Кунин Владимир Владимирович. ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

   Людей нанимал на поиски Мартына, мальчишкам тучу денег переплатил! В газеты давал объявления — у нас сейчас за бабки что хочешь напечатают. На столбах всякие бумажки расклеивал. А на телевидении, где у него полно знакомых, объявление не взяли! Сказали, что у них на носу какие-то выборы, и про Кота — это не серьезно. А Шура сказал, что ему его Кот гораздо серьезнее, чем любые выборы!!! И запил...
   — Ты-то это откуда знаешь?! — спросил я и поймал себя на элементарной ревности. — Тебе-то это откуда известно?
   И это объяснил Кот-Бродяга — предприниматель хренов.
   Шура знал, что мы дружим, и все просил Кота-Бродягу помочь ему в поисках. Бродяга его понимал, но рассказать про наше последнее приключение — побег из пилипенковского фургончика — не смог. Образования не хватило...
   От тоски Шура стал иногда приглашать Бродягу к нам домой. Кормил моим хеком и разговаривал с ним обо мне всякие разговоры. А сам пил водку.
   А потом однажды сказал, что теперь в этой стране его больше ничто не удерживает!..
   Пару месяцев оформлял документы, держал Бродягу в курсе всех своих дел. А месяц тому назад зазвал его в гости — Бродяга по этому случаю слямзил у Сурена палку твердокопченой колбасы для Шуры, пришел не с пустыми лапами, и Шура сказал, что завтра он улетает в Америку. В самый ее большой город...
   Бродяга забыл, как называется этот город, потому что в эту ночь Шура надрался так, что его потом до утра выворачивало! И Бродяге было не до названий американских городов...
   Наутро Шура уехал, оставив Бродяге свою старую визитную карточку, где трясущейся с похмелюги рукой записал название этого города в Америке.
   — Где эта карточка?! — рявкнул я.
   — Не рычи, — спокойно сказал Бродяга-предприниматель. — Вот...
   И вытащил откуда-то замызганную Шурину карточку. Я ее сразу узнал. Они у нас на письменном столе в коробочке всегда лежали.
   На карточке было что-то накарябано Шуриным пьяным почерком. Но что, я прочитать не смог. Тут уже у меня образования не хватило...
   — И все? — спросил я.
   — Нет, — ответил Бродяга. — Он просил, если я случайно встречу тебя или ты сам откуда-нибудь вернешься, передать тебе на словах следующее:
   «МАРТЫН! Я ТЕБЯ БУДУ ЖДАТЬ ВСЮ ЖИЗНЬ!..»

* * *

   Все! Все! Все!
   Никаких слез! Никаких рассопливаний!..
   Взять себя в лапы, успокоиться, наметить конкретный план действий и не ждать у моря погоды, а вкалывать, вкалывать, вкалывать! Пахать, не разгибаясь, пока я не совершу все, что наметил, все, что мне необходимо, все — без чего мне другой жизни просто-напросто на хрен не нужно!
   Первым делом — необходимо выяснить, что там на этой Шуриной визитке накарябано?
   — Митя, посмотри, что я принес от своего кореша. Ну того, без хвоста... Это визитная карточка Моего Шуры. Он там рукой написал, где он будет жить в этой Америке. Ты можешь прочесть?
   — «Нью-Йорк»... — прочитал Митя.
   — Это далеко?
   — У-у-у... Бляха-муха, не то слово!
   — Дальше Мюнхена?
   — Раз в десять!
   — А как туда попадают?
   — Кто как. На самолете — часов пятнадцать — двадцать лететь, на пароходе — недели две плывут, минимум... Хрен его знает. Но если тебе нужно...
   — Очень, Митя!
   — Нет вопросов. Выясним. А как ты его найдешь в этом Нью-Йорке?
   — Не знаю.
   — Там, говорят, одних жителей двенадцать миллионов!
   — Я, Митя, в цифрах не того... Это много?
   — Как три Петербурга!
   — Ох... — только и сказал я. — Давай-ка, Митя, посоветуемся с Мюнхеном. Доставай мой телефончик...
   Наша черная «Волга» стояла на углу улицы имени Софьи Ковалевской и проспекта Науки, почти напротив кинотеатра «Современник». То есть мы даже не выехали из района, где мы с Шурой шатались сотни и тысячи раз. Мы всего лишь немного отъехали от моего бывшего дома и остановились на маленькое совещание.
   Митя достал мой сказочный телефон, нажал нужную кнопку, приложил телефон к своему уху, и через несколько секунд мы оба услышали голос Тани:
   — Доктор Кох. Я-а, битте!
   Митя откашлялся и сказал напряженным голосом:
   — Здравия желаю! Младший лейтенант милиции Сорокин Дмитрий Павлович. Соединяю с господином Кысей!..
   И Митя приставил трубку к моему уху.
   — Какой ужас, Кыся! Что случилось?! Почему ты попал в милицию? — взволновалась Таня.
   Я быстренько успокоил ее, объяснил, кто такой Митя и как мне с ним повезло, и рассказал всю историю посещения моего опустевшего дома...
   — Немедленно возвращайся в Мюнхен! — закричала Таня. — У тебя оплаченный билет на самолет в оба конца! Здесь у тебя есть дом, и не один, и тебя здесь все любят и ждут! Пусть они сейчас же везут тебя на аэродром!..
   — Подожди, Таня! Не торопись... — прервал я ее с легким раздражением. — Ты можешь со мной говорить? Я не в больницу к тебе попал?
   — Нет, говори сколько хочешь. Мы только что с Фолькмаром вернулись из клиники. У нас была сегодня очень серьезная операция, и я боялась, что ты позвонишь именно в то время, когда я буду ассистировать Фолькмару... Когда ты вылетишь? Мы тебя встретим!..
   — Таня! Таня... Я не могу сейчас никуда вылететь... Я не знаю, смогу ли я в ближайшее время вообще попасть в Мюнхен. Мне в Нью-Йорк нужно! А до этого...
   Я вспомнил своего несчастного Водилу и сказал Тане в Мюнхен:
   — А до этого у меня здесь еще куча дел!..
   Таня чуть не заплакала:
   — Кот, родненький... Чем я могу тебе помочь? Может быть, тебе дать Фолькмара?..
   — Нет, — твердо сказал я. — Соедини меня с Фридрихом.
   Мгновенно в трубке что-то тихо щелкнуло, и я услышал спокойный хрипловатый голос Фридриха фон Тифенбаха:
   — Здравствуй, мой дорогой... Я подключился, как только услышал вызов. Я так и думал, что это звонишь ты. Вот видишь, как многому я у тебя научился!.. А так как у нас с Таней телефоны скоммутированы, можешь не повторять всего того, что ты говорил ей. Я слышал. Ты убежден, что твой Шура живет в Нью-Йорке?
   — Так он написал на своей визитной карточке. Здравствуй, Фридрих!.. Прости меня, пожалуйста, у меня здесь совсем голова кругом пошла...
   — Я слышу. Не нервничай. Я не могу немедленно позвонить в Вашингтон одному своему приятелю-конгрессмену — сейчас в Америке еще очень раннее утро, и он скорее всего еще спит. А ночью — нашей, мюнхенской ночью — я позвоню ему и посоветуюсь с ним по всем твоим проблемам. О’кей?
   — О’кей... — тихо сказал я. — А это удобно?
   — Что? — не понял Фридрих.
   — Звонить конгрессмену...
   — Удобно. Мы с ним когда-то вместе кончали университет в Гарварде. Делай, пожалуйста, свои дела спокойно и без лишней экзальтации. Тебе еще нужно найти своего больного приятеля-шофера.
   — Да, — сказал я.
   Сердце мое разрывалось между Мюнхеном и Петербургом.
   — Вот и ищи. А завтра в это же время, пожалуйста, позвони мне и Тане. Хорошо?
   — Хорошо... — еле выговорил я, и слезы сами потекли у меня из глаз.
   Ну что я за слабак стал?! Так бы сам себе и набил морду!..
   — Бис морген, Фридрих, — сказал я. — До завтра, Танечка,
   И сам нажал кнопку отключения. Митя спрятал телефон в сумку, осторожно погладил меня по голове.
   — Я слышал, они с тобой вроде не по-нашему разговаривали? — уважительно спросил он.
   — По-немецки, — ответил я.
   — Ну ты даешь!.. — В голосе Мити я услышал интонации Водилы. — А еще по-какому можешь?
   — По-всякому.
   — И по-английски?!
   — И по-английски.
   — Тогда-то что?! — радостно воскликнул Митя. — Тогда тебе прямо туда и надо! Хули здесь-то делать, пропади оно все пропадом! Мог бы я, как ты, по-всякому — хер бы меня кто тут увидел! Куда едем, командир?
   — Давай, Митя, сейчас на Невский. Там где-то один мой друг живет...

* * *

   По дороге я коротко рассказал Мите про моего Водилу, признался в том, что не знаю ни его имени, ни фамилии, ни точного адреса, но очень-очень его люблю! И что мне обязательно нужно сообщить ему, что он целиком и полностью оправдан в том кокаиновом деле. А если наши продолжают еще здесь катить на него бочку, то я позвоню в Мюнхен одному Человеку, с которым мы только что разговаривали, моему старшему другу, — он свяжется с самим Полицейским министром Баварии, а тот, в свою очередь, с нашими органами, и еще посмотрим, кто от этого всего выиграет... Как бы кое-кому из наших русских по шапке не надавали!
   — Ох, Кыся! — весело рассмеялся Митя, — Знаешь, кто ты? Ты — Кот-идеалист. Я тебе так скажу: наши сейчас никого в мире не боятся. На нас управа: одна — доллар! И так — снизу доверху... Ладно. Задержишься здесь на месячишко — все сам поймешь. Как мы твово дружка-то искать будем? Ты об этом подумал?
   Я смутился. Точного плана поисков Водилы у меня еще не было. Честно говоря, я надеялся на случайность. Дескать, Митя посидит в машине, подождет меня, а я часок покручусь там по дворам, поговорю с Котами и Кошками. И так дня за три-четыре, может, и найду своего Водилу...
   Когда я, запинаясь от сознания идиотизма такого плана, предложил этот вариант поиска Водилы, Митя посмотрел на меня с нескрываемым презрением.
   — Чокнутый, что ли? — сказал он. — Ты от того, что своего Шуру в Америку упустил, совсем головкой тронулся! Кто ж так ищет?! Что это за самодеятельность?! Так и за десять лет не управишься. Нет, браток, эту позицию мы с тобой малость переиграем — ты мне счас хорошо опишешь своего Водилу, сам посидишь в машине, а я со своей милицейской ксивой разыщу там ихнего участкового и покалякаю с ним по-свойски. Понял?
   — Спасибо тебе, Митя, — сказал я.
   — «Спасибом» не отделаешься! — засмеялся Митя. — Будешь в Америке — пришлешь мне вызов... Не боись, шучу я так.

* * *

   Полтора часа спустя, в быстро сгущающейся темноте и поздно зажигающихся фонарях, мы с Митей подходили к дому Водилы.
   Я сидел в сумке и без жилетки, чтобы Водила мог меня сразу узнать. Сумку на плече нес Митя, а в руке держал бумажку со всеми Водилиными данными. Впервые услышанные мной фамилия и имя Водилы оказались мне настолько чуждыми и непривычными, что нет смысла их здесь даже называть. Для меня он так навсегда и останется Водилой — дай Бог ему здоровья!..
   От Мити попахивало водкой, луком и котлетами. Это он дома у участкового уполномоченного милиционера за компанию принял.
   Участкового он нашел с большим трудом. Ходил, по дворам, спрашивал, пока не наткнулся на какую-то разбитную бабешку, которая сразу же сказала:
   — А, Витька наш? Так он уж поди лыка не вяжет. Счас сколько?
   — Шесть, — ответил Митя.
   — Точняк! — хохотнула бабешка. — Он к шести уже второй пузырь приканчивает. Вона его лестница! Второй этаж, направо — первая дверь.
   Но это был злостный поклеп на участкового Витьку, как сказал мне Митя. Витька только-только начал было первый «пузырь», как тут к нему явился Митя, и Витька был трезв как стеклышко.
   Митя представился, показал удостоверение и описал моего Водилу. Витька сразу же сказал, что такого очень даже хорошо знает, но дать о нем сведения категорически отказывается, пока коллега Митя с ним не примет по стакану.
   Пришлось принять. После чего Витька выразил сильное сомнение, что Митя сможет поговорить с Водилой. Потому что Водила в настоящий момент не Человек, а Растение...
   Он так и сказал — РАСТЕНИЕ. Не разговаривает, ничего не понимает, движения — ноль, полный паралич. Дочка двенадцатилетняя его с кровати на коляску пересаживает и обратно. Однако под себя он не ходит. Дочка как-то научилась понимать, когда ему судно подставить, когда «утку» подать. В доме чисто. Жена — на ладан дышит...
   А недавно пришла бумага из следственного Управления Министеретва внутренних дел, что Водила во всем оправдан — истинные виновники дела номер такого-то установлены, и Министерство внутренних дел приносит Водиле свои извинения.
   — Ему эти извинения — как собаке пятая нога, — сказал участковый Витька и налил по второму стакану. — Или как рыбе зонтик. Его лечить надо, а не извиняться перед ним! А они...
   Дальше пошел такой мат, что даже Митя не понял, что хотел сказать участковый Витька. Понял только, когда тот на весь дом прокричал.
   — Кому служим, Митя?! От стыда сдохнуть!..
   Вот тут Митя отказался пить второй стакан, поблагодарил за все сведения и адрес моего Водилы и ушел, сказав, что, во-первых, он, Митя, за рулем, а во-вторых, в машине его ждет один Клиент.
   — Я хотел сказать — «приятель», но побоялся, что этот Витька сразу же заорет: «Давай сюда и приятеля!..» Поэтому я и сказал — «Клиент». Не обижаешься? — спросил Митя.

* * *

   Дверь нам открыла Настя — дочь Водилы. Я ее сразу узнал по Водилиным рассказам. Когда мы по Германии с ним ехали, он все уши мне про нее прожужжал.
   Настя была в кухонном переднике, со столовой ложкой в руке.
   Митя сказал, что один старый друг хочет повидать ее папу.
   — Проходите, — сказала Настя. — Он как раз сейчас ужинает.
   Митя снял куртку и теплые ботинки в прихожей и в одних носках прошел со мной в комнату. Я сидел в сумке, и сердце у меня колотилось как сумасшедшее! Я даже задыхаться стал, а ударенный мой бок разболелся еще сильнее.
   — Здравствуйте! — бодро сказал Митя, и я выглянул из сумки.
   То ли Насте показалось, что я высунулся из сумки на это Митино «здравствуйте», то ли вообще мое появление показалось ей таким уж смешным, но, увидев меня, Настя весело расхохоталась!
   Честно говоря, я приготовился к трагической ситуации, а Настя сразу же внесла в наш визит какую-то свою легкость, свое смирение перед Судьбой, свою самоотверженность, что ли...
   Хотя то, что я увидел, у меня никакого веселья не вызвало.
   В жутком больничном кресле на колесах, не идущем ни в какое сравнение с такими же инвалидными колясками в Германии, сидел мой Водила — худой, с серым, землистым лицом, с запавшими щеками, в повисшей на нем знакомой мне клетчатой теплой рубашке и с такими бессмысленно потухшими глазами, что мне чуть худо не стало!
   На шее у Водилы был подвязан детский клеенчатый слюнявчик, прикрывающий грудь от вываливающейся изо рта каши.
   — Папочка, — негромко сказала Настя и повернула голову отца в нашу сторону. — К тебе гости пришли, проведать тебя.
   Это было страшное зрелище. Водила смотрел сквозь нас с Митей, и мне казалось, что меня уже нет в этом мире... Что сквозь меня можно смотреть, проходить, проезжать... Что я вижу и ощущаю все это откуда-то совсем из иных, внеземных сфер...
   И ледяной ужас стал заполнять все мое существо! Неужели меня уже нет?!
   Но я нашел в себе остатки каких-то неведомых сил, о которых я даже не подозревал, стряхнул с себя кошмар оцепенения и выскочил из сумки прямо на безжизненные руки Водилы! Обхватил его передними лапами за шею и завопил истошно и исступленно — сначала, от растерянности, по-Животному, а потом, опомнившись, по-шелдрейсовски:
   — Водила!!! Водилочка!.. Это я — Кыся!.. Твой Кыся! Помнишь?! Балтийское море!.. Германия! Собачки на таможне!.. Бармен... Лысый!.. Мюнхен!!! Очнись, Водила!..
   Я лизал его щеки, нос, глаза, я кричал в его уши, я вел себя как умалишенный, а окаменевшие от неожиданности и испуга Настя и Митя стояли как вкопанные, с открытыми ртами.
   Я весь перемазался в каше, которая выпадала из безжизненного рта Водилы, но в какой-то момент я вдруг почувствовал, как шевельнулись его пальцы!!!
   Я не поверил самому себе, отстранился и уставился Водиле прямо в глаза... И увидел, что глаза Водилы ОЖИВАЮТ!..
   — Водила! — закричал я еще сильнее и даже укусил его за ухо.
   А Водила...
   Ну бывают же, черт вас всех побери, замечательные чудеса на нашем паршивом белом свете!!!
   А Водила все сильнее и сильнее прижимал меня к себе оживающими руками, уже почти осмысленно разглядывал меня широко открытыми глазами, и вдруг...
   И вдруг лицо его исказила мучительная гримаса, будто от очень сильной боли!..
   Мне даже показалось, что я СЛЫШАЛ, как в его голове что-то тихо-тихо щелкнуло, а по спине (но это уже видели и Настя, и Митя!..) прошла судорога с едва слышным хрустом.
   Неожиданно Водила сам себе вытер рот и, превозмогая какие-то таинственнее внутренние тормоза, сипло, скрипучим голосом, как очень долго молчавший Человек, запинаясь, раздельно проговорил:
   — У... Кы-ся...
   Лицо его стало постепенно разглаживаться, словно боль начала затихать, и он, уже куда более уверенно, снова проскрипел:
   — Кы-ся при-шел... Родной... мой... Кыся!.. Где мы, Кыся?!
   Я смотрел в оживающие глаза Водилы и МЫСЛЕННО, молясь Господу Богу, Ричарду Шелдрейсу и Конраду Лоренцу, умолял его:
   ВСТАНЬ, ВОДИЛА!.. ВСТАНЬ!!! ТЫ УЖЕ ШЕВЕЛИШЬ РУКАМИ, ТЫ ДАЖЕ ДЕРЖИШЬ МЕНЯ — А Я ВЕДЬ ОЧЕНЬ ТЯЖЕЛЫЙ... ТЫ УЖЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ!.. ТЕБЕ ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ВСТАТЬ... ВСТАНЬ, ВОДИЛА! УМОЛЯЮ ТЕБЯ!
   Завороженно глядя мне в глаза, Водила глубоко вдохнул и с хорошо слышным хрустом во всем своем отощавшем, по-прежнему очень большом теле, с невероятным трудом приподнялся из своей инвалидной коляски и ВСТАЛ НА НОГИ, держа меня на руках!..
   — Мамочка! Мамочка!.. — закричала Настя. — Папа заговорил!.. Папа заговорил и сам встал на ноги!
   А я упал в обморок. Так и повис на руках у Водилы.

* * *

   Кто бы мог подумать, что от очень сильного нервного перенапряжения Коты могут упасть в обморок?!
   А вот, оказывается, могут.

* * *

   Ночевал я все-таки в своем пятизвездочном Котово-Собачьем пансионе господина Пилипенко И. А.
   Когда меня откачали и я пришел в себя, Митя — мой верный шофер и телохранитель — настоял на том, чтобы я не оставался ночевать в Водилином доме, а немедленно ехал бы в Пилипенковский пансион.
   Там, дескать, круглосуточно дежурят врачи-ветеринары — не ниже доцентов и докторов наук, и он, Митя, не имеет права оставить меня сейчас без врачебного присмотра после всех тех нервных стрессов, которые свалились на мою голову в первый же день пребывания в Петербурге. На этом он настаивает и как Друг, и как Человек, отвечающий за каждый мой волосок своей собственной головой.
   Тем более что на дворе уже почти ночь, а завтра у Кыси, как он понимает, очень и очень нелегкий день...
   Мы вернулись в Пилипенковский пансион. Митя зарегистрировал наше возвращение и немедленно потребовал врача для «господина Кыси фон Тифенбаха».
   Тут же появился доктор в шуршащем крахмальном халате с очень изящной повозочкой, которую он катил перед собой, держа за длинную ручку.
   Меня положили в эту повозочку и покатили в медицинскую часть пансиона. Везли меня через общий Котово-Кошачий салон (у Собак был свой салон, — во избежание всяких недоразумений...), где с десяток Котов и Кошек смотрели по большому телевизору американские мультяшки из серии «Том и Джерри».
   Когда меня провозили мимо них, многие проводили меня совершенно равнодушным взглядом, а одна Кошка — из породы персидских длинношерстных — бросила на меня такой взгляд, что я уж подумал, а не отменить ли мне визит к доктору?..
   Во врачебном кабинете Митя с тревогой пересказал доктору весь мой сегодняшний день — от удара ботинком того идиота мне в бок до моей потери сознания на руках у Водилы.
   Доктор встревожился, осмотрел меня, с радостью сообщил, что ребра мои целы, хотя имеет место сильный ушиб, а потом стал выслушивать мое сердце. Он извинился, что не может воспользоваться новым японским кардиографом для Собак и Котов, ибо господин Пилипенко купил эту установку для своих клиентов и забыл попросить у фирмы инструкцию для нее хотя бы на английском языке. Не говоря уже о русском! Японцы же прислали описание прибора только лишь ихними иероглифами, и тут доктор развел руками...
   Однако он считает, что все, что со мной произошло, в порядке вещей. Перелет, нервы, усталость, смена климата... Доктор привел еще с десяток причин, от которых я мог бы свободно окочуриться, но всего лишь потерял сознание. Ибо, как сказал доктор ветеринарных наук, профессор и лауреат Государственной премии, «у господина Кыси фон Тифенбаха» — поразительный запас жизненных сил, которых хватило бы не на одного Кота, но и еще на несколько Человек!
   — Вот это точно! — с удовольствием подтвердил Митя и подмигнул мне.
   Все же доктор дал мне очень вкусную успокоительную пилюлю и посоветовал выспаться.
   Митя проводил меня в мою голубую комнатку и распрощался со мной, сказав, что приедет за мной часам к восьми утра. И чтобы я наметил дальнейший план действий. А он, со своей стороны, узнает, как Коты попадают в Америку...
   Не успела закрыться за Митей дверь, как в мою комнатку тихо вползла та самая Длинношерстная Персианка — узнать, как я себя чувствую.
   Отрекомендовалась она как личная Кошка нового губернатора острова Борнео, который хочет организовать в Санкт-Петербурге свое представительство. При этом она все время ерзала задом и недвусмысленно задирала и отворачивала вбок свой роскошный пушистый хвост.
   А у меня, надо признаться, слипались глаза и жутко хотелось только спать и спать... Тут меня, наверное, еще и эта докторская пилюля доконала.
   Короче, к великому неудовольствию этой губернаторихи, трахнул я ее крайне некачественно и единожды. После чего уже вообще ни хрена не помню — ни как она уходила, ни как я засыпал...
   Я будто провалился в какую-то черную яму и продрых до тех пор, пока не стал лопаться мой мочевой пузырь. А это начало происходить уже тогда, когда свежевыбритый Митя стоял на пороге моей комнаты и говорил мне:
   — Кончай ночевать, господин-товарищ Кыся! Подъем!.. «Утро красит нежным светом стены древнего Кремля...» Мать его за ногу... Вставай, вставай, Кыся!
   На завтрак всем Котам и Кошкам давали разные специальные заграничные витаминизированные концентраты, от одного вида которых мне становилось худо еще в Германии. Но так как в пансионе были только «иностранцы», то они лопали это за милую душу.
   Я же быстренько смотался к Мите и сказал ему, чтобы он попросил для меня кусок нормального оттаявшего хека, по которому я тосковал уже несколько месяцев.
   Пилипенко подозрительно посмотрел на Митю и спросил:
   — Ты-то откуда знаешь, что Они хека хотят?
   — С Мюнхеном согласовано, — не моргнув глазом ответил Митя.
   — Где ж я им оттаявшего хека сейчас достану? — задумался Пилипенко. — Интересно, а свежую осетрину Они жрать будут?..
   — Будут! — уверенно сказал Митя — Только сырую.
   И я получил замечательный шмат сырой осетрины.
   После завтрака, как только мы с Митей оказались в нашей черной «Волге» вдвоем, я сразу признался ему, что никакого плана действий выработать не успел — с вечера меня сломала докторская таблетка, но вот утренняя осетрина навела на одну забавную мысль...
   — Погоди, — прервал меня Митя. — Потом выскажешься. А счас послушай, чего я разнюхал. Я тут по утрянке одному знакомому мужику из транспортного отдела милиции позвонил. Он наш аэропорт обслуживает. Так он сказал, что Коты без сопровождающих лиц ни за какие бабки на борт самолета не допускаются! Или Кот летит с Хозяином, и тогда его нужно оформлять честь по чести — прививки разные, хуе-мое с бандурой, и тогда — пожалуйста. Нет Хозяина — сосите лапу. Ищите другой вид транспорта... Правда, есть еще один способ попасть в Америку — морем. Но в порту у меня никого знакомых нет и посоветоваться не с кем...
   — Зато у меня есть! — сказал я Мите. — Если он, конечно, сейчас не в плавании, а на берегу.
   Когда я говорил, что осетрина навела меня на одну мысль, я имел в виду Барменского Кота — толстого, ленивого, вальяжного Рудольфа с того теплохода, на котором мы с Водилой плыли тогда в Германию.
   У меня Рудольф все время ассоциировался то со страсбургским паштетом, то с куском осетрины... Хотя под конец пути я обнаружил в нем массу других достоинств. Он мне тогда так помог своей информацией!..
   — Давай, Митя, в порт, — сказал я. — Поищем одного моего приятеля. Не найдем — созвонимся с Мюнхеном, чего-нибудь да придумаем.
   Я вспомнил бесхвостого Кота-Бродягу и сказал его любимую фразочку:
   — Безвыходных положений, Митя, на свете не бывает!
   — Уважаю, — сказал Митя, и мы поехали в порт.

* * *

   В порту у причала не было ни одного русского судна. Стоял какой-то пароход, но Митя сказал, что это «чухонец». Так у нас в Питере называют финнов.
   — Наверное, Рудик в море, — расстроился я. — Плывет, наверное, сейчас, толстожопый, и страсбургский паштет трескает со своим подонком Барменом!..
   Митя почувствовал мое состояние и так успокоительно говорит:
   — Что, на твоем Рудике свет клином сошелся? Во-первых, я могу кое-чего совершенно официально узнать, а во-вторых, сам оглянись, пошуруй глазками — нет ли какого другого местного Кота или Кошки? Их порасспрашивай...
   И я оглянулся вокруг. И точно! Смотрю, так деловито и безбоязненно какая-то жутко грязная, тощая и клочкастая Кошка чешет! Явно — местная, портовая. Но уж такая замызганная!.. Прямо какая-то АнтиКошка! Я б такую даже на необитаемом острове не стал бы...
   Ну как можно так не следить за собой?! Поразительно! Тем более в таком месте, как пассажирский порт Санкт-Петербурга. Морские ворота России, можно сказать! Вот по такой Кошке-грязнуле любой вшивый иностранец будет судить обо всей нашей стране...
   Но я превозмог свою брезгливость, догнал ее, а она, дура, сразу спину выгнула, уши прижала и свои грязные клыки мне показывает! Будто я собираюсь ее насиловать...
   — Ладно тебе, — говорю. — Не скалься. Ты местная?
   — А что? — говорит, но уши не поднимает и спину не выпрямляет.
   — Ты здесь такого кота — Рудольфа — не знаешь? Толстый такой, пушистый... В Германию со своим Барменом плавает. Может, встречала?
   — Может, и встречала, — говорит эта портовая курва. — А тебе зачем?
   — Друг я его, — говорю, — повидать хотел, покалякать...