Страница:
«Двадцать четвертого октября господин Чилер вызвал меня к себе и велел через час ждать его внизу с машиной. Сказал, что поедем в село Коломенское. На мой вопрос, почему так поздно, ответил, что ему звонил муж Маргариты Георгиевны Басаргиной и просил о личной встрече. Я еще подумал, что странное место. Товарища Басаргина я неоднократно встречал в компании „Руссотюрк“, и он всегда выказывал неприязненное отношение к господину Чилеру, то есть не скрывал. В девять часов вечера мы отправились на условленное место встречи. Было уже темно. Господин Чилер велел мне дожидаться его у машины и пошел через дорогу. В этот момент неизвестная машина с зажженными фарами выехала на большой скорости из-за поворота, сбила господина Чилера и уехала. Фары слепили глаза, и я не сумел разглядеть ни машины, ни тем более номера. Когда я подбежал к нему, господин Чилер был уже мертв. Я не стал его трогать и съездил за милицией. Товарищ Басаргин на встречу так и не явился. Подпись: Михаил Иванович Соков».
Н-да-а-а. Редкостная липа. Для шофера слишком гладко излагает, да еще эти разговорчики-мухоморчики с хозяином. Куда едем, да зачем, да почему. Интересно, на каком языке они балакали, ведь переводчика-то не было. Ну да ладно. Сойдет и так.
Игнатьев придвинул к себе телефон.
— Осип Абрамович, Игнатьев из НКВД. Я тут посмотрел дело Чилера. Беру его под свой личный контроль. Ну да, иностранец и все такое. Так что ты документики мне все перекинь и по своему ведомству дело закрой. Лады. Лады. Будь.
На следующий день Володя с работы не вернулся. Марго прождала его всю ночь, цепенея и вздрагивая от каждого звука, от редкого шума проезжающей машины. Время будто остановилось. Часы тикали, как всегда, но стрелки словно прилипли к циферблату.
Марго бродила по комнате как неприкаянная, из угла в угол, из угла в угол. От этого мерного хождения ей становилось легче. Мысли будто замирали, прислушиваясь к шагам. Цок-цок, цок-цок, раз-два, раз-два. Десять шагов туда, десять обратно. Можно сосчитать, сколько километров она пройдет до утра. Цок-цок, очень интересно.
Утро она встретила с виду спокойная, будто окаменевшая. Машинально оделась, машинально причесалась, безучастно отметила новую резкую складочку у рта, черные круги вокруг глаз. Все правильно. За все на свете надо платить, а за ночь кошмара тем более.
Полдня она провела в «Заготхлебе». Расспрашивала, расспрашивала, расспрашивала. Наконец кто-то-то вспомнил, что видел Басаргина на улице после работы. Его ждала машина. Подошли двое, перекинулись с ним парой слов, усадили в машину и укатили. Больше его никто не видел.
Марго шла на Лубянку, в тот самый дом, который долго еще будет наводить ужас на миллионы несчастных людей. Шла сама. Никто ее не звал, никто не искал. Она шла туда, чтобы спасти любимого человека. Какой ценой? Она не думала об этом. Ей было уже все равно.
В бюро пропусков она назвала свою фамилию и фамилию Игнатьева и присела подождать. Минут через пятнадцать явился молодой человек в форме и повел ее по длинным мрачным коридорам, устланным ковровой дорожкой. Она съедала звук шагов, и оттого казалось, что фигуры людей двигаются бесшумно, как во сне. По обеим сторонам коридора были двери, бесконечный ряд массивных дверей, за каждой из которых сидел паук-Игнатьев и плел свою паутину, много-много паутины, чтобы хватило на всю огромную страну.
У одной из дверей ее провожатый остановился и, отворив, пропустил ее вперед. Она очутилась в небольшом пустом «предбаннике», в конце которого была еще одна дверь. Лабиринт Минотавра — Подождите здесь.
Он подошел к двери и постучал согнутым пальцем.
— Входите.
— Семен Игнатьевич, к вам товарищ Басаргина.
— Пусть войдет. Я буду занят. Никого ко мне не пускать. Марго переступила порог. Дверь за ней тут же закрылась.
Она не стала осматриваться, лишь боковым зрением автоматически отметила, что кабинет большой и безликий, как и всякое казенное помещение. Портрет Дзержинского на стене. В полупрофиль. И ладно. Обойдемся без соглядатаев. Взгляд ее был намертво прикован к Игнатьеву. При виде ее он почему-то встал, потом сел, заерзал, облизнул губы. Нервничает, подумала безучастно Марго. Он-то что нервничает?
— Пришла?
— Пришла.
— Сама?
— Сама.
— Значит, все, как я говорил?
— Все, как вы говорили. — Ее голос звучал эхом его слов и доносился до нее будто со стороны. Будто не она говорит, а ее неживая оболочка. А она-то где? И есть ли она— еще? — Он здесь?
— Пока здесь.
— Что ему угрожает?
— СЛОН или расстрел. Смотря как повернуть. Двойное убийство…
— Я знаю. Что такое СЛОН?
— Соловецкий лагерь особого назначения.
— А как повернуть, чтобы он вышел отсюда сегодня же?
— Сама знаешь.
— Я готова. Берите меня, как хотите.
Он медленно подошел к ней, близко, почти вплотную. Встал, широко расставив ноги, тяжело посмотрел налитыми кровью глазами.
— Ну! Ласкай меня, как своего муженька. Я знаю все твои уловки.
Марго и бровью не повела.
— Всему свое время. Сначала дайте распоряжение, чтобы его выпустили, и закройте дело.
— Вот ты как запела. Не доверяешь мне?
— Нет.
— А я почему должен тебе доверять?
— Даю вам слово! Довольно?
Он быстро отошел к столу и заполнил какой-то бланк. Марго через его плечо прочла: «Прошу отпустить за отсутствием состава преступления». Потом размашисто подписал и вызвал курьера.
— Отнесите немедленно.
Курьер вышел. Игнатьев запер дверь на ключ и, вынув из папки, лежащей на столе, лист бумаги, протянул Марго.
— Это все, что есть в деле на твоего Басаргина. Немного, но вполне достаточно, чтобы пустить его в распыл. Учти, восстанавливается при первой необходимости.
Марго пробежала глазами листок. «Михаил Иванович Соков». А он-то как успел? Он ведь умер. Но она не стала ни о чем спрашивать. Скомканный листок полыхнул в пепельнице и рассыпался горсткой пепла.
Марго принялась расстегивать пуговки блузки холодными сухими пальцами. Ей казалось, что они шелестят, как безжизненные осенние листья. Блузка скользнула на пол, за ней последовало кружевное белье. Она взялась было за юбку, но он рявкнул:
— Не надо!
Она повиновалась. Игнатьев стоял, не шевелясь, и явно не собирался помогать ей. Она сама расстегнула ему ремень и опустила брюки. То, что составляет главную мужскую гордость, у Игнатьева напоминало смятую тряпочку, слишком маленькую для мужчины таких внушительных размеров.
Марго взяла это в руку и начала ритмично массировать. Скорее бы, скорее бы все это кончилось. Сколько она еще выдержит? Наконец он дрогнул, зарычал и набросился на нее, как дикий зверь. Завалил на стол, придавил намертво своим тяжелым телом.
— Я отдеру тебя так, как когда-то твой муженек. Прямо на столе, в одежде, как ресторанную девку. Я смотрел за вами в бинокль. Ты знала? Знала? Поэтому не задергивала занавески? Дразнила меня?
Он впивался в ее шею слюнявыми губами, давил и мял грудь и тыкался, тыкался в нее бессильной, вялой плотью. Марго прикусила зубами нижнюю губу. Когда же кончится этот ужас? Тоненькая струйка крови побежала по щеке, алая змейка на белом, безжизненном, как маска, лице.
Вдруг Игнатьев отпустил ее. Сел у стола и заплакал. Он плакал о себе, о своей долбаной жизни, о своем неожиданном бессилии и еще оттого, что эта женщина, которая сидела перед ним на столе вся растерзанная, растрепанная, с багровыми подтеками на коже, была сильнее его. Она могла ползать перед ним на брюхе, целовать его ноги, сосать его член, он мог вытворять с ней все, что угодно, и все равно она была сильнее его. Она сделала бы это ради своей любви, оставаясь чистой и прекрасной. Что такое особенное было в ее муже, чтобы вызвать такую любовь? Ведь ни одна женщина не сделает того же ради него, Игнатьева.
Марго никак не ожидала такого поворота. Она не привыкла видеть плачущих мужчин, а этот выглядел совсем уничтоженным. Ей даже на секунду стало жаль его. Такой провал. Но она тут же одернула себя. Милое дело — жалеть людоеда, которому оказалась не по зубам очередная жертва.
Игнатьев поднял голову и мутно посмотрел на нее. Она сидела перед ним в естественной, непринужденной позе, полной неизъяснимого изящества. Никакой неловкости или стыда. Непостижимая женщина! Она даже не пыталась прикрыть свою наготу, как сделала бы на ее месте любая другая. Грудь ее, почему-то нисколько не обезображенная отпечатками его лап, дышала легко и спокойно. И это больше всего убивало его. Он не может причинить ей вреда, не может никак зацепить ее, ее внутренняя суть недоступна для него. Словно она впорхнула в его окно, присела на его стол, пригладила растрепавшиеся перышки и сейчас снова упорхнет. И тут же забудет о нем. Проклятая ведьма.
— Проклятая ведьма, — пробормотал он. — Проклятая ведьма. Убирайся вон из моей жизни, вон…
Марго поняла, что «аудиенция» закончена. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не спешить, не нарушить гипнотическое молчание, повисшее в кабинете, она оделась и пригладила волосы. Игнатьеву показалось, что это произошло в один миг. Она сделала какое-то неуловимое, плавное движение и преобразилась. Ведьма. Холодная и неприступная, как айсберг. А он, Игнатьев, который одним пальцем может стереть ее в порошок, сидит перед ней, раздавленный, кастрированный и униженный, и мается от сознания собственной неполноценности. Он опустил голову на руки и затих.
Когда он очнулся, ее в кабинете уже не было. Она исчезла бесшумно, невесомой, бесплотной тенью, как сквозь стену прошла. За окном барабанил холодный осенний дождь. Серое небо придвинулось вплотную и навалилось на него свинцовой тяжестью. И тут он с убийственной ясностью понял, что ему больше не подняться.
Уронив несколько слов в телефонную трубку, Игнатьев вынул из ящика стола пистолет и, зачем-то протерев его платком, аккуратно вложил дуло в рот.
Марго стояла на углу Лубянской площади и терпеливо ждала. Холодные струи дождя сбегали по ее лицу, как запоздалые слезы, затекали за воротник, но она не чувствовала холода. Пальто намокло и давило на плечи, но она не чувствовала тяжести. Сколько она уже простояла здесь? И сколько еще простоит? Не важно. Она ждет его и дождется.
Но она не дождалась своего Володи. Он не вышел к ней ни через час, ни через два, ни позже. Уже стемнело, зажгли фонари. Желтые круги, как рыбий жир, растекались в лужах. Когда-то, в другой, живой жизни, Марго любила бродить под дождем, крепко взяв под руку Володю, прижавшись к нему крепко-крепко, чтобы поместиться под одним зонтом. В сущности, ничто так не сближает людей, как прогулки под зонтом, уютным пристанищем для двоих, где третьему уж точно нет места. И весь окружающий мир надежно отделен пеленой дождя. Да, Марго любила дождь, но сегодня она была одна и так же надежно отделена от остального мира, которому она была совершенно безразлична. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Потом пришла спасительная мысль. Его же вывели через другой, непарадный вход. Он уже дома, ждет ее, не понимая, куда она запропастилась в такой вечер.
— Дура, дура, дура! — твердила себе Марго, и каблучки ее ботиков торопливо стучали в такт.
Жизнь снова заиграла, зазвучала вокруг. Сигналы машин, цокот лошадиных копыт, хлюпанье подошв по лужам. Вокруг снова что-то происходило, и с ней в том числе. Она бежала домой, где ее наверняка ждет Володя, должен ждать, не может не ждать. Все, что произошло с ней в этот кошмарный долгий день, враз улетучилось, исчезло без следа. Не было ни долгих часов ожидания в неизвестности, ни ощущения леденящей поверхности стола под голой спиной, ни чужих враждебных рук на коже. Она бежала ДОМОЙ к ВОЛОДЕ.
Окна их квартиры смотрели мертвой темнотой. Марго резко остановила свой бег, будто налетела на глухую стену. Так смотрят окна ПУСТОГО жилища. Если кто-то есть внутри, спит или просто ждет в темноте, окна выглядят иначе. Почему-то она знала это.
Ночь и следующий день прошли как в забытьи. Марго неподвижно сидела в кресле, то проваливаясь в тревожный сон, полный видений, то выныривая. Вздрагивала от каждого шороха, от звука голосов на улице или в коридоре. Но каждый раз ее ждало разочарование. Постепенно ей начала открываться страшная правда: Игнатьев обманул ее. Он и не думал отпускать Володю. Хотел попользоваться ею и ничего не дать взамен. Мерзкая крыса.
Мозг лихорадочно работал. Надо что-то делать, ведь не все еще потеряно. Игнатьев говорил об альтернативе: либо смерть, либо СЛОН. Чем бы ни был СЛОН, а она уже не помнила точно, что это значит, он лучше, чем смерть. Любой слон лучше, чем смерть, потому что он живой. А пока ты жив, есть надежда.
В здании Наркомпрода, несмотря на поздний час, горело несколько окон. Марго шагнула в двери парадного и наткнулась на молоденького дежурного, который, судя по красным слипающимся глазам, изо всех сил боролся со сном. Он даже обрадовался неожиданному появлению посетительницы. Хоть взбодрится немного. На вопрос о товарище Ерофееве ответил утвердительно. Да, да, здесь еще, как всегда. Как отрекомендовать? Ах, Басаргина Маргарита Георгиевна. Не Владимира ли Николаевича жена? Знает, как же, как же. Что-то случилось с Владимиром Николаевичем? Марго только вымученно улыбнулась ему. Он принялся накручивать ручку телефона.
— Проходите, пожалуйста, Маргарита Георгиевна! — уже бодро отчеканил он. — Дмитрий Антипович ждет вас. Второй этаж. Вторая дверь налево.
Пройдя пустой предбанник секретарши, Марго сразу попала в туман папиросного дыма. Прямо дымовая завеса, подумала Марго. И как он только работает здесь.
Ерофеев ждал ее в дверях.
— Что стряслось? — коротко спросил он, усаживая ее в кресло.
Марго была благодарна ему за официальный тон и отсутствие светских политесов. Он и так был на них не особый мастер, а сейчас любое проявление человеческого участия только пробило бы брешь в защитной броне, которую она кое-как нацепила на себя, чтобы не впасть в панику.
— Володя пропал. — Выговорилось, как камень в воду. — Вернее, не пропал. Его забрали в… — Споткнувшись на полуслове, Марго выразительно обвела глазами кабинет.
Ерофеев мгновенно понял и утвердительно кивнул — говорите свободно.
— В органы, — выдохнула Марго. — По обвинению в убийстве турецкого коммерсанта Осман-бея Чилера. Обвинение сфабриковано от и до. Весь тот день и ночь он был со мной. Мы…
Она запнулась. «Мы занимались любовью, говорили и снова любили друг друга», — хотела сказать она. Но слова эти не выговорились. Второй медовый месяц. Сердце сжало ледяными тисками.
— Продолжайте, — попросил Ерофеев. Марго судорожно стиснула руки на коленях.
— Я была ТАМ вчера, — продолжала она. — Мне обещали выпустить его. Без последствий.
— Кто обещал? — Ерофеев уже держал в руке карандаш.
— Следователь Игнатьев. Он ведет дело.
— Имя?
Марго наморщила лоб, мучительно соображая. Оказалось, что для него в ее памяти нет имени.
— Не помню.
— Не важно. Не знаете, почему следователь решил закрыть дело? Появились какие-то факты в пользу Владимира Николаевича?
Марго смотрела в пол, оцепенев, не в силах поднять глаза.
— Маргарита Георгиевна? Вы слышите меня?
«Как он настойчив! Господи, да что же я! Чтобы помочь, он должен знать все».
— Чтобы как-то помочь, я должен знать все, — сказал Ерофеев, как бы читая ее мысли.
— Да, да… Я должна была взамен… отдаться ему, там же, в кабинете. — Ну вот, выговорила! — Отдаться ему, как портовая шлюха, прямо на столе. И не просто отдаться, а обслужить, как самого лучшего клиента. Вы понимаете, что я имею в виду? Или надо пояснить?
Ее всю трясло, голос дрожал, вот-вот грозя сорваться, глаза лихорадочно блестели. «Истерика, — подумал Ерофеев. — Неудивительно. Впрочем, ей же лучше. Разрядится».
— Как хотите, — спокойно сказал он, протягивая ей стакан воды.
Будничный звук его голоса и невозмутимое лицо с внимательными, но бесстрастными глазами странным образом подействовали успокаивающе. Марго глотнула воды и приложила холодный стакан к пылающему лбу.
— Извините. Я… Ну, вы понимаете. Я выполнила свое обещание. Не моя вина, что он оказался импотентом. Он при мне подписал бумагу об освобождении и отослал с секретарем. Потом дал мне сжечь липовые показания шофера против него.
— Документы можно легко восстановить.
— Да, он тоже так сказал.
«Он ведь действительно сказал мне об этом, — подумала Марго. — Как же я могла не обратить внимания?»
— Идите домой, Маргарита Георгиевна. — Ерофеев устало потер рукой переносицу. — Я постараюсь узнать, что на самом деле происходит. Сделаю все, что могу.
Ерофеев сдержал слово. Он пришел ровно через двое суток, когда Марго уже окончательно потеряла счет времени. Стукнул железной ручкой в окно, как старый знакомый.
— Я кое-что узнал, Маргарита Георгиевна, хоть это оказалось сложнее, чем я думал.
Он прошел в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Не забыл запереть окно. Осторожность не помешает.
— То, что я вам скажу сейчас, должно навсегда остаться между нами. Вы поняли меня? Навсегда.
Марго кивнула, не сводя с него глаз.
— Игнатьев покончил с собой, — медленно произнес Ерофеев. — Выстрелил себе в рот. Очень аккуратно. Полголовы начисто снес.
Глаза Марго налились холодной ядовитой зеленью. Торжествующей, ликующей зеленью, мелькнуло в мозгу потрясенного Ерофеева. Губы искривились в подобии улыбки. Ведьма, как есть ведьма!
— Собаке собачья смерть! — не прошептала, а прошипела она. — Что вы узнали о Володе?
Преображение было мгновенным. Перед ним стояла совсем другая женщина, встревоженная, теплая, любящая, живая. Только что какой-то частью сознания Ерофеев благодарил судьбу, что не женат, а сейчас уже готов был сожалеть об этом. Загадка!
— К сожалению, ничего утешительного. Никто ничего толком сказать не может. По крайней мере пока. Одно хорошо. — Он смущенно кашлянул. — Гхм, если вообще что-то может быть хорошо в данной ситуации… Его обвиняют по уголовному делу, убийство на почве ревности, а не по политическому. Поэтому расстрел скорее всего исключается. Я продолжу расспросы, можете не сомневаться. Но вам я бы посоветовал исчезнуть на время. Уж очень вы соприкасаетесь со всеми аспектами дела. Убит ваш шеф, Игнатьев застрелился сразу же после вашего ухода, ну и так далее. Вам есть где укрыться?
— Не знаю. Наверное.
Марго совсем не хотелось думать о себе. Главное, что Володя жив, а это значит, что они еще будут вместе. Пока они живы, есть надежда.
Дни тянулись бесконечной вязкой чередой, и она чувствовала себя мухой, увязшей в смоле. Всегда такая деятельная, стремительная, уплотняющая и завихряющая вокруг себя пространство, она как замерла, застыла в ожидании. В ожидании чего? Стука в окно, силуэта его головы в свете уличных фонарей, звуков любимого голоса. Все прочие звуки замолкли за ненадобностью: музыка, людской говор, даже ее собственный голос. Она обнаружила, что не может больше петь. И этот дар в одночасье оставил ее. Сирота, сирота, кругом сирота!
Она уже не помнила, сколько прошло дней, когда Ерофеев появился снова. Просто бесшумно возник на пороге ее комнаты. Неодобрительно покачал головой:
— Вы так и не послушались меня, Маргарита Георгиевна. Я же советовал вам уехать. Уж я бы нашел способ вас отыскать.
— Вам удалось что-то узнать о Володе? — Она уже видела ответ в его глазах.
— Боюсь, что я пришел с недоброй вестью. Мужайтесь. Его больше нет.
— Неправда.
— Я видел рапорт своими собственными глазами. — Ерофеев только руками развел.
Более безнадежного жеста Марго не видела никогда.
— Убит при попытке к бегству во время этапирования в место заключения. Его в составе группы заключенных везли на Соловки. Место захоронения неизвестно. Поскольку их везли на барже, скорее всего…
— СЛОН… СЛОН, — забормотала Марго, вдруг вспомнив. — Соловецкий лагерь особого назначения. Значит, все-таки СЛОН. Вот что он выбрал для моего мужа, подонок. Ах, Володя, Володя…
— Маргарита Георгиевна. — Голос Ерофеева вырвал ее из лабиринта темных мыслей. — Я хочу, чтобы вы знали. Вы можете располагать мной, как вам угодно. Я ведь любил его. Восхищался им с самого детства. Я вырос при его доме. Его мать мне однажды жизнь спасла, выходила, когда врачи уже отступились. Я… я…
— Я знаю, Митя. Ведь он так вас называл, правда? — Марго подошла и положила ему руку на плечо. — Я благодарю вас. За все, за все благодарю. Вы были ему другом. И именно поэтому я сейчас прошу вас — уходите. Вы сделали даже больше, чем могли бы. Рядом со мной небезопасно. Мне кажется, что все, кто любят меня или просто находятся рядом со мной, умирают. Вам не надо рисковать понапрасну. — И в ответ на его протестующий жест: — Я прошу вас. Я приказываю, наконец! Идите!
Ерофеев смотрел на нее, как смотрят, прощаясь навсегда. Он неловко, как-то судорожно прижал ее руку к губам, попытался что-то сказать, но не смог.
— Идите, — уже мягче произнесла Марго и перекрестила его. — Да благословит вас Бог.
В золотом неверном свете свечей лик Богородицы казался совсем живым. Все понимает, все знает, ничего не надо объяснять. Марго так и не смогла поставить свечку за упокой души. Ну не поднималась рука, и все тут. Она стояла на коленях перед образом Богородицы и тихо разговаривала с ней, пытаясь объяснить, да и самой получше разобраться в своих чувствах.
— Он не умер, понимаешь. Для меня не умер. Просто ушел в другой мир, где живет,, и дышит, и любит меня. Он ведь не может никого любить, кроме меня, правда? Как и я. Это судьба. И мы еще встретимся с ним, в том, другом мире. Нет ничего окончательного. Все еще будет, когда-нибудь. Я терпелива, я умею ждать. Ничего не надо торопить. Все придет в свое время. И в свое время я уйду к нему. Ты не беспокойся, Мати, я не совершу греха самоубийства. Я просто тихонько дождусь своего часа. И он дождется меня, там, на дне Онежского озера, где маленькие рыбки играют в его волосах. Я буду жить, ведь Господь не забрал меня вместе с ним. Значит, зачем-то я должна остаться.
Марго подняла глаза на образ, и ей показалось, что Богородица кивнула ей и ободряюще улыбнулась.
— Клаус, вы могли бы жениться на мне?
Сидящий перед ней полноватый крупный мужчина с розовым круглым лицом любителя пива поперхнулся кофе и так громко фыркнул, что сидящие вокруг разом обернулись на него. Он еще больше покраснел и сконфузился. Марго улыбнулась.
— Вот так но-омер, — протянула она. — Молодая красивая женщина делает ему предложение, а он только фыркает. А я-то думала, что повергну вас в бурный восторг.
Клаус Доббельсдорф, тридцатипятилетний немец, который был представителем «Руссотюрка» в Москве до Осман-бея, приехал ненадолго, чтобы свернуть дела и ликвидировать представительство. Головная фирма больше не видела перспектив для бизнеса в Советской России. Он был аккуратен до умопомрачения и педантичен, как истинный немец. Великолепный добросовестный работник, начисто лишенный воображения, надежный, как скала. У Марго с ним сразу установились доверительные отношения, замешанные на взаимной симпатии. Она чувствовала, что нравится ему, хотя в его отношении к ней не было никакого романтического или эротического подтекста. Они были друзьями, не очень близкими, но что-то подсказывало ей, что к нему можно обратиться при случае.
— Не пугайтесь так. Я сейчас вам все объясню. — Она пригубила из чашечки горячий горький напиток, раздумывая, как лучше начать. — Мой муж недавно погиб. Несчастный случай. Я не хочу сейчас говорить об этом, — поспешно добавила она в ответ на его потрясенный взгляд. — Слишком больно. Я осталась совсем одна в этом городе, да что в городе, во всей этой огромной стране у меня никого нет, ни родных, ни друзей. Здесь меня ничто больше не держит, только горькие воспоминания преследуют повсюду.
— О, Гретхен, мне очень, очень жаль. Он был такой красивый человек.
Клаус с первого их знакомства стал называть ее Гретхен совершенно на немецкий манер, и это совсем не раздражало Марго, а, наоборот, отзывалось детством, когда была жива мама, а она, Марго, вела непримиримую борьбу за свою индивидуальность с гувернанткой-немкой.
— Я хочу уехать за границу, и вы могли бы помочь мне в этом. Наш брак будет фиктивным, не волнуйтесь. У меня есть кое-какие драгоценности для начала, потом найду работу. Так что я не буду сидеть на вашей шее. Мы вообще можем расстаться сразу же, как только пересечем границу. Говоря, она нарочно не смотрела на него, чтобы ему не показалось, что она уж очень на него давит. Пусть примет решение сам. Однако молчание затягивалось.
— Клаус, вы же не раз говорили, что мы друзья. Так давайте и останемся друзьями. Ничего не изменится, поверьте. А брачное свидетельство — всего лишь бумага, и не более. Поймите, вы — моя единственная надежда.
— Да, да, я понимаю, — медленно сказал он, причем слова давались ему с явным трудом. — Просто это так неожиданно. Я не в состоянии представить себя женатым на женщине, — он запнулся. — Ну да, женатым.
— Я вас никак не стесню. Если хотите, мы можем после отъезда отсюда вообще больше не встречаться.
— Ну зачем же такие крайности, Гретхен. — Он улыбнулся впервые за их сегодняшнюю встречу. — Будем считать, что я согласен.
Причину его необычного смущения она поняла, только когда новоиспеченные господин и госпожа Доббельсдорф прибыли на центральный вокзал Праги. Оформление брака и новых документов заняло всего несколько дней, принимая во внимание щедрые суммы, которые Клаус раздавал направо и налево. Марго казалось, что, раз приняв решение, он стремится поскорее осуществить задуманное. Сборы заняли и того меньше. Марго не стала брать ничего из вещей, только самое необходимое. Особое место в дорожной сумке занял Володин портсигар, тот самый, в котором он хранил ее фотографию в форме медсестры, и еще несколько фотографий, которые они успели сделать вместе. Ведь казалось, что впереди еще целая долгая жизнь, что еще много будет минут счастья, совсем особенных, которые захочется запечатлеть на память, мгновений, которые захочется остановить. Никогда ничего не надо оставлять на потом, твердила себе Марго, как бы делая зарубку на память. Не бывает никакого потом. Есть только сейчас, и оно неповторимо, как была неповторима каждая минута, проведенная с Володей.
Н-да-а-а. Редкостная липа. Для шофера слишком гладко излагает, да еще эти разговорчики-мухоморчики с хозяином. Куда едем, да зачем, да почему. Интересно, на каком языке они балакали, ведь переводчика-то не было. Ну да ладно. Сойдет и так.
Игнатьев придвинул к себе телефон.
— Осип Абрамович, Игнатьев из НКВД. Я тут посмотрел дело Чилера. Беру его под свой личный контроль. Ну да, иностранец и все такое. Так что ты документики мне все перекинь и по своему ведомству дело закрой. Лады. Лады. Будь.
На следующий день Володя с работы не вернулся. Марго прождала его всю ночь, цепенея и вздрагивая от каждого звука, от редкого шума проезжающей машины. Время будто остановилось. Часы тикали, как всегда, но стрелки словно прилипли к циферблату.
Марго бродила по комнате как неприкаянная, из угла в угол, из угла в угол. От этого мерного хождения ей становилось легче. Мысли будто замирали, прислушиваясь к шагам. Цок-цок, цок-цок, раз-два, раз-два. Десять шагов туда, десять обратно. Можно сосчитать, сколько километров она пройдет до утра. Цок-цок, очень интересно.
Утро она встретила с виду спокойная, будто окаменевшая. Машинально оделась, машинально причесалась, безучастно отметила новую резкую складочку у рта, черные круги вокруг глаз. Все правильно. За все на свете надо платить, а за ночь кошмара тем более.
Полдня она провела в «Заготхлебе». Расспрашивала, расспрашивала, расспрашивала. Наконец кто-то-то вспомнил, что видел Басаргина на улице после работы. Его ждала машина. Подошли двое, перекинулись с ним парой слов, усадили в машину и укатили. Больше его никто не видел.
Марго шла на Лубянку, в тот самый дом, который долго еще будет наводить ужас на миллионы несчастных людей. Шла сама. Никто ее не звал, никто не искал. Она шла туда, чтобы спасти любимого человека. Какой ценой? Она не думала об этом. Ей было уже все равно.
В бюро пропусков она назвала свою фамилию и фамилию Игнатьева и присела подождать. Минут через пятнадцать явился молодой человек в форме и повел ее по длинным мрачным коридорам, устланным ковровой дорожкой. Она съедала звук шагов, и оттого казалось, что фигуры людей двигаются бесшумно, как во сне. По обеим сторонам коридора были двери, бесконечный ряд массивных дверей, за каждой из которых сидел паук-Игнатьев и плел свою паутину, много-много паутины, чтобы хватило на всю огромную страну.
У одной из дверей ее провожатый остановился и, отворив, пропустил ее вперед. Она очутилась в небольшом пустом «предбаннике», в конце которого была еще одна дверь. Лабиринт Минотавра — Подождите здесь.
Он подошел к двери и постучал согнутым пальцем.
— Входите.
— Семен Игнатьевич, к вам товарищ Басаргина.
— Пусть войдет. Я буду занят. Никого ко мне не пускать. Марго переступила порог. Дверь за ней тут же закрылась.
Она не стала осматриваться, лишь боковым зрением автоматически отметила, что кабинет большой и безликий, как и всякое казенное помещение. Портрет Дзержинского на стене. В полупрофиль. И ладно. Обойдемся без соглядатаев. Взгляд ее был намертво прикован к Игнатьеву. При виде ее он почему-то встал, потом сел, заерзал, облизнул губы. Нервничает, подумала безучастно Марго. Он-то что нервничает?
— Пришла?
— Пришла.
— Сама?
— Сама.
— Значит, все, как я говорил?
— Все, как вы говорили. — Ее голос звучал эхом его слов и доносился до нее будто со стороны. Будто не она говорит, а ее неживая оболочка. А она-то где? И есть ли она— еще? — Он здесь?
— Пока здесь.
— Что ему угрожает?
— СЛОН или расстрел. Смотря как повернуть. Двойное убийство…
— Я знаю. Что такое СЛОН?
— Соловецкий лагерь особого назначения.
— А как повернуть, чтобы он вышел отсюда сегодня же?
— Сама знаешь.
— Я готова. Берите меня, как хотите.
Он медленно подошел к ней, близко, почти вплотную. Встал, широко расставив ноги, тяжело посмотрел налитыми кровью глазами.
— Ну! Ласкай меня, как своего муженька. Я знаю все твои уловки.
Марго и бровью не повела.
— Всему свое время. Сначала дайте распоряжение, чтобы его выпустили, и закройте дело.
— Вот ты как запела. Не доверяешь мне?
— Нет.
— А я почему должен тебе доверять?
— Даю вам слово! Довольно?
Он быстро отошел к столу и заполнил какой-то бланк. Марго через его плечо прочла: «Прошу отпустить за отсутствием состава преступления». Потом размашисто подписал и вызвал курьера.
— Отнесите немедленно.
Курьер вышел. Игнатьев запер дверь на ключ и, вынув из папки, лежащей на столе, лист бумаги, протянул Марго.
— Это все, что есть в деле на твоего Басаргина. Немного, но вполне достаточно, чтобы пустить его в распыл. Учти, восстанавливается при первой необходимости.
Марго пробежала глазами листок. «Михаил Иванович Соков». А он-то как успел? Он ведь умер. Но она не стала ни о чем спрашивать. Скомканный листок полыхнул в пепельнице и рассыпался горсткой пепла.
Марго принялась расстегивать пуговки блузки холодными сухими пальцами. Ей казалось, что они шелестят, как безжизненные осенние листья. Блузка скользнула на пол, за ней последовало кружевное белье. Она взялась было за юбку, но он рявкнул:
— Не надо!
Она повиновалась. Игнатьев стоял, не шевелясь, и явно не собирался помогать ей. Она сама расстегнула ему ремень и опустила брюки. То, что составляет главную мужскую гордость, у Игнатьева напоминало смятую тряпочку, слишком маленькую для мужчины таких внушительных размеров.
Марго взяла это в руку и начала ритмично массировать. Скорее бы, скорее бы все это кончилось. Сколько она еще выдержит? Наконец он дрогнул, зарычал и набросился на нее, как дикий зверь. Завалил на стол, придавил намертво своим тяжелым телом.
— Я отдеру тебя так, как когда-то твой муженек. Прямо на столе, в одежде, как ресторанную девку. Я смотрел за вами в бинокль. Ты знала? Знала? Поэтому не задергивала занавески? Дразнила меня?
Он впивался в ее шею слюнявыми губами, давил и мял грудь и тыкался, тыкался в нее бессильной, вялой плотью. Марго прикусила зубами нижнюю губу. Когда же кончится этот ужас? Тоненькая струйка крови побежала по щеке, алая змейка на белом, безжизненном, как маска, лице.
Вдруг Игнатьев отпустил ее. Сел у стола и заплакал. Он плакал о себе, о своей долбаной жизни, о своем неожиданном бессилии и еще оттого, что эта женщина, которая сидела перед ним на столе вся растерзанная, растрепанная, с багровыми подтеками на коже, была сильнее его. Она могла ползать перед ним на брюхе, целовать его ноги, сосать его член, он мог вытворять с ней все, что угодно, и все равно она была сильнее его. Она сделала бы это ради своей любви, оставаясь чистой и прекрасной. Что такое особенное было в ее муже, чтобы вызвать такую любовь? Ведь ни одна женщина не сделает того же ради него, Игнатьева.
Марго никак не ожидала такого поворота. Она не привыкла видеть плачущих мужчин, а этот выглядел совсем уничтоженным. Ей даже на секунду стало жаль его. Такой провал. Но она тут же одернула себя. Милое дело — жалеть людоеда, которому оказалась не по зубам очередная жертва.
Игнатьев поднял голову и мутно посмотрел на нее. Она сидела перед ним в естественной, непринужденной позе, полной неизъяснимого изящества. Никакой неловкости или стыда. Непостижимая женщина! Она даже не пыталась прикрыть свою наготу, как сделала бы на ее месте любая другая. Грудь ее, почему-то нисколько не обезображенная отпечатками его лап, дышала легко и спокойно. И это больше всего убивало его. Он не может причинить ей вреда, не может никак зацепить ее, ее внутренняя суть недоступна для него. Словно она впорхнула в его окно, присела на его стол, пригладила растрепавшиеся перышки и сейчас снова упорхнет. И тут же забудет о нем. Проклятая ведьма.
— Проклятая ведьма, — пробормотал он. — Проклятая ведьма. Убирайся вон из моей жизни, вон…
Марго поняла, что «аудиенция» закончена. Изо всех сил сдерживая себя, чтобы не спешить, не нарушить гипнотическое молчание, повисшее в кабинете, она оделась и пригладила волосы. Игнатьеву показалось, что это произошло в один миг. Она сделала какое-то неуловимое, плавное движение и преобразилась. Ведьма. Холодная и неприступная, как айсберг. А он, Игнатьев, который одним пальцем может стереть ее в порошок, сидит перед ней, раздавленный, кастрированный и униженный, и мается от сознания собственной неполноценности. Он опустил голову на руки и затих.
Когда он очнулся, ее в кабинете уже не было. Она исчезла бесшумно, невесомой, бесплотной тенью, как сквозь стену прошла. За окном барабанил холодный осенний дождь. Серое небо придвинулось вплотную и навалилось на него свинцовой тяжестью. И тут он с убийственной ясностью понял, что ему больше не подняться.
Уронив несколько слов в телефонную трубку, Игнатьев вынул из ящика стола пистолет и, зачем-то протерев его платком, аккуратно вложил дуло в рот.
Марго стояла на углу Лубянской площади и терпеливо ждала. Холодные струи дождя сбегали по ее лицу, как запоздалые слезы, затекали за воротник, но она не чувствовала холода. Пальто намокло и давило на плечи, но она не чувствовала тяжести. Сколько она уже простояла здесь? И сколько еще простоит? Не важно. Она ждет его и дождется.
Но она не дождалась своего Володи. Он не вышел к ней ни через час, ни через два, ни позже. Уже стемнело, зажгли фонари. Желтые круги, как рыбий жир, растекались в лужах. Когда-то, в другой, живой жизни, Марго любила бродить под дождем, крепко взяв под руку Володю, прижавшись к нему крепко-крепко, чтобы поместиться под одним зонтом. В сущности, ничто так не сближает людей, как прогулки под зонтом, уютным пристанищем для двоих, где третьему уж точно нет места. И весь окружающий мир надежно отделен пеленой дождя. Да, Марго любила дождь, но сегодня она была одна и так же надежно отделена от остального мира, которому она была совершенно безразлична. Она еще никогда не чувствовала себя такой одинокой. Потом пришла спасительная мысль. Его же вывели через другой, непарадный вход. Он уже дома, ждет ее, не понимая, куда она запропастилась в такой вечер.
— Дура, дура, дура! — твердила себе Марго, и каблучки ее ботиков торопливо стучали в такт.
Жизнь снова заиграла, зазвучала вокруг. Сигналы машин, цокот лошадиных копыт, хлюпанье подошв по лужам. Вокруг снова что-то происходило, и с ней в том числе. Она бежала домой, где ее наверняка ждет Володя, должен ждать, не может не ждать. Все, что произошло с ней в этот кошмарный долгий день, враз улетучилось, исчезло без следа. Не было ни долгих часов ожидания в неизвестности, ни ощущения леденящей поверхности стола под голой спиной, ни чужих враждебных рук на коже. Она бежала ДОМОЙ к ВОЛОДЕ.
Окна их квартиры смотрели мертвой темнотой. Марго резко остановила свой бег, будто налетела на глухую стену. Так смотрят окна ПУСТОГО жилища. Если кто-то есть внутри, спит или просто ждет в темноте, окна выглядят иначе. Почему-то она знала это.
Ночь и следующий день прошли как в забытьи. Марго неподвижно сидела в кресле, то проваливаясь в тревожный сон, полный видений, то выныривая. Вздрагивала от каждого шороха, от звука голосов на улице или в коридоре. Но каждый раз ее ждало разочарование. Постепенно ей начала открываться страшная правда: Игнатьев обманул ее. Он и не думал отпускать Володю. Хотел попользоваться ею и ничего не дать взамен. Мерзкая крыса.
Мозг лихорадочно работал. Надо что-то делать, ведь не все еще потеряно. Игнатьев говорил об альтернативе: либо смерть, либо СЛОН. Чем бы ни был СЛОН, а она уже не помнила точно, что это значит, он лучше, чем смерть. Любой слон лучше, чем смерть, потому что он живой. А пока ты жив, есть надежда.
В здании Наркомпрода, несмотря на поздний час, горело несколько окон. Марго шагнула в двери парадного и наткнулась на молоденького дежурного, который, судя по красным слипающимся глазам, изо всех сил боролся со сном. Он даже обрадовался неожиданному появлению посетительницы. Хоть взбодрится немного. На вопрос о товарище Ерофееве ответил утвердительно. Да, да, здесь еще, как всегда. Как отрекомендовать? Ах, Басаргина Маргарита Георгиевна. Не Владимира ли Николаевича жена? Знает, как же, как же. Что-то случилось с Владимиром Николаевичем? Марго только вымученно улыбнулась ему. Он принялся накручивать ручку телефона.
— Проходите, пожалуйста, Маргарита Георгиевна! — уже бодро отчеканил он. — Дмитрий Антипович ждет вас. Второй этаж. Вторая дверь налево.
Пройдя пустой предбанник секретарши, Марго сразу попала в туман папиросного дыма. Прямо дымовая завеса, подумала Марго. И как он только работает здесь.
Ерофеев ждал ее в дверях.
— Что стряслось? — коротко спросил он, усаживая ее в кресло.
Марго была благодарна ему за официальный тон и отсутствие светских политесов. Он и так был на них не особый мастер, а сейчас любое проявление человеческого участия только пробило бы брешь в защитной броне, которую она кое-как нацепила на себя, чтобы не впасть в панику.
— Володя пропал. — Выговорилось, как камень в воду. — Вернее, не пропал. Его забрали в… — Споткнувшись на полуслове, Марго выразительно обвела глазами кабинет.
Ерофеев мгновенно понял и утвердительно кивнул — говорите свободно.
— В органы, — выдохнула Марго. — По обвинению в убийстве турецкого коммерсанта Осман-бея Чилера. Обвинение сфабриковано от и до. Весь тот день и ночь он был со мной. Мы…
Она запнулась. «Мы занимались любовью, говорили и снова любили друг друга», — хотела сказать она. Но слова эти не выговорились. Второй медовый месяц. Сердце сжало ледяными тисками.
— Продолжайте, — попросил Ерофеев. Марго судорожно стиснула руки на коленях.
— Я была ТАМ вчера, — продолжала она. — Мне обещали выпустить его. Без последствий.
— Кто обещал? — Ерофеев уже держал в руке карандаш.
— Следователь Игнатьев. Он ведет дело.
— Имя?
Марго наморщила лоб, мучительно соображая. Оказалось, что для него в ее памяти нет имени.
— Не помню.
— Не важно. Не знаете, почему следователь решил закрыть дело? Появились какие-то факты в пользу Владимира Николаевича?
Марго смотрела в пол, оцепенев, не в силах поднять глаза.
— Маргарита Георгиевна? Вы слышите меня?
«Как он настойчив! Господи, да что же я! Чтобы помочь, он должен знать все».
— Чтобы как-то помочь, я должен знать все, — сказал Ерофеев, как бы читая ее мысли.
— Да, да… Я должна была взамен… отдаться ему, там же, в кабинете. — Ну вот, выговорила! — Отдаться ему, как портовая шлюха, прямо на столе. И не просто отдаться, а обслужить, как самого лучшего клиента. Вы понимаете, что я имею в виду? Или надо пояснить?
Ее всю трясло, голос дрожал, вот-вот грозя сорваться, глаза лихорадочно блестели. «Истерика, — подумал Ерофеев. — Неудивительно. Впрочем, ей же лучше. Разрядится».
— Как хотите, — спокойно сказал он, протягивая ей стакан воды.
Будничный звук его голоса и невозмутимое лицо с внимательными, но бесстрастными глазами странным образом подействовали успокаивающе. Марго глотнула воды и приложила холодный стакан к пылающему лбу.
— Извините. Я… Ну, вы понимаете. Я выполнила свое обещание. Не моя вина, что он оказался импотентом. Он при мне подписал бумагу об освобождении и отослал с секретарем. Потом дал мне сжечь липовые показания шофера против него.
— Документы можно легко восстановить.
— Да, он тоже так сказал.
«Он ведь действительно сказал мне об этом, — подумала Марго. — Как же я могла не обратить внимания?»
— Идите домой, Маргарита Георгиевна. — Ерофеев устало потер рукой переносицу. — Я постараюсь узнать, что на самом деле происходит. Сделаю все, что могу.
Ерофеев сдержал слово. Он пришел ровно через двое суток, когда Марго уже окончательно потеряла счет времени. Стукнул железной ручкой в окно, как старый знакомый.
— Я кое-что узнал, Маргарита Георгиевна, хоть это оказалось сложнее, чем я думал.
Он прошел в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Не забыл запереть окно. Осторожность не помешает.
— То, что я вам скажу сейчас, должно навсегда остаться между нами. Вы поняли меня? Навсегда.
Марго кивнула, не сводя с него глаз.
— Игнатьев покончил с собой, — медленно произнес Ерофеев. — Выстрелил себе в рот. Очень аккуратно. Полголовы начисто снес.
Глаза Марго налились холодной ядовитой зеленью. Торжествующей, ликующей зеленью, мелькнуло в мозгу потрясенного Ерофеева. Губы искривились в подобии улыбки. Ведьма, как есть ведьма!
— Собаке собачья смерть! — не прошептала, а прошипела она. — Что вы узнали о Володе?
Преображение было мгновенным. Перед ним стояла совсем другая женщина, встревоженная, теплая, любящая, живая. Только что какой-то частью сознания Ерофеев благодарил судьбу, что не женат, а сейчас уже готов был сожалеть об этом. Загадка!
— К сожалению, ничего утешительного. Никто ничего толком сказать не может. По крайней мере пока. Одно хорошо. — Он смущенно кашлянул. — Гхм, если вообще что-то может быть хорошо в данной ситуации… Его обвиняют по уголовному делу, убийство на почве ревности, а не по политическому. Поэтому расстрел скорее всего исключается. Я продолжу расспросы, можете не сомневаться. Но вам я бы посоветовал исчезнуть на время. Уж очень вы соприкасаетесь со всеми аспектами дела. Убит ваш шеф, Игнатьев застрелился сразу же после вашего ухода, ну и так далее. Вам есть где укрыться?
— Не знаю. Наверное.
Марго совсем не хотелось думать о себе. Главное, что Володя жив, а это значит, что они еще будут вместе. Пока они живы, есть надежда.
Дни тянулись бесконечной вязкой чередой, и она чувствовала себя мухой, увязшей в смоле. Всегда такая деятельная, стремительная, уплотняющая и завихряющая вокруг себя пространство, она как замерла, застыла в ожидании. В ожидании чего? Стука в окно, силуэта его головы в свете уличных фонарей, звуков любимого голоса. Все прочие звуки замолкли за ненадобностью: музыка, людской говор, даже ее собственный голос. Она обнаружила, что не может больше петь. И этот дар в одночасье оставил ее. Сирота, сирота, кругом сирота!
Она уже не помнила, сколько прошло дней, когда Ерофеев появился снова. Просто бесшумно возник на пороге ее комнаты. Неодобрительно покачал головой:
— Вы так и не послушались меня, Маргарита Георгиевна. Я же советовал вам уехать. Уж я бы нашел способ вас отыскать.
— Вам удалось что-то узнать о Володе? — Она уже видела ответ в его глазах.
— Боюсь, что я пришел с недоброй вестью. Мужайтесь. Его больше нет.
— Неправда.
— Я видел рапорт своими собственными глазами. — Ерофеев только руками развел.
Более безнадежного жеста Марго не видела никогда.
— Убит при попытке к бегству во время этапирования в место заключения. Его в составе группы заключенных везли на Соловки. Место захоронения неизвестно. Поскольку их везли на барже, скорее всего…
— СЛОН… СЛОН, — забормотала Марго, вдруг вспомнив. — Соловецкий лагерь особого назначения. Значит, все-таки СЛОН. Вот что он выбрал для моего мужа, подонок. Ах, Володя, Володя…
— Маргарита Георгиевна. — Голос Ерофеева вырвал ее из лабиринта темных мыслей. — Я хочу, чтобы вы знали. Вы можете располагать мной, как вам угодно. Я ведь любил его. Восхищался им с самого детства. Я вырос при его доме. Его мать мне однажды жизнь спасла, выходила, когда врачи уже отступились. Я… я…
— Я знаю, Митя. Ведь он так вас называл, правда? — Марго подошла и положила ему руку на плечо. — Я благодарю вас. За все, за все благодарю. Вы были ему другом. И именно поэтому я сейчас прошу вас — уходите. Вы сделали даже больше, чем могли бы. Рядом со мной небезопасно. Мне кажется, что все, кто любят меня или просто находятся рядом со мной, умирают. Вам не надо рисковать понапрасну. — И в ответ на его протестующий жест: — Я прошу вас. Я приказываю, наконец! Идите!
Ерофеев смотрел на нее, как смотрят, прощаясь навсегда. Он неловко, как-то судорожно прижал ее руку к губам, попытался что-то сказать, но не смог.
— Идите, — уже мягче произнесла Марго и перекрестила его. — Да благословит вас Бог.
В золотом неверном свете свечей лик Богородицы казался совсем живым. Все понимает, все знает, ничего не надо объяснять. Марго так и не смогла поставить свечку за упокой души. Ну не поднималась рука, и все тут. Она стояла на коленях перед образом Богородицы и тихо разговаривала с ней, пытаясь объяснить, да и самой получше разобраться в своих чувствах.
— Он не умер, понимаешь. Для меня не умер. Просто ушел в другой мир, где живет,, и дышит, и любит меня. Он ведь не может никого любить, кроме меня, правда? Как и я. Это судьба. И мы еще встретимся с ним, в том, другом мире. Нет ничего окончательного. Все еще будет, когда-нибудь. Я терпелива, я умею ждать. Ничего не надо торопить. Все придет в свое время. И в свое время я уйду к нему. Ты не беспокойся, Мати, я не совершу греха самоубийства. Я просто тихонько дождусь своего часа. И он дождется меня, там, на дне Онежского озера, где маленькие рыбки играют в его волосах. Я буду жить, ведь Господь не забрал меня вместе с ним. Значит, зачем-то я должна остаться.
Марго подняла глаза на образ, и ей показалось, что Богородица кивнула ей и ободряюще улыбнулась.
— Клаус, вы могли бы жениться на мне?
Сидящий перед ней полноватый крупный мужчина с розовым круглым лицом любителя пива поперхнулся кофе и так громко фыркнул, что сидящие вокруг разом обернулись на него. Он еще больше покраснел и сконфузился. Марго улыбнулась.
— Вот так но-омер, — протянула она. — Молодая красивая женщина делает ему предложение, а он только фыркает. А я-то думала, что повергну вас в бурный восторг.
Клаус Доббельсдорф, тридцатипятилетний немец, который был представителем «Руссотюрка» в Москве до Осман-бея, приехал ненадолго, чтобы свернуть дела и ликвидировать представительство. Головная фирма больше не видела перспектив для бизнеса в Советской России. Он был аккуратен до умопомрачения и педантичен, как истинный немец. Великолепный добросовестный работник, начисто лишенный воображения, надежный, как скала. У Марго с ним сразу установились доверительные отношения, замешанные на взаимной симпатии. Она чувствовала, что нравится ему, хотя в его отношении к ней не было никакого романтического или эротического подтекста. Они были друзьями, не очень близкими, но что-то подсказывало ей, что к нему можно обратиться при случае.
— Не пугайтесь так. Я сейчас вам все объясню. — Она пригубила из чашечки горячий горький напиток, раздумывая, как лучше начать. — Мой муж недавно погиб. Несчастный случай. Я не хочу сейчас говорить об этом, — поспешно добавила она в ответ на его потрясенный взгляд. — Слишком больно. Я осталась совсем одна в этом городе, да что в городе, во всей этой огромной стране у меня никого нет, ни родных, ни друзей. Здесь меня ничто больше не держит, только горькие воспоминания преследуют повсюду.
— О, Гретхен, мне очень, очень жаль. Он был такой красивый человек.
Клаус с первого их знакомства стал называть ее Гретхен совершенно на немецкий манер, и это совсем не раздражало Марго, а, наоборот, отзывалось детством, когда была жива мама, а она, Марго, вела непримиримую борьбу за свою индивидуальность с гувернанткой-немкой.
— Я хочу уехать за границу, и вы могли бы помочь мне в этом. Наш брак будет фиктивным, не волнуйтесь. У меня есть кое-какие драгоценности для начала, потом найду работу. Так что я не буду сидеть на вашей шее. Мы вообще можем расстаться сразу же, как только пересечем границу. Говоря, она нарочно не смотрела на него, чтобы ему не показалось, что она уж очень на него давит. Пусть примет решение сам. Однако молчание затягивалось.
— Клаус, вы же не раз говорили, что мы друзья. Так давайте и останемся друзьями. Ничего не изменится, поверьте. А брачное свидетельство — всего лишь бумага, и не более. Поймите, вы — моя единственная надежда.
— Да, да, я понимаю, — медленно сказал он, причем слова давались ему с явным трудом. — Просто это так неожиданно. Я не в состоянии представить себя женатым на женщине, — он запнулся. — Ну да, женатым.
— Я вас никак не стесню. Если хотите, мы можем после отъезда отсюда вообще больше не встречаться.
— Ну зачем же такие крайности, Гретхен. — Он улыбнулся впервые за их сегодняшнюю встречу. — Будем считать, что я согласен.
Причину его необычного смущения она поняла, только когда новоиспеченные господин и госпожа Доббельсдорф прибыли на центральный вокзал Праги. Оформление брака и новых документов заняло всего несколько дней, принимая во внимание щедрые суммы, которые Клаус раздавал направо и налево. Марго казалось, что, раз приняв решение, он стремится поскорее осуществить задуманное. Сборы заняли и того меньше. Марго не стала брать ничего из вещей, только самое необходимое. Особое место в дорожной сумке занял Володин портсигар, тот самый, в котором он хранил ее фотографию в форме медсестры, и еще несколько фотографий, которые они успели сделать вместе. Ведь казалось, что впереди еще целая долгая жизнь, что еще много будет минут счастья, совсем особенных, которые захочется запечатлеть на память, мгновений, которые захочется остановить. Никогда ничего не надо оставлять на потом, твердила себе Марго, как бы делая зарубку на память. Не бывает никакого потом. Есть только сейчас, и оно неповторимо, как была неповторима каждая минута, проведенная с Володей.