из-за припадка. С ослаблением спазма из нее потекло. Ее уже никак не оживить.
Подхватив хирургические штаны, чтобы не дать им упасть, Маннергейм повернулся к выходу. От двери он оглянулся на стажеров. — Закройте все так, как будто она еще жива. Поняли?
— Вот вам и ответ! У этого пациента верхнюю височную извилину мы не берем.
Японские визитеры согласно закивали головами.
Теперь переходим к более интересной части задачи, — продолжал Маннергейм, взяв один из двух глубинных электродов, полученных из Гибсоновского мемориального госпиталя. Кстати, пусть кто-нибудь позвонит рентгенологам. Мне нужен снимок этих электродов, чтобы потом знать, где они были.
Жесткие игольчатые электроды служили как для регистрации, так и для стимуляции. Еще до их стерилизации Маннергейм сделал на них метки в четырех сантиметрах от острия. С помощью маленькой металлической линейки он отмерил четыре сантиметра от переднего края височной доли. Держа электрод перпендикулярно поверхности мозга, Маннергейм свободно и легко погрузил его до метки. Сопротивление ткани мозга было минимально. Он взял второй электрод и воткнул двумя сантиметрами дальше. Каждый из электродов выступал над поверхностью мозга сантиметра на четыре.
К счастью, в этот момент пришел Кеннет Роббинс, старший рентгенолаборант Нейрорадиологии. Стоило ему опоздать, Маннергейм устроил бы одну из своих знаменитых истерик. Поскольку операционная была оборудована для проведения рентгенографии, Роббинсу для получения двух снимков нужно было всего несколько минут.
— Так, — произнес Маннергейм, посмотрев на часы и поняв, что нужно поторапливаться. — Давайте начнем стимулировать глубинными электродами и посмотрим, можно ли генерировать в мозгу эпилептические сигналы. По опыту знаю: если это удастся, то почти со стопроцентной вероятностью можно считать, что лобэктомия устранит припадки.
Врачи перегруппировались вокруг пациентки. Доктор Ранад, — бросил Маннергейм, — попросите пациентку описать, что она чувствует и думает после стимулирования.
Доктор Ранад кивнул и лицо его скрылось под краем салфетки.
Вынырнув, он показал, что Маннергейм может продолжать. Лиза ощутила стимул, как взрыв бомбы, но без звука или боли. После периода отключения сознания, длившегося может быть долю секунды, а может быть и час, на лицо доктора Ранада в конце длинного тоннеля наложился калейдоскоп образов. Она не узнала Ранада, не знала и где находится. Она чувствовала только ужасный запах, предшествовавший ее припадкам.
— Что ты чувствуешь? — спросил доктор Ранад.
— Помогите мне, — закричала Лиза. Она попыталась пошевелиться, но ощутила действие захватов. Она чувствовала приближение приступа. — Помогите мне.
— Лиза, — произнес встревоженный Ранад, — Лиза, все в порядке.
Просто расслабься.
— Помогите мне, — выкрикнула Лиза, теряя над собой контроль.
Фиксатор головы удержался, уцелел и кожаный ремень на ее талии. Вся ее энергия сосредоточилась в правой руке, которую она потянула с колоссальной силой и внезапностью. Кистевой фиксатор лопнул, и освободившаяся рука описала дугу через салфетки.
Маннергейм, завороженно следивший за необычными показаниями электроэнцефалографа, краем глаза увидел лизину руку. Среагируй он быстрее, несчастья можно было бы избежать. Но он был настолько потрясен, что на какое-то время утратил способность двигаться. Рука Лизы в своем неистовом стремлении освободить захваченное операционным столом тело натолкнулась на выступающие электроды и всадила их прямо в мозг.
Филипс беседовал по телефону с педиатром Джорджем Ризом, когда Роббинс постучал и открыл дверь. Филипс, заканчивая разговор, жестом пригласил лаборанта в кабинет. Риз спрашивал о снимке черепа двухлетнего мальчика, который, как предполагалось, упал с лестницы. Мартин вынужден был высказать педиатру подозрение, что с ребенком жестоко обращаются — на снимке грудной клетки были видны следы старых переломов ребер. Разговор был неприятный и Филипс рад был его закончить.
— Что у вас? — спросил Филипс, разворачиваясь на стуле. Он сам нанимал Роббинса старшим рентгенолаборантом Нейрорадиологии, и между ними установились особые отношения.
— Локализационные снимки, которые вы просили меня сделать для Маннергейма.
Филипс кивнул, и Роббинс вставил их в смотровой аппарат. Обычно старший лаборант не делал снимков вне отделения, но Филипс просил его, во избежание всяческих неприятностей, лично обслужить Маннергейма.
На экране высветились операционные снимки Лизы Марино. На боковой проекции был виден светлый многоугольник на месте выреза. В этой четко очерченной области выделялись яркие белые силуэты многочисленных электродов. Наиболее ясно светились длинные иглообразные глубинные электроды, которые Маннергейм ввел в височную долю Лизы Марино, и Филипса интересовало именно их положение. Нажатием ступни Филипс включил мотор проектора. Пока педаль была нажата, изображения на экране менялись. В установку можно было вставлять любое количество снимков. Филипс подождал, пока на экране не появились прежние снимки Лизы Марино.
Сравнивая новые снимки со старыми, Филипс мог определить точное расположение глубинных электродов.
— Здорово! Вы делаете отличные снимки. Будь у меня побольше таких специалистов, половина моих проблем была бы решена.
Роббинс пожал плечами с безразличным видом, но похвалой был доволен. Филипс был строгим, но понимающим начальником.
С помощью точной линейки Филипс замерил на прежних снимках дистанции до мелких кровеносных сосудов. Пользуясь своим знанием анатомии мозга и обычного расположения этих сосудов, он мог в своем воображении воссоздать пространственную картину интересующего участка. По этой информации он определил положение кончиков электродов на новых снимках.
— Потрясающе, — произнес Филипс, откидываясь назад. — Электроды установлены идеально. Маннергейм — это фантастика. Если бы только его разум соответствовал его технике.
— Отнести пленки обратно в операционную?
Филипс покачал головой. — Нет, отнесу сам. Хочу поговорить с Маннергеймом. Я возьму и некоторые старые снимки. Меня немного беспокоит положение этой задней церебральной артерии. — Филипс собрал снимки и направился к двери.
Хотя в операционной 21 восстановилось подобие нормальной обстановки, Маннергейма случившееся привело в ярость. Даже присутствие иностранных визитеров не умерило его гнева. Наибольшим оскорблениям подверглись Ньюмен и Лоури. Маннергейм как будто считал, что они сделали все преднамеренно.
Он начал височную лобэктомию, как только Ранад подверг Лизу общей эндотрахеальной анестезии. Сразу после лизиного припадка возникла некоторая паника, но все действовали превосходно. Маннергейму удалось схватить ее дико размахивающую руку и не допустить новых увечий. Настоящим героем оказался Ранад: он среагировал мгновенно и ввел усыпляющую дозу — сто пятьдесят миллиграммов тиопентала-4, а затем мышечный парализатор дтубокурарин. Эти препараты не только погрузили Лизу в сон, но и остановили припадок. Всего за несколько минут Ранад вставил интубационную трубку, подал через нее окись азота и установил контрольные приборы.
Тем временем Ньюмен извлек два непреднамеренно глубоко погруженные электрода, а Лоури снял остальные поверхностные электроды.
Лоури наложил на открытый мозг влажную ткань и прикрыл все стерильным полотенцем. На пациентке сменили салфетки, а врачи переоделись и сменили перчатки. Все нормализовалось, кроме настроения Маннергейма.
— Тьфу, — выдохнул Маннергейм, выпрямляясь, чтобы дать отдохнуть спине. — Лоури, если решите заниматься чем-нибудь другим, когда подрастете, — скажите мне об этом. А сейчас держите подъемники так, чтобы мне было видно. — Со своего места Лоури не мог видеть, что делает Маннергейм.
Дверь операционной открылась, и вошел Филипс со снимками.
Осторожно, — прошептала Нэнси Донован. — Наполеон в скверном настроении.
— Спасибо за предупреждение, — ответил выведенный из себя Филипс.
Как бы ни был хорош Маннергейм как хирург, все же возмутительно, что все терпят его детскую непосредственность. Он вставил снимки в аппарат, сознавая, что Маннергейм видел его. Прошло пять минут, прежде чем Филипс понял, что Маннергейм сознательно его игнорирует.
— Доктор Маннергейм! — голос Мартина перекрыл звуки кардиомонитора.
Все взоры обратились на Маннергейма, который выпрямился и повернул голову так, чтобы луч налобной лампы типа шахтерской был направлен прямо в лицо радиолога.
— Вам, возможно, неизвестно, что здесь идет операция на головном мозге и вам не следует прерывать, — произнес Маннергейм со сдерживаемой яростью.
— Вы заказывали локализационные снимки, — ответил Филипс ровным голосом, — и я считаю своим долгом обеспечить эту информацию.
— Считайте свой долг исполненным, — сказал Маннергейм , вновь обращая взгляд на расширяющийся разрез.
По существу, Филипса волновало не положение электродов, так как он знал, что они установлены идеально. Беспокоила ориентация заднего, гиппокампального электрода относительно крупной задней церебральной артерии. — Есть еще кое-что, — продолжал он. — Я...
Маннергейм вскинул голову. Луч налобной лампы прочертил стену, затем потолок, а голос его стегал, как бич. — Доктор Филипс, не могли бы вы убраться отсюда вместе с вашими снимками и дать нам возможность закончить операцию? Когда нам потребуется ваша помощь, мы вам об этом скажем.
Затем, уже нормальным голосом, он потребовал у операционной сестры штыковидные пинцеты и вновь занялся делом.
Мартин спокойно собрал снимки и вышел из операционной. В раздевалке, возвращаясь в свою обычную одежду, он старался не слишком задумываться — в его теперешнем настроении так было проще. На обратном пути в Радиологию он позволил себе поразмышлять о возникших в результате этого инцидента противоречивых чувствах. Для общения с Маннергеймом требовались такие качества, которых вряд ли можно требовать от него как от радиолога.
Он возвратился в отделение, так ничего и не решив.
— Вас ждут в кабинете ангиографии, — сообщила Хелен Уокер, когда он подошел к двери кабинета. Она встала и прошла за ним внутрь. Хелен, чрезвычайно грациозная тридцативосьмилетняя негритянка из Куинса, пять лет работала секретаршей Филипса. У них были отличные рабочие отношения. Мысль о том, что она когда-либо уйдет, приводила Филипса в ужас — как всякая хорошая секретарша, она была необходима для ведения повседневных дел Филипса. Даже его нынешний гардероб был результатом ее усилий. Он и до сих пор не снял бы мешковатую одежку времен учебы в колледже, если бы Хелен не вынудила Филипса встретиться с ней воскресным днем в магазине Блумингдейла.
В результате этой встречи возник новый Филипс, современный облегающий костюм которого хорошо гармонировал с его атлетической фигурой.
Филипс сунул маннергеймовские снимки на стол, где они слились с общей массой других снимков, газет, журналов и книг. Этого единственного места Филипс запретил Хелен касаться. Не важно, как стол выглядит, зато известно, где что лежит.
Хелен стояла позади него, читая множество сообщений, с которыми она считала себя обязанной его ознакомить. Звонил доктор Риз по поводу компьютерной томографии своего пациента; рентгеновская установка во втором кабинете ангиографии налажена и действует нормально; из кабинета неотложной помощи сообщили, что ждут пациента с серьезной травмой головы и потребуется срочная томография. Поток был бесконечен и обычен. Филипс велел ей всем этим заняться, что она и собиралась все равно сделать; Хелен ушла к себе.
Филипс снял белый халат и надел просвинцованный фартук, которым пользовался для защиты от облучения при некоторых рентгеновских процедурах.
Выцветшую надпись «Супермен» не удавалось вывести никакими средствами. Два года назад ее сделали приятели из Нейрорадиологии. Филипс знал, что в это вложено чувство уважения, и надпись не вызывала у него раздражения.
Уже собираясь выйти, он окинул взглядом поверхность стола, чтобы насладиться видом программной кассеты и убедиться, что новость Майклза не плод фантазии. Не увидев кассеты, Мартин подошел и порылся в самых свежих слоях завалов. Кассета оказалась под маннергеймовскими снимками. Филипс двинулся к двери, но вновь остановился. Он взял кассету и последний боковой снимок черепа Лизы Марино. Крикнув через открытую дверь Хелен, что сию минуту будет в кабинете ангиографии, он подошел к рабочему столу.
Просвинцованный фартук был снят и повешен на стул. Глядя на уже обсчитанный прототип, он с сомнением думал, как это все будет в действительности работать. Мартин поднял сделанные в операционной снимки Лизы Марино и посмотрел их на свет, идущий от экранов. Силуэты электродов его не интересовали и он мысленно удалил их. Ему важно было знать, что скажет по поводу краниотомии компьютер. Филипс знал, что в программу эта операция не закладывалась.
Он щелкнул выключателем центрального процессора. Зажглась красная лампочка, и он медленно стал вставлять кассету. Едва кассета была вдвинута на три четверти, как машина вцепилась и проглотила ее, как голодный пес. Сразу ожила пишущая машинка. Филипс подвинулся и стал читать выдаваемое ею.
— Привет! Я Радиолог, Череп 1. Введите имя пациента.
Филипс настукал двумя пальцами «Лиза Марино» и ввел.
— Спасибо. Введите нынешние жалобы.
Филипс напечатал «нарушения, связанные с припадками» и тоже ввел.
— Спасибо. Введите соответствующую клиническую информацию.
Филипс напечатал: «Женщина 21 года, в течение 1 года эпилепсия, связанная с височной долей».
— Спасибо. Вставьте снимок в лазерный сканер.
Мартин подошел к сканеру. Ролики в приемной щели двигались. Он осторожно вставил снимок, держа его эмульсией вниз. Машина схватила снимок и втянула внутрь. Заработала выходная пишущая машинка. Подойдя, он прочел:
«Спасибо. Выпейте чашечку кофе.» Филипс улыбнулся. Чувство юмора Майклза проявляется самым непредвиденным образом.
Сканер издавал слабое электрическое гудение; устройство вывода молчало. Филипс схватил фартук и вышел.
В операционной 21 стояла тишина, пока Маннергейм освобождал правую височную долю Лизы и медленно отделял ее от основания. Было видно несколько мелких вен, связывающих ее с венозными синусами, и Ньюмен искусно коагулировал и отделил их. Наконец, височная доля была свободна и Маннергейм вынул эту часть мозга из черепа Лизы и бросил в лоток из нержавеющей стали, поданный операционной сестрой Дарлен Купер. Маннергейм взглянул на часы. Все идет хорошо. В ходе проведения операции настроение его вновь изменилось. Теперь он был исполнен радости и справедливого удовлетворения своей работой. Все проделано вдвое быстрее обычного. Можно рассчитывать, что в полдень он вернется в кабинет.
— Это еще не все, — сказал Маннергейм, беря в левую руку металлический отсасыватель, а в правую зажим. Он тщательно обработал прежнее место нахождения височной доли, отсасывая мозговую ткань. Он называл это удалением глубинных ядер. Это была, вероятно, наиболее рискованная часть процедуры, но именно она и нравилась Маннергейму больше всего. Маннергейм действовал отсасывателем с величайшей уверенностью, избегая касаться жизненно важных структур.
В какой то момент крупная частица мозговой ткани на мгновение заблокировала отверстие. Послышался слабый свистящий звук, а затем частица прошла по трубке. — Музыкальные уроки, — произнес Маннергейм. В устах Маннергейма после всего вызванного им напряжения это обычное среди нейрохирургов присловье прозвучало смешнее обычного. Рассмеялись все, даже два японских врача.
Как только Маннергейм закончил удаление мозговой ткани, Ранад сократил вентиляцию пациента. Он хотел, чтобы кровяное давление Лизы немного поднялось, пока Маннергейм осматривал полость, чтобы удостовериться в отсутствии кровотечения. После тщательной проверки Маннергейм признал операционное поле сухим. Взяв иглодержатель, он стал закрывать прочную мозговую оболочку. В это время Ранад начал понемногу уменьшать анестезию.
По окончании операции нужно было иметь возможность удалить трубку из лизиной трахеи, не вызвав у нее кашля и напряжения. Это требовало искусной оркестровки всех применяемых медикаментов. Кровяное давление у Лизы ни в коем случае не должно было повышаться.
Закрытие оболочки шло быстро; ловким поворотом кисти Маннергейм наложил последний шов. Мозг Лизы был вновь закрыт, хотя оболочка опустилась и была темнее удаленной височной доли. Маннергейм приподнял голову, восхищаясь плодами своего искусства, затем, отступив назад, резко снял резиновые перчатки. Звук эхом пронесся по комнате.
— Порядок! — произнес Маннергейм, — закрывайте ее. Но только не затягивайте это на целую вечность.
Жестом пригласив двух японских врачей, он вышел из комнаты.
Ньюмен занял место Маннергейма у лизиного изголовья.
— Окей, Лоури, — заговорил Ньюмен, подражая своему боссу, — старайтесь помогать мне, а не мешать.
Опустив черепной клапан на место, Ньюмен стал накладывать швы.
Пользуясь пинцетом с шершавыми зубчиками, он захватил кромку раны и частично вывернул ее. Затем он погрузил иглу глубоко в кожу, стараясь захватить и надкостницу, и вытащил иглу из раны. Отсоединив иглодержатель от хвостовика иглы, он захватил им острие и вытащил нить из раны.
Практически таким же образом он продел нить через другую кромку раны и вытянул ее в подставленную руку доктора Лоури, чтобы тот сделал узел. Эта процедура продолжалась до тех пор, пока вся рана покрылась черными нитями и стала похожа на большую застежку-молнию в боковой части лизиной головы.
В течение этой части процедуры доктор Ранад продолжал вентиляцию легких, нажимая на дыхательный мешок. Как только будет наложен последний шов, он планировал дать Лизе чистый кислород, чтобы удалить не усвоенные телом остатки мышечного парализатора. В нужный момент его рука вновь нажала на дыхательный мешок, но на этот раз его опытные пальцы уловили слабое изменение по сравнению с предыдущим нажатием. В течение последних нескольких минут Лиза начала первые попытки самостоятельного дыхания. Это создало определенное сопротивление вентиляции легких. При последнем нажатии это сопротивление исчезло. Следя за дыхательным мешком и прослушивая через эзофагальный стетоскоп, Ранад установил, что Лиза прекратила попытки дыхания. Он сверился со стимулятором периферической нервной системы. Тот показывал, что мышечный парализатор выводится, как положено. Но почему она не дышит? У Ранада участился пульс. Для него анестезия была подобна стоянию на прочном, но узком уступе над пропастью.
Ранад быстро замерил у Лизы кровяное давление. Оно поднялось до 150 на 60. Во время операции давление устойчиво находилось на уровне 105 на 60. Что-то не так!
— Подождите, — сказал он Ньюмену, бросая взгляд на кардиомонитор.
Сокращения были регулярными, но замедлялись — паузы между пиками удлинялись.
— Что случилось? — спросил доктор Ньюмен, уловив возбуждение в голосе Ранада.
— Не знаю. — Ранад замерил венозное давление, готовясь ввести нитропруссид для снижения давления. До этого момента Ранад считал, что изменение показателей жизненно важных функций отражало реакцию лизиного мозга на хирургическое вмешательство. Но теперь он начал опасаться кровотечения! От этого и могло подниматься давление в черепе. Тогда становилась понятна последовательность признаков. Он вновь замерил кровяное давление. 170 на 100. Он немедленно ввел нитропруссид. При этом у него все внутри похолодело от ужаса.
— У нее, возможно, кровоизлияние, — произнес он, наклоняясь, чтобы поднять веки Лизы. Он увидел то, чего так боялся. Зрачки расширялись. — Я уверен, что у нее кровоизлияние! — крикнул он.
Стажеры глядели друг на друга поверх пациента. Они думали об одном и том же. — Маннергейм придет в ярость, — произнес доктор Ньюмен. — Лучше позвать его. Давай, — велел он Нэнси Донован. — Скажи ему, что здесь экстренная ситуация.
Нэнси Донован бросилась к интеркому и вызвала центральную.
— Будем снова вскрывать? — спросил доктор Лоури.
— Не знаю, — ответил Ньюмен нервно. — Если у нее кровоизлияние в мозге, лучше было бы экстренно получить томограмму. Если кровотечение в месте операции, тогда нужно вскрывать.
— Кровяное давление все растет, — недоверчиво произнес Ранад, глядя на свой прибор. Он приготовился вводить новые медикаменты для снижения давления.
Два стажера оставались недвижимы.
— Кровяное давление все растет, — закричал Ранад. — Делайте что-нибудь, Христа ради!
— Ножницы, — прорычал доктор Ньюмен. Ножницы шлепнулись в его руку, и он стал разрезать только что наложенные швы. Когда он добрался до конца шва, рана самопроизвольно раскрылась. Стоило ему потянуть черепную створку, как удаленный для краниотомии участок черепа вытолкнуло. Он пульсировал.
— Дайте мне те четыре флакона крови! — прокричал Ранад.
Доктор Ньюмен разрезал два основных шва, удерживавших створку на месте. Она вывалилась прежде чем он успел ее подхватить. Мозговая оболочка выглядела зловещим темным вздутием.
Дверь операционной резко распахнулась и влетел доктор Маннергейм в расстегнутой, если не считать двух нижних пуговиц, операционной куртке.
— Что здесь, черт побери, происходит? — заорал он. Тут он увидел пульсирующую и вздутую мозговую оболочку. — Боже правый! Перчатки! Дайте мне перчатки!
Нэнси Донован начала вскрывать новую пару перчаток, но он выхватил их у нее и натянул без обработки.
Как только было разрезано несколько швов, мозговая оболочка раскрылась и ярко-красная кровь тонкой струйкой плеснула на грудь Маннергейма. Он был весь в крови, но вслепую разрезал последние швы. Он знал, что нужно отыскать место кровотечения.
— Отсасыватель, — крикнул Маннергейм. Неприятно жужжа, машина начала отсасывать кровь. Сразу же стало ясно, что мозг сместился или вздулся, так как Маннергейм быстро на него натолкнулся.
— Кровяное давление падает, — сказал Ранад.
Маннергейм заорал, требуя нейрохирургический подъемник, чтобы попытаться увидеть основание операционного поля, но кровь вновь все залила, как только он убрал отсасыватель.
— Кровяное давление..., — начал Ранад и сделал паузу. — Кровяное давление не замеряется.
Звук кардиомонитора, сопровождавший операцию на всем ее протяжении, замедлился до болезненной пульсации и совсем умолк.
— Остановка сердца! — прокричал Ранад.
Стажеры сдвинули тяжелые хирургические салфетки, обнажив тело Лизы и закрыв голову. Ньюмен взобрался на табурет у операционного стола и попытался восстанавливать сердечную деятельность, нажимая на грудину.
Доктор Ранад, прекратив измерять кровяное давление, открыл все трубки внутривенного вливания, стараясь как можно быстрее подать жидкость в лизино тело.
— Стоп, — заорал Маннергейм, отступивший от операционного стола, когда доктор Ранад крикнул об остановке сердца. С выражением полного поражения Маннергейм бросил нейрохирургический подъемник на пол.
Некоторое время он постоял здесь, опустив руки по бокам; с его пальцев стекали капли крови частицы мозга. — Хватит!
Бесполезно, — произнес он. — Очевидно повреждена крупная артерия. Похоже, оттого что чертова пациентка всадила эти электроды. Вероятно, артерия была пробита и находилась в спазме, которого не заметили из-за припадка. С ослаблением спазма из нее потекло. Ее уже никак не оживить.
Подхватив хирургические штаны, чтобы не дать им упасть, Маннергейм повернулся к выходу. От двери он оглянулся на стажеров. — Закройте все так, как будто она еще жива. Поняли?
Глава 5
Меня зовут Кристин Линдквист, — сообщила молодая женщина, ожидавшая в университетской клинике гинекологии. Ей удалось улыбнуться, но уголки рта у нее слегка дрожали. — Я записана к доктору Джону Шонфелду на одиннадцать пятнадцать. — На настенных часах было ровно одиннадцать.
Регистратор Элен Коэн оторвала глаза от романа в мягкой обложке и бросила взгляд на улыбающееся ей сверху миловидное лицо. Ей сразу стало ясно, что Кристин Линдквист обладает всем, чего нет у нее. У Кристин были светлые от природы шелковистые волосы, небольшой вздернутый носик, большие темно-голубые глаза и длинные стройные ноги. Элен сразу же возненавидела Кристин, определив ее в уме как «одну из этих калифорнийских сучек». Тот факт, что Кристин Линдквист была из Мэдисона, штат Висконсин, не имел для Элен ровно никакого значения. Просматривая журнал записи, она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым через нос. Поставив крест против имени Кристин и предложив ей сесть, Элен добавила, что примет ее не доктор Шонфелд, а доктор Харпер.
— А почему не доктор Шонфелд? — спросила Кристин. Доктора Шонфелда рекомендовала одна из девушек в общежитии.
— Потому что его здесь нет. Вас устраивает такой ответ?
Кристин кивнула, но Элен этого не видела. Она вновь обратилась к своему роману, хотя, когда Кристин отошла, Элен стала следить за ней с завистливым раздражением.
В этот-то момент Кристин и следовало уйти. Она подумала об этом, понимая, что никто не заметит, если она просто проследует дальше тем путем, которым пришла. Кристин уже испытывала неприязнь к неопрятной обстановке госпиталя, наводившей ее на мысли о болезни и увядании. Доктор Уолтер Петерсон в Висконсине принимал в чистом и свежеобставленном кабинете; хотя осмотры каждые полгода и не доставляли Кристин удовольствия, по крайней мере, они не действовали так угнетающе.
Регистратор Элен Коэн оторвала глаза от романа в мягкой обложке и бросила взгляд на улыбающееся ей сверху миловидное лицо. Ей сразу стало ясно, что Кристин Линдквист обладает всем, чего нет у нее. У Кристин были светлые от природы шелковистые волосы, небольшой вздернутый носик, большие темно-голубые глаза и длинные стройные ноги. Элен сразу же возненавидела Кристин, определив ее в уме как «одну из этих калифорнийских сучек». Тот факт, что Кристин Линдквист была из Мэдисона, штат Висконсин, не имел для Элен ровно никакого значения. Просматривая журнал записи, она глубоко затянулась сигаретой и выпустила дым через нос. Поставив крест против имени Кристин и предложив ей сесть, Элен добавила, что примет ее не доктор Шонфелд, а доктор Харпер.
— А почему не доктор Шонфелд? — спросила Кристин. Доктора Шонфелда рекомендовала одна из девушек в общежитии.
— Потому что его здесь нет. Вас устраивает такой ответ?
Кристин кивнула, но Элен этого не видела. Она вновь обратилась к своему роману, хотя, когда Кристин отошла, Элен стала следить за ней с завистливым раздражением.
В этот-то момент Кристин и следовало уйти. Она подумала об этом, понимая, что никто не заметит, если она просто проследует дальше тем путем, которым пришла. Кристин уже испытывала неприязнь к неопрятной обстановке госпиталя, наводившей ее на мысли о болезни и увядании. Доктор Уолтер Петерсон в Висконсине принимал в чистом и свежеобставленном кабинете; хотя осмотры каждые полгода и не доставляли Кристин удовольствия, по крайней мере, они не действовали так угнетающе.