Страница:
Может также случиться, что начальник полиции окажется ярым мормоном[10], тут шансы были пятьдесят на пятьдесят. Такой никогда в своей жизни не пробовал спиртного, никогда не курил. Он никогда не сможет понять, как это не платить налоги, и не сможет переварить, что полиции следует сотрудничать с людьми из Агентства. Рой готов был поклясться, что так и будет. Тот обязательно окажется мормоном.
Рой нехотя опустил автомат.
Вертолет быстро поднимался.
– Почему Юта? – яростно закричал Рой вверх. Он не видел беглецов, но понимал, что они, бывшие так близко, уже удрали от них.
Персик внутрь, зелень наружу.
Ему нужно успокоиться. Подумать о чем-то космическом.
Он еще сможет изменить положение в свою пользу. У него есть второй вертолет, и они могут пуститься вдогонку. И «Стражу Земли-3» будет легче обнаружить «Джет-рейнджер», чем «Ровер», потому что вертолет гораздо больше машины и летит он в воздухе, где нет растительности, которая помогает скрыться, и интенсивного движения, как на магистрали, тоже нет.
Вверху похищенный вертолет разворачивался над крышей магазина почтовых открыток.
За последние четырнадцать месяцев она узнала о себе и о своем характере много такого, чего не смогла выяснить за предыдущие двадцать восемь лет. Она, например, не знала, насколько огромна ее любовь к жизни, просто радость от того, что она живет. Она поняла это только тогда, когда троих людей, которых она любила больше всего на свете, отняли у нее в одну кровавую, жестокую ночь. Теперь, пережив столько смертей, постоянно подвергая свою жизнь опасности, Элли ценила ласку солнечного теплого дня и холодный ветер бури. Она любила сорняки так же, как роскошные цветы, обожала горькое и сладкое. Раньше она никогда не задумывалась о том, насколько любит свободу.
Необходимость в свободе. Она поняла, что это такое, только теперь, когда ей пришлось бороться, чтобы сохранить свободу. В эти четырнадцать месяцев она с удивлением узнала, что обладает храбростью, чтобы идти над пропастью, перепрыгивать через ущелья и смеяться в лицо дьяволу. Она сама себе удивлялась, понимая, что не теряет надежды. Она знала, что стала беглянкой, что все время ходит по краю черной дыры и сопротивляется закону притяжения. Она также была поражена, как много может вытерпеть.
Конечно, когда-то она, не переставая удивляться, попадет прямо в лапы смерти. Может, это случится сегодня. Стоя у открытого люка и держась за его край, она рискует получить пулю или кончить жизнь долгим страшным падением с высоты.
Они облетели здание и зависли над подъездной дорогой. На ней стоял другой вертолет. Возле него не было никого из налетчиков. Они все, наверное, в супермаркете или под козырьком.
Спенсер отдавал команды пилоту, и они достаточно долго находились над вторым вертолетом, чтобы Элли могла открыть стрельбу из «узи». Она целилась в хвост вертолета, стоявшего на земле. В автомате было два магазина с зарядами – всего сорок пуль. Считая и те, что Спенсер выпустил в потолок супермаркета. Она расстреляла оба магазина, потом сменила их на полные, и снова все расстреляла. Пули разрушили горизонтальный стабилизатор, испортили хвостовой винт и пробили отверстия в хвостовом отсеке. Вертолет был полностью выведен из строя.
Если даже на ее стрельбу отвечали стрельбой, Элли не заметила этого. Налетчики, находившиеся в задней части магазина, видимо, были настолько растерянны и поражены, что не смогли четко реагировать.
Кроме того, вся ее атака на вертолет продолжалась не более двадцати секунд. Элли положила «узи» на пол и закрыла дверь. И сразу же пилот по приказу Спенсера на большой скорости направил машину на север.
Рокки скорчился между двумя сиденьями. Он внимательно смотрел на нее. Он уже так не радовался, как это было утром, когда они покинули стоянку в Неваде. Пес снова вел себя тихо и робко.
– Все в порядке, псина. – Он явно ей не верил. – Ну, могло бы быть еще хуже, – поправилась Элли. Рокки заскулил. – Бедный малыш. – Свесив уши и весь дрожа, Рокки просто олицетворял собой грусть и печаль. – Что мне нужно сказать, чтобы ты почувствовал себя лучше? – спросила его Элли. – Мне не разрешают тебе лгать.
Спенсер сказал, не отходя от двери:
– Вы настроены очень мрачно, но мы только что выбрались из ужасно дерьмового положения.
– Но мы еще далеко не в безопасности.
– Ну, я время от времени кое-что говорю мистеру Рокки-собаке, когда он впадает в подобное настроение. Мне это тоже помогает, хотя не могу сказать, что ему становится намного легче.
– Что же? – спросила Элли.
– Что бы ни случилось, нужно помнить – это всего лишь жизнь, и мы прорвемся!
Глава 13
Рой нехотя опустил автомат.
Вертолет быстро поднимался.
– Почему Юта? – яростно закричал Рой вверх. Он не видел беглецов, но понимал, что они, бывшие так близко, уже удрали от них.
Персик внутрь, зелень наружу.
Ему нужно успокоиться. Подумать о чем-то космическом.
Он еще сможет изменить положение в свою пользу. У него есть второй вертолет, и они могут пуститься вдогонку. И «Стражу Земли-3» будет легче обнаружить «Джет-рейнджер», чем «Ровер», потому что вертолет гораздо больше машины и летит он в воздухе, где нет растительности, которая помогает скрыться, и интенсивного движения, как на магистрали, тоже нет.
Вверху похищенный вертолет разворачивался над крышей магазина почтовых открыток.
* * *
Элли нагнулась к открытой двери и смотрела вниз на торговый центр. Его крыша была под ней. Боже, ее сердце билось так же громко, как шумели мотор и винт. Была опасность, что вертолет качнется и она выпадет наружу.За последние четырнадцать месяцев она узнала о себе и о своем характере много такого, чего не смогла выяснить за предыдущие двадцать восемь лет. Она, например, не знала, насколько огромна ее любовь к жизни, просто радость от того, что она живет. Она поняла это только тогда, когда троих людей, которых она любила больше всего на свете, отняли у нее в одну кровавую, жестокую ночь. Теперь, пережив столько смертей, постоянно подвергая свою жизнь опасности, Элли ценила ласку солнечного теплого дня и холодный ветер бури. Она любила сорняки так же, как роскошные цветы, обожала горькое и сладкое. Раньше она никогда не задумывалась о том, насколько любит свободу.
Необходимость в свободе. Она поняла, что это такое, только теперь, когда ей пришлось бороться, чтобы сохранить свободу. В эти четырнадцать месяцев она с удивлением узнала, что обладает храбростью, чтобы идти над пропастью, перепрыгивать через ущелья и смеяться в лицо дьяволу. Она сама себе удивлялась, понимая, что не теряет надежды. Она знала, что стала беглянкой, что все время ходит по краю черной дыры и сопротивляется закону притяжения. Она также была поражена, как много может вытерпеть.
Конечно, когда-то она, не переставая удивляться, попадет прямо в лапы смерти. Может, это случится сегодня. Стоя у открытого люка и держась за его край, она рискует получить пулю или кончить жизнь долгим страшным падением с высоты.
Они облетели здание и зависли над подъездной дорогой. На ней стоял другой вертолет. Возле него не было никого из налетчиков. Они все, наверное, в супермаркете или под козырьком.
Спенсер отдавал команды пилоту, и они достаточно долго находились над вторым вертолетом, чтобы Элли могла открыть стрельбу из «узи». Она целилась в хвост вертолета, стоявшего на земле. В автомате было два магазина с зарядами – всего сорок пуль. Считая и те, что Спенсер выпустил в потолок супермаркета. Она расстреляла оба магазина, потом сменила их на полные, и снова все расстреляла. Пули разрушили горизонтальный стабилизатор, испортили хвостовой винт и пробили отверстия в хвостовом отсеке. Вертолет был полностью выведен из строя.
Если даже на ее стрельбу отвечали стрельбой, Элли не заметила этого. Налетчики, находившиеся в задней части магазина, видимо, были настолько растерянны и поражены, что не смогли четко реагировать.
Кроме того, вся ее атака на вертолет продолжалась не более двадцати секунд. Элли положила «узи» на пол и закрыла дверь. И сразу же пилот по приказу Спенсера на большой скорости направил машину на север.
Рокки скорчился между двумя сиденьями. Он внимательно смотрел на нее. Он уже так не радовался, как это было утром, когда они покинули стоянку в Неваде. Пес снова вел себя тихо и робко.
– Все в порядке, псина. – Он явно ей не верил. – Ну, могло бы быть еще хуже, – поправилась Элли. Рокки заскулил. – Бедный малыш. – Свесив уши и весь дрожа, Рокки просто олицетворял собой грусть и печаль. – Что мне нужно сказать, чтобы ты почувствовал себя лучше? – спросила его Элли. – Мне не разрешают тебе лгать.
Спенсер сказал, не отходя от двери:
– Вы настроены очень мрачно, но мы только что выбрались из ужасно дерьмового положения.
– Но мы еще далеко не в безопасности.
– Ну, я время от времени кое-что говорю мистеру Рокки-собаке, когда он впадает в подобное настроение. Мне это тоже помогает, хотя не могу сказать, что ему становится намного легче.
– Что же? – спросила Элли.
– Что бы ни случилось, нужно помнить – это всего лишь жизнь, и мы прорвемся!
Глава 13
Утром в понедельник, после того как за него был внесен залог, Гарри Дескоте шел на парковку к «БМВ» своего брата. Он дважды остановился, повернув лицо к солнцу. Он просто упивался его теплом, Гарри когда-то прочитал, что темнокожие люди, даже те, у кого была такая угольно-черная кожа, как у него, могут заболеть раком кожи, если будут излишне долго находиться на солнце. Даже если ты негр, ты не застрахован от мела-номы. Конечно, темная кожа не защищает от любого несчастья, совсем даже наоборот. Поэтому меланома может подождать своей очереди в ряду остальных несчастий, которые выпали или выпадут на его долю. После того как он провел пятьдесят восемь часов в тюрьме, где найти возможность погреться на солнышке было труднее, чем получить порцию героина, он чувствовал, что ему хочется стоять на солнце, пока его кожа не покроется волдырями, пока не растают его кости, пока он не станет одной громадной пульсирующей меланомой. Все, что угодно, только не сидеть взаперти в темной тюрьме. Он глубоко вздохнул – даже пропитанный смогом воздух Лос-Анджелеса казался ему необычайно вкусным. Он был похож на сок экзотического фрукта. Это был запах свободы! Гарри хотелось подтягиваться, бегать, прыгать, крутиться, кричать и свистеть. Но существует много вещей, которые не может себе позволить человек сорока четырех лет. Даже если он пьян от ощущения свободы.
В машине, когда Дариус завел мотор, Гарри положил руку ему на плечо. Он не хотел торопиться.
– Дариус, я этого никогда не забуду – того, что ты сделал для меня, и того, что ты продолжаешь для меня делать.
– О, да все в порядке.
– Черт побери, я очень ценю твою помощь!
– Ты бы сделал то же самое для меня.
– Я думаю, что ты прав. Я надеюсь, что ты прав.
– Ну вот ты опять стараешься сделать из меня святого и надеваешь одежды скромности. Слушай, если я знаю, что хорошо и что плохо, я выучил это все с твоей помощью. Поэтому я сделал то, что ты бы сделал на моем месте.
Гарри улыбнулся и слегка хлопнул Дариуса по плечу.
– Братишка, я тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя, старик.
Дариус жил в Вествуде, дорога туда отнимала всего тридцать минут. Но в понедельник во время часа пик поездка растягивалась на час. Они могли проехать по бульвару Уилшир и пересечь весь город, или добираться по шоссе Санта-Моника. Дариус выбрал Уилшир потому, что иногда пробки превращали шоссе просто в ад.
Некоторое время Гарри спокойно сидел, наслаждаясь свободой. Он не думал об ужасах судебных разбирательств, которые еще предстояли ему. Но когда они приблизились к бульвару Фейрфакс, ему опять стало плохо. Первым симптомом было головокружение. Ему казалось, что весь город медленно вращается вокруг них. Это ощущение вдруг накатывало на него, потом проходило. Но каждый раз, когда ему становилось плохо, у него начиналась тахикардия, и она усиливалась раз от разу. Его сердце билось, как сердечко пойманной птицы, и Гарри чувствовал, что ему не хватает кислорода. Он попытался глубоко вздохнуть, но вдруг обнаружил, что не может этого сделать.
Сначала он подумал, что воздух в машине застоялся. Чем-то пахло и было жарко. Он не хотел говорить о своем состоянии брату – тот разговаривал по телефону о каких-то делах. Поэтому Гарри проверил, как обстоит дело с вентиляцией. Он пустил струю холодного воздуха прямо себе в лицо. Ничего не помогало. Воздух не был затхлым, он был каким-то плотным, похожим на тяжелые токсичные испарения без запаха.
Город снова завертелся вокруг их машины. Сердце Гарри разрывалось от приступов тахикардии, воздух был густым, как сироп, поэтому нельзя было вдохнуть как следует. Гарри раздражал сильный солнечный свет. Он щурился, чтобы защититься от солнечных лучей, теплом которых только что наслаждался. Он выдержал ощущение ужасного груза, нависшего над ним и угрожавшего вот-вот придавить его. Но тут Гарри начало сильно мутить. Он попросил брата, чтобы тот затормозил. Они пересекали бульвар Робертсон. Дариус остановился сразу после перекрестка, хотя парковка и остановка транспорта здесь запрещались.
Гарри быстро открыл дверцу и наклонился. Его вырвало. Он ничего не ел на завтрак, в желудке было пусто, но его мучили сильные приступы рвоты.
Спазмы сжимали желудок.
Потом приступ прошел. Гарри откинулся назад на сиденье, захлопнул дверь и прикрыл глаза. Его била дрожь.
– Как ты? – заботливо спросил его Дариус. – Гарри, Гарри, что с тобой?
Когда ему стало лучше, Гарри понял, что страдает от приступа тюремной клаустрофобии. Сейчас ему было еще хуже, чем когда он на самом деле сидел за решеткой.
– Гарри, ответь мне!
– Братишка, я был в тюрьме.
– Помни, что я всегда стану тебя поддерживать. Когда мы вместе, мы сильнее всех, так было всегда и так будет впредь.
– Я в тюрьме, – повторил Гарри.
– Послушай, все эти обвинения – сплошное дерьмо! Тебя подставили. Здесь ничего не связывается воедино. Ты больше не проведешь в тюрьме ни одного дня.
Гарри открыл глаза. Теперь ему уже не было больно от блеска солнечных лучей. Ему даже показалось, что февральский день померк со сменой его настроения.
Он сказал:
– Я в своей жизни не украл ни гроша. Никогда не жульничал и исправно платил налоги. Никогда не изменял своей жене. Я аккуратно возвращал все, что брал взаймы. Все годы, пока я был копом, я постоянно перерабатывал. Я честно шагал по жизни. Братишка, я хочу тебе сказать, что не всегда мне было легко выполнять долг. Иногда мне все надоедало, я уставал, мне хотелось идти более легким путем. Мне совали взятки, и эти деньги могли бы пригодиться нам. Но моя рука не могла положить их в карман. Я почти хотел это сделать. Да, я могу сказать, что мне иногда даже хотелось это сделать. И другие женщины... они хотели быть со мной. Я бы мог позабыть о Джессике, когда они были рядом. И может, я бы изменил ей, если бы мне все это давалось немного легче. Я знаю, что я мог бы сделать это...
– Гарри...
– Я тебе говорю, что во мне заложено столько же зла, как и во всех остальных людях. У меня были желания, которые пугали меня. Я им не поддавался, но то, что они существуют, меня все равно жутко пугает. Ты можешь смеяться, но я не святой. Однако я всегда четко выполнял закон и никогда не отклонялся от этой чертовой линии. Всегда действовал в рамках закона. Эти чертовы рамки, и эта проклятая правильная линия... Она узкая и прямая, острая как бритва. Она прямо врезается в тебя, если ты следуешь ей достаточно долго. Ты истекаешь кровью, следуя этой линии. Иногда ты даже спрашиваешь себя, почему бы не сойти с нее и не пройтись по прохладной травке... Но я всегда хотел быть человеком, которым могла бы гордиться моя мать. Брат, мне всегда хотелось хорошо выглядеть и в твоих глазах, в глазах моей жены и моих детей. Я так вас всех люблю. Я никогда не хотел, чтобы кто-то из вас узнал о моих жутких переживаниях.
– Гарри, в каждом из нас заложены неприятные черты и сомнения. Так бывает со всеми. Почему ты так казнишь себя? Почему ты так мучаешься?
– Если я ни на секунду не сходил с правильной дороги, и все равно такое случилось со мной, значит, то же самое может случиться с любым из нас?! – Дариус непонимающе смотрел на него. Он пытался понять переживания Гарри, но не мог постичь их до конца. – Братишка, я уверен, что ты сможешь отвести от меня обвинения. Я больше не стану проводить ночи в тюрьме. Но ты объяснил мне законы о конфискации имущества. Ты прекрасно все объяснил мне. Мне все стало слишком ясно. Им нужно будет доказать, что я занимался наркотиками, чтобы снова посадить меня в тюрьму. Они никогда не смогут сделать это, потому что все было подстроено. Но им ничего не нужно делать, чтобы конфисковать мой дом и арестовать мои счета в банке. Они только должны заявить, что, возможно, в доме проводились незаконные операции. Они также могут сказать, что подложенные мне наркотики служат достаточным основанием для конфискации, если даже не было доказано, что я имею к ним отношение.
– Но в Конгрессе сейчас говорят о реформе закона...
– Все двигается так медленно.
– Ну, заранее никогда ничего нельзя сказать. Если пройдет хотя бы часть реформ, тогда, может, удастся связать конфискацию с осуждением.
– Ты можешь мне гарантировать, что я получу обратно мой дом?
– Ну, ты так хорошо работал, и у тебя огромный стаж...
Гарри тихо прервал его:
– Дариус, в рамках существующего закона ты мне можешь гарантировать, что я получу обратно свой дом?
Дариус, не отвечая, смотрел на брата. У него в глазах заблестели слезы, и он отвел взгляд от Гарри. Он был адвокатом и старался добиться справедливости. Ему было тяжело сознавать, что он бессилен обеспечить даже минимальную справедливость по отношению к старшему брату.
– Если это случится со мной, такое же может случиться с любым человеком, – продолжал Гарри. – Следующим можешь стать ты. Когда-нибудь подобное может произойти с моими детьми. Дариус... возможно, я получу от этих ублюдков хотя бы что-то. Ну, примерно восемьдесят центов с доллара, когда с меня уже сдерут все, что можно. Возможно, мне удастся начать жизнь сначала. Но я же не уверен, что со мной не повторится то же самое где-нибудь посредине нового пути.
Поборов слезы, Дариус в ужасе посмотрел на него:
– Нет, это просто невозможно! Это страшно и несправедливо.
– Почему все не может повториться сначала? – настаивал Гарри. – Если произошло один раз, почему не может произойти во второй? – Дариус не ответил ему. – Если мой дом на самом деле не мой, если мои счета в банке на самом деле не принадлежат мне, если у меня могут забрать все, что хотят, даже не доказав моей вины, тогда что может помешать им снова вернуться ко мне и забрать все до конца? Разве тебе это не понятно? Брат, я остаюсь в тюрьме! Даже если больше никогда не окажусь за решеткой, я все равно нахожусь в тюрьме и никогда не буду на свободе. Это ожидание – тюрьма. Страх – тюрьма. Сомнение и недоверие – тюрьма.
Дариус потер лоб. Казалось, он желал освободить себя от мыслей, которые Гарри навязал ему.
В машине ритмично сверкал сигнал вызова и слышался тихий, но назойливый звук, как бы предупреждавший о кризисе в жизни Гарри Дескоте.
– Когда я начал все понимать, – продолжал Гарри, – это случилось за несколько кварталов отсюда, когда до меня дошло, в какой западне я нахожусь, – а в ней может оказаться любой из нас при существующих в наше время правилах и законах, – мне просто... стало плохо... я страдал от клаустрофобии, и поэтому меня вырвало.
Дариус убрал руку со лба. Он выглядел потерянным.
– Я даже не знаю, что сказать.
– Мне кажется, что здесь вообще нечего говорить.
Некоторое время они просто сидели в машине, и поток автомобилей на бульваре Уилшир проносился мимо них. Город кипел и был таким деловым и ярким. Темные пятна современной жизни было невозможно разобрать в тенях под пальмами и в сумраке за дверьми магазинов.
– Поехали домой, – сказал Гарри.
Остальную часть пути они проехали в молчании.
У Дариуса был красивый кирпичный дом с колоннами. Перед домом росло огромное фикусовое дерево. Его ветви были массивными, но весьма красивыми. Они широко раскинулись в стороны. Дерево, наверное, росло с тех пор, когда в Лос-Анджелесе блистали Джин Харлоу и Мей Вест, и В. С. Филдс, а может быть, и еще раньше.
Дариус и Бонни гордились тем, чего они смогли достичь в жизни, особенно если учесть, что начинали они с самого низа социальной лестницы. Теперь из двух братьев Дескоте Дариус обладал большими финансовыми возможностями.
Когда «БМВ» проехал по дорожке, выложенной кирпичом, Гарри стало неприятно, что его собственные беды и невзгоды омрачают гордость и заслуженное удовольствие, с которым Дариус всегда подъезжал к своему дому. Из-за него омрачалась радость от всего, чего Дариус и Бонни добились с таким трудом.
Они уже не смогут гордиться трудными победами и не будут получать такое удовольствие от достигнутого, когда поймут, что их положение зависит от «бешеных королей», которые могут конфисковать у них все, руководствуясь одним только королевским желанием, или наслать на них «черную сотню» под зашитой монарха, чтобы все разрушить и их дом сжечь! Этот прекрасный дом был всего лишь костром, ждущим своего огня. Любуясь своей прекрасной резиденцией, Дариус и Бонни теперь всегда станут принюхиваться, стараясь вовремя обнаружить легкий запах дыма, горький вкус сгоревшей мечты.
Джессика встретила их в дверях и крепко-крепко обняла Гарри.
Она плакала, прижавшись к нему. Нельзя было обнять ее сильнее, не причинив ей боль. Она, его девочки, брат и жена брата – вот и все, что у него оставалось в мире. У Гарри не только отобрали его собственность, но и лишили безоговорочной веры в систему правопорядка и справедливости. С тех пор как он стал взрослым, эта вера питала и поддерживала его в трудные времена. С этого момента он больше не станет верить ни во что и ни в кого, кроме себя и нескольких близких людей. Безопасность, если она вообще существовала, нельзя было купить. Она была подарком его семье и близким друзьям.
Бонни повела Ондину и Виллу в магазин, чтобы приобрести им одежду.
– Мне нужно было бы поехать с ними, но я не могла этого сделать, – сказала Джессика, вытирая слезы в уголках глаз. Она показалась ему такой хрупкой. – Я все еще... все еще не могу прийти в себя. Гарри, когда они явились в субботу с... с уведомлением о конфискации, когда они заставили нас убраться из дома... Нам разрешили взять с собой по одному чемодану – одежду и предметы личной гигиены, и никаких драгоценностей, ни... ничего больше...
Дариус сердито и расстроенно сказал:
– Это жуткое нарушение законности.
– Они стояли у нас над душой и смотрели, что мы кладем в чемоданы, – говорила Джессика. – Эти люди, они стояли... и девочкам пришлось при них открывать ящики шкафов, чтобы достать оттуда свои трусики и лифчики.
При этих воспоминаниях ее голос сделался резким й хриплым.
На некоторое время Джессика опять стала сильной, и Гарри был рад, что она справилась с собой. Раньше он просто не мог ее узнать.
– Все было так отвратительно! Они были такими наглыми. Эти ублюдки упивались своей властью. Я думала, что если кто-то из них посмеет прикоснуться ко мне, чтобы поторопить, или сделает что-нибудь в этом роде, я так стукну его по яйцам, что ему придется до конца своей жизни носить женское платье и ходить на высоких каблуках!
Гарри удивился, услышав свой смех.
Дариус тоже захохотал.
Джессика сказала:
– Да, я бы сделала это.
– Я знаю, – ответил ей Гарри. – Я уверен, что ты бы сделала именно так.
– Я не понимаю, почему вам смешно?!
– Лапочка, я тоже не понимаю, но это все равно смешно!
– Может, чтобы понять весь юмор, нужно иметь эти самые яйца, – добавил Дариус.
Гарри снова захохотал.
Джессика горько покачала головой. Она не могла понять странное поведение мужчин в целом и этих двух близких ей людей в частности. Она отправилась на кухню. Она собиралась приготовить свои знаменитые пироги с орехами и яблоками. Мужчины последовали за ней.
Гарри смотрел, как она чистит яблоки. У нее тряслись руки.
Гарри заметил:
– А почему девочки не в школе? Можно было бы подождать уик-энда, чтобы купить им одежду.
Джессика и Дариус обменялись взглядами, и Дариус сказал:
– Мы решили, что им лучше не посещать школу в течение недели. Пока немного не успокоится... пресса.
Гарри об этом не задумывался. Его фотография и имя были в газетах. Броские заголовки о копе, который занимался торговлей наркотиками. По телевидению важные персоны радостно болтали и смаковали подробности его тайной криминальной деятельности. Если Ондина и Вилла вернутся в школу, им придется перенести жуткое унижение. И так будет всегда, вернутся ли они туда завтра, или через неделю, или даже через месяц.
«Эй, твой папашка не может мне продать унцию кокаина? Сколько твой старик возьмет с меня, чтобы возвратить мне удостоверение водителя, которое у меня забрали за превышение скорости? Твой папашка занимается только наркотой или, может, он приведет мне девочку?»
Боже ты мой! Это еще одна беда на их головы!
Кем бы ни были его таинственные враги и что бы они ни хотели сделать с ним, но они должны были понимать, что разрушают не только его жизнь, но и жизнь его близких. Гарри ничего не знал о своих мучителях, но он понимал, что у них полностью отсутствует чувство жалости и они коварны, как змеи.
Гарри позвонил из кухни Карлу Фалкенбергу, своему боссу в Центре Паркера. Ему было тяжело звонить. Он хотел использовать отгулы и свой отпуск, чтобы не появляться на работе в течение трех недель. Он надеялся, что за это время заговор против него каким-то образом прекратится. Но, как он и подозревал, его отстранили от исполнения обязанностей на неопределенный срок. Но ему хотя бы обещали сохранить зарплату. Карл разговаривал с ним удивительно сдержанно. Он отвечал ему так, как будто читал ответы на его вопросы с заранее напечатанного листа бумаги. Даже если обвинения против Гарри отведут или если суд объявит его невиновным, все равно будет параллельно проводиться расследование со стороны полицейского департамента Лос-Анджелеса.
Если комиссия найдет, что он в чем-то замешан, его уволят вне зависимости от решения федерального суда. И поэтому Карл сейчас предпочитал держаться с ним очень сухо.
Гарри повесил трубку и сел за кухонный стол. Он спокойно передал содержание разговора Джессике и Дариусу. Он слышал, как горько звучал его голос, но ничего не мог с этим поделать.
– Тебя отстранили от работы, но хотя бы будут платить, – заметила Джессика.
– Им придется мне платить, иначе их ждут неприятности с профсоюзом, – объяснил ей Гарри. – Они не делают мне подарок.
Дариус заварил кофе, и пока Джессика занималась пирогами, он и Гарри сидели с ней на кухне. Они все втроем обсуждали стратегию и выбор действий в рамках закона. Хотя положение было сложным, но было приятно взвесить и обсудить детали, планируя, как продолжать борьбу.
Но еще один удар судьбы не заставил себя ждать.
Не прошло и тридцати минут, как позвонил Карл Фалкенберг и сообщил Гарри, что внутреннее управление налоговой инспекции прислало законное распоряжение в полицейский департамент Лос-Анджелеса о наложении ареста на его зарплату как гарантии «по возможным неуплаченным налогам с сумм, полученных от противозаконного распространения наркотиков». Хотя отстранение от должности не лишает Гарри зарплаты, ее ему не станут выдавать до тех пор, пока его невиновность или вина не будут установлены во время суда.
Гарри вернулся к столу и сел напротив брата. Потом он сообщил им последние новости. Его голос был таким ровным, как будто с ними говорил автомат.
Дариус в ярости вскочил со стула.
– Черт побери, это все неправильно! Этого не может быть, черт меня побери! Никто еще ничего не доказал! Мы добьемся, чтобы сняли арест на твою зарплату. Мы сейчас же займемся этим. Конечно, на все потребуется несколько дней, но мы засунем им в глотку эту бумагу! Гарри, я тебе клянусь, что они подавятся этим распоряжением!
Он выбежал из кухни, чтобы начать звонить из своего кабинета.
Гарри и Джессика смотрели друг на друга и не могли говорить. Они были вместе так давно, что им не всегда требовались слова, чтобы понять друг друга.
Джессика снова принялась за тесто. Она прищипывала края теста в форме для пирога. В первые минуты после возвращения домой Гарри заметил, как сильно тряслись руки Джессики. Теперь они перестали трястись. Она прищипывала край пирога твердыми пальцами. Ему стало плохо от мысли, что она уже примирилась со всем случившимся. Она уже не могла противостоять мрачным силам, которые старались их уничтожить.
В машине, когда Дариус завел мотор, Гарри положил руку ему на плечо. Он не хотел торопиться.
– Дариус, я этого никогда не забуду – того, что ты сделал для меня, и того, что ты продолжаешь для меня делать.
– О, да все в порядке.
– Черт побери, я очень ценю твою помощь!
– Ты бы сделал то же самое для меня.
– Я думаю, что ты прав. Я надеюсь, что ты прав.
– Ну вот ты опять стараешься сделать из меня святого и надеваешь одежды скромности. Слушай, если я знаю, что хорошо и что плохо, я выучил это все с твоей помощью. Поэтому я сделал то, что ты бы сделал на моем месте.
Гарри улыбнулся и слегка хлопнул Дариуса по плечу.
– Братишка, я тебя люблю.
– Я тоже люблю тебя, старик.
Дариус жил в Вествуде, дорога туда отнимала всего тридцать минут. Но в понедельник во время часа пик поездка растягивалась на час. Они могли проехать по бульвару Уилшир и пересечь весь город, или добираться по шоссе Санта-Моника. Дариус выбрал Уилшир потому, что иногда пробки превращали шоссе просто в ад.
Некоторое время Гарри спокойно сидел, наслаждаясь свободой. Он не думал об ужасах судебных разбирательств, которые еще предстояли ему. Но когда они приблизились к бульвару Фейрфакс, ему опять стало плохо. Первым симптомом было головокружение. Ему казалось, что весь город медленно вращается вокруг них. Это ощущение вдруг накатывало на него, потом проходило. Но каждый раз, когда ему становилось плохо, у него начиналась тахикардия, и она усиливалась раз от разу. Его сердце билось, как сердечко пойманной птицы, и Гарри чувствовал, что ему не хватает кислорода. Он попытался глубоко вздохнуть, но вдруг обнаружил, что не может этого сделать.
Сначала он подумал, что воздух в машине застоялся. Чем-то пахло и было жарко. Он не хотел говорить о своем состоянии брату – тот разговаривал по телефону о каких-то делах. Поэтому Гарри проверил, как обстоит дело с вентиляцией. Он пустил струю холодного воздуха прямо себе в лицо. Ничего не помогало. Воздух не был затхлым, он был каким-то плотным, похожим на тяжелые токсичные испарения без запаха.
Город снова завертелся вокруг их машины. Сердце Гарри разрывалось от приступов тахикардии, воздух был густым, как сироп, поэтому нельзя было вдохнуть как следует. Гарри раздражал сильный солнечный свет. Он щурился, чтобы защититься от солнечных лучей, теплом которых только что наслаждался. Он выдержал ощущение ужасного груза, нависшего над ним и угрожавшего вот-вот придавить его. Но тут Гарри начало сильно мутить. Он попросил брата, чтобы тот затормозил. Они пересекали бульвар Робертсон. Дариус остановился сразу после перекрестка, хотя парковка и остановка транспорта здесь запрещались.
Гарри быстро открыл дверцу и наклонился. Его вырвало. Он ничего не ел на завтрак, в желудке было пусто, но его мучили сильные приступы рвоты.
Спазмы сжимали желудок.
Потом приступ прошел. Гарри откинулся назад на сиденье, захлопнул дверь и прикрыл глаза. Его била дрожь.
– Как ты? – заботливо спросил его Дариус. – Гарри, Гарри, что с тобой?
Когда ему стало лучше, Гарри понял, что страдает от приступа тюремной клаустрофобии. Сейчас ему было еще хуже, чем когда он на самом деле сидел за решеткой.
– Гарри, ответь мне!
– Братишка, я был в тюрьме.
– Помни, что я всегда стану тебя поддерживать. Когда мы вместе, мы сильнее всех, так было всегда и так будет впредь.
– Я в тюрьме, – повторил Гарри.
– Послушай, все эти обвинения – сплошное дерьмо! Тебя подставили. Здесь ничего не связывается воедино. Ты больше не проведешь в тюрьме ни одного дня.
Гарри открыл глаза. Теперь ему уже не было больно от блеска солнечных лучей. Ему даже показалось, что февральский день померк со сменой его настроения.
Он сказал:
– Я в своей жизни не украл ни гроша. Никогда не жульничал и исправно платил налоги. Никогда не изменял своей жене. Я аккуратно возвращал все, что брал взаймы. Все годы, пока я был копом, я постоянно перерабатывал. Я честно шагал по жизни. Братишка, я хочу тебе сказать, что не всегда мне было легко выполнять долг. Иногда мне все надоедало, я уставал, мне хотелось идти более легким путем. Мне совали взятки, и эти деньги могли бы пригодиться нам. Но моя рука не могла положить их в карман. Я почти хотел это сделать. Да, я могу сказать, что мне иногда даже хотелось это сделать. И другие женщины... они хотели быть со мной. Я бы мог позабыть о Джессике, когда они были рядом. И может, я бы изменил ей, если бы мне все это давалось немного легче. Я знаю, что я мог бы сделать это...
– Гарри...
– Я тебе говорю, что во мне заложено столько же зла, как и во всех остальных людях. У меня были желания, которые пугали меня. Я им не поддавался, но то, что они существуют, меня все равно жутко пугает. Ты можешь смеяться, но я не святой. Однако я всегда четко выполнял закон и никогда не отклонялся от этой чертовой линии. Всегда действовал в рамках закона. Эти чертовы рамки, и эта проклятая правильная линия... Она узкая и прямая, острая как бритва. Она прямо врезается в тебя, если ты следуешь ей достаточно долго. Ты истекаешь кровью, следуя этой линии. Иногда ты даже спрашиваешь себя, почему бы не сойти с нее и не пройтись по прохладной травке... Но я всегда хотел быть человеком, которым могла бы гордиться моя мать. Брат, мне всегда хотелось хорошо выглядеть и в твоих глазах, в глазах моей жены и моих детей. Я так вас всех люблю. Я никогда не хотел, чтобы кто-то из вас узнал о моих жутких переживаниях.
– Гарри, в каждом из нас заложены неприятные черты и сомнения. Так бывает со всеми. Почему ты так казнишь себя? Почему ты так мучаешься?
– Если я ни на секунду не сходил с правильной дороги, и все равно такое случилось со мной, значит, то же самое может случиться с любым из нас?! – Дариус непонимающе смотрел на него. Он пытался понять переживания Гарри, но не мог постичь их до конца. – Братишка, я уверен, что ты сможешь отвести от меня обвинения. Я больше не стану проводить ночи в тюрьме. Но ты объяснил мне законы о конфискации имущества. Ты прекрасно все объяснил мне. Мне все стало слишком ясно. Им нужно будет доказать, что я занимался наркотиками, чтобы снова посадить меня в тюрьму. Они никогда не смогут сделать это, потому что все было подстроено. Но им ничего не нужно делать, чтобы конфисковать мой дом и арестовать мои счета в банке. Они только должны заявить, что, возможно, в доме проводились незаконные операции. Они также могут сказать, что подложенные мне наркотики служат достаточным основанием для конфискации, если даже не было доказано, что я имею к ним отношение.
– Но в Конгрессе сейчас говорят о реформе закона...
– Все двигается так медленно.
– Ну, заранее никогда ничего нельзя сказать. Если пройдет хотя бы часть реформ, тогда, может, удастся связать конфискацию с осуждением.
– Ты можешь мне гарантировать, что я получу обратно мой дом?
– Ну, ты так хорошо работал, и у тебя огромный стаж...
Гарри тихо прервал его:
– Дариус, в рамках существующего закона ты мне можешь гарантировать, что я получу обратно свой дом?
Дариус, не отвечая, смотрел на брата. У него в глазах заблестели слезы, и он отвел взгляд от Гарри. Он был адвокатом и старался добиться справедливости. Ему было тяжело сознавать, что он бессилен обеспечить даже минимальную справедливость по отношению к старшему брату.
– Если это случится со мной, такое же может случиться с любым человеком, – продолжал Гарри. – Следующим можешь стать ты. Когда-нибудь подобное может произойти с моими детьми. Дариус... возможно, я получу от этих ублюдков хотя бы что-то. Ну, примерно восемьдесят центов с доллара, когда с меня уже сдерут все, что можно. Возможно, мне удастся начать жизнь сначала. Но я же не уверен, что со мной не повторится то же самое где-нибудь посредине нового пути.
Поборов слезы, Дариус в ужасе посмотрел на него:
– Нет, это просто невозможно! Это страшно и несправедливо.
– Почему все не может повториться сначала? – настаивал Гарри. – Если произошло один раз, почему не может произойти во второй? – Дариус не ответил ему. – Если мой дом на самом деле не мой, если мои счета в банке на самом деле не принадлежат мне, если у меня могут забрать все, что хотят, даже не доказав моей вины, тогда что может помешать им снова вернуться ко мне и забрать все до конца? Разве тебе это не понятно? Брат, я остаюсь в тюрьме! Даже если больше никогда не окажусь за решеткой, я все равно нахожусь в тюрьме и никогда не буду на свободе. Это ожидание – тюрьма. Страх – тюрьма. Сомнение и недоверие – тюрьма.
Дариус потер лоб. Казалось, он желал освободить себя от мыслей, которые Гарри навязал ему.
В машине ритмично сверкал сигнал вызова и слышался тихий, но назойливый звук, как бы предупреждавший о кризисе в жизни Гарри Дескоте.
– Когда я начал все понимать, – продолжал Гарри, – это случилось за несколько кварталов отсюда, когда до меня дошло, в какой западне я нахожусь, – а в ней может оказаться любой из нас при существующих в наше время правилах и законах, – мне просто... стало плохо... я страдал от клаустрофобии, и поэтому меня вырвало.
Дариус убрал руку со лба. Он выглядел потерянным.
– Я даже не знаю, что сказать.
– Мне кажется, что здесь вообще нечего говорить.
Некоторое время они просто сидели в машине, и поток автомобилей на бульваре Уилшир проносился мимо них. Город кипел и был таким деловым и ярким. Темные пятна современной жизни было невозможно разобрать в тенях под пальмами и в сумраке за дверьми магазинов.
– Поехали домой, – сказал Гарри.
Остальную часть пути они проехали в молчании.
У Дариуса был красивый кирпичный дом с колоннами. Перед домом росло огромное фикусовое дерево. Его ветви были массивными, но весьма красивыми. Они широко раскинулись в стороны. Дерево, наверное, росло с тех пор, когда в Лос-Анджелесе блистали Джин Харлоу и Мей Вест, и В. С. Филдс, а может быть, и еще раньше.
Дариус и Бонни гордились тем, чего они смогли достичь в жизни, особенно если учесть, что начинали они с самого низа социальной лестницы. Теперь из двух братьев Дескоте Дариус обладал большими финансовыми возможностями.
Когда «БМВ» проехал по дорожке, выложенной кирпичом, Гарри стало неприятно, что его собственные беды и невзгоды омрачают гордость и заслуженное удовольствие, с которым Дариус всегда подъезжал к своему дому. Из-за него омрачалась радость от всего, чего Дариус и Бонни добились с таким трудом.
Они уже не смогут гордиться трудными победами и не будут получать такое удовольствие от достигнутого, когда поймут, что их положение зависит от «бешеных королей», которые могут конфисковать у них все, руководствуясь одним только королевским желанием, или наслать на них «черную сотню» под зашитой монарха, чтобы все разрушить и их дом сжечь! Этот прекрасный дом был всего лишь костром, ждущим своего огня. Любуясь своей прекрасной резиденцией, Дариус и Бонни теперь всегда станут принюхиваться, стараясь вовремя обнаружить легкий запах дыма, горький вкус сгоревшей мечты.
Джессика встретила их в дверях и крепко-крепко обняла Гарри.
Она плакала, прижавшись к нему. Нельзя было обнять ее сильнее, не причинив ей боль. Она, его девочки, брат и жена брата – вот и все, что у него оставалось в мире. У Гарри не только отобрали его собственность, но и лишили безоговорочной веры в систему правопорядка и справедливости. С тех пор как он стал взрослым, эта вера питала и поддерживала его в трудные времена. С этого момента он больше не станет верить ни во что и ни в кого, кроме себя и нескольких близких людей. Безопасность, если она вообще существовала, нельзя было купить. Она была подарком его семье и близким друзьям.
Бонни повела Ондину и Виллу в магазин, чтобы приобрести им одежду.
– Мне нужно было бы поехать с ними, но я не могла этого сделать, – сказала Джессика, вытирая слезы в уголках глаз. Она показалась ему такой хрупкой. – Я все еще... все еще не могу прийти в себя. Гарри, когда они явились в субботу с... с уведомлением о конфискации, когда они заставили нас убраться из дома... Нам разрешили взять с собой по одному чемодану – одежду и предметы личной гигиены, и никаких драгоценностей, ни... ничего больше...
Дариус сердито и расстроенно сказал:
– Это жуткое нарушение законности.
– Они стояли у нас над душой и смотрели, что мы кладем в чемоданы, – говорила Джессика. – Эти люди, они стояли... и девочкам пришлось при них открывать ящики шкафов, чтобы достать оттуда свои трусики и лифчики.
При этих воспоминаниях ее голос сделался резким й хриплым.
На некоторое время Джессика опять стала сильной, и Гарри был рад, что она справилась с собой. Раньше он просто не мог ее узнать.
– Все было так отвратительно! Они были такими наглыми. Эти ублюдки упивались своей властью. Я думала, что если кто-то из них посмеет прикоснуться ко мне, чтобы поторопить, или сделает что-нибудь в этом роде, я так стукну его по яйцам, что ему придется до конца своей жизни носить женское платье и ходить на высоких каблуках!
Гарри удивился, услышав свой смех.
Дариус тоже захохотал.
Джессика сказала:
– Да, я бы сделала это.
– Я знаю, – ответил ей Гарри. – Я уверен, что ты бы сделала именно так.
– Я не понимаю, почему вам смешно?!
– Лапочка, я тоже не понимаю, но это все равно смешно!
– Может, чтобы понять весь юмор, нужно иметь эти самые яйца, – добавил Дариус.
Гарри снова захохотал.
Джессика горько покачала головой. Она не могла понять странное поведение мужчин в целом и этих двух близких ей людей в частности. Она отправилась на кухню. Она собиралась приготовить свои знаменитые пироги с орехами и яблоками. Мужчины последовали за ней.
Гарри смотрел, как она чистит яблоки. У нее тряслись руки.
Гарри заметил:
– А почему девочки не в школе? Можно было бы подождать уик-энда, чтобы купить им одежду.
Джессика и Дариус обменялись взглядами, и Дариус сказал:
– Мы решили, что им лучше не посещать школу в течение недели. Пока немного не успокоится... пресса.
Гарри об этом не задумывался. Его фотография и имя были в газетах. Броские заголовки о копе, который занимался торговлей наркотиками. По телевидению важные персоны радостно болтали и смаковали подробности его тайной криминальной деятельности. Если Ондина и Вилла вернутся в школу, им придется перенести жуткое унижение. И так будет всегда, вернутся ли они туда завтра, или через неделю, или даже через месяц.
«Эй, твой папашка не может мне продать унцию кокаина? Сколько твой старик возьмет с меня, чтобы возвратить мне удостоверение водителя, которое у меня забрали за превышение скорости? Твой папашка занимается только наркотой или, может, он приведет мне девочку?»
Боже ты мой! Это еще одна беда на их головы!
Кем бы ни были его таинственные враги и что бы они ни хотели сделать с ним, но они должны были понимать, что разрушают не только его жизнь, но и жизнь его близких. Гарри ничего не знал о своих мучителях, но он понимал, что у них полностью отсутствует чувство жалости и они коварны, как змеи.
Гарри позвонил из кухни Карлу Фалкенбергу, своему боссу в Центре Паркера. Ему было тяжело звонить. Он хотел использовать отгулы и свой отпуск, чтобы не появляться на работе в течение трех недель. Он надеялся, что за это время заговор против него каким-то образом прекратится. Но, как он и подозревал, его отстранили от исполнения обязанностей на неопределенный срок. Но ему хотя бы обещали сохранить зарплату. Карл разговаривал с ним удивительно сдержанно. Он отвечал ему так, как будто читал ответы на его вопросы с заранее напечатанного листа бумаги. Даже если обвинения против Гарри отведут или если суд объявит его невиновным, все равно будет параллельно проводиться расследование со стороны полицейского департамента Лос-Анджелеса.
Если комиссия найдет, что он в чем-то замешан, его уволят вне зависимости от решения федерального суда. И поэтому Карл сейчас предпочитал держаться с ним очень сухо.
Гарри повесил трубку и сел за кухонный стол. Он спокойно передал содержание разговора Джессике и Дариусу. Он слышал, как горько звучал его голос, но ничего не мог с этим поделать.
– Тебя отстранили от работы, но хотя бы будут платить, – заметила Джессика.
– Им придется мне платить, иначе их ждут неприятности с профсоюзом, – объяснил ей Гарри. – Они не делают мне подарок.
Дариус заварил кофе, и пока Джессика занималась пирогами, он и Гарри сидели с ней на кухне. Они все втроем обсуждали стратегию и выбор действий в рамках закона. Хотя положение было сложным, но было приятно взвесить и обсудить детали, планируя, как продолжать борьбу.
Но еще один удар судьбы не заставил себя ждать.
Не прошло и тридцати минут, как позвонил Карл Фалкенберг и сообщил Гарри, что внутреннее управление налоговой инспекции прислало законное распоряжение в полицейский департамент Лос-Анджелеса о наложении ареста на его зарплату как гарантии «по возможным неуплаченным налогам с сумм, полученных от противозаконного распространения наркотиков». Хотя отстранение от должности не лишает Гарри зарплаты, ее ему не станут выдавать до тех пор, пока его невиновность или вина не будут установлены во время суда.
Гарри вернулся к столу и сел напротив брата. Потом он сообщил им последние новости. Его голос был таким ровным, как будто с ними говорил автомат.
Дариус в ярости вскочил со стула.
– Черт побери, это все неправильно! Этого не может быть, черт меня побери! Никто еще ничего не доказал! Мы добьемся, чтобы сняли арест на твою зарплату. Мы сейчас же займемся этим. Конечно, на все потребуется несколько дней, но мы засунем им в глотку эту бумагу! Гарри, я тебе клянусь, что они подавятся этим распоряжением!
Он выбежал из кухни, чтобы начать звонить из своего кабинета.
Гарри и Джессика смотрели друг на друга и не могли говорить. Они были вместе так давно, что им не всегда требовались слова, чтобы понять друг друга.
Джессика снова принялась за тесто. Она прищипывала края теста в форме для пирога. В первые минуты после возвращения домой Гарри заметил, как сильно тряслись руки Джессики. Теперь они перестали трястись. Она прищипывала край пирога твердыми пальцами. Ему стало плохо от мысли, что она уже примирилась со всем случившимся. Она уже не могла противостоять мрачным силам, которые старались их уничтожить.