Страница:
сплав, отбросив его неровными кусками, словно апельсиновую кожуру. Затем
раздался удар, скрип, скрежет обшивки правого крыла, обдираемой о неровные
края пролома. И наконец они вырвались в ночь, рукотворной бабочкой пролетев
через газон.
- Зачем, Нимми? - спросил Майк, когда они удостоверились, что за ними
нет погони. - Зачем рисковать такой ценной головой, как ваша. - Он обернулся
к Лизе:
- Это Президент Соединенных Штатов.
- Мне хотелось размяться, - бросил Нимрон вместо объяснения.
- У вас должны быть более веские причины, - сказал Майк, покачав
головой. - Вас могли убить.
- Конечно, - ответил Нимрон, сворачивая на главное шоссе и выезжая на
высокоскоростную полосу, выжимая из машины сто тридцать миль в час. - Меня
могли убить. Помните, Майк, что я говорил о вещах, возмущающих меня в том
прошлом, которое мы знаем, в мире, бывшем до Шоу? Одной из таких вещей было
то, что Президент мог отсиживаться в великолепном атомном бомбоубежище, в то
время как весь остальной мир и его народ умирали бы в ядерном пожаре. Так
вот, я думаю, это происходило потому, что в те далекие годы до Шоу правители
никогда не сражались в войнах, которые развязывали сами. Их не заботило, кто
и как умирает, потому что сами они всегда были в безопасности, находились
вдали от кровопролития и ужасов войны. Они не могли реально осознать тягот
войны или страданий народа, им доступно было разве что отстраненное,
обобщенное знание. Лишь немногие из правителей в те годы действительно
участвовали в войнах. Один из них стоял на палубе тонущего корабля, другой
был боевым генералом (а это не те генералы, которые пострадали на войне,
которые были изрублены, изранены, изувечены). Был один латиноамериканец,
который возглавил свой народ в революционной борьбе. Кроме них, никто из
участников войн не стал правителем. Я не хочу делать такой ошибки. Я хочу
быть на передовой нашей Революции, Майк. Я хочу сделаться частью ее.
Фактически я подаю пример всем нашим лидерам. Даже Эндрю собирается сегодня
возглавить один из отрядов. Это единственный путь завоевать в глазах всего
мира любовь и доверие к правительству.
- Это звучит резонно.
Машина съехала с шоссе на боковую дорогу.
- Вы должны знать, - сказал Майк, - что компьютер Кокли исследует
подступы к Аппалачскому убежищу. Я остановил его, но не смог уничтожить
данные. Они узнают о нашем местонахождении не позднее чем завтра утром.
- Если все пойдет как надо, - ответил Нимрон, - завтра будет уже
слишком поздно предпринимать что-либо. - Тем не менее его лицо омрачила тень
тревоги, облачко беспокойства.
"Смерть. Я никогда не думала, что увижу тебя!
Умирающий. Я тоже.
Смерть. Ну что, поборемся?
Умирающий. Не теперь, пожалуйста.
Смерть (в ее голосе звучит гнев, но гнев, граничащий с осторожностью).
Что такое ты говоришь? Разве ты не видишь моих когтей? Разве мои клыки не
вонзились в тебя? Разве твои глаза не восстают против вида свернувшейся
крови в моих прозрачных венах? Ты осмеливаешься отрицать меня?
Умирающий: Твои когти и клыки остры и чисты. Да, я отрицаю тебя. Пока
еще я не твой.
Искусные механические руки трудятся над телом, трудятся внутри тела.
Артерии заменены пластиковыми сосудами, рука - рукой мертвого человека. В
новых жилах струится новая кровь. Кровь кого-то другого..."
На этот раз Майку не завязали глаза, и он увидел впечатляющий входной
портал громадного бомбоубежища. Ворота были скрыты гигантскими накладными
плитами искусственного камня и снаружи выглядели как отвесный участок скалы.
Проехав через портал, беглецы оказались в том самом пещерном зале. Здесь
трудились техники. Они записывали данные, сновали туда и сюда на своих
трехколесных летучках, используя краткие ночные часы для подготовки к
предстоящим действиям. Была половина третьего ночи; восстание должно было
начаться в три.
Лиза судорожно уцепилась за руку Майка. Он чувствовал, как она дрожит.
Он улыбнулся ей, чтобы подбодрить и помочь легче воспринимать неожиданные
изменения в жизни. На протяжении всего пути он бережно обнимал ее за плечи.
Нимрон повел их к лифту. Впереди шли охранники, на ходу высказывая им
свое одобрение, подбадривая их и поздравляя с успешным завершением первой
части плана. Майка поражало, что даже самые незначительные чины из тех, кто
работал в этом комплексе, были в курсе секретных планов и могли запросто
говорить с Нимроном. Здесь не существовало скрытых замыслов, ничего такого,
что не могло бы быть открыто для взгляда и понимания каждого. Майк
чувствовал, что это было еще одним отличием от жизни в мире до Шоу. В
частности, он не мог представить себе, что общество, так свободно общающееся
со своим правительством, захотело бы ускользнуть в полусмерть Шоу, в ауру.
Они прошли знакомыми коридорами и свернули в проход, в котором Майк еще
не бывал. Стены здесь были из серого бетона, никакой роскоши, ни единого
намека на украшения. На пути попадались ящики с оборудованием и кучи
строительных материалов, так что местами приходилось двигаться по одному.
- Куда мы идем? - спросил Майк Нимрона.
- В студию, - бросил тот через плечо.
Лиза посмотрела на Майка.
Пока они шли, Майк быстро объяснил ей, что было необходимо сделать. Они
собирались подавить передачи Шоу собственным выходом в эфир. Только эта
передача должна была вырвать зрителей из сладкой дремы, вместо того чтобы
погружать их все глубже и глубже в сон. Надо было сделать так, чтобы зрители
почувствовали ненависть к самим себе. Это должно сокрушить Шоу или, по
крайней мере, выбить почву из-под ног аудитории на то время, пока отряды
обученных бойцов не разрушат его.
Лиза задрожала сильнее.
Майк крепче прижал ее к себе.
Наконец они вошли в большую комнату, с огромной, почти живой стеной
механизмов, слегка нависающей над маленькой круглой сценой. На этой сцене
они и должны были стоять, свершая мировой переворот. Майк ощутил, как его
заливает волна властной силы, река гордости. Исторические перемены, которые
ему предстоит свершить сегодня, будут, возможно, самыми великими в истории.
Он подавил гордость и ощущение власти, вспомнив слова Нимрона.
Невысокий человек в белом рабочем халате повернулся к Нимрону,
прекратил пощипывать короткую бороду и дернул себя за черные усы, оттягивая
верхнюю губу:
- У нас почти готово. А Лиза сказала:
- Я боюсь.
Они вовремя нашли его, обнаружили его искалеченное тело. Анаксемандра
Кокли втянули резиновые губы, и он провалился в металлический желудок. Он
чувствовал себя так, словно его растаскивали в стороны, а потом собирали
вместе, аккуратно складывали и перераспределяли. Он ощущал, как некие малые
силы разглаживают его внешнюю оболочку, а большие силы режут, сшивают,
разрушают и восстанавливают внутреннее содержание. Он чувствовал, как у него
вынули сердце и поставили на его место новое. Это произошло так быстро, что
у него не было даже времени потерять сознание, если бы машина позволила ему
сделать это.
За это он и любил Утробу. Он чувствовал, как что-то касается его мозга,
прорисовывая важные моменты более отчетливо и стирая пустяки. Его
пульсирующие почки были заменены, внутренности укреплены. Часть желудка была
повреждена осколком газовой пули. Он приобрел новый желудок.
Глаза его были безболезненно удалены, поскольку не так давно он
высказал желание иметь новые глаза. Хотя внутри Утробы царил непроглядный
мрак, хотя такое с ним происходило и раньше, он все-таки был по-настоящему
рад, когда новые глазные яблоки были вставлены на место, подсоединены к
нервам, и он смог сомкнуть веки поверх наполненных глазниц.
Потом настало время пройти проверку на медицинском оборудовании. Машина
должна была удостовериться, что с ним все в порядке. После физической
проверки шел второй - и, возможно, более важный - тест. Этот тест должен был
показать, остался ли он после всего свершившегося психологически тем же
самым Анаксемандром Кокли, которым был когда-то. Нет ничего хорошего в том,
чтобы вновь стать молодым, если ты не останешься тем же самым человеком.
Машина запустила в его мозг ледяные пальцы, шевеля ими вокруг комка
серого вещества, чтобы увидеть, все ли на месте, заметить наличие
повреждений, которые надлежит удалить - или же поставить заплаты.
Прикосновения машины порождали грезы, грезы о том, как во время драк он
вонзал пальцы в глаза, жестоко избивал и мужчин, и женщин, полностью
уверенный в том, что его всегдашний образ действий - самый мудрый и лучший
из всех.
Машина проверила результаты и обнаружила, что новый Анаксемандр Кокли
целиком подобен прежнему Анаксемандру Кокли, за исключением ошибки,
составляющей 0,000000023 от целого. Что, конечно, было предусмотрено. Ничего
такого, что могло бы заметно изменить его, ничего такого, что он или кто-то
другой смог бы уловить. Он по-прежнему оставался смертельно опасным
человеком.
Машина извлекла из его черепа свои ледяные пальцы и начала процесс
быстрого заживления. После него не должно было остаться никаких следов -
видимых или невидимых. Тело должно было стать гладким и лишенным шрамов -
Кокли был тщеславен.
Перед ним стояло большое зеркало, в котором он мог лицезреть свою
обнаженную фигуру: орехово-карие глаза; римский нос; тонкие губы; белые и
ровные зубы, зубы хищника; волевой подбородок; худощавое, но мускулистое
тело, очень сильное и очень быстрое.
Он прощально похлопал по поверхности Утробы, оделся и направился в
офис. Телохранители безмолвно следовали за ним. Здесь, как и повсюду, царила
суматоха. Компьютер работал на самой высокой скорости, а клерки обрабатывали
выданные им сведения вручную, перепроверяя их. Даже компьютер может
ошибаться.
Кокли плюхнулся в кресло за столом и наклонился над устройством связи с
компьютером:
- Выдать всю информацию, собранную на данный момент!
Раздался короткий низкий гудок. Из отверстия выдачи посыпались карточки
с записями. Кокли вставил их в проигрыватель. Через минуту из динамика
заговорил скрипучий голос искусственного мозга, называя имена и числа, даты
и места. Но ничего могущего принести незамедлительную пользу в этих
сообщениях не было. Точное местонахождение убежища в Аппалачах не было
раскрыто, а Кокли интересовал только этот факт. Он порвал карточки пополам и
бросил их в щель утилизатора.
- Сколько сейчас времени? - заорал он на одного из своих помощников,
работающего за складным столом чуть поодаль.
- Два, может быть, три часа, сэр.
Кокли вдавил кнопку своих часов и услышал точное время. Без пяти минут
три. Этих ублюдков обнаружат к рассвету. Выволочь их на солнышко и дать им
подохнуть, заставить их жрать грязь. Пусть их кровавые, вампирские рты
изрыгнут последнее покаяние, а потом умолкнут навеки. Это напомнило Кокли,
что аудитория уже давненько не получала хороших психических встрясок.
Возможно, ему следует привезти откуда-нибудь пациента клиники умалишенных.
Он не сможет, конечно, дать чистое излучение, но этого и не требуется. Да,
это будет хорошо. Кровопийца. Это будет очень здорово. Кокли снова нажал
кнопку часов. Без четырех минут три.
- Заставьте эту чертову машину пошевеливаться! - проревел он
раздраженно.
Грузовой аэромобиль вмещал только двадцать человек, включая водителя.
Пьер посмотрел на бойцов, сидящих в два ряда на скамьях вдоль стен,
быть может, несколько более сурово, чем они того заслуживали. В конце
концов, это не первая революция из всех, которые когда-либо совершались.
"Может быть, - думал он, - самая справедливая, но отнюдь не первая". И она
так или иначе давала ему шанс увидеть, насколько глубоко его уроки
укоренились в сознании этих людей. Сумеют ли они действовать так, как он их
учил, или же будут драться, словно шайка необученных головорезов, на одном
только голом энтузиазме? Он возлагал на них большие надежды.
Он подумал об "успехе", и тут же ассоциацией всплыло слово "провал".
Ухватившись за него, он соскользнул в пропасть воспоминаний, сквозь туман
времени, назад, в другое время, в другое место. Там была темноволосая
девушка. Ее звали Рита. Рита, Рита, Рита. Это имя было как крик одинокой
птицы над белыми гребнями волн, которые вздымает на синей поверхности моря
ветер, теплый и прохладный одновременно. Она и БЫЛА одинока. Она сидела в
кафе одна. Рита. Сидела у затененного столика, сидела, склонив голову и
глядя в чашку с кофе. И вошел он. Никто больше не был вежливым, добродушным
или романтичным. Женщины все реже и реже вступали в брак, поскольку могли
разделять телесные ощущения Исполнителя. Им все меньше и меньше нужна была
настоящая любовь, настоящий секс. И мужчинам тоже. Медленно, но верно
умирали странные отношения, называемые любовью между мужчиной и женщиной.
Однако были и такие, которые нуждались в большем, нежели аура и
искусственный час До, краткие пятнадцать минут Во Время и час ласк,
именуемый После.
Некоторым людям нужно было больше, много больше. Таков был Пьер, и
такова была Рита...
Аэромобиль подпрыгнул на выбоине, толчок сбросил Мэйлора с его места в
конце скамьи. Это происшествие на минуту сняло напряжение. Все заулыбались,
даже рассмеялись.
- За эти синяки ты не получишь медаль Отважного Сердца, Мэйлор, -
сказал Нимрон.
Медалью Отважного Сердца награждались те, кто получил ранения во время
акций, а Золотой Звездой Доблести - те, кто встретил смерть в бою. Всего
существовало пять различных наград, награжденному выдавалось удостоверение и
впечатляющего вида знак из драгоценных металлов и камней. Пьер задумался о
том, как им повезло, что с ними Роджер Нимрон. Эти медали были его идеей.
"Они нужны, чтобы внушать людям чувство гордости и славы", - сказал
Президент. Нимми пускал в ход все, чтобы пробудить в людях желание идти за
ним, и не последним фактором были его личное обаяние и дружелюбие.
Постепенно смех в грузовике затих, и Пьер позволил своему сознанию
погрузиться в воспоминания о птице, летящей над скалами и уносящейся в
огромное бездонное море. О темноволосой девушке в кафе.., о любви, взаимной
и всеобъемлющей. Всеобъемлющей - на время. Что же случилось? Что было
причиной неудачи? Три года длилось их блаженство. На пятый год она
заскучала. Не ждала ли она от их отношений слишком многого? Он подозревал,
что это так. Она была романтиком, витала в хрустальных грезах. Настоящая
физическая любовь была редкостью. Если рождаемость не удовлетворяла
стандартам Шоу, правительство отбирало некоторое количество женщин для
искусственного осеменения в целях увеличения населения. Все подчинялись,
поскольку им не оставляли другой возможности. Не вышло ли так, что Рита
рассчитывала на Горние Небеса, а нашла всего лишь Рай? Он не знал. Но его
всегда преследовал призрак Той Ночи. Той Ночи, когда он пришел домой.., и
обнаружил Риту. Пришел домой и обнаружил Риту.., обнаружил, что она мертва.
Обнаружил, что она - Эмпатист... Обнаружил...
Пьер постарался отбросить воспоминания. Что он всегда говорил людям?
Что он втолковывал им во время обучения? Перед битвой расслабься и думай о
приятном. Ощути в себе тепло и счастье, полноту жизни и спокойствие. Кроме
этого, единственной мыслью должна быть мысль о ненависти к врагу - чтобы
легче было убить его. Ну, с ненавистью к Шоу у Пьера было все в порядке. Ему
не нужно было искусственно вызывать ее в себе. Значит, он будет думать о
приятном. Через лобовое стекло он видел дорогу, несущуюся навстречу и
убегающую под днище машины. Шел густой снег. Он будет думать о снеге, о том,
какой снег красивый, холодный, мягкий и белый. Да, он будет думать о
светлоликом снеге...
- Три часа, - сказал невысокий человек в белом халате.
- Три часа, - эхом откликнулся главный техник, щелкая переключателем.
Нимрона в студии уже не было. Он и еще девятнадцать бойцов - передовой
отряд нападения - загрузились в сверхбыстрый аэромобиль и отбыли на
максимальной скорости. Президент собирался подвергать опасности свою жизнь,
так и не узнав, вышло ли что-нибудь из попытки подавить передачи Шоу или
нет. Майк посмотрел на Лизу. Они держались за руки, сидя в креслах так
близко, что их колени соприкасались. Майк увидел страх на ее лице. Похоже,
что и его лицо имело такое же выражение. Он сплел свои пальцы с ее пальцами.
- Вы на связи! - сказал кто-то.
Майк и Лиза начали излучать ненависть к зрителям. Это было нетрудно.
Майк понял, что он всегда ненавидел эту безликую массу, разделяющую с ним
его тайные мысли, его страсти, его срывы. Шоу учило его контролировать свои
основные эмоции, не выпускать ненависть наружу. Теперь, когда вечный нажим
отсутствовал, ненависть выплеснулась вовне стремительным потоком,
накопившись за многие годы. Майк видел, что Лиза испытывает то же самое.
Казалось, на лице ее больше не было страха - только облегчение. Черты ее
утратили напряжение, но зубы были стиснуты - она сосредоточилась на том,
чтобы выплеснуть все свое отвращение.
Во все эти сознания.
Майк наслаждался этим и видел, что Лиза тоже наслаждается. Что они
должны сделать со всеми этими пиявками, всеми этими мозговыми вампирами? На
этот раз все они, пожрав мысли Исполнителей, получат несварение желудка.
Все эти сознания.., со всеми рвотными мыслями о ненависти к себе.
На фоне этих мыслей у Майка появилось смутное ощущение успеха. На
огромной индикационной панели горело множество огней, каждый обозначал сотню
аур. И за одну минуту множество огней погасло. Тысячи людей разом выключали
ауры. Миллионы вскакивали с кресел потрясенные, в гневе. Они отторгали Шоу!
Грешники вырывались из ада.
Майк сконцентрировался на ненависти.
Затем он внезапно был ошеломлен странным ощущением искажения, словно
кто-то взял его голову в одну руку, его ноги - в другую и смял его, как
старую пожелтевшую бумагу. Комната поплыла. Он посмотрел на Лизу и увидел
размытый рисунок, туманный образ. Выпадение. Они попали в Выпадение, но в
один и тот же миг. Никогда с ними такого не было, чтобы попасть в Выпадение
и осознавать это. Это всегда было как-то расплывчато и нереально, не как
сейчас - определенно и ужасающе. Неожиданно комната пропала. Он попытался
закричать, но крик застрял в горле, а язык не повиновался. Со всех сторон
его окружала тьма, всеохватывающая и бесконечная. Великая ночь. Смерть? Он
не успел еще обдумать эту возможность, как раздался крик, вонзившийся в
темноту, как лезвие в руку. Лиза была здесь, с ним. Призрачная Лиза,
подобная привидению.
- Майк...
Он посмотрел на свои руки, поднес их к лицу. Он мог сквозь них видеть.
Он смотрел насквозь через свои руки и видел Лизу. И сквозь нее он видел
материальное тело ночи. Ночь тянулась в неопределенность, предвещая зло.
- Майк, - снова сказала Лиза. Она парила в нескольких футах от него,
выпрямившись, очень спокойно, но губы ее дрожали так, что было понятно:
вот-вот с них вместо его имени сорвутся рыдания.
- Лиза...
- Где мы?
Он видел, что она находится на грани истерики, готовая сломиться и
выпустить наружу все страхи и гнусные кошмары, похороненные где-то в
глубинах ее ид. Он тоже был испуган, но страх его был почти терпимым. Почти.
Майк знал, что будет лучше скрыть свой собственный страх и попытаться
успокоить Лизу, нежели находиться здесь с обезумевшей от ужаса женщиной -
где бы ни было это "здесь". Он задвигал руками, словно пытаясь плыть, но не
мог преодолеть расстояния, разделявшего их. Здесь не было трения тела о
воду, которое могло бы сдвинуть его с места. Ночь была невещественной, она
не была водой; и его тело тоже казалось нематериальным. Майк ничего не желал
сильнее, чем оказаться подле нее и коснуться ее, но он понимал, что все
усилия бесполезны. Он выругался про себя.., и неожиданно оказался рядом с
Лизой. Он едва не вскрикнул снова, но сдержался и попытался осмыслить
случившееся. Он желал быть возле нее - и он был здесь. Очевидно, перенесло
его не ругательство, хотя оно и было произнесено в тот самый миг. Они не
были заперты в Аду, где богохульства становились движущей силой. Если они и
находились в каком-либо месте, упоминаемом религией, то это было скорее
Чистилище. Но и в этом он весьма сомневался, поскольку они были здесь одни.
- Где мы? - вновь спросила она, на этот раз более настойчиво.
- Это Выпадение, - сказал он, обнимая ее. Он обнаружил, что, если
судить по осязанию, она в высшей степени реальна.
- Но мы и раньше Выпадали. И никогда не было так, как сейчас!
- Мы попали в какое-то.., другое.., измерение. Нижний мир, более
призрачный по отношению к реальному. Может быть, мы проходили через него в
любом другом Выпадении, только не помнили этого.
Лиза дрожала уже меньше, но еще не успокоилась.
- Смотри, ведь сейчас одновременно работали два передатчика глобальных
масштабов - установка Шоу и установка Революционеров. Излучаемая мощность
возросла вдвое, слилась, увеличилась. Может быть, это Выпадение - первое
Выпадение, доведенное до конца.
- Значит, мы застряли здесь?
- Не должны бы. Я пожелал, просто пожелал оказаться рядом с тобой и
неожиданно оказался рядом. Что-то вроде телепортации, вроде как продолжение
сна. Может быть, нам стоит только пожелать выйти из этой тьмы. Держись за
меня. Желай вместе со мной. Пожелай вынырнуть из этой тьмы и очутиться в
реальном мире. Пожелай этого очень сильно.
Она ухватилась за него.
Всюду была тьма.
Она скрывала все.
Они пожелали. И тут же понеслись с ужасной скоростью. Они были пулями,
несомыми ветром, дующим ниоткуда. И было множество красок. Неоновые огни.
Оранжевые, зеленые круги - пять тысяч концентрических зеленых кругов, пять
миллионов... Они пытались кричать, пытались смеяться. На краткий миг они
услышали вокруг себя голоса, жалобные голоса, которые причитали и говорили
странные фразы, почти лишенные смысла. Но они миновали эту точку и
пронеслись дальше.
"Элис Белло перевалилась через пурпурный бортик и скользнула в янтарный
бассейн, где были и другие люди. Другие люди лежали словно грешные души в
Аду. Присмотревшись, она нашла мужчину, которого уже встречала раньше.
Вокруг нее стенали и кричали.
- Почему они не остановились помочь нам? - спросила она у него.
- Это были Исполнители.
Она разозлилась. Он был благодушен. Вместо того чтобы искать ответ на
вопрос, он сдался, позволил себе попасть в янтарный бассейн безумия.
- Что это может значить? Они все-таки могут спастись. Они промчались
мимо. Как они могли промчаться мимо такого? Почему они не попались, как мы?
- Я уже сказал. Они были Исполнителями, не Эмпатисты вроде нас. Мы
падаем в центр, становясь частью коллективного сознания, которое окружает
нас.
Но Исполнители из центра стремятся вовне. Они движутся к ободу. Их
сознание распространяется, а не сжимается. Они используют это измерение как
мост между различными точками их собственного мира. Они свободны. Это
единственный возможный путь.
- Этого не может быть, - сказала она. - Мы не можем быть пойманы здесь
навсегда.
- Я боюсь, что это именно так: мы здесь навеки. - Но что мы можем
сделать?
- Мы можем сойти с ума, как все остальные, - сказал он. И он начал выть
на странно высокой ноте, и вой его сливался с голосами всех остальных,
несущих тяжкий крест своего безумия.
И она вдруг поняла, что ей нравится этот хор. На самом деле очень
нравится".
Голоса умолкли. Майк и Лиза снова видели огни, потом опять тьму. Они
летели все быстрее и быстрее. Казалось, они падают, но падают вверх и
наружу, а не внутрь и вниз. И это ощущение не было неприятным. Затем
внезапно темнота исчезла; оба они, выпав из купола ауры, рухнули на женщину
в кресле, а потом на ковер, покрывающий пол гостиной. Майк вскочил на ноги,
помог подняться Лизе.
Женщина, которую они свалили, вставала, елозя по полу коленями. Она
была осанистой, полной и седовласой.
- Что за черт? - сказала она, поворачиваясь к креслу. - Что за черт,
что за черт? - Внезапно она обратила внимание на Майка и Лизу, стоящих слева
от кресла. Женщина открыла было рот, чтобы задать вопрос, потом словно
задумалась, судорожно дернулась к креслу и упала на ковер в глубоком
обмороке.
- Она умерла? - спросила Лиза.
- Я думаю, потеряла сознание.
Они обернулись и посмотрели на ауру.
- Что с нами произошло? - задала вопрос Лиза.
Мысли Майка неслись бешеным потоком, он пытался найти ответ на ее
вопрос. Они вернулись в реальный мир - или ему так казалось, но не в то
место, где были прежде.
- Мы телепортировались в реальность.
- Что это за место?
- Не могу сказать точно.
Он взял ее за руку, и они двинулись через темную гостиную в неярко
освещенный коридор. Майк включил верхний свет, поскольку от маленького
ночника толку было мало. Коридор был заставлен огромными штабелями вещей.
Большие, средние и маленькие коробки тускло-коричневого, светло-голубого,
серо-стального и черного цвета лежали вдоль стен в ряд, сужая коридор вдвое.
Майк подошел к одной коробке. Когда он был уже довольно близко, коробка
сказала тоненьким голоском:
- Пейте "Бубль-Попси" воду! "Попей" в жаркую погоду!
Когда Майк отшатнулся от упаковки с газировкой, из черной коробки
позади него раздался перезвон:
- "Крученый сыр" - отличная еда, купи - не пожалеешь никогда! "Крученый
раздался удар, скрип, скрежет обшивки правого крыла, обдираемой о неровные
края пролома. И наконец они вырвались в ночь, рукотворной бабочкой пролетев
через газон.
- Зачем, Нимми? - спросил Майк, когда они удостоверились, что за ними
нет погони. - Зачем рисковать такой ценной головой, как ваша. - Он обернулся
к Лизе:
- Это Президент Соединенных Штатов.
- Мне хотелось размяться, - бросил Нимрон вместо объяснения.
- У вас должны быть более веские причины, - сказал Майк, покачав
головой. - Вас могли убить.
- Конечно, - ответил Нимрон, сворачивая на главное шоссе и выезжая на
высокоскоростную полосу, выжимая из машины сто тридцать миль в час. - Меня
могли убить. Помните, Майк, что я говорил о вещах, возмущающих меня в том
прошлом, которое мы знаем, в мире, бывшем до Шоу? Одной из таких вещей было
то, что Президент мог отсиживаться в великолепном атомном бомбоубежище, в то
время как весь остальной мир и его народ умирали бы в ядерном пожаре. Так
вот, я думаю, это происходило потому, что в те далекие годы до Шоу правители
никогда не сражались в войнах, которые развязывали сами. Их не заботило, кто
и как умирает, потому что сами они всегда были в безопасности, находились
вдали от кровопролития и ужасов войны. Они не могли реально осознать тягот
войны или страданий народа, им доступно было разве что отстраненное,
обобщенное знание. Лишь немногие из правителей в те годы действительно
участвовали в войнах. Один из них стоял на палубе тонущего корабля, другой
был боевым генералом (а это не те генералы, которые пострадали на войне,
которые были изрублены, изранены, изувечены). Был один латиноамериканец,
который возглавил свой народ в революционной борьбе. Кроме них, никто из
участников войн не стал правителем. Я не хочу делать такой ошибки. Я хочу
быть на передовой нашей Революции, Майк. Я хочу сделаться частью ее.
Фактически я подаю пример всем нашим лидерам. Даже Эндрю собирается сегодня
возглавить один из отрядов. Это единственный путь завоевать в глазах всего
мира любовь и доверие к правительству.
- Это звучит резонно.
Машина съехала с шоссе на боковую дорогу.
- Вы должны знать, - сказал Майк, - что компьютер Кокли исследует
подступы к Аппалачскому убежищу. Я остановил его, но не смог уничтожить
данные. Они узнают о нашем местонахождении не позднее чем завтра утром.
- Если все пойдет как надо, - ответил Нимрон, - завтра будет уже
слишком поздно предпринимать что-либо. - Тем не менее его лицо омрачила тень
тревоги, облачко беспокойства.
"Смерть. Я никогда не думала, что увижу тебя!
Умирающий. Я тоже.
Смерть. Ну что, поборемся?
Умирающий. Не теперь, пожалуйста.
Смерть (в ее голосе звучит гнев, но гнев, граничащий с осторожностью).
Что такое ты говоришь? Разве ты не видишь моих когтей? Разве мои клыки не
вонзились в тебя? Разве твои глаза не восстают против вида свернувшейся
крови в моих прозрачных венах? Ты осмеливаешься отрицать меня?
Умирающий: Твои когти и клыки остры и чисты. Да, я отрицаю тебя. Пока
еще я не твой.
Искусные механические руки трудятся над телом, трудятся внутри тела.
Артерии заменены пластиковыми сосудами, рука - рукой мертвого человека. В
новых жилах струится новая кровь. Кровь кого-то другого..."
На этот раз Майку не завязали глаза, и он увидел впечатляющий входной
портал громадного бомбоубежища. Ворота были скрыты гигантскими накладными
плитами искусственного камня и снаружи выглядели как отвесный участок скалы.
Проехав через портал, беглецы оказались в том самом пещерном зале. Здесь
трудились техники. Они записывали данные, сновали туда и сюда на своих
трехколесных летучках, используя краткие ночные часы для подготовки к
предстоящим действиям. Была половина третьего ночи; восстание должно было
начаться в три.
Лиза судорожно уцепилась за руку Майка. Он чувствовал, как она дрожит.
Он улыбнулся ей, чтобы подбодрить и помочь легче воспринимать неожиданные
изменения в жизни. На протяжении всего пути он бережно обнимал ее за плечи.
Нимрон повел их к лифту. Впереди шли охранники, на ходу высказывая им
свое одобрение, подбадривая их и поздравляя с успешным завершением первой
части плана. Майка поражало, что даже самые незначительные чины из тех, кто
работал в этом комплексе, были в курсе секретных планов и могли запросто
говорить с Нимроном. Здесь не существовало скрытых замыслов, ничего такого,
что не могло бы быть открыто для взгляда и понимания каждого. Майк
чувствовал, что это было еще одним отличием от жизни в мире до Шоу. В
частности, он не мог представить себе, что общество, так свободно общающееся
со своим правительством, захотело бы ускользнуть в полусмерть Шоу, в ауру.
Они прошли знакомыми коридорами и свернули в проход, в котором Майк еще
не бывал. Стены здесь были из серого бетона, никакой роскоши, ни единого
намека на украшения. На пути попадались ящики с оборудованием и кучи
строительных материалов, так что местами приходилось двигаться по одному.
- Куда мы идем? - спросил Майк Нимрона.
- В студию, - бросил тот через плечо.
Лиза посмотрела на Майка.
Пока они шли, Майк быстро объяснил ей, что было необходимо сделать. Они
собирались подавить передачи Шоу собственным выходом в эфир. Только эта
передача должна была вырвать зрителей из сладкой дремы, вместо того чтобы
погружать их все глубже и глубже в сон. Надо было сделать так, чтобы зрители
почувствовали ненависть к самим себе. Это должно сокрушить Шоу или, по
крайней мере, выбить почву из-под ног аудитории на то время, пока отряды
обученных бойцов не разрушат его.
Лиза задрожала сильнее.
Майк крепче прижал ее к себе.
Наконец они вошли в большую комнату, с огромной, почти живой стеной
механизмов, слегка нависающей над маленькой круглой сценой. На этой сцене
они и должны были стоять, свершая мировой переворот. Майк ощутил, как его
заливает волна властной силы, река гордости. Исторические перемены, которые
ему предстоит свершить сегодня, будут, возможно, самыми великими в истории.
Он подавил гордость и ощущение власти, вспомнив слова Нимрона.
Невысокий человек в белом рабочем халате повернулся к Нимрону,
прекратил пощипывать короткую бороду и дернул себя за черные усы, оттягивая
верхнюю губу:
- У нас почти готово. А Лиза сказала:
- Я боюсь.
Они вовремя нашли его, обнаружили его искалеченное тело. Анаксемандра
Кокли втянули резиновые губы, и он провалился в металлический желудок. Он
чувствовал себя так, словно его растаскивали в стороны, а потом собирали
вместе, аккуратно складывали и перераспределяли. Он ощущал, как некие малые
силы разглаживают его внешнюю оболочку, а большие силы режут, сшивают,
разрушают и восстанавливают внутреннее содержание. Он чувствовал, как у него
вынули сердце и поставили на его место новое. Это произошло так быстро, что
у него не было даже времени потерять сознание, если бы машина позволила ему
сделать это.
За это он и любил Утробу. Он чувствовал, как что-то касается его мозга,
прорисовывая важные моменты более отчетливо и стирая пустяки. Его
пульсирующие почки были заменены, внутренности укреплены. Часть желудка была
повреждена осколком газовой пули. Он приобрел новый желудок.
Глаза его были безболезненно удалены, поскольку не так давно он
высказал желание иметь новые глаза. Хотя внутри Утробы царил непроглядный
мрак, хотя такое с ним происходило и раньше, он все-таки был по-настоящему
рад, когда новые глазные яблоки были вставлены на место, подсоединены к
нервам, и он смог сомкнуть веки поверх наполненных глазниц.
Потом настало время пройти проверку на медицинском оборудовании. Машина
должна была удостовериться, что с ним все в порядке. После физической
проверки шел второй - и, возможно, более важный - тест. Этот тест должен был
показать, остался ли он после всего свершившегося психологически тем же
самым Анаксемандром Кокли, которым был когда-то. Нет ничего хорошего в том,
чтобы вновь стать молодым, если ты не останешься тем же самым человеком.
Машина запустила в его мозг ледяные пальцы, шевеля ими вокруг комка
серого вещества, чтобы увидеть, все ли на месте, заметить наличие
повреждений, которые надлежит удалить - или же поставить заплаты.
Прикосновения машины порождали грезы, грезы о том, как во время драк он
вонзал пальцы в глаза, жестоко избивал и мужчин, и женщин, полностью
уверенный в том, что его всегдашний образ действий - самый мудрый и лучший
из всех.
Машина проверила результаты и обнаружила, что новый Анаксемандр Кокли
целиком подобен прежнему Анаксемандру Кокли, за исключением ошибки,
составляющей 0,000000023 от целого. Что, конечно, было предусмотрено. Ничего
такого, что могло бы заметно изменить его, ничего такого, что он или кто-то
другой смог бы уловить. Он по-прежнему оставался смертельно опасным
человеком.
Машина извлекла из его черепа свои ледяные пальцы и начала процесс
быстрого заживления. После него не должно было остаться никаких следов -
видимых или невидимых. Тело должно было стать гладким и лишенным шрамов -
Кокли был тщеславен.
Перед ним стояло большое зеркало, в котором он мог лицезреть свою
обнаженную фигуру: орехово-карие глаза; римский нос; тонкие губы; белые и
ровные зубы, зубы хищника; волевой подбородок; худощавое, но мускулистое
тело, очень сильное и очень быстрое.
Он прощально похлопал по поверхности Утробы, оделся и направился в
офис. Телохранители безмолвно следовали за ним. Здесь, как и повсюду, царила
суматоха. Компьютер работал на самой высокой скорости, а клерки обрабатывали
выданные им сведения вручную, перепроверяя их. Даже компьютер может
ошибаться.
Кокли плюхнулся в кресло за столом и наклонился над устройством связи с
компьютером:
- Выдать всю информацию, собранную на данный момент!
Раздался короткий низкий гудок. Из отверстия выдачи посыпались карточки
с записями. Кокли вставил их в проигрыватель. Через минуту из динамика
заговорил скрипучий голос искусственного мозга, называя имена и числа, даты
и места. Но ничего могущего принести незамедлительную пользу в этих
сообщениях не было. Точное местонахождение убежища в Аппалачах не было
раскрыто, а Кокли интересовал только этот факт. Он порвал карточки пополам и
бросил их в щель утилизатора.
- Сколько сейчас времени? - заорал он на одного из своих помощников,
работающего за складным столом чуть поодаль.
- Два, может быть, три часа, сэр.
Кокли вдавил кнопку своих часов и услышал точное время. Без пяти минут
три. Этих ублюдков обнаружат к рассвету. Выволочь их на солнышко и дать им
подохнуть, заставить их жрать грязь. Пусть их кровавые, вампирские рты
изрыгнут последнее покаяние, а потом умолкнут навеки. Это напомнило Кокли,
что аудитория уже давненько не получала хороших психических встрясок.
Возможно, ему следует привезти откуда-нибудь пациента клиники умалишенных.
Он не сможет, конечно, дать чистое излучение, но этого и не требуется. Да,
это будет хорошо. Кровопийца. Это будет очень здорово. Кокли снова нажал
кнопку часов. Без четырех минут три.
- Заставьте эту чертову машину пошевеливаться! - проревел он
раздраженно.
Грузовой аэромобиль вмещал только двадцать человек, включая водителя.
Пьер посмотрел на бойцов, сидящих в два ряда на скамьях вдоль стен,
быть может, несколько более сурово, чем они того заслуживали. В конце
концов, это не первая революция из всех, которые когда-либо совершались.
"Может быть, - думал он, - самая справедливая, но отнюдь не первая". И она
так или иначе давала ему шанс увидеть, насколько глубоко его уроки
укоренились в сознании этих людей. Сумеют ли они действовать так, как он их
учил, или же будут драться, словно шайка необученных головорезов, на одном
только голом энтузиазме? Он возлагал на них большие надежды.
Он подумал об "успехе", и тут же ассоциацией всплыло слово "провал".
Ухватившись за него, он соскользнул в пропасть воспоминаний, сквозь туман
времени, назад, в другое время, в другое место. Там была темноволосая
девушка. Ее звали Рита. Рита, Рита, Рита. Это имя было как крик одинокой
птицы над белыми гребнями волн, которые вздымает на синей поверхности моря
ветер, теплый и прохладный одновременно. Она и БЫЛА одинока. Она сидела в
кафе одна. Рита. Сидела у затененного столика, сидела, склонив голову и
глядя в чашку с кофе. И вошел он. Никто больше не был вежливым, добродушным
или романтичным. Женщины все реже и реже вступали в брак, поскольку могли
разделять телесные ощущения Исполнителя. Им все меньше и меньше нужна была
настоящая любовь, настоящий секс. И мужчинам тоже. Медленно, но верно
умирали странные отношения, называемые любовью между мужчиной и женщиной.
Однако были и такие, которые нуждались в большем, нежели аура и
искусственный час До, краткие пятнадцать минут Во Время и час ласк,
именуемый После.
Некоторым людям нужно было больше, много больше. Таков был Пьер, и
такова была Рита...
Аэромобиль подпрыгнул на выбоине, толчок сбросил Мэйлора с его места в
конце скамьи. Это происшествие на минуту сняло напряжение. Все заулыбались,
даже рассмеялись.
- За эти синяки ты не получишь медаль Отважного Сердца, Мэйлор, -
сказал Нимрон.
Медалью Отважного Сердца награждались те, кто получил ранения во время
акций, а Золотой Звездой Доблести - те, кто встретил смерть в бою. Всего
существовало пять различных наград, награжденному выдавалось удостоверение и
впечатляющего вида знак из драгоценных металлов и камней. Пьер задумался о
том, как им повезло, что с ними Роджер Нимрон. Эти медали были его идеей.
"Они нужны, чтобы внушать людям чувство гордости и славы", - сказал
Президент. Нимми пускал в ход все, чтобы пробудить в людях желание идти за
ним, и не последним фактором были его личное обаяние и дружелюбие.
Постепенно смех в грузовике затих, и Пьер позволил своему сознанию
погрузиться в воспоминания о птице, летящей над скалами и уносящейся в
огромное бездонное море. О темноволосой девушке в кафе.., о любви, взаимной
и всеобъемлющей. Всеобъемлющей - на время. Что же случилось? Что было
причиной неудачи? Три года длилось их блаженство. На пятый год она
заскучала. Не ждала ли она от их отношений слишком многого? Он подозревал,
что это так. Она была романтиком, витала в хрустальных грезах. Настоящая
физическая любовь была редкостью. Если рождаемость не удовлетворяла
стандартам Шоу, правительство отбирало некоторое количество женщин для
искусственного осеменения в целях увеличения населения. Все подчинялись,
поскольку им не оставляли другой возможности. Не вышло ли так, что Рита
рассчитывала на Горние Небеса, а нашла всего лишь Рай? Он не знал. Но его
всегда преследовал призрак Той Ночи. Той Ночи, когда он пришел домой.., и
обнаружил Риту. Пришел домой и обнаружил Риту.., обнаружил, что она мертва.
Обнаружил, что она - Эмпатист... Обнаружил...
Пьер постарался отбросить воспоминания. Что он всегда говорил людям?
Что он втолковывал им во время обучения? Перед битвой расслабься и думай о
приятном. Ощути в себе тепло и счастье, полноту жизни и спокойствие. Кроме
этого, единственной мыслью должна быть мысль о ненависти к врагу - чтобы
легче было убить его. Ну, с ненавистью к Шоу у Пьера было все в порядке. Ему
не нужно было искусственно вызывать ее в себе. Значит, он будет думать о
приятном. Через лобовое стекло он видел дорогу, несущуюся навстречу и
убегающую под днище машины. Шел густой снег. Он будет думать о снеге, о том,
какой снег красивый, холодный, мягкий и белый. Да, он будет думать о
светлоликом снеге...
- Три часа, - сказал невысокий человек в белом халате.
- Три часа, - эхом откликнулся главный техник, щелкая переключателем.
Нимрона в студии уже не было. Он и еще девятнадцать бойцов - передовой
отряд нападения - загрузились в сверхбыстрый аэромобиль и отбыли на
максимальной скорости. Президент собирался подвергать опасности свою жизнь,
так и не узнав, вышло ли что-нибудь из попытки подавить передачи Шоу или
нет. Майк посмотрел на Лизу. Они держались за руки, сидя в креслах так
близко, что их колени соприкасались. Майк увидел страх на ее лице. Похоже,
что и его лицо имело такое же выражение. Он сплел свои пальцы с ее пальцами.
- Вы на связи! - сказал кто-то.
Майк и Лиза начали излучать ненависть к зрителям. Это было нетрудно.
Майк понял, что он всегда ненавидел эту безликую массу, разделяющую с ним
его тайные мысли, его страсти, его срывы. Шоу учило его контролировать свои
основные эмоции, не выпускать ненависть наружу. Теперь, когда вечный нажим
отсутствовал, ненависть выплеснулась вовне стремительным потоком,
накопившись за многие годы. Майк видел, что Лиза испытывает то же самое.
Казалось, на лице ее больше не было страха - только облегчение. Черты ее
утратили напряжение, но зубы были стиснуты - она сосредоточилась на том,
чтобы выплеснуть все свое отвращение.
Во все эти сознания.
Майк наслаждался этим и видел, что Лиза тоже наслаждается. Что они
должны сделать со всеми этими пиявками, всеми этими мозговыми вампирами? На
этот раз все они, пожрав мысли Исполнителей, получат несварение желудка.
Все эти сознания.., со всеми рвотными мыслями о ненависти к себе.
На фоне этих мыслей у Майка появилось смутное ощущение успеха. На
огромной индикационной панели горело множество огней, каждый обозначал сотню
аур. И за одну минуту множество огней погасло. Тысячи людей разом выключали
ауры. Миллионы вскакивали с кресел потрясенные, в гневе. Они отторгали Шоу!
Грешники вырывались из ада.
Майк сконцентрировался на ненависти.
Затем он внезапно был ошеломлен странным ощущением искажения, словно
кто-то взял его голову в одну руку, его ноги - в другую и смял его, как
старую пожелтевшую бумагу. Комната поплыла. Он посмотрел на Лизу и увидел
размытый рисунок, туманный образ. Выпадение. Они попали в Выпадение, но в
один и тот же миг. Никогда с ними такого не было, чтобы попасть в Выпадение
и осознавать это. Это всегда было как-то расплывчато и нереально, не как
сейчас - определенно и ужасающе. Неожиданно комната пропала. Он попытался
закричать, но крик застрял в горле, а язык не повиновался. Со всех сторон
его окружала тьма, всеохватывающая и бесконечная. Великая ночь. Смерть? Он
не успел еще обдумать эту возможность, как раздался крик, вонзившийся в
темноту, как лезвие в руку. Лиза была здесь, с ним. Призрачная Лиза,
подобная привидению.
- Майк...
Он посмотрел на свои руки, поднес их к лицу. Он мог сквозь них видеть.
Он смотрел насквозь через свои руки и видел Лизу. И сквозь нее он видел
материальное тело ночи. Ночь тянулась в неопределенность, предвещая зло.
- Майк, - снова сказала Лиза. Она парила в нескольких футах от него,
выпрямившись, очень спокойно, но губы ее дрожали так, что было понятно:
вот-вот с них вместо его имени сорвутся рыдания.
- Лиза...
- Где мы?
Он видел, что она находится на грани истерики, готовая сломиться и
выпустить наружу все страхи и гнусные кошмары, похороненные где-то в
глубинах ее ид. Он тоже был испуган, но страх его был почти терпимым. Почти.
Майк знал, что будет лучше скрыть свой собственный страх и попытаться
успокоить Лизу, нежели находиться здесь с обезумевшей от ужаса женщиной -
где бы ни было это "здесь". Он задвигал руками, словно пытаясь плыть, но не
мог преодолеть расстояния, разделявшего их. Здесь не было трения тела о
воду, которое могло бы сдвинуть его с места. Ночь была невещественной, она
не была водой; и его тело тоже казалось нематериальным. Майк ничего не желал
сильнее, чем оказаться подле нее и коснуться ее, но он понимал, что все
усилия бесполезны. Он выругался про себя.., и неожиданно оказался рядом с
Лизой. Он едва не вскрикнул снова, но сдержался и попытался осмыслить
случившееся. Он желал быть возле нее - и он был здесь. Очевидно, перенесло
его не ругательство, хотя оно и было произнесено в тот самый миг. Они не
были заперты в Аду, где богохульства становились движущей силой. Если они и
находились в каком-либо месте, упоминаемом религией, то это было скорее
Чистилище. Но и в этом он весьма сомневался, поскольку они были здесь одни.
- Где мы? - вновь спросила она, на этот раз более настойчиво.
- Это Выпадение, - сказал он, обнимая ее. Он обнаружил, что, если
судить по осязанию, она в высшей степени реальна.
- Но мы и раньше Выпадали. И никогда не было так, как сейчас!
- Мы попали в какое-то.., другое.., измерение. Нижний мир, более
призрачный по отношению к реальному. Может быть, мы проходили через него в
любом другом Выпадении, только не помнили этого.
Лиза дрожала уже меньше, но еще не успокоилась.
- Смотри, ведь сейчас одновременно работали два передатчика глобальных
масштабов - установка Шоу и установка Революционеров. Излучаемая мощность
возросла вдвое, слилась, увеличилась. Может быть, это Выпадение - первое
Выпадение, доведенное до конца.
- Значит, мы застряли здесь?
- Не должны бы. Я пожелал, просто пожелал оказаться рядом с тобой и
неожиданно оказался рядом. Что-то вроде телепортации, вроде как продолжение
сна. Может быть, нам стоит только пожелать выйти из этой тьмы. Держись за
меня. Желай вместе со мной. Пожелай вынырнуть из этой тьмы и очутиться в
реальном мире. Пожелай этого очень сильно.
Она ухватилась за него.
Всюду была тьма.
Она скрывала все.
Они пожелали. И тут же понеслись с ужасной скоростью. Они были пулями,
несомыми ветром, дующим ниоткуда. И было множество красок. Неоновые огни.
Оранжевые, зеленые круги - пять тысяч концентрических зеленых кругов, пять
миллионов... Они пытались кричать, пытались смеяться. На краткий миг они
услышали вокруг себя голоса, жалобные голоса, которые причитали и говорили
странные фразы, почти лишенные смысла. Но они миновали эту точку и
пронеслись дальше.
"Элис Белло перевалилась через пурпурный бортик и скользнула в янтарный
бассейн, где были и другие люди. Другие люди лежали словно грешные души в
Аду. Присмотревшись, она нашла мужчину, которого уже встречала раньше.
Вокруг нее стенали и кричали.
- Почему они не остановились помочь нам? - спросила она у него.
- Это были Исполнители.
Она разозлилась. Он был благодушен. Вместо того чтобы искать ответ на
вопрос, он сдался, позволил себе попасть в янтарный бассейн безумия.
- Что это может значить? Они все-таки могут спастись. Они промчались
мимо. Как они могли промчаться мимо такого? Почему они не попались, как мы?
- Я уже сказал. Они были Исполнителями, не Эмпатисты вроде нас. Мы
падаем в центр, становясь частью коллективного сознания, которое окружает
нас.
Но Исполнители из центра стремятся вовне. Они движутся к ободу. Их
сознание распространяется, а не сжимается. Они используют это измерение как
мост между различными точками их собственного мира. Они свободны. Это
единственный возможный путь.
- Этого не может быть, - сказала она. - Мы не можем быть пойманы здесь
навсегда.
- Я боюсь, что это именно так: мы здесь навеки. - Но что мы можем
сделать?
- Мы можем сойти с ума, как все остальные, - сказал он. И он начал выть
на странно высокой ноте, и вой его сливался с голосами всех остальных,
несущих тяжкий крест своего безумия.
И она вдруг поняла, что ей нравится этот хор. На самом деле очень
нравится".
Голоса умолкли. Майк и Лиза снова видели огни, потом опять тьму. Они
летели все быстрее и быстрее. Казалось, они падают, но падают вверх и
наружу, а не внутрь и вниз. И это ощущение не было неприятным. Затем
внезапно темнота исчезла; оба они, выпав из купола ауры, рухнули на женщину
в кресле, а потом на ковер, покрывающий пол гостиной. Майк вскочил на ноги,
помог подняться Лизе.
Женщина, которую они свалили, вставала, елозя по полу коленями. Она
была осанистой, полной и седовласой.
- Что за черт? - сказала она, поворачиваясь к креслу. - Что за черт,
что за черт? - Внезапно она обратила внимание на Майка и Лизу, стоящих слева
от кресла. Женщина открыла было рот, чтобы задать вопрос, потом словно
задумалась, судорожно дернулась к креслу и упала на ковер в глубоком
обмороке.
- Она умерла? - спросила Лиза.
- Я думаю, потеряла сознание.
Они обернулись и посмотрели на ауру.
- Что с нами произошло? - задала вопрос Лиза.
Мысли Майка неслись бешеным потоком, он пытался найти ответ на ее
вопрос. Они вернулись в реальный мир - или ему так казалось, но не в то
место, где были прежде.
- Мы телепортировались в реальность.
- Что это за место?
- Не могу сказать точно.
Он взял ее за руку, и они двинулись через темную гостиную в неярко
освещенный коридор. Майк включил верхний свет, поскольку от маленького
ночника толку было мало. Коридор был заставлен огромными штабелями вещей.
Большие, средние и маленькие коробки тускло-коричневого, светло-голубого,
серо-стального и черного цвета лежали вдоль стен в ряд, сужая коридор вдвое.
Майк подошел к одной коробке. Когда он был уже довольно близко, коробка
сказала тоненьким голоском:
- Пейте "Бубль-Попси" воду! "Попей" в жаркую погоду!
Когда Майк отшатнулся от упаковки с газировкой, из черной коробки
позади него раздался перезвон:
- "Крученый сыр" - отличная еда, купи - не пожалеешь никогда! "Крученый