Кук Робин. Мозг

   Филипс не скрывал своего восхищения, описывая чрезвычайно успешную работу программы. Он сообщил, что программа смогла уловить изменение плотности, которого раньше не замечали. Он говорил настолько быстро, что Майклзу пришлось просить его немного притормозить.
   — Ну что, я рад, что она работает так, как мы ожидали, — вставил Майклз, когда Мартин, наконец, умолк.
   — Как ожидали? Это больше, чем я когда-либо надеялся!
   — Отлично, — сказал Майклз, — а сколько ты прогнал старых снимков?
   — Практически только один, — признался Мартин. — Я прогнал два, но оба принадлежали одному пациенту.
   — Ты прогнал только два снимка? — разочаровался Майклз. — Надеюсь, ты не перетрудился.
   — Ну ладно, ладно. К сожалению, у меня днем выкраивается очень мало времени на нашу работу.
   Майклз сказал, что понимает, но умолял Филипса пробовать программу на всех снимках черепа, проработанных в течение последних нескольких лет, а не увлекаться одним положительным результатом. Майклз снова нажимал на то, что на этом этапе их работы самым важным делом было устранение ошибочных отрицательных результатов.
   Мартин продолжал слушать, но не мог при этом не рассматривать тончайшие изменения плотности на снимке Лизы Марино. Он знал о ее припадках, и в его мозгу исследователя почти сразу возник вопрос, нет ли связи между припадками и этими еле заметными особенностями. Возможно, это отражение некоторого диффузного неврологического заболевания.
   После разговора с Майклзом на Филипса нахлынула новая волна возбуждения. Он вспомнил, что в предварительном диагнозе Лизы Марино числился множественный склероз. Что если он натолкнулся на радиологический диагноз этой болезни? Это была бы фантастическая находка. Врачи много лет ищут лабораторный диагноз множественного склероза. Нужны еще снимки и новая томограмма Лизы Марино. Получить их нелегко — ее только что оперировали, и требуется разрешение Маннергейма. Но Маннергейм сам исследователь, и нужно обратиться к нему напрямую.
   Через дверь он крикнул Хелен, чтобы она соединила его с нейрохирургом, и вновь обратился к снимку Лизы Марино. В радиологии эти изменения плотности называются сетчатыми, хотя линии располагаются скорее параллельно одна другой, чем сеткой. Мартин посмотрел через лупу и задался вопросом, не связана ли наблюдаемая структура с расположением нервных волокон. Этого не может быть — для получения снимков черепа используются относительно жесткие рентгеновские лучи. Течение мыслей нарушил телефон.
   Звонил Маннергейм.
   Мартин начал разговор с обычных любезностей, обходя недавний эпизод со снимками в операционной. В общении с Маннергеймом всегда лучше забывать о таких столкновениях. Хирург был странно молчалив, и Мартин продолжил, пояснив, что звонит в связи с тем, что отметил необычные изменения плотности на снимках Лизы Марино.
   — Мне кажется, эти изменения неплохо бы исследовать, поэтому я хочу сделать дополнительные снимки и еще одну томограмму, как только позволит состояние пациентки. Естественно, если вы согласны.
   Последовало неловкое молчание. Только Филипс был готов заговорить, как Маннергейм злобно прорычал:
   — Это что, такая шутка? Если так, то очень неудачная.
   — Я не шучу, — опешил Мартин.
   — Послушайте! — еще громче заорал Маннергейм. Радиология немного запоздала со своими снимками. Господи!
   Раздался щелчок, а затем гудки. Похоже, эгоцентрические выходки Маннергейма достигли новых высот. Мартин в задумчивости повесил трубку. Не стоит давать волю чувствам; кроме того, можно зайти с другой стороны.
   Известно, что Маннергейм не очень следит за своими послеоперационными больными, и за повседневную заботу о них отвечает Ньюмен, старший стажер.
   Мартин решил связаться с Ньюменом и выяснить, лежит ли девушка еще в послеоперационной палате.
   — Ньюмен? — переспросила дежурная операционного отделения. — Он недавно ушел.
   — Надо же! — расстроился Филипс. Он переложил трубку к другому уху. — А скажите, Лиза Марина еще в послеоперационной палате?
   — Нет, — ответила дежурная. — К несчастью, она не выжила.
   — Не выжила? — Филипсу вдруг стало понятно поведение Маннергейма.
   — Скончалась на столе, — сообщила сестра. — Трагедия, особенно если учесть, что у Маннергейма она шла первой.
   Мартин вновь обратился к статоскопу. На месте снимков Лизы Марино ему виделось ее лицо, как оно выглядело этим утром в предоперационном помещении. Вспомнилась птичка без перьев. Он начал расстраиваться и с усилием переключил внимание на снимки. Что еще можно выяснить? Внезапно Мартин слез с табурета. Нужно просмотреть карту Лизы Марино, нужно попробовать установить связь между картиной на снимке и какими-нибудь признаками и симптомами множественного склероза в результатах неврологического обследования Лизы Марино. Это не заменит новых снимков, но хоть что-то будет.
   Проходя мимо Хелен, жевавшей сэндвич у себя за столом, он попросил ее связаться с кабинетом ангиографии и сказать стажерам, чтобы начинали без него, а он скоро подойдет. Хелен быстро проглотила и спросила, что сказать мистеру Майклу Фергюсону по поводу помещения с материалами, когда он позвонит. Филипс не ответил. Он сделал вид, что не слышал ее. — Плевать на Фергюсона, — решил он про себя, сворачивая в главный коридор в направлении хирургии. Он терпеть не мог госпитальных администраторов.
   Когда Филипс вошел в хирургию, несколько пациентов еще ожидали в предоперационной, но до утреннего хаоса уже было далеко. Филипс узнал Нэнси Донован, только что вышедшую из операционных. Он направился к ней, и она заулыбалась.
   — Были какие-то сложности с Марино? — спросил Филипс сочувственно.
   Улыбка исчезла с лица Нэнси Донован. — Ужасно. Просто ужасно.
   Такая молоденькая. Мне так жалко доктора Маннергейма.
   Филипс кивнул, хотя был ошарашен тем, что Нэнси Донован может испытывать сочувствие к такому ублюдку, как Маннергейм.
   — А что случилось?
   — Кровотечение из крупной артерии в самом конце операции.
   Филипс покачал головой в знак понимания и огорчения. Он вспомнил о близости электрода к задней артерии мозга.
   — А где может быть ее карта?
   — Не знаю. Сейчас спрошу.
   Филипс наблюдал, как Нэнси разговаривает с тремя сестрами за столом. Вернувшись, она сообщила:
   — Они думают, что она все еще в анестезии, рядом с двадцать первой операционной.
   Возвратившись в хирургическую комнату отдыха, которая теперь была полна людей, Филипс переоделся в хирургическую одежду. Потом пошел опять в операционную зону. В главном коридоре, соединяющем операционные, были видны следы утренних сражений. Вокруг каждой раковины стояла лужами вода с переливающейся мыльной пленкой на поверхности. На краях раковин громоздились губки и щетки, некоторые были разбросаны по полу. На каталке, придвинутой к стене коридора, спал какой-то хирург. Он, вероятно, оперировал всю ночь и по окончании операции решил воспользоваться каталкой для минутного отдыха. В результате он крепко уснул, и его никто не стал беспокоить.
   Филипс подошел к комнате анестезиологов рядом с двадцать первой операционной и попробовал дверь. Заперто. Через маленькое окошко он заглянул в операционную. Там было темно, но дверь при нажатии отворилась.
   Он щелкнул выключателем, и с гудением вспыхнул один из громадных операционных светильников. Плотный луч света от него падал прямо на операционный стол, оставляя всю комнату в относительной темноте. Мартин вздрогнул, обнаружив, что после несчастья с Марино операционную не убирали.
   Пустой операционный стол с его механической конструкцией имел крайне зловещий вид. На полу в районе изголовья стояли лужи сгустившейся крови. Во всех направлениях расходились кровавые отпечатки ног.
   Эта сцена вызвала у Мартина болезненное ощущение, напомнив о неприятных эпизодах из времен учебы в институте. Он встряхнулся и ощущение исчезло. Старательно обходя кровь, он обогнул стол и вошел в дверь анестезионной. Он придержал ногой дверь, чтобы можно было найти выключатель. Но, против ожидания, в комнате было не очень темно. Свет проникал через приоткрытую сантиметров на пятнадцать дверь из коридора.
   Удивленный, Филипс включил верхние флуоресцентные лампы.
   Посреди комнаты, по размерам вдвое меньше операционной, на каталке лежало тело. Труп был прикрыт белой простыней, и только пальцы ног были непристойно обнажены. Их вид привел Филипса в некоторое смущение. Они как бы сообщали, что возвышение под простыней в действительности не что иное как человеческое тело. Наверху была небрежно брошена госпитальная карта.
   Дыша осторожно, как будто смертью можно заразиться, Филипс обошел каталку и настежь открыл дверь в коридор. Снаружи можно было видеть спящего хирурга и нескольких санитаров. Посмотрев в обе стороны, он предположил, что до этого пробовал открыть не ту дверь. Не в состоянии разобраться в этом противоречии, он решил не обращать больше на него внимания, и вновь вернулся к карте.
   Он уже собирался раскрыть ее, но тут его охватило непреодолимое желание приподнять простыню. Он знал, что не хочет смотреть на тело, но рука его протянулась и медленно отодвинула простыню. Еще не открыв голову, Филипс закрыл глаза. Когда он их вновь открыл, прямо перед ним было безжизненное, мраморное лицо Лизы Марино. Один глаз был приоткрыт, и виднелся остекленевший неподвижный зрачок. Другой был закрыт. С правой стороны бритой головы виднелся тщательно зашитый подковообразный разрез.
   Последствия операции были смыты, крови не видно. Может быть, Маннергейму это понадобилось для того, чтобы можно было сказать, что смерть наступила после, а не во время операции.
   Холодная окончательность смерти ворвалась в сознание Мартина подобно арктическому ветру. Он быстро прикрыл бритую голову и пошел с картой к табурету анестезиолога. Подобно большинству пациентов университетского госпиталя, у Лизы Марино была уже толстая карта, хотя она находилась в госпитале всего два дня. Имелись длинные записи стажеров разного уровня и студентов. Филипс быстро пролистал многословные записи Неврологии и Офтальмологии. Он нашел даже заметки Маннергейма, но почерк был совершенно неразборчив. Мартину нужны были только заключительные выводы старшего стажера Нейрохирургии доктора Ньюмена.
   Анамнез: пациент — женщина 21 года кавказского происхождения, в течение года страдает прогрессирующей эпилепсией височной доли, поступила в госпиталь для удаления правой височной доли под местной анестезией.
   Усиленная лекарственная терапия на припадки пациента совершенно не действовала. Припадки участились, зачастую им предшествовало ощущение отвратительного запаха, они характеризовались растущей агрессивностью и сексуальными проявлениями. По результатам электроэнцефалографии установлено, что припадки идут от обеих височных долей, но в значительно большей степени от правой.
   Сведения о прежних травмах и поражениях мозга отсутствуют. До наступления настоящего заболевания пациентка имела хорошее здоровье, хотя есть несколько записей об атипическом мазке. За исключением отклонений в ЭЭГ, неврологическое обследование дало нормальные результаты. Все лабораторные исследования, включая церебральную ангиографию и компьютерную томографию, показали норму.
   Субъективно: пациентка сообщила о проблемах, связанных с визуальным восприятием, но со стороны неврологии и офтальмологии подтверждений нет. Пациентка сообщала также о неоднократных ощущениях онемения мышц и мышечной слабости, но документальные подтверждения отсутствуют. Предлагался, но не нашел подтверждения диагноз множественного склероза с припадками. Пациентка была направлена на консилиум Неврологии-Нейрохирургии, и, по общему заключению, ей полностью показано удаление правой височной доли.
   (Подпись) Джордж Ньюмен Филипс осторожно положил карту поверх Лизы Марино, как будто она еще могла чувствовать. Сделав это, он поспешно удалился и пошел в комнату отдыха переодеться в свою одежду. Надо признать, карта не дала того, на что он рассчитывал. В ней действительно упоминается множественный склероз, но нет никакой информации, которая могла бы заменить дополнительные снимки или еще одну томограмму. Уже заканчивая переодеваться, он все еще видел перед глазами бледную лизину маску смерти. Тут он вспомнил, что вероятно, будет проводиться вскрытие, поскольку смерть произошла при операции. С настенного телефона он позвонил в Патологию доктору Джеффри Рейнолдсу, приятелю и однокашнику, и сказал ему о Марино.
   — Пока не слышал о ней.
   — Она скончалась в операционной около полудня. Но они не поленились ее зашить.
   — Такое бывает. Иногда пациентов срочно переправляют в послеоперационную палату, чтобы их смерть была зафиксирована там и не портила им статистики операций.
   — Ты будешь производить вскрытие?
   — Не могу сказать. Это будет зависеть от следователя.
   — Если ты будешь проводить вскрытие, то когда это будет?
   — Сейчас мы очень заняты. Наверное, ближе к вечеру.
   — Меня этот случай очень интересует. Слушай, я побуду в госпитале до окончания вскрытия. Ты не мог бы замолвить словечко, чтобы меня позвали, когда дойдут до мозга?
   — Конечно. Мы попросим принести чего-нибудь и проведем вечерок. А если вскрытия не будет, я дам тебе знать.
   Втиснув все в свой ящик, Филипс выбежал из комнаты. Еще со времени учебы на последних курсах он испытывал чрезмерное беспокойство, если отставал в работе по срокам. Пробегая по деловито гудящему госпиталю, он ощущал прежнее неприятное волнение. Он знал, что опаздывает в ангиографию, где его ожидают стажеры; знал, что нужно позвонить Фергюсону, как ни хотелось ему проигнорировать этого сукиного сына; знал, что нужно поговорить с Роббинсом о лаборантах, которые хотят сбежать на целое лето; знал также, что Хелен припасла ему дюжину других срочных дел.
   Пробегая мимо томографа, Филипс решил сделать небольшой крюк. В конце концов, он пока опаздывал всего на две минуты. Войдя в компьютерный зал, Филипс с удовольствием вдохнул прохладный воздух, кондиционированный для обеспечения работы компьютеров. Дениз и четверо студентов окружили похожий на телевизор экран и были полностью поглощены своим занятием.
   Позади них стоял доктор Джордж Ньюмен. Никем не замеченный, Филипс подошел к группе, и посмотрел на экран. Зенгер описывала большую левую субдуральную гематому и показывала студентам, как сгусток крови сдвинул мозг вправо.
   Доктор Ньюмен вмешался и высказал предположение, что сгусток может быть интрацеребральным. Он считал, что кровь находится внутри мозга, а не на его поверхности.
   — Нет! Доктор Зенгер права, — вступил в разговор Мартин. Все обернулись и с удивлением посмотрели на Филипса. Он перегнулся и пальцем обрисовал классические радиологические признаки субдуральной гематомы. Не было никаких сомнений в правоте Дениз.
   — Что ж, тогда все ясно, — отреагировал Ньюмен добродушно. — Пожалуй, лучше взять этого парня в хирургию.
   — И чем раньше, тем лучше, — согласился Филипс. Он предложил также, в каком месте лучше сделать отверстие в черепе, чтобы удалить сгусток. Собирался он также задать старшему стажеру несколько вопросов в связи с Лизой Марино, но передумал и дал хирургу уйти.
   Прежде чем бежать дальше, Мартин отозвал Дениз в сторону. — Послушай. В обмен на обещанный ленч — как насчет романтического ужина?
   Зенгер покачала головой и улыбнулась. — Что-то ты задумал. Ты же знаешь, что вечером я дежурю здесь, в госпитале.
   — Знаю, — согласился Мартин. — Я подумал о госпитальном кафетерии.
   — Чудесно, — произнесла Дениз с сарказмом. — А как же твой рэкетболл?
   — Я его отменяю.
   — Тогда ты действительно что-то задумал.
   Мартин рассмеялся. Действительно, он отменял игру только при объявлении в стране чрезвычайного положения. Филипс попросил Дениз после окончания работы на томографе встретиться в его кабинете и просмотреть рентгеновские снимки за день. Можно привести и студентов, если они захотят.
   Они быстро распрощались в коридоре, и Филипс ушел. Он вновь перешел на бег.
   Ему хотелось набрать достаточную скорость, чтобы пронестись мимо Хелен неудержимым метеором.

Глава 7

   Ожидая в длинной очереди на регистрацию, Линн Энн Лукас раздумывала, следовало ли идти в кабинет неотложной помощи. Сначала она обратилась в студенческую поликлинику, надеясь быть принятой в университете, но доктор ушел в три, и единственным местом, куда можно было пойти, оставалось отделение неотложной помощи в госпитале. Линн Энн спорила сама с собой относительно того, чтобы подождать до завтра. Но стоило ей только взять книгу и попытаться ее читать, как она убедилась, что идти нужно сразу. Она была напугана.
   В конце дня отделение неотложной помощи было так загружено, что очередь на регистрацию двигалась черепашьим шагом. Казалось, будто здесь собрался весь Нью-Йорк. Мужчина, стоявший за Линн Энн, был пьян, одет в лохмотья и пропах застарелой мочой и вином. Каждый раз, когда очередь смещалась вперед, он натыкался на Линн Энн и хватался за нее, чтобы не упасть. Впереди Линн Энн стояла громадная женщина с ребенком, полностью закутанным в грязное одеяло. Женщина и ребенок молча ждали своей очереди.
   Слева от Линн Энн рывком раскрылись большие двери, и очереди пришлось посторониться, чтобы пропустить целую группу каталок с пострадавшими в автомобильной аварии всего несколько минут назад.
   Покалеченных и мертвых быстро провезли через зал ожидания и вкатили прямо в кабинет неотложной помощи. Тем, кто ожидал приема, было ясно, что соответственно увеличится время ожидания. В одном углу семья пуэрториканцев ужинала, усевшись вокруг ведра с надписью «Кентаки Фрайд Чикен». Они казались отрешенными от всего происходящего и даже не заметили прибытия жертв аварии.
   Наконец, перед Линн Энн осталась только громадная женщина с ребенком. Когда женщина заговорила, стало ясно, что она иностранка. Она сообщила регистратору, что «бэби она не кричать больше нет». Регистратор сказала ей, что обычно жалуются на обратное, но женщина ничего не поняла.
   Регистратор предложила показать ребенка. Женщина отвернула края одеяла и показала младенца цвета неба перед летним штормом, темно-серо-голубого.
   Ребенок был мертв так давно, что уже закостенел.
   Линн Энн была так потрясена, что утратила дар речи, когда подошла ее очередь. Регистратор поняла ее чувства и сказала, что им приходится быть готовыми видеть все что угодно. Откинув со лба свои золотисто-каштановые волосы, Линн Энн обрела способность говорить и сообщила имя, университетский регистрационный номер и на что жалуется. Регистратор предложила ей присесть, потому что придется подождать. Она заверила, что ее примут, как только будет возможно.
   Линн Энн пришлось прождать еще около двух часов, прежде чем ее проводили по оживленному холлу и ввели в каморку, выгороженную в более обширной комнате с помощью усеянных пятнами нейлоновых занавесок.
   Расторопная медсестра измерила температуру и давление и ушла. Линн Энн сидела на краю старого смотрового стола и вслушивалась в окружающее ее множество звуков. Руки ее вспотели от возбуждения. Двадцатилетняя Линн Энн училась на предпоследнем курсе и подумывала о поступлении в медицинский институт после прослушивания соответствующих курсов. Но сейчас, осмотревшись, она засомневалась. Это не то, чего она ожидала.
   Молодая женщина отличалась хорошим здоровьем, и ее прежнее знакомство с госпитальным кабинетом неотложной помощи ограничивалось случаем неудачного катания на роликовых коньках в одиннадцатилетнем возрасте. Как странно, в тот раз ее доставили именно сюда, поскольку до переезда во Флориду их семья жила поблизости. Линн Энн неплохо помнила это событие. Она думала, что со времени прошлого посещения в детстве Медицинский центр изменился не меньше, чем окружающий его район.
   Получасом позже появился молодой врач-интерн Хаггенс. Он был из Уэст Палм Бич и обрадовался, узнав, что Линн Энн приехала из Корал Гейблз; просматривая ее карту, он поболтал о Флориде. Ему явно было приятно, что Линн Энн — хорошенькая чистокровная американка, каких ему среди последней тысячи пациентов встречать не доводилось. Потом он даже попросил у нее номер телефона.
   — Что вас привело в неотложную? — спросил он, начиная обследование.
   — Это трудно описать. Иногда я плохо вижу. Это началось с неделю назад, когда я читала. Вдруг возникли затруднения с некоторыми словами. Я их видела, но не совсем понимала их значение. В то же время у меня возникла ужасная головная боль. Вот здесь. — Линн Энн приложила руку к затылку и провела ею по боковой части головы до точки над ухом. — Эта тупая боль появляется и вновь исчезает.
   Доктор Хаггенс кивнул.
   — И я ощущаю какой-то запах.
   — Что за запах?
   Линн Энн немного смутилась. — Я не знаю. Такой неприятный; не могу сказать, что за запах, но он кажется знакомым.
   Доктор Хаггенс кивнул, но видно было, что симптомы Линн Энн не укладываются в рамки какой-либо одной категории. — Что еще?
   — Немного кружится голова, в ногах появляется тяжесть, и это происходит все чаще, почти каждый раз, когда я пробую читать.
   Доктор Хаггенс положил карту и приступил к осмотру Линн Энн. Он проверил глаза и уши, заглянул в рот и прослушал сердце и легкие. Затем он проверил ее рефлексы, просил ее дотрагиваться до предметов, пройти по прямой линии и запоминать последовательности чисел.
   — У вас все достаточно близко к норме, — сказал доктор Хаггенс. Я думаю, вам следует принять двух докторов, вернуться и встретиться с нами в аспирине. — Он рассмеялся над собственной шуткой. Линн Энн не смеялась. Она решила, что так легко им от нее не избавиться, тем более после такого долгого ожидания. Доктор Хаггенс заметил, что она не реагирует на его юмор. — Серьезно. Думаю, вам следует принять аспирин для сглаживания симптомов и завтра опять прийти в Неврологию. Возможно, они смогут что-то обнаружить.
   — Я хочу попасть в Неврологию сейчас, — сказала Линн Энн.
   — Но это же отделение неотложной помощи, а не клиника.
   — Меня это не касается, — заявила Линн Энн, скрывая свои эмоции под маской агрессивности.
   — Ну хорошо, хорошо. Я свяжусь с Неврологией. Я найду и офтальмологов, но на это может потребоваться время.
   Линн Энн кивнула. Какое-то время она не говорила, опасаясь, как бы ее оборона не растворилась в слезах.
   И время действительно потребовалось. Было уже больше шести, когда занавеску вновь раздвинули. Линн Энн подняла глаза на бородатое лицо доктора Уэйна Томаса. Доктор Томас, чернокожий из Балтимора, удивил Линн Энн: она никогда не лечилась у чернокожего доктора. Но она быстро забыла о своей первоначальной реакции и стала отвечать на его конкретные вопросы.
   Доктору Томасу удалось выявить еще несколько фактов, которые он счел существенными. Примерно за три дня до этого у Линн Энн был один из ее «эпизодов», как она их называла, и она вскочила с постели, где лежа читала.
   Дальше она помнит только, что «пришла в себя» на полу, после потери сознания. Очевидно, она ударилась головой, так как справа на голове появилась большая шишка. Доктор Томас узнал также, что у Линн Энн было два атипичных мазка и она должна была через неделю вновь прийти в клинику гинекологии. Кроме того, недавно у нее была инфекция мочевых путей, которую успешно лечили сульфуром.
   Покончив с анамнезом, доктор Томас вызвал медсестру и провел самое тщательное за всю жизнь Линн Энн объективное обследование. Он проделал все, что делал доктор Хаггенс, и многое другое. Большинство тестов были для Линн Энн полной тайной, но дотошность доктора ее обнадежила. Ей только не понравилась поясничная пункция. Лежа на боку и уткнувшись подбородком в колени, она ощущала, как игла проходит сквозь кожу в нижней части спины, но боль была кратковременной.
   Закончив, доктор Томас сказал Линн Энн, что хочет сделать несколько рентгеновских снимков и удостовериться, что она не повредила черепа при падении. Уже уходя, он сообщил, что обследование выявило только наличие некоторых зон тела, видимо утративших чувствительность. Доктор признал, что не знает, имеет ли это значение.
   Линн Энн вновь ждала.
   — Можешь поверить? — спросил Филипс, отправляя в рот очередную порцию салата. Он быстро прожевал и проглотил. — Первый смертельный исход в операционной Маннергейма, и как раз пациент, снимок которого мне нужен.
   — Сколько ей было — двадцать один? — поинтересовалась Дениз.
   — Вот именно. — Мартин добавил в еду соли и перца, чтобы придать ей какой-то вкус. — Трагедия, даже двойная, поскольку я не могу получить этих снимков.
   Нагрузив в госпитальном кафетерии подносы, они забрались в самый дальний от раздачи угол, стараясь получше изолироваться от окружения. Стены грязно-горчичного цвета, пол покрыт серым линолеумом, формованные пластиковые стулья ужасного желто-зеленого оттенка. Слышно постоянное и монотонное бормотание госпитальной системы оповещения, произносящей имена врачей и номера, по которым им надлежит позвонить.
   — По какому поводу ее оперировали? — спросила Дениз, взяв у шефа немного салата.
   — Припадки. Но интересно, что у нее, возможно, был множественный склероз. Когда ты утром ушла, мне пришло в голову, что изменения плотности, которые мы видели на ее снимке, могут представлять какое-то развившееся неврологическое заболевание. Проверил ее карту. Множественный склероз предполагался.