---------------------------------------------------------------
OCR: Д-С
---------------------------------------------------------------
"Мир вращается вокруг оси, и наклон этой оси на два градуса больше, чем
секунду назад...
Ее/ваши волосы окутали его/ваше лицо, погрузив его/вас в сладкий мир
нежности, в головокружительный мир запахов. Ее/ваши руки обвились вокруг
него/вас, массируя плечи, шею и бедра, играя нежную симфонию на инструменте
его/вашего тела.
ЛИЗА ЛУЧЕЗАРНАЯ: Ее/ваши глаза синие, ее/ваши губы алые и теплые. Плоть
ее вот-вот станет новым солнцем.
МАЙК МУЖЕСТВЕННЫЙ: Он/вы силен, он/вы ласков. И его плоть тоже готова
стать новым солнцем...
ЛИЗА ЛОВКАЯ: Тигрица, у нее есть когти, она царапается...
МАЙК МУСКУСНЫЙ: Ид желает воплотиться и возрасти...
Гремит гром, сверкают молнии и сыплется град.
И вот наступает передышка, во время которой они/вы держатся за руки и
произносят нежные слова и порой на краткий момент приподнимаются на локтях,
чтобы подарить и принять поцелуй, рассмеяться, улыбнуться и вздохнуть.
Затененная спальня подобна лону: темные стены навевают покой, матрас
схож с мягким животом, поглотившим их/вас. Это Бремя После. И хотя в нем нет
такого радостного возбуждения, как во Времени, Когда Это Происходит, но и
меньше тщеты, чем во Времени До. В продолжение всего Шоу все ждут Времени,
Когда Это Происходит. Иногда оно наступает в середине дня, в самых
неожиданных местах. Но чаще, как сейчас, - поздним вечером. И ожидание
вечера - это очень долгое ожидание".
Особенно если вы ничтожный червь, способный познать сильные чувства
только благодаря Шоу. Особенно в этом случае...
- Превосходное Шоу, Майк, - сказал Лайми, цедя, поскольку сигара крепко
зажата в его зубах. - Особенно некоторые твои слова, которые ты говорил Лизе
во Время После. Вдохновенно! Черт побери, можно подумать, что ты в самом
деле любишь ее!
Майк Джоргова потуже затянул галстук, пропустив один конец магнитной
заколки под рубашку. Не было никакого смысла отвечать Лайми, потому что
никто и никогда не слушает Исполнителя. Кроме того, его талант, явленный в
Шоу, не стоил того, чтобы его обсуждать: он не собирался более быть звездой.
Он не желал обсуждать то, что через мгновение станет минувшим временем,
канувшей в прошлое частью жизни, достойным забвения. Если в следующие
несколько часов все пойдет так, как следует, это Шоу будет для него
последним.
- Мы хотим, чтобы завтра вы двое делали это в душевой на забитом
народом пляже, - сказал Лайми. - Это была моя идея.
Майк сумел подавить возрастающий гнев - и возрастающее отвращение.
- А вам не кажется, что это немного чересчур? Я имею в виду - для
окружающих.
Лайми не уловил сарказма. Лайми вообще воспринимал слова по большей
части буквально. Подтекст и интонации были выше его понимания.
- Нет, Майк, в самый раз. В этом суть. Вы будете опасаться всех этих
людей, бояться, что они могут обнаружить вас. Это будет нечто особое - секс
и страх.
- А может быть, я буду слишком испуган, чтобы...
- Ты же знаешь, что это невозможно, Майк. Ты все сможешь.
И Майк знал, что это так. Ведь еще существовали препараты. Приняв их,
он мог бы заниматься сексом даже посреди бегущего в панике стада слонов. Да,
конечно, он сделает это, и никакой испуг ему не помешает. Если он там будет.
Но если его план сработает и боги улыбнутся благосклонно, завтра его с ними
не будет.
Майк влез в пальто - прообраз той модели, которая в этом сезоне была
так популярна среди зрителей. Он мимоходом подумал о том, что Шоу, должно
быть, неплохо зарабатывает на производстве "Великолепных пальто Джорговы".
- Фредрик! - позвал Лайми своим скрипучим голосом.
Дверь маленькой гардеробной распахнулась, и вошел телохранитель.
- Мистер Джоргова отправляется домой, - сказал Лайми. - Проследи, чтобы
он прибыл в целости и сохранности.
- Да, сэр, - ответил Фредрик. Его лепные мускулы перекатывались, как
волны, это было видно даже через одежду. Вибропистолет вздымался на груди,
словно уродливая раковая опухоль.
- До завтра, Майк, - произнес Лайми, исчезая за вешалкой с расшитыми
блестками костюмами.
Майк подавил желание заговорить с Фредриком по-дружески. Именно Фредрик
должен был помочь ему бежать, и возбуждение от близящейся развязки щекотало
язык. Словно укоряя Джоргову за его мысли, телохранитель ткнул пальцем во
все четыре угла комнаты, где из неприметных щелок торчали "жучки"
микрофонов. Майк, улыбаясь, натянул перчатки. Он мог подождать с разговором.
И в самом деле, до этого он говорил с Фредриком только два раза. Первый раз
- две недели назад. Они вышли из студии и как раз пересекали мощенную щебнем
стоянку аэромобилей. Когда этот высокий человек заговорил шепотом, Майк
подумал было, что его телохранитель - новичок и еще не знает, что служба
безопасности запрещает всякие разговоры с подопечным. Затем до него дошли
слова: "Я - за Революцию. Мы хотим освободить вас. Вы согласны? Подумайте.
Ответите мне завтра, когда мы будем идти через стоянку. В других местах
повсюду микрофоны". Во второй раз Майк сказал только: "Помогите мне".
Он мог бы ответить сразу в ту, первую ночь. Ему не нужно было время на
раздумья. Невелика радость - делить свою интимную жизнь со всем остальным
миром. У Шоу было семьсот миллионов зрителей. Семьсот миллионов человек
заглядывали ему через плечо, чувствовали то, что чувствовал он, знали то,
что знал он (по крайней мере, большую часть), были с ним повсюду. Эти
проклятые зрители сопровождали его, куда бы он ни пошел. Не очень-то весело
было размышлять о том, что Лиза этой ночью занималась любовью с тремя
сотнями миллионов - или около того - мужчин, а не только с ним одним. В этом
не было ничего смешного.
- Идемте - сказал Фредрик, быстрым шагом направляясь к двери.
- Идем, - ответил он, шагая за телохранителем по переходу.
Этот телохранитель состоял при нем четыре недели с тех пор как
Революционеры освободили Тома Сторма, звезду второй смены. На место Тома
нашли новичка, шестнадцатилетнего мальчика, неопытного, с трудом
контролирующего эмоции.
Они проходили мимо вешалок с одеждой, мимо старых стоек, собирающих
пыль, мимо карточных столов, за которыми статисты вкушали недолгий отдых и
тратили большую часть недельного заработка. Возможно, сейчас они уже
отправились получать первую дозу Шоу второй смены. Новый мальчик, Бен
Баннер, сидел за неярко освещенным столиком в уединенном кафе вместе с Эллен
Харт, которая была намного старше, и потому выглядела эта пара нелепо. Его
рука тискала ее колено, вместо того чтобы ласкать. Майк не собирался ими
долго любоваться. Но вот на Выпадение... Эллен вдруг сделалась туманной.
Черно-серая пелена возникла над ней и вокруг нее. На краткий момент она
стала призраком - была здесь и не была, была реальной и нереальной. Потом
все кончилось - так же быстро, как и началось. Техники бегали туда-сюда,
слушая, что говорят им циферблаты о показаниях чувствительных приборов.
Циферблаты на самом деле таковыми не были. Так только говорилось, их вообще
не было видно. Но они по-прежнему назывались циферблатами. Никто не знал
почему. Все пожимали плечами и никто не мог сказать: "А я знаю!"
Фредрик сжал его плечо, напоминая, что, если они хотят совершить побег,
им надо придерживаться графика. Продолжая свой путь, они свернули в главный
коридор, который вел к большой двери из псевдодерева в конце тоннеля,
выложенного синей плиткой. Выпадение было сравнительно новым явлением, думал
на ходу Майк. Это началось два месяца назад, когда старые
девяностопроцентные реле были заменены на новые, дающие эффект полного
слияния. Теперь случалось как минимум полдюжины Выпадений в неделю. Каждый
раз Исполнитель становился похожим на неясное изображение, размытое по
краям, - некий туманный образ. Только что на сцене был настоящий актер, а в
следующий момент - фантом, похожий (по слухам) на изображение на экране
древнего телевизора во время электрической бури. Исполнитель вообще
Выпадения не помнил. В его памяти не оставалось ничего, кроме каких-то
обрывков разговоров, которых не было ни на сцене, ни где-либо в студии.
Кроме этого невнятного бормотания голосов не было вообще ничего. Жуткая
пустота. Он-то знал. Он Выпадал дважды.
Дверь автоматически открылась, и они вышли. Холодный ветер швырял в них
горсти льда и снега, жалящие лицо. Высоко в небе между тучами мелькнула
желтая луна и пропала во мраке. Джоргова устроился на заднем сиденье
лимузина, подвинулся, давая место Фредрику, и напомнил себе, что машина
прослушивается так же, как гардеробная. Так же, как спальня, гостиная, кухня
и ванная.
Водитель, анемичная человеческая личинка в сине-желтой форме Шоу,
вырулил со стоянки на широкое супершоссе, настроился на поток лучей,
управляющий движением транспорта по восточному региону, и переключил
управление на автоводитель. Они неслись вперед в молчании, хлопья снега
ударяли в стекло, словно мягкие пули - одни громче, другие тише. Температура
колебалась около нуля. Дождь со снегом Столбики ограждения, увенчанные
оранжевыми огоньками, улетали назад, крошечные часовые, каждый со своей
светящейся чашей, были настороже.
У первого выезда с территории шофер отключил автоводитель, вырулил из
потока ведущих лучей и опустил вращающийся пандус. Следуя примеру Фредрика,
Майк тщательно пристегнулся. Через минуту он понял, зачем они это сделали.
Легкий пикап протаранил нос их машины, и удар швырнул оба аэромобиля в
открытый кювет, полный грязи и талого снега, который заляпал окна. Вода
стекала по кузову, хлюпая возле дверец.
Фредрик перегнулся через спинку переднего сиденья и с силой обрушил
рукоять своего вибропистолета на затылок водителя. Тот сполз на сиденье, не
издав даже стона.
- Идем, - сказал Фредрик.
Третий аэромобиль, ничем не примечательный "чемпион" тускло-серого
цвета, остановился перед ними. Дверцы были распахнуты; беглецы нырнули
внутрь.
- Добро пожаловать на свободу, - бросил через плечо водитель. Это был
краснолицый мужчина со множеством веснушек и крупными белыми зубами.
Свобода. Но они не проехали и сотни ярдов, как из-за деревьев поднялся
вертолет. Лопасти винта свирепо рассекали воздух, подобно драконьим крыльям.
Вертолет-дракон нащупал их своими светящимися глазами, заливая местность
потоком жидких бриллиантов.
Фредрик распахнул со своей стороны дверцу, положил пистолет на ее
верхнюю кромку и выстрелил прямо в вертолет. Тонкий зеленый луч, почти
невидимый, поднял облачко бело-голубого дыма, ослепив дракона на один глаз.
Ответный выстрел выбил стекло задней дверцы. Фредрик выстрелил и попал
снова. Однако второй выстрел из вертолета попал Фредрику прямо в висок и
расколол его череп, словно дыню.
- Закройте дверь! - крикнул водитель.
Но Майк был словно парализован. Он не мог заставить двигаться даже свои
пальцы, не то что руки. Его тело было стиснуто ужасным захватом, ногти этой
незримой руки вонзались в его плоть, терзали ее. Он не мог пошевелиться -
только сидел и смотрел. Тело без головы лежало поперек сиденья, из
разорванных вен струилась кровь. Фредрик был мертв. А ведь Фредрик был
единственным из этих людей, с кем он был знаком хотя бы немного. И даже с
Фредриком он говорил только два раза в жизни! Внезапно все происходящее
показалось ему каким-то диким, даже невероятным. Он покидал хорошо знакомый
мир ради чего-то иного, которое не мог даже себе представить. Он никогда не
был свободным. Его растили и воспитывали для Шоу. Его учили, как оттачивать
свои чувства для того, чтобы передавать их. Его учили в совершенстве
контролировать свои ощущения. Короче говоря, его всю жизнь кормили с
ложечки. Смерть была только звуком. Здесь она оказалась реальностью; и
оттого, что водителя она вовсе не потрясла, выглядела как реальность
обыденная. Майк хотел выпрыгнуть из машины, но ноги его не слушались.
Водитель выругался, столкнул тело с сиденья и снова повернулся к рулю.
Он нажал на акселератор, сворачивая на боковую дорогу, уводившую от ярких
огней в ночной мрак. Вертолет последовал за ними, невзирая на отсутствие
прожекторов. От рокота его винтов вибрировала крыша, и аэромобиль
раскачивался вверх-вниз на своей воздушной подушке. Водитель выключил фары и
вывернул на другую боковую дорогу, ведущую к густому лесу. Вертолет
по-прежнему преследовал их.
Впереди вспыхнул огненный фонтан. Пурпурный и киноварно-красный.
"Красиво", - подумал Джоргова и тут же ужаснулся тому, что может думать о
чем-то прекрасном после того, как кровь из шейных артерий выплеснулась на
него.
... На его лицо...
Он вытер влажные капли со щек и уставился на свою руку, которая теперь
двигалась свободно. Он не замечал сырости, пока не ощутил, как что-то течет
по его подбородку. На его лице была кровь Фредрика. Она образовала лужу на
полу. Серо-белое вещество мозга и кусочки кости с кожей и волосами прилипли
к его пальто и брюкам. Майка вырвало прямо на пол.
Когда он снова смог посмотреть вокруг, то увидел, что фонтаны взрывов
вздымаются все ближе и ближе к машине. Лесной туннель маячил впереди. Когда
пилот сообразит, куда они несутся, он начнет стрелять по машине. При этой
мысли Майк не испытал ни малейшего страха. Он боялся не столько Смерти,
сколько Неопределенности. Умереть было бы лучше, чем пройти через все это и
столкнуться с кем-то и с чем-то, к чему он не был готов. ЭТО было страшно.
Это было ужасно!
Пламя ударило в капот, скользнуло по переднему стеклу, пронеслось над
крышей.
Машина свернула с проезжей части дороги, перевалила через кювет и
миновала несколько валунов, едва ли не врезавшись в них, затем опять
выкатилась на дорогу, успешно уходя от огня. На этот раз, когда взрыв во
второй раз настиг их, аэромобиль перевернулся. Взрыв был так силен, что
внутренняя обшивка машины воспламенилась от соприкосновения с металлом
крыши. Майк начал сбивать огонь, обжигая руки.
- Ваше пальто! - закричал конопатый водитель. Он скинул пальто из
плотной ткани, обернул его вокруг руки и стал бить по потолку. Поднялись
клубы удушливого дыма. Однако огонь, кажется, погас. Для полной уверенности
он продолжал работу.
Лес был близко. Деревья казались ему благими богами. Над дорогой
звучали выстрелы. Огненный разрыв ударил совсем рядом, замкнул провода
контрольной системы воздушной подушки и швырнул машину в неласковые объятия
деревьев, росших по краям дороги. Они летели не так, как летят листья на
октябрьском ветру - кружась, падая и взмывая вновь. Был звон деталей,
отделившихся от механизма и катящихся через дорогу во тьму. Был визг и лязг
металла, сплющивающегося под собственным весом.
Майк сжался за спинкой переднего сиденья, вспоминая, что надо бы
расслабить тело, чтобы взрывы причинили ему как можно меньше вреда. Когда
машина наконец замерла, лежа крышей вниз под покровом сосновых ветвей, он
оказался невредим. Отделался лишь несколькими синяками. Самой большой
проблемой были пятна крови и рвоты на одежде. Он скинул свою спортивную
куртку, пытаясь отделаться от омерзительного зловония.
Кто-то стоял у дверцы. Он приготовился увидеть лицо Лайми, сигару
Лайми, раскалившуюся в холодном темном воздухе. Но это был не он. На
стоявшем даже не было униформы Шоу, - Эй, вы, трое, с вами все в порядке?
С переднего сиденья послышалось невнятное мычание. Показалось
веснушчатое лицо, искаженное то ли от боли, то ли от страха, то ли от того и
другого разом.
- Фредрик был убит почти сразу. Мне кажется, у меня сломана рука.
- А вы? - спросил незнакомец, поворачиваясь к Майку.
- В порядке. Я так думаю.
- Тогда уходим отсюда. Сейчас приземлится эта чертова вертушка.
Майк вылез наружу и помог незнакомцу открыть искореженную переднюю
дверцу и извлечь из машины водителя. Рука того была, вне всяких сомнений,
сломана. В одном месте обломок кости торчал наружу - острый, белый,
вымазанный кровью.
Они побежали к большому лимузину, ожидающему их с включенными фарами в
нескольких сотнях футах по узкой дороге. Едва они забрались внутрь, как в
землю перед машиной вонзился пучок лучей, подняв облако пара. К удивлению
Майка, водитель, вместо того чтобы ехать прочь, развернул машину навстречу
стражам Шоу. Лучи разбивались о переднее стекло, отражались от капота и
крыльев, не причиняя вреда.
- Виброзащита, - с улыбкой сказал незнакомец.
- И весьма эффективная, - добавил Майк. Вращающиеся лопасти аэросистемы
на миг остановились, машину подбросило, когда один из стражей попал под ее
днище. Другой отпрыгнул, продолжая стрелять. Шофер развернул аэромобиль,
направив его прямо на человека. Водителем он был великолепным. Движения его
рук, лежащих на рулевом колесе, были плавными, как у скрипача. Лимузин
ударил стража передним бампером, послав его в короткий смертельный полет,
завершившийся в сотне футов, на остром обломке скалы, - Мы отстаем от
графика, - сказал незнакомец. - Двигаем.
Шофер прибавил скорость. По сторонам мелькали деревья - серые тени на
фоне ночного сумрака.
Когда непосредственная опасность осталась позади, Майк вновь стал
размышлять о той ситуации, в которой он оказался, и о своей чужеродности. Он
повернулся к человеку, который казался ему главным.
- Что от меня потребуется?
- Что? - переспросил тот, посмотрев на него, и в его темных глазах
мелькнуло что-то большее, нежели просто любопытство.
- Чем я заслужил эту свободу?
- Ничем, - сказал тот человек. - Мы освободили вас, потому что...
Майк заговорил более уверенно:
- Не надо меня агитировать. Вы в некотором роде производите Революцию.
Против Шоу. Предполагается, что на это наложен запрет, но кое-какие слухи
просачивались и в студию, мимолетные и неясные Чего вы хотите от меня?
Незнакомец помолчал несколько мгновений, потом вздохнул:
- Нет никакого смысла вводить вас в курс дела постепенно. И я не
порицаю ваше желание сразу определить свое место. Вы будете заняты тихой
работой на всем протяжении Революции - когда она наконец свершится. Вы
никогда больше не вернетесь в Шоу. Это сделают другие люди.
Майк почувствовал себя так, словно его подталкивали, заставляли покорно
двигаться с приливом, вместо того чтобы оседлать волну.
- Я хочу быть в первых рядах, - сказал он. Он вовсе не хотел быть в
первых рядах, но он должен был хоть как-то влиять на свою жизнь, иначе он
стал бы тем же самым, чем был в Шоу, - марионеткой, послушным инструментом.
- Это невозможно! Вы слишком нужны нам, и рисковать...
- Я буду в первых рядах, или же я выхожу здесь, - сказал он, взявшись
за ручку дверцы.
Они смотрели друг на друга, и каждый старался заставить другого первым
отвести взгляд. Ни единого звука, кроме журчания аэросистемы и шипения
воздуха, вырывающегося из-под машины. Шофер и человек со сломанной рукой
слушали и ждали.
- Вы на самом деле готовы взяться за это? - сказал наконец собеседник
Майка.
- Да, черт возьми, я готов.
Снова воцарилось молчание. Потом незнакомец сказал:
- Хорошо. Вы меня убедили. - Он повернулся к шоферу:
- Блейк, отвези нас к доктору Мак-Гиви.
- Так я буду в первых рядах?
- Именно.
Вовсе не героизм и не отдаленно-возвышенные идеи заставляли его
добиваться участия в действиях. Он не хотел снова барахтаться в болоте, где
течение тащило его, не обращая внимания на то, куда хотел двигаться он. Если
бы они требовали от него участия в борьбе, он добивался бы кабинетной
работы. Он чувствовал себя так, словно теперь он сам определяет свою судьбу.
И от этого ему было все-таки лучше.
- Что я буду делать, какова моя задача? Незнакомец протянул ему руку и
пожал протянутую в ответ ладонь Майка.
- Прежде всего - меня зовут Эндрю Флексен. Я являюсь кем-то вроде
офицера, дать более конкретное определение я, пожалуй, не смогу. - Он
прервал рукопожатие. - Вашей задачей, раз уж вы добиваетесь действия, будет
освобождение из Шоу Лизы Монваза.
Ночь отлетала назад, словно угольная пыль.
Она разделась, не зажигая света. Она подозревала, что с некоторых пор
они установили здесь камеры.
Она затеяла игру сама с собой, пытаясь угадать, на что похожи тени: вот
голова собаки, уши злобно прижаты, зубы оскалены; вот осанистая женщина,
нарезающая на ломти каравай домашнего хлеба и втыкающая - что? - зубочистки
в мякоть; вот паук...
Что-то еще...
Но она не могла увидеть себя.
Она забралась на мурлыкающую Колыбельную Перину и погрузилась в
мелодию, которую испускали миллионы тончайших волосков, уговаривая ее
подвергнуться массажу...
Она была утомлена.
Она думала о Майке и о Шоу. И где-то в глубине ее души, где-то
очень-очень глубоко, таилось понимание, что это - две разные вещи.
Она уснула.
Анаксемандр Кокли был отнюдь не из тех людей, над которыми можно
посмеяться. Он контролировал - в прямом и переносном смысле - семьсот
миллионов человек. Он владел Шоу. Шоу принадлежало ему с самого начала - его
изобретение, его борьба, его успех. Первые замыслы появились у него, когда
ему было чуть больше двадцати. Но никто не поддержал его тогда: финансовые
тузы так зациклились на идее традиционного телевидения, что не видели ничего
дальше своих красных носов. Везде, куда бы он ни приходил, его ждали одни
лишь нотации. Никто не желал вкладывать деньги в "безумные проекты".
Это было двести лет назад. Но он не только добился успеха своего Шоу и
жил, чтобы наслаждаться торжеством, - нет, кроме всего прочего, грандиозные
доходы позволили ему смонтировать у себя самую совершенную, самую лучшую в
мире установку компьютерной хирургии. Он мог покупать в банке органов ООН
новые части тела взамен изношенных. Затем он создал собственный банк органов
и покинул банк ООН; он жил на полном самообеспечении. Он жил, чтобы
торжествовать, - и торжествовал две сотни лет.
Ранние годы определили его дальнейший успех. В молодости он посвятил
свою жизнь тому, чтобы делать деньги. У него были некоторые черты характера,
помогавшие ему в течение всей жизни: воображение, безжалостность, жадность и
стальная воля. Когда его отец умер, повесив ему на шею маленькую фирму,
выпускавшую устаревшее оборудование для устаревших производств, Анаксемандр
превратил свой завод в лабораторию. Он рискнул всем: доходами и имуществом,
- и наконец "Кокли электронике" выпустила первого робота - робота-уборщика,
который мог прибрать в помещении с любым видом покрытий, протискивая свое
компактное тельце под самую низкую мебель, где домохозяйка могла бы убрать
только ползком, натирая нежные руки и колени. Претворение в жизнь этой
великой идеи открыло перед ним огромный простор - неразработанную жилу:
выпуск машин для домашнего хозяйства и ремонта. Потом Кокли выпустил
робокосилку, которая быстро передвигалась по траве (предварительное
программирование по индивидуальным заказам в расширенном варианте или просто
управление по радио в дешевом исполнении) и скашивала ее без посторонней
помощи. За три года компания прошла путь от захудалой шестиразрядной фирмы
до фирмы, входящей в первую сотню преуспевающих. Через пять лет ее доход
составлял тридцать девять миллионов долларов в квартал - благодаря
робомаляру и робогладильщику.
Робомаляр был, возможно, самой совершенной машиной, произведенной
"Кокли электронике". Это был паукообразный механизм, снабженный четырьмя
валиками для внутренних работ, валиком и тремя кистями для внешних. Каждая
нога была снабжена присоской, которая помогала робомаляру легко удерживаться
на любой плоскости. Фактически изначальному успеху новинки способствовало ее
умение двигаться по гладкой поверхности пика Ракатаха - его отвесный и
лишенный малейших уступов обрыв был признан самым высоким на Луне.
Успех принес деньги. В конечном итоге он был поставщиком всей
робопродукции для "Форд", "Дженерал моторе" и "Дженерал электрик". Затем
наступил подъем серийного производства. Ежемесячно он получал сотни тысяч
дохода. С этими деньгами он занялся строительством "Лабораторий Кокли по
изучению мышления". Именно эта организация и сотни ее работников воплотили
Шоу в реальность.
От рождения идеи до ее осуществления прошло одиннадцать лет.
Он никогда не забудет ту ночь в 1991 году, когда пятьдесят специально
приглашенных репортеров осторожно сели в кресла со-ощущения и погрузились -
опять-таки осторожно - в ауры со-ощущения и испытали то же самое, что
испытывал Элджернон Фоулер, кладя голову в пасть льва. Они познали его
страх, его самонадеянность, его сексуальное напряжение. Они также разделили
чувства и мысли акробатов, которые отталкиваются от своих шестов и трапеций
и летят в воздухе в надежде встретить руки товарищей; и наиболее эффектно
("И наиболее удачно", - думал Кокли) они сопережили смерть той
очаровательной девушки (как же ее звали? Елена Петровоч? Петрович?), которая
промахнулась и упала на арену с высоты в сто два фута. В эту ночь - в
возрасте сорока лет - он изменил мир во второй раз. Роботы открыли новый
виток в эволюции общества. Но Шоу было РЕВОЛЮЦИЕЙ.
Старые формы искусства умерли. Шоу было искусством, доведенным до
логического завершения: можно было по-настоящему разделить с другим
человеком его ощущения. Больше не было книг и кинолент: они не запрещались,
OCR: Д-С
---------------------------------------------------------------
"Мир вращается вокруг оси, и наклон этой оси на два градуса больше, чем
секунду назад...
Ее/ваши волосы окутали его/ваше лицо, погрузив его/вас в сладкий мир
нежности, в головокружительный мир запахов. Ее/ваши руки обвились вокруг
него/вас, массируя плечи, шею и бедра, играя нежную симфонию на инструменте
его/вашего тела.
ЛИЗА ЛУЧЕЗАРНАЯ: Ее/ваши глаза синие, ее/ваши губы алые и теплые. Плоть
ее вот-вот станет новым солнцем.
МАЙК МУЖЕСТВЕННЫЙ: Он/вы силен, он/вы ласков. И его плоть тоже готова
стать новым солнцем...
ЛИЗА ЛОВКАЯ: Тигрица, у нее есть когти, она царапается...
МАЙК МУСКУСНЫЙ: Ид желает воплотиться и возрасти...
Гремит гром, сверкают молнии и сыплется град.
И вот наступает передышка, во время которой они/вы держатся за руки и
произносят нежные слова и порой на краткий момент приподнимаются на локтях,
чтобы подарить и принять поцелуй, рассмеяться, улыбнуться и вздохнуть.
Затененная спальня подобна лону: темные стены навевают покой, матрас
схож с мягким животом, поглотившим их/вас. Это Бремя После. И хотя в нем нет
такого радостного возбуждения, как во Времени, Когда Это Происходит, но и
меньше тщеты, чем во Времени До. В продолжение всего Шоу все ждут Времени,
Когда Это Происходит. Иногда оно наступает в середине дня, в самых
неожиданных местах. Но чаще, как сейчас, - поздним вечером. И ожидание
вечера - это очень долгое ожидание".
Особенно если вы ничтожный червь, способный познать сильные чувства
только благодаря Шоу. Особенно в этом случае...
- Превосходное Шоу, Майк, - сказал Лайми, цедя, поскольку сигара крепко
зажата в его зубах. - Особенно некоторые твои слова, которые ты говорил Лизе
во Время После. Вдохновенно! Черт побери, можно подумать, что ты в самом
деле любишь ее!
Майк Джоргова потуже затянул галстук, пропустив один конец магнитной
заколки под рубашку. Не было никакого смысла отвечать Лайми, потому что
никто и никогда не слушает Исполнителя. Кроме того, его талант, явленный в
Шоу, не стоил того, чтобы его обсуждать: он не собирался более быть звездой.
Он не желал обсуждать то, что через мгновение станет минувшим временем,
канувшей в прошлое частью жизни, достойным забвения. Если в следующие
несколько часов все пойдет так, как следует, это Шоу будет для него
последним.
- Мы хотим, чтобы завтра вы двое делали это в душевой на забитом
народом пляже, - сказал Лайми. - Это была моя идея.
Майк сумел подавить возрастающий гнев - и возрастающее отвращение.
- А вам не кажется, что это немного чересчур? Я имею в виду - для
окружающих.
Лайми не уловил сарказма. Лайми вообще воспринимал слова по большей
части буквально. Подтекст и интонации были выше его понимания.
- Нет, Майк, в самый раз. В этом суть. Вы будете опасаться всех этих
людей, бояться, что они могут обнаружить вас. Это будет нечто особое - секс
и страх.
- А может быть, я буду слишком испуган, чтобы...
- Ты же знаешь, что это невозможно, Майк. Ты все сможешь.
И Майк знал, что это так. Ведь еще существовали препараты. Приняв их,
он мог бы заниматься сексом даже посреди бегущего в панике стада слонов. Да,
конечно, он сделает это, и никакой испуг ему не помешает. Если он там будет.
Но если его план сработает и боги улыбнутся благосклонно, завтра его с ними
не будет.
Майк влез в пальто - прообраз той модели, которая в этом сезоне была
так популярна среди зрителей. Он мимоходом подумал о том, что Шоу, должно
быть, неплохо зарабатывает на производстве "Великолепных пальто Джорговы".
- Фредрик! - позвал Лайми своим скрипучим голосом.
Дверь маленькой гардеробной распахнулась, и вошел телохранитель.
- Мистер Джоргова отправляется домой, - сказал Лайми. - Проследи, чтобы
он прибыл в целости и сохранности.
- Да, сэр, - ответил Фредрик. Его лепные мускулы перекатывались, как
волны, это было видно даже через одежду. Вибропистолет вздымался на груди,
словно уродливая раковая опухоль.
- До завтра, Майк, - произнес Лайми, исчезая за вешалкой с расшитыми
блестками костюмами.
Майк подавил желание заговорить с Фредриком по-дружески. Именно Фредрик
должен был помочь ему бежать, и возбуждение от близящейся развязки щекотало
язык. Словно укоряя Джоргову за его мысли, телохранитель ткнул пальцем во
все четыре угла комнаты, где из неприметных щелок торчали "жучки"
микрофонов. Майк, улыбаясь, натянул перчатки. Он мог подождать с разговором.
И в самом деле, до этого он говорил с Фредриком только два раза. Первый раз
- две недели назад. Они вышли из студии и как раз пересекали мощенную щебнем
стоянку аэромобилей. Когда этот высокий человек заговорил шепотом, Майк
подумал было, что его телохранитель - новичок и еще не знает, что служба
безопасности запрещает всякие разговоры с подопечным. Затем до него дошли
слова: "Я - за Революцию. Мы хотим освободить вас. Вы согласны? Подумайте.
Ответите мне завтра, когда мы будем идти через стоянку. В других местах
повсюду микрофоны". Во второй раз Майк сказал только: "Помогите мне".
Он мог бы ответить сразу в ту, первую ночь. Ему не нужно было время на
раздумья. Невелика радость - делить свою интимную жизнь со всем остальным
миром. У Шоу было семьсот миллионов зрителей. Семьсот миллионов человек
заглядывали ему через плечо, чувствовали то, что чувствовал он, знали то,
что знал он (по крайней мере, большую часть), были с ним повсюду. Эти
проклятые зрители сопровождали его, куда бы он ни пошел. Не очень-то весело
было размышлять о том, что Лиза этой ночью занималась любовью с тремя
сотнями миллионов - или около того - мужчин, а не только с ним одним. В этом
не было ничего смешного.
- Идемте - сказал Фредрик, быстрым шагом направляясь к двери.
- Идем, - ответил он, шагая за телохранителем по переходу.
Этот телохранитель состоял при нем четыре недели с тех пор как
Революционеры освободили Тома Сторма, звезду второй смены. На место Тома
нашли новичка, шестнадцатилетнего мальчика, неопытного, с трудом
контролирующего эмоции.
Они проходили мимо вешалок с одеждой, мимо старых стоек, собирающих
пыль, мимо карточных столов, за которыми статисты вкушали недолгий отдых и
тратили большую часть недельного заработка. Возможно, сейчас они уже
отправились получать первую дозу Шоу второй смены. Новый мальчик, Бен
Баннер, сидел за неярко освещенным столиком в уединенном кафе вместе с Эллен
Харт, которая была намного старше, и потому выглядела эта пара нелепо. Его
рука тискала ее колено, вместо того чтобы ласкать. Майк не собирался ими
долго любоваться. Но вот на Выпадение... Эллен вдруг сделалась туманной.
Черно-серая пелена возникла над ней и вокруг нее. На краткий момент она
стала призраком - была здесь и не была, была реальной и нереальной. Потом
все кончилось - так же быстро, как и началось. Техники бегали туда-сюда,
слушая, что говорят им циферблаты о показаниях чувствительных приборов.
Циферблаты на самом деле таковыми не были. Так только говорилось, их вообще
не было видно. Но они по-прежнему назывались циферблатами. Никто не знал
почему. Все пожимали плечами и никто не мог сказать: "А я знаю!"
Фредрик сжал его плечо, напоминая, что, если они хотят совершить побег,
им надо придерживаться графика. Продолжая свой путь, они свернули в главный
коридор, который вел к большой двери из псевдодерева в конце тоннеля,
выложенного синей плиткой. Выпадение было сравнительно новым явлением, думал
на ходу Майк. Это началось два месяца назад, когда старые
девяностопроцентные реле были заменены на новые, дающие эффект полного
слияния. Теперь случалось как минимум полдюжины Выпадений в неделю. Каждый
раз Исполнитель становился похожим на неясное изображение, размытое по
краям, - некий туманный образ. Только что на сцене был настоящий актер, а в
следующий момент - фантом, похожий (по слухам) на изображение на экране
древнего телевизора во время электрической бури. Исполнитель вообще
Выпадения не помнил. В его памяти не оставалось ничего, кроме каких-то
обрывков разговоров, которых не было ни на сцене, ни где-либо в студии.
Кроме этого невнятного бормотания голосов не было вообще ничего. Жуткая
пустота. Он-то знал. Он Выпадал дважды.
Дверь автоматически открылась, и они вышли. Холодный ветер швырял в них
горсти льда и снега, жалящие лицо. Высоко в небе между тучами мелькнула
желтая луна и пропала во мраке. Джоргова устроился на заднем сиденье
лимузина, подвинулся, давая место Фредрику, и напомнил себе, что машина
прослушивается так же, как гардеробная. Так же, как спальня, гостиная, кухня
и ванная.
Водитель, анемичная человеческая личинка в сине-желтой форме Шоу,
вырулил со стоянки на широкое супершоссе, настроился на поток лучей,
управляющий движением транспорта по восточному региону, и переключил
управление на автоводитель. Они неслись вперед в молчании, хлопья снега
ударяли в стекло, словно мягкие пули - одни громче, другие тише. Температура
колебалась около нуля. Дождь со снегом Столбики ограждения, увенчанные
оранжевыми огоньками, улетали назад, крошечные часовые, каждый со своей
светящейся чашей, были настороже.
У первого выезда с территории шофер отключил автоводитель, вырулил из
потока ведущих лучей и опустил вращающийся пандус. Следуя примеру Фредрика,
Майк тщательно пристегнулся. Через минуту он понял, зачем они это сделали.
Легкий пикап протаранил нос их машины, и удар швырнул оба аэромобиля в
открытый кювет, полный грязи и талого снега, который заляпал окна. Вода
стекала по кузову, хлюпая возле дверец.
Фредрик перегнулся через спинку переднего сиденья и с силой обрушил
рукоять своего вибропистолета на затылок водителя. Тот сполз на сиденье, не
издав даже стона.
- Идем, - сказал Фредрик.
Третий аэромобиль, ничем не примечательный "чемпион" тускло-серого
цвета, остановился перед ними. Дверцы были распахнуты; беглецы нырнули
внутрь.
- Добро пожаловать на свободу, - бросил через плечо водитель. Это был
краснолицый мужчина со множеством веснушек и крупными белыми зубами.
Свобода. Но они не проехали и сотни ярдов, как из-за деревьев поднялся
вертолет. Лопасти винта свирепо рассекали воздух, подобно драконьим крыльям.
Вертолет-дракон нащупал их своими светящимися глазами, заливая местность
потоком жидких бриллиантов.
Фредрик распахнул со своей стороны дверцу, положил пистолет на ее
верхнюю кромку и выстрелил прямо в вертолет. Тонкий зеленый луч, почти
невидимый, поднял облачко бело-голубого дыма, ослепив дракона на один глаз.
Ответный выстрел выбил стекло задней дверцы. Фредрик выстрелил и попал
снова. Однако второй выстрел из вертолета попал Фредрику прямо в висок и
расколол его череп, словно дыню.
- Закройте дверь! - крикнул водитель.
Но Майк был словно парализован. Он не мог заставить двигаться даже свои
пальцы, не то что руки. Его тело было стиснуто ужасным захватом, ногти этой
незримой руки вонзались в его плоть, терзали ее. Он не мог пошевелиться -
только сидел и смотрел. Тело без головы лежало поперек сиденья, из
разорванных вен струилась кровь. Фредрик был мертв. А ведь Фредрик был
единственным из этих людей, с кем он был знаком хотя бы немного. И даже с
Фредриком он говорил только два раза в жизни! Внезапно все происходящее
показалось ему каким-то диким, даже невероятным. Он покидал хорошо знакомый
мир ради чего-то иного, которое не мог даже себе представить. Он никогда не
был свободным. Его растили и воспитывали для Шоу. Его учили, как оттачивать
свои чувства для того, чтобы передавать их. Его учили в совершенстве
контролировать свои ощущения. Короче говоря, его всю жизнь кормили с
ложечки. Смерть была только звуком. Здесь она оказалась реальностью; и
оттого, что водителя она вовсе не потрясла, выглядела как реальность
обыденная. Майк хотел выпрыгнуть из машины, но ноги его не слушались.
Водитель выругался, столкнул тело с сиденья и снова повернулся к рулю.
Он нажал на акселератор, сворачивая на боковую дорогу, уводившую от ярких
огней в ночной мрак. Вертолет последовал за ними, невзирая на отсутствие
прожекторов. От рокота его винтов вибрировала крыша, и аэромобиль
раскачивался вверх-вниз на своей воздушной подушке. Водитель выключил фары и
вывернул на другую боковую дорогу, ведущую к густому лесу. Вертолет
по-прежнему преследовал их.
Впереди вспыхнул огненный фонтан. Пурпурный и киноварно-красный.
"Красиво", - подумал Джоргова и тут же ужаснулся тому, что может думать о
чем-то прекрасном после того, как кровь из шейных артерий выплеснулась на
него.
... На его лицо...
Он вытер влажные капли со щек и уставился на свою руку, которая теперь
двигалась свободно. Он не замечал сырости, пока не ощутил, как что-то течет
по его подбородку. На его лице была кровь Фредрика. Она образовала лужу на
полу. Серо-белое вещество мозга и кусочки кости с кожей и волосами прилипли
к его пальто и брюкам. Майка вырвало прямо на пол.
Когда он снова смог посмотреть вокруг, то увидел, что фонтаны взрывов
вздымаются все ближе и ближе к машине. Лесной туннель маячил впереди. Когда
пилот сообразит, куда они несутся, он начнет стрелять по машине. При этой
мысли Майк не испытал ни малейшего страха. Он боялся не столько Смерти,
сколько Неопределенности. Умереть было бы лучше, чем пройти через все это и
столкнуться с кем-то и с чем-то, к чему он не был готов. ЭТО было страшно.
Это было ужасно!
Пламя ударило в капот, скользнуло по переднему стеклу, пронеслось над
крышей.
Машина свернула с проезжей части дороги, перевалила через кювет и
миновала несколько валунов, едва ли не врезавшись в них, затем опять
выкатилась на дорогу, успешно уходя от огня. На этот раз, когда взрыв во
второй раз настиг их, аэромобиль перевернулся. Взрыв был так силен, что
внутренняя обшивка машины воспламенилась от соприкосновения с металлом
крыши. Майк начал сбивать огонь, обжигая руки.
- Ваше пальто! - закричал конопатый водитель. Он скинул пальто из
плотной ткани, обернул его вокруг руки и стал бить по потолку. Поднялись
клубы удушливого дыма. Однако огонь, кажется, погас. Для полной уверенности
он продолжал работу.
Лес был близко. Деревья казались ему благими богами. Над дорогой
звучали выстрелы. Огненный разрыв ударил совсем рядом, замкнул провода
контрольной системы воздушной подушки и швырнул машину в неласковые объятия
деревьев, росших по краям дороги. Они летели не так, как летят листья на
октябрьском ветру - кружась, падая и взмывая вновь. Был звон деталей,
отделившихся от механизма и катящихся через дорогу во тьму. Был визг и лязг
металла, сплющивающегося под собственным весом.
Майк сжался за спинкой переднего сиденья, вспоминая, что надо бы
расслабить тело, чтобы взрывы причинили ему как можно меньше вреда. Когда
машина наконец замерла, лежа крышей вниз под покровом сосновых ветвей, он
оказался невредим. Отделался лишь несколькими синяками. Самой большой
проблемой были пятна крови и рвоты на одежде. Он скинул свою спортивную
куртку, пытаясь отделаться от омерзительного зловония.
Кто-то стоял у дверцы. Он приготовился увидеть лицо Лайми, сигару
Лайми, раскалившуюся в холодном темном воздухе. Но это был не он. На
стоявшем даже не было униформы Шоу, - Эй, вы, трое, с вами все в порядке?
С переднего сиденья послышалось невнятное мычание. Показалось
веснушчатое лицо, искаженное то ли от боли, то ли от страха, то ли от того и
другого разом.
- Фредрик был убит почти сразу. Мне кажется, у меня сломана рука.
- А вы? - спросил незнакомец, поворачиваясь к Майку.
- В порядке. Я так думаю.
- Тогда уходим отсюда. Сейчас приземлится эта чертова вертушка.
Майк вылез наружу и помог незнакомцу открыть искореженную переднюю
дверцу и извлечь из машины водителя. Рука того была, вне всяких сомнений,
сломана. В одном месте обломок кости торчал наружу - острый, белый,
вымазанный кровью.
Они побежали к большому лимузину, ожидающему их с включенными фарами в
нескольких сотнях футах по узкой дороге. Едва они забрались внутрь, как в
землю перед машиной вонзился пучок лучей, подняв облако пара. К удивлению
Майка, водитель, вместо того чтобы ехать прочь, развернул машину навстречу
стражам Шоу. Лучи разбивались о переднее стекло, отражались от капота и
крыльев, не причиняя вреда.
- Виброзащита, - с улыбкой сказал незнакомец.
- И весьма эффективная, - добавил Майк. Вращающиеся лопасти аэросистемы
на миг остановились, машину подбросило, когда один из стражей попал под ее
днище. Другой отпрыгнул, продолжая стрелять. Шофер развернул аэромобиль,
направив его прямо на человека. Водителем он был великолепным. Движения его
рук, лежащих на рулевом колесе, были плавными, как у скрипача. Лимузин
ударил стража передним бампером, послав его в короткий смертельный полет,
завершившийся в сотне футов, на остром обломке скалы, - Мы отстаем от
графика, - сказал незнакомец. - Двигаем.
Шофер прибавил скорость. По сторонам мелькали деревья - серые тени на
фоне ночного сумрака.
Когда непосредственная опасность осталась позади, Майк вновь стал
размышлять о той ситуации, в которой он оказался, и о своей чужеродности. Он
повернулся к человеку, который казался ему главным.
- Что от меня потребуется?
- Что? - переспросил тот, посмотрев на него, и в его темных глазах
мелькнуло что-то большее, нежели просто любопытство.
- Чем я заслужил эту свободу?
- Ничем, - сказал тот человек. - Мы освободили вас, потому что...
Майк заговорил более уверенно:
- Не надо меня агитировать. Вы в некотором роде производите Революцию.
Против Шоу. Предполагается, что на это наложен запрет, но кое-какие слухи
просачивались и в студию, мимолетные и неясные Чего вы хотите от меня?
Незнакомец помолчал несколько мгновений, потом вздохнул:
- Нет никакого смысла вводить вас в курс дела постепенно. И я не
порицаю ваше желание сразу определить свое место. Вы будете заняты тихой
работой на всем протяжении Революции - когда она наконец свершится. Вы
никогда больше не вернетесь в Шоу. Это сделают другие люди.
Майк почувствовал себя так, словно его подталкивали, заставляли покорно
двигаться с приливом, вместо того чтобы оседлать волну.
- Я хочу быть в первых рядах, - сказал он. Он вовсе не хотел быть в
первых рядах, но он должен был хоть как-то влиять на свою жизнь, иначе он
стал бы тем же самым, чем был в Шоу, - марионеткой, послушным инструментом.
- Это невозможно! Вы слишком нужны нам, и рисковать...
- Я буду в первых рядах, или же я выхожу здесь, - сказал он, взявшись
за ручку дверцы.
Они смотрели друг на друга, и каждый старался заставить другого первым
отвести взгляд. Ни единого звука, кроме журчания аэросистемы и шипения
воздуха, вырывающегося из-под машины. Шофер и человек со сломанной рукой
слушали и ждали.
- Вы на самом деле готовы взяться за это? - сказал наконец собеседник
Майка.
- Да, черт возьми, я готов.
Снова воцарилось молчание. Потом незнакомец сказал:
- Хорошо. Вы меня убедили. - Он повернулся к шоферу:
- Блейк, отвези нас к доктору Мак-Гиви.
- Так я буду в первых рядах?
- Именно.
Вовсе не героизм и не отдаленно-возвышенные идеи заставляли его
добиваться участия в действиях. Он не хотел снова барахтаться в болоте, где
течение тащило его, не обращая внимания на то, куда хотел двигаться он. Если
бы они требовали от него участия в борьбе, он добивался бы кабинетной
работы. Он чувствовал себя так, словно теперь он сам определяет свою судьбу.
И от этого ему было все-таки лучше.
- Что я буду делать, какова моя задача? Незнакомец протянул ему руку и
пожал протянутую в ответ ладонь Майка.
- Прежде всего - меня зовут Эндрю Флексен. Я являюсь кем-то вроде
офицера, дать более конкретное определение я, пожалуй, не смогу. - Он
прервал рукопожатие. - Вашей задачей, раз уж вы добиваетесь действия, будет
освобождение из Шоу Лизы Монваза.
Ночь отлетала назад, словно угольная пыль.
Она разделась, не зажигая света. Она подозревала, что с некоторых пор
они установили здесь камеры.
Она затеяла игру сама с собой, пытаясь угадать, на что похожи тени: вот
голова собаки, уши злобно прижаты, зубы оскалены; вот осанистая женщина,
нарезающая на ломти каравай домашнего хлеба и втыкающая - что? - зубочистки
в мякоть; вот паук...
Что-то еще...
Но она не могла увидеть себя.
Она забралась на мурлыкающую Колыбельную Перину и погрузилась в
мелодию, которую испускали миллионы тончайших волосков, уговаривая ее
подвергнуться массажу...
Она была утомлена.
Она думала о Майке и о Шоу. И где-то в глубине ее души, где-то
очень-очень глубоко, таилось понимание, что это - две разные вещи.
Она уснула.
Анаксемандр Кокли был отнюдь не из тех людей, над которыми можно
посмеяться. Он контролировал - в прямом и переносном смысле - семьсот
миллионов человек. Он владел Шоу. Шоу принадлежало ему с самого начала - его
изобретение, его борьба, его успех. Первые замыслы появились у него, когда
ему было чуть больше двадцати. Но никто не поддержал его тогда: финансовые
тузы так зациклились на идее традиционного телевидения, что не видели ничего
дальше своих красных носов. Везде, куда бы он ни приходил, его ждали одни
лишь нотации. Никто не желал вкладывать деньги в "безумные проекты".
Это было двести лет назад. Но он не только добился успеха своего Шоу и
жил, чтобы наслаждаться торжеством, - нет, кроме всего прочего, грандиозные
доходы позволили ему смонтировать у себя самую совершенную, самую лучшую в
мире установку компьютерной хирургии. Он мог покупать в банке органов ООН
новые части тела взамен изношенных. Затем он создал собственный банк органов
и покинул банк ООН; он жил на полном самообеспечении. Он жил, чтобы
торжествовать, - и торжествовал две сотни лет.
Ранние годы определили его дальнейший успех. В молодости он посвятил
свою жизнь тому, чтобы делать деньги. У него были некоторые черты характера,
помогавшие ему в течение всей жизни: воображение, безжалостность, жадность и
стальная воля. Когда его отец умер, повесив ему на шею маленькую фирму,
выпускавшую устаревшее оборудование для устаревших производств, Анаксемандр
превратил свой завод в лабораторию. Он рискнул всем: доходами и имуществом,
- и наконец "Кокли электронике" выпустила первого робота - робота-уборщика,
который мог прибрать в помещении с любым видом покрытий, протискивая свое
компактное тельце под самую низкую мебель, где домохозяйка могла бы убрать
только ползком, натирая нежные руки и колени. Претворение в жизнь этой
великой идеи открыло перед ним огромный простор - неразработанную жилу:
выпуск машин для домашнего хозяйства и ремонта. Потом Кокли выпустил
робокосилку, которая быстро передвигалась по траве (предварительное
программирование по индивидуальным заказам в расширенном варианте или просто
управление по радио в дешевом исполнении) и скашивала ее без посторонней
помощи. За три года компания прошла путь от захудалой шестиразрядной фирмы
до фирмы, входящей в первую сотню преуспевающих. Через пять лет ее доход
составлял тридцать девять миллионов долларов в квартал - благодаря
робомаляру и робогладильщику.
Робомаляр был, возможно, самой совершенной машиной, произведенной
"Кокли электронике". Это был паукообразный механизм, снабженный четырьмя
валиками для внутренних работ, валиком и тремя кистями для внешних. Каждая
нога была снабжена присоской, которая помогала робомаляру легко удерживаться
на любой плоскости. Фактически изначальному успеху новинки способствовало ее
умение двигаться по гладкой поверхности пика Ракатаха - его отвесный и
лишенный малейших уступов обрыв был признан самым высоким на Луне.
Успех принес деньги. В конечном итоге он был поставщиком всей
робопродукции для "Форд", "Дженерал моторе" и "Дженерал электрик". Затем
наступил подъем серийного производства. Ежемесячно он получал сотни тысяч
дохода. С этими деньгами он занялся строительством "Лабораторий Кокли по
изучению мышления". Именно эта организация и сотни ее работников воплотили
Шоу в реальность.
От рождения идеи до ее осуществления прошло одиннадцать лет.
Он никогда не забудет ту ночь в 1991 году, когда пятьдесят специально
приглашенных репортеров осторожно сели в кресла со-ощущения и погрузились -
опять-таки осторожно - в ауры со-ощущения и испытали то же самое, что
испытывал Элджернон Фоулер, кладя голову в пасть льва. Они познали его
страх, его самонадеянность, его сексуальное напряжение. Они также разделили
чувства и мысли акробатов, которые отталкиваются от своих шестов и трапеций
и летят в воздухе в надежде встретить руки товарищей; и наиболее эффектно
("И наиболее удачно", - думал Кокли) они сопережили смерть той
очаровательной девушки (как же ее звали? Елена Петровоч? Петрович?), которая
промахнулась и упала на арену с высоты в сто два фута. В эту ночь - в
возрасте сорока лет - он изменил мир во второй раз. Роботы открыли новый
виток в эволюции общества. Но Шоу было РЕВОЛЮЦИЕЙ.
Старые формы искусства умерли. Шоу было искусством, доведенным до
логического завершения: можно было по-настоящему разделить с другим
человеком его ощущения. Больше не было книг и кинолент: они не запрещались,