Страница:
Когда я уже миновал половину трапа, Мастер по-английски извинился перед представителем абердинского порта и крикнул мне по-русски:
— Не дрейфь, Мартын! В главном компьютере излучения не больше, чем в обычном телевизоре... Не посрами чести русского флота!
Затем вытащил из кармана «уоки-токи» и сказал куда-то внутрь судна:
— Третьего помощника ко мне!
Я еще не успел ступить на твердую английскую землю, как тот молоденький Штурманец, он же Третий помощник, у которого были какие-то заморочки с женой и «Микровелле», появился рядом с Мастером. Мастер показал ему на меня и назидательно сказал:
— Смотри в оба. Это чтобы ты потом не клеветал на микроволновые печи.
К сожалению, мне пришлось начать с того, что я был вынужден намахать по харе одному особо настырному Коту-англичанину, и пугнуть еще парочку рисковых ребят-Котов, которым на секунду показалось, что они могут воспрепятствовать моему неукротимому желанию, как говорил Шура, «слиться в едином экстазе» с двумя-тремя англичаночками. И начать вон с той рыженькой... Последнее время меня очень тянет на рыжих Кошек!
Одним словом — «Моряк сошел на берег...».
Я знаю (об этом мне еще Шура Плоткин не раз говорил), что существует целая армия Читателей, которая с наслаждением грязно матерится, предается разнузданному разврату, пьянству, наркомании, однако как только встречает описание куда более скромных действий в литературе, так они моментально становятся святее Папы Римского (убей Бог, кто это — понятия не имею!) и обрушивают на головы Авторов и Издательств тучи гневных писем с требованиями истребить эти книги, Авторов сжечь и развеять их прах по ветру, дабы остальным было неповадно...
Итак, во избежание возможных эксцессов ограничимся сухим и беспристрастным отчетом. Так, как это можно было бы записать в вахтенном журнале того же «Академика Абрама Ф. Иоффе»:
1. За время десятичасовой стоянки в английском порту Абердин выгружен 21 (двадцать один) 40-футовый контейнер и принято на борт судна 7 (семь) 40-футовых контейнеров для порта Сент-Джонс (Канада).
2. За это же время Кот Мартын, приписанный к судну «Академик Абрам Ф. Иоффе», произвёл 1 (одну) крупную драку и 2 (две) мелких драки с 5 (пятью) Котами английского порта Абердин.
3. За время стоянки в порту КОТОМ МАРТЫНОМ употреблены в половом отношении 6 (шесть) Кошек — подданных Великобритании. 2 (две) Кошки по 3 (три) раза, 1 (одна) Кошка — 2 (два) раза и 3 (три) Кошки по 1 (одному) разу.
4. К отходу судна из английского порта Абердин для дальнейшего следования Кот Мартын был собственноручно перенесен Капитаном судна «Академик Абрам Ф. Иоффе» на борт вышеназванного судна и для восстановления утраченных сил был передан на судовой камбуз под наблюдение Буфетчицы и Повара.
Надеюсь, что такая форма записи устроит кого угодно...
Ну, например: как только мы вышли из Абердина, мы достаточно долго пересекали залив Мори-Ферт в самом его широком месте и четко перли к Оркнейским островам в пролив Пентленд-Ферт, который находится как раз между этими островами и самой-самой северной оконечностью Англии.
Нужно сказать, что весь командный состав во главе с Мастером все это время торчал на мостике и очень даже держал «ушки на макушке» из-за каких-то жутких приливных течений в этом сволочном проливе!
Только когда мы наконец-то вышли в открытый океан, все вздохнули с облегчением, и народ на мостике как-то сам собой рассосался, оставляя только вахтенного штурмана, старшего помощника и кого-то из матросов.
С команды тоже спала нервная напряженка, судовая жизнь вошла в почти спокойную буднично-морскую колею, и вот тогда-то по «Академику Абраму Ф. Иоффе», от носа до кормы, проникая во все закоулки огромного контейнеровоза, вихрем понеслись легенды и сказки о моем пребывании в порту Абердин!
Так как мой английский секс-загул наблюдал почти весь командный состав «Академика Абрама...» и большая часть палубной команды, то следующие пять с половиной суток, которые мы шли через холодную и бескрайнюю Атлантику к берегам Канады, я был героем судна и ежесекундно купался в лучах собственной половой славы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Машинная команда — механики и мотористы, короче, «маслопупы», не имевшие возможности наблюдать за моими береговыми подвигами, были вынуждены довольствоваться самой что ни есть недобросовестной информацией, которую они получали от «рогачей» — палубной команды.
По словам этих врунов и фантазеров, число «оприходованных» мной английских Кошек в их рассказах доходило до семидесяти — семидесяти пяти! А число убитых мной и сброшенных в море абердинских Котов варьировалось где-то от двадцати-пяти до пятидесяти...
От этого беззастенчивого вранья и несусветного бреда даже у меня вяли уши. Так и подмывало гаркнуть по шелдрейсовски:
— А ну кончайте трепаться, врунишки нахальные!
Тем более что большинство команды было по-детски внушаемо.
Но я помнил слово, данное мной Мастеру в первый день нашего знакомства — ни с кем на судне в Контакт не вступать. И молчал.
Самое же забавное, что Мартыном меня называли только на капитанском мостике. Лишь потому, что так называл меня Мастер. Все же остальные называли меня просто — Кыся. Даже буфетчица Люся, прибирая капитанскую каюту в отсутствие Мастера, иногда шептала мне:
— Господи, Кыся... Что же мне делать? Я же так его люблю! А он... Ну, что делать, Кыся?.. Что делать?
А что я мог ей ответить?! Что вообще можно сказать женщине в такой ситуации?
Зато Мастер после того случая, когда я лишь одним своим ЖЕЛАНИЕМ КОШКИ, одной лишь настойчивой МЫСЛИШКОЙ сумел ускорить ход нашего «Академика Абрама...», Мастер наш, суровый и немногословный Котяра, буквально рта не закрывал. Естественно, когда мы оставались с глазу на глаз...
Более любопытного Кота я в жизни не встречал! Ему было интересно все — и про Конрада Лоренца, и про Ричарда Шелдрейса, и про Шуру Плоткина, и про мои, не всегда объяснимые, действия и ощущения.
Мастер с удивлением сопоставлял собственные чувства и поступки, оказывается, тоже не всегда соответствующие здравому смыслу, с тем, что я рассказывал о себе, и каждый раз (Я ЭТО ЯСНО ВИДЕЛ!) был потрясен сходством наших душ и характеров...
Однако вовсе не нужно думать, что Мастер только и делал, что потрясался и всплескивал руками. Ничего подобного! Мастер обнаружил такое блистательное знание истории Котов и Кошек, что это мне приходилось ахать и всплескивать лапами от восхищения!
От восхищения, к которому примешивалось искреннее чувство стыда за себя и моего Шуру Плоткина — за то, что мы, выучив наизусть и Конрада Лоренца, и Ричарда Шелдрейса, ни разу не удосужились открыть книгу своего, русского, замечательнейшего мужика — Игоря Акимушкина.
А вот у Мастера эта книга была настольной.
— Вот слушай, слушай, Мартын! — возбужденно говорил Мастер, раскрывая книгу Акимушкина. — Слушай, что он пишет: «... Уже в шестнадцатом веке до нашей эры, в долине Среднего и Нижнего Нила...» Это река такая в Африке, «...и Нижнего Нила домашняя кошка стала очень популярным и любимым животным». И еще! «Особая, прямо-таки райская судьба ожидала кошку в Египте: жрецы произвели ее в ранг священных животных!..»
— Что такое «жрецы»? — спросил я.
— Как бы тебе объяснить?.. — Мастер даже слегка растерялся. — Что такое «идеология» ты знаешь?
— Нет.
— Хорошо. Ближайший пример: совсем недавно на всех наших судах была должность Первого помощника Капитана по политической части. Не моряк, не судоводитель, — Коммунист. Знаешь, что это?
— Шура мне как-то объяснял, но я забыл...
— Быстро вы все, ребята, забываете!.. Ну да авось вам еще напомнят, не дай Бог... Короче, этот Первый помощник следил за тем, чтобы все считали, что у НАС все очень хорошо, а у НИХ — все ужасно плохо. У НАС — блеск и сияющие дали, а у НИХ — тьма-тьмущая и безысходный тупик! А если кто в этом сомневается, то Первый помощник потом на берегу доложит КОМУ СЛЕДУЕТ и КУДА СЛЕДУЕТ, и хер этот сомневающийся потом выйдет в море!
— Это и есть — «Жрец»? — удивился я.
— Конечно! И Замполиты, и Жрецы — создатели легенд: «Мы — Лучшие в мире!», «Кошки — священные животные!..» Теперь понял?
— Почти. Читайте дальше...
— «Суровые законы Древнего Египта без пощады карали всех, кто причинил вред кошке. За ее убийство назначалась смертная казнь. При пожаре из горящего дома первым делом спасали кошек, а только потом имущество...»
— Разумно, — заметил я. — Разумно и справедливо. А то одному моему петербургскому приятелю Коту какой-то подонок отрубил хвост!.. Не было на эту сволочь законов Древнего Египта! Вы знаете, Мастер, мне очень нравится эта книга. Но у меня есть одна претензия к Автору...
— Какая? — поинтересовался Мастер.
— Он все время пишет — «Кошки», «Кошки». В то время как Кошка... Как бы это поделикатнее?.. В то время как Кошка — существо хотя и Воспроизводящего, но все-таки Вспомогательного типа. КОТ же при этом — Особа Основополагающая. И не заметить этого...
— Ах, Мартын, гордыня тебя погубит!.. — рассмеялся Мастер, но тут же серьезно сказал: — Мне тоже это поначалу не очень понравилось. Но потом я понял, что словом «кошка» Автор объединяет весь, так сказать, Вид. Смотри, что пишет он дальше...
Мастер нашел нужную строку и с удовольствием прочитал:
— «В конце четвертого века римский писатель Палладиус впервые ввел в употребление слово „каттус“ вместо старого латинского наименования кошки „фелис“. Полагают, что от „каттуса“ ведут начало и английское „кэт“, и немецкое „катер“, и русское — „кот“». Как видишь, Автор вовремя вспомнил, что Кот есть Кот, как ты справедливо заметил — Особа Основополагающая!
И, клянусь всем для меня святым, Мастер с нескрываемым Котовым достоинством легко и аккуратно разгладил свои франтоватые усики!..
Он отложил книгу в сторону и, глядя сквозь меня, словно всматриваясь в тысячелетние дали древности, негромко продолжил:
— И знаешь, Мартын, ведь в Вавилоне домашние Коты появились лишь во втором тысячелетии до нашей эры. Отсюда они попали в Индию, позднее — в Китай, на Крит, в Грецию... Мы там, кстати, в прошлом году неделю на ремонте стояли. Цены там на Котов были безумные!.. Не в прошлом году, а до нашей эры. Иметь Кота тогда считалось там роскошью. Человек, в доме которого жил Кот, заведомо оценивался как личность незаурядная!..
Я вдруг понял, почему Мастер перестал мне читать книгу этого Акимушкина, а взялся пересказывать ее своими словами. У Акимушкина, наверное, было повсюду написано это безликое объединяющее слово — «Кошка», и ни разу не было упомянуто слово «Кот». Мастер решил, что в вольном пересказе он имеет право на вольную редактуру. Называя акимушкинских «Кошек» «Котами», он таким образом щадил мое слегка уязвленное самолюбие и примирял меня с Автором.
Это было очень трогательно с его стороны и ничуть не нарушало моего интереса ко всему, о чем он рассказывал.
А рассказывал он поразительные вещи! Я узнал, что с началом христианства Коты и Кошки из «Божественных созданий» превратились в «Темные силы», в «исчадие ада», в «пособников» колдунов и ведьм и подвергались жесточайшему и идиотскому истреблению.
По всей католической Европе, во все христианские праздники живьем сжигали и закапывали Котов в землю, жарили их на железных прутьях!.. А во Фландрии, в городе Иперн, Котов сбрасывали с высокой башни!.. Этот дикий обычай был введен жестоким кретином графом Болдуином Фландрским и просуществовал, благодаря этому идиоту, этому подонку и мерзавцу, начиная с десятого века, еще сотни лет... До самого Ренессанса продолжалось массовое истребление Котов, нелепые судилища над ними и жесточайшие расправы.
Мне чуть дурно не стало от всех этих подробностей. Я припомнил кое-какие не очень трезвые рассказы Шуры и прервал Мастера:
— Мне мой Плоткин как-то не раз говорил, что с Людьми было тоже нечто подобное...
— В сравнении с недавним российским прошлым средневековая трагедия Котов и Кошек была, как говорят твои друзья-немцы — «киндершпиль». Детские игры, — жестко усмехнулся Мастер. — Если в средние века Коты погибали сотнями тысяч, то только за последние восемьдесят лет Россия сожрала более пятидесяти миллионов своих собственных Человеков, перемалывая их в бездарных войнах, лагерях и тюрьмах...
— Господи!.. Что же делать? — прошептал я, впадая в глубочайшее уныние. — И вам, и нам?..
— Наверное, ждать Возрождения. Или попытаться создать Ренессанс собственными руками и лапами. Кстати, пара забавных примеров из эпохи Возрождения: Кольбер, французский политик времен Людовика Четырнадцатого, садясь за работу, окружал себя Котами. И тогда Кольбер обретал душевное равновесие и покой... Кардинал Ришелье просто обожал Кошек. И Котов, разумеется... А прошлый век? Скульпторы, художники, поэты, пораженные грацией, красотой и пластичностью Котового племени, чуть с ума не сошли! Швейцарец Готфрид Минд — «Кошачий Рафаэль» — всю жизнь рисовал только Котов. Француз Теофил Штайнлайн выпустил роскошный альбом рисунков под названием «Кот»... Последователи нового «кошачьего» культа собирались в Париже на Монмартре, в кафе «Черный кот»... Ну и так далее.
— Потрясающе... — пробормотал я.
И подумал: как мы любим счастливые финалы!..
— А в странах, где господствовал ислам, Коты и Кошки пользовались буквально королевским почетом, — сказал Мастер. — В отличие от Собак, которых ислам считал «презренными».
Мне показалось, что «Ислам» — это имя Человека, руководителя каких-то нескольких стран. И мне понравилась его мысль о «презренных» Собаках. Я и брякнул:
— И этот Ислам совершенно прав!
Мастер закурил свой «Данхилл» и брезгливо произнес:
— Проявление нетерпимости к другому Виду — это очень неинтеллигентно, Мартын. Где-то на уровне антисемитизма. Так что подумай над этим. А я пойду осмотрю судно. Ты со мной?
— Нет, — сгорая от стыда и проклиная себя за поспешную похвалу Исламу, сказал я. — Я полежу, подумаю...
— Это иногда полезно, — саркастически ухмыльнулся Мастер и вышел из каюты.
Вообще-то на рабочий стол Мастера вспрыгивать было нежелательно. Я получал на это разрешение только лишь в минуты особого к себе расположения.
— Осознал?
— Да... — тихо ответил я.
— Тогда — лапу!
Я подал ему свою правую лапу. Он уважительно и осторожно ее пожал, а я в благодарность за прощение потерся своим рваным ухом о его синий якорек, наколотый, как он рассказывал, давным-давно — еще на первом курсе мореходного училища.
Шура как-то пару лет тому назад возил меня туда осенним теплым днем, тыкал носом в скопище грязно-серых скульптур, которых там до хрена и больше, и очень обижался, когда я не проявлял к ним никакого интереса. Чего бы Шура там про них ни рассказывал.
Мне вообще Летний сад совсем не понравился. Куча детей — все они обязательно хотят тебя схватить, потискать, дернуть за хвост. Защититься практически невозможно. Не будешь же ты отбиваться от них когтями или клыками — дети же!
Уйма маленьких Собачонок (больших в Летний сад, слава Богу, не пускают...), которые, увидев обычного, нормального Кота вроде меня, прямо-таки обсираются от злости и страха!
В небольшом пруду, давно не чищенном и заросшем зеленой ряской, плавают преисполненные спесивой важности Лебеди. Один взгляд на них, и ты понимаешь, что перед тобой скопище длинношеих идиотов, которые только по недоразумению могут считаться царственными птицами. Так назвал их Шура. Странно, что Шура — существо ироничное и наблюдательное, не увидел, с какой тупой и холуйской поспешностью эта так называемая Царственная птица подгребает к берегу, когда какой-нибудь тип протянет ей крохотный кусочек засохшей хлебной корочки!.. Царственная птица с абсолютно лакейской сущностью, да еще с постоянно изогнутой вопросительным знаком длиннющей шеей — ничего более нелепого, по-моему, природа не создавала...
Единственное, что меня в какой-то степени примирило с Летним садом, — это памятник одному толстому Старику в окружении кучи Животных!
Шура жутко обрадовался, что хоть что-то меня заинтересовало в Летнем саду, и стал водить меня вокруг памятника и рассказывать про этого Старика всякие истории. Как он писал про Животных, а Люди все принимали на свой счет. Какой он был неряха, обжора, и какой он был все равно грандиозный Старик, хотя и служил всего лишь библиотекарем!..
Шура даже почитал мне стихи этого Старика — про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот — откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать — кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза, или Француз «кинул» нашего Старика...
Тем не менее они оба считаются классиками.
Потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причем ведь отчетливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: «Деточка, оставь Кысю в покое!..» Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.
Когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом — это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовешь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.
А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву — понятия не имею.
Наверное, в ЖИЗНЬ Моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю...
С обстановки на нашем «Академике Абраме...», в которой мы подходили к канадскому порту Сент-Джонс, и вообще об условиях плавания в районе острова с чисто Собачьим названием — Ньюфаундленд.
Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом просто Шавка.
Я представил себе Собаку величиной с «Запорожец» и подумал: не встречал я Ньюфаундленда, и не надо! Еще неизвестно — смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки?
И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать — остров с таким удивительным Собачьим названием.
А еще Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным из-за частых туманов и айсбергов — таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода.
Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа — я ни хрена не мог сообразить: чего на поверхности, чего под водой, что такое «в сто раз больше» или «в десять раз меньше»... А как только Мастер все это нарисовал мне на бумаге — я в одно мгновение врубился. Врубился и чего-то ужасно разнервничался!..
К тому же Мастер рассказал мне, что много-много лет тому назад здесь затонул «Титаник», гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире — по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга... Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же, в тумане, столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна — «Андреа Дориа» и «Стокгольм». Людей потонуло — чудовищное количество...
Но разнервничался я не из-за этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, более чем печальные.
Трясет меня всего — будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так возникла вдруг внутри меня напряженка, и все! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще — места себе не нахожу...
Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.
А природа поливает нашего «Академика Абрама...» ледяным дождем со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промерзший, все никак места себе не могу найти. Мастер сразу просек, что со мной творится что-то неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрешь. Это я про Мастера...
Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем шелдрейсовском:
— Ты чего дергаешься, Мартын? Не ешь, мечешься туда-сюда, нервничаешь... Тебя укачало, что ли?
Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Еще и туман к тому же. Это только сейчас дождик со снегом пошел, видимость хоть немного, но улучшилась.
— Нет, — отвечаю я ему. — Со мной все в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на главном компьютере?
С тех пор как мы с Мастером еще в Абердине выяснили, что излучение главного компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет ее, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нем. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке...
А так как я уже научился на все спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал — где был.
— Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, — вслух сказал мне Мастер.
На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мной разговаривает вслух и я почти всегда как то странно верно реагирую на его слова.
Сами понимаете, «странно верно» — для непосвященных. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним — диалог на равных. Только я — младше, а он — старше.
Я тут же вспрыгнул на главный компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промерзшими лапами и постарался устроиться на нем как можно уютнее и спокойнее. Как всегда.
Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с главного компьютера в невероятном психическом вздрюче, граничащем с потерей сознания...
— Что происходит, Мартын?! — в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв что-то неладное.
И тогда я в ответ, изо всех своих шелдрейсовских сил, заорал благим матом:
— Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!
Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил...
... А П0ТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..
Я плыл в серо-зеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего «Академика Абрама...», и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собой все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета...
Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ, как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего ничего не подозревающего, несчастного «Академика Абрама...» чистую, холодную гладь Атлантического океана!..
Я вижу, что через несколько минут наш «Академик Абрам Ф. Иоффе» врежется в эту синюю безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами, бедными «маслопупами» и «рогачами», совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом... Не станет на этом свете Колобахи и Точила... Утонут Шеф и Люся... Уйдет из жизни такой потрясающий образец Кото-Человека, как Капитан этого судна — МАСТЕР!..
«Остановите машину!!! — кричу я из-под воды. — Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе... Мастер! Вы меня слышите?!» — отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход...
Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..
«Ма-а-астер!!!» — истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться...
Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темно-серый стальной борт нашего «Академика Абрама Ф. Иоффе», которому осталось всего несколько минут жизни...
— Не дрейфь, Мартын! В главном компьютере излучения не больше, чем в обычном телевизоре... Не посрами чести русского флота!
Затем вытащил из кармана «уоки-токи» и сказал куда-то внутрь судна:
— Третьего помощника ко мне!
Я еще не успел ступить на твердую английскую землю, как тот молоденький Штурманец, он же Третий помощник, у которого были какие-то заморочки с женой и «Микровелле», появился рядом с Мастером. Мастер показал ему на меня и назидательно сказал:
— Смотри в оба. Это чтобы ты потом не клеветал на микроволновые печи.
К сожалению, мне пришлось начать с того, что я был вынужден намахать по харе одному особо настырному Коту-англичанину, и пугнуть еще парочку рисковых ребят-Котов, которым на секунду показалось, что они могут воспрепятствовать моему неукротимому желанию, как говорил Шура, «слиться в едином экстазе» с двумя-тремя англичаночками. И начать вон с той рыженькой... Последнее время меня очень тянет на рыжих Кошек!
Одним словом — «Моряк сошел на берег...».
Я знаю (об этом мне еще Шура Плоткин не раз говорил), что существует целая армия Читателей, которая с наслаждением грязно матерится, предается разнузданному разврату, пьянству, наркомании, однако как только встречает описание куда более скромных действий в литературе, так они моментально становятся святее Папы Римского (убей Бог, кто это — понятия не имею!) и обрушивают на головы Авторов и Издательств тучи гневных писем с требованиями истребить эти книги, Авторов сжечь и развеять их прах по ветру, дабы остальным было неповадно...
Итак, во избежание возможных эксцессов ограничимся сухим и беспристрастным отчетом. Так, как это можно было бы записать в вахтенном журнале того же «Академика Абрама Ф. Иоффе»:
1. За время десятичасовой стоянки в английском порту Абердин выгружен 21 (двадцать один) 40-футовый контейнер и принято на борт судна 7 (семь) 40-футовых контейнеров для порта Сент-Джонс (Канада).
2. За это же время Кот Мартын, приписанный к судну «Академик Абрам Ф. Иоффе», произвёл 1 (одну) крупную драку и 2 (две) мелких драки с 5 (пятью) Котами английского порта Абердин.
3. За время стоянки в порту КОТОМ МАРТЫНОМ употреблены в половом отношении 6 (шесть) Кошек — подданных Великобритании. 2 (две) Кошки по 3 (три) раза, 1 (одна) Кошка — 2 (два) раза и 3 (три) Кошки по 1 (одному) разу.
4. К отходу судна из английского порта Абердин для дальнейшего следования Кот Мартын был собственноручно перенесен Капитаном судна «Академик Абрам Ф. Иоффе» на борт вышеназванного судна и для восстановления утраченных сил был передан на судовой камбуз под наблюдение Буфетчицы и Повара.
Надеюсь, что такая форма записи устроит кого угодно...
* * *
За то время, которое я проторчал на капитанском мостике — с Мастером или без Мастера с его Помощниками-штурманами, — я так часто заглядывал в мореходные карты, так часто слышал, что у нас осталось позади, где мы идем в настоящий момент и какие «цоресы» (Шурина поговорочка!!) нас ждут впереди, что уже к выходу из Абердина я мог бы самостоятельно, не очень подробно, но и без особой путаницы, объяснить все происходящее в эту секунду с нашим дорогим «Академиком Абрамом...».Ну, например: как только мы вышли из Абердина, мы достаточно долго пересекали залив Мори-Ферт в самом его широком месте и четко перли к Оркнейским островам в пролив Пентленд-Ферт, который находится как раз между этими островами и самой-самой северной оконечностью Англии.
Нужно сказать, что весь командный состав во главе с Мастером все это время торчал на мостике и очень даже держал «ушки на макушке» из-за каких-то жутких приливных течений в этом сволочном проливе!
Только когда мы наконец-то вышли в открытый океан, все вздохнули с облегчением, и народ на мостике как-то сам собой рассосался, оставляя только вахтенного штурмана, старшего помощника и кого-то из матросов.
С команды тоже спала нервная напряженка, судовая жизнь вошла в почти спокойную буднично-морскую колею, и вот тогда-то по «Академику Абраму Ф. Иоффе», от носа до кормы, проникая во все закоулки огромного контейнеровоза, вихрем понеслись легенды и сказки о моем пребывании в порту Абердин!
Так как мой английский секс-загул наблюдал почти весь командный состав «Академика Абрама...» и большая часть палубной команды, то следующие пять с половиной суток, которые мы шли через холодную и бескрайнюю Атлантику к берегам Канады, я был героем судна и ежесекундно купался в лучах собственной половой славы со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Машинная команда — механики и мотористы, короче, «маслопупы», не имевшие возможности наблюдать за моими береговыми подвигами, были вынуждены довольствоваться самой что ни есть недобросовестной информацией, которую они получали от «рогачей» — палубной команды.
По словам этих врунов и фантазеров, число «оприходованных» мной английских Кошек в их рассказах доходило до семидесяти — семидесяти пяти! А число убитых мной и сброшенных в море абердинских Котов варьировалось где-то от двадцати-пяти до пятидесяти...
От этого беззастенчивого вранья и несусветного бреда даже у меня вяли уши. Так и подмывало гаркнуть по шелдрейсовски:
— А ну кончайте трепаться, врунишки нахальные!
Тем более что большинство команды было по-детски внушаемо.
Но я помнил слово, данное мной Мастеру в первый день нашего знакомства — ни с кем на судне в Контакт не вступать. И молчал.
Самое же забавное, что Мартыном меня называли только на капитанском мостике. Лишь потому, что так называл меня Мастер. Все же остальные называли меня просто — Кыся. Даже буфетчица Люся, прибирая капитанскую каюту в отсутствие Мастера, иногда шептала мне:
— Господи, Кыся... Что же мне делать? Я же так его люблю! А он... Ну, что делать, Кыся?.. Что делать?
А что я мог ей ответить?! Что вообще можно сказать женщине в такой ситуации?
Зато Мастер после того случая, когда я лишь одним своим ЖЕЛАНИЕМ КОШКИ, одной лишь настойчивой МЫСЛИШКОЙ сумел ускорить ход нашего «Академика Абрама...», Мастер наш, суровый и немногословный Котяра, буквально рта не закрывал. Естественно, когда мы оставались с глазу на глаз...
Более любопытного Кота я в жизни не встречал! Ему было интересно все — и про Конрада Лоренца, и про Ричарда Шелдрейса, и про Шуру Плоткина, и про мои, не всегда объяснимые, действия и ощущения.
Мастер с удивлением сопоставлял собственные чувства и поступки, оказывается, тоже не всегда соответствующие здравому смыслу, с тем, что я рассказывал о себе, и каждый раз (Я ЭТО ЯСНО ВИДЕЛ!) был потрясен сходством наших душ и характеров...
Однако вовсе не нужно думать, что Мастер только и делал, что потрясался и всплескивал руками. Ничего подобного! Мастер обнаружил такое блистательное знание истории Котов и Кошек, что это мне приходилось ахать и всплескивать лапами от восхищения!
От восхищения, к которому примешивалось искреннее чувство стыда за себя и моего Шуру Плоткина — за то, что мы, выучив наизусть и Конрада Лоренца, и Ричарда Шелдрейса, ни разу не удосужились открыть книгу своего, русского, замечательнейшего мужика — Игоря Акимушкина.
А вот у Мастера эта книга была настольной.
— Вот слушай, слушай, Мартын! — возбужденно говорил Мастер, раскрывая книгу Акимушкина. — Слушай, что он пишет: «... Уже в шестнадцатом веке до нашей эры, в долине Среднего и Нижнего Нила...» Это река такая в Африке, «...и Нижнего Нила домашняя кошка стала очень популярным и любимым животным». И еще! «Особая, прямо-таки райская судьба ожидала кошку в Египте: жрецы произвели ее в ранг священных животных!..»
— Что такое «жрецы»? — спросил я.
— Как бы тебе объяснить?.. — Мастер даже слегка растерялся. — Что такое «идеология» ты знаешь?
— Нет.
— Хорошо. Ближайший пример: совсем недавно на всех наших судах была должность Первого помощника Капитана по политической части. Не моряк, не судоводитель, — Коммунист. Знаешь, что это?
— Шура мне как-то объяснял, но я забыл...
— Быстро вы все, ребята, забываете!.. Ну да авось вам еще напомнят, не дай Бог... Короче, этот Первый помощник следил за тем, чтобы все считали, что у НАС все очень хорошо, а у НИХ — все ужасно плохо. У НАС — блеск и сияющие дали, а у НИХ — тьма-тьмущая и безысходный тупик! А если кто в этом сомневается, то Первый помощник потом на берегу доложит КОМУ СЛЕДУЕТ и КУДА СЛЕДУЕТ, и хер этот сомневающийся потом выйдет в море!
— Это и есть — «Жрец»? — удивился я.
— Конечно! И Замполиты, и Жрецы — создатели легенд: «Мы — Лучшие в мире!», «Кошки — священные животные!..» Теперь понял?
— Почти. Читайте дальше...
— «Суровые законы Древнего Египта без пощады карали всех, кто причинил вред кошке. За ее убийство назначалась смертная казнь. При пожаре из горящего дома первым делом спасали кошек, а только потом имущество...»
— Разумно, — заметил я. — Разумно и справедливо. А то одному моему петербургскому приятелю Коту какой-то подонок отрубил хвост!.. Не было на эту сволочь законов Древнего Египта! Вы знаете, Мастер, мне очень нравится эта книга. Но у меня есть одна претензия к Автору...
— Какая? — поинтересовался Мастер.
— Он все время пишет — «Кошки», «Кошки». В то время как Кошка... Как бы это поделикатнее?.. В то время как Кошка — существо хотя и Воспроизводящего, но все-таки Вспомогательного типа. КОТ же при этом — Особа Основополагающая. И не заметить этого...
— Ах, Мартын, гордыня тебя погубит!.. — рассмеялся Мастер, но тут же серьезно сказал: — Мне тоже это поначалу не очень понравилось. Но потом я понял, что словом «кошка» Автор объединяет весь, так сказать, Вид. Смотри, что пишет он дальше...
Мастер нашел нужную строку и с удовольствием прочитал:
— «В конце четвертого века римский писатель Палладиус впервые ввел в употребление слово „каттус“ вместо старого латинского наименования кошки „фелис“. Полагают, что от „каттуса“ ведут начало и английское „кэт“, и немецкое „катер“, и русское — „кот“». Как видишь, Автор вовремя вспомнил, что Кот есть Кот, как ты справедливо заметил — Особа Основополагающая!
И, клянусь всем для меня святым, Мастер с нескрываемым Котовым достоинством легко и аккуратно разгладил свои франтоватые усики!..
Он отложил книгу в сторону и, глядя сквозь меня, словно всматриваясь в тысячелетние дали древности, негромко продолжил:
— И знаешь, Мартын, ведь в Вавилоне домашние Коты появились лишь во втором тысячелетии до нашей эры. Отсюда они попали в Индию, позднее — в Китай, на Крит, в Грецию... Мы там, кстати, в прошлом году неделю на ремонте стояли. Цены там на Котов были безумные!.. Не в прошлом году, а до нашей эры. Иметь Кота тогда считалось там роскошью. Человек, в доме которого жил Кот, заведомо оценивался как личность незаурядная!..
Я вдруг понял, почему Мастер перестал мне читать книгу этого Акимушкина, а взялся пересказывать ее своими словами. У Акимушкина, наверное, было повсюду написано это безликое объединяющее слово — «Кошка», и ни разу не было упомянуто слово «Кот». Мастер решил, что в вольном пересказе он имеет право на вольную редактуру. Называя акимушкинских «Кошек» «Котами», он таким образом щадил мое слегка уязвленное самолюбие и примирял меня с Автором.
Это было очень трогательно с его стороны и ничуть не нарушало моего интереса ко всему, о чем он рассказывал.
А рассказывал он поразительные вещи! Я узнал, что с началом христианства Коты и Кошки из «Божественных созданий» превратились в «Темные силы», в «исчадие ада», в «пособников» колдунов и ведьм и подвергались жесточайшему и идиотскому истреблению.
По всей католической Европе, во все христианские праздники живьем сжигали и закапывали Котов в землю, жарили их на железных прутьях!.. А во Фландрии, в городе Иперн, Котов сбрасывали с высокой башни!.. Этот дикий обычай был введен жестоким кретином графом Болдуином Фландрским и просуществовал, благодаря этому идиоту, этому подонку и мерзавцу, начиная с десятого века, еще сотни лет... До самого Ренессанса продолжалось массовое истребление Котов, нелепые судилища над ними и жесточайшие расправы.
Мне чуть дурно не стало от всех этих подробностей. Я припомнил кое-какие не очень трезвые рассказы Шуры и прервал Мастера:
— Мне мой Плоткин как-то не раз говорил, что с Людьми было тоже нечто подобное...
— В сравнении с недавним российским прошлым средневековая трагедия Котов и Кошек была, как говорят твои друзья-немцы — «киндершпиль». Детские игры, — жестко усмехнулся Мастер. — Если в средние века Коты погибали сотнями тысяч, то только за последние восемьдесят лет Россия сожрала более пятидесяти миллионов своих собственных Человеков, перемалывая их в бездарных войнах, лагерях и тюрьмах...
— Господи!.. Что же делать? — прошептал я, впадая в глубочайшее уныние. — И вам, и нам?..
— Наверное, ждать Возрождения. Или попытаться создать Ренессанс собственными руками и лапами. Кстати, пара забавных примеров из эпохи Возрождения: Кольбер, французский политик времен Людовика Четырнадцатого, садясь за работу, окружал себя Котами. И тогда Кольбер обретал душевное равновесие и покой... Кардинал Ришелье просто обожал Кошек. И Котов, разумеется... А прошлый век? Скульпторы, художники, поэты, пораженные грацией, красотой и пластичностью Котового племени, чуть с ума не сошли! Швейцарец Готфрид Минд — «Кошачий Рафаэль» — всю жизнь рисовал только Котов. Француз Теофил Штайнлайн выпустил роскошный альбом рисунков под названием «Кот»... Последователи нового «кошачьего» культа собирались в Париже на Монмартре, в кафе «Черный кот»... Ну и так далее.
— Потрясающе... — пробормотал я.
И подумал: как мы любим счастливые финалы!..
— А в странах, где господствовал ислам, Коты и Кошки пользовались буквально королевским почетом, — сказал Мастер. — В отличие от Собак, которых ислам считал «презренными».
Мне показалось, что «Ислам» — это имя Человека, руководителя каких-то нескольких стран. И мне понравилась его мысль о «презренных» Собаках. Я и брякнул:
— И этот Ислам совершенно прав!
Мастер закурил свой «Данхилл» и брезгливо произнес:
— Проявление нетерпимости к другому Виду — это очень неинтеллигентно, Мартын. Где-то на уровне антисемитизма. Так что подумай над этим. А я пойду осмотрю судно. Ты со мной?
— Нет, — сгорая от стыда и проклиная себя за поспешную похвалу Исламу, сказал я. — Я полежу, подумаю...
— Это иногда полезно, — саркастически ухмыльнулся Мастер и вышел из каюты.
* * *
Через пару часов в каюту вернулся Мастер, проглядел какие-то записи, сделал в них ряд пометок и поманил меня пальцем к себе. Я вспрыгнул к нему на рабочий стол и сел рядом со стопкой судовых документов, тихо и скромно поджав хвост.Вообще-то на рабочий стол Мастера вспрыгивать было нежелательно. Я получал на это разрешение только лишь в минуты особого к себе расположения.
— Осознал?
— Да... — тихо ответил я.
— Тогда — лапу!
Я подал ему свою правую лапу. Он уважительно и осторожно ее пожал, а я в благодарность за прощение потерся своим рваным ухом о его синий якорек, наколотый, как он рассказывал, давным-давно — еще на первом курсе мореходного училища.
* * *
По сравнению с подходами к канадскому острову Ньюфаундленд проход по английскому проливу Пентленд-Ферт с его опасными приливными течениями смахивал на воскресную прогулку по Летнему саду.Шура как-то пару лет тому назад возил меня туда осенним теплым днем, тыкал носом в скопище грязно-серых скульптур, которых там до хрена и больше, и очень обижался, когда я не проявлял к ним никакого интереса. Чего бы Шура там про них ни рассказывал.
Мне вообще Летний сад совсем не понравился. Куча детей — все они обязательно хотят тебя схватить, потискать, дернуть за хвост. Защититься практически невозможно. Не будешь же ты отбиваться от них когтями или клыками — дети же!
Уйма маленьких Собачонок (больших в Летний сад, слава Богу, не пускают...), которые, увидев обычного, нормального Кота вроде меня, прямо-таки обсираются от злости и страха!
В небольшом пруду, давно не чищенном и заросшем зеленой ряской, плавают преисполненные спесивой важности Лебеди. Один взгляд на них, и ты понимаешь, что перед тобой скопище длинношеих идиотов, которые только по недоразумению могут считаться царственными птицами. Так назвал их Шура. Странно, что Шура — существо ироничное и наблюдательное, не увидел, с какой тупой и холуйской поспешностью эта так называемая Царственная птица подгребает к берегу, когда какой-нибудь тип протянет ей крохотный кусочек засохшей хлебной корочки!.. Царственная птица с абсолютно лакейской сущностью, да еще с постоянно изогнутой вопросительным знаком длиннющей шеей — ничего более нелепого, по-моему, природа не создавала...
Единственное, что меня в какой-то степени примирило с Летним садом, — это памятник одному толстому Старику в окружении кучи Животных!
Шура жутко обрадовался, что хоть что-то меня заинтересовало в Летнем саду, и стал водить меня вокруг памятника и рассказывать про этого Старика всякие истории. Как он писал про Животных, а Люди все принимали на свой счет. Какой он был неряха, обжора, и какой он был все равно грандиозный Старик, хотя и служил всего лишь библиотекарем!..
Шура даже почитал мне стихи этого Старика — про Кота и Повара, где Повар выглядит абсолютным дебилом, а Кот — откровенным наглецом. А потом Шура рассказал мне, что одновременно с этим российским Стариком во Франции жил точно такой же чудак. Тоже писал про Животных, имея в виду Людей. И вот, дескать, по сей день никто не может точно сказать — кто у кого чего слямзил! Наш русский Старик у Француза, или Француз «кинул» нашего Старика...
Тем не менее они оба считаются классиками.
* * *
Тьфу, черт меня подери! Прошу прощения. Разболтался не по делу...Потянуло на НОСТАЛЬГИЮ. Причем ведь отчетливо понимаю, что это НОСТАЛЬГИЯ уже не по Летнему саду, не по его аллеям, наполненным визгом карманных Собачек и криками бабушек и дедушек: «Деточка, оставь Кысю в покое!..» Даже не по тому памятнику толстому Старику с Животными.
Когда в Этом Городе нет моего Шуры, нету Нашего Дома, а в памяти остались только пустырь и щемящие воспоминания о былом — это и НОСТАЛЬГИЕЙ не назовешь. Просто самая обычная и очень болезненная ТОСКА ПО ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ, которая уже, наверное, никогда не повторится.
А вот в какую ЖИЗНЬ я теперь плыву — понятия не имею.
Наверное, в ЖИЗНЬ Моего Шуры Плоткина. Потому что иной ЖИЗНИ я себе совершенно не представляю...
* * *
Итак, начнем все сначала.С обстановки на нашем «Академике Абраме...», в которой мы подходили к канадскому порту Сент-Джонс, и вообще об условиях плавания в районе острова с чисто Собачьим названием — Ньюфаундленд.
Шура говорил, что есть такая порода огромных Собак. Я, правда, ни одной Собаки больше Дога не видел, но Шура сказал, что Дог рядом с Ньюфаундлендом просто Шавка.
Я представил себе Собаку величиной с «Запорожец» и подумал: не встречал я Ньюфаундленда, и не надо! Еще неизвестно — смог бы я с ним справиться, если бы дело, предположим, дошло до драки?
И вот теперь, по словам Мастера, часов через двенадцать, четырнадцать — остров с таким удивительным Собачьим названием.
А еще Мастер сказал мне (остальные, наверное, про это уже знали), что плавание в районе острова Ньюфаундленд считается опасным из-за частых туманов и айсбергов — таких плавающих ледяных гор. И эти айсберги могут быть в сто раз больше любого самого большого парохода.
Пока Мастер называл мне всякие цифры и числа — я ни хрена не мог сообразить: чего на поверхности, чего под водой, что такое «в сто раз больше» или «в десять раз меньше»... А как только Мастер все это нарисовал мне на бумаге — я в одно мгновение врубился. Врубился и чего-то ужасно разнервничался!..
К тому же Мастер рассказал мне, что много-много лет тому назад здесь затонул «Титаник», гигантский пассажирский пароход. Самый большой в мире — по тем временам. Напоролся на подводную часть айсберга... Столько Людей погибло!.. А спустя пятнадцать лет здесь же, в тумане, столкнулись и тоже погибли два пассажирских судна — «Андреа Дориа» и «Стокгольм». Людей потонуло — чудовищное количество...
Но разнервничался я не из-за этого. Хотя сами по себе события, поведанные мне Мастером, более чем печальные.
Трясет меня всего — будто перед бедой какой, а объяснить сам себе ни черта не могу. Вот так возникла вдруг внутри меня напряженка, и все! Ни жрать не могу, ни общаться ни с кем, кроме Мастера, и вообще — места себе не нахожу...
Даже Люсе не дал себя погладить. Увернулся и побежал на корму, где у меня был мой песочный гальюн принайтовлен.
А природа поливает нашего «Академика Абрама...» ледяным дождем со снегом!.. Вернулся с кормы на капитанский мостик мокрый, промерзший, все никак места себе не могу найти. Мастер сразу просек, что со мной творится что-то неладное. Ну, Кот есть Кот! Против очевидности не попрешь. Это я про Мастера...
Стоит, на меня не смотрит, следит за показаниями радара, а сам, незаметно для других, спрашивает меня на чистейшем шелдрейсовском:
— Ты чего дергаешься, Мартын? Не ешь, мечешься туда-сюда, нервничаешь... Тебя укачало, что ли?
Надо сказать, что последние сутки нас даже очень валяло. Еще и туман к тому же. Это только сейчас дождик со снегом пошел, видимость хоть немного, но улучшилась.
— Нет, — отвечаю я ему. — Со мной все в порядке, Мастер. Вы на меня не отвлекайтесь, пожалуйста. Можно мне посидеть на главном компьютере?
С тех пор как мы с Мастером еще в Абердине выяснили, что излучение главного компьютера только усиливает потенцию у Котов, а отнюдь не подавляет ее, я последнее время на всякий случай как можно чаще старался посиживать на нем. Неизвестно, какие Кошки тебя ждут в Америке...
А так как я уже научился на все спрашивать разрешения у Мастера, то без его согласия позволял себе только лишь на корму бегать, в собственный гальюн. Но каждый раз докладывал — где был.
— Садись, садись, Мартын! Погрей задницу, просуши хвост, — вслух сказал мне Мастер.
На мостике уже привыкли к тому, что Мастер частенько со мной разговаривает вслух и я почти всегда как то странно верно реагирую на его слова.
Сами понимаете, «странно верно» — для непосвященных. Для Мастера мои реакции совершенно нормальны и ожидаемы. У нас с ним — диалог на равных. Только я — младше, а он — старше.
Я тут же вспрыгнул на главный компьютер, сразу же ощутил тепло под хвостом и промерзшими лапами и постарался устроиться на нем как можно уютнее и спокойнее. Как всегда.
Ни хрена из этой затеи не получилось! Нервный колошмат неизвестного происхождения бил меня изнутри, кончик хвоста непроизвольно выстукивал бешеную дробь, и сама собой топорщилась шерсть на загривке. От ощущения надвигающейся неотвратимой беды уши мои сами прижались к затылку, и я мгновенно слетел с главного компьютера в невероятном психическом вздрюче, граничащем с потерей сознания...
— Что происходит, Мартын?! — в полный голос нервно крикнул Мастер, наверное, тоже почуяв что-то неладное.
И тогда я в ответ, изо всех своих шелдрейсовских сил, заорал благим матом:
— Стоп!!! Стоп!.. Лево руля!!!
Боясь в истерике разорвать нить Контакта с Мастером, я сиганул к нему на правое плечо и вцепился в его куртку когтями всех своих четырех лап. Это было последнее, что я запомнил...
... А П0ТОМ Я ВДРУГ УВИДЕЛ СЕБЯ ПОДВОДНЫМ КОТОМ!..
Я плыл в серо-зеленой мерзлой воде с ледяным крошевом, чуть впереди нашего «Академика Абрама...», и видел, как на нас надвигается чудовищная, гигантская, необъятная ледяная глыба айсберга! Она заполняла собой все пространство впереди, и только над самой поверхностью океана виднелась узенькая полоска просвета...
Этот ледяной кошмар, величиной с три наших ленинградских девятиэтажных дома, не высовывался наружу ОДНОЙ ДЕСЯТОЙ ЧАСТЬЮ НАД ПОВЕРХНОСТЬЮ ВОДЫ, как рисовал мне айсберги Мастер, а был подло и коварно притоплен, оставляя перед взором нашего ничего не подозревающего, несчастного «Академика Абрама...» чистую, холодную гладь Атлантического океана!..
Я вижу, что через несколько минут наш «Академик Абрам Ф. Иоффе» врежется в эту синюю безжалостную ледяную стену и погибнет вместе со своими контейнерами, бедными «маслопупами» и «рогачами», совсем молоденькими Дедом и Чифом, Маркони и Драконом... Не станет на этом свете Колобахи и Точила... Утонут Шеф и Люся... Уйдет из жизни такой потрясающий образец Кото-Человека, как Капитан этого судна — МАСТЕР!..
«Остановите машину!!! — кричу я из-под воды. — Тормозите, мать вашу в душу!!! Сворачивайте, сворачивайте скорее, иначе... Мастер! Вы меня слышите?!» — отчаянно кричу я и пытаюсь упереться передними лапами в подводную носовую часть нашего судна, пытаюсь хоть как-то затормозить его гибельный ход...
Но мои задние лапы не находят твердой опоры, и я ничего, ничего, ничего не могу сделать!..
«Ма-а-астер!!!» — истошно воплю я из последних сил и понимаю, что мне уже никогда ни до кого не докричаться...
Я чувствую, что мне не хватает воздуха, я захлебываюсь и начинаю отставать от судна, тонуть, а мимо меня, навстречу собственной смерти, движется темно-серый стальной борт нашего «Академика Абрама Ф. Иоффе», которому осталось всего несколько минут жизни...