Купцова Елена. Смерти нет

   — Это уже все заметили. Но почему было не сказать Володе? Что в этом особенного? Работа как работа.
   — Мы решили сделать вам сюрприз.
   — Что значит «вам»?
   — Дело в том, что я тоже буду участвовать в показе.
   — Что за бред! Что у тебя может быть общего с этой сумасшедшей феминисткой?
   Девушки так и уставились на него. Первой не выдержала Марго, за ней и Ирина. Они смеялись так звонко и заразительно, что Григорий невольно ухмыльнулся им в ответ.
   — Надо сказать, что у тебя сейчас довольно дурацкий вид, — заметила, отсмеявшись, Ирина. — Другим — пожалуйста, а мое не трожь. Все вы такие, мелкие собственники.
   — Потому и не рассказали, — добавила Марго. — Что не хотелось лишних сцен. Зря, конечно, лучше ничего не скрывать.
   — А что приключилось сегодня?
   — Я задержалась у Варвары. Знаете, такой день, когда все получается и легкость необыкновенная. Давно такого не помню. А тут Володя вернулся раньше и напоролся на Татьяну. Она уже приходила, плакала, извинялась, сама не знает, как все вышло. С похмелья голова дурная, скука, ноготь сломался. Да что с нее взять. Ну и решила по-соседски раскрыть Володе глаза. Мол, исчезаю невесть куда, не иначе как любовника завела. Вот, собственно, и все.
   — Слава Богу, значит, все уладилось.
   Григорий с размаху плюхнулся в кресло, оно даже застонало под его тяжестью, и потер покрасневшие от усталости глаза.
   — Ничего не уладилось. Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
   — Не понял.
   Марго с Ириной обменялись сочувственными взглядами. «И за что мы их любим, ведь не понимают элементарных вещей, — казалось, говорили они. — И все им нужно объяснять».
   — Он поверил, — вздохнула Ирина.
   — И сразу, — отозвалась Марго. — Даже не спросил ни о чем. Уж и не знаю, как дальше быть.
   — Минуточку, минуточку. — Григорий остановил их решительным жестом руки. — Что значит — не знаю? Из-за какой-то полупьяной идиотки…
   — Дело не в ней. Не она, так другая. Недобрые люди всегда найдутся. Дело в нас. Что-то не так в наших отношениях, если я побоялась сказать ему, а он сразу поверил в Татьянины бредни. Он очень обидел меня, очень.
   — Послушай, Марго, хоть ты-то не делай глупостей. Вы же созданы друг для друга. Неужели из-за какой-то глупой размолвки выбрасывать все за борт? Я готов признать ваше женское превосходство, так докажите, что вы способны действительно быть умнее нас.
   — Хитрый, как змей, — улыбнулась Марго. — И возразить нечего.
   Григорий почувствовал близость победы и решил резко перевести игру в эндшпиль.
   — Давайте-ка, девочки, разбегаться. Утро вечера мудренее. А завтра ты нас поразишь каким-нибудь неожиданным решением, достойным вас обоих.
   — Я останусь, — подала голос Ирина. — Что-то не хочется возвращаться в этот мужской вертеп. Ты себе представить не можешь, во что они за один вечер превратили комнату.
   — Мало того! — воскликнул Григорий. — Я еще все это нарисовал.
   Володя вернулся на следующий день. Марго была одна. Ирина уже умчалась на репетицию. Он не открыл дверь ключом, как обычно, а постучал с улицы в ставень длинной металлической ручкой, которая по капризу строителей была вделана в стену как раз у их окна. До этого дня ею пользовались только гости, когда хотели просигналить о своем прибытии.
   Он стоял под окном и с замиранием сердца ждал. Странно было возвращаться в свой дом к ней как чужому. В оконном проеме возникла фигурка Марго. Он не пошевелился. Она распахнула окно. Оба молчали. Он смотрел на ее осунувшееся лицо, на темные круги под глазами и впервые в жизни не находил нужных слов. «Милая, любимая девочка моя, я так виноват перед тобой!» Верно говорят, что любовь превращает мужчину в глупца. Но именно эти такие нужные сейчас слова не шли с языка.
   — Можно мне войти?
   — Почему ты спрашиваешь? Это твой дом.
   — Но и твой тоже. Можно? -Да.
   Он поставил ногу на выступ фундамента, подтянулся и соскочил с подоконника в комнату.
   — Хорошо, что ты не принес цветов. Это было бы так… пошло.
   — Я тоже об этом подумал. Значит, мы еще понимаем друг друга?
   — Выходит, так.
   Он опустился перед ней на колени и взял ее руки в свои. Они были холодны, как лед, и так же безжизненны. Он повернул их ладонями вверх и поцеловал каждую, словно губами своими хотел вернуть им утраченное тепло.
   — Не молчи, умоляю. Закричи, ударь меня, только не молчи.
   — Это что-нибудь изменит?
   — Может быть, легче станет, не знаю.
   — Я очень люблю тебя, именно поэтому мне так больно сейчас.
   Он уткнулся лицом в ее ладони, не в силах поднять на нее глаза. Господи, что мы делаем с любимыми людьми! Как неправильно все, как мерзко!
   — Встань, пожалуйста.
   На мгновение ему показалось, что в ее голосе прозвучал затаенный смех. Не веря себе, он поднял голову. Так и есть! В глазах ее прыгали озорные искорки, уголки губ вздрагивали.
   — Встань, а то эта сцена все больше напоминает картину «Возвращение блудного сына».
   Чувство юмора мгновенно вернулось к нему.
   — Скорее, возвращение блудной дочери, — пробормотал он, вставая.
   — Что ты сказал? — осведомилась Марго.
   — Возвращение блудной дочери. Это я про вчера.
   — Ты все-таки редкостный нахал.
   — Но, согласись, это часть моего обаяния.
   — Да уж, — улыбнулась Марго. — Этого у тебя не отнять. — И вдруг, становясь серьезной: — Если это когда-нибудь произойдет и я полюблю другого, ты первый узнаешь об этом. Ты можешь пообещать мне то же? — Нет, потому что этого никогда не будет.
   Слова, сказанные Гришей во время их совместной попойки, несмотря на, казалось бы, полное беспамятство, запали в душу. Или, вернее, в подсознание. Володя не помнил точно, что ему говорил Григорий, но почему-то его руки занимали его все больше. Он рассматривал их с новым интересом, как будто видел впервые. Крупные ладони с длинными, хорошо развитыми пальцами. Сильные и гибкие одновременно. «Если абстрагироваться от того, что они мои, — думал Басаргин, — можно сказать, что они неодномерны или неоднозначны. Они изящны, но не изнеженны. В них есть чувственность и мощь. Может быть, Гришка не так уж и не прав».
   Он улучил-таки момент и как-то вечером, когда Марго ушла с Ириной в Камерный театр к Таирову, полюбоваться очередной раз блистательной Алисой Коонен в оперетке «Жирофле-Жирофля», отправился во ВХУТЕМАС. Григорий, у которого как раз в это время случился «творческий запой», дневал и ночевал в мастерских. Он ни о.чем не стал спрашивать, отвел Басаргина в закуток, где стояли печь для обжига и небольшой столик. Таз с водой и комок глины. Ничего больше. Такой суровый минимализм пришелся Басаргину по душе. Он взял в руки податливый комок. Пальцы сами пришли в движение, как будто только этого и ждали. Похоже, они хорошо понимали друг друга, его руки и глина.
   С некоторых пор у Марго появилось ощущение, что за ней следят. Куда бы она ни шла, одна или с кем-то, все время в спину ей смотрели невидимые глаза. Она физически чувствовала этот пристальный взгляд на своих лопатках, ускоряла шаги, внезапно останавливалась, оборачивалась, но так и не смогла никого заметить. Она сворачивала в подворотни, в проходные дворы, меняла маршруты, но избавиться от неприятного ощущения не могла. Даже дома, за задернутыми занавесками она не чувствовала себя в безопасности. Смутное чувство угрозы стало ее вечным спутником. Казалось, этот таинственный взгляд проникает даже через плотную ткань гардин. Марго поделилась своими опасениями с Володей, но он только усмехнулся и сказал, что это нервы.
   — Все твоя премьера. Попей валерьяночки, и пройдет.
   Но об этом не могло быть и речи. С запахом валерьянки оживала тень Софьи Карловны, туманный город на воде, и все, что с ним было связано.
   До показа оставались считанные дни. Уже готовили зал в гостинице «Метрополь», ожидались важные гости из правительства, пресса, художники. Еще бы, первый показ новой пролетарской моды.
   Варвара ходила вся наэлектризованная, только что искры не сыпались, и это ее состояние передавалось окружающим. Все дергались, суетились, метались бестолково. Все валилось из рук, вдруг оказывалось, что что-то не готово или требует срочной переделки.
   Марго приходила домой вся выпотрошенная и на все расспросы Володи отвечала уклончиво, мол, сам все увидишь.
   Наконец великий день настал. Народу пришло видимо-невидимо, гораздо больше, чем мог вместить зал. Все стулья давно уже были заняты приглашенными, прочие топтались у стен и облепляли подоконники.
   Марго гримировалась в одной комнате с Ириной. Ей предстояло выйти последней, как завершающий аккорд. Ирина болтала без умолку. Она уже успела сбегать и обозреть в щелочку зал и теперь рассказывала Марго, кто пришел на показ. Выходило, что сегодня здесь собрался весь московский «бомонд», изрядно приправленный партийными бонзами и безликими типчиками в форме и в штатском, похожими друг на друга, как однояйцевые близнецы.
   — И откуда они только берутся, ума не приложу. Может быть, их в лаборатории какой-нибудь штампуют. Пока все идет отлично. Рабочие модели прошли на ура. Ты бы видела, как они вышагивали в своей спецодежде с гаечными ключами наперевес. Полный фурор. Варвара сияет.
   Марго все пыталась поймать ускользающее настроение, но ей это никак не удавалось. Ирина все журчала и журчала, пока ее не позвали в зал. Она поправила на себе просторное платье в узкую и широкую полоску, по прихоти автора причудливо разбегавшуюся в разные стороны, как лучики солнца, кинула через плечо последний взгляд в зеркало и выпорхнула из комнаты.
   Марго присела перед зеркалом и всмотрелась в свое отражение. Волнуется ли она? Бесспорно. Нелегкая ей предстоит задача — выйти на публику, самую многочисленную, пеструю и взыскательную в ее жизни, и за считанные секунды создать законченный образ, показать совершенно новый стиль и доказать его право на существование Она знала, что Варвара придает особое значение именно ее модели как новой концепции современной моды. Они обе провели долгие часы за ее разработкой и обкаткой. Марго даже предложила некоторые свои элементы, которые, к ее удивлению, были приняты Варварой. Так что она как бы была и соавтором.
   — Маргарита, ваш выход.
   Девушка-распорядитель просунула в дверь кудрявую головку и задорно ей подмигнула. Неведомый доселе трепет охватил Марго. Вот он, момент истины.
   Она прошла по коридору, миновала несколько поворотов и очутилась у входа в зал. Здесь столпились все участники показа и работники мастерской. «Не расходятся, ждут финала, — подумала Марго. — А финал — это я».
   — И наконец, наша последняя модель, — услышала она голос Варвары, уверенно перекрывающий шумок в зале. — До сих пор считалось, что женщине в одежде позволено почти все. — Она сделала заметный упор на слове «почти». — Но только женщина новой России может презреть последние запреты и стать истинно свободной. Предлагаем вам вечерний костюм.
   Марго вступила в зал и замерла у входа. Очень хотелось скорее пробежать по проходу и закончить поскорее эту пытку, но она держала паузу, как ее учила Варвара. В зале мгновенно воцарилась мертвая тишина, все взгляды устремились на нее. Страха как не бывало. Наэлектризованная атмосфера зала передалась ей, и это электричество бодрящими волнами перекатывалось сейчас в ней, будя каждую клеточку ее тела. Она стояла перед сотнями пар глаз в элегантнейшем черном костюме с широкими брюками, белоснежной рубашке с крахмальным жабо, оттененным крохотной черной бабочкой, и ярко-желтом жилете с черным абстрактным рисунком. Ансамбль довершали черная щегольская шляпа мужского фасона и тонкая трость с серебряным набалдашником.
   Скользящим шагом, поигрывая тростью, Марго пошла по проходу. Зал потрясенно молчал. Где-то в середине она неуловимым движением сбросила пиджак и, перекинув его через плечо, продолжила путь. Она не успела дойти до конца прохода, как зал взорвался криками. Девятый вал, цунами, внезапно вздыбившиеся из тихих вод, обрушились на Марго. Одни кричали «Браво!», другие вопили «Позор! Долой!», улюлюкали, аплодировали, топали ногами, свистели. Вспышки фотоаппаратов слепили глаза.
   Она шла сквозь плотную пелену восторга и ненависти, невозмутимая снаружи и смятенная внутри, не понимая толком, что происходит. У выхода она остановилась в позе, исполненной невыразимого изящества и женственности, и бросила через плечо победный взгляд на бушующий зал. Но она вовсе не чувствовала себя победительницей, она вообще ничего не чувствовала. Только сердце тяжелым молотом колотилось где-то в горле.
 
   В мастерской царила атмосфера всеобщего уныния. Марго сразу почувствовала это, как только вошла. Никто не перебрасывался шуточками, как обычно, тихий, инертный шелест разговора оплетал просторную комнату липкой паутиной. Впечатление было такое, будто она пришла на похороны. .
   Варвара сидела за столом серее серого. Из-за объемистой кипы газет виднелось только ее лицо, поникшее и будто надломившееся.
   — А-а, вот и нарушительница спокойствия, — протянула она и посмотрела так, будто именно Марго была виновата в разыгравшемся скандале.
   Марго уселась напротив. Накануне они с Володей и всей компанией здорово напраздновались шампанским, разошлись под утро, поэтому выспаться толком не удалось. Голова немилосердно болела, во рту пересохло, в глаза будто песка насыпали. Короче, паршиво она себя чувствовала, совсем не в форме для споров и разговоров.
   — Что скажешь?
   Марго неопределенно пожала плечами. Это был максимум того, что она могла на настоящий момент изобразить. Желудок выделывал умопомрачительные кульбиты, словно хотел выпрыгнуть и заскакать по столу, как лягушка. Ей стоило гигантских усилий удержать его на подобающем месте.
   — Налейте девушке чаю, — криво усмехнулась Варвара. — Не видите, что ли, как мучается.
   Перед Марго тут же очутилась кружка с дымящимся чаем. От одного запаха ей стало лучше. Она отхлебнула огненный терпкий напиток и мысленно поклялась себе никогда больше не увлекаться шампанским. Не стоит оно таких мучений.
   — Газеты-то читала? — Варвара зашуршала страницами. — Да ладно, не старайся, какой из тебя сейчас читатель. Несчастная жертва славы.
   Марго слабо улыбнулась. Вот она, обратная сторона эйфории. Вчера все наперебой доказывали ей, что вся коллекция не стоит и одной штанины ее брюк, восторгались и искренне пели дифирамбы, а так как публика была подкованная, трудно было усомниться в их оценке.
   Вчера, когда они все вместе выходили из «Метрополя», журналисты чуть не растерзали ее, окружили плотным кольцом, засыпали вопросами, все просили повторить последнюю позу и щелкали, и щелками фотоаппаратами. Наконец Володя не выдержал, заслонил ее собой и повел сквозь толпу. Еле вырвались..
   Вечером самые близкие друзья собрались у них на Малой Дмитровке. У Марго голова шла кругом от поздравлений и звучных тостов. Ирина дулась. На нее никто не обращал внимания.
   На шум заглянул Иван.Суржанский. Он тоже был на показе вместе с Татьяной. Подсел к Марго, посмотрел так, словно видел впервые.
   — Ох и всыплют они вам завтра, как Бог свят всыплют. — Он не стал уточнять, какие такие «они». — Очень вы мне Зиночку напомнили. Гиппиус. Знавал я ее в Петербурге, еще до войны. Обворожительная была женщина. Истинная Цирцея. Как и та, превращала мужчин в свиней. Правда, они не очень-то и сопротивлялись.
   И на этом загадочном высказывании прервался, присоединившись к всеобщему веселью.
   Марго повернулась к Володе. Он весь вечер не отходил от нее, глаза так и сияли гордостью. Приятно было видеть, как он восхищается ею. Марго благодарно улыбнулась ему и прижалась щекой к плечу.
   — А эта твоя Варвара — смелая женщина, — шепнул он ей на ухо. — Ничего не боится.
   Марго так и не уточнила тогда, чего, собственно, Варваре следует бояться, а теперь, вспомнив эту его фразу, потянулась к газетам.
   Ни одна не обошла вниманием вчерашний показ. Чего там только не было. Особенно изощрялись «Правда» и «Труд». После короткой, в целом положительной оценки всей коллекции, особенно производственной одежды, они яростно обрушивались на Марго и ее злосчастный костюм. «Вопиющая вульгарность». «Торжество мелкобуржуазной пошлости». «Чудовищный образчик дурного тона». «Эта дамочка нагло насмехается над всеми трудящимися женщинами России». «И в кошмарном сне не приснится, что ткачиха или какая-то другая фабричная работница после смены обрядится в эти попугайские тряпки и пойдет по Тверской, сжимая тросточку в честных мозолистых руках».
   Марго не смогла читать дальше. Смех душил ее. Она подняла на Варвару влажные от слез глаза и, давясь, проговорила:
   — Воля твоя, не могу больше. Не могли они писать это серьезно. «Тросточка в честных мозолистых руках». Каково?
   — Не понимаю, что ты так веселишься. — Голос Варвары звучал сухо и отчужденно, словно ей враз изменило чувство юмора. — Приговор короткий и ясный: это не наша мода. И они правы.
   Марго изумленно уставилась на нее. Она ослышалась или как?
   — Варвара, но ты же сама говорила, что нельзя делать одежду только для рабочих. Другие стили тоже имеют право на существование, да и рабочие бывают разные. Может, кому-нибудь и захочется после смены пройтись с тросточкой по Тверской.
   — Далась тебе эта тросточка, — простонала Варвара. — Твоя, кстати, была идея.
   — Но тебе же понравилось, — возразила Марго. — А теперь они пишут так, будто весь костюм целиком мой и я тебя, как бес, попутала.
   Сказала и не поверила своим глазам. Жесткая, властная, всегда уверенная в себе Варвара покраснела и потупилась. Она, не отрывая глаз, смотрела на свои руки, и казалось, ничего более интересного на свете больше нет.
   — Ты сама подала им эту мысль? Варвара покачала головой:
   — Нет.
   — Но ты не стала их разубеждать?
   — Да, не стала. — Голос ее качнулся, потом вдруг вырос и окреп: — Не стала. А чего бы ты хотела? Чтобы мастерские закрыли?
   — Кто же их закроет? Не те теперь времена. «Боится, — поняла Марго. — За свою репутацию боится.
   Самолюбие художника. Гордыня. Смертный грех». Марго встала и, натягивая перчатки, направилась к выходу.
   — Подожди, Марго, куда ты? — остановил ее голос Варвары. — Я вовсе не хочу, чтобы ты так уходила. Скандал уляжется, и мы еще поработаем вместе. Будем делать новую, истинно народную коллекцию, без всех этих декадентских выкрутасов. У меня уже есть некоторые идеи. Вот, посмотри. Эскизы для тканей.
   Она выложила перед ней на стол несколько листов. Марго нехотя подошла. На одном красовался рисунок трактора, на другом — здание завода с трубой.
   — Очень натурально. Не хватает только дыма.
   — Не язви. Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь сейчас. Отвлекись. По-моему, очень современно.
   — На мой взгляд, даже слишком. Может, ты и найдешь кого-нибудь, кто захочет это носить, но только не я. Судя по всему, мне вообще здесь больше нечего делать.
   Марго быстро шла по Садовой, почти бежала. Запоздалые слезы обиды душили ее. Глупо, глупо все закончилось. А как хорошо начиналось. Надежды, радость творчества, союз единомышленников. И все это распалось, как карточный домик, при первом же столкновении с действительностью.
   Марго всей кожей ощущала сочувственные, слегка отчужденные и холодноватые взгляды недавних товарищей. Что бы они ни чувствовали в тот момент, никто не нашел в себе достаточно смелости, чтобы поднять голос в ее защиту. А ей и не нужна защита, не нужно сочувствие. Она опять начнет все сначала. Не в первый раз. И сил у нее хватит.
   Домой, домой, скорее. Там Володя, там чисто и светло и нет места малодушию и предательству. Марго влетела в парадное и, нащупав в кармане ключ, закопошилась у двери. От пережитого волнения руки противно дрожали. Ключ никак не хотел попадать в замок.
   Впопыхах она не заметила, как хлопнула вторично парадная дверь, не услышала приглушенные шаги по лестнице. Внезапно чья-то рука обхватила ее сзади за горло, широкая ладонь плотно зажала рот. Марго отчаянно забилась, пытаясь вырваться, но державший ее лишь усилил хватку. Что-то влажное облепило ей лицо, сладковатый тошнотворный запах забил ноздри. Перед глазами поплыло, извиваясь, черное, страшное. Все тело обмякло, темнота окутала ее.
   — Владимир Николаевич, Дмитрий Антипович просил вас зайти.
   Басаргин удивленно вскинул брови. Митя? Вот не во время. Рабочий день уже закончился, и он торопился домой к Марго. Он уже прочел несколько статей о показе одежды в «Метрополе» и понимал, что должен сейчас быть рядом с ней. Бедная, бедная девочка! Такая чудовищная нелепость.
   — Владимир Николаевич, вы идете?
   Молоденькая секретарша нетерпеливо топталась в дверях. Видно, тоже спит и видит скорее домой попасть. В сереньком невзрачном костюмчике она напоминала маленькую незаметную мышку. А ведь хорошенькая могла бы быть, если приодеть со вкусом, подумал Басаргин, глядя на ее личико с тонкой светлой кожей и маленьким вздернутым носиком.
   — Иду, иду, конечно.
   Дмитрий Антипович Ерофеев сидел в своем кабинете за большим столом, читал газету и курил. Волны сизого дыма плавали по кабинету, не давая толком разглядеть лицо его хозяина. За последние годы он успел обзавестись очками и заметно оплыл, видимо, от сидячего образа жизни. «А ведь он на несколько лет моложе меня», — подумал Басаргин. Сейчас вряд ли кто узнал бы в нем того шалопутного мальчика Митьку, который вырос у них на заднем дворе.
   Басаргин взглянул на переполненную пепельницу и поморщился:
   — Все курите?
   — Курю, курю, Володя. Уже и самому не в радость, а никак бросить не могу. Вы садитесь, в ногах правды нет. Чаю?
   — Нет, спасибо. Жена дома ждет с ужином.
   Они давно уже в приватных беседах отказались от отчеств и звали друг друга по имени. Митя спотыкался поначалу, но потом привык, не без удовольствия для себя.
   — Жена — это хорошо. Я вот только все никак не женюсь.
   — Что так? Пора бы вроде.
   — Давно пора. Отец совсем заел. Помру, говорит, а так внучат не понянчу.
   — Рано ему еще о смерти думать.
   — Да, старик у меня крепкий. Хитрит, я думаю. Хочет меня таким Макаром к жене под крылышко спроворить. А какая тут жена при такой-то работе? Я только что не сплю здесь. Какая выдержит? Может, ваша?
   При упоминании Марго лицо Басаргина осветилось такой ошалелой мальчишеской улыбкой, что Ерофеев только крякнул.
   — Она-то выдержит. Что угодно. Другой вопрос, выдержу ли я.
   — Нда-а-а, жены, жены… — задумчиво протянул Ерофеев. — Вы, между прочим, через свою в газеты попали.
   Басаргин уже успел заметить, что газета, которую только что читал Ерофеев, была открыта на странице со статьей о показе моделей Пановой, где было напечатано несколько блеклых фотографий, в частности та, где он, закрывая грудью Марго, пробирается сквозь толпу. Как ни странно, но его, хоть и с трудом, можно было узнать.
   — Непонятная вышла история, — сказал, смущаясь, Басаргин. — Она только демонстрировала чужой костюм, вроде вешалки для одежды, а пишут…
   — На то они и журналисты, чтобы писать, — резонно заметил Ерофеев. — А про жену вы зря так. Очень красивая женщина.
   Басаргин покраснел. Ему вдруг мерзко стало от своих нелепых объяснений и от самой необходимости их давать. В конце концов, это его личное дело и никого, кроме него, не касается. Он вскинул голову и столкнулся с пристальным, испытующим взглядом Ерофеева. Впрочем, в нем не было и тени насмешки, и Басаргин сразу остыл.
   — Я, собственно, к чему веду. Памятуя о нашей маленькой хитрости, вам бы не следовало привлекать к себе ненужного внимания.
   Басаргин сразу понял, на что тот намекает. На некоторое изменение его, Басаргина, социального статуса при заполнении анкеты о приеме на работу.
   — Вы что-то конкретно хотели бы мне сказать?
   — Именно. Вами тут интересовались. Правда, еще до вчерашнего.
   — Кто, если не секрет?
   — Секрет, конечно, но вам скажу. Приходил человек один из органов. Я, честно говоря, ничего толком не понял. Так, рутинная проверка. Где живете, семейное положение, то да се. И вот я подумал: не отправить ли мне вас в командировку на месяц-другой? Скажем, в Вологду с инспекцией. Проверка крестьянских хозяйств, виды на урожай и прочее. Как вы на это смотрите?
   — Если вы считаете…
   — Считаю.
   — Ясно. Жену можно с собой взять?
   — А вот этого не надо. Пристройте ее на лето в деревню куда-нибудь. Машину я дам. За лето все уляжется, а там посмотрим. Может, действительно ничего серьезного.
   — Спасибо, Митя. Я, как всегда, ваш должник.
   — Чего там, сочтемся.
 
   Очнулась Марго в незнакомой комнате с высоким потолком, таким высоким, что он почти терялся в темноте. «Не может быть такого потолка, — подумала Марго. — Я, верно, умерла или сплю». Сон, похожий на смерть, или смерть, похожая на сон. Только откуда эта тяжесть во всем теле? Ведь после смерти душа невесома.
   Она ощутила прикосновение гребня к волосам. В детстве Шушаник любила расчесывать ей волосы перед сном. Но это была не Шушаник. Это были неловкие руки, неприятные, чужие. Марго тряхнула головой, пытаясь избавиться от них. Гребень, запутавшись, задергался. Марго охнула от боли.
   Над ней склонилось чье-то лицо. Лицо мужчины, нестарого еще, скорее, молодого, лет тридцати пяти или около того. Но это были нехорошие, недобрые тридцать пять лет, мучительные для их обладателя. Одутловатое толстогубое лицо, все в складках. Тяжелый взгляд прищуренных маленьких глазок. Ранняя седина в постриженных плотным ежиком волосах. Марго с трудом разлепила губы: