Купцов Василий. Последний леший

   Уличного гусляра заставили повторить еще раз. Молодые богатыри в самые забавные моменты хихикали…
   — Я знаю, откуда взялся этот эпизод с карманной женщиной! — заявил всеми уважаемый сказитель по имени или прозвищу — кто знает? — Черный Прынц.
   Ну, на самом-то деле Черный Прынц сказал по-другому, карманов тогда еще не придумали, а денежки носили в специальном мешочке, калитой называемом. Так и сказал «калитошной женщиной»…
   — Откуда же? — спросил Баян, настраивавший струны гуслей. Инструмент был у сказителя замечательный, ни у кого из гусляров не было столько струн — от самой короткой, детским голоском звучащей, до самой длинной, рокоту низкому мужа подражающий.
   — Я слышал сказку сарацинскую, из далеких земель к нам пришедшую. Там, где каган багдадский, по имени Шах-Рияр, в гневе на изменивших ему жен, направился со братом на охоту, да прилегли возле дерева отдохнуть…
   Черный Прынц был человеком известным. Можно сказать, ученым. В отличии от большинства сказителей, он записывал все услышанное и бережно хранил. Были у него и чужие, с далеких стран, грамоты. На китайской бумаге, на франкских пергаментах, на египетских папирусах. И везде — сказки да истории. Сколько языков знал Черный Прынц, сколько грамот народов разных — неизвестно. Да и откуда пришел он в Киев, с каких земель неведомых — тоже никто не знал. Но прижился, понравился, теперь зван ко двору и торчит там чуть ли не каждый день…
   — Давай, рассказывай, рассказывай! — все были рады послушать новую сказку.
 
   — Да ее всю и за год не расскажешь, она длинная уж очень, — покачал головой Черный Прынц, — да и не знаю я ее всю, расскажу только один кусочек малый, тот, что так похож…
   — Давай хоть кусочек!
   — Так вот, напились каган с братом из ручья, да сели отдыхать. Вдруг заволновалось море, да из него поднялся черный столб, возвысившийся до самого неба, и направился к их лужайке. Увидев это, оба брата испугались и забрались на самую верхушку дерева и стали ждать, что будет дальше. И вдруг видят, перед ними джинн. Джинн — это…
   — Да знаем мы, что такое джин, — перебил сказителя Сухмат.
   — Ты знаешь, а другие — не знают, — поправил побратима Рахта.
   — Ладно, — усмехнулся Черный Прынц, — пусть потом знающие расскажут незнающим! А я продолжу… Так вот, джинн высокого роста, с большой головой и широкой грудью, а на голове у него сундук. Это у них там обычай такой — таскать на голове сундуки и прочие тяжести…
   — Слышали и видели…
   — Так вот, сел тот джинн, отпер сундук, и вынул из него ларец, и открыл его, и оттуда вышла молодая женщина с стройным станом, сияющая, подобно светлому солнцу.
   — Это сарацинка-то подобна солнцу? — перебил один из богатырей, Сиявуш, — Скорее, углям али смоле!
   — Отчего ж, — возразил Сумхат, — попадаются очень и очень даже ничего…
   Черный Прынц совершенно не обращал внимания на замечания и продолжал рассказывать свою сказку.
   — Джинн взглянул на эту женщину и сказал: « О владычица благородных, о ты, кого я похитил в ночь свадьбы, я хочу немного поспать!» — и он положил голову на колени женщины и заснул; она же подняла голову и увидела обоих царей, сидевших на дереве. Тогда она сняла голову джинна со своих колен и положила ее на землю, и, вставши на дерево, сказала братьям знаками: «Слезайте, не бойтесь джинна». И они ответили: «Заклинаем тебя Аллахом, избавь нас от этого»…
   — А что, заклинать Аллахом — это действует? — заинтересовался Лешак.
   — Ни разу не видел, но кто знает? — пожал плечами Илья, — Может, просто не успевало подействовать, уже не на кого было… — и богатырь усмехнулся, вспоминая свои старые подвиги.
   — Женщина сказала: «Если не спуститесь, разбужу ифрита и он умертвит вас злой смертью!». Ифрит — это почти то же, что и джинн. Братья испугались, и спустились к женщине, а она легла между ними и сказала: «Вонзите, да покрепче, или я разбужу ифрита».От страха сказал царь Шах-Рияр сказал своему брату, Шах-Земану: «О брат мой, сделай то, что она велела тебе!» Но Шах-Земан ответил: «Не сделаю! Сделай ты раньше меня!» И они принялись знаками подзадоривать друг друга…
   Богатыри хохотали. Илья, кажется, забыл, зачем и с какими недобрыми намерениями он сюда пришел, ему тоже было очень весело. Черный Прынц, между тем, продолжал рассказ:
   — «Женщина воскликнула: „Что это? Я вижу, вы перемигиваетесь? Если вы не подойдете и не сделаете этого, я разбужу ифрита!“ И от страха перед джинном оба брата исполнили приказание, а когда они кончили, она сказала: „Очнитесь“ — и, вынув из-за пазухи кошель, извлекла оттуда ожерелье из пятисот перстней…»
   — Что, успели еще и пересчитать? — усомнился один из богатырей.
   — Немаленькое, видно, было ожерельице! — откликнулся другой.
   — «Знаете ли Вы, что это за перстни?» — спросила она, и братья сказали — «не знаем», Тогда женщина сказала: «Владельцы всех этих перстней имели со мной дело на рогах этого ифрита. Дайте же и вы мне тоже по перстню!». И братья дали женщине два перстня со своих рук, а она сказала: «Этот ифрит меня похитил в ночь моей свадьбы и положил меня в ларец, а ларец — в сундук. Он навесил на сундук семь блестящих замков, и опустил меня на дно ревущего моря, где бьются волны, но не знал он, что если женщина чего-нибудь захочет, то ее не одолеет никто!»
   Долго стоял хохот в горнице, богатыри, смеялись, мотали головами, всем понравилась история. Под шумок, давно отпущенный рукой Ильи, уличный сказитель тихонечко смылся. Но начатый разговор был продолжен.
   — Так, похоже, похоже, — заговорил Лешак, — настолько похоже, что я вот думаю, один ли был наш Илюшенька с той женщиной? В сказке-то царь был с братцем… А с кем мог быть Муромец, кто его участь тяжкую мужескую разделить мог?
   Никто не ответил, но все повернулись и посмотрели в сторону Добрыни. Лицо того начало медленно наливаться кровью.
   — Да вы что? Еще и меня позорить? — заревел богатырь.
   Кажется, дело шло к большому мордобою. Но положение спас молодой Сухмат, задавший непростой вопрос.
   — Ежели жена у Святогора в карман помещалась, то как же он тогда дело с ней имел?
   — Может, он сам большой был, а сучок махонький? — подзадорил компанию Лешак. Новый шквал смеха у всех присутствующих.
   — Да умолкните вы, — рассердился Муромец, — вам бы только языки почесать. Пусть Боян лучше споет, как оно было… Или, как надо петь, по крайней мере!
   — Пусть Боян споет! — согласились богатыри.
   Прославленный гусляр не спешил, дождался, пока в горнице установилась полная тишина, и лишь тогда тронул струны волшебных гуслей своих. Да, и гусли у Баяна были особенные, с целой дюжиной струн, не то, что у того бедняги, которого только что приволок Илья — на инструменте которого струн то и с полдюжины не было…
   Полилась мелодия, потом к ней присоединился голос, и началось чудо, когда перед глазами слушателей вставали живые картины того, что было когда-то, а может, и не было, но становилось явью теперь, через гений сказителя…

* * *

   Муромец погрузился в странное состояние. Он и слушал Бояна, и, вроде, не слышал его. Реальные события собственного прошлого переплетались у него в воображении со словами былины, с фантазией сказителя…
   "
   — Ты скажи, удалой добрый молодец.
   Ты коей земли, да какой орды?
   Если ты — богатырь святорусский,
   Дак поедем мы да во чисто поле
   Попробуем мы силу богатырскую. —
   Говорит Илья таковы слова:
   — Ай же ты, удалой добрый молодец,
   Я вижу твою силу великую,
   Не хочу я с тобой сражатиси,
   Я желаю с тобой побрататиси. —
   Святогор богатырь соглашается,
   Со добра коня да опущается,
   И раскинули оне тут бел шатер,
   А коней спустили во луга зеленыи,
   Во зеленыи луга они стреножили.
   Сошли они оба во белой шатер,
   Они друг дургу порассказалиси,
   Они сдруг другом да побраталиси,
   Обнялись они поцеловалиси, —
   Святогор богатырь да будет больший брат,
   Илья Муромец да будет меньший брат.
   Хлеба-соли оне тут откушали,
   Белой лебеди порушали
   И легли в шатер да опочив держать.
   И недолго, немало спали трое суточек,
   На четверты оне да просыпалиси,
   В путь-дороженьку да отправлялися."
   «Да, не так оно было, — думал Илья, — приукрашено, конечно, однако ж — в чем-то и верно!»
   "Как седлали оне да коней добрыих,
   И поехали оне да не в чисто поле,
   А поехали оне да по святым горам,
   По святым горам да Араратскиим.
   Прискакали на гору Елеонскую,
   Как увидели оне да чудо чудное,
   Чудо чудное, да диво дивное:
   На горы на Елеонския
   Как стоит тута да дубовый гроб;
   Как богатыри с коней спустилиси,"
   «Да, недолго мы пробыли вместе! — думал Муромец, — совсем недолго! А сколько всего можно было совершить! И дернуло же его нелегкая полезть в тот гроб… Любопытство? Или судьба такая?»
   "Говорит Святогор да таковы слова:
   — А кому в этом гробе лежать сужено?
   Ты послушай-ко, мой меньшой брат,
   Ты ложись-ко во гроб да померяйсе,
   Тебе ладен ли да тот дубовый гроб. —
   Илья Муромец да тут послушался
   Своего ли братца большего,
   Он ложился Илья в тот дубовый гроб.
   Этот гроб Ильи да не поладился,
   Он в длину длинен и в ширину широк,
   И ставал Илья да с того гроба,
   А ложился в гроб да Святогор богатырь,
   Святогору гроб да поладился,
   В длину по меры и в ширину как раз.
   Говорит Святогор да Ильи Муромцу:
   — Ай же ты, Илья, да мой меньшой брат,
   Ты покрой-ка крышечку дубовую,
   Полежу в гробу я, полюбуюся. —
   Как закрыл Илья крышечку дубовую,
   Говорит Святогор таковы слова:
   — Ай же ты, Илюшенька да Муромец,
   Мне в гробу лежать да тяжелешенько,
   Мне дышать-то нечим да тошнешенько,
   Ты открой-то крышечку дубовую,
   Ты подай-ка мне да свежа воздуху. —
   Как крышечка не поднимается,
   Даже щилочка не открывается.
   Говорит Святогор да таковы слова:
   — Ты разбей крышечку да саблей вострою. —
   Илья Святогора послушался,
   Берет он саблю вострую,
   Ударяет по гробу дубовому.
   А куда ударит Илья Муромец,
   Тут становятся обруци железныи;
   Начал бить Илья да вдоль и поперек,
   Все железные обручи становятся.
   Говорит Святогор таковы слова:
   — Ах ты меньший брат да Илья Муромец,
   Видно тут мне, богатырю, кончинушка,
   Ты схорони меня да во сыру землю,
   Ты бери-тко моего коня да богатырского,
   Наклонись-ко ты ко гробу ко дубовому,
   Я здохну тиби да в личико белое,
   У тя силушки да поприбавится. —
   Говорит Илья да таковы слова:
   — У меня головушка есть с проседью,
   Мни твоей-то силушки не надобно,
   А мне своей-то силушки достатоцьно,
   Если силушки у меня да прибавится,
   Меня не будет носить да мать-сыра земля,
   И не наб мне твоего коня да богатырского,
   А мни-ка служит верой-правдою
   Мни старой Бурушка косматенький.
   Тута братьица да распростилиси,
   Святогор остался лежать да во сырой земли,
   А Илья Муромец поехал по святой Руси
   Ко тому ко граду ко Киеву,
   А ко ласковому князю ко Владимиру.
   Рассказал он чудо чудное,
   Как схоронил он Святогора да богатыря
   На той горы на Елеонскии."

* * *

   Все разошлись, лишь Илья остался сидеть в задумчивости. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, он о чем-то думал. В таком состоянии его и застал Рахта. Молодой богатырь любил и уважал Илью, тот, кажется, тоже привечал молодца. По крайней мере, отвечал на его вопросы в тех случаях, когда другого бы прогнал прочь…
   — О чем ты задумался, Муромец? — спросил Рахта, — О Святогоре?
   — Да.
   — О том, что стало с ним в той страшной домовине?
   — Нет, я знаю, что он погиб, — ответил Илья, — я не знаю другого.
   — Чего же еще знать? Где кости его, сожжены ли по обряду?
   — Нет, кости его в гробу, и никто да ничто с тем гробом сделать не сможет! Сказители правду говорят.
   — И огонь?
   — Да, и огонь. Не сказал былинник, что пробовал я, согласно порядку русскому, сжечь тело богатыря великого. Да не взял чистый огонь заветное дерево. Видно — то дерево из царства подземного, мертвых царства… И огонь тут нужен был особый, из глубин подземных добытый.
   — А правду говорят, что Святогор был Змеиного племени? Что дед его — повелитель Царства Мертвых?
   — О том мне неведомо, да и не все ли равно? — Илья нахмурил брови, желая показать, что дальше на эту тему говорить не станет.
   — Тогда о чем же ты думу думаешь? — настаивал на своем Рахта.
   — Где теперь Святогор? Где бессмертный дух его? В чьем он теле? — Илья произносит слова медленно, задумываясь над каждой фразой. Наконец, заветное молвил, — Или нет его больше нигде?
   — А что ведуны говорят? — заинтересовался Рахта, — Иль не спрашивал?
   — Как же, пытал — молчат. Говорят — не знаем.
   — Так пусть узнают, — загорячился молодой богатырь, — им вход в мир духов да богов не заказан!
   — Да узнали бы они, коли речь о простом человеке шла, — вздохнул Илья, — все бы прознали, и где дух его, и в ком возродился для жизни новой… А как слышат, что про дух Святогоров прознать хочу, так все отнекиваться начинают. То ли боятся, то ли вопрос такой для них заказан…
   — Может, найти все же ведуна какого искусного?
   — Скорее, нужен смелый, — заметил Муромец.
   — Или совсем глупый, что б не боялся, — засмеялся Рахта.
   — Ну да, как твой Нойдак!
   — Нойдак? — Рахта сразу посерьезнел. Ему явно было не по душе вовлекать нового друга в такое опасное дело. Если уж ведуны, лучшие из лучших, отказываются, — да Нойдак не сможет, он неумеха! — нашелся, наконец, он.
   — Может и не сможет, — вроде бы согласился Илья, — но ты приведи все-таки его ко мне, поговорим, послушаем, что он сам скажет!
   — Ладно, будь по твоему, приведу, — вздохнул Рахта, — но скажи хоть, поведай, зачем тебе знать?
   — Верю я, что тот, кто умер, заново жить в новорожденном начинает, — сказал Муромец задумчиво.
   — И я в то верю, так что ж?
   — Вот и мыслю я, — продолжал Илья, — если Святогор теперь мальчиком родился — найду да помогу ему богатырем стать, всему выучу, коли девочка он — защищу от напастей, а коли богом стал — поклонюсь ему…

* * *

   — Хаживал ли ты в мир духов?
   — Нет Нойдак там не был, но Нойдак знает дорогу, и у Нойдака есть знакомый дух, он поможет, — ответил Нойдак.
   — Так ты умеешь уходить в мир невидимый?
   — Нойдак еще не умеет, но будет учиться.
   — И когда же ты будешь учиться? Сегодня будешь?
   — Нойдак может сегодня учиться. У Нойдака есть зелье, Нойдак насушил, все как надо…
   — Тогда попробуй! — почти приказал Илья, — что тебе нужно, скажи?
   — Нойдак принесет зелье, и еще будет нужен бубен, — обрадовался возможности снова стать настоящим колдуном Нойдак, — но вы должны помогать…
   — Как?
   — Тоже стараться, чтобы Нойдак улетел… — сообщил северянин, — а что тебе надо, Илья, в мире духов?
   — Мне нужен не мир духов, а мир мертвых, но туда пути нет, я знаю, — сказал богатырь, — но из мира духов можно кое-что прознать о том, что делается в страшном месте. Теперь слушай, что я хочу…
   Муромец начал подробно и вразумительно объяснять Нойдаку, о ком и что надо спрашивать, а если встретит — что б привет от побратима передал, да спросил…
   Через час в доме Рахты собрались четверо, нет, точнее, пятеро, но пятого — Духа — не видел никто, а слышал только Нойдак. Кто были четверо? Понятно — Илья, два побратима — Рахта с Сухматом, да Нойдак. Богатыри сели по углам, а Нойдак встал посередине горницы и начал сосредотачиваться. Незадолго до этого действа молодой колдун успел побеседовать со своим Духом. Тот весьма обрадовался возможности пообщаться с Нойдаком на другом уровне — как он выразился, пообещал послужить ему проводником — правда, он и сам не знает, где… Ничего не поделаешь, каков колдун-неумейка, таков и его Дух-незнайка!
   Нойдак решил, в конце концов, что сосредоточился уже вполне достаточно и завыл дурным голосом ту колдовскую песнь, которой научил его старый колдун. Поначалу его пение вызвало лишь снисходительную усмешку у старого богатыря, но постепенно Муромец втянулся, ведь он дал слово помогать маленькому колдуну. Подхватили ритм и побратимы, прямо с того момента, как Нойдак начал отмерять такты песни ударами в бубен. Богатыри сопровождали действо ритмическими хлопками в ладоши — ведь у них был уже немалый опыт участия в обрядах, многие из которых сопровождались примерно такими же — по ритмике — песнями. Постепенно все втянулись в процесс волхования. Нойдак знал, что надо делать дальше. Ритм его песни все нарастал, колдун повернулся, завертелся, все быстрей и быстрей. Высушенный порошок мухомора уже был втянут в левую ноздрю резкими вдохами, кажется, он уже начинал действовать — в глазах Нойдака все кружилось, кружилось, даже быстрее, чем вращался он сам… Он уже больше не пел, только бил и бил в бубен, все быстрее и быстрее, остальные участники уже отбили ладони, но все же старались не отстать от темпа. Наконец, все окончательно закружилось в глазах маленького колдуна, над ним стремительно завращался потолок, который начал стремительно приближаться к его глазам. Тела Нойдак больше не ощущал…
   Наступила тишина. Тело молодого северянина лежало посередине горницы — такое маленькое и жалкое. Кажется, он не дышал, изо рта показалась пена. А может, он умер? Рахта хотел было подойти к другу, но Илья жестом остановил его.
 
   — Он сейчас далеко, — сказал Илья.
   Побратимы не стали возражать. Ведь даже разбудить спящего и то — не всегда позволительно, ведь если дух человеческий отлетел от тела во время сна, то может к пробуждению и не вернуться, а пока дух еще не нашел своего тела, человек ведет себя очень странно, как будто бы это кто-то другой! Чего уж говорить о ведунах, души который улетают далеко-далеко, посещают небесные и подземные миры? Разбуди его в такой момент — и останется тело без души, а самой душе — пленницей быть где-то там, в далеком неведомом краю…

* * *

   Наконец, Нойдак очнулся. Медленно перевел мутный взгляд с одного богатыря на другого, что-то прошептал…
   — Ну, что, Нойдак, — спросил Илья, — встретил ли ты Святогора?
   Нойдак промолчал.
   — Иль узнал, где душа его? — спросил Рахта.
   — Нет, Нойдак не встретил Святогора, — ответил северянин, — и про душу Нойдак спрашивал…
   — И что?
   — Нет его души!
   — Как нет? Куды ж она девалась? — удивился Муромец.
   — Или не было вовсе у первого богатыря души? — усомнился Сухмат.
   — Была душа, была, — сказал Нойдак, — но теперь зовет Нойдак: «Святогор! Святогор!»…
   — И никто не отвечает? — спросил Рахта с тревогой.
   — Нет, — покачал головой Нойдак, — отвечают все!
   — Как все, кто все? — удивился Илья.
   — Деревья на земле русской отвечают, озера отвечают, каждая травинка отвечает, все отвечают…
   — Когда Святогора зовут-призывают, по имени кличут?
   — Когда Святогора по имени кличут, зовут-призывают! — подтвердил молодой колдун.

* * *

   Ни Муромец, ни Рахта, ни, тем более, Нойдак, не сказали никому ни слова о том, что случилось той ночью. Не стерпел лишь Сухмат. Рассказал остальным богатырям. Раз, потом — второй, уже с новыми подробностями. Потом — для Черного Прынца, так, что б тот записал.
   — Что-то у тебя все рассказы разные! — заметил Лешак, — Горазд ты на выдумки, как я посмотрю!
   — Так человеку затем голова и дадена, чтобы ею выдумки придумывать, да придумки выдумывать! — парировал Сухмат.
   — А я думал, что голова для того, чтобы ею есть! — сказал толстый Дород.
   — Дурень! — оборвал его Василько, явившийся сюда известно за чем, он всегда только за тем и приходил, — Голова у человека для того, чтобы ею пить!
   — Стало быть, не испугался Нойдак духов потусторонних? — спросил Ратибор.
   — Ну, насчет не испугался, это сильно сказано, — подавляя улыбку, ответствовал Сухмат, — точнее, теперь ему из-за этого путь в мир духов заказан!
 
   — Это как? — Лешак уже предвкушал ответ.
   — Дело в том, — начал рассказ Сухмат, — что Нойдак только по началу не испугался, а, попав в мир духов, перепугался так, что душа его сначала ушла в живот, отчего тот забурлил, а потом — пошла дальше по кишкам к известному месту…
   — И он обделался?
   — Как бы не так! — засмеялся Сухмат, — ведь он был уже духом, без тела, и находился в мире духов…
   — И что?
   — Вот он и обделался там, — все уже смеялись, — но как дух, невидимым нам, но очень даже видимым да пахучим для них… Все им там, в их мире и… обо…
   — А ведь туда и боги заглядывают, — с деланным осуждением покачал головой Лешак, — что Перун да Велес скажут?
   — Ну, Велесу к навозу не привыкать, все — скотский бог! — заметил Рагдай, — он, поди, и не учует…
   Велеса богатыри не слишком привечали — пусть ему волхвы кланяются, да пастухи, а у них, воинов — Перун есть! Не то, чтобы дружина не чтила богов, нет… Но многие богатыри частенько вспоминали деревенское детство, причем не те моменты, когда деревянных истуканов на капищах мазали кровью жертвенных животных, а те развеселые случаи, когда доставалась большая дубина и богов охаживали по угловатым бокам с обязательным предъявлением претензий и подробными объяснениями — за что и по какому случаю! И они, мальчишки, кричали вместе со своими сородичами, подбадривая ведуна: «Так его, всыпь ему как следует, что б заботился о роде родном да племени своем!»
   Да и что бог — можно помолиться, а не станет помогать — по слабости иль по злобе — можно и другого подобрать. Вон, князь, Хорса Солнечного как приветил, за Перуном сразу, вторым поставил. Ничего, придет время, выкинем, не наш он Хорс, не русского роду-племени да закону! Да, именно так, не Рода племени!
   — И, главное, никто теперь убирать там не хочет! — добавил к своему рассказу Сухмат.
   — Да, — согласились богатыри, — теперь, да в таком случае, Нойдаку показываться в мир духов да богов опасно — побьют ведь!
   — И еще как! — смеясь, добавил озорной выдумщик.

Глава 3

   В тот день Рахта зашел за побратимом к нему домой. И застал сцену, прямо сказать, невиданную. Сухмата лупили, причем лупили оглоблей. Кто? Известно кто — мамаша евойная. Сухматушка удирал со всех ног, увертывался, но это мало помогало.
   — А, еще один, дружочек! — вскричала Сухматьевна, увидав Рахту, — тоже невесть куда с моим оболтусом собрался!
   Рахта сразу понял, что сейчас и ему достанется. А смекнув, не стал дожидаться. Короче, добрые киевляне могли наблюдать двух здоровенных богатырей, удиравших со всех ног по улице от рассерженной старой женщины.
   Нельзя сказать, чтобы Сухматьевская мамаша была такой уж злой женщиной, скорее наоборот. Скажем, как-то раз Сухмат забрел домой в компании с Рахтой и Нойдаком. Сухматьевна, едва разглядев северянина, сразу начала его жалеть: «Ах ты бедненький, худенький, щупленький, не кормят тебя твои дружки… Ну, да я тебя покормлю, садись, садись, вот, искушай…» — и ну его кормить, сначала в охотку, а потом — чуть ли не насильно. Нойдак в тот раз так объелся, что весь следующий день смотреть не мог на съестное. Впрочем, частенько точно так же закармливали и Рахту…
   — Чего это она опять тебя? — спросил Рахта побратима, когда опасность миновала и парни перешли на быстрый шаг.
   — Да все одно — женись да женись! — развел руками Сухмат, — Не пущу, говорит, ни в какой поход, ни на какие подвиги, пока наследника не сработаешь! Внука, говорит, хочу — и баста!
   — Отчего же тебе, в самом деле не жениться?
   — Я еще молодой, я еще погулять хочу…
   — Прежде закон блюли, — вдруг встал на сторону Сухматьевны Рахта, — в бой парней не брали, если сыновей еще не успели завести. Дабы род не прервался… Так что по старому закону ты еще как бы и не мужчина!
   — А ты чего тогда не женишься?
   — То не твое дело, — оборвал Рахта, потом смягчился, — а как твое будет, так тебя сватом и пошлю!
   — Вот это я с удовольствием, — обрадовался Сухмат, — когда же дело сладится? В Полине, что ли, дело?
   — Ну, в ней… — нехотя признался Рахта.
   — И чего она медлит?
   — Ой, и странная она! — вздохнул Рахта, а потом поведал другу о последнем разговоре с ней.
   Полина махалась мечом с сотником Извеком — работала серьезно, полностью выкладываясь.
   — А со мной помахаться не желаешь? — спросил Рахта.
   — С тобой — толка не будет, — возразил Извек, — вы друг друга жалеть будете, а что толку в такой работе?
   — Так-то оно так… — попробовал возразить Рахта.
   — А коли переговорить надо, так я ж ее не держу!
   — Нет, я сначала закончу урок! — возразила Полина.
   Рахта уселся прямо на травку и стал ждать. Наблюдая за фехтованием, богатырь отметил про себя, что девушка держится теперь куда более хватко, не то чтобы по-мастерски, но уже — как подмастерье, это уж точно, не хуже. Извек и не думал давать послаблений Полине в присутствии Рахты, а сама она старалась как могла, стремясь не ударить в грязь лицом перед любимым. Наконец, Полина закончила работу с мечом и подошла к Рахте. А тот сразу взял быка за рога…
   — Пойдешь за меня замуж?
   — Нет! — ответила Полина, и у Рахты сердце так и упало.
   — Говорила любишь…
   — Люблю.
   — И ты мне люба! — у богатыря вновь вспыхнула надежда, — Так что нам мешает? Может, у тебя обет какой? Скажи!
   — Говорила я тебе, и еще раз повторю, что хочу настоящей поляницей стать, воином! Понятно?
   — Ну и что? Ты же женщина.
   — Так еще скажу — хочу я быть воином, а не портомойницей! В походах жить, а не в тереме за мужьей спиной. Коль нужна тебе жинка верная, из похода тебя ждущая, да слезы у окна проливающая — найди себе другую. Вона их сколько на улицах тебя взглядом провожают, только мигни — сбегутся!