Страница:
Отстаивая справедливость определенных прав, я хотел бы отдать должное и Сенниту. Надо сказать, что этот человек распознал англичанина и ирландца, едва только те ответили на первый его вопрос. Им было приказано собрать вещи и подготовиться к переправке на борт «Быстрого», мне же Сеннит велел выплатить матросам все причитающиеся им деньги. Марбл стоял рядом со мной, когда поступило это распоряжение, и, вероятно, прочитав негодование на моем лице, он взял на себя труд отвечать ему.
— Значит, вы считаете, что счета должны быть погашены прежде, чем эти люди покинут судно? — важно вопросил он.
— Да, сэр; и мой долг — проследить за тем, чтобы подобные формальности были соблюдены. Извольте тотчас уладить этот вопрос, — ответил лейтенант.
— Ну что ж, сэр; в таком случае нам следует не выплатить, а получить деньги. Взглянув на договор о найме, вы увидите, что каждый из этих матросов получил пятьдесят долларов, или аванс за два месяца (заработки моряков в те дни часто равнялись двадцати или тридцати долларам); таким образом, половину платы еще нужно отработать. Стало быть, мы были бы признательны его величеству, если бы он выплатил нам оставшиеся двадцать пять долларов за каждого матроса.
— А вы, собственно, сами откуда будете? — спросил лейтенант, бросив грозный взгляд на Марбла. — Судя по вашему наглому поведению, вы из Корнуолла; берегитесь, сэр: когда-то, в свое время, мне приходилось захватывать помощников.
— Я из страны могильных плит, и тут, я считаю, мне повезло; я знаю путь, по которому мы все отправимся рано или поздно. Меня зовут Марбл, к вашим услугам; под этим именем кроется суровый нрав, предупреждаю вас.
Как раз в эту минуту из-за кормы фрегата появилась шлюпка, в которой сидел достопочтенный мистер Паулитт, то есть джентльмен, который, по заявлению Сеннита, являлся помощником командира корабля. Казалось, Сеннит несколько умерил свой гнев, увидев старшего офицера, — дистанция между ними была немалая, и не столько из-за даты присвоения офицерского звания, которое первый носил гораздо дольше, сколько из-за положения в обществе и наличия титула у последнего. Итак, Сеннит сдержал свой гнев; хотя я не сомневаюсь, что злоба, которую вызвала у него дерзкая манера моего помощника, немало повлияла на последующие события. Пока же он, ничего не предпринимая, ожидал, пока шлюпка с «Быстрого» пристанет к борту «Рассвета».
Мистер Паулитт оказался совершенно непохожим на своего коллегу-лейтенанта. Вы с первого взгляда приняли бы его за джентльмена, но на моряка он был не похож вовсе. Своей должностью на корабле он, вне всякого сомнения, был обязан большим связям своего отца и являл собой одного из тех отпрысков аристократии (что, однако, отнюдь не является правилом среди особ знатного происхождения Англии), которые годятся только на роль салонных шаркунов, хоть его и готовили к службе на флоте. Как я узнал после, его отец занимал высокий пост в правительстве — обстоятельство, благодаря которому в двадцать лет он стал помощником командира тридцатишестипушечного корабля, и в подчинении его оказался сверхштатный лейтенант, зачисленный во флот за несколько лет до его рождения. Правда, самому капитану «Быстрого», лорду Харри Дермоиду, было только двадцать четыре года, но он командовал своим судном в течение двух лет и успел отличиться в сражении.
Я отвесил вежливый поклон мистеру Паулитту, на который тот ответил весьма учтивым приветствием, после чего Сеннит отвел коллегу-офицера в сторону и они некоторое время совещались между собой.
Я нечаянно услышал, как Паулитт, отходя от своего собеседника, сказал недовольным тоном: «Я не стану связываться с их командой, Сеннит. Право, я не могу стать капитаном завербованного сброда, несмотря на то, что офицерам приходилось стоять у штурвала. Вы давно занимаетесь этим делом, и я предоставляю это вам».
Как я понял, он дал Сенниту carte blanchenote 73, и теперь тот мог свободно захватить столько моих матросов, сколько сочтет нужным; в сущности, ничего нового, а тем более удивительного здесь не было — люди часто дозволяют другим делать то, что сами сочли бы ниже своего достоинства. Оставив подчиненного, юный помощник командира подошел ко мне. Я назвал его юным (хотя я сам уже командовал судном в его возрасте), ибо он выглядел еще моложе своих лет. По всему было видно, что этот молодой человек считал возложенное на него дело очень важным.
— Итак, сэр, нам, на борту «Быстрого», доложили, — начал достопочтенный мистер Паулитт, — что вы направляетесь в
Гамбург.
— Да, сэр, в Гамбург, как вы узнаете из моих документов.
— Правительство наше весьма подозрительно относится ко всякой торговле с той частью континента, особенно после недавних передвижений французов. Как жаль, сэр, что вы направляетесь в Гамбург!
— Мне кажется, сэр, Гамбург пока еще нейтральный порт, а если бы это было и не так, я не понимаю, почему американскому судну не следует заходить в него, пока он не закрыт.
— Ах да! Ведь у вас в Америке какие-то странные понятия относительно подобных вещей. Однако я не могу согласиться с вами, мой долг — выполнить приказ. Лорд Харри поручил нам очень тщательно все проверить, и я полагаю, вы поймете, что мы должны повиноваться, как это ни тягостно для нас, сэр. Итак, сахар и кофе, на мой взгляд, чрезвычайно подозрительный груз!
— Это совершенно безобидные вещи, если их употреблять разумно, как, надеюсь, произойдет с содержимым моих трюмов.
— Имеете ли вы какое-нибудь участие в этом грузе, капитан Уоллингфорд?
— Я его владелец. И судно тоже принадлежит мне.
— А вы, кажется, англичанин или американец — я, признаться, не способен отличить одного от другого, хотя, полагаю, разница между ними велика.
— Я американец по рождению, как и мои предки в нескольких поколениях.
— Вот оно как! Я, во всяком случае, никакой разницы не вижу. Но если вы сами американец, не понимаю, почему сахар и кофе не могут быть американскими. Однако же лорд Харри по каким-то соображениям просил нас тщательно выяснить все связанные с делом обстоятельства. Итак, известно ли вам, где был выращен этот сахар?
— Сахарный тростник, из которого он сделан, был выращен, кажется, в Санто-Домингоnote 74.
— Санто-Доминго? Разве это не французский остров?
— Разумеется, сэр, отчасти; хотя испанцы и негры пытаются отвоевать его у французов.
— Однако! Я должен довести это до сведения лорда Харри! Мне очень жаль, капитан Уоллингфорд, задерживать ваше судно, но по долгу службы мне придется послать юного джентльмена на борт «Быстрого» за дальнейшими указаниями.
Поскольку я не нашелся, что возразить, гардемарина опять послали на фрегат. Сеннит между тем даром времени не терял. Среди моих матросов были швед и пруссак; основываясь на том, что оба они выучились английскому в Лондоне и в Ливерпуле, он сделал вид, будто считает их уроженцами Британских островов, и приказал им приготовить вещи и встать под английский флаг. Однако ни тот, ни другой не желали подчиняться ему, и, когда я подошел к ним, оставив на шканцах достопочтенного мистера Паулитта, ожидающего возвращения своей шлюпки, я увидел, что все трое горячо спорят о чем-то.
— Я сейчас расскажу вам, в чем дело, мистер Уоллингфорд, — закричал Сеннит, когда я подошел, — нам с вами нужно уладить это дело. Вот два парня, на самом-то деле они из Ланкашира, а выдают себя за норвежцев, или финнов, или не знаю кого; а я хочу вернуть их под флаг его величества, где им и положено служить. Так как они не желают принять оказанную им честь, я согласен забрать этого красавца из Кента, который стоит их обоих, вместе взятых.
Сеннит указал на Тома Борхеса, мускулистого красивого юношу голландского происхождения с Норт-Ривер, человека, в жилах которого не было ни капли английской крови, лучшего матроса на «Рассвете», — обстоятельство, которое лейтенант своим моряцким чутьем тут же обнаружил.
— Вы просите меня позволить вам забрать человека, который родился не дальше, чем в десяти милях от моего дома, — отвечал я, — и семья которого, насколько мне известно, жила в Америке в течение почти двух веков.
— Ах да, — вы там, в Америке, все из древних родов, это всем известно. Держу пари на сто гиней, что этот парень из Англии; могу назвать вам местечко в Кенте в десяти милях от того места, где он родился. Впрочем, я вовсе не оспариваю то, что вы его сосед — вы сами похожи на дуврца.
— Вы были бы менее склонны шутить, сэр, когда бы это был тридцатишестипушечный корабль или когда бы мы с вами встретились на суше.
Сеннит бросил на меня презрительный взгляд и положил конец делу, приказав Ворхесу собрать его сундук и присоединиться к двум другим матросам, которых он завербовал. Однако, последовав примеру шведа и пруссака, Ворхес пренебрег его приказом и удалился. Я же, почувствовав сильное отвращение к этому человеку, вульгарному негодяю, направился на корму, к другому лейтенанту, который, впрочем, отличался от первого лишь тем, что умел скрыть свою недалекость под светским лоском.
Мистер Паулитт завел разговор о Лондоне; он рассказал мне, как часто бывал в опере, когда в последний раз жил дома, заметив, какой восхитительный fete champetrenote 75 устроила леди имярек. Так мы беседовали, пока не вернулась шлюпка, которая доставила мне весьма вежливую просьбу от капитана «Быстрого» оказать ему любезность и пожаловать к нему на судно, прихватив с собой судовые документы. Поскольку ни одно воюющее государство не имело права требовать подобных вещей — хотя для каперов это было делом обычным, — я мог и не соглашаться. Но я подумал, что таким образом смогу ускорить развязку инцидента; вежливость просьбы я счел хорошим предзнаменованием, кроме того, мне все-таки хотелось объясниться с главным действующим лицом в истории, которая по неизвестной мне причине принимала серьезный оборот; итак, я согласился отправиться на фрегат. Позвав Марбла, я по всей форме приказал ему принять команду. Я заметил, как губы Сеннита, наблюдавшего эту небольшую церемонию, скривились в презрительной ухмылке, но он не высказал никаких возражений. Я ожидал, что помощник командира отправится со мной на фрегат, но, после непродолжительного совещания со своим подчиненным, он поручил Сенниту оказать мне такую честь.
Теперь Сеннит, казалось, решил выказывать неуважение и презрение ко мне всеми доступными ему способами. Как все недалекие люди, он не мог достойно вести себя по отношению к тем, кому он замыслил навредить. Он вынудил меня спуститься в шлюпку впереди него, а причалив к кораблю, первым взошел на борт «Быстрого». Зато его капитан вел себя совсем иначе. Лорд Харри не обладал явственно благородной внешностью, какая должна отличать титулованное дворянство по представлениям тех, кто преклоняется перед знатью, но он определенно умел держать себя в обществе; с первого взгляда становилось ясно, что именно он — командир на своем судне и как нельзя лучше подходит для этой должности. Я имел случай убедиться в том, что в аристократических кругах и среди простого люда весьма распространены затверженные понятия относительно наружности, талантов, свойств характера и манер европейской знати.
Прежде всего, природа создала их совершенно такими же, как других людей; единственное и естественное их отличие от прочих смертных проистекает из наклонностей и образованности. Что касается безвольности натуры и благородной изнеженности, я в десять раз чаще встречал эти свойства среди приказчиков в магазинах и торговцев тюлем, нежели среди потомков герцогов и князей; на склоне лет обстоятельства свели меня со многими представителями последних. Боюсь, что мужественность гораздо чаще является следствием аристократического происхождения, чем простого, ибо те, кто принадлежит к первым, считают себя выше общественного мнения, а те, кто относится к последним, гнутся перед ним, как рабы в Азии кланяются своему господину. Мне хотелось бы думать иначе; но я на опыте убедился в том, что это правда, и стал понимать, как верна аксиома, которую мы теперь слышим довольно часто: «Чтобы стать истинным демократом, нужно быть аристократом». Я уверен, что всех подлинных, мужественных, независимых американских демократов, которых я когда-либо знал, обвиняли в аристократическом происхождении — и только потому, что они были твердо намерены следовать своим принципам, не позволяя этому властному диктатору — общественному мнению — помыкать ими. Что касается личных достоинств, такую же немалую долю одаренных людей мы находим среди особ родовитых, как и среди вышедших из низов; а тот, кто держится иных взглядов, относится к тем философам, которые мыслят ad captandum vulgusnote 76. Талейран происходил из одного из старейших и известнейших родов Европы, как и Тюренн, Мэнсфилд, Эрскин, Грей, Веллингтонnote 77 и множество других выдающихся англичан нашего времени — благородного происхождения. Нет, нет и нет — свободному обществу должно гордиться более возвышенными и более справедливыми различиями, чем воображаемое превосходство людей низкого происхождения над теми, кто происходит из старинных родов. Лорд Харри Дермонд принял меня именно так, как человек его положения должен принимать человека моего круга — вежливо, но никоим образом не принижая себя. На лице его покоилась благожелательная улыбка, которая меня поначалу даже озадачила. Во время конфиденциального разговора с Сеннитом все та же улыбка не сходила с его лица. В конце концов я решил, что это была заученная гримаса, которая вовсе ничего не значила. Однако несмотря на свою улыбчивость, лорд Харри Дермонд охотно внимал любым предложениям Сеннита, которые могли принести выгоду. Призовые деньгиnote 78 — великий позор для благородных рыцарей всех флотов, но это позор, которым жаждет покрыть себя как простолюдин, так и вельможа. Когда дело касается денег, человеческие натуры обнаруживают удивительную однородность. При майоратеnote 79 и майоратном наследовании в душе младшего сына кипят столь же сильные страсти и они столь же очевидны, как алчность последнего плебея, который когда-либо залезал в чужой карман.
— Весьма сожалею, капитан Уоллингфорд, — заметил лорд Харри Дермонд по окончании конфиденциального разговора с Сеннитом, нимало не смущаясь, в отличие от Паулитта, который единолично не принял бы такого решения, — что мне приходится отправить ваше судно в Плимут. Французы настолько завладели континентом, что мы вынуждены принимать меры, дабы противодействовать их влиянию. Кроме того, ваш груз был выращен на вражеской территории.
— Что касается господства французов, милорд, вы знаете, что мы, американцы, здесь ни при чем; мой груз является прошлогодним урожаем, значит, он выращен и переработан в период всеобщего мира. Однако, если бы дело обстояло и по-другому, я не считаю, что это узаконило бы захват моего судна.
— Мы должны предоставить сэру Уильяму Скотту решать подобные вопросы, мой дорогой сэр, — ответил капитан с застывшей улыбкой на лице, — стоит ли обсуждать этот предмет? Неприятную обязанность, — можно было подумать, что возможность положить две или три тысячи фунтов к себе в карман казалась ему неприятной! — неприятную обязанность, однако, надобно отправлять приятным образом. Если вы укажете, какую часть ваших людей вы, быть может, хотите оставить на судне, ваши пожелания будут исполнены. Разумеется, вы сами останетесь на корабле: не знаю, что будет с вашим грузом, но, полагаю, судно будет «освобождено». Поскольку день клонится к вечеру, а на обмен людьми потребуется время, я был бы весьма рад, если бы вы оказали мне любезность и отобедали бы со мной в моей каюте.
Вот истинно джентльменское поведение, и это при нарушении закона! Признаюсь, я не слишком опасался конфискации судна, но предвидел множество неблагоприятных для себя последствий, которые повлечет за собой его задержка. У Джона Уоллингфорда была моя долговая расписка, и после двухмесячной заминки я бы не успел прибыть домой вовремя, а значит, об уплате денег в срок не пришлось бы уже говорить. К тому же мне рисовались тревожные картины из-за закладной на Клобонни; таким образом, мне вовсе не хотелось пользоваться гостеприимством лорда Харри Дермонда. Однако я понимал, что протестовать бессмысленно, а роптать было бы вовсе недостойно; я стойко принял этот удар судьбы. Я только просил оставить на «Рассвете» моего старшего помощника, кока и Наба, предоставив моим захватчикам право забрать столько людей из остальной команды, сколько они сочтут нужным. Лорд Харри заметил, что не принято оставлять помощника, но из любезности он уступит. Мне дали понять, что через две недели фрегат тоже прибудет в Плимут, чтобы пополнить запасы воды, и тогда мне возвратят всю мою команду, за исключением подданных его величества.
ГЛАВА XIV
Пожалуй, я никогда не видел, чтобы человек был так потрясен или рассержен, как мистер Мозес Олоф Ван Дюзер Марбл, когда до его сведения дошло, что «Рассвет» должен быть отправлен в Англию и ожидать там судебного решения. Он призывал громы небесные на англичан и, по всей вероятности, пустил бы в ход кулаки, если бы не мои уверения, что его отошлют на «Быстрый», коли он не образумится. Когда наших людей стали уводить с судна, мне не раз казалось, что Марбл приступит к открытым военным действиям, он даже предлагал мне повалить Сеннита и выкинуть его за борт. Бросив на Марбла многозначительный взгляд, я сказал ему, что сейчас не время. Тогда помощник приставил палец к носу, подмигнул мне, и с той минуты он не только казался весел, но и помогал поднимать на борт и спускать в шлюпку разные вещи, которые нужно было переправить с одного корабля на другой, пока мы менялись командами.
Когда все было готово, оказалось, что Сеннит будет нашим призовым капитаном. Хотя этот лейтенант имел особые полномочия, адмирал приставил его к лорду Харри Дермонду лишь затем, чтобы пополнить команду этого привилегированного офицера; «Быстрый» и без того был укомплектован лейтенантами. Так как крейсирование подходило к концу и судно добилось больших успехов в насильственной вербовке с тех пор, как оно вышло в море, можно было обойтись и без Сеннита; и, по правде говоря, я не сомневаюсь в том, что его товарищи по кают-компании на фрегате были рады избавиться от него теперь, когда у них больше не было нужды в его своеобразных способностях и услугах. В качестве призовой командыnote 81 мистер Сеннит привел с собой десяток матросов и помощника по имени Диггинс. При обычных обстоятельствах опыта и умения последнего было бы достаточно для того, чтобы принять команду; но это был первый приз, который захватил лорд Харри; он обещал изрядно пополнить казну, если его конфискуют; и наконец, думаю, капитан и его утонченно-воспитанные лейтенанты жаждали избавиться от своего вульгарного сослуживца. Как бы то ни было, господа Сеннит и Диггинс высадились на борт нашего судна со всеми своими пожитками.
Всякие перемены, обед и утренняя погоня заполнили почти весь день, так что суда тронулись с места только в четыре часа пополудни; оба корабля одновременно окрылились парусами; «Быстрый» пошел против ветра под зарифленными марселями (как тогда, когда мы впервые увидели его), на поиски новых призов, а «Рассвет», поставив лисели, повернулся к ветру прямо кормой. Когда все было готово, оба судна набрали ход и устремились в разные стороны, прочь от того места посреди океана, где они стояли много часов; вскоре «Быстрый» превратился в маленькую точку на бескрайней глади вод.
Я переживал то обстоятельство, что нахожусь теперь под началом такого человека, как Сеннит, почти столь же остро, как утрату моего судна. Он со своим помощником, высадившись на «Рассвет», самым бесстыдным образом расположились в моих каютах, и я бы, наверное, впал в ярость, если бы не считал такое поведение опрометчивым. Сеннит даже завладел моей личной каютой, из которой он хладнокровно распорядился убрать мой матрац и повесить на его место свою койку. Так как рундуки были под надежным запором, я не стал противиться его вторжению. Диггинс разложил свои постельные принадлежности в каюте Марбла, предоставив мне и моему помощнику устраиваться где придется. По совету Марбла я сделал вид, что ужасно разгневан подобным oбxождeниeм, и распорядился, чтобы Наб очистил для нас место в трюме и повесил там койки для Марбла и для меня. Этот маневр возымел некоторое действие на Сеннита: ему не терпелось добраться до небольших складов, а они все были под надежными запорами, ломать которые он не смел, так как это было запрещено приказом адмиралтейства. Итак, для него было важно иметь общий со мной стол, и он сразу понял, что необходимо как-то ублаготворить меня. Он стал извиняться за свое бесцеремонное поведение, ссылаясь при этом на свою должность и существующие на флоте обычаи; я счел благоразумным принять его извинения, чтобы избежать открытой войны. В распоряжении Сеннита осталась моя личная каюта, но трюма я не покинул, согласившись, однако, обедать за общим столом в кают-компании. Такие условия, которые были обдуманы мной заранее, давали мне возможность тайно совещаться с Марблом и всячески готовиться к тому, чтобы при первом же удобном случае вернуть себе судно. В те дни обратные захваты приза случались нередко, и, едва только я сообразил, что «Рассвет» должен быть отправлен в Англию, я стал размышлять о том, как мне снова отвоевать свой корабль. Именно для этого я просил оставить при мне Марбла.
Полагаю, теперь мой читатель имеет общее представление о местонахождении судна, а также о том, в каком положении оно оказалось. Определившись, я увидел, что мы находимся в трехстах пятидесяти двух милях к юго-западу от островов Силлиnote 82, и, поскольку свежий ветер дул с юго-юго-запада, нельзя было терять времени, если я действительно замышлял что-то против призовой команды. Первый случай поговорить с моим помощником представился, когда мы раскладывали наши пожитки в трюме, стараясь поудобнее там устроиться.
— Что ты думаешь, Мозес, об этом Сенните и его команде? — спросил я тихо, перегнувшись через бочку с водой, чтобы приблизить свою голову к голове помощника. — Они не похожи на первоклассных военных моряков; если нападем внезапно, неужели не справимся с ними?
Марбл приложил указательный палец к носу, подмигнул, принял хитрый вид, затем подошел к двери, которая вела к сходному трапу, послушать, все ли там тихо. Удостоверившись, что поблизости никого нет, он изложил мне свои соображения.
— Здесь тоже зреет такая мысль, — сказал он, постукивая указательным пальцем себе по лбу, — из этого может выйти толк. Этот мистер Сеннит плутоватый тип, за ним глаз да глаз нужен, но его помощник не дурак выпить; у него все на физиономии написано. Светится, что фонарь на марсе. С ним можно договориться посредством бренди. Да все остальные тоже хороши. В жизни не видел, чтобы таким портовым грузчикам поручали управлять судном с прямым вооружением. Небось прислали к нам самые отбросы.
— Значит, вы считаете, что счета должны быть погашены прежде, чем эти люди покинут судно? — важно вопросил он.
— Да, сэр; и мой долг — проследить за тем, чтобы подобные формальности были соблюдены. Извольте тотчас уладить этот вопрос, — ответил лейтенант.
— Ну что ж, сэр; в таком случае нам следует не выплатить, а получить деньги. Взглянув на договор о найме, вы увидите, что каждый из этих матросов получил пятьдесят долларов, или аванс за два месяца (заработки моряков в те дни часто равнялись двадцати или тридцати долларам); таким образом, половину платы еще нужно отработать. Стало быть, мы были бы признательны его величеству, если бы он выплатил нам оставшиеся двадцать пять долларов за каждого матроса.
— А вы, собственно, сами откуда будете? — спросил лейтенант, бросив грозный взгляд на Марбла. — Судя по вашему наглому поведению, вы из Корнуолла; берегитесь, сэр: когда-то, в свое время, мне приходилось захватывать помощников.
— Я из страны могильных плит, и тут, я считаю, мне повезло; я знаю путь, по которому мы все отправимся рано или поздно. Меня зовут Марбл, к вашим услугам; под этим именем кроется суровый нрав, предупреждаю вас.
Как раз в эту минуту из-за кормы фрегата появилась шлюпка, в которой сидел достопочтенный мистер Паулитт, то есть джентльмен, который, по заявлению Сеннита, являлся помощником командира корабля. Казалось, Сеннит несколько умерил свой гнев, увидев старшего офицера, — дистанция между ними была немалая, и не столько из-за даты присвоения офицерского звания, которое первый носил гораздо дольше, сколько из-за положения в обществе и наличия титула у последнего. Итак, Сеннит сдержал свой гнев; хотя я не сомневаюсь, что злоба, которую вызвала у него дерзкая манера моего помощника, немало повлияла на последующие события. Пока же он, ничего не предпринимая, ожидал, пока шлюпка с «Быстрого» пристанет к борту «Рассвета».
Мистер Паулитт оказался совершенно непохожим на своего коллегу-лейтенанта. Вы с первого взгляда приняли бы его за джентльмена, но на моряка он был не похож вовсе. Своей должностью на корабле он, вне всякого сомнения, был обязан большим связям своего отца и являл собой одного из тех отпрысков аристократии (что, однако, отнюдь не является правилом среди особ знатного происхождения Англии), которые годятся только на роль салонных шаркунов, хоть его и готовили к службе на флоте. Как я узнал после, его отец занимал высокий пост в правительстве — обстоятельство, благодаря которому в двадцать лет он стал помощником командира тридцатишестипушечного корабля, и в подчинении его оказался сверхштатный лейтенант, зачисленный во флот за несколько лет до его рождения. Правда, самому капитану «Быстрого», лорду Харри Дермоиду, было только двадцать четыре года, но он командовал своим судном в течение двух лет и успел отличиться в сражении.
Я отвесил вежливый поклон мистеру Паулитту, на который тот ответил весьма учтивым приветствием, после чего Сеннит отвел коллегу-офицера в сторону и они некоторое время совещались между собой.
Я нечаянно услышал, как Паулитт, отходя от своего собеседника, сказал недовольным тоном: «Я не стану связываться с их командой, Сеннит. Право, я не могу стать капитаном завербованного сброда, несмотря на то, что офицерам приходилось стоять у штурвала. Вы давно занимаетесь этим делом, и я предоставляю это вам».
Как я понял, он дал Сенниту carte blanchenote 73, и теперь тот мог свободно захватить столько моих матросов, сколько сочтет нужным; в сущности, ничего нового, а тем более удивительного здесь не было — люди часто дозволяют другим делать то, что сами сочли бы ниже своего достоинства. Оставив подчиненного, юный помощник командира подошел ко мне. Я назвал его юным (хотя я сам уже командовал судном в его возрасте), ибо он выглядел еще моложе своих лет. По всему было видно, что этот молодой человек считал возложенное на него дело очень важным.
— Итак, сэр, нам, на борту «Быстрого», доложили, — начал достопочтенный мистер Паулитт, — что вы направляетесь в
Гамбург.
— Да, сэр, в Гамбург, как вы узнаете из моих документов.
— Правительство наше весьма подозрительно относится ко всякой торговле с той частью континента, особенно после недавних передвижений французов. Как жаль, сэр, что вы направляетесь в Гамбург!
— Мне кажется, сэр, Гамбург пока еще нейтральный порт, а если бы это было и не так, я не понимаю, почему американскому судну не следует заходить в него, пока он не закрыт.
— Ах да! Ведь у вас в Америке какие-то странные понятия относительно подобных вещей. Однако я не могу согласиться с вами, мой долг — выполнить приказ. Лорд Харри поручил нам очень тщательно все проверить, и я полагаю, вы поймете, что мы должны повиноваться, как это ни тягостно для нас, сэр. Итак, сахар и кофе, на мой взгляд, чрезвычайно подозрительный груз!
— Это совершенно безобидные вещи, если их употреблять разумно, как, надеюсь, произойдет с содержимым моих трюмов.
— Имеете ли вы какое-нибудь участие в этом грузе, капитан Уоллингфорд?
— Я его владелец. И судно тоже принадлежит мне.
— А вы, кажется, англичанин или американец — я, признаться, не способен отличить одного от другого, хотя, полагаю, разница между ними велика.
— Я американец по рождению, как и мои предки в нескольких поколениях.
— Вот оно как! Я, во всяком случае, никакой разницы не вижу. Но если вы сами американец, не понимаю, почему сахар и кофе не могут быть американскими. Однако же лорд Харри по каким-то соображениям просил нас тщательно выяснить все связанные с делом обстоятельства. Итак, известно ли вам, где был выращен этот сахар?
— Сахарный тростник, из которого он сделан, был выращен, кажется, в Санто-Домингоnote 74.
— Санто-Доминго? Разве это не французский остров?
— Разумеется, сэр, отчасти; хотя испанцы и негры пытаются отвоевать его у французов.
— Однако! Я должен довести это до сведения лорда Харри! Мне очень жаль, капитан Уоллингфорд, задерживать ваше судно, но по долгу службы мне придется послать юного джентльмена на борт «Быстрого» за дальнейшими указаниями.
Поскольку я не нашелся, что возразить, гардемарина опять послали на фрегат. Сеннит между тем даром времени не терял. Среди моих матросов были швед и пруссак; основываясь на том, что оба они выучились английскому в Лондоне и в Ливерпуле, он сделал вид, будто считает их уроженцами Британских островов, и приказал им приготовить вещи и встать под английский флаг. Однако ни тот, ни другой не желали подчиняться ему, и, когда я подошел к ним, оставив на шканцах достопочтенного мистера Паулитта, ожидающего возвращения своей шлюпки, я увидел, что все трое горячо спорят о чем-то.
— Я сейчас расскажу вам, в чем дело, мистер Уоллингфорд, — закричал Сеннит, когда я подошел, — нам с вами нужно уладить это дело. Вот два парня, на самом-то деле они из Ланкашира, а выдают себя за норвежцев, или финнов, или не знаю кого; а я хочу вернуть их под флаг его величества, где им и положено служить. Так как они не желают принять оказанную им честь, я согласен забрать этого красавца из Кента, который стоит их обоих, вместе взятых.
Сеннит указал на Тома Борхеса, мускулистого красивого юношу голландского происхождения с Норт-Ривер, человека, в жилах которого не было ни капли английской крови, лучшего матроса на «Рассвете», — обстоятельство, которое лейтенант своим моряцким чутьем тут же обнаружил.
— Вы просите меня позволить вам забрать человека, который родился не дальше, чем в десяти милях от моего дома, — отвечал я, — и семья которого, насколько мне известно, жила в Америке в течение почти двух веков.
— Ах да, — вы там, в Америке, все из древних родов, это всем известно. Держу пари на сто гиней, что этот парень из Англии; могу назвать вам местечко в Кенте в десяти милях от того места, где он родился. Впрочем, я вовсе не оспариваю то, что вы его сосед — вы сами похожи на дуврца.
— Вы были бы менее склонны шутить, сэр, когда бы это был тридцатишестипушечный корабль или когда бы мы с вами встретились на суше.
Сеннит бросил на меня презрительный взгляд и положил конец делу, приказав Ворхесу собрать его сундук и присоединиться к двум другим матросам, которых он завербовал. Однако, последовав примеру шведа и пруссака, Ворхес пренебрег его приказом и удалился. Я же, почувствовав сильное отвращение к этому человеку, вульгарному негодяю, направился на корму, к другому лейтенанту, который, впрочем, отличался от первого лишь тем, что умел скрыть свою недалекость под светским лоском.
Мистер Паулитт завел разговор о Лондоне; он рассказал мне, как часто бывал в опере, когда в последний раз жил дома, заметив, какой восхитительный fete champetrenote 75 устроила леди имярек. Так мы беседовали, пока не вернулась шлюпка, которая доставила мне весьма вежливую просьбу от капитана «Быстрого» оказать ему любезность и пожаловать к нему на судно, прихватив с собой судовые документы. Поскольку ни одно воюющее государство не имело права требовать подобных вещей — хотя для каперов это было делом обычным, — я мог и не соглашаться. Но я подумал, что таким образом смогу ускорить развязку инцидента; вежливость просьбы я счел хорошим предзнаменованием, кроме того, мне все-таки хотелось объясниться с главным действующим лицом в истории, которая по неизвестной мне причине принимала серьезный оборот; итак, я согласился отправиться на фрегат. Позвав Марбла, я по всей форме приказал ему принять команду. Я заметил, как губы Сеннита, наблюдавшего эту небольшую церемонию, скривились в презрительной ухмылке, но он не высказал никаких возражений. Я ожидал, что помощник командира отправится со мной на фрегат, но, после непродолжительного совещания со своим подчиненным, он поручил Сенниту оказать мне такую честь.
Теперь Сеннит, казалось, решил выказывать неуважение и презрение ко мне всеми доступными ему способами. Как все недалекие люди, он не мог достойно вести себя по отношению к тем, кому он замыслил навредить. Он вынудил меня спуститься в шлюпку впереди него, а причалив к кораблю, первым взошел на борт «Быстрого». Зато его капитан вел себя совсем иначе. Лорд Харри не обладал явственно благородной внешностью, какая должна отличать титулованное дворянство по представлениям тех, кто преклоняется перед знатью, но он определенно умел держать себя в обществе; с первого взгляда становилось ясно, что именно он — командир на своем судне и как нельзя лучше подходит для этой должности. Я имел случай убедиться в том, что в аристократических кругах и среди простого люда весьма распространены затверженные понятия относительно наружности, талантов, свойств характера и манер европейской знати.
Прежде всего, природа создала их совершенно такими же, как других людей; единственное и естественное их отличие от прочих смертных проистекает из наклонностей и образованности. Что касается безвольности натуры и благородной изнеженности, я в десять раз чаще встречал эти свойства среди приказчиков в магазинах и торговцев тюлем, нежели среди потомков герцогов и князей; на склоне лет обстоятельства свели меня со многими представителями последних. Боюсь, что мужественность гораздо чаще является следствием аристократического происхождения, чем простого, ибо те, кто принадлежит к первым, считают себя выше общественного мнения, а те, кто относится к последним, гнутся перед ним, как рабы в Азии кланяются своему господину. Мне хотелось бы думать иначе; но я на опыте убедился в том, что это правда, и стал понимать, как верна аксиома, которую мы теперь слышим довольно часто: «Чтобы стать истинным демократом, нужно быть аристократом». Я уверен, что всех подлинных, мужественных, независимых американских демократов, которых я когда-либо знал, обвиняли в аристократическом происхождении — и только потому, что они были твердо намерены следовать своим принципам, не позволяя этому властному диктатору — общественному мнению — помыкать ими. Что касается личных достоинств, такую же немалую долю одаренных людей мы находим среди особ родовитых, как и среди вышедших из низов; а тот, кто держится иных взглядов, относится к тем философам, которые мыслят ad captandum vulgusnote 76. Талейран происходил из одного из старейших и известнейших родов Европы, как и Тюренн, Мэнсфилд, Эрскин, Грей, Веллингтонnote 77 и множество других выдающихся англичан нашего времени — благородного происхождения. Нет, нет и нет — свободному обществу должно гордиться более возвышенными и более справедливыми различиями, чем воображаемое превосходство людей низкого происхождения над теми, кто происходит из старинных родов. Лорд Харри Дермонд принял меня именно так, как человек его положения должен принимать человека моего круга — вежливо, но никоим образом не принижая себя. На лице его покоилась благожелательная улыбка, которая меня поначалу даже озадачила. Во время конфиденциального разговора с Сеннитом все та же улыбка не сходила с его лица. В конце концов я решил, что это была заученная гримаса, которая вовсе ничего не значила. Однако несмотря на свою улыбчивость, лорд Харри Дермонд охотно внимал любым предложениям Сеннита, которые могли принести выгоду. Призовые деньгиnote 78 — великий позор для благородных рыцарей всех флотов, но это позор, которым жаждет покрыть себя как простолюдин, так и вельможа. Когда дело касается денег, человеческие натуры обнаруживают удивительную однородность. При майоратеnote 79 и майоратном наследовании в душе младшего сына кипят столь же сильные страсти и они столь же очевидны, как алчность последнего плебея, который когда-либо залезал в чужой карман.
— Весьма сожалею, капитан Уоллингфорд, — заметил лорд Харри Дермонд по окончании конфиденциального разговора с Сеннитом, нимало не смущаясь, в отличие от Паулитта, который единолично не принял бы такого решения, — что мне приходится отправить ваше судно в Плимут. Французы настолько завладели континентом, что мы вынуждены принимать меры, дабы противодействовать их влиянию. Кроме того, ваш груз был выращен на вражеской территории.
— Что касается господства французов, милорд, вы знаете, что мы, американцы, здесь ни при чем; мой груз является прошлогодним урожаем, значит, он выращен и переработан в период всеобщего мира. Однако, если бы дело обстояло и по-другому, я не считаю, что это узаконило бы захват моего судна.
— Мы должны предоставить сэру Уильяму Скотту решать подобные вопросы, мой дорогой сэр, — ответил капитан с застывшей улыбкой на лице, — стоит ли обсуждать этот предмет? Неприятную обязанность, — можно было подумать, что возможность положить две или три тысячи фунтов к себе в карман казалась ему неприятной! — неприятную обязанность, однако, надобно отправлять приятным образом. Если вы укажете, какую часть ваших людей вы, быть может, хотите оставить на судне, ваши пожелания будут исполнены. Разумеется, вы сами останетесь на корабле: не знаю, что будет с вашим грузом, но, полагаю, судно будет «освобождено». Поскольку день клонится к вечеру, а на обмен людьми потребуется время, я был бы весьма рад, если бы вы оказали мне любезность и отобедали бы со мной в моей каюте.
Вот истинно джентльменское поведение, и это при нарушении закона! Признаюсь, я не слишком опасался конфискации судна, но предвидел множество неблагоприятных для себя последствий, которые повлечет за собой его задержка. У Джона Уоллингфорда была моя долговая расписка, и после двухмесячной заминки я бы не успел прибыть домой вовремя, а значит, об уплате денег в срок не пришлось бы уже говорить. К тому же мне рисовались тревожные картины из-за закладной на Клобонни; таким образом, мне вовсе не хотелось пользоваться гостеприимством лорда Харри Дермонда. Однако я понимал, что протестовать бессмысленно, а роптать было бы вовсе недостойно; я стойко принял этот удар судьбы. Я только просил оставить на «Рассвете» моего старшего помощника, кока и Наба, предоставив моим захватчикам право забрать столько людей из остальной команды, сколько они сочтут нужным. Лорд Харри заметил, что не принято оставлять помощника, но из любезности он уступит. Мне дали понять, что через две недели фрегат тоже прибудет в Плимут, чтобы пополнить запасы воды, и тогда мне возвратят всю мою команду, за исключением подданных его величества.
ГЛАВА XIV
Первый дворянин: Каков мой выкуп, шкипер? Говори.
Шкипер: Крон тысяча, иль голову снесу.
Штурман: (второму дворянину) Ты дашь мне столько же, не то умрешь.
Шекспир. Король ГенрихVInote 80
Пожалуй, я никогда не видел, чтобы человек был так потрясен или рассержен, как мистер Мозес Олоф Ван Дюзер Марбл, когда до его сведения дошло, что «Рассвет» должен быть отправлен в Англию и ожидать там судебного решения. Он призывал громы небесные на англичан и, по всей вероятности, пустил бы в ход кулаки, если бы не мои уверения, что его отошлют на «Быстрый», коли он не образумится. Когда наших людей стали уводить с судна, мне не раз казалось, что Марбл приступит к открытым военным действиям, он даже предлагал мне повалить Сеннита и выкинуть его за борт. Бросив на Марбла многозначительный взгляд, я сказал ему, что сейчас не время. Тогда помощник приставил палец к носу, подмигнул мне, и с той минуты он не только казался весел, но и помогал поднимать на борт и спускать в шлюпку разные вещи, которые нужно было переправить с одного корабля на другой, пока мы менялись командами.
Когда все было готово, оказалось, что Сеннит будет нашим призовым капитаном. Хотя этот лейтенант имел особые полномочия, адмирал приставил его к лорду Харри Дермонду лишь затем, чтобы пополнить команду этого привилегированного офицера; «Быстрый» и без того был укомплектован лейтенантами. Так как крейсирование подходило к концу и судно добилось больших успехов в насильственной вербовке с тех пор, как оно вышло в море, можно было обойтись и без Сеннита; и, по правде говоря, я не сомневаюсь в том, что его товарищи по кают-компании на фрегате были рады избавиться от него теперь, когда у них больше не было нужды в его своеобразных способностях и услугах. В качестве призовой командыnote 81 мистер Сеннит привел с собой десяток матросов и помощника по имени Диггинс. При обычных обстоятельствах опыта и умения последнего было бы достаточно для того, чтобы принять команду; но это был первый приз, который захватил лорд Харри; он обещал изрядно пополнить казну, если его конфискуют; и наконец, думаю, капитан и его утонченно-воспитанные лейтенанты жаждали избавиться от своего вульгарного сослуживца. Как бы то ни было, господа Сеннит и Диггинс высадились на борт нашего судна со всеми своими пожитками.
Всякие перемены, обед и утренняя погоня заполнили почти весь день, так что суда тронулись с места только в четыре часа пополудни; оба корабля одновременно окрылились парусами; «Быстрый» пошел против ветра под зарифленными марселями (как тогда, когда мы впервые увидели его), на поиски новых призов, а «Рассвет», поставив лисели, повернулся к ветру прямо кормой. Когда все было готово, оба судна набрали ход и устремились в разные стороны, прочь от того места посреди океана, где они стояли много часов; вскоре «Быстрый» превратился в маленькую точку на бескрайней глади вод.
Я переживал то обстоятельство, что нахожусь теперь под началом такого человека, как Сеннит, почти столь же остро, как утрату моего судна. Он со своим помощником, высадившись на «Рассвет», самым бесстыдным образом расположились в моих каютах, и я бы, наверное, впал в ярость, если бы не считал такое поведение опрометчивым. Сеннит даже завладел моей личной каютой, из которой он хладнокровно распорядился убрать мой матрац и повесить на его место свою койку. Так как рундуки были под надежным запором, я не стал противиться его вторжению. Диггинс разложил свои постельные принадлежности в каюте Марбла, предоставив мне и моему помощнику устраиваться где придется. По совету Марбла я сделал вид, что ужасно разгневан подобным oбxождeниeм, и распорядился, чтобы Наб очистил для нас место в трюме и повесил там койки для Марбла и для меня. Этот маневр возымел некоторое действие на Сеннита: ему не терпелось добраться до небольших складов, а они все были под надежными запорами, ломать которые он не смел, так как это было запрещено приказом адмиралтейства. Итак, для него было важно иметь общий со мной стол, и он сразу понял, что необходимо как-то ублаготворить меня. Он стал извиняться за свое бесцеремонное поведение, ссылаясь при этом на свою должность и существующие на флоте обычаи; я счел благоразумным принять его извинения, чтобы избежать открытой войны. В распоряжении Сеннита осталась моя личная каюта, но трюма я не покинул, согласившись, однако, обедать за общим столом в кают-компании. Такие условия, которые были обдуманы мной заранее, давали мне возможность тайно совещаться с Марблом и всячески готовиться к тому, чтобы при первом же удобном случае вернуть себе судно. В те дни обратные захваты приза случались нередко, и, едва только я сообразил, что «Рассвет» должен быть отправлен в Англию, я стал размышлять о том, как мне снова отвоевать свой корабль. Именно для этого я просил оставить при мне Марбла.
Полагаю, теперь мой читатель имеет общее представление о местонахождении судна, а также о том, в каком положении оно оказалось. Определившись, я увидел, что мы находимся в трехстах пятидесяти двух милях к юго-западу от островов Силлиnote 82, и, поскольку свежий ветер дул с юго-юго-запада, нельзя было терять времени, если я действительно замышлял что-то против призовой команды. Первый случай поговорить с моим помощником представился, когда мы раскладывали наши пожитки в трюме, стараясь поудобнее там устроиться.
— Что ты думаешь, Мозес, об этом Сенните и его команде? — спросил я тихо, перегнувшись через бочку с водой, чтобы приблизить свою голову к голове помощника. — Они не похожи на первоклассных военных моряков; если нападем внезапно, неужели не справимся с ними?
Марбл приложил указательный палец к носу, подмигнул, принял хитрый вид, затем подошел к двери, которая вела к сходному трапу, послушать, все ли там тихо. Удостоверившись, что поблизости никого нет, он изложил мне свои соображения.
— Здесь тоже зреет такая мысль, — сказал он, постукивая указательным пальцем себе по лбу, — из этого может выйти толк. Этот мистер Сеннит плутоватый тип, за ним глаз да глаз нужен, но его помощник не дурак выпить; у него все на физиономии написано. Светится, что фонарь на марсе. С ним можно договориться посредством бренди. Да все остальные тоже хороши. В жизни не видел, чтобы таким портовым грузчикам поручали управлять судном с прямым вооружением. Небось прислали к нам самые отбросы.