Страница:
— Непонятно? — переспросил адмирал, тоже бросив взгляд на двух моряков. — Что ж, я объясню вам, сеньор. Солнце ведь не зря и не без толку ежедневно обходит землю. Трудно вообразить, что такое благодатное и щедрое светило растрачивает свое тепло и свет понапрасну. И, наоборот, если мы представим — а я в этом уверен! — что день вслед за ночью все время движется на запад, что солнце всегда изливает свои живительные лучи на землю и покидает одну страну лишь для того, чтобы осветить другую, тогда вся система обретет законченность и гармонию. То самое солнце, что уже ушло от нас, еще освещает Азорские острова. А поутру его увидят где-нибудь на востоке, Смирне или в Греции, на час с лишним раньше, чем оно взойдет над нами. В природе нет ничего бесполезного или неразумного, а потому я уверен, что солнце, покинувшее нас, вскоре будет светить над Катаем, за ночь пройдет над всем обширным Азиатским материком и, обойдя кругом землю, снова пошлет нам свой утренний привет. Короче говоря, друг мой Педро, мы на своих каравеллах совершаем тот же самый путь, что солнце в небесах, только помедленнее да поскромнее. И, если бы у нас было довольно времени, мы оба обошли вокруг всего земного шара и вернулись в Испанию с востока, через земли персов и татар.
— Значит, залог нашего успеха в шарообразной форме земли? — спросил Луис. — Я правильно вас понял?
— Совершенно правильно, сеньор де Муньос! — ответил адмирал. — И я буду весьма огорчен, если хоть один человек на борту моих каравелл в этом еще сомневается. Да вот, кстати, два матроса, они, наверно, слышали наш разговор! Давайте их спросим: мнение опытных моряков всегда полезно знать… Это с тобой я разговаривал на берегу вчера вечером? — обратился Колумб к более молодому матросу. — Тебя, кажется, зовут Пепе?
— Так точно, сеньор адмирал! Для меня великая честь, что ваша милость меня заметили и запомнили…
— Как же не запомнить такое честное лицо! Видно, и сердце у тебя столь же честное, и я уверен, что в случае чего смогу на тебя положиться.
— Не сомневайтесь, ваша милость! Вы для меня не просто сеньор адмирал! Человек, который сумел уговорить мою Монику, для меня все равно что король!
— Благодарю, честный Пепе, я тебя не забуду. А ты, приятель, — продолжал Колумб, обращаясь ко второму моряку, — как твое имя? Похоже, тебя никакая буря не испугает!
— Ваша правда, благородный адмирал, волны мне нипочем, и имя у меня тоже есть! — ответил моряк с видом человека, который за словом в карман не полезет. — Правда, я обхожусь без «дон» или «сеньор», — ничего не попишешь! А зовут меня по-разному. Приятели, когда торопятся, зовут просто Санчо, а когда у них есть время для церемоний, прибавляют еще Мундо note 55 , так что полное мое имя Санчо Мундо.
— Довольно высокое имя для такого коротышки! — улыбаясь, заметил Колумб; он знал, что верные друзья среди команды могут ему еще очень пригодиться, а потому, не теряя достоинства и не опускаясь до ненужной фамильярности, иногда снисходил до грубоватых шуток, которые нравились морякам. — Удивляюсь, как у тебя хватает смелости называться так громко!
— А я и то говорю своим приятелям, что Мундо — это не имя, а мой титул, который превыше всех королевских титулов. Весь мир куда больше любого королевства!
— Твои родители тоже звались Мундо? Или ты сам придумал себе такое имя, чтобы дерзить, когда с тобой разговаривает адмирал?
— Что до почтенных моих родителей, то вы их лучше сами спросите, сеньор адмирал, потому что я не знаю, как они звались и было ли у них имя вообще. Говорят, что, когда мне стукнуло всего несколько часов от рождения, меня нашли в старой корзине у ворот корабельной верфи нашего старого…
— Это уже неважно, друг мой Санчо, — прервал его Колумб. — Тебя нашли, и корзина служила тебе колыбелью, — вот и весь сказ!
— Нет, ваша милость, для меня как раз очень важно, где меня нашли. Ну, да будь по-вашему! Раз уж никто толком не знает, куда мы плывем сейчас, то не все ли равно, откуда мы приплыли когда-то? Те, кто назвал меня Мундо, дали мне весь широкий мир в наследство, вот я и стараюсь оправдать свое имя.
— А ты давно сделался моряком, Санчо Мундо, если уж ты хочешь так называться?
— Так давно, что теперь на суше меня просто тошнит и кусок не идет в горло! От ворот корабельной верфи до пристани всего три шага, так что, наверное, меня прямо в корзине отнесли на какую-нибудь каравеллу. Как и когда это случилось, никто точно не помнит. С тех пор я покорился своей судьбе и едва приду в порт, как опять спешу выйти в море.
— А какими счастливыми судьбами ты очутился на моей каравелле, добрый Санчо?
— По приказу наших могерских властей во исполнение королевской воли, ваша милость! Они рассудили, что такое путешествие, наверное, никогда не кончится, а потому будет мне больше всего по вкусу.
— Значит, ты отправился в это великое путешествие по принуждению?
— Совсем нет, сеньор дон адмирал, хотя наши могерцы думают, что да. Разве не естественно для человека желать хоть раз в жизни осмотреть все свои владения? Мне сказали, что вы собираетесь на ту сторону света, — мог ли я упустить такой случай?
— Ты христианин, Санчо, и, наверное, тоже хочешь донести до язычников свет истинной веры.
— Ваша милость сеньор дон адмирал! Какое Санчо дело до того, чем нагружено судно? Мне главное — чтобы воды в трюме было поменьше, а чесноку в похлебке побольше! Если я не такой уж ревностный христианин, то в этом виноваты те, кто меня нашел, потому что церковь и пристань от ворот корабельной верфи на одинаковом расстоянии. Вот Пепе, я знаю, христианин: я сам видел его в купели. Но во всем Могере вряд ли найдется хоть один старик, который бы видел, как крестили меня. Смею, однако, заметить, благородный сеньор адмирал, что я все же не мусульманин.
— Ну что ж, Санчо, зато ты должен быть смелым и опытным моряком.
— Об этом, сеньор дон Колумб, пусть вам скажут другие. А когда налетит буря, вы сами увидите, что не ошиблись. И, если наши каравеллы доплывут до того места, где, как многие думают, земля кончается, у вас будет хороший случай убедиться, кто сможет стать на самый край и, не дрогнув, взглянуть вниз!
— Превосходно! — воскликнул Колумб. — Значит, на тебя и на Пепе я могу рассчитывать как на самых надежных товарищей.
С этими словами адмирал отошел от матросов с серьезным и достойным видом, который немало помогал ему поддерживать свой авторитет и внушал окружающим глубокое уважение. Луис последовал за ним, и через несколько минут они удалились в свою каюту.
— Дивлюсь я тебе, Санчо, — сказал Пепе, едва матросы остались на корме одни. — Как это ты не боишься так смело разговаривать с адмиралом, посланцем самой королевы! А вдруг он разгневается?
— Вот что значит иметь жену и ребенка! — насмешливо воскликнул Санчо. — Теперь тебе понятна разница между людьми, у которых есть предки и потомки, и теми, у кого нет ничего на свете, кроме собственного имени? А что до нашего сеньора дона адмирала, то он либо поистине великий человек — и тогда ему суждено открыть неведомые моря и земли, — либо просто изголодавшийся генуэзец, готовый плыть куда глаза глядят, лишь бы пить и есть досыта, быть в чести и спать вволю, пока мы тут надрываемся. Так всегда бывает: рысак налегке, а терпеливые мулы — под вьюком! Но в любом случае мне бояться нечего. Если он великий человек, что ему досужая болтовня какого-то матроса? А если просто плут, нечего ему чваниться перед настоящим кастильцем!
— С каких это пор ты сделался кастильцем? Тебя вроде нашли в корзине, корзину — у ворот корабельной верфи, верфь была в Могере, а Могер до сих пор подвластен Севилье! note 56
— Слушай, Пепе, разве королева Кастильская не наша государыня? И разве ее подданные — я говорю об истинно преданных подданных, таких, как мы с тобой, — недостойны считаться ее земляками? Никогда не унижай себя сам, Пепе, потому что всегда найдутся добрые люди, которые об этом позаботятся и без тебя. А что до генуэзца, то для Санчо он будет либо другом, либо врагом. В первом случае я буду только рад, а во втором — пусть его ищет свой Катай хоть до скончания века, ему его не видать, как своих ушей!
— Ладно, Санчо, если бы удача или неудача плавания зависела от твоего языка, быть бы тебе первым моряком на свете! Ты хоть кого заговоришь!
Закончив свою работу, оба матроса сошли с юта и присоединились к остальным.
Колумб рассчитал верно: его дружеские слова произвели на Санчо Мундо, как мы его будем отныне называть, самое благоприятное впечатление, а завоевать союзника с таким ловко подвешенным языком дело немалое. Порой один какой-нибудь поступок или один человек определяют успех всего предприятия. И вполне возможно, что открытие Нового Света до известной степени зависело от суждений людей еще менее приметных, чем наш Санчо Мундо.
Глава XV
Ветер держался ровный, и все три каравеллы довольно быстро продвигались по направлению к Канарским островам.
Особенно удачным было воскресенье: за двадцать четыре часа эскадра Колумба прошла сто двадцать миль! И ветер по-прежнему оставался благоприятным.
Утром в понедельник 6 августа Колумб весело беседовал на полуюте с Луисом и еще несколькими спутниками, как вдруг он заметил, что на «Пинте» убрали паруса и торопливо, чтобы не сказать неумело, приводятся к ветру: такой маневр указывал, что случилось что-то неладное. Пользуясь преимуществом в ветре, «Санта-Мария» тотчас поспешила на помощь.
— Что там у вас, сеньор Мартин Алонсо? — закричал Колумб, как только каравеллы оказались достаточно близко одна от другой. — Почему вы так внезапно остановились?
— Видно, от судьбы не уйдешь, сеньор дон Христофор, — ответил капитан «Пинты». — Такая добрая каравелла, и вдруг руль сорвался с места! Надо его укрепить, прежде чем снова довериться ветру.
Суровые морщины прорезали лоб великого мореплавателя, брови его нахмурились. Приказав Мартину Алонсо немедля исправить повреждение, он принялся молча расхаживать по юту. Видно было, что Колумб сильно взволнован и что эта задержка ему весьма не по душе. Не решаясь его тревожить, все предпочли спуститься на палубу, оставив адмирала наедине с Луисом, которого считали доверенным лицом короля. Помолчав немного из уважения к Колумбу, Луис сказал:
— Надеюсь, сеньор, поломка незначительная и нас не остановит! Я знаю Мартина Алонсо, это бывалый и честный моряк. Он найдет способ как-нибудь добраться до Канарских островов, а там можно будет исправить и не такое повреждение.
— Конечно, Луис, будем надеяться на лучшее. Жаль, что море разгулялось и мы не можем помочь «Пинте», но Мартин Алонсо и в самом деле моряк опытный: положимся на его сообразительность. Но меня тревожит не это, хотя потерять управление в океане дело тоже нешуточное. Тут все много серьезнее! Вы знаете, что «Пинта» была реквизирована для нас по приказу королевы за какие-то провинности жителей Палоса, и, уж конечно, против воли ее владельцев? Так вот, хозяева «Пинты», Гомес Раскон и Кристоваль Кинтёро, находятся на своей каравелле. Для меня ясно: эта поломка не случайная. Они и раньше, еще в Палосе, делали все возможное, чтобы задержать наше отплытие, и, как видно, продолжают нам вредить даже в открытом океане.
— Клянусь верностью королеве, сеньор дон Христофор, поручите это дело мне, и я живо расправлюсь с изменниками! Позвольте мне сесть в шлюпку и отправиться на «Пинту»! Я только скажу этим господам Раскону и Кинтеро, что, если у них опять сорвет руль или случится еще что-нибудь подобное, первый будет повешен на рее его собственной каравеллы, а второй выброшен за борт, чтобы исследовать ее киль и всю подводную часть вместе с тем же рулем!
— Не сюит прибегать к таким крутым мерам без крайней необходимости, особенно когда мы не можем доказать их вину, — возразил Колумб. — Разумнее будет подыскать на Канарских островах другую каравеллу. Я уверен, что мы не избавимся от неприятностей, пока не отделаемся от обоих судовладельцев и их судна. Кроме того, сейчас спускать шлюпку опасно, иначе я бы сам отправился на «Пинту». Так что пока остается только положиться на Мартина Алонсо и его умение. Колумб ободрил издали экипаж «Пинты», и матросы принялись за дело. Часа через два повреждение было исправлено, и каравеллы на всех парусах вновь двинулись к Канарским островам.
Несмотря на остановку, в течение дня и ночи удалось пройти добрых девяносто миль. Но на следующее утро руль снова сорвало с места, и гак как на сей раз повреждение оказалось более серьезным, то, чтобы устранить его, потребовалось гораздо больше времени. Эти повторяющиеся поломки привели адмирала в негодование. Они ясно свидетельствовали о чьем-то злом умысле, и Колумб окончательно решил отделаться от «Пинты», если только на островах удастся подыскать другое подходящее судно. Из-за долгой задержки каравеллы прошли в тот день всего каких-нибудь шестьдесят миль, хотя попутный ветер не утихал. Утром все три каравеллы сблизились, чтобы капитаны и кормчие могли сравнить свои наблюдения и совместно определить местоположение эскадры.
Одним из достоинств Колумба было его умение точно определяться, несмотря на несовершенство приборов того времени. Правда, все мореплаватели уже более столетия пользовались компасом, однако о магнитном склонении note 57 , знание которого в дальних плаваниях не менее важно, чем знание самого инструмента, никто не знал. Моряки тогда не осмеливались отходить далеко от берегов и не имели понятия об этом таинственном явлении природы, да и вообще, прокладывая путь, они больше полагались на солнце и звезды, чем на свои вычисления. Колумб был редчайшим исключением среди этих людей. Он досконально изучил все, что могла дать мореплавателю наука той эпохи, чтобы применить эти знания для достижения: великой цели, ради которой, казалось, он только и жил.
Как и следовало ожидать, точно определить местоположение каравелл сумел один адмирал, и кормчие вскоре убедились в его правоте, когда в предсказанное им время на горизонте в юго-западном направлении появились вершины Канарских островов, похожие на четко очерченные темные тучи, встающие над океаном. Но поскольку с моря да еще в ясную погоду горы видны на очень большом расстоянии, каравеллы достигли главного острова Гран-Канария только 8 августа, то есть почти через неделю после выхода из Палоса.
Суда вошли в порт и стали на якорь. Колумб немедленно принялся за поиски новой каравеллы, но, потерпев неудачу, отправился на остров Гомеру, полагая, что там скорее отыщет необходимое ему судно.
Пока «Санта-Мария» и «Нинья» находились на Гомере, Мартин Алонсо оставался на Гран-Канарии, так как «Пинта» нуждалась в ремонте. Но поиски Колумба оказались безрезультатными, и он тоже вскоре вернулся на Гран-Канарию. Здесь выяснилось, что, помимо всего прочего, «Пинта» была плохо проконопачена, видимо, тоже для того, чтобы сделать ее непригодной к плаванию. Все эти недоделки пришлось устранять сейчас. Наконец эскадра двинулась к Гомере, откуда Колумб намеревался пуститься в неведомый океан.
Тем временем среди матросов нарастало глухое недовольство, да и те, кто командовал ими, тоже начинали смотреть на будущее все более и более мрачно.
Во время плавания от Гран-Канарии к Гомере Колумб со своими постоянными собеседниками, среди которых был и Луис, стоял, как обычно, на юте, когда вдруг до него донесся разговор матросов, собравшихся внизу у грот-мачты. Была уже ночь, ветер затих, и голоса разносились гораздо дальше, чем полагали возбужденные спорщики.
— Говорю тебе, Пепе, наша судьба непрогляднее этой ночи! — яростно доказывал какой-то горластый матрос. — Посмотри на запад — что ты там видишь? Ничего! Никто и не слышал, чтобы за Азорскими островами была еще какая-нибудь земля. Материк окружен бесконечным океаном лишь с редкими островами, чтобы никто и не думал из любопытства соваться в недоступные людям просторы. Надо быть последним дураком, чтобы этого не понимать!
— Ладно, Пэро, говори что хочешь, — ответил Пепе, — но я знаю — и моя Моника думает так же, — что наш адмирал выполняет волю божью. А с божьей помощью мы совершим великое открытие и принесем язычникам истинную веру!
— Вечно ты со своей Моникой! Уж такая она ученая, умная да благоразумная, так мудро решает все за себя и за тебя, что быть бы ей не Моникой, а доньей Изабеллой! Впрочем, для тебя она и есть королева, весь Могер это знает. Дай ей волю, она всем городом будет вертеть, как вертит тобой! Не зря говорят…
— Не смей говорить ничего плохого о матери моего сына! — сердито прервал его Пепе. — Я еще могу снести твою глупую болтовню, пока ты ведешь речь обо мне, но, если ты заденешь Монику, берегись! Даром тебе это не пройдет!
— Уж больно ты смел на словах, дружище Пэро! — вмешался кто-то третий (Колумб и Луис тотчас узнали голос Санчо Мундо). — Особенно когда удалишься миль на сто от своей собственной дражайшей половины, которая сойдет за все девять десятых! Вольно же тебе высмеивать Пепе! Мы-то знаем, кто командует у тебя на борту: в своей семейной каюте ты кроток, как дельфин, попавший на крючок, а здесь хорохоришься. Но довольно болтать о бабах! Если хотите говорить, поговорим, как подобает морякам. Вместо того чтобы спрашивать Пепе — он еще слишком молод и мало видел, — спрашивайте лучше у меня, я готов ответить!
— А что скажешь ты об этой неведомой земле, которая будто бы лежит за океаном и которой никто никогда не видел да и не увидит?
— Скажу, что у тебя язык без костей: ты, Пэро, сам не знаешь, что мелешь. А еще скажу, что было время, когда Канарских островов тоже никто не видел, когда моряки вообще боялись отходить от берегов, когда португальцы даже не слышали о такой земле, как Гвинея, и уж, конечно, не знали, что у них там будут владения и рудники. А теперь я сам побывал в Гвинее, и благородный дон Христофор тоже — я его видел там собственными глазами!
— При чем здесь Гвинея и португальские рудники, когда мы говорим о путешествии на запад! Все знают, что есть такая страна Африка, и нет ничего удивительного, если португальские моряки доплыли до земли, о которой давно знали. Но кто поручится, что за океаном есть другие материки? Это все равно что говорить, будто есть другая земля на небесах!
— Хорошо сказано, Пэро! — поддержал матроса один из его единомышленников. — Придется Санчо пошевелить мозгами, чтобы на это ответить!
— Хорошо для болтливой бабы, которая не думает, о чем говорит, — холодно заметил Санчо. — А вот королева и наш адмирал рассудили по-другому! Слушай, Пэро, ты, видно, знаешь только одну дорожку — между Палосом и Могером, а потому считаешь, что от Севильи до Гранады и пути нет! В каждом деле бывает начало, и наше плавание, конечно, проложит дорогу в Катай. А плывем мы на запад, а не на восток потому, что, во-первых, так ближе, а во-вторых, — это единственный водный путь. Ответьте, друзья, может каравелла или любая другая посудина с любой оснасткой пройти под парусами через горы и долины целого материка?
— Нет, конечно, не может! — последовал единодушный ответ.
— В таком случае, взгляните утром на карту адмирала, когда он ее развернет у себя на юте! — с торжеством продолжал Санчо. — Вы там сами увидите, что земля тянется от полюса к полюсу по обеим сторонам Атлантического океана. Значит, плыть можно только на запад, куда мы и поплывем! Так что Пэро просто болтает невесть что!
— Верно, Санчо! — послышался еще один голос. — А ты, Пэро, лучше укороти свой язык!
Но язык Пэро было не так-то легко укоротить, и, возможно, он сумел бы ответить Санчо столь же язвительно и неопровержимо, если бы ему не помешал крик ужаса и смятения.
Ночь была довольно светлая, и с каравелл можно было ясно различить вершины гор на острове Тенерифе. Внезапно над самой высокой из них взметнулся гигантский столб пламени, которое то озаряло всю гору, то снова меркло, погружая окрестности в жуткую и таинственную мглу note 58 , Многие матросы упали на колени, шепча молитвы, остальные торопливо крестились. Затем поднялся всеобщий ропот, и через несколько минут даже те, кто спал, были разбужены и высыпали на палубу, растерянные и ошеломленные небывалым зрелищем. Не зная, что думать, матросы решили обратиться к адмиралу и выбрали для переговоров Пэро.
Колумб со своими приближенными все время оставался на юте и, конечно, одним из первых заметил это редкое явление природы. Спутники его были людьми достаточно просвещенными и наблюдали за извержением вулкана без всякого страха, когда на мостик поднялся Пэро в сопровождении чуть ли не всей команды.
Заставив своих друзей замолчать, Пэро обратился к Колумбу.
— Сеньор адмирал! — заговорил он испуганно и в то же время дерзко. — Мы пришли обратить внимание вашей милости на вершину острова Тенерифе. Это дурное знамение! Оно предостерегает нас, чтобы мы не пускались в неведомые просторы Атлантики! Поистине пришло время вспомнить о слабости сил человеческих. Можно ли дальше испытывать терпение судьбы, когда даже горы извергают дым и пламя!
— Кто из вас плавал по Средиземному морю и побывал на острове Сицилия? — спокойно спросил Колумб.
— Я, сеньор дон адмирал! — поспешно ответил Санчо. — Мне, недостойному, выпала такая честь. Я видел Кипр, Александрию и даже Стамбул!
— Ну что ж, значит, ты видел и гору Этну, постоянно извергающую такое же пламя, хотя она расположена на цветущем острове, которому судьба явно покровительствует, а вовсе не гневается на него, как вы вообразили.
Затем Колумб принялся подробно объяснять матросам, что такое вулканы, ссылаясь на своих приближенных, с охотой подтверждавших каждое его слово. Он сказал, что это небольшое извержение — явление обычное, и если уж считать его за предзнаменование, то лишь за доброе: видно, сама природа решила осветить им путь в ночи!
После этого все, кто был на полуюте, спустились на палубу, чтобы своим примером и разумными речами предотвратить готовую вспыхнуть панику. В какой-то степени это удалось — во всяком случае, вулкан уже не пугал так матросов, — и главную роль здесь сыграли не офицеры, а Санчо и еще несколько моряков, уже повидавших подобные огнедышащие горы.
Вот с какими трудностями приходилось сталкиваться великому мореплавателю даже тогда, когда после долгих лет безуспешных ходатайств и просьб он получил наконец три жалкие каравеллы и приступил к выполнению своего грандиозного замысла, не имевшего себе равных во всей истории человечества.
Суда подошли к Гомере 2 сентября и простояли здесь несколько дней, устраняя последние неполадки и запасаясь всем необходимым, прежде чем окончательно покинуть пределы цивилизованного мира и пуститься навстречу неизвестности.
Прибытие эскадры Колумба производило большое впечатление на жителей островов, куда заходили каравеллы: в те времена судов было мало, и приход каждого из них становился настоящим событием. Колумбу всюду оказывали высокие почести, и не только потому, что он был представителем двух монархов, а главным образом из-за поразительного и таинственного плавания, в которое он отправлялся.
На всех близлежащих островах, включая Мадейру, Канарские и Азорские, было распространено мнение, будто где-то на западе находится материк. Островитяне твердо верили в его существование, в чем Колумб не преминул убедиться во время своего второго посещения Гомеры.
Пожалуй, самой интересной личностью на Гомере была донья Инеса Пераса, мать графа Гомеры. Она охотно принимала и своих соседей, и важных особ с других островов, являвшихся засвидетельствовать ей свое почтение. По случаю прибытия Колумба донья Инеса устроила пышный прием, на который пригласила не только адмирала, но и всех, кого он сам счел достойным этой чести. Мнимый Педро де Муньос, или Педро Гутьерес, — теперь Луиса называли то одним, то другим именем, — разумеется, оказался в их числе, да и остальных спутников Колумб подобрал с таким расчетом, чтобы они в изысканном обществе графини не ударили в грязь лицом.
— Я рада, дон Христофор, — обратилась Инеса Пераса к адмиралу, — что их высочества согласились наконец помочь вам в разгадке великой тайны, рада за нашу святую церковь, которая, судя по вашим словам, весьма заинтересована в успехе экспедиции, и за наших государей, и за всю Испанию… Но, если оставить в стороне высокие соображения, затронутые в нашей беседе, больше всего я радуюсь за дорогих мне обитателей наших Счастливых островов. Они убеждены, что на западе есть земля, и многие даже уверяют, будто не раз ее видели.
— Я уже слышал об этом, благородная сеньора, — ответил Колумб, — но, поскольку мы заговорили о том, что нас обоих интересует, я хотел бы сам поговорить с этими очевидцами.
— Значит, залог нашего успеха в шарообразной форме земли? — спросил Луис. — Я правильно вас понял?
— Совершенно правильно, сеньор де Муньос! — ответил адмирал. — И я буду весьма огорчен, если хоть один человек на борту моих каравелл в этом еще сомневается. Да вот, кстати, два матроса, они, наверно, слышали наш разговор! Давайте их спросим: мнение опытных моряков всегда полезно знать… Это с тобой я разговаривал на берегу вчера вечером? — обратился Колумб к более молодому матросу. — Тебя, кажется, зовут Пепе?
— Так точно, сеньор адмирал! Для меня великая честь, что ваша милость меня заметили и запомнили…
— Как же не запомнить такое честное лицо! Видно, и сердце у тебя столь же честное, и я уверен, что в случае чего смогу на тебя положиться.
— Не сомневайтесь, ваша милость! Вы для меня не просто сеньор адмирал! Человек, который сумел уговорить мою Монику, для меня все равно что король!
— Благодарю, честный Пепе, я тебя не забуду. А ты, приятель, — продолжал Колумб, обращаясь ко второму моряку, — как твое имя? Похоже, тебя никакая буря не испугает!
— Ваша правда, благородный адмирал, волны мне нипочем, и имя у меня тоже есть! — ответил моряк с видом человека, который за словом в карман не полезет. — Правда, я обхожусь без «дон» или «сеньор», — ничего не попишешь! А зовут меня по-разному. Приятели, когда торопятся, зовут просто Санчо, а когда у них есть время для церемоний, прибавляют еще Мундо note 55 , так что полное мое имя Санчо Мундо.
— Довольно высокое имя для такого коротышки! — улыбаясь, заметил Колумб; он знал, что верные друзья среди команды могут ему еще очень пригодиться, а потому, не теряя достоинства и не опускаясь до ненужной фамильярности, иногда снисходил до грубоватых шуток, которые нравились морякам. — Удивляюсь, как у тебя хватает смелости называться так громко!
— А я и то говорю своим приятелям, что Мундо — это не имя, а мой титул, который превыше всех королевских титулов. Весь мир куда больше любого королевства!
— Твои родители тоже звались Мундо? Или ты сам придумал себе такое имя, чтобы дерзить, когда с тобой разговаривает адмирал?
— Что до почтенных моих родителей, то вы их лучше сами спросите, сеньор адмирал, потому что я не знаю, как они звались и было ли у них имя вообще. Говорят, что, когда мне стукнуло всего несколько часов от рождения, меня нашли в старой корзине у ворот корабельной верфи нашего старого…
— Это уже неважно, друг мой Санчо, — прервал его Колумб. — Тебя нашли, и корзина служила тебе колыбелью, — вот и весь сказ!
— Нет, ваша милость, для меня как раз очень важно, где меня нашли. Ну, да будь по-вашему! Раз уж никто толком не знает, куда мы плывем сейчас, то не все ли равно, откуда мы приплыли когда-то? Те, кто назвал меня Мундо, дали мне весь широкий мир в наследство, вот я и стараюсь оправдать свое имя.
— А ты давно сделался моряком, Санчо Мундо, если уж ты хочешь так называться?
— Так давно, что теперь на суше меня просто тошнит и кусок не идет в горло! От ворот корабельной верфи до пристани всего три шага, так что, наверное, меня прямо в корзине отнесли на какую-нибудь каравеллу. Как и когда это случилось, никто точно не помнит. С тех пор я покорился своей судьбе и едва приду в порт, как опять спешу выйти в море.
— А какими счастливыми судьбами ты очутился на моей каравелле, добрый Санчо?
— По приказу наших могерских властей во исполнение королевской воли, ваша милость! Они рассудили, что такое путешествие, наверное, никогда не кончится, а потому будет мне больше всего по вкусу.
— Значит, ты отправился в это великое путешествие по принуждению?
— Совсем нет, сеньор дон адмирал, хотя наши могерцы думают, что да. Разве не естественно для человека желать хоть раз в жизни осмотреть все свои владения? Мне сказали, что вы собираетесь на ту сторону света, — мог ли я упустить такой случай?
— Ты христианин, Санчо, и, наверное, тоже хочешь донести до язычников свет истинной веры.
— Ваша милость сеньор дон адмирал! Какое Санчо дело до того, чем нагружено судно? Мне главное — чтобы воды в трюме было поменьше, а чесноку в похлебке побольше! Если я не такой уж ревностный христианин, то в этом виноваты те, кто меня нашел, потому что церковь и пристань от ворот корабельной верфи на одинаковом расстоянии. Вот Пепе, я знаю, христианин: я сам видел его в купели. Но во всем Могере вряд ли найдется хоть один старик, который бы видел, как крестили меня. Смею, однако, заметить, благородный сеньор адмирал, что я все же не мусульманин.
— Ну что ж, Санчо, зато ты должен быть смелым и опытным моряком.
— Об этом, сеньор дон Колумб, пусть вам скажут другие. А когда налетит буря, вы сами увидите, что не ошиблись. И, если наши каравеллы доплывут до того места, где, как многие думают, земля кончается, у вас будет хороший случай убедиться, кто сможет стать на самый край и, не дрогнув, взглянуть вниз!
— Превосходно! — воскликнул Колумб. — Значит, на тебя и на Пепе я могу рассчитывать как на самых надежных товарищей.
С этими словами адмирал отошел от матросов с серьезным и достойным видом, который немало помогал ему поддерживать свой авторитет и внушал окружающим глубокое уважение. Луис последовал за ним, и через несколько минут они удалились в свою каюту.
— Дивлюсь я тебе, Санчо, — сказал Пепе, едва матросы остались на корме одни. — Как это ты не боишься так смело разговаривать с адмиралом, посланцем самой королевы! А вдруг он разгневается?
— Вот что значит иметь жену и ребенка! — насмешливо воскликнул Санчо. — Теперь тебе понятна разница между людьми, у которых есть предки и потомки, и теми, у кого нет ничего на свете, кроме собственного имени? А что до нашего сеньора дона адмирала, то он либо поистине великий человек — и тогда ему суждено открыть неведомые моря и земли, — либо просто изголодавшийся генуэзец, готовый плыть куда глаза глядят, лишь бы пить и есть досыта, быть в чести и спать вволю, пока мы тут надрываемся. Так всегда бывает: рысак налегке, а терпеливые мулы — под вьюком! Но в любом случае мне бояться нечего. Если он великий человек, что ему досужая болтовня какого-то матроса? А если просто плут, нечего ему чваниться перед настоящим кастильцем!
— С каких это пор ты сделался кастильцем? Тебя вроде нашли в корзине, корзину — у ворот корабельной верфи, верфь была в Могере, а Могер до сих пор подвластен Севилье! note 56
— Слушай, Пепе, разве королева Кастильская не наша государыня? И разве ее подданные — я говорю об истинно преданных подданных, таких, как мы с тобой, — недостойны считаться ее земляками? Никогда не унижай себя сам, Пепе, потому что всегда найдутся добрые люди, которые об этом позаботятся и без тебя. А что до генуэзца, то для Санчо он будет либо другом, либо врагом. В первом случае я буду только рад, а во втором — пусть его ищет свой Катай хоть до скончания века, ему его не видать, как своих ушей!
— Ладно, Санчо, если бы удача или неудача плавания зависела от твоего языка, быть бы тебе первым моряком на свете! Ты хоть кого заговоришь!
Закончив свою работу, оба матроса сошли с юта и присоединились к остальным.
Колумб рассчитал верно: его дружеские слова произвели на Санчо Мундо, как мы его будем отныне называть, самое благоприятное впечатление, а завоевать союзника с таким ловко подвешенным языком дело немалое. Порой один какой-нибудь поступок или один человек определяют успех всего предприятия. И вполне возможно, что открытие Нового Света до известной степени зависело от суждений людей еще менее приметных, чем наш Санчо Мундо.
Глава XV
Ты храпишь самозабвенно,
А бессонная измена
Бродит у дверей.
Если жить тебе охота,
Сбрось беспечную дремоту,
Пробудись скорей!
Ариэль
Ветер держался ровный, и все три каравеллы довольно быстро продвигались по направлению к Канарским островам.
Особенно удачным было воскресенье: за двадцать четыре часа эскадра Колумба прошла сто двадцать миль! И ветер по-прежнему оставался благоприятным.
Утром в понедельник 6 августа Колумб весело беседовал на полуюте с Луисом и еще несколькими спутниками, как вдруг он заметил, что на «Пинте» убрали паруса и торопливо, чтобы не сказать неумело, приводятся к ветру: такой маневр указывал, что случилось что-то неладное. Пользуясь преимуществом в ветре, «Санта-Мария» тотчас поспешила на помощь.
— Что там у вас, сеньор Мартин Алонсо? — закричал Колумб, как только каравеллы оказались достаточно близко одна от другой. — Почему вы так внезапно остановились?
— Видно, от судьбы не уйдешь, сеньор дон Христофор, — ответил капитан «Пинты». — Такая добрая каравелла, и вдруг руль сорвался с места! Надо его укрепить, прежде чем снова довериться ветру.
Суровые морщины прорезали лоб великого мореплавателя, брови его нахмурились. Приказав Мартину Алонсо немедля исправить повреждение, он принялся молча расхаживать по юту. Видно было, что Колумб сильно взволнован и что эта задержка ему весьма не по душе. Не решаясь его тревожить, все предпочли спуститься на палубу, оставив адмирала наедине с Луисом, которого считали доверенным лицом короля. Помолчав немного из уважения к Колумбу, Луис сказал:
— Надеюсь, сеньор, поломка незначительная и нас не остановит! Я знаю Мартина Алонсо, это бывалый и честный моряк. Он найдет способ как-нибудь добраться до Канарских островов, а там можно будет исправить и не такое повреждение.
— Конечно, Луис, будем надеяться на лучшее. Жаль, что море разгулялось и мы не можем помочь «Пинте», но Мартин Алонсо и в самом деле моряк опытный: положимся на его сообразительность. Но меня тревожит не это, хотя потерять управление в океане дело тоже нешуточное. Тут все много серьезнее! Вы знаете, что «Пинта» была реквизирована для нас по приказу королевы за какие-то провинности жителей Палоса, и, уж конечно, против воли ее владельцев? Так вот, хозяева «Пинты», Гомес Раскон и Кристоваль Кинтёро, находятся на своей каравелле. Для меня ясно: эта поломка не случайная. Они и раньше, еще в Палосе, делали все возможное, чтобы задержать наше отплытие, и, как видно, продолжают нам вредить даже в открытом океане.
— Клянусь верностью королеве, сеньор дон Христофор, поручите это дело мне, и я живо расправлюсь с изменниками! Позвольте мне сесть в шлюпку и отправиться на «Пинту»! Я только скажу этим господам Раскону и Кинтеро, что, если у них опять сорвет руль или случится еще что-нибудь подобное, первый будет повешен на рее его собственной каравеллы, а второй выброшен за борт, чтобы исследовать ее киль и всю подводную часть вместе с тем же рулем!
— Не сюит прибегать к таким крутым мерам без крайней необходимости, особенно когда мы не можем доказать их вину, — возразил Колумб. — Разумнее будет подыскать на Канарских островах другую каравеллу. Я уверен, что мы не избавимся от неприятностей, пока не отделаемся от обоих судовладельцев и их судна. Кроме того, сейчас спускать шлюпку опасно, иначе я бы сам отправился на «Пинту». Так что пока остается только положиться на Мартина Алонсо и его умение. Колумб ободрил издали экипаж «Пинты», и матросы принялись за дело. Часа через два повреждение было исправлено, и каравеллы на всех парусах вновь двинулись к Канарским островам.
Несмотря на остановку, в течение дня и ночи удалось пройти добрых девяносто миль. Но на следующее утро руль снова сорвало с места, и гак как на сей раз повреждение оказалось более серьезным, то, чтобы устранить его, потребовалось гораздо больше времени. Эти повторяющиеся поломки привели адмирала в негодование. Они ясно свидетельствовали о чьем-то злом умысле, и Колумб окончательно решил отделаться от «Пинты», если только на островах удастся подыскать другое подходящее судно. Из-за долгой задержки каравеллы прошли в тот день всего каких-нибудь шестьдесят миль, хотя попутный ветер не утихал. Утром все три каравеллы сблизились, чтобы капитаны и кормчие могли сравнить свои наблюдения и совместно определить местоположение эскадры.
Одним из достоинств Колумба было его умение точно определяться, несмотря на несовершенство приборов того времени. Правда, все мореплаватели уже более столетия пользовались компасом, однако о магнитном склонении note 57 , знание которого в дальних плаваниях не менее важно, чем знание самого инструмента, никто не знал. Моряки тогда не осмеливались отходить далеко от берегов и не имели понятия об этом таинственном явлении природы, да и вообще, прокладывая путь, они больше полагались на солнце и звезды, чем на свои вычисления. Колумб был редчайшим исключением среди этих людей. Он досконально изучил все, что могла дать мореплавателю наука той эпохи, чтобы применить эти знания для достижения: великой цели, ради которой, казалось, он только и жил.
Как и следовало ожидать, точно определить местоположение каравелл сумел один адмирал, и кормчие вскоре убедились в его правоте, когда в предсказанное им время на горизонте в юго-западном направлении появились вершины Канарских островов, похожие на четко очерченные темные тучи, встающие над океаном. Но поскольку с моря да еще в ясную погоду горы видны на очень большом расстоянии, каравеллы достигли главного острова Гран-Канария только 8 августа, то есть почти через неделю после выхода из Палоса.
Суда вошли в порт и стали на якорь. Колумб немедленно принялся за поиски новой каравеллы, но, потерпев неудачу, отправился на остров Гомеру, полагая, что там скорее отыщет необходимое ему судно.
Пока «Санта-Мария» и «Нинья» находились на Гомере, Мартин Алонсо оставался на Гран-Канарии, так как «Пинта» нуждалась в ремонте. Но поиски Колумба оказались безрезультатными, и он тоже вскоре вернулся на Гран-Канарию. Здесь выяснилось, что, помимо всего прочего, «Пинта» была плохо проконопачена, видимо, тоже для того, чтобы сделать ее непригодной к плаванию. Все эти недоделки пришлось устранять сейчас. Наконец эскадра двинулась к Гомере, откуда Колумб намеревался пуститься в неведомый океан.
Тем временем среди матросов нарастало глухое недовольство, да и те, кто командовал ими, тоже начинали смотреть на будущее все более и более мрачно.
Во время плавания от Гран-Канарии к Гомере Колумб со своими постоянными собеседниками, среди которых был и Луис, стоял, как обычно, на юте, когда вдруг до него донесся разговор матросов, собравшихся внизу у грот-мачты. Была уже ночь, ветер затих, и голоса разносились гораздо дальше, чем полагали возбужденные спорщики.
— Говорю тебе, Пепе, наша судьба непрогляднее этой ночи! — яростно доказывал какой-то горластый матрос. — Посмотри на запад — что ты там видишь? Ничего! Никто и не слышал, чтобы за Азорскими островами была еще какая-нибудь земля. Материк окружен бесконечным океаном лишь с редкими островами, чтобы никто и не думал из любопытства соваться в недоступные людям просторы. Надо быть последним дураком, чтобы этого не понимать!
— Ладно, Пэро, говори что хочешь, — ответил Пепе, — но я знаю — и моя Моника думает так же, — что наш адмирал выполняет волю божью. А с божьей помощью мы совершим великое открытие и принесем язычникам истинную веру!
— Вечно ты со своей Моникой! Уж такая она ученая, умная да благоразумная, так мудро решает все за себя и за тебя, что быть бы ей не Моникой, а доньей Изабеллой! Впрочем, для тебя она и есть королева, весь Могер это знает. Дай ей волю, она всем городом будет вертеть, как вертит тобой! Не зря говорят…
— Не смей говорить ничего плохого о матери моего сына! — сердито прервал его Пепе. — Я еще могу снести твою глупую болтовню, пока ты ведешь речь обо мне, но, если ты заденешь Монику, берегись! Даром тебе это не пройдет!
— Уж больно ты смел на словах, дружище Пэро! — вмешался кто-то третий (Колумб и Луис тотчас узнали голос Санчо Мундо). — Особенно когда удалишься миль на сто от своей собственной дражайшей половины, которая сойдет за все девять десятых! Вольно же тебе высмеивать Пепе! Мы-то знаем, кто командует у тебя на борту: в своей семейной каюте ты кроток, как дельфин, попавший на крючок, а здесь хорохоришься. Но довольно болтать о бабах! Если хотите говорить, поговорим, как подобает морякам. Вместо того чтобы спрашивать Пепе — он еще слишком молод и мало видел, — спрашивайте лучше у меня, я готов ответить!
— А что скажешь ты об этой неведомой земле, которая будто бы лежит за океаном и которой никто никогда не видел да и не увидит?
— Скажу, что у тебя язык без костей: ты, Пэро, сам не знаешь, что мелешь. А еще скажу, что было время, когда Канарских островов тоже никто не видел, когда моряки вообще боялись отходить от берегов, когда португальцы даже не слышали о такой земле, как Гвинея, и уж, конечно, не знали, что у них там будут владения и рудники. А теперь я сам побывал в Гвинее, и благородный дон Христофор тоже — я его видел там собственными глазами!
— При чем здесь Гвинея и португальские рудники, когда мы говорим о путешествии на запад! Все знают, что есть такая страна Африка, и нет ничего удивительного, если португальские моряки доплыли до земли, о которой давно знали. Но кто поручится, что за океаном есть другие материки? Это все равно что говорить, будто есть другая земля на небесах!
— Хорошо сказано, Пэро! — поддержал матроса один из его единомышленников. — Придется Санчо пошевелить мозгами, чтобы на это ответить!
— Хорошо для болтливой бабы, которая не думает, о чем говорит, — холодно заметил Санчо. — А вот королева и наш адмирал рассудили по-другому! Слушай, Пэро, ты, видно, знаешь только одну дорожку — между Палосом и Могером, а потому считаешь, что от Севильи до Гранады и пути нет! В каждом деле бывает начало, и наше плавание, конечно, проложит дорогу в Катай. А плывем мы на запад, а не на восток потому, что, во-первых, так ближе, а во-вторых, — это единственный водный путь. Ответьте, друзья, может каравелла или любая другая посудина с любой оснасткой пройти под парусами через горы и долины целого материка?
— Нет, конечно, не может! — последовал единодушный ответ.
— В таком случае, взгляните утром на карту адмирала, когда он ее развернет у себя на юте! — с торжеством продолжал Санчо. — Вы там сами увидите, что земля тянется от полюса к полюсу по обеим сторонам Атлантического океана. Значит, плыть можно только на запад, куда мы и поплывем! Так что Пэро просто болтает невесть что!
— Верно, Санчо! — послышался еще один голос. — А ты, Пэро, лучше укороти свой язык!
Но язык Пэро было не так-то легко укоротить, и, возможно, он сумел бы ответить Санчо столь же язвительно и неопровержимо, если бы ему не помешал крик ужаса и смятения.
Ночь была довольно светлая, и с каравелл можно было ясно различить вершины гор на острове Тенерифе. Внезапно над самой высокой из них взметнулся гигантский столб пламени, которое то озаряло всю гору, то снова меркло, погружая окрестности в жуткую и таинственную мглу note 58 , Многие матросы упали на колени, шепча молитвы, остальные торопливо крестились. Затем поднялся всеобщий ропот, и через несколько минут даже те, кто спал, были разбужены и высыпали на палубу, растерянные и ошеломленные небывалым зрелищем. Не зная, что думать, матросы решили обратиться к адмиралу и выбрали для переговоров Пэро.
Колумб со своими приближенными все время оставался на юте и, конечно, одним из первых заметил это редкое явление природы. Спутники его были людьми достаточно просвещенными и наблюдали за извержением вулкана без всякого страха, когда на мостик поднялся Пэро в сопровождении чуть ли не всей команды.
Заставив своих друзей замолчать, Пэро обратился к Колумбу.
— Сеньор адмирал! — заговорил он испуганно и в то же время дерзко. — Мы пришли обратить внимание вашей милости на вершину острова Тенерифе. Это дурное знамение! Оно предостерегает нас, чтобы мы не пускались в неведомые просторы Атлантики! Поистине пришло время вспомнить о слабости сил человеческих. Можно ли дальше испытывать терпение судьбы, когда даже горы извергают дым и пламя!
— Кто из вас плавал по Средиземному морю и побывал на острове Сицилия? — спокойно спросил Колумб.
— Я, сеньор дон адмирал! — поспешно ответил Санчо. — Мне, недостойному, выпала такая честь. Я видел Кипр, Александрию и даже Стамбул!
— Ну что ж, значит, ты видел и гору Этну, постоянно извергающую такое же пламя, хотя она расположена на цветущем острове, которому судьба явно покровительствует, а вовсе не гневается на него, как вы вообразили.
Затем Колумб принялся подробно объяснять матросам, что такое вулканы, ссылаясь на своих приближенных, с охотой подтверждавших каждое его слово. Он сказал, что это небольшое извержение — явление обычное, и если уж считать его за предзнаменование, то лишь за доброе: видно, сама природа решила осветить им путь в ночи!
После этого все, кто был на полуюте, спустились на палубу, чтобы своим примером и разумными речами предотвратить готовую вспыхнуть панику. В какой-то степени это удалось — во всяком случае, вулкан уже не пугал так матросов, — и главную роль здесь сыграли не офицеры, а Санчо и еще несколько моряков, уже повидавших подобные огнедышащие горы.
Вот с какими трудностями приходилось сталкиваться великому мореплавателю даже тогда, когда после долгих лет безуспешных ходатайств и просьб он получил наконец три жалкие каравеллы и приступил к выполнению своего грандиозного замысла, не имевшего себе равных во всей истории человечества.
Суда подошли к Гомере 2 сентября и простояли здесь несколько дней, устраняя последние неполадки и запасаясь всем необходимым, прежде чем окончательно покинуть пределы цивилизованного мира и пуститься навстречу неизвестности.
Прибытие эскадры Колумба производило большое впечатление на жителей островов, куда заходили каравеллы: в те времена судов было мало, и приход каждого из них становился настоящим событием. Колумбу всюду оказывали высокие почести, и не только потому, что он был представителем двух монархов, а главным образом из-за поразительного и таинственного плавания, в которое он отправлялся.
На всех близлежащих островах, включая Мадейру, Канарские и Азорские, было распространено мнение, будто где-то на западе находится материк. Островитяне твердо верили в его существование, в чем Колумб не преминул убедиться во время своего второго посещения Гомеры.
Пожалуй, самой интересной личностью на Гомере была донья Инеса Пераса, мать графа Гомеры. Она охотно принимала и своих соседей, и важных особ с других островов, являвшихся засвидетельствовать ей свое почтение. По случаю прибытия Колумба донья Инеса устроила пышный прием, на который пригласила не только адмирала, но и всех, кого он сам счел достойным этой чести. Мнимый Педро де Муньос, или Педро Гутьерес, — теперь Луиса называли то одним, то другим именем, — разумеется, оказался в их числе, да и остальных спутников Колумб подобрал с таким расчетом, чтобы они в изысканном обществе графини не ударили в грязь лицом.
— Я рада, дон Христофор, — обратилась Инеса Пераса к адмиралу, — что их высочества согласились наконец помочь вам в разгадке великой тайны, рада за нашу святую церковь, которая, судя по вашим словам, весьма заинтересована в успехе экспедиции, и за наших государей, и за всю Испанию… Но, если оставить в стороне высокие соображения, затронутые в нашей беседе, больше всего я радуюсь за дорогих мне обитателей наших Счастливых островов. Они убеждены, что на западе есть земля, и многие даже уверяют, будто не раз ее видели.
— Я уже слышал об этом, благородная сеньора, — ответил Колумб, — но, поскольку мы заговорили о том, что нас обоих интересует, я хотел бы сам поговорить с этими очевидцами.