Страница:
Однако истинные их планы все еще оставались тайной, скрытой в груди одного Корсара. Сомнение, растерянность и, наконец, недоверие сменялись на лицах пленников и даже его собственных матросов. Всю долгую ночь после этого богатого событиями дня Корсар провел без сна, молча шагая взад и вперед по палубе, погруженный в свои мысли. Изредка он произносил краткие слова команды, но, если кто-нибудь осмеливался обратиться к нему с посторонним делом, он жестом, не терпящим возражения, запрещал нарушать свое одиночество.
Но, когда на востоке взошло пламенеющее светило, с «Дельфина» раздался сигнальный выстрел, призывающий каботажное судно приблизиться. Сейчас наконец взовьется занавес над заключительной сценой нашей трагедии. Корсар приказал команде собраться на палубе и в присутствии пленников, которых он пригласил на ют, обратился к своим людям со следующими словами:
— Долгие годы нас связывала общая судьба и единый закон управлял нашей жизнью. Я не щадил виновных, но всегда готов был подчиниться вашим требованиям. Никто не посмеет упрекнуть меня в несправедливости. Сегодня договор наш кончается. Я беру обратно свое слово и возвращаю вам вашу клятву верности. Не хмурьтесь. Не ропщите. Не приходите в смятение! Соглашение кончается, и законы наши перестают действовать. Таков был уговор. Я вас освобождаю, а взамен требую лишь немногого. Вам не придется роптать, ибо в награду я отдаю все свои сокровища. Взгляните! — добавил он, приподнимая свой флаг — кровавый вызов, который столь долго бросал он могуществу всех государств: под ним лежали мешки с металлом, что с давних пор правит миром. — Видите? Это золото принадлежало мне, теперь оно ваше. Мы погрузим его на каботажное судно; я хочу, чтобы вы сами поделили его так, как считаете нужным. Идите, земля совсем рядом. Не держитесь вместе: рассейтесь по одному, иначе вам несдобровать; вы знаете, что без меня вы станете добычей первого же королевского судна. «Дельфин» принадлежит мне. Из остального я беру себе только пленников. Прощайте!
Пораженные, все молча слушали эту неожиданную речь. Одно мгновение казалось, что сейчас начнется бунт. Но Корсар все предусмотрел и принял свои меры. На траверзе «Дельфина» стояла «Стрела» и тяжелые дула орудий были нацелены на пиратский корабль; люди замерли у пушек, держа наготове зажженные фитили. Лишенные вождя, захваченные врасплох пираты поняли, что сопротивляться будет безумием. С минуту они стояли, ошеломленные, а затем бросились собирать вещи и переносить их на палубу подошедшего каботажного судна. Когда на «Дельфине» не осталось никого, кроме команды небольшой шлюпки, Корсар передал им обещанное золото, и тяжело нагруженное каботажное судно быстро скользнуло в потайную бухту.
Во время всей этой сцены Корсар был нем, как сама смерть. Затем он повернулся к Уайлдеру и, с трудом подавив волнение, сказал:
— Теперь пора расстаться и нам; своих раненых я поручаю вашим заботам. Им необходима помощь хирургов. Я знаю, что вы не употребите во зло мое доверие.
— Честью клянусь, им не причинят вреда! — ответил молодой де Лэси.
— Я верю вам. Сударыня, — добавил он, приближаясь к старшей из дам, и на гордом лице его мелькнуло выражение нерешительности, — сударыня, если объявленному вне закона преступнику дозволено обратиться к вам, то окажите мне эту милость.
— Я готова: сердце матери не может быть безучастно к тому, кто пощадил ее дитя.
— Когда вы будете молить небо за своего сына, не откажите помянуть и того, кто так нуждается в этих молитвах. Вот и вся моя просьба. А теперь, — добавил он с видом человека, решившего любой ценой подавить душевные муки, — теперь, увы, мы должны расстаться. — Он с горьким сожалением оглядел безлюдные палубы, где еще так недавно кипела жизнь.
— Шлюпка ждет вас.
Уайлдер помог матери и Джертред спуститься, но сам задержался на палубе.
— А вы? — спросил он. — Что будет с вами?
— Меня скоро… забудут. Прощайте!
Прощание звучало почти как приказ, и Уайлдер понял, что медлить более нельзя. Он постоял в нерешительности, затем крепко сжал руку Корсара и прыгнул в шлюпку.
Когда молодой офицер снова очутился на своем судне, командиром которого стал теперь после смерти Бигнала, он тотчас же отдал приказ поднять паруса и взять курс на ближайший порт Англии. Но, пока можно было следить взором за движениями человека, оставшегося на «Дельфине», наши герои не сводили глаз с неподвижно стоявшего пиратского судна. Осененное одним парусом, стройное и прекрасное, как всегда, оно казалось дивным творением, созданным игрой волшебных сил. Высокая фигура не останавливаясь шагала взад и вперед, а рядом скользила другая, поменьше, словно его тень. Силуэты постепенно расплывались; наконец туманная даль поглотила их, и усталый взор уже тщетно пытался различить движение на палубе далекого корабля. Что с ним будет? Ответ не заставил себя ждать. Внезапно вверх взметнулся столб пламени, и огненные языки яростно запрыгали от паруса к парусу. Откуда-то изнутри вырвалось огромное облако дыма, и грянул оглушительный артиллерийский залп. Еще мгновение, и перед зрителями во всем своем жутком великолепии предстала картина горящего корабля. Наконец тяжелая пелена дыма заволокла горизонт, и последний могучий взрыв, докатившись до «Стрелы», заставил затрепетать ее паруса, словно ветер внезапно повернул вспять. Когда облако рассеялось, кругом расстилалась лишь бескрайняя ширь океана, и никто не мог бы указать даже место, где только что покачивалось это прекрасное создание рук человеческих. Те из команды, кто, вооружившись подзорной трубой, взобрался высоко по вантам крейсера, говорили, что различают в волнах одинокую точку, но была ли то шлюпка или просто обломок сгоревшего судна, так и не удалось установить.
С той поры грозное имя Красного Корсара не упоминалось более на морях, и память о нем вытеснили рассказы о новых морских сражениях. Но долго еще коротали моряки ночную вахту, рассказывая бесчисленные истории о дерзких набегах и славных подвигах, якобы совершенных под его командованием. Молва не замедлила приукрасить и извратить эти повести, так что истинный характер и самое имя их героя постепенно смешались с россказнями о жестокостях других пиратов. Да и, кроме того, в западной части континента произошли в скором времени события, гораздо более важные и касающиеся интересов более высоких, нежели легенды о человеке, которые многими почитались ложными и даже невероятными: британские колонии в Северной Америке восстали против королевской власти, и длительная война пришла наконец к счастливому завершению.
Более двадцати лет кануло в быстро текущую реку времени, прежде чем город на острове, где началась наша история, стал свидетелем нового празднества, когда союзники благодаря своему искусству и численному превосходству принудили сдаться храбрейшего из английских генералов. Теперь всем казалось, что война уже выиграна, и добрые горожане, как всегда, не скупились на громкие изъявления радости. К вечеру ликование стихло, и, когда сгустились сумерки, крошечный городок погрузился в привычную провинциальную тишину. Стройный фрегат, стоявший на том самом месте, где мы впервые повстречались с судном Корсара, уже спустил веселые гирлянды пестрых флажков, вывешенных по случаю праздника. Лишь один полосатый флаг, украшенный плеядой ярких, молодых звезд, развевался на его гафеле. И тут на рейде появилось другое судно, меньшего размера, также под дружественным флагом новых Штатов. Был час отлива; ветер стих, и потому судно стало на якорь в проливе между Канноникатом и Родом. Вскоре от него отвалила шлюпка, и шесть гребцов быстро направили ее к берегу. Лодка пристала к дальней и уединенной пристани, и случайный прохожий заметил в ней крытые носилки, возле которых виднелась одинокая фигура женщины. Но, прежде чем заинтересовавшийся прохожий начал делать догадки, весла вскинулись вверх, лодка коснулась причала и носилки, поднятые матросами, уже остановились подле него.
— Прошу вас, — начала незнакомка грустным, робким голосом, — скажите, живет ли здесь, в Ньюпорте, капитан Генри де Лэси, моряк континентального флота?
— Конечно, живет, — ответил пожилой человек, к которому она обратилась. — У него здесь, можно сказать, даже две резиденции: фрегат, что стоит вон там на рейде, такой же его дом, как и здание вон на той горе.
— Вы слишком стары, чтобы служить проводником, но, если ваш внук или какой другой досужий человек укажет нам дорогу, я заплачу ему.
— Благослови вас бог, миледи! — ответил старик, заботливо пряча мелкую монету и искоса взглянув на даму, чтобы удостовериться, не ошибся ли он титулом. — Благослови вас бог, сударыня! Хоть я и вправду стар, потрепан житейскими бурями и немало пережил удивительных приключений на суше и на море, но я с радостью окажу такую ничтожную услугу столь знатной леди. Следуйте за мной, и вы убедитесь, что ваш лоцман неплохо знает свой курс.
И, не дожидаясь ответа, самоуверенный старик повернулся и пошел прочь от пристани. Матросы двинулись за ним, и дама, молчаливая и печальная, пошла рядом с носилками.
— Ежели хотите закусить, — сказал проводник, ткнув пальцем через плечо, — то вон там известная харчевня, моряки когда-то охотно ее посещали. Сосед Джорам и его «Ржавый якорь» в свое время были так же знамениты, как наш самый великий полководец; и, хотя честный Джо давно собрал свою последнюю выручку, дом стоит так же крепко, как в первый день, когда его построили. Бог послал ему праведный конец, и любому слабому душой грешнику отрадно видеть перед собой такой пример.
Из носилок донеслись какие-то невнятные звуки, и старик остановился, но, как он ни старался, ему не удалось ничего разобрать.
— Больной страдает, — заметил он, — но боль телесная, как и все терзания грешной плоти, неизбежно закончится в назначенное время. На своем веку я пережил семь жестоких, кровавых войн и насмотрелся таких ужасов и жестокостей, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
— Жизнь сурово обошлась с тобой, друг мой, — робко прервала его женщина. — Пусть этот золотой принесет тебе еще хоть несколько хороших дней.
Инвалид, ибо проводник был не только стар, но и хром, с благодарностью принял подаяние и был, видимо, столь поглощен разглядыванием монеты, что прекратил разговор.
В глубоком молчании путешественники подошли наконец к дверям дома, который искали. Проводник громко постучался в дверь, после чего ему было заявлено, что в его услугах больше не нуждаются.
— Я знавал и более трудную службу, — ответил он, — и знаю, что опытный моряк ни за что не отпустит лоцмана, покуда не брошен якорь. А вдруг старая мадам де Лэси в отъезде или сам капитан не…
— Молчи, сейчас мы все узнаем.
Дверь отворилась, и на пороге появился человек со свечой в руке. Правда, швейцар этот на первый взгляд был не особенно приветлив. На всем его облике обозначался отпечаток, который нельзя ни стереть, ни создать искусственно: это был истый сын океана, а деревянная нога, поддерживавшая его крепко сколоченное, сильное тело, служила доказательством того, что он перенес многочисленные опасности. При свете свечи лицо его казалось решительным, суровым и даже свирепым. Впрочем, он сразу узнал проводника и без всяких церемоний спросил о причинах «этого ночного шквала». Но вместо калеки ему ответила женщина, и робкий ее голос мгновенно смягчил сердце морского Цербера 112:
— Раненый моряк просит гостеприимства и пристанища у товарища по службе. Мы хотели бы повидать капитана Генри де Лэси.
— Что ж, вы бросили лот в нужном месте, сударыня, — ответил матрос, — это вам скажет и мистер Поль от имени своего отца и миледи, своей любезной матушки, не говоря уж о сударыне бабушке, которая, к слову сказать, и сама не новичок в морском деле.
— Конечно! — подтвердил юноша лет семнадцати, с красивым мужественным лицом, одетый в морскую форму, с любопытством выглядывая из-за плеча старого матроса. — Я доложу отцу о гостях, а ты, Ричард, поскорее приготовь им удобную комнату.
Матрос поспешил выполнить приказание, отданное тоном человека, привыкшего командовать и отвечать за свои поступки. Ричард проводил их в небольшую гостиную. Здесь носилки наконец опустили и через несколько минут отослали носильщиков; раненый и дама остались одни, если не считать грубоватого слуги, который, однако, оказал им такой теплый прием. Вскоре двери растворились, и появился уже знакомый нам юноша в сопровождении хозяев дома.
Первым вошел пожилой, но еще статный человек, одетый в морскую форму капитана флота новых Штатов. Годы и лишения посеребрили его голову, но взгляд был ясен и походка тверда. Одна рука висела на перевязи — немое свидетельство недавнего участия в боях, на другую опиралась дама, хотя и немолодая, но до сих пор сохранившая свежий румянец и блеск глаз — главную красоту прекрасного пола. Шествие замыкала еще одна женская фигура; походка ее уже утратила былую легкость, но весь облик был ясен, словно тихий вечер после бурного дня. Все трое любезно приветствовали незнакомку, тактично избегая расспросов о причинах ее визита. Такая учтивость не была излишней, ибо неизвестной даме потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Это слишком очевидно было по той дрожи, которая сотрясала ее хрупкую фигурку; верно, не столько болезни, сколько горе сломило ее. Она рыдала долго и безутешно, словно в комнате не было посторонних, и не пыталась начать разговор, пока дальнейшее молчание не сделалось неловким. На щеках ее горели лихорадочные пятна. Наконец, она вытерла глаза и обратилась к недоумевающим хозяевам дома.
— Наш приезд больше напоминает вторжение, — сказала она, — но тот, чья воля для меня закон, пожелал, чтобы его привезли сюда.
— Для чего? — спросил офицер, заметив, что голос ее прервался.
— Чтобы умереть, — сдавленным шепотом ответила она.
Общее движение выдало изумление слушателей. Хозяин дома встал и, приблизившись к носилкам, осторожно раздвинул шторки и открыл их ранее невидимого обитателя глазам присутствующих. Во взоре, с которым встретился его взгляд, еще теплилось сознание, но смерть уже наложила свою печать на лицо раненого. Здесь, на земле, жили, казалось, одни глаза; и, в то время как тело пригвождено было к ложу бессилием последних минут, эти широко открытые глаза светились, даже сверкали умом и энергией.
— Можем ли мы сделать что-либо для вас? — спросил капитан де Лэси после долгого и тяжкого молчания, когда все стоявшие вокруг с горестью смотрели на мрачную картину прощания человека с жизнью.
Улыбка тронула помертвевшие губы, и на лице выразилась нежность, которая странно и даже пугающе мешалась с глубокой грустью. Он ничего не сказал, но блуждающий взор его, переходя от одного к другому, остановился, словно зачарованный, на чертах старшей из дам.
Она ответила ему таким же пристальным, напряженным взглядом; и столь велико было взаимное тяготение этих двух людей, что его не могли не почувствовать все окружающие.
— Матушка! — с нежностью воскликнул обеспокоенный офицер. — Что вас тревожит?
— Генри… Джертред… — ответила мать, протягивая руки к своим детям и словно ища у них поддержки. — Дети мои! Двери ваши открылись перед тем, кто постучался в них по праву. В те страшные минуты, когда иссякает энергия души и слабость берет над нами верх, в минуты бессилия и телесных немощей с особой силой проступает то, чем одарила нас природа. Я читаю все это в угасающем взоре, в изможденном лице, в котором мало что уцелело, кроме родных черт и фамильного сходства.
— Фамильное сходство? ! — воскликнул де Лэси. — Кем же вам приходится наш гость?
— Он брат мне, — ответила старая леди, роняя голову на грудь, словно это признание причинило ей столь же сильную боль, как и радость.
Незнакомец, слишком ослабевший и взволнованный, чтобы говорить, радостным кивком подтвердил эти слова; он по-прежнему не спускал с нее глаз, точно до последнего дыхания не мог оторваться от ее лица.
— Брат! — с непритворным изумлением повторил де Лэси. — Я знал, что у вас есть брат, но считал, что он умер еще ребенком.
— Я сама долго так думала, хотя страшные подозрения часто терзали меня. Но сейчас нет места сомнениям. Я читаю правду в измученном лице умирающего. Нужда и горести разлучили нас. Каждый, наверно, считал другого умершим.
Слабым наклоном головы раненый снова подтвердил правоту ее слов.
— Теперь тайна раскрыта. Генри, этот незнакомец — твой дядя, мой брат и бывший воспитанник!
— Я желал бы познакомиться с ним при более счастливых обстоятельствах, — ответил офицер с прямотой моряка. — Но я рад видеть его в нашем доме. Нужда, во всяком случае, не разлучит вас больше.
— Вглядитесь, Генри… Джертред, — добавила мать, закрыв глаза рукой, — лицо его должно быть вам знакомо. Неужели в искаженных чертах не узнаете вы того, кого некогда и страшились и любили…
От изумления никто долго не мог произнести ни слова, и все стояли, до боли в глазах вглядываясь в обострившиеся черты. Внезапно глухой звук, вырвавшийся из груди незнакомца, заставил их вздрогнуть; однако тихие, но явственные слова его мгновенно рассеяли сомнения и растерянность.
— Уайлдер, — сказал он, напрягая остаток сил, — я пришел просить вас о последней услуге.
— Капитан Хайдегер! — вскричал офицер.
— Капитан Корсар! — прошептала младшая миссис де Лэси, невольно отступая назад.
— Красный Корсар! — повторил их сын, подвигаясь ближе под влиянием непреодолимого любопытства.
— Попался наконец! — буркнул Фид, ковыляя к носилкам и не выпуская из рук щипцов, которыми ворошил угли в камине, чтобы оправдать свое пребывание в гостиной.
— Я долго скрывался, пряча свое раскаяние и свой позор, — продолжал умирающий, когда умолкли возгласы удивления. — Но война вывела меня из бездействия. Наша страна нуждалась в нас обоих, и оба мы служили ей! Вы служили, как человек, ничем не запятнанный, мое же имя не должно было позорить наше святое дело. Пусть, вспоминая зло, содеянное моей рукой, люди помянут и малую толику добра, что я творил. Прости, сестра… мать моя!
— Да простит тебя бог! — с рыданием воскликнула миссис де Лэси, опускаясь на колени и воздевая руки к небу. — О брат, брат! Ты знаешь, в чем твое спасение и на кого ты должен уповать.
— Если бы я этого не забывал, то сегодня носил бы свое имя с честью… Но… Уайлдер! — добавил он с неожиданной силой. — Уайлдер!
Глаза всех обратились на говорившего. В руке он держал сверток, который до этого служил ему вместо изголовья. Сверхчеловеческим усилием он привстал на носилках и обеими руками поднял и развернул над головой полосатое знамя с многозвездным синим полем, и каждая черточка лица его засветилась страстным восторгом и гордостью, как в дни его былой славы.
— Уайлдер! — с безумным смехом вскричал он. — Мы победили! — Он упал навзничь и остался недвижим; и мрачное оцепенение смерти стерло улыбку восторга с его лица, подобно тому, как тени облаков заслоняют живой блеск смеющегося солнца.
«Красный Корсар» и его место среди морских романов Купера
Но, когда на востоке взошло пламенеющее светило, с «Дельфина» раздался сигнальный выстрел, призывающий каботажное судно приблизиться. Сейчас наконец взовьется занавес над заключительной сценой нашей трагедии. Корсар приказал команде собраться на палубе и в присутствии пленников, которых он пригласил на ют, обратился к своим людям со следующими словами:
— Долгие годы нас связывала общая судьба и единый закон управлял нашей жизнью. Я не щадил виновных, но всегда готов был подчиниться вашим требованиям. Никто не посмеет упрекнуть меня в несправедливости. Сегодня договор наш кончается. Я беру обратно свое слово и возвращаю вам вашу клятву верности. Не хмурьтесь. Не ропщите. Не приходите в смятение! Соглашение кончается, и законы наши перестают действовать. Таков был уговор. Я вас освобождаю, а взамен требую лишь немногого. Вам не придется роптать, ибо в награду я отдаю все свои сокровища. Взгляните! — добавил он, приподнимая свой флаг — кровавый вызов, который столь долго бросал он могуществу всех государств: под ним лежали мешки с металлом, что с давних пор правит миром. — Видите? Это золото принадлежало мне, теперь оно ваше. Мы погрузим его на каботажное судно; я хочу, чтобы вы сами поделили его так, как считаете нужным. Идите, земля совсем рядом. Не держитесь вместе: рассейтесь по одному, иначе вам несдобровать; вы знаете, что без меня вы станете добычей первого же королевского судна. «Дельфин» принадлежит мне. Из остального я беру себе только пленников. Прощайте!
Пораженные, все молча слушали эту неожиданную речь. Одно мгновение казалось, что сейчас начнется бунт. Но Корсар все предусмотрел и принял свои меры. На траверзе «Дельфина» стояла «Стрела» и тяжелые дула орудий были нацелены на пиратский корабль; люди замерли у пушек, держа наготове зажженные фитили. Лишенные вождя, захваченные врасплох пираты поняли, что сопротивляться будет безумием. С минуту они стояли, ошеломленные, а затем бросились собирать вещи и переносить их на палубу подошедшего каботажного судна. Когда на «Дельфине» не осталось никого, кроме команды небольшой шлюпки, Корсар передал им обещанное золото, и тяжело нагруженное каботажное судно быстро скользнуло в потайную бухту.
Во время всей этой сцены Корсар был нем, как сама смерть. Затем он повернулся к Уайлдеру и, с трудом подавив волнение, сказал:
— Теперь пора расстаться и нам; своих раненых я поручаю вашим заботам. Им необходима помощь хирургов. Я знаю, что вы не употребите во зло мое доверие.
— Честью клянусь, им не причинят вреда! — ответил молодой де Лэси.
— Я верю вам. Сударыня, — добавил он, приближаясь к старшей из дам, и на гордом лице его мелькнуло выражение нерешительности, — сударыня, если объявленному вне закона преступнику дозволено обратиться к вам, то окажите мне эту милость.
— Я готова: сердце матери не может быть безучастно к тому, кто пощадил ее дитя.
— Когда вы будете молить небо за своего сына, не откажите помянуть и того, кто так нуждается в этих молитвах. Вот и вся моя просьба. А теперь, — добавил он с видом человека, решившего любой ценой подавить душевные муки, — теперь, увы, мы должны расстаться. — Он с горьким сожалением оглядел безлюдные палубы, где еще так недавно кипела жизнь.
— Шлюпка ждет вас.
Уайлдер помог матери и Джертред спуститься, но сам задержался на палубе.
— А вы? — спросил он. — Что будет с вами?
— Меня скоро… забудут. Прощайте!
Прощание звучало почти как приказ, и Уайлдер понял, что медлить более нельзя. Он постоял в нерешительности, затем крепко сжал руку Корсара и прыгнул в шлюпку.
Когда молодой офицер снова очутился на своем судне, командиром которого стал теперь после смерти Бигнала, он тотчас же отдал приказ поднять паруса и взять курс на ближайший порт Англии. Но, пока можно было следить взором за движениями человека, оставшегося на «Дельфине», наши герои не сводили глаз с неподвижно стоявшего пиратского судна. Осененное одним парусом, стройное и прекрасное, как всегда, оно казалось дивным творением, созданным игрой волшебных сил. Высокая фигура не останавливаясь шагала взад и вперед, а рядом скользила другая, поменьше, словно его тень. Силуэты постепенно расплывались; наконец туманная даль поглотила их, и усталый взор уже тщетно пытался различить движение на палубе далекого корабля. Что с ним будет? Ответ не заставил себя ждать. Внезапно вверх взметнулся столб пламени, и огненные языки яростно запрыгали от паруса к парусу. Откуда-то изнутри вырвалось огромное облако дыма, и грянул оглушительный артиллерийский залп. Еще мгновение, и перед зрителями во всем своем жутком великолепии предстала картина горящего корабля. Наконец тяжелая пелена дыма заволокла горизонт, и последний могучий взрыв, докатившись до «Стрелы», заставил затрепетать ее паруса, словно ветер внезапно повернул вспять. Когда облако рассеялось, кругом расстилалась лишь бескрайняя ширь океана, и никто не мог бы указать даже место, где только что покачивалось это прекрасное создание рук человеческих. Те из команды, кто, вооружившись подзорной трубой, взобрался высоко по вантам крейсера, говорили, что различают в волнах одинокую точку, но была ли то шлюпка или просто обломок сгоревшего судна, так и не удалось установить.
С той поры грозное имя Красного Корсара не упоминалось более на морях, и память о нем вытеснили рассказы о новых морских сражениях. Но долго еще коротали моряки ночную вахту, рассказывая бесчисленные истории о дерзких набегах и славных подвигах, якобы совершенных под его командованием. Молва не замедлила приукрасить и извратить эти повести, так что истинный характер и самое имя их героя постепенно смешались с россказнями о жестокостях других пиратов. Да и, кроме того, в западной части континента произошли в скором времени события, гораздо более важные и касающиеся интересов более высоких, нежели легенды о человеке, которые многими почитались ложными и даже невероятными: британские колонии в Северной Америке восстали против королевской власти, и длительная война пришла наконец к счастливому завершению.
Более двадцати лет кануло в быстро текущую реку времени, прежде чем город на острове, где началась наша история, стал свидетелем нового празднества, когда союзники благодаря своему искусству и численному превосходству принудили сдаться храбрейшего из английских генералов. Теперь всем казалось, что война уже выиграна, и добрые горожане, как всегда, не скупились на громкие изъявления радости. К вечеру ликование стихло, и, когда сгустились сумерки, крошечный городок погрузился в привычную провинциальную тишину. Стройный фрегат, стоявший на том самом месте, где мы впервые повстречались с судном Корсара, уже спустил веселые гирлянды пестрых флажков, вывешенных по случаю праздника. Лишь один полосатый флаг, украшенный плеядой ярких, молодых звезд, развевался на его гафеле. И тут на рейде появилось другое судно, меньшего размера, также под дружественным флагом новых Штатов. Был час отлива; ветер стих, и потому судно стало на якорь в проливе между Канноникатом и Родом. Вскоре от него отвалила шлюпка, и шесть гребцов быстро направили ее к берегу. Лодка пристала к дальней и уединенной пристани, и случайный прохожий заметил в ней крытые носилки, возле которых виднелась одинокая фигура женщины. Но, прежде чем заинтересовавшийся прохожий начал делать догадки, весла вскинулись вверх, лодка коснулась причала и носилки, поднятые матросами, уже остановились подле него.
— Прошу вас, — начала незнакомка грустным, робким голосом, — скажите, живет ли здесь, в Ньюпорте, капитан Генри де Лэси, моряк континентального флота?
— Конечно, живет, — ответил пожилой человек, к которому она обратилась. — У него здесь, можно сказать, даже две резиденции: фрегат, что стоит вон там на рейде, такой же его дом, как и здание вон на той горе.
— Вы слишком стары, чтобы служить проводником, но, если ваш внук или какой другой досужий человек укажет нам дорогу, я заплачу ему.
— Благослови вас бог, миледи! — ответил старик, заботливо пряча мелкую монету и искоса взглянув на даму, чтобы удостовериться, не ошибся ли он титулом. — Благослови вас бог, сударыня! Хоть я и вправду стар, потрепан житейскими бурями и немало пережил удивительных приключений на суше и на море, но я с радостью окажу такую ничтожную услугу столь знатной леди. Следуйте за мной, и вы убедитесь, что ваш лоцман неплохо знает свой курс.
И, не дожидаясь ответа, самоуверенный старик повернулся и пошел прочь от пристани. Матросы двинулись за ним, и дама, молчаливая и печальная, пошла рядом с носилками.
— Ежели хотите закусить, — сказал проводник, ткнув пальцем через плечо, — то вон там известная харчевня, моряки когда-то охотно ее посещали. Сосед Джорам и его «Ржавый якорь» в свое время были так же знамениты, как наш самый великий полководец; и, хотя честный Джо давно собрал свою последнюю выручку, дом стоит так же крепко, как в первый день, когда его построили. Бог послал ему праведный конец, и любому слабому душой грешнику отрадно видеть перед собой такой пример.
Из носилок донеслись какие-то невнятные звуки, и старик остановился, но, как он ни старался, ему не удалось ничего разобрать.
— Больной страдает, — заметил он, — но боль телесная, как и все терзания грешной плоти, неизбежно закончится в назначенное время. На своем веку я пережил семь жестоких, кровавых войн и насмотрелся таких ужасов и жестокостей, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
— Жизнь сурово обошлась с тобой, друг мой, — робко прервала его женщина. — Пусть этот золотой принесет тебе еще хоть несколько хороших дней.
Инвалид, ибо проводник был не только стар, но и хром, с благодарностью принял подаяние и был, видимо, столь поглощен разглядыванием монеты, что прекратил разговор.
В глубоком молчании путешественники подошли наконец к дверям дома, который искали. Проводник громко постучался в дверь, после чего ему было заявлено, что в его услугах больше не нуждаются.
— Я знавал и более трудную службу, — ответил он, — и знаю, что опытный моряк ни за что не отпустит лоцмана, покуда не брошен якорь. А вдруг старая мадам де Лэси в отъезде или сам капитан не…
— Молчи, сейчас мы все узнаем.
Дверь отворилась, и на пороге появился человек со свечой в руке. Правда, швейцар этот на первый взгляд был не особенно приветлив. На всем его облике обозначался отпечаток, который нельзя ни стереть, ни создать искусственно: это был истый сын океана, а деревянная нога, поддерживавшая его крепко сколоченное, сильное тело, служила доказательством того, что он перенес многочисленные опасности. При свете свечи лицо его казалось решительным, суровым и даже свирепым. Впрочем, он сразу узнал проводника и без всяких церемоний спросил о причинах «этого ночного шквала». Но вместо калеки ему ответила женщина, и робкий ее голос мгновенно смягчил сердце морского Цербера 112:
— Раненый моряк просит гостеприимства и пристанища у товарища по службе. Мы хотели бы повидать капитана Генри де Лэси.
— Что ж, вы бросили лот в нужном месте, сударыня, — ответил матрос, — это вам скажет и мистер Поль от имени своего отца и миледи, своей любезной матушки, не говоря уж о сударыне бабушке, которая, к слову сказать, и сама не новичок в морском деле.
— Конечно! — подтвердил юноша лет семнадцати, с красивым мужественным лицом, одетый в морскую форму, с любопытством выглядывая из-за плеча старого матроса. — Я доложу отцу о гостях, а ты, Ричард, поскорее приготовь им удобную комнату.
Матрос поспешил выполнить приказание, отданное тоном человека, привыкшего командовать и отвечать за свои поступки. Ричард проводил их в небольшую гостиную. Здесь носилки наконец опустили и через несколько минут отослали носильщиков; раненый и дама остались одни, если не считать грубоватого слуги, который, однако, оказал им такой теплый прием. Вскоре двери растворились, и появился уже знакомый нам юноша в сопровождении хозяев дома.
Первым вошел пожилой, но еще статный человек, одетый в морскую форму капитана флота новых Штатов. Годы и лишения посеребрили его голову, но взгляд был ясен и походка тверда. Одна рука висела на перевязи — немое свидетельство недавнего участия в боях, на другую опиралась дама, хотя и немолодая, но до сих пор сохранившая свежий румянец и блеск глаз — главную красоту прекрасного пола. Шествие замыкала еще одна женская фигура; походка ее уже утратила былую легкость, но весь облик был ясен, словно тихий вечер после бурного дня. Все трое любезно приветствовали незнакомку, тактично избегая расспросов о причинах ее визита. Такая учтивость не была излишней, ибо неизвестной даме потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями. Это слишком очевидно было по той дрожи, которая сотрясала ее хрупкую фигурку; верно, не столько болезни, сколько горе сломило ее. Она рыдала долго и безутешно, словно в комнате не было посторонних, и не пыталась начать разговор, пока дальнейшее молчание не сделалось неловким. На щеках ее горели лихорадочные пятна. Наконец, она вытерла глаза и обратилась к недоумевающим хозяевам дома.
— Наш приезд больше напоминает вторжение, — сказала она, — но тот, чья воля для меня закон, пожелал, чтобы его привезли сюда.
— Для чего? — спросил офицер, заметив, что голос ее прервался.
— Чтобы умереть, — сдавленным шепотом ответила она.
Общее движение выдало изумление слушателей. Хозяин дома встал и, приблизившись к носилкам, осторожно раздвинул шторки и открыл их ранее невидимого обитателя глазам присутствующих. Во взоре, с которым встретился его взгляд, еще теплилось сознание, но смерть уже наложила свою печать на лицо раненого. Здесь, на земле, жили, казалось, одни глаза; и, в то время как тело пригвождено было к ложу бессилием последних минут, эти широко открытые глаза светились, даже сверкали умом и энергией.
— Можем ли мы сделать что-либо для вас? — спросил капитан де Лэси после долгого и тяжкого молчания, когда все стоявшие вокруг с горестью смотрели на мрачную картину прощания человека с жизнью.
Улыбка тронула помертвевшие губы, и на лице выразилась нежность, которая странно и даже пугающе мешалась с глубокой грустью. Он ничего не сказал, но блуждающий взор его, переходя от одного к другому, остановился, словно зачарованный, на чертах старшей из дам.
Она ответила ему таким же пристальным, напряженным взглядом; и столь велико было взаимное тяготение этих двух людей, что его не могли не почувствовать все окружающие.
— Матушка! — с нежностью воскликнул обеспокоенный офицер. — Что вас тревожит?
— Генри… Джертред… — ответила мать, протягивая руки к своим детям и словно ища у них поддержки. — Дети мои! Двери ваши открылись перед тем, кто постучался в них по праву. В те страшные минуты, когда иссякает энергия души и слабость берет над нами верх, в минуты бессилия и телесных немощей с особой силой проступает то, чем одарила нас природа. Я читаю все это в угасающем взоре, в изможденном лице, в котором мало что уцелело, кроме родных черт и фамильного сходства.
— Фамильное сходство? ! — воскликнул де Лэси. — Кем же вам приходится наш гость?
— Он брат мне, — ответила старая леди, роняя голову на грудь, словно это признание причинило ей столь же сильную боль, как и радость.
Незнакомец, слишком ослабевший и взволнованный, чтобы говорить, радостным кивком подтвердил эти слова; он по-прежнему не спускал с нее глаз, точно до последнего дыхания не мог оторваться от ее лица.
— Брат! — с непритворным изумлением повторил де Лэси. — Я знал, что у вас есть брат, но считал, что он умер еще ребенком.
— Я сама долго так думала, хотя страшные подозрения часто терзали меня. Но сейчас нет места сомнениям. Я читаю правду в измученном лице умирающего. Нужда и горести разлучили нас. Каждый, наверно, считал другого умершим.
Слабым наклоном головы раненый снова подтвердил правоту ее слов.
— Теперь тайна раскрыта. Генри, этот незнакомец — твой дядя, мой брат и бывший воспитанник!
— Я желал бы познакомиться с ним при более счастливых обстоятельствах, — ответил офицер с прямотой моряка. — Но я рад видеть его в нашем доме. Нужда, во всяком случае, не разлучит вас больше.
— Вглядитесь, Генри… Джертред, — добавила мать, закрыв глаза рукой, — лицо его должно быть вам знакомо. Неужели в искаженных чертах не узнаете вы того, кого некогда и страшились и любили…
От изумления никто долго не мог произнести ни слова, и все стояли, до боли в глазах вглядываясь в обострившиеся черты. Внезапно глухой звук, вырвавшийся из груди незнакомца, заставил их вздрогнуть; однако тихие, но явственные слова его мгновенно рассеяли сомнения и растерянность.
— Уайлдер, — сказал он, напрягая остаток сил, — я пришел просить вас о последней услуге.
— Капитан Хайдегер! — вскричал офицер.
— Капитан Корсар! — прошептала младшая миссис де Лэси, невольно отступая назад.
— Красный Корсар! — повторил их сын, подвигаясь ближе под влиянием непреодолимого любопытства.
— Попался наконец! — буркнул Фид, ковыляя к носилкам и не выпуская из рук щипцов, которыми ворошил угли в камине, чтобы оправдать свое пребывание в гостиной.
— Я долго скрывался, пряча свое раскаяние и свой позор, — продолжал умирающий, когда умолкли возгласы удивления. — Но война вывела меня из бездействия. Наша страна нуждалась в нас обоих, и оба мы служили ей! Вы служили, как человек, ничем не запятнанный, мое же имя не должно было позорить наше святое дело. Пусть, вспоминая зло, содеянное моей рукой, люди помянут и малую толику добра, что я творил. Прости, сестра… мать моя!
— Да простит тебя бог! — с рыданием воскликнула миссис де Лэси, опускаясь на колени и воздевая руки к небу. — О брат, брат! Ты знаешь, в чем твое спасение и на кого ты должен уповать.
— Если бы я этого не забывал, то сегодня носил бы свое имя с честью… Но… Уайлдер! — добавил он с неожиданной силой. — Уайлдер!
Глаза всех обратились на говорившего. В руке он держал сверток, который до этого служил ему вместо изголовья. Сверхчеловеческим усилием он привстал на носилках и обеими руками поднял и развернул над головой полосатое знамя с многозвездным синим полем, и каждая черточка лица его засветилась страстным восторгом и гордостью, как в дни его былой славы.
— Уайлдер! — с безумным смехом вскричал он. — Мы победили! — Он упал навзничь и остался недвижим; и мрачное оцепенение смерти стерло улыбку восторга с его лица, подобно тому, как тени облаков заслоняют живой блеск смеющегося солнца.
«Красный Корсар» и его место среди морских романов Купера
15 октября 1806 года погожим осенним утром из Нью-Йоркской гавани отплывало торговое судно «Стирлинг», держа курс к берегам Англии.
Среди матросов, собравшихся на палубе, чтобы проститься с землей, можно было заметить высокого, хорошо сложенного юношу, почти мальчика, с умным выпуклым лбом и задумчивыми серыми глазами. Это был Джеймс Купер, двенадцатый из тринадцати детей судьи Уильяма Купера, одного из самых богатых людей штата Нью-Йорк.
После того как за шалости он был исключен из Йельского колледжа, на семейном совете решено было отправить юношу матросом в дальнее плавание.
И вот он уходит в свой первый рейс. Ему предстояло увидеть многое — хмурый Лондон и знойные берега Испании, гранитные заставы Гибралтара и лазурь Средиземного моря. У берегов Португалии судно с трудом избежало стычки с пиратами, а потом матросам довелось столкнуться с не менее опасным врагом — вербовщиками, насильно набиравшими рекрутов на английские суда.
Джеймс прослужил во флоте три года, сначала на море, затем на Великих озерах. Он стал настоящим моряком и, по воспоминаниям близких, на всю жизнь сохранил облик «морского волка», энергичного, храброго, с резким и прямым характером.
Но именно первое плавание было самым удивительным в жизни будущего писателя; оно оставило глубокий след в его памяти и воображении и принесло материал для будущих романов. Море осталось для Купера символом мужества, воли и борьбы сильных духом.
В своем творчестве Купер снова и снова возвращался к морю и морякам. Написал «Историю американского флота»; в разное время создал больше дюжины морских романов; лучшие из них: «Лоцман» (1823), «Красный Корсар» (1827) и «Морская волшебница» (1830) — романы, в которых образ моряка оказался неразрывно связанным с борьбой американского народа за свою независимость.
Купер был в числе тех первых писателей Америки, которые живо интересовались историей своей страны. А здесь главное место принадлежало Войне за независимость. И писатель, выросший в атмосфере воспоминаний о недавних битвах, естественно, должен был сделать события 1776 — 1783 годов одной из центральных тем своих произведений. Он и хотел это сделать в целой серии романов о войне, но замысел так и остался неосуществленным. Писатель чувствовал противоречие мечты и действительности и, хотя не сомневался в том, что освободительная война справедлива, сумел прославить ее лишь в отвлеченной, романтической форме. В образах мужественных людей, закаленных вечным единоборством с неукротимой стихией, писатель опоэтизировал борьбу за свободу против тирании. Так возник в его творчестве совершенно новый литературный жанр — романтический морской роман, герой которого, пират и контрабандист, бросает вызов военному флоту английского короля.
По словам самого писателя, мысль об историческом морском романе подал ему В. Скотт своим «Пиратом». Одновременно на молодого писателя оказали влияние романтические поэмы Байрона, замечательного английского поэта и непримиримого борца против всякой тирании.
Байроновский символ прекрасной природы, свободной от насилия и деспотизма, — это фигура благородного разбойника, мстящего за несправедливость, — вот что воспринял Купер у Байрона.
Но заимствованный образ наполнился у Купера более конкретным историческим содержанием, причем в выборе общественного типа и обстановки Купер, как всегда, проявил подлинное историческое чутье. Корсар совершает свои подвиги за полтора десятка лет до войны американцев за независимость. Писатель показывает, как зрели освободительные стремления в американских колониях.
Англия жестоко эксплуатировала свои заокеанские владения и всеми средствами стремилась приостановить рост экономической независимости колоний. Американцам запрещалось развивать промышленность, которая могла конкурировать с английской, они не смели производить сталь и железо, торговать шерстяными изделиями, свободно ввозить и вывозить товары.
Но, несмотря на колониальный гнет, страна все более развивалась экономически. Еще в 1748 году один шведский путешественник, Петр Кальм, побывавший в Америке, писал, что «английские колонии… так увеличились в богатстве и населении, что скоро будут соперничать с Англией».
Суровые предписания короля и парламента постоянно нарушались; особенно процветала контрабандная торговля, и американские купцы-полупираты дерзко бороздили воды, несмотря на самые крутые меры, которые принимала «владычица морей», чтобы сохранить свое господство на морских рынках.
С начала 60-х годов XIX века были введены новые налоги и изданы законы, которые ущемляли политические и экономические права колоний. Страна ответила массовым неповиновением. Прокатилась волна манифестаций и митингов. Народное движение протеста возглавили общества и клубы; из них самыми активными были «Сыны свободы»; они вели боевую агитацию против политики англичан, сопротивлялись действиям властей, нападали на таможенников и королевских судей.
Потребовалось более десяти лет, чтобы американцы взялись за оружие, но первые ростки освободительного движения появились в конце 50-х — начале 60-х годов. В это время и развертывается действие романа Купера «Красный Корсар». Писатель выбирает своего героя среди тех американских приватиров, которые, борясь за право свободной торговли и рискуя жизнью, нарушали драконовские законы английского короля.
«Приватиры этой части света, — пишет сам Купер, — принимали самое деятельное участие в колониальных распрях; они отличались тягой к порядку и рыцарственностью, которой трудно было ждать от профессиональных авантюристов, сражающихся за такую недостойную, даже презренную цель, как нажива. Но особое положение Америки вынуждало пускаться в эти сомнительные предприятия людей более высокого происхождения, нежели европейские пираты».
Роман начинается с праздника по случаю победы над французами. Несмотря на тупость генералов, британское оружие восторжествовало. Американские колонии, участвовавшие в этой войне на стороне Англии, тоже празднуют победу. Все ликуют я рукоплещут. И на фоне внешне слепой преданности королю Купер рисует образ Корсара — отщепенца, мечтателя, который чувствует необходимость отстаивать национальную свободу. В отчаянии от того, что соотечественники даже не помышляют об избавлении от тирании, он в одиночку ведет свою войну за независимость. Романтичен его облик. Недостижимыми кажутся его вольнолюбивые идеалы, никто из окружающих их не разделяет, но мечта о свободе подсказана самой историей.
Команда его корабля состоит из сброда со всей Европы. По их воле от должен атаковать любые суда, но сам счастлив только тогда, когда своей рукой сбрасывает в воду флаг Англии. Ему важнее унизить клевретов английского короля, нежели добраться до его казны. И, победив королевский фрегат, он гордо топчет ненавистную эмблему тирании. Мечта о независимой Америке воплощена в страстном желании Корсара иметь собственный флаг. Пока не свободна его страна, нет ему покоя. Остальные герои романа такие же — одинокие и неприкаянные. Корсар мечтает о национальной независимости, Уайлдер ищет семью, миссис Уиллис тоскует по сыну. В конце романа все они освобождаются от чувства одиночества и бездомности. Но главную победу символизирует флаг, который с гордостью поднимает умирающий Корсар.
Образ Корсара двойствен. Купер-патриот восхищается его благородством, бескорыстием, жаждой свободы; Купер-благонамеренный буржуа — побаивается греховности Корсара перед богом и, главное, беззаконности его действий. «Трудно поддерживать порядок, не основанный на законной власти», — рассуждает автор.
Но правда искусства сильнее авторской ограниченности. И Корсар остается в памяти читателя героическим поборником свободы. Весь облик его дополняется замечательным образом моря, с которым он составляет как бы единое целое. Море — не только фон, не только эмоциональный ключ к настроению героя, но и зеркало смятения, одиночества, суровой решимости Корсара.
Точно так же, как лесные дебри в романах о Кожаном Чулке, море — пристанище гонимых, убежище от стеснительных общественных уз. Корсар говорит, что он «рожден морской стихией». Уайлдер не помнит иного дома, кроме корабля. Для них обоих покинуть море — значит перестать дышать. Только здесь они счастливы по-настоящему, земля не привлекает их.
Но если океан уносит Корсара от его врагов, то он же и свирепый противник, который каждый миг грозит моряку, каждое мгновение испытывает его волю и характер. И истинный герой тот, кто чувствует себя хозяином океана, кто не подчиняется ему.
Корсар много раз выводит свой корабль невредимым из бурь и сражений. Это искусство — доказательство силы и духовной красоты героев. И воплощением этих качеств становится корабль — первый помощник моряка в борьбе. Они неотделимы друг от друга.
Невозможность для Корсара воспользоваться той самой свободой, ради которой он отдал свою жизнь, придает всей книге трагический оттенок, несмотря на то, что независимость завоевана.
Стремление контрабандиста Бороздящего Океаны вырваться из гавани, освободиться от произвола английских властей, его любовь к свободе — не что иное, как предвестие той жажды политической независимости, которая сжигала Корсара. Ни в одном романе но было такого резкого противопоставления безвестного героя чванливому английскому аристократу. Англичане — вот «истинные пираты, захватившие в свои руки власть», — говорит Тиллер. Действительно, губернатор Корнбери из-за денег готов на любую подлость, вплоть до измены своему долгу.
В то же время сплоченность, дружба и красота царят на борту «Волшебницы». Ее матросы ничем не напоминают свирепых, жадных пиратов, которых держит в узде Корсар. Нигде еще с такой ясностью не выступала мысль Купера, что далекая от условностей и несправедливых законов жизнь на море способствует свободной игре человеческих чувств, делает естественными проявления благородства, ума, силы воли и духовной красоты. Бригантина становится как бы символом бегства от угнетения, которое царит в буржуазном обществе.
Команда «Волшебницы» — это содружество счастливых людей, сынов свободной стихии, волны которой рассекает их волшебный корабль. Волшебный… Видно, без волшебства в то время уже не мыслил писатель осуществления идеи свободной, радостной жизни. Задуманная историческая повесть об «истоках нации» превратилась всего лишь в романтическую идиллию, окутанную дымкой сверхъестественного, которая придает всей книге сказочный, несбыточный характер. И элегический ее конец — это, может быть, выражение тоски о несбыточности мечты, какой стала для ее автора борьба за свободу и справедливость.
С. МАЙЗЕЛЬС
Среди матросов, собравшихся на палубе, чтобы проститься с землей, можно было заметить высокого, хорошо сложенного юношу, почти мальчика, с умным выпуклым лбом и задумчивыми серыми глазами. Это был Джеймс Купер, двенадцатый из тринадцати детей судьи Уильяма Купера, одного из самых богатых людей штата Нью-Йорк.
После того как за шалости он был исключен из Йельского колледжа, на семейном совете решено было отправить юношу матросом в дальнее плавание.
И вот он уходит в свой первый рейс. Ему предстояло увидеть многое — хмурый Лондон и знойные берега Испании, гранитные заставы Гибралтара и лазурь Средиземного моря. У берегов Португалии судно с трудом избежало стычки с пиратами, а потом матросам довелось столкнуться с не менее опасным врагом — вербовщиками, насильно набиравшими рекрутов на английские суда.
Джеймс прослужил во флоте три года, сначала на море, затем на Великих озерах. Он стал настоящим моряком и, по воспоминаниям близких, на всю жизнь сохранил облик «морского волка», энергичного, храброго, с резким и прямым характером.
Но именно первое плавание было самым удивительным в жизни будущего писателя; оно оставило глубокий след в его памяти и воображении и принесло материал для будущих романов. Море осталось для Купера символом мужества, воли и борьбы сильных духом.
В своем творчестве Купер снова и снова возвращался к морю и морякам. Написал «Историю американского флота»; в разное время создал больше дюжины морских романов; лучшие из них: «Лоцман» (1823), «Красный Корсар» (1827) и «Морская волшебница» (1830) — романы, в которых образ моряка оказался неразрывно связанным с борьбой американского народа за свою независимость.
Купер был в числе тех первых писателей Америки, которые живо интересовались историей своей страны. А здесь главное место принадлежало Войне за независимость. И писатель, выросший в атмосфере воспоминаний о недавних битвах, естественно, должен был сделать события 1776 — 1783 годов одной из центральных тем своих произведений. Он и хотел это сделать в целой серии романов о войне, но замысел так и остался неосуществленным. Писатель чувствовал противоречие мечты и действительности и, хотя не сомневался в том, что освободительная война справедлива, сумел прославить ее лишь в отвлеченной, романтической форме. В образах мужественных людей, закаленных вечным единоборством с неукротимой стихией, писатель опоэтизировал борьбу за свободу против тирании. Так возник в его творчестве совершенно новый литературный жанр — романтический морской роман, герой которого, пират и контрабандист, бросает вызов военному флоту английского короля.
По словам самого писателя, мысль об историческом морском романе подал ему В. Скотт своим «Пиратом». Одновременно на молодого писателя оказали влияние романтические поэмы Байрона, замечательного английского поэта и непримиримого борца против всякой тирании.
Байроновский символ прекрасной природы, свободной от насилия и деспотизма, — это фигура благородного разбойника, мстящего за несправедливость, — вот что воспринял Купер у Байрона.
Но заимствованный образ наполнился у Купера более конкретным историческим содержанием, причем в выборе общественного типа и обстановки Купер, как всегда, проявил подлинное историческое чутье. Корсар совершает свои подвиги за полтора десятка лет до войны американцев за независимость. Писатель показывает, как зрели освободительные стремления в американских колониях.
Англия жестоко эксплуатировала свои заокеанские владения и всеми средствами стремилась приостановить рост экономической независимости колоний. Американцам запрещалось развивать промышленность, которая могла конкурировать с английской, они не смели производить сталь и железо, торговать шерстяными изделиями, свободно ввозить и вывозить товары.
Но, несмотря на колониальный гнет, страна все более развивалась экономически. Еще в 1748 году один шведский путешественник, Петр Кальм, побывавший в Америке, писал, что «английские колонии… так увеличились в богатстве и населении, что скоро будут соперничать с Англией».
Суровые предписания короля и парламента постоянно нарушались; особенно процветала контрабандная торговля, и американские купцы-полупираты дерзко бороздили воды, несмотря на самые крутые меры, которые принимала «владычица морей», чтобы сохранить свое господство на морских рынках.
С начала 60-х годов XIX века были введены новые налоги и изданы законы, которые ущемляли политические и экономические права колоний. Страна ответила массовым неповиновением. Прокатилась волна манифестаций и митингов. Народное движение протеста возглавили общества и клубы; из них самыми активными были «Сыны свободы»; они вели боевую агитацию против политики англичан, сопротивлялись действиям властей, нападали на таможенников и королевских судей.
Потребовалось более десяти лет, чтобы американцы взялись за оружие, но первые ростки освободительного движения появились в конце 50-х — начале 60-х годов. В это время и развертывается действие романа Купера «Красный Корсар». Писатель выбирает своего героя среди тех американских приватиров, которые, борясь за право свободной торговли и рискуя жизнью, нарушали драконовские законы английского короля.
«Приватиры этой части света, — пишет сам Купер, — принимали самое деятельное участие в колониальных распрях; они отличались тягой к порядку и рыцарственностью, которой трудно было ждать от профессиональных авантюристов, сражающихся за такую недостойную, даже презренную цель, как нажива. Но особое положение Америки вынуждало пускаться в эти сомнительные предприятия людей более высокого происхождения, нежели европейские пираты».
Роман начинается с праздника по случаю победы над французами. Несмотря на тупость генералов, британское оружие восторжествовало. Американские колонии, участвовавшие в этой войне на стороне Англии, тоже празднуют победу. Все ликуют я рукоплещут. И на фоне внешне слепой преданности королю Купер рисует образ Корсара — отщепенца, мечтателя, который чувствует необходимость отстаивать национальную свободу. В отчаянии от того, что соотечественники даже не помышляют об избавлении от тирании, он в одиночку ведет свою войну за независимость. Романтичен его облик. Недостижимыми кажутся его вольнолюбивые идеалы, никто из окружающих их не разделяет, но мечта о свободе подсказана самой историей.
Команда его корабля состоит из сброда со всей Европы. По их воле от должен атаковать любые суда, но сам счастлив только тогда, когда своей рукой сбрасывает в воду флаг Англии. Ему важнее унизить клевретов английского короля, нежели добраться до его казны. И, победив королевский фрегат, он гордо топчет ненавистную эмблему тирании. Мечта о независимой Америке воплощена в страстном желании Корсара иметь собственный флаг. Пока не свободна его страна, нет ему покоя. Остальные герои романа такие же — одинокие и неприкаянные. Корсар мечтает о национальной независимости, Уайлдер ищет семью, миссис Уиллис тоскует по сыну. В конце романа все они освобождаются от чувства одиночества и бездомности. Но главную победу символизирует флаг, который с гордостью поднимает умирающий Корсар.
Образ Корсара двойствен. Купер-патриот восхищается его благородством, бескорыстием, жаждой свободы; Купер-благонамеренный буржуа — побаивается греховности Корсара перед богом и, главное, беззаконности его действий. «Трудно поддерживать порядок, не основанный на законной власти», — рассуждает автор.
Но правда искусства сильнее авторской ограниченности. И Корсар остается в памяти читателя героическим поборником свободы. Весь облик его дополняется замечательным образом моря, с которым он составляет как бы единое целое. Море — не только фон, не только эмоциональный ключ к настроению героя, но и зеркало смятения, одиночества, суровой решимости Корсара.
Точно так же, как лесные дебри в романах о Кожаном Чулке, море — пристанище гонимых, убежище от стеснительных общественных уз. Корсар говорит, что он «рожден морской стихией». Уайлдер не помнит иного дома, кроме корабля. Для них обоих покинуть море — значит перестать дышать. Только здесь они счастливы по-настоящему, земля не привлекает их.
Но если океан уносит Корсара от его врагов, то он же и свирепый противник, который каждый миг грозит моряку, каждое мгновение испытывает его волю и характер. И истинный герой тот, кто чувствует себя хозяином океана, кто не подчиняется ему.
Корсар много раз выводит свой корабль невредимым из бурь и сражений. Это искусство — доказательство силы и духовной красоты героев. И воплощением этих качеств становится корабль — первый помощник моряка в борьбе. Они неотделимы друг от друга.
Невозможность для Корсара воспользоваться той самой свободой, ради которой он отдал свою жизнь, придает всей книге трагический оттенок, несмотря на то, что независимость завоевана.
Стремление контрабандиста Бороздящего Океаны вырваться из гавани, освободиться от произвола английских властей, его любовь к свободе — не что иное, как предвестие той жажды политической независимости, которая сжигала Корсара. Ни в одном романе но было такого резкого противопоставления безвестного героя чванливому английскому аристократу. Англичане — вот «истинные пираты, захватившие в свои руки власть», — говорит Тиллер. Действительно, губернатор Корнбери из-за денег готов на любую подлость, вплоть до измены своему долгу.
В то же время сплоченность, дружба и красота царят на борту «Волшебницы». Ее матросы ничем не напоминают свирепых, жадных пиратов, которых держит в узде Корсар. Нигде еще с такой ясностью не выступала мысль Купера, что далекая от условностей и несправедливых законов жизнь на море способствует свободной игре человеческих чувств, делает естественными проявления благородства, ума, силы воли и духовной красоты. Бригантина становится как бы символом бегства от угнетения, которое царит в буржуазном обществе.
Команда «Волшебницы» — это содружество счастливых людей, сынов свободной стихии, волны которой рассекает их волшебный корабль. Волшебный… Видно, без волшебства в то время уже не мыслил писатель осуществления идеи свободной, радостной жизни. Задуманная историческая повесть об «истоках нации» превратилась всего лишь в романтическую идиллию, окутанную дымкой сверхъестественного, которая придает всей книге сказочный, несбыточный характер. И элегический ее конец — это, может быть, выражение тоски о несбыточности мечты, какой стала для ее автора борьба за свободу и справедливость.
С. МАЙЗЕЛЬС