Кунин Владимир Владимирович. ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

   Я опускаюсь все ниже и ниже — туда, где вода теряет свою полупрозрачную зеленость и становится черной и очень страшной. Смертельный холод сковывает мои движения, заползает в каждую клеточку моего тела, и последнее, что я вижу перед тем, как навсегда опуститься в эту жуткую пучину, — днище нашего судна, проплывающее надо мной. И выкрашено оно почему-то в оранжево-красный цвет...
   Сознание мое меркнет, но мне все еще чудится, будто я слышу приглушенный толщей океанской ледяной воды далекий голос Мастера — Капитана моего бывшего «Академика Абрама Ф. Иоффе»:
   — Стоп машина!!! Полный назад! Лево руля!!!
   И действительно, я вижу своими полуживыми глазами, как огромная махина, проплывающая надо мной, резко меняет курс и счастливо уходит от столкновения с негодяйски притопленным и не видимым на поверхности океана айсбергом!..

* * *

   ... На чем, как говорится, разрешите откланяться...
   КАК ТАМ ШУРА БУДЕТ БЕЗ МЕНЯ В АМЕРИКЕ?..

* * *

   Но именно в тот момент, когда я окончательно собрался умереть (убедившись в том, что «Академик Абрам...» избежал верной катастрофы), когда я уже мысленно попрощался со всеми и в первую очередь с самим собой, в моем остывающем мозгу возникли еле слышимые, но такие родные и встревоженные голоса.
   — Кыся!.. Родимый... Ну что там с тобой такое, бля?! У меня от мыслей о тебе — прям башка лопается! Чем помочь-то, Кыся, корешок мой бесценный? Я, ебть, всех на ноги подыму!.. Ты только откликнись... — кричал с другой стороны земного шара Водила.
   — Кот! Миленький Кот!.. — плакала Таня Кох, путая русские слова с немецкими. — Я чувствую — тебе сейчас очень плохо...
   — Что происходит с судном, Кыся? С тобой?.. — по-немецки спрашивал меня Фридрих фон Тифенбах. — Я сейчас же свяжусь с канадским правительством! Вы ведь, как я понимаю, где-то совсем рядом, да? Как только все образуется — я сразу же прилечу к вам в Штаты...
   — Кысь, а Кысь!.. Младший лейтенант милиции Митя Сорокин беспокоит. Ты чё там, а, Кысь?! Ты кончай эти штуки!.. А то кто мне без тебя приглашение в Америку вышлет? Шучу, шучу... Ты, главное, сам выгребайся. Понял?..
   Я еще совсем немножко подождал умирать — все ждал, что вот-вот возникнет голос моего Шуры Плоткина...
   Но не дождался и с тревогой подумал:
   БОЖЕ МОЙ, ЧТО ЖЕ ТАМ ТАКОЕ МОГЛО ПРОИЗОЙТИ С ШУРОЙ?..
   Еще повременил самую малость и умер...

* * *

   — Смотрите, смотрите, задние лапы дергаются...
   — И хвост!.. Глядите, хвост шевелится...
   — Алексей Иванович! Сент-Джонс запрашивает наши точные координаты для оказания нам немедленной помощи. У них уже все наготове...
   — На кой хер нам теперь их помощь! Они-то откуда знают? Им-то откуда известно?!
   — Маркони говорит — по распоряжению правительства Канады.
   — Пусть поблагодарит их и вежливо пошлет в жопу. Даже если бы что-нибудь и случилось, у нас штанов не хватило бы расплатиться с ними. Да и они ни хрена подойти бы к нам не успели.
   — Мастер! Мартын глаза открыл!!!
   — Вот это другое дело!..
   Я отчетливо слышу голос Мастера, чувствую, как его большие, сильные лапы поднимают меня, прижимают к себе...
   У самого моего носа вижу маленький синий якорек, наколотый на левой руке Мастера, слышу стук его сердца — я сейчас совсем рядом с ним.
   Мастер зарывается своим лицом в мою шерсть и, покачивая меня на руках, словно новорожденного, шепчет мне на нормальном Человеческом языке:
   — Ах, Мартын, Мартын... Дорогой мой друг-товарищ и брат... Героическая ты личность! Если бы не ты — нам ни одно правительство в мире не смогло бы помочь.
   И, переходя на шелдрейсовский, тихо меня спрашивает:
   — Это ты дал «Мейдэй» в Канаду?
   — Что?..
   — Ты попросил помощи у берега?
   — Нет... Это один мой старый друг из Германии.
   Силы мои кончаются, я чувствую, что сейчас засну, и уже почти с отключенным сознанием спрашиваю Мастера:
   — А у «Академика Абрама...» днище и подводная часть — какого цвета?
   — Красного, — отвечает Мастер и тут же уточняет: — Оранжево-красного. Почему ты об этом спрашиваешь?
   — Значит, все, правильно, — говорю я уже сквозь сон. — Значит, я там был...
   Я зарываюсь носом в куртку Мастера, пропахшую сигаретами «Данхилл», одеколоном «Гаммой» и буфетчицей Люсей, и засыпаю...

* * *

   Проснулся я в капитанской каюте, в «своем» низком кожаном кресле, когда мы уже стояли в Сент-Джонсе.
   Дверь была, на мое счастье, чуточку приоткрыта, и я свободно смог выскочить в коридор, преодолеть несколько лестниц и бесчисленное количество переходов и промчаться на корму судна — в свой собственный гальюн.
   Простите за подробность, но меня всего изнутри распирало так, что малейшее промедление грозило катастрофой! В любую секунду я был готов взорваться и испачкать пол-Канады...
   Слава Богу, этого не произошло. Канада не получила возможности предъявить России претензии и штрафы (за «бугром» все стоит денег!..), я успел доскакать до своего спасительного ящика и даже успел отметить, что песок в нем совершенно свежий, и...
   Я вовремя все исполнил, почувствовал невероятное облегчение и решил, что, несмотря на адский холод и пронизывающий ветер с океана, утренний туалет я совершу именно здесь. Мне очень хотелось предстать перед командой и Мастером уже в полном порядке и пристойном, интеллигентном виде. А во-вторых, я предполагал, что, хоть ненадолго сойдя на Сент-Джонскую твердую землю, я вправе рассчитывать на встречу с какой-нибудь местной канадской Кошкой, а может быть, и не с одной... И к этому моменту я, как говорится, ДОЛЖЕН ВЫГЛЯДЕТЬ.
   Воспоминания об абердинской стоянке в Англии вливали в меня силы и воспаляли воображение.
   Тщательно умываясь и прилизываясь, я огляделся.
   Наш «Академик Абрам...» стоял у специального контейнерного причала, по которому были проложены обычные железнодорожные рельсы, а по рельсам туда-сюда катались самые обычные железнодорожные платформы.
   Подъемные краны уже снимали с нашей палубы абердинские контейнеры, предназначенные для Канады, и аккуратненько устанавливали их на платформы.
   Итак, я — в Канаде!..
   Хотя, глядя на причал, на воду, на портовые строения и краны, на поразительно тоскливую одинаковость, наверное, всех непассажирских морских портов мира, я с успехом мог бы утверждать, что сейчас нахожусь в Петербурге, в Киле, в Гамбурге, в Абердине или еще где-нибудь...
   Разница была только в языке, на котором матерились служащие порта, и в надписях на автопогрузчиках и портальных кранах. Даже «настенная живопись» граффити, про которую мне много объяснял еще Шура Плоткин в Петербурге, и то была одинакова! Те же гигантские мужские половые члены с яйцами и без, те же женские эти самые органы — мохнатые, отвратительные и совершенно не сексуальные, те же, иногда очень забавные и небесталанные, сочетания цветов и фигур.
   И глядя сейчас на длиннющую стену пакгауза, всю размалеванную этими цветными пульверизаторами, я подумал, что Мир повсюду одинаков...
   ... Уже пробегая через все судно, здороваясь со всеми встречными и поперечными, я почувствовал слабый запашок «Джека Дэниельса». Когда же я подлетел к капитанской каюте, запах виски усилился до состояния, когда уже хочется закусить! Шурина хохмочка.
   Дверь была плотно прикрыта, но я мявкнул своим хриплым и достаточно хамским голосом, и Мастер тут же открыл. Впуская меня в каюту, усмехнулся и сказал:
   — Мог бы и не вопить под дверью. Я и так чувствую, когда ты подходишь.
   «Елки-палки, как я мог забыть, что он — вылитый Котяра!» — подумал я и увидел в каюте высокого пожилого мужика в теплой меховой куртке с капюшоном.
   Мастер и этот мужик держали в руках по широкому квадратному стакану с «Джеком Дэниельсом», а на столе для гостей между ними стояла тарелка с маленькими бутербродиками, которые умеет делать только Люся.
   — Мой друг Мартын, — по-английски представил меня Мастер мужику в куртке.
   — Привет, Мартин, — тоже по-английски сказал мне мужик и приподнял стакан с виски в мою честь.
   — А это мой старый друг, представитель сент-джонского порта мистер Чивер, — сказал Мастер. — Извини, Мартын, он по-нашему — ни слова. Я буду говорить по-английски. Потом тебе переведу...
   — Можете говорить хоть по-китайски, — спокойненько поведал я Мастеру. — Мне это, как говорят, без разницы. У меня языковых барьеров и преград не существует.
   — Ох, Мартын! Ты для меня непрочитанная книга. Что ни день, то новая страница. Ну, будь здоров!
   Мастер прикоснулся краем стакана к моему носу и предложил Чиверу за меня выпить.
   Чивер тоже чокнулся с моим носом. Они выпили. А я от этого запаха виски так захотел жрать, что ничуть не удивился, когда через минуту в каюту вошла Люся с МОЕЙ плошкой, полной прекрасной жратвы!
   — Алексей Иванович, можно Мартынчика здесь покормить? А то у нас там на камбузе аврал... Ну, в смысле — приборка.
   Неожиданно Мастер ответил Люсе таким тоном и таким голосом, которого я у него ни разу не слышал! Я даже и не подозревал, что Мастер способен на такие интонации!..
   — Конечно, Люсенька, конечно, лапочка... — И, обняв Люсю за плечи, сказал Чиверу по-английски: — А это Люся. Женщина, к которой я очень нежно отношусь и очень высоко ценю ее отношение ко мне.
   Люся потрясенно посмотрела на Мастера. Наверное, она тоже никогда не слышала от Мастера таких слов и таких интонаций.
   Чивер встал и поклонился Люсе.
   — Посиди с нами, — попросил ее Мастер. — Я тебе твоего любимого кампари со льдом сделаю...
   — Что вы, что вы, Алексей Иванович!.. — застеснялась Люся. — У нас там с Шефом еще столько работы... Спасибо, спасибо большое!
   И я понял, что сейчас Люся благодарит Мастера не за приглашение посидеть с ним и Чивером, а совсем совсем за другое.
   Может быть, действительно время от времени людям необходимо ощутить близкую возможность Небытия, хоть одним глазом заглянуть в ту Черную Пучину, из которой не бывает возврата, — для того чтобы потом хоть чуточку изменить отношение к оставшейся тебе Жизни?...
   — Кушай, Мартынчик, кушай, — погладила меня Люся и вышла из каюты.
   Я не стал выдрючиваться и кочевряжиться перед посторонним Человеком и тут же набросился на жратву, краем уха прислушиваясь к тому, о чем говорили Чивер и Мастер.
   — Так у вас действительно ничего не произошло на подходе? — спросил Чивер, прихлебывая из стакана.
   — Ничего, — твердо ответил Мастер.
   — А у нас тут — прямо цирк «Барнума и Бейли»! Из Монреаля, из Оттавы звонят — тревога!!! Русский «Академик Абрам Ф. Иоффе» сейчас врежется в утопленный айсберг!.. Поднять все спасательные службы! Для работы в открытом океане военные пригнали специальные вертолеты... Все гадают — что могло произойти?! Только два варианта — или отказал эхолот, или — извините, Мастер, — капитан полный болван. Запросили регистр Ллойда — кто капитан на «Академике Иоффе»? Называют вашу фамилию, Мастер. Все немного успокоились — вас знают. Но информация-то поступила из Германии!.. А вы молчите...
   — Какая-то дурацкая ошибка, — смеется Мастер. — Будьте здоровы, мистер Чивер!
   Раздается стук в дверь каюты. Мастер неторопливо допивает свой «Джек Дэниельс» и открывает дверь. На пороге стоит второй помощник с полиэтиленовым пакетом в руке.
   — Разрешите войти, Алексей Иванович?
   — Входи, входи. — Мастер переходит на русский язык. — Чего вы там чухались?! Он мне уже все мозги проеб — что произошло да как произошло? Полчаса отбиваюсь, как лев...
   — Да матрешки эти сраные куда-то задевались. Искали всем скопом.
   — Что вы там ему приготовили?
   — Как обычно — пузырь «Московской», две хохломские ложки и эту гребаную матрешку.
   Мастер берет у второго помощника полиэтиленовый пакет и спрашивает сквозь зубы:
   — Ничего оригинальнее не придумали? Опять ложки-матрешки?!
   — Традиция... — разводит руками второй помощник, — Разрешите идти?
   — Иди. И чтоб к отходу все было в порядке! Нашли, в чем дело?
   — Нашли. Там наши спецы сейчас на мостике как раз колдуют.
   — Глаза бы мои вас не видели, колдуны херовы! Иди.
   Мастер с улыбкой протягивает пакет Чиверу:
   — Маленький русский презент в благодарность за сотрудничество.
   Чивер берет пакет, заглядывает в него и говорит Мастеру:
   — Уйду на пенсию — открою лавку русских деревянных ложек и матрешек. И умру богатым человеком. Спасибо, Мастер.
   Мастер накидывает теплую куртку на плечи, и мы идем провожать мистера Чивера к трапу. Уже прощаясь, мистер Чивер смотрит на меня и говорит Мастеру:
   — Котика своего на берег не отпускайте. Тут у нас крысы величиной с поросенка. Сотни тысяч!.. Вчера на моих глазах двух собак разорвали. Штук пятьдесят сразу накидываются и...
   Мне на мгновение становится худо. Я и так-то не перевариваю этих тварей, а тут — величиной с поросенка!..
   Итак, как говорила мюнхенская Кошка Циля — в Сент-Джонсе я пролетел, как фанера над Парижем. А Водила в таких случаях успокоительно бормотал: «Ничего... Еще не вечер». И был прав. Впереди — Нью-Йорк. Тоже, говорят, в смысле Кошек — не последний город в мире...

* * *

   Оказалось, что у большого острова с Собачьим названием Ньюфаундленд есть собственный небольшой полуостров, называющийся Авалон.
   И вот на этом-то Авалоне и находится порт Сент-Джонс с этими жуткими поросячьими Крысами, из-за которых я проторчал на судне все десять часов нашей стоянки в Сент-Джонсе!
   А место в Атлантическом океане, где на подходе к Сент-Джонсу с нами произошел тот самый случай с подводным айсбергом-убийцей, называется уже не «океан», а район Большой Ньюфаундлендской банки.
   Это мне Мастер все показал на карте, когда мы наконец остались с ним в каюте с глазу на глаз.
   — Я не буду тебе полоскать мозги, Мартын, всякими техническими подробностями — они тебе совершенно не нужны. Скажу только, что один очень важный электронный прибор, который должен определять глубину под судном и предупреждать о возможных подводных препятствиях, — отказал. И если бы не ты...
   — Как это «отказал»? — не понял я.
   — А черт его знает как! Электроника... А в электронике, как говорится, существует всего два вида неисправностей — отсутствие контакта, когда он необходим, или наличие контакта, когда он совершенно не нужен. Так вот, повторяю, если бы не ты...
   — Нет, нет, Мастер! — запротестовал я. — Если бы не вы...
   — Мартын! Не превращай нормальные мужские посиделки в слюнтяйское заседание Общества взаимного восхищения. Нам с тобой это ни к чему.
   — Хорошо, — согласился я. — Ответьте мне только на один вопрос: почему вы не сказали мистеру Чиверу, что произошло с нами в действительности?
   — Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ... ЧеПэ — это...
   — Чрезвычайное происшествие, — подсказал я ему.
   — Черт тебя побери, Мартын! Откуда ты это знаешь?
   — Не помню. Кто-то объяснял. Не то Шура, не то Водила. Продолжайте, Мастер. Я хочу до конца понять ситуацию.
   Мастер закурил свой «Данхилл», ладонью отогнал от меня дым и начал все сначала:
   — Потому что судно, на котором может произойти такое ЧеПэ, по вине Капитана или нет (это уже никого не колышет), всегда вызывает подозрение. А стоит ли в дальнейшем иметь с ним дело? И контракт с тобой не продлевают. А заключают его с другим российским судном, по тем же демпинговым ценам.
   — Как?.. — не понял я. — По каким ценам?
   — По демпинговым. Значит — по мизеру. По самым низким ценам. По которым ни одно уважающее себя иностранное судно работать не будет. А мы, русские, будем! Потому что у нас нет другого выхода. У всех родители, жены, дети, всем есть надо, за квартиры платить. Жить... Жить надо! А нет контракта — сколько людей без копейки останется? Сколько из них сопьется, повесится, сколько пойдет по миру, а сколько в бандиты?! Так могу я рассказать мистеру Чиверу, что у меня на борту изношенная говенная техника вчерашнего дня и что если бы не Кот Мартын, то все мы давно лежали бы на холодном дне ихней Большой Ньюфаундлендской банки?..
   — М-да... — промямлил я.
   — А вот теперь к тебе вопрос, Мартын. Можешь мне объяснить, как ты почувствовал заранее, что нам грозит опасность?
   — Нет. Ничего я объяснить не могу, — признался я.
   — Ну, хорошо... А почему ты закричал мне тогда «Стоп! Стоп... Лево руля...»? Я ведь, если честно, только продублировал ТВОЮ команду. Почему ты завопил?
   — Не знаю.
   — И потом ты кричал мне: «Остановите машину... Сворачивайте! Сворачивайте скорее!!!» И жутко матерился.
   — Ну да?! — удивился я.
   — Еще как! Хорошо, что, кроме меня, никто не слышал... Но, знаешь, ты кричал — будто издалека. Хотя лежал у меня на плече, намертво вцепившись в меня когтями. Смотри!
   Мастер стянул свитер и задрал майку. На груди и на плече были видны глубокие царапины с черными точками запекшейся крови — характерные для Котовых когтей. Ничего себе!..
   — Ох, Мастер... — виновато вздохнул я. — Просто и не знаю, что сказать... Простите меня, ради Господа!..
   — Ладно тебе. — Мастер оделся. — Не в этом дело. Ты мне скажи, как ЭТО: ты рядом, а слышу я тебя вроде бы черт-те откуда?
   — Мастер... — жалобно заныл я. — Пожалуйста, не спрашивайте меня про ТАКОЕ. Я же сам ни фига в ЭТОМ не смыслю. Я только ЧУВСТВУЮ, и все! Вы же не можете сказать, почему вы, Капитан с огромным судоводительским опытом, вдруг исполняете команды какого-то приблудного Кота-дворняги, случайно попавшего на ваше судно?!
   — Может быть, потому, что я тоже ПОЧУВСТВОВАЛ опасность? В какой-то момент мне даже показалось, что я УВИДЕЛ ее...
   Ну точно! Чтоб мне век Кошки не видать!.. КОТ есть КОТ!!!
   — Если бы не крикнул ты, Мартын, то через мгновение наверняка крикнул бы я. Ты мне веришь?
   — Абсолютно! — горячо заверил его я. — Так каким образом вы ЭТО почувствовали? А уж тем более УВИДЕЛИ?
   Мастер подумал, помолчал, закурил новую сигарету и только тогда ответил:
   — Понятия не имею... Интуиция, что ли? Результат накопленного опыта?
   — Вот видите?! — возмутился я. — Вы сами ни хрена не можете объяснить, а от меня еще что-то требуете! Почему нужно все объяснять и разжевывать?! Или ЭТО тебе дано, или — нет! Нам с вами — дано!.. И точка.
   — Слушай, Мартын, — сказал Мастер. — У меня есть предложение, которое должно поразить тебя новизной. В аптечке есть немного валерьянки. В баре — еще пара бутылок «Джека Дэниельса». Сейчас я все это достану — валерьянку для тебя, а для себя виски, и мы с тобой преломим по рюмашу. Совсем понемногу. А то мне уже скоро идти на мостик...
   Я вспомнил, как в Германии, в Оттобрунне под Мюнхеном, мы надрались ночью с добрым и глуповатым ветеринаром-недоучкой Эрихом Шрёдером, закусывая сырым мясным фаршем, который был приготовлен его сестрой для завтрашних котлет.
   Вспомнил, как на следующее утро мне было плохо — как тошнило, как раскалывалась голова, как не хотелось ни одной Кошки, — и вежливо отклонил предложение Мастера.
   Но для того чтобы не огорчать его, попросил перенести идею поддачи на приход в Нью-Йорк и сделать это ВТРОЕМ — вместе со встречающим меня Шурой Плоткиным, о котором я успел уже многое рассказать Мастеру.
   Тем более что до Нью-Йорка теперь оставалось всего двое с половиной суток...

* * *

   ... Но через двое с половиной суток не было выпивки втроем, не было слез умиления, всхлипываний, за-глядывания в глаза, облизываний. Не было щемяще-сладкого узнавания после долгой и тягостной разлуки.
   Не мчались мы с Шурой навстречу друг к другу с воплями «Мартышка-а-а!..», «Шу-ри-и-ик!..», не оглядывали с головы до ног — он меня, а я его, с одинаковыми туповато-радостными вскриками: «Ах, как ты похудел!..» Или: «Боже... Ну, совершенно не изменился...», «Ну как ты?!», «Нет, а ты-то как?..»
   Ничего этого не было.
   И не зарывались мы носами — он мне в подмышку, а я ему под подбородок, не бормотали разные нежные бессвязные глупости... Так, чтобы никто вокруг не услышал. Потому что эти слова должны были быть только наши, наши и ничьи больше!
   Не было ничего этого.
   И Нью-Йорка никакого не было.
   Был самый обычный торгово-грузовой морской порт — как в Петербурге, как в Киле, как в Абердине, как в Сент-Джонсе...
   Только этот порт был в Нью-Джерси. И грязнее, чем все остальные. И очень... Ну просто очень большой! А так — все то же самое, что и там, — те же причалы, та же техника, те же запахи.
   Та же убийственная похожесть: в этом порту, как и во всех остальных, НЕ БЫЛО ШУРЫ ПЛОТКИНА.

* * *

   НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО, НЕ БЫЛО МОЕГО ШУРЫ ни на одном причале нью-йоркского порта!!!
   — ШУРА!!! ШУ-РА-А-А!!! ШУРА ПЛОТКИН!.. ГДЕ ТЫ?! ГДЕ ТЫ?!
   Господи! Боже мой!.. Мамочки родные!!! Что же делать?! Что же с НИМ такое произошло?! Господи, спаси ЕГО и помилуй...
   Я снова оказался примерно в том состоянии, в каком я был тогда в Петербурге, когда мы с милиционером Митей увидели в НАШЕЙ с Шурой квартире чужих Людей и узнали, что сам Шура уехал в Америку.
   Но тогда мне хотелось только одного — умереть. А сейчас — найти Шуру! Найти во что бы то ни стало!.. Любой ценой!!!

* * *

   ... Куда я только не бегал, где меня только не носило, в какие дырки я только не заглядывал, кого только не встречал на своем суматошном и горьком пути?! А ведь ЗНАЛ, ЗНАЛ, ЗНАЛ уже, что ЕГО вообще НЕТУ в порту — иначе он бы откликнулся...
   Я чудом уйму раз не попал под колеса грузовиков, автопогрузчиков, чуть не был раздавлен на рельсах портального крана, в последнее мгновение выпорхнул из-под опускающегося контейнера величиной с трамвай... Меня чуть не убило дикой струей воды из пожарного монитора, которым куча болванов тушила загоревшиеся тюки с хлопком!
   Среди всего этого бедлама, этого портового кошмара, сопровождаемого какофонией жутчайших звуков, я метался как ошпаренный в поисках своего Шуры Плоткина и не находил его, не находил его, НЕ НАХОДИЛ...
   А в моем воспаленном мозгу все время звучал шелдрейсовский голос Мастера:
   «Вернись, Мартын! Возвращайся на судно. Я жду тебя. Сейчас мы вызовем твоего Шуру по громкой связи. Я уже обо всем договорился с нашим русским представителем и диспетчерами порта. Возвращайся на судно, Мартын. Мы все ждем тебя...»
   И словно в подтверждение слов Мастера с нескольких причалов, перекрывая шум и лязг крановых блоков, визг и скрежет тросов, рык автомобильных двигателей, лающие короткие взрывные взвои сирен маленьких суденышек с бело-красными полосатыми флагами на корме, — могучие динамики, при помощи которых можно было бы запросто докричаться до Петербурга, до Мюнхена, до самого Господа Бога, стали спокойно и внятно вещать по-английски и по-русски на весь белый свет:
   — МИСТЕР АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН! ВАС ЖДУТ НА ЧЕТВЕРТОМ КОНТЕЙНЕРНОМ ПРИЧАЛЕ НА СУДНЕ «АКАДЕМИК АБРАМ ИОФФЕ». МИСТЕР ПЛОТКИН, ПОЖАЛУЙСТА, СЛЕДУЙТЕ К ЧЕТВЕРТОМУ КОНТЕЙНЕРНОМУ ПРИЧАЛУ. ВАС ЖДУТ НА РОССИЙСКОМ СУДНЕ «АКАДЕМИК ИОФФЕ»! ЕСЛИ ВЫ ПО КАКИМ-НИБУДЬ ПРИЧИНАМ НЕ СМОЖЕТЕ ПРИЙТИ НА СУДНО САМИ, ОБРАТИТЕСЬ К ЛЮБОМУ СЛУЖАЩЕМУ ПОРТА — ПРЕДСТАВИТЕЛЬ «МОРФЛОТА» РОССИИ И КАПИТАН СУДНА ТУТ ЖЕ ПРИЕДУТ ЗА ВАМИ В ТО МЕСТО, ГДЕ ВЫ БУДЕТЕ НАХОДИТЬСЯ. ПОВТОРЯЕМ...
   Снова в моей помутившейся башке прозвучал голос Мастера:
   «Ты слышал, Мартын? Возвращайся на судно. Будем ждать вместе. Или хотя бы откликнись...»
   Но я не мог вернуться на судно! Я не мог откликнуться Мастеру!.. Я был уже НАСТРОЕН НА ШУРИНУ ВОЛНУ и дико боялся утерять ту нить Контакта, которой уже так давно не имел возможности пользоваться. А отсутствие практики в поддержании шелдрейсовского Контакта — губительно! Я и так-то уже выбивался из последних сил, чтобы сохранить в себе эту способность — связи с Моим Шурой... Связи, которая не находила своего подтверждения!..
   Да мало ли что могло случиться с Шурой?! А вдруг он упал от недоедания или еще от чего-нибудь?.. Упал, ударился головой и лежит сейчас в луже собственной крови, и ни черта не слышит — ни русского, ни английского, ни шелдрейсовского?!
   Нет, нет... Его нету в порту! ОН бы МНЕ ответил в любом состоянии. Он может не отозваться на призывы всех громкоговорителей мира; он — гордый, независимый и талантливый — может плюнуть в морду любому хаму-чиновнику; может разорвать многолетнюю дружбу с Человеком, свершившим, с его точки зрения, всего один, пусть даже небольшой, но предательский поступок; он запросто может ввязаться в любую драку с тремя бычками, каждый из которых будет сильнее его в несколько раз... Он будет избит до полусмерти, но он никогда не будет обвинен в трусости и унижен! И я за шесть лет жизни с ним видел это много раз. А главное, ЕМУ известно, что ОН значит для МЕНЯ! Поэтому я точно знаю: если бы ОН был сейчас в порту — МНЕ ОН БЫ ОТВЕТИЛ...

* * *

   На доли секунды причудилось странное и страшное видение — зеленые-зеленые Люди...
   Все в них было зеленым — туловища, ноги, лица, руки... Но руки были еще и в крови...
   ...и стоят они вокруг высокого узкого зеленого стола, покрытого зеленой скатертью... Или покрывалом?
   ...и там кто-то лежит... Кто это?.. Я не вижу лица... Оно закрыто... Только трубки, трубки — мягкие, извивающиеся, а по ним что-то течет, идет, движется куда-то...
   ... И много приборов вокруг... Как на капитанском мостике.
   А сверху — яркий-яркий свет!.. Он ослепляет меня... Я перестаю что-либо различать... ЭТО ТЫ, ШУРИК?..

* * *

   Мой мозг заполняется настойчивым голосом Мастера:
   «Я жду тебя, Мартын... Возвращайся на судно... Мы завтра же поедем с тобой в Советс... Тьфу, ети их мать! В русскую миссию — мы найдем твоего Шуру!.. Обязательно найдем. Только вернись!.. Ты помнишь, где мы стоим? Четвертый контейнерный... А завтра разыщем твоего Плоткина, и... Я тебя очень прошу, вернись, Кыся...»