Кунин Владимир Владимирович. ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

   Наивный и Мудрый, Маленький и Взрослый.
   Девять лет жил страшной российской, кровавой жизнью и только три года нормальной — американско-мальчишечьей. И сумел из двух таких разных Жизней вобрать в себя только лучшее.
   Если, конечно, не считать того, что в родимом матерном он может переплюнуть и Шуру Плоткина, и Водилу, вместе взятых!
   Пауза слегка затянулась, и поэтому я торопливо сказал:
   — Если хорошо попросить — обязательно возьмут!
   Я попытался сказать это с максимально выразительной уверенностью, хотя уверенности у меня не было ни на грош.
   — Мало того, — сказал я, — сейчас мы приедем в порт, найдем сначала «Академика Абрама... Не пугайся, так мое судно называется. Я попрошу Мастера Алексея Ивановича, и он нам, то есть тебе, поможет! Он как-то говорил, что старые Капитаны всех стран хорошо знают друг друга. Может, у него и найдется здесь какой нибудь израильский кореш!..
   — Ну, отпад! — восхитился Тимур. — Фантастика!..

* * *

   Когда идет полоса непрухи, так кажется, что она никогда не кончится...
   НЕ БЫЛО НИКАКОГО «АКАДЕМИКА АБРАМА...» НА КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ!
   Стоял вместо него какой-то турецкий пароходишко, втрое меньше моего «Академика...», а у причала, вдоль железнодорожных рельсов — штук двести наших контейнеров.
   Их я узнал и по запаху, и по виду.
   Мы с Тимуром обегали обе стороны Элизабетинского канала, куда швартуются корабли из разных стран, обследовали все прилегающие к каналу улочки, начиная с Терминал-стрит.
   Мы побывали почти во всех кабачках и забегаловках Арабиа-стрит, Бомбей-стрит, Кадис-стрит, Дакар-стрит, Мак-Лестера, на улицах Египта, Формозы... Мы даже до Измир-стрит доскакали! А это уже в самом конце канала.
   Мало ли, думали мы, — может, Шура не нашел, как и мы, наше судно и сейчас сидит где-нибудь в кафе и с горя водку трескает. Но Шуры не было нигде.
   Не было и «Академика Абрама Ф. Иоффе»...
   Тимур предложил смотаться на автобусе в соседний порт Ньюарк. Может быть, туда мое судно перегнали? Но что-то подсказывало мне, что судна нету и там. И я попросил Тимура зайти в какую-нибудь портовую контору — к тем же диспетчерам, о которых мне вчера еще говорил Мастер, и выяснить, где же наш «Академик Абрам...»? А заодно узнать — не пришел ли в порт какой-нибудь пароход из Израиля?
   — Ну, ты голова, Мартын! — с уважением сказал Тимур.

* * *

   Совет был действительно неплохим. Он исключал нашу неквалифицированную беготню по причалам.
   В управлении портом Элизабет Тимур повел себя так настойчиво и четко, что всякие ответные хихиканья прекратились уже после второй его фразы.
   К нам вышел какой-то большой начальник и сказал, что русский контейнеровоз «Академик Абрам Ф. Иоффе» был вынужден ночью уйти в Бостон, в Массачусетский залив, так как основная часть грузов была необходима в том порту, а не в этом.
   И добавил, что уже много лет знает Капитана этого судна и искренне сожалеет о том, что здесь этот Капитан потерял своего любимого Кота. Капитан даже хотел было оставить судно у причала хотя бы до утра, в надежде, что к утру Кот вернется.
   Но выяснилось, что задержка груза для Бостона обойдется судну в такую сумму, что Капитан, полностью отвечая за свой экипаж и их семьи, позволить себе этого не смог.
   Я так огорчился, так огорчился, что чуть ли не наполовину высунулся из рюкзака, встал там на задние лапы, а передние положил на плечи Тимура.
   — Тот самый Кот? — спросил начальник.
   — Да, сэр, — сказал Тимур.
   — Превосходно! — обрадовался начальник. — Я сегодня же отправлю его в Бостон. Через час один мой сотрудник едет туда по делам, а по хайвею это практически три часа пути. Он и передаст Кота на русское судно. А тебе за Кота выплачивается премия!
   Начальник достал из кармана десять долларов и протянул их Тимуру:
   — Держи. Твоя десятка.
   — Благодарю вас, сэр, — ответил Тимур, но не взял доллары. — Дело в том, что у этого Кота еще куча дел в Нью-Йорке. И он просто хотел попрощаться с капитаном. Но если этот капитан еще раз приплывет в Нью-Йорк...
   — Моряки говорят — «придет», а не «приплывет»! — поправил я его по-шелдрейсовски.
   — То есть придет в Нью-Йорк... — повторил Тимур, и я видел, как все вокруг улыбнулись, а начальник насторожился.
   Неужели он просек нашу незримую связь?
   —...то, пожалуйста, передайте ему наш номер телефона.
   Тимур продиктовал номер своего телефона и добавил:
   — Но если вас что-то не устраивает, сэр, вы можете позвонить в Квинс в сто двенадцатый полицейский участок и попросить сержанта Рут Истлейк. Это моя мама. Она вам подтвердит мои слова. Кстати, и телефон участка тоже можете передать капитану. Вдруг он еще раз приплы... придет в Штаты, а нас не окажется дома.
   — Разумно. Диктуй, сынок, — сказал начальник.
   Тимур продиктовал телефон участка. Начальник записал.
   — На всякий случай, как тебя зовут?
   — Тим Истлейк, сэр.
   Начальник опять протянул десять долларов Тимуру:
   — Твоя десятка. Ты ее честно заработал.
   — Спасибо, сэр. — Не ломаясь и без малейшего стеснения Тимур спокойно взял десять долларов и спросил: — Мы можем идти?
   — Конечно, Тим. — Начальник пожал руку Тимуру и погладил меня по голове, чего я, не скрою, ужасно не люблю.
   — Ты что, сдурел?! — прошептал я на ухо Тимуру. — А Израиль?!
   — Ох, сэр! — спохватился Тимур. — Совсем из головы выскочило... Скажите, пожалуйста, нет ли у вас в порту сейчас какого-нибудь парохода из Израиля?
   — Нет, сынок. И в ближайшее время не предвидится. А тебе очень нужно?
   — Да, сэр.
   Начальник достал из бумажника свою визитную карточку (у Шуры тоже были такие. Он ими ужасно хвастал!..) и протянул ее Тимуру:
   — Позвони мне через месяц. Может быть, я сумею тебе чем-нибудь помочь.
   И тут мне в голову неожиданно пришла здравая мыслишка!
   — Спроси, нельзя ли поговорить с русским капитаном по радио или телефону? — прошипел я по шелдрейсовски в ухо Тимуру.
   — Простите, сэр, — сказал Тимур. — А нельзя ли связаться с русским капитаном каким-нибудь способом? Мы заплатим.
   — Не надо платить, — коротко сказал начальник. — Пошли ко мне.
   В кабинете начальника у окна, в углу стоял американский флаг. На столе, в красивой рамочке — фотография женщины и трех девочек. Кроме компьютера и обычного телефона, стоял пульт с кнопками размером с Шурину пишущую машинку.
   Начальник нажал на пульте одну кнопку и сказал в какую-то решеточку на пульте:
   — Бостон. Порт. «Академик Иоффе». Каюту капитана или мостик. Если отсутствует — старшего помощника.
   Внутри пульта что-то щелкнуло, нежно взвыло и послышалась негромкая ритмическая трескотня. Затем — пауза, короткий слабый гудочек и сразу же хрипловатый голос моего Мастера по-английски:
   — Хелло! «Академик Иоффе». Слушаю.
   — Мастер! Элизабет приветствует тебя, — сказал начальник в решеточку и поманил нас с Тимуром к столу. — Тут с тобой хотят поговорить...
   Я моментально выпрыгнул из рюкзака и дрожащим от волнения шелдрейсовским голосом сказал в решеточку на пульте:
   — Мастер... Это я — Мартын... Кыся.
   — Кыся!!! Друг ты мой бесценный!.. Да где же ты, мать твою? Я уже не знал, что подумать... — закричал Мастер по-русски.
   Краем глаза я видел, что хозяин кабинета был слегка охреневшим: он думал, что с Мастером будет говорить Тимур. Тем более что меня он НЕ СЛЫШАЛ, но чувствовал, что я что-то говорю. А тут капитан «Академика...» еще и кричит что-то по-русски!
   Начальник растерянно посмотрел на Тимура, а тот в ответ только руками развел — дескать, и такое бывает, сэр...
   — Мастер, пожалуйста, говорите со мной по-английски, а то здесь, кажется, небольшой перепуг, — сказал я. — И вообще не волнуйтесь. У меня все в порядке...
   — О’кей, о’кей!.. — Мастер перешел на английский. — Стив! Я тебе очень признателен за эту связь!.. Мне это было чрезвычайно важно...
   — Я это вчера видел, — сказал начальник. — Говорите друг с другом. Не теряйте времени.
   — Кыся! Как ты там? Что ты там? Встретил своего Шуру?
   — Нет, Мастер. Но в это дело мы уже подключили полицию Квинса. — Мне показалось, что так мой ответ будет звучать весомее.
   Тимур не выдержал и добавил в решетчатый микрофон пульта:
   — А они, наверное, свяжутся потом с Бруклином. С их полицией. Потому что...
   — Это еще кто? — удивился Мастер.
   — Это мой новый друг, Мастер. Бывший москвич. Я пока у него поживу. Пока не найдем Шуру.
   Тимур снова влез в разговор:
   — Мы вам здесь все наши телефоны оставили! Так что если в следующий раз...
   — Понял, — уже спокойным голосом прервал его Мастер. — Мартын! Кыся ты мой дорогой. Тебе тут все передают привет. И маслопупы, и рогачи, и все мои помощники. Обнимают тебя, скучают, а вот Люся тебя даже целует...
   Тут же раздался голос Люси. Наверное, она была в каюте капитана.
   — Кысичка! Лапочка моя...
   — Ну, все, все! — строго оборвал ее Мастер. — Я тебе жму лапу, Мартын. Эй, парень! Москвич! Ты смотри там... Помоги Мартыну.
   — Не волнуйтесь, сэр. Все будет о’кей.
   — Мартын! Спасибо тебе за все! Ты меня понимаешь?
   — Да. И вам, спасибо, Мастер. До свидания...
   — Стив! — крикнул Мастер из решеточки пульта. — У меня нет слов! Но я сегодня же пришлю тебе пару бутылок «Джека Дэниельса»!.. Конец связи.

* * *

   Я никогда в жизни не был в полиции.
   Те столкновения с полицией, которые происходили у меня в Германии, совершались на свежем воздухе у таможни в кильском порту, или под открытым ночным небом на автобане Гамбург — Мюнхен, или в миллионерском районе Мюнхена — Грюнвальде, под крышей нашего с Фридрихом фон Тифенбахом дома...
   Вот в милиции я бывал!
   Правда, всего один раз. Которого мне вполне хватило для исчерпывающей полноты впечатлений.
   Года четыре тому назад Шура Плоткин решил всерьез заняться моим образованием. Мы с ним уже постигли Конрада Лоренца — собственно говоря, Лоренца постигал Шура. Он тщательно изучал схемы выражений морды Котов, соответствующие их сиюсекундному настроению. А я специально для него корчил рожи, чтобы он мог отгадать, что я думаю в этот момент и что произойдет в следующее мгновение.
   Но уже доктора Ричарда Шелдрейса мы штудировали вдвоем. Тренируя друг друга, помогая друг другу и зачастую поначалу не понимая друг друга. Однако потом все наладилось. Не сразу, но наладилось.
   Следующим этапом моего образования было — постижение прекрасного. Так сказать, прикосновение к искусству во всех формах.
   Начали мы с живописи. Шура сначала показывал мне репродукцию, а потом разругивал ее, говоря, что это, дескать, образец препошлейшего социалистического реализма.
   Я тупо разглядывал картинку и ловил себя на предательской мысли, что в этой картинке мне почти все очень нравится! Я на ней все-все понимал. А для Котов, оказывается, это самое главное.
   Когда же Шура, захлебываясь от восторга, совал мне под нос другую репродукцию и говорил, что это блистательный шедевр французского импрессионизма, вершина мирового искусства, но смотреть ее нужно издалека, ибо она написана в модной тогда манере и технике «пуантилизма», то есть из сочетания разноцветных точек, которые сливаются в единый зримый образ лишь при взгляде с достаточного расстояния, — я покорно отходил к противоположной стенке комнаты и искренне скорбел о том, что еще не дорос до понимания подлинного искусства...
   Мое тяготение к фотографии, реализму и телевидению Шура считал проявлением полного жлобства, унаследованного мной от какого-то своего далекого Кошачьего предка-хама.
   Подтверждением своей теории о некотором количестве хамских генов в моей крови Шура посчитал и то, что я умудрился заснуть в своем кресле во время исполнения Первого концерта Чайковского. Тем более что эту пластинку Шура поставил на проигрыватель специально для меня!..
   На этом с музыкой было покончено.
   Но и это не остановило Шуру в своем просветительском стремлении.
   Венцом Шуриных попыток сыграть в «Пигмалиона и Галатею» — когда-то он пересказал мне этот незамысловатый сюжетец — был, конечно, наш культпоход в Эрмитаж.
   Накануне в Ленинград прилетел из Варшавы старый Шурин приятель — польский журналист Сташек. И остановился у нас, заявив, что они лучше пропьют с Шурой деньги, выданные ему редакцией на гостиницу, чем бросят их в «ненасытную глотку социализма»!
   Наверное, денег было не так уж много, потому что хватило их всего на трое суток беспробудной пьянки у нас на кухне, во время которой я на всякий случай взял себе три отгульных дня. И дома практически не появлялся.
   На третий день я уселся в траве напротив парадного входа нашего дома и стал ждать дальнейшего развития событий.
   И действительно, вскоре раскрылась дверь и на волю выполз очень аккуратно одетый, но опухший Шура Плоткин с прозрачными и бессмысленными глазками. В руках он держал сверток с запахом жратвы.
   — Мартышка-а-а-а... — попытался он меня позвать, но засипел и закашлялся. — Мартынчи-и-и-к!..
   Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмысленное выражение. Он облегченно вздохнул, сел передо мной на корточки и развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.
   — Все, все, Мартышка... — виновато забормотал Шура. — Денег — ни хуя, пьянству — бой, начинаем культурную программу... Все идем в Эрмитаж! Этот польский мудак семь раз был в Париже — и ни разу в Лувре... Пятый раз прилетает в Ленинград — и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!.. Хотя жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, пробы ставить негде!..
   — Ты на себя посмотри, — в упор сказал я ему.
   — Да ты что?! Мартын, окстись!.. О чем ты говоришь?.. Я по сравнению с ним — новорожденный Котенок...

* * *

   Потом Сташек с Шурой долго гадали — как протащить меня в Эрмитаж. Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже достаточно крупным Котярой и за пазуху меня тоже не спрячешь.
   Однако еще не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре из-под видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная, большая, и кофр соответственно тоже серьезных размеров.
   Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой стенке кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Сташек не был уже семь раз, и в подметки не годится!
   Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем польскому Союзу журналистов.
   За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнаружили в кофре полбутылки польской водки «Выборовой»!
   — О, пся крев! — счастливо воскликнул Сташек. — То та ж вудечка, ктуру не допилем в самолете! Хвала пану Бугу!..
   Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали заметно лучше соображать и координированно двигаться.
   Сташек закинул видеокамеру на плечо — там был такой специальный ремень. Шура, якобы его ассистент, нес кофр с дыркой, из которой я созерцал окружающий мир. И мы втроем направились в Эрмитаж...
   ... Перед входом в Эрмитаж стояла туча народу! Иностранцев заводили в боковую дверь, минуя озлобленную километровую очередь русских провинциальных туристов.
   Сташек тут же нацепил на куртку карточку в прозрачной пластмассе с одним большим словом — «Пресса» и тремя маленькими — «Польское радио и телевидение». А Шура привесил на свой пиджачишко чудом сохранившуюся с моих Котеночных времен старую табличку со словом «Жюри». Он действительно был когда-то в составе жюри на конкурсе детского самодеятельного творчества Ленинградского Дворца пионеров.
   Для понта Сташек подсуетился с камерой у входа, чтобы все видели, как он «снимает», а потом нагло раздвинул плечом группу робких китайцев и с криками «Пресса!!! Польское телевидение!..» прошел сам в Эрмитаж и протащил нас с Шурой, отрекомендовав Шуру как своего ассистента.
   И все шло прекрасно. Шура обнаружил глубокие и серьезные познания, которыми щедро делился со мной и Сташеком, а у меня хватило сообразительности при переходах из зала в зал убирать свою голову из дырки кофра, чтобы меня не заметили старенькие и сонные служители в эрмитажной униформе.
   Все произошло в «Рыцарском зале». И, каюсь, по моей вине...
   Правда, надо сказать, что к этому времени счастливо найденная бутылка «Выборовой» сделала свое черное дело.
   Как помнится, она была распита перед выездом из дома, без малейшей закуски, как сказал Шура — «на посошок», и взбодрила союз польских и русских журналистов всего лишь до определенного момента.
   Уже на подходе к «Рыцарскому залу» запас бодрости иссяк, «Выборовая» всколыхнула в Шуре и Сташеке всю предыдущую трехсуточную поддачу, и, повествуя нам заплетающимся языком о достоинствах рыцарских лат четырнадцатого века Инсбрукского периода, Шура был вынужден придерживаться за фигуру этого самого рыцаря, кстати, очень небольшого роста...
   А так как он изрядно устал таскать меня, то поставил кофр на пол. Сташек в это время делал вид, что снимает, и, чтобы не упасть, старался на кого-нибудь облокотиться.
   — Пардон... — говорил Сташек. — Еще пардон!.. Кур-рррва мать!.. Екскюзе муа!.. Айм сори... Сори, блядь, говорю!..
   Но и это прошло бы, наверное, незамеченным в густой толпе, с гидами, щебечущими на разных языках. Если бы...
   Если бы я НЕ УВИДЕЛ МЫШЬ!!!
   Она вылезала из стального башмака этого рыцаря-недомерка, и тут я не выдержал!..
   Сейчас понимаю — был молод, несдержан, глуп и крайне импульсивен. Сегодня мне эта мышь — тьфу! Я бы на нее и внимания не обратил. Подумаешь — дерьма палата, как говорил Шурик.
   А тогда... Ну что возьмешь с двухлетнего дурачка?
   Я пулей вылетел из своего кофра и, как идиот, бросился за этой мышью! Раздался многоголосый женский визг, началась дикая паника, суетня!.. Мышь — от меня, я — за мышью, дурак необученный...
   От неожиданности и с похмелюги Шура покачнулся, еще крепче ухватился за этого железного мудака четырнадцатого века, а тот не выдержал повисшего на нем Шуры Плоткина и рухнул, рассыпаясь на все свои инсбрукские составные части! Естественно, вместе с членом жюри конкурса детского творчества двухлетней давности Александром Плоткиным!!!
   Я жутко перепугался грохота и лязга железа и, не помня себя от ужаса, взлетел на свисающую с потолка длиннющую занавеску, впоследствии оказавшуюся уникальным рыцарским штандартом-гобеленом, сотканным шестьсот лет тому назад.
   Древний гобелен затрещал, гнилье, на котором он был привязан к потолку, лопнуло, и я вместе с этой рухлядью, как потом нам объяснили, стоимостью в миллионы долларов, сверзился на пол...
   Что было!!! Зазвенели какие-то звонки!.. Замигали лампочки! Завыла сирена!!! Откуда-то набежал крепенький народ — все в штатском! Повязали Шуру и Сташека, а когда я увидел, что Шуре заламывают руки за спину, и бросился на его защиту, то и меня скрутили в одно мгновение. Очень были тренированные ребята!
   — Вот теперь — полный пиздец, — на весь «Рыцарский зал» очень отчётливо произнес представитель польской прессы Сташек. — На хер нам нужен был этот Эрмитаж?..

* * *

   Милиция мне сразу не понравилась. Еще с того момента, когда нас вывели из Эрмитажа и посадили в желто-голубой «уазик».
   Там внутри, прямо на ходу, три здоровенных милиционера сразу же отлупили и Шуру, и Сташека, да так здорово, что Шуру даже вырвало с кровью. За что его отлупили еще раз.
   В отделении милиции было грязно — на полу коридора окурки, следы плевков, мусор... И пахло, как в общественном туалете, куда мы однажды заходили с Шурой. Хлоркой и паршивыми Человеческими запахами немытых и потных тел. И повсюду пахло оружием.
   Под потолком коридора висели тусклые, грязные лампочки без абажуров. Все было выкрашено в омерзительный грязно-серый цвет, а двери кабинетов — в коричневый.
   Через час за Сташеком приехали из польского консульства и увезли его вместе с продырявленным кофром и видеокамерой.
   Какой-то тип в рукавицах, чтобы я его не оцарапал, подтащил меня к двери и вышвырнул на улицу — во двор какого-то дома, предварительно сообщив мне начальную скорость сильным пинком сапога под хвост. Больно было и обидно — до чертиков!
   А Шуру Плоткина оставили.
   Я оказался в старопетербургском дворе-колодце, куда выходили «черные» лестницы отделения милиции и продуктового магазина. Пахло бензином, стухшим мясом и гнилыми овощами.
   Я решил дождаться Шуру во что бы то ни стало!
   Ждал я его довольно долго — до следующего утра.
   За это время познакомился с несколькими Крысами и двумя вполне приличными Котами, которые, как и Крысы, кормились в продуктовом магазине и поэтому были равнодушны друг к другу. Наоборот, между ними была заметна даже некая общность и, я бы не побоялся сказать, подобие дружелюбия...
   Уже под вечер один Кот куда-то смотался и привел с собой парочку домашних Кошек. У одной даже бантик был на шее. Можете себе представить, что ночь мы все пятеро провели совсем недурно. К тому же второй Кот слямзил на складе магазина огромный кусок свежей трески. Как он его доволок — ума не приложу!..
   Короче, мы и перетрахались в доску, и треской этой обожрались, еще и Крысам оставили хороший шмат! И если бы так не болела задница от милицейского пинка и не мучила бы совесть, что, пока я здесь жру и справляю всякие удовольствия, тут же рядом, за толстой кирпичной стеной, в грязной милиции томится мой дорогой и любимый друг Шура Плоткин, — все было бы вообще в кайф!..
   Утром Шуру выпустили. Он вышел небритый, помятый, отлупленный и униженный. Увидел меня, вздохнул глубоко, посадил меня к себе на плечо, и мы поехали трамваем к себе домой.
   Так что в русской милиции я побывал.

* * *

   Участок же американской полиции в Квинсе произвел на меня совершенно иное впечатление. Это отнюдь не означает, что Тимур привел меня в некое подобие полицейского рая, где летают ангелы в форме и штатском с дубинками, наручниками и пистолетами, пахнущими одеколоном «Арамис».
   Нет, в полицейском участке Квинса работали нормальные Люди. И в форме, и в штатском, и пахли они нормальными Человеческими и оружейными запахами...
   Если вы заметили, я много и часто говорю о запахах. Кого это будет слегка раздражать, я прошу сразу же вспомнить, что в эту секунду вы общаетесь не с Человеком — вам подобным, а с КОТОМ, для которого запахи являются одним из важнейших признаков постижения мира и окружающей действительности.
   Итак, американский полицейский участок был совершенно не похож на ленинградское отделение милиции, куда четыре года тому назад нас с Шурой и Сташеком приволокли из Эрмитажа.
   Там был грязный заплеванный коридор и наглухо закрытые двери кабинетов, за которыми ни черта не было видно.
   Здесь все было открыто — практически никаких кабинетов. Лишь в углу большого зала с письменными столами друг против друга, за которыми работали сотрудники, большой стеклянной стенкой с поднятыми пластмассовыми жалюзи был отгорожен кабинет, наверное, начальника участка. Потому что у него в углу тоже стоял флаг Соединенных Штатов Америки. Как и у того начальника из Управления порта Элизабет в Нью Джерси.
   Думаю, что это было очень удобно: начальник мог видеть, что делают его подчиненные, а подчиненные постоянно могли наблюдать, чем занят их начальник. Конечно, пока тот не опустит жалюзи...
   На каждом столе был свой телефон, на многих столах — компьютеры. Сзади и сбоку письменных столов расставлены невысокие железные шкафы с глубокими ящиками. Там хранились разные дела, картотеки, фотографии...
   Как вы сами понимаете, всю эту информацию я получил от Тимура, который в этом участке был со всеми на дружеской ноге.
   А уже сам я заметил, что на всех письменных столах в общем зале, кроме служебных бумаг, телефонов и компьютеров, обязательно стояло еще что-то, совершенно не имеющее отношения к службе в полиции: что-то очень личное и собственное хозяина этого служебного стола. Это могла быть заводная игрушка, резиновый Микки-Маус, нестандартная настольная лампа, фотография в рамочке — чаще всего детская, маленький школьный глобусик, разрисованный фломастером, с изображенной веселой мультяшной рожицей...
   На стенах приколоты временные записи, бумажки с телефонами, памятки с кучей восклицательных знаков. Висели и объявления о розыске преступников с двумя фотографиями — в профиль и анфас. Или с рисунком. Тимур объяснил, что это называется «фоторобот».
   Напротив, на другой стене — большая карта района этого участка полиции.
   Дальний угол зала был отгорожен нормальной тюремной решеткой, за которой стояли, сидели и валялись временно задержанные в ожидании разборок.
   У некоторых столов сбоку сидели Люди, уже дождавшиеся своего часа выяснения отношений с законодательством США. Как мне объяснил Тимур, это были мелкие торговцы крэгом (наркотиками), проститутки — ценнейший источник информации, воришки невысокого ранга, взломщики автомобилей и прочая шушера.
   У одного стола сидела роскошная молодая дама невероятной красоты, вся в дорогих мехах. На ней были серебряные туфли с высоченными золотыми каблуками. Она курила длинную коричневую сигарету и очень ловко пускала в потолок синие колечки дыма.