Страница:
— Скажите лучше, что такое уж мне наказание за великие грехи! — отозвался Колумб.
— Вы полагаете, нам грозит опасность?
— Да, и самая страшная с тех пор, как мы отплыли изПалоса. Нас несет к земле, до нее осталось не более тридцати лиг, а шторм, как вы сами видите, все крепчает. Хорошо еще, что ночь уже на исходе: может быть, с рассветом мы что-нибудь сумеем предпринять.
Рассвет пришел, как всегда, в положенный час, ибо какие штормы ни бушуют на морях и океанах, земля неуклонно совершает свой суточный кругооборот. Однако утро не принесло изменений: небо и океан соперничали в неистовстве. Подгоняемая свирепыми шквалами, «Нинья» мчалась среди хаоса волн, с каждым мгновением приближаясь к земле.
Вскоре после полудня появились первые признаки близости материка; теперь уже никто не сомневался, что каравеллу гонит к берегам Европы. Но пока вокруг ничего не было видно, кроме бушующего океана и черных туч, сквозь которые пробивался странный призрачный свет, какой бывает во время грозы. Солнце заходило, так и не выглянув из-за туч, и место его захода можно было определить только по компасу. И снова ночь опустилась на бешеное зимнее море, где маленькая каравелла казалась покинутой всеми, без света дня и без надежды на спасение. В довершение всех бед волны становились все выше, и тонны воды ежеминутно обрушивались на палубу маленького судна, ломая решетки люков и срывая с них ненадежное прикрытие из просмоленной парусины.
— Это самая страшная ночь из всех пережитых нами, сын мой Луис, — проговорил Колумб примерно через час после заката, когда вокруг уже царила непроглядная тьма. — Если мы и ее переживем, можно считать, что нас хранит сам господь!
— Однако вы спокойны, сеньор, так спокойны, словно в душе и не сомневаетесь в счастливом исходе.
— Моряк, который не умеет управлять своими нервами и голосом даже в минуты крайней опасности, напрасно стал моряком.
— Если мы погибнем, сеньор, наша тайна останется в руках португальцев! — воскликнул дон Луис. — Ведь, кроме нас, ее знают только они, потому что на возвращение Мартина Алонсо вряд ли можно надеяться.
— Да, и это меня печалит. Я сделал все, чтобы наши государи сохранили свои права на новые владения. А в остальном положимся на волю божью.
Едва успел Колумб договорить, как послышался тревожный крик: «Земля! » Сколько раз это слово вызывало взрывы восторга, но теперь оно таило в себе новую опасность. Хотя ночь была темная, временами мгла на одну-две мили вокруг корабля словно редела, и можно было достаточно ясно различить впереди очертания береговой линии.
Колумб и дон Луис, чтобы лучше разглядеть берег, поспешили на нос каравеллы, несмотря на то что при таком шторме даже этот простой переход грозил смертью. Земля была так близко, что все на борту более или менее отчетливо слышали рев и грохот прибоя. Без всякого сомнения, это была Португалия, но приставать к берегу, не зная своего точного местоположения и не видя гавани, означало верную гибель. Оставалась единственная возможность: повернуть каравеллу в открытое море и постараться продержаться там до рассвета. Колумб отдал приказ, и Висенте Яньес тотчас приступил к его исполнению, насколько это было в его силах.
Ветер заходил в корму с правого борта, и каравелла шла на восток со сносом румба на два к северу; теперь нужно было повернуть ее так, чтобы она легла курсом на север, с таким же сносом на запад. Судя по изгибу береговой линии, такой маневр позволил бы судну продержаться несколько часов в безопасном расстоянии от скал. Но осуществить этот маневр без парусов было невозможно, и Колумб приказал поставить фок. Первый удар ветра в развернутую парусину потряс все судно, словно шквал хотел вырвать фок-мачту из гнезда. Затем наступила мертвая тишина, корпус «Ниньи» так накренился, что сам сделался как бы парусом. Воспользовавшись благоприятным моментом, Санчо и его помощник закрепили шкоты паруса. Когда маленькая каравелла выпрямилась и ветер наполнил парус, судно потряс новый удар, словно коня, остановленного на полном скаку. Но теперь «Нинья» медленно поворачивала в открытое море и вскоре уже неслась среди бушующих волн, грозивших поглотить ее в любое мгновение.
Дон Луис стоял, привалившись к косяку отведенной для женщин каюты, когда рядом вдруг послышался нежный голос:
— Луис! Ах, Луис, Гаити лучше… Маттинао лучше! Здесь плохо, Луис, плохо!
Это была Озэма, которая поднялась со своей койки, чтобы взглянуть на ревущий океан. В начале плавания, при спокойной погоде, Луис часто виделся с туземцами, и у него устано вились с ними прекрасные отношения. Хотя Озэма и не могла до конца освоиться со своим новым положением, Луиса она всегда встречала с искренней радостью. Ее успехи в испанском языке изумляли даже ее учителя. Впрочем, он тоже преуспел: чтобы лучше обучать Озему, Луис выучил почти столько же слов ее родного языка, сколько она — испанских. Так они обычно и беседовали, прибегая по мере надобности то к одному, то к другому языку. Поэтому в дальнейшем мы будем давать просто перевод их разговоров.
— Бедняжка Озэма! — проговорил Луис, ласково поддерживая девушку, чтобы жестокая качка не сбила ее с ног. — Конечно, тебе жалко Гаити, мирного покоя родных лесов.
— Там Каонабо, Луис!
— Да, правда, девочка, но даже Каонабо не так страшен как ярость разбушевавшихся стихий.
— Нет, нет, нет! Каонабо очень плохой! Обидел Озэму. Нет Каонабо, нет Гаити!
— Ты почти обезумела от страха перед этим вождем карибов. Слушай, Озэма, у тебя тоже есть бог, как и у нас, христиан, и ты должна ему верить, как верим мы: только он сейчас может тебя защитить.
— Что это — защитить?
— Позаботиться о тебе. Чтобы никто тебя не обижал. Позаботиться о твоей жизни и счастье.
— Луис защитит Озэму. Так он обещал Маттинао, так обещал Озэме, так обещал сердцу.
— Милая девушка, так я и сделаю, насколько это будет в моих силах. Но как я могу защитить тебя от бури?
— Что сделал Луис с Каонабо? Прогнал его, убил индейцев, заставил всех бежать!
— Это было нетрудно для испанского рыцаря с добрым мечом и щитом, но перед бурей я бессилен. Нам остается только одна надежда — на бога.
— Испанцы сильнее, у них сильный бог.
— Есть только один бог, Озэма. Помнишь, ты обещала поклоняться только ему и принять крещение, когда мы вернемся в Испанию!
— Бог? Хорошо. Озэма обещала, Озэма сделает. Она уже любит бога Луиса.
— Ты видела крест, Озэма, и ты обещала целовать его и молиться ему.
— Где крест? Не вижу креста. Где он? На небесах или здесь? Покажи Озэме крест, покажи сейчас крест Луиса, который Луис любит.
Юноша всегда носил на груди прощальный подарок Мер седее. Он достал маленький крестик, усыпанный драгоценными камнями, в страстном порыве прижал его к своим губам, а затем протянул индианке.
— Смотри, — сказал он, — это крест. Испанцы чтят его и молятся на него.
Девушка поняла почти все. Дон Луис помог ей надеть цепочку на шею, и вскоре крестик покоился на ее груди. Чтобы уберечь гаитянок от холода, а также из соображений приличия, адмирал приказал сшить им свободные платья из бумажной ткани. В складках такого платья, которое совершенно скрывало ее чудесную фигуру, Озэма и спрятала драгоценный крестик, нежно прижимая его к сердцу. Ведь это был подарок Луиса! Что же касается юного испанца, то он хотел дать ей символ веры лишь на время грозной опасности.
Озэма никак не могла освоиться с непривычной одеждой. Когда молодой человек помогал ей надеть крестик, судно вдруг резко накренилось и, чтобы удержать девушку от падения, он обхватил ее за талию. То ли подчиняясь движениям каравеллы, которая ныряла так, что даже матросы не могли держаться на ногах, то ли по доброте душевной, но Озэма не оттолкнула его и не рассердилась за такую вольность — единственную, которую Луис допустил за все время! С детской доверчивостью склонилась она в объятия того, с кем хотела провести всю жизнь. Положив голову ему на грудь, Озэма не отрывала глаз от лица юного графа.
— Озэма, неужели эта страшная буря тебя не пугает? Я так боялся за тебя, а ты как будто совсем не тревожишься!
— Озэма счастлива. Не хочет Гаити, не хочет Маттинао, ничего не хочет. Теперь Озэма счастлива.
— Милая, чистая душа! Пусть никогда ты не узнаешь горя!
— Крест — «мерседес», Луис — «мерседес»! Луис, Озэма, крест — навсегда!
В это мгновение «Нинья» опять нырнула, и резкий толчок заставил Луиса разжать объятия, иначе он вместе с Озэмой покатился бы к подветренному борту, где стоял Колумб, стараясь хоть немного укрыться от ярости шторма. Когда юноша поднял голову, он увидел, что Озэмы уже нет и что дверь каюты закрыта.
— Как там наши подопечные, Луис, очень напуганы? — спокойно спросил Колумб; несмотря на то, что все его мысли были поглощены бедственным положением каравеллы, ничто не укрылось от его глаз. — Правда, они не из трусливых, но в такой шторм даже амазонка может испугаться!
— Они не боятся, сеньор, но я думаю, это потому, что они ничего не понимают. Цивилизованный человек стоит настолько выше этих туземцев, что все они, мужчины и женщины, свято верят в нас и ничего не опасаются. Я только что дал Озэме крест и сказал, чтобы она возложила на него свои надежды.
— Вы правы. Кажется, нам только это и остается!.. Эй, Санчо, когда затихает, держи нос каравеллы как можно ближе к ветру! Каждый дюйм от берега — лишний шаг к спасению! Последовал обычный ответ рулевого, и разговор оборвался. Ярость волн, захлестывавших «Нинью», которая буквально чудом держалась на поверхности океана, требовала полной сосредоточенности всего экипажа.
Так прошла ночь. Когда рассвело, зрелище зимнего шторма оказалось еще страшнее. В тот день солнце так и не выглянуло, туман висел низко и был так густ, что, казалось, само небо опустилось над океаном, покрытым сплошной пеленой белой пены. Вскоре справа по борту был замечен высокий и близкий берег; более опытные моряки сразу узнали скалы Лиссабона. Убедившись, что это действительно так, адмирал приказал повернуть к берегу и идти к устью реки Тахо. До него было недалеко, каких-нибудь миль двадцать, однако необходимость двигаться в бурю по ветру ставила судно в такое положение, что перед ним бледнели все пережитые опасности. Даже враждебное отношение португальцев было забыто или, во всяком случае, отошло на второй план; оставался единственный выбор — гавань или кораблекрушение. Теперь куда больше значил каждый выигранный дюйм!
Сам Висенте Яньес стал к рулю, чтобы следить за ходом судна внимательным и опытным глазом. В такую бурю можно было поставить только самый нижний парус, да и тот пришлось глухо зарифить.
Маленькая каравелла мчалась вперед, подгоняемая штормом. Она то погружалась в бездну, где не было видно ни земли, ни горизонта — лишь грозные стены гигантских валов да тучи над головами, — то словно из безмолвной темной пещеры вылетала навстречу реву и свисту обезумевших стихий. Это были самые опасные мгновения. Когда легкая скорлупка «Ниньи» поднималась на гребень волны, бешеный ветер пытался сбросить ее вниз, и казалось, что следующий вал обязательно накроет каравеллу. Лишь бдительный глаз Висенте Яньеса и твердая рука Санчо каждый раз помогали судну ускользнуть от рокового удара. Однако волны все же перекатывались иногда через палубу с грохотом водопада, так что всей команде пришлось укрыться на корме.
— Теперь все зависит от парусов, — вздохнув, проговорил Колумб. — Если они выдержат, пока мы идем прямо по ветру, мы спасены; когда повернем, будет легче. Но мне кажется, что ветер сейчас слабее, чем ночью.
— Похоже на то, сеньор! Кажется, мы уже подходим к тому месту, которое вы указали.
— Держи вон на тот скалистый мыс. Если нам его удастся обогнуть, мы в безопасности. Если нет, то все найдем здесь могилу.
— Каравелла идет послушно, и я не теряю надежды.
Час спустя земля была уже так близко, что можно было различить людей, суетившихся на берегу.
Бывают мгновения, когда моряки как бы находятся между жизнью и смертью и одинаково ясно видят и то и другое: с одной стороны — крушение и гибель, с другой — желанную безопасность. По мере того как судно постепенно продвигалось все ближе и ближе к берегу, грохот прибоя становился все слышнее. Зрелище валов, разбивавшихся о скалы, внушало ужас. Временами можно было видеть, как целые фонтаны брызг и пены взлетали над камнями и уносились ветром далеко в глубь суши
Лиссабон расположен лицом к лицу с Атлантическим океаном: его не защищают ни острова, ни отмели, да и вообще португальское побережье, пожалуй, самое открытое во всей Европе. Особенно страшны здесь юго-западные штормы, когда волны, разгулявшись на океанских просторах, обрушиваются на берег с ужасающей силой. Но этот шторм был необычен даже для Атлантики. В такое время года океан вообще редко бывает спокоен, а сейчас не успев утихнуть после одной бури, он вновь начинал бурлить под порывами нового шторма, и беспорядочное волнение создавало большую опасность для судов, особенно таких маленьких, как «Нинья».
— Кажется, дело идет на лад, дон Христофор! — воскликнул Луис, когда каравелла приблизилась к мысу на пушечный выстрел. — Еще десять минут такого хода, и мы его обогнем!
— Вы правы, сын мой, — спокойно ответил адмирал. — Но, если нас, не дай боже, выкинет вон на те скалы, от «Ниньи» через пять минут не останется и двух досок… Одерживай, одерживай, добрый Висенте, еще немного, а потом спускайся! Только бы выдержал парус, и мы его обогнем, Луис! Взгляните на берег, и вы увидите, как мы продвигаемся.
— Вижу, сеньор. Но мы идем так близко от мыса, что просто страшно!
— Не бойтесь: самый рискованный курс зачастую самый безопасный. Здесь у берега глубоко, а осадка у нас небольшая.
Все смолкли, затаив дыхание. Каравелла мчалась к мысу с устрашающей скоростью. Полоса клокочущей у скал воды и белой пены приближалась с каждым мгновением. Почти коснувшись ее бортом, «Нинья» птицей пронеслась мимо и через пять минут уже шла к устью Тахо, открывшемуся прямо по курсу. Теперь можно было убрать грот. Все страхи остались позади, моряки знали, что впереди их ждет надежная гавань.
Так завершилось это величайшее в истории плавание. Правда, потом пришлось совершить переход из устья Тахо до Палоса, но расстояние это было ничтожно по сравнению с пройденным, и каравелла пробежала его без всяких происшествий. Колумб осуществил свой необъятный замысел, и его успех перестал быть тайной. Как его встретили в Португалии и о том, что произошло в Лиссабоне, говорить не стоит — все это достаточно известно note 94 . 4 марта он стал на якорь в устье Тахо, а 13-го отплыл, держа курс на Палое. Утром 14-го числа «Нинья» обогнула мыс Сан-Висенте и повернула на восток при легком северном ветре. А 15 марта вскоре после восхода солнца каравелла миновала отмель Сальтес и вошла в родной порт, завершив тем самым беспримерное плавание, продолжавшееся двести двадцать четыре дня.
Глава XXVI
Несмотря на величие замысла, лежавшего в основе описанного нами путешествия, несмотря на то, что осуществление его требовало огромного упорства и самоотверженности, а успех сулил ни с чем не сравнимые выгоды, в свое время подвиг Колумба не привлек особого внимания, пока не стали известны его результаты. Всех гораздо больше волновали повседневные мелочи и заботы о собственном благополучии. Дело в том, что всего за месяц до соглашения с Колумбом Фердинанд и Изабелла подписали достопамятный эдикт об изгнании евреев note 96 , и это выселение огромной части испанских граждан было само по себе столь значительным событием, что оно заставило всех забыть о сомнительной экспедиции, опиравшейся на какие-то гадательные расчеты пусть даже и выдающегося мореплавателя.
Последний день июля был крайним сроком, когда преследуемые за свою веру евреи должны были отправиться в изгнание. Этот крайний срок почти день в день совпал с выходом эскадры Колумба из Палоса, и неудивительно, что всеобщее внимание сосредоточилось на более значительном событии, которое можно было назвать народным бедствием. Выселение евреев походило на их исход из Египта. Все дороги были переполнены толпами несчастных, многие брели, сами не зная куда.
Король и королева покинули Гранаду еще в мае, два месяца пробыли в Кастилии и к началу августа переехали в Арагон; они уже были там, когда эскадра Колумба вышла в море. В Арагонском королевстве супруги задержались до конца лета для завершения важных государственных дел.
В октябре королевская чета посетила мятежную Каталонию, и двор всю зиму провел в Барселоне. Здесь их задержали непредвиденные обстоятельства. 7 декабря на жизнь Фердинанда было совершено покушение: убийца нанес ему опасную, хотя и не смертельную рану в шею. В течение нескольких недель, когда жизнь короля находилась под угрозой, Изабелла не отходила от его постели, ухаживая за Фердинандом как любящая и преданная жена. В те дни она думала только о своем супруге, не помышляя ни об экспедиции, ни о возможном расширении своих владений. Затем началось длительное расследование дела о покушении. Как водится, был заподозрен заговор, хотя история доказывает, что по большей части в таких случаях не бывает ни заговоров, ни сообщников и что все эти посягательства на жизнь государей чаще всего объясняются фанатизмом отдельных лиц.
Изабелла терзалась угрызениями совести при мысли о страданиях, на которые она обрекла евреев в своем религиозном рвении, но затем ее отвлекли заботы о муже. Фердинанд поправлялся медленно. Его болезнь и постоянные государственные дела заставили даже королеву на время забыть об экспедиции Колумба. Что же касается недоверчивого Фердинанда, то он давно уже распростился с золотом, потраченным на эту затею, как с деньгами, выброшенными на ветер.
В положенный срок пришла благоуханная южная весна, и к концу марта плодородная Каталония зазеленела.
Вот уже несколько недель, как Фердинанд снова принялся за государственные дела. Избавившись от опасений за здоровье супруга, Изабелла тоже вернулась к своим привычным заботам и обязанностям милосердной государыни. Последние события отвратили ее от придворной пышности и суеты. Изабелла всегда стремилась к тихой семейной жизни, к которой имела природное расположение, однако теперь королеве приходилось проводить со своими детьми и приближенными даже больше времени, чем ей бы хотелось. Ближайшей ее подругой по-прежнему оставалась маркиза де Мойя, поэтому и Мерседес тоже часто видела королеву или играла с ее детьми.
В тот вечер в конце марта во дворце был устроен малый прием. Радуясь возможности избежать всей этой суеты, Изабелла удалилась в свои покои, где для дружеской беседы собралось ее маленькое общество. Было уже близко к полуночи; король, по обыкновению, работал рядом в своем кабинете. Кроме членов королевской семьи, доньи Беатрисы и ее прелестной воспитанницы, у королевы находились архиепископ Гранады, а также Луис де Сантанхель и дон Алонсо де Кинтанилья — последних двух пригласил архиепископ, чтобы в присутствии Изабеллы обсудить один вопрос, касающийся церковных финансов. Но с делами было уже покончено, и королева милостиво беседовала с членами своего маленького кружка.
— Есть ли какие-нибудь новые известия об этих несчастных заблудших евреях, сеньор архиепископ? — спросила Изабелла, чье доброе сердце все еще заставляло ее сожалеть о жестокости, на которую она решилась во славу церкви, уступив настояниям своего исповедника. — Пусть помогут им наши молитвы, если соображения политики и долга потребовали их изгнания! note 97
— Сеньора, — ответил Эрнандо де Талавера, — они наверняка служат сейчас маммоне где-нибудь среди турок или мавров, как делали это раньше в Испании. Ваше высочество не должно заботиться об этих потомках врагов господа нашего. Если они и страдают сейчас, то несомненно страдают справедливо — за смертные грехи своих отцов! Спросите лучше у сеньоров Сантанхель и Кинтанильи о судьбе их любимца генуэзца Колумба. Когда, наконец, он вернется и приведет к нам за бороду великого хана?
— Мы ничего не знаем о нем с тех пор, как он покинул Канарские острова, — коротко ответил Сантанхель.
— Канарские острова? — воскликнула королева, несколько удивленная. — Разве оттуда были получены какие-нибудь вести?
— Только устные, сеньора. Насколько я знаю, писем в Испанию еще не приходило. Однако в Португалии ходят слухи, что адмирал заходил на Гомеру и на Гран-Канарию, где у него, видимо, возникли какие-то затруднения, а оттуда вскоре направился прямо на запад. С тех пор ни об одной из его каравелл нет никаких известий.
— Но уже из этого видно, сеньор архиепископ, — прибавил Кинтанилья, — что мелкие затруднения не остановят мореплавателей и не заставят их вернуться.
— Еще бы! После того как генуэзский авантюрист получил от вашего высочества звание адмирала, он не будет спешить с ним расстаться! — рассмеялся прелат, которого не слишком смущало благосклонное отношение королевы к Колумбу. — Кто же станет отказываться от высокого звания, власти и почестей, когда есть возможность их сохранить? Ведь для этого достаточно держаться подальше от того, кто тебе их дал!
— Вы несправедливы к генуэзцу, святой отец, и судите о нем слишком строго, — заметила королева. — По правде говоря, я еще не слыхала о том, что Колумб заходил на Канарские острова, но я рада, что он благополучно до них добрался. Моряки говорят, что нынешняя зима была на редкость суровой, не правда ли, сеньор Сантанхель?
— Да, ваше высочество, очень! Я слышал, как здесь, в Барселоне, моряки клялись, что такой еще не бывало на их памяти. И, если Колумба постигнет неудача, я думаю, это послужит ему оправданием. Впрочем, он, наверно, уже далеко от всех здешних бурь и штормов.
— Только не он! — воскликнул архиепископ. — Вот увидите, он просто отсиживается в какой-нибудь безопасной африканской гавани. И нам еще придется из-за него объясняться с доном Жуаном Португальским!
— А вот и король, — прервала его Изабелла. — Спросим его мнения! Он уже давно не упоминал имени Колумба. Вы еще помните нашего генуэзского адмирала, дон Фердинанд?
— Прежде чем отвечать на вопрос о событиях, столь отдаленных, позвольте спросить, что происходит здесь сейчас? — с улыбкой проговорил король. — Давно ли ваше высочество собирает придворных и дает приемы после полуночи? — Какой же это прием, сеньор? Здесь только наши дети, Беатриса со своей воспитанницей, наш добрый архиепископ и эти двое ваших преданнейших слуг!
— Согласен, но вы забыли о своей приемной и о тех, кто там ждет вашего соизволения войти.
— Сейчас там никого не может быть! Вы, наверное, шутите, ваше высочество?
— В таком случае, ваш собственный паж дон Диего де Бальестерос сказал мне неправду. Не желая вас беспокоить в столь поздний час, он явился ко мне и доложил, что какой-то человек странного вида и поведения проник во дворец и требует свидания с королевой, невзирая на неподходящее время. Человек этот ведет себя так необычно, что я приказал его впустить и сам пришел, чтобы присутствовать при вашем разговоре. Паж говорит, будто этот человек клянется, что все часы в сутках одинаковы и что ночь так же, как и день, создана на потребу людям!
— Дорогой дон Фердинанд, может быть, здесь кроется измена?
— Не бойтесь, Изабелла, убийцы не так уж смелы, а, кроме того, шпаги этих сеньоров послужат нам надежной защитой. Но чу! Я слышу шаги. Сохраняйте спокойствие, неизвестно, чем еще это кончится!
Дверь открылась, и перед королевской четой предстал, Санчо Мундо. Его причудливое одеяние рассмешило и удивило присутствующих. Придворные смотрели на него с изумлением, которое все возрастало, ибо бравый моряк нацепил на себя все украшения, привезенные им из так называемой Индии, в том числе и два золотых обруча. Одна Мерседес сразу догадалась, что это за человек. Она невольно вскочила, всплеснула руками и не удержалась от негромкого возгласа. Это не укрылось от внимания королевы, которая теперь тоже все поняла. Она встала и, уже ничего не опасаясь, проговорила:
— Вы полагаете, нам грозит опасность?
— Да, и самая страшная с тех пор, как мы отплыли изПалоса. Нас несет к земле, до нее осталось не более тридцати лиг, а шторм, как вы сами видите, все крепчает. Хорошо еще, что ночь уже на исходе: может быть, с рассветом мы что-нибудь сумеем предпринять.
Рассвет пришел, как всегда, в положенный час, ибо какие штормы ни бушуют на морях и океанах, земля неуклонно совершает свой суточный кругооборот. Однако утро не принесло изменений: небо и океан соперничали в неистовстве. Подгоняемая свирепыми шквалами, «Нинья» мчалась среди хаоса волн, с каждым мгновением приближаясь к земле.
Вскоре после полудня появились первые признаки близости материка; теперь уже никто не сомневался, что каравеллу гонит к берегам Европы. Но пока вокруг ничего не было видно, кроме бушующего океана и черных туч, сквозь которые пробивался странный призрачный свет, какой бывает во время грозы. Солнце заходило, так и не выглянув из-за туч, и место его захода можно было определить только по компасу. И снова ночь опустилась на бешеное зимнее море, где маленькая каравелла казалась покинутой всеми, без света дня и без надежды на спасение. В довершение всех бед волны становились все выше, и тонны воды ежеминутно обрушивались на палубу маленького судна, ломая решетки люков и срывая с них ненадежное прикрытие из просмоленной парусины.
— Это самая страшная ночь из всех пережитых нами, сын мой Луис, — проговорил Колумб примерно через час после заката, когда вокруг уже царила непроглядная тьма. — Если мы и ее переживем, можно считать, что нас хранит сам господь!
— Однако вы спокойны, сеньор, так спокойны, словно в душе и не сомневаетесь в счастливом исходе.
— Моряк, который не умеет управлять своими нервами и голосом даже в минуты крайней опасности, напрасно стал моряком.
— Если мы погибнем, сеньор, наша тайна останется в руках португальцев! — воскликнул дон Луис. — Ведь, кроме нас, ее знают только они, потому что на возвращение Мартина Алонсо вряд ли можно надеяться.
— Да, и это меня печалит. Я сделал все, чтобы наши государи сохранили свои права на новые владения. А в остальном положимся на волю божью.
Едва успел Колумб договорить, как послышался тревожный крик: «Земля! » Сколько раз это слово вызывало взрывы восторга, но теперь оно таило в себе новую опасность. Хотя ночь была темная, временами мгла на одну-две мили вокруг корабля словно редела, и можно было достаточно ясно различить впереди очертания береговой линии.
Колумб и дон Луис, чтобы лучше разглядеть берег, поспешили на нос каравеллы, несмотря на то что при таком шторме даже этот простой переход грозил смертью. Земля была так близко, что все на борту более или менее отчетливо слышали рев и грохот прибоя. Без всякого сомнения, это была Португалия, но приставать к берегу, не зная своего точного местоположения и не видя гавани, означало верную гибель. Оставалась единственная возможность: повернуть каравеллу в открытое море и постараться продержаться там до рассвета. Колумб отдал приказ, и Висенте Яньес тотчас приступил к его исполнению, насколько это было в его силах.
Ветер заходил в корму с правого борта, и каравелла шла на восток со сносом румба на два к северу; теперь нужно было повернуть ее так, чтобы она легла курсом на север, с таким же сносом на запад. Судя по изгибу береговой линии, такой маневр позволил бы судну продержаться несколько часов в безопасном расстоянии от скал. Но осуществить этот маневр без парусов было невозможно, и Колумб приказал поставить фок. Первый удар ветра в развернутую парусину потряс все судно, словно шквал хотел вырвать фок-мачту из гнезда. Затем наступила мертвая тишина, корпус «Ниньи» так накренился, что сам сделался как бы парусом. Воспользовавшись благоприятным моментом, Санчо и его помощник закрепили шкоты паруса. Когда маленькая каравелла выпрямилась и ветер наполнил парус, судно потряс новый удар, словно коня, остановленного на полном скаку. Но теперь «Нинья» медленно поворачивала в открытое море и вскоре уже неслась среди бушующих волн, грозивших поглотить ее в любое мгновение.
Дон Луис стоял, привалившись к косяку отведенной для женщин каюты, когда рядом вдруг послышался нежный голос:
— Луис! Ах, Луис, Гаити лучше… Маттинао лучше! Здесь плохо, Луис, плохо!
Это была Озэма, которая поднялась со своей койки, чтобы взглянуть на ревущий океан. В начале плавания, при спокойной погоде, Луис часто виделся с туземцами, и у него устано вились с ними прекрасные отношения. Хотя Озэма и не могла до конца освоиться со своим новым положением, Луиса она всегда встречала с искренней радостью. Ее успехи в испанском языке изумляли даже ее учителя. Впрочем, он тоже преуспел: чтобы лучше обучать Озему, Луис выучил почти столько же слов ее родного языка, сколько она — испанских. Так они обычно и беседовали, прибегая по мере надобности то к одному, то к другому языку. Поэтому в дальнейшем мы будем давать просто перевод их разговоров.
— Бедняжка Озэма! — проговорил Луис, ласково поддерживая девушку, чтобы жестокая качка не сбила ее с ног. — Конечно, тебе жалко Гаити, мирного покоя родных лесов.
— Там Каонабо, Луис!
— Да, правда, девочка, но даже Каонабо не так страшен как ярость разбушевавшихся стихий.
— Нет, нет, нет! Каонабо очень плохой! Обидел Озэму. Нет Каонабо, нет Гаити!
— Ты почти обезумела от страха перед этим вождем карибов. Слушай, Озэма, у тебя тоже есть бог, как и у нас, христиан, и ты должна ему верить, как верим мы: только он сейчас может тебя защитить.
— Что это — защитить?
— Позаботиться о тебе. Чтобы никто тебя не обижал. Позаботиться о твоей жизни и счастье.
— Луис защитит Озэму. Так он обещал Маттинао, так обещал Озэме, так обещал сердцу.
— Милая девушка, так я и сделаю, насколько это будет в моих силах. Но как я могу защитить тебя от бури?
— Что сделал Луис с Каонабо? Прогнал его, убил индейцев, заставил всех бежать!
— Это было нетрудно для испанского рыцаря с добрым мечом и щитом, но перед бурей я бессилен. Нам остается только одна надежда — на бога.
— Испанцы сильнее, у них сильный бог.
— Есть только один бог, Озэма. Помнишь, ты обещала поклоняться только ему и принять крещение, когда мы вернемся в Испанию!
— Бог? Хорошо. Озэма обещала, Озэма сделает. Она уже любит бога Луиса.
— Ты видела крест, Озэма, и ты обещала целовать его и молиться ему.
— Где крест? Не вижу креста. Где он? На небесах или здесь? Покажи Озэме крест, покажи сейчас крест Луиса, который Луис любит.
Юноша всегда носил на груди прощальный подарок Мер седее. Он достал маленький крестик, усыпанный драгоценными камнями, в страстном порыве прижал его к своим губам, а затем протянул индианке.
— Смотри, — сказал он, — это крест. Испанцы чтят его и молятся на него.
Девушка поняла почти все. Дон Луис помог ей надеть цепочку на шею, и вскоре крестик покоился на ее груди. Чтобы уберечь гаитянок от холода, а также из соображений приличия, адмирал приказал сшить им свободные платья из бумажной ткани. В складках такого платья, которое совершенно скрывало ее чудесную фигуру, Озэма и спрятала драгоценный крестик, нежно прижимая его к сердцу. Ведь это был подарок Луиса! Что же касается юного испанца, то он хотел дать ей символ веры лишь на время грозной опасности.
Озэма никак не могла освоиться с непривычной одеждой. Когда молодой человек помогал ей надеть крестик, судно вдруг резко накренилось и, чтобы удержать девушку от падения, он обхватил ее за талию. То ли подчиняясь движениям каравеллы, которая ныряла так, что даже матросы не могли держаться на ногах, то ли по доброте душевной, но Озэма не оттолкнула его и не рассердилась за такую вольность — единственную, которую Луис допустил за все время! С детской доверчивостью склонилась она в объятия того, с кем хотела провести всю жизнь. Положив голову ему на грудь, Озэма не отрывала глаз от лица юного графа.
— Озэма, неужели эта страшная буря тебя не пугает? Я так боялся за тебя, а ты как будто совсем не тревожишься!
— Озэма счастлива. Не хочет Гаити, не хочет Маттинао, ничего не хочет. Теперь Озэма счастлива.
— Милая, чистая душа! Пусть никогда ты не узнаешь горя!
— Крест — «мерседес», Луис — «мерседес»! Луис, Озэма, крест — навсегда!
В это мгновение «Нинья» опять нырнула, и резкий толчок заставил Луиса разжать объятия, иначе он вместе с Озэмой покатился бы к подветренному борту, где стоял Колумб, стараясь хоть немного укрыться от ярости шторма. Когда юноша поднял голову, он увидел, что Озэмы уже нет и что дверь каюты закрыта.
— Как там наши подопечные, Луис, очень напуганы? — спокойно спросил Колумб; несмотря на то, что все его мысли были поглощены бедственным положением каравеллы, ничто не укрылось от его глаз. — Правда, они не из трусливых, но в такой шторм даже амазонка может испугаться!
— Они не боятся, сеньор, но я думаю, это потому, что они ничего не понимают. Цивилизованный человек стоит настолько выше этих туземцев, что все они, мужчины и женщины, свято верят в нас и ничего не опасаются. Я только что дал Озэме крест и сказал, чтобы она возложила на него свои надежды.
— Вы правы. Кажется, нам только это и остается!.. Эй, Санчо, когда затихает, держи нос каравеллы как можно ближе к ветру! Каждый дюйм от берега — лишний шаг к спасению! Последовал обычный ответ рулевого, и разговор оборвался. Ярость волн, захлестывавших «Нинью», которая буквально чудом держалась на поверхности океана, требовала полной сосредоточенности всего экипажа.
Так прошла ночь. Когда рассвело, зрелище зимнего шторма оказалось еще страшнее. В тот день солнце так и не выглянуло, туман висел низко и был так густ, что, казалось, само небо опустилось над океаном, покрытым сплошной пеленой белой пены. Вскоре справа по борту был замечен высокий и близкий берег; более опытные моряки сразу узнали скалы Лиссабона. Убедившись, что это действительно так, адмирал приказал повернуть к берегу и идти к устью реки Тахо. До него было недалеко, каких-нибудь миль двадцать, однако необходимость двигаться в бурю по ветру ставила судно в такое положение, что перед ним бледнели все пережитые опасности. Даже враждебное отношение португальцев было забыто или, во всяком случае, отошло на второй план; оставался единственный выбор — гавань или кораблекрушение. Теперь куда больше значил каждый выигранный дюйм!
Сам Висенте Яньес стал к рулю, чтобы следить за ходом судна внимательным и опытным глазом. В такую бурю можно было поставить только самый нижний парус, да и тот пришлось глухо зарифить.
Маленькая каравелла мчалась вперед, подгоняемая штормом. Она то погружалась в бездну, где не было видно ни земли, ни горизонта — лишь грозные стены гигантских валов да тучи над головами, — то словно из безмолвной темной пещеры вылетала навстречу реву и свисту обезумевших стихий. Это были самые опасные мгновения. Когда легкая скорлупка «Ниньи» поднималась на гребень волны, бешеный ветер пытался сбросить ее вниз, и казалось, что следующий вал обязательно накроет каравеллу. Лишь бдительный глаз Висенте Яньеса и твердая рука Санчо каждый раз помогали судну ускользнуть от рокового удара. Однако волны все же перекатывались иногда через палубу с грохотом водопада, так что всей команде пришлось укрыться на корме.
— Теперь все зависит от парусов, — вздохнув, проговорил Колумб. — Если они выдержат, пока мы идем прямо по ветру, мы спасены; когда повернем, будет легче. Но мне кажется, что ветер сейчас слабее, чем ночью.
— Похоже на то, сеньор! Кажется, мы уже подходим к тому месту, которое вы указали.
— Держи вон на тот скалистый мыс. Если нам его удастся обогнуть, мы в безопасности. Если нет, то все найдем здесь могилу.
— Каравелла идет послушно, и я не теряю надежды.
Час спустя земля была уже так близко, что можно было различить людей, суетившихся на берегу.
Бывают мгновения, когда моряки как бы находятся между жизнью и смертью и одинаково ясно видят и то и другое: с одной стороны — крушение и гибель, с другой — желанную безопасность. По мере того как судно постепенно продвигалось все ближе и ближе к берегу, грохот прибоя становился все слышнее. Зрелище валов, разбивавшихся о скалы, внушало ужас. Временами можно было видеть, как целые фонтаны брызг и пены взлетали над камнями и уносились ветром далеко в глубь суши
Лиссабон расположен лицом к лицу с Атлантическим океаном: его не защищают ни острова, ни отмели, да и вообще португальское побережье, пожалуй, самое открытое во всей Европе. Особенно страшны здесь юго-западные штормы, когда волны, разгулявшись на океанских просторах, обрушиваются на берег с ужасающей силой. Но этот шторм был необычен даже для Атлантики. В такое время года океан вообще редко бывает спокоен, а сейчас не успев утихнуть после одной бури, он вновь начинал бурлить под порывами нового шторма, и беспорядочное волнение создавало большую опасность для судов, особенно таких маленьких, как «Нинья».
— Кажется, дело идет на лад, дон Христофор! — воскликнул Луис, когда каравелла приблизилась к мысу на пушечный выстрел. — Еще десять минут такого хода, и мы его обогнем!
— Вы правы, сын мой, — спокойно ответил адмирал. — Но, если нас, не дай боже, выкинет вон на те скалы, от «Ниньи» через пять минут не останется и двух досок… Одерживай, одерживай, добрый Висенте, еще немного, а потом спускайся! Только бы выдержал парус, и мы его обогнем, Луис! Взгляните на берег, и вы увидите, как мы продвигаемся.
— Вижу, сеньор. Но мы идем так близко от мыса, что просто страшно!
— Не бойтесь: самый рискованный курс зачастую самый безопасный. Здесь у берега глубоко, а осадка у нас небольшая.
Все смолкли, затаив дыхание. Каравелла мчалась к мысу с устрашающей скоростью. Полоса клокочущей у скал воды и белой пены приближалась с каждым мгновением. Почти коснувшись ее бортом, «Нинья» птицей пронеслась мимо и через пять минут уже шла к устью Тахо, открывшемуся прямо по курсу. Теперь можно было убрать грот. Все страхи остались позади, моряки знали, что впереди их ждет надежная гавань.
Так завершилось это величайшее в истории плавание. Правда, потом пришлось совершить переход из устья Тахо до Палоса, но расстояние это было ничтожно по сравнению с пройденным, и каравелла пробежала его без всяких происшествий. Колумб осуществил свой необъятный замысел, и его успех перестал быть тайной. Как его встретили в Португалии и о том, что произошло в Лиссабоне, говорить не стоит — все это достаточно известно note 94 . 4 марта он стал на якорь в устье Тахо, а 13-го отплыл, держа курс на Палое. Утром 14-го числа «Нинья» обогнула мыс Сан-Висенте и повернула на восток при легком северном ветре. А 15 марта вскоре после восхода солнца каравелла миновала отмель Сальтес и вошла в родной порт, завершив тем самым беспримерное плавание, продолжавшееся двести двадцать четыре дня.
Глава XXVI
Однажды вечерком в кругу подруг
Она выслушивала свеженькую сплетню,
Как вдруг в дверях раздался громкий стук,
И в дом ввалился бравый парень с плетью,
С индийским удивительным платком
На бычьей шее, в шапке пирожком,
В матросской куртке с золотым шитьем,
На каждом башмаке большая пряжка
Начищенным сверкала серебром
— Ну что за парень! Обмерла бедняжка…
Микль. «Жена моряка» note 95
Несмотря на величие замысла, лежавшего в основе описанного нами путешествия, несмотря на то, что осуществление его требовало огромного упорства и самоотверженности, а успех сулил ни с чем не сравнимые выгоды, в свое время подвиг Колумба не привлек особого внимания, пока не стали известны его результаты. Всех гораздо больше волновали повседневные мелочи и заботы о собственном благополучии. Дело в том, что всего за месяц до соглашения с Колумбом Фердинанд и Изабелла подписали достопамятный эдикт об изгнании евреев note 96 , и это выселение огромной части испанских граждан было само по себе столь значительным событием, что оно заставило всех забыть о сомнительной экспедиции, опиравшейся на какие-то гадательные расчеты пусть даже и выдающегося мореплавателя.
Последний день июля был крайним сроком, когда преследуемые за свою веру евреи должны были отправиться в изгнание. Этот крайний срок почти день в день совпал с выходом эскадры Колумба из Палоса, и неудивительно, что всеобщее внимание сосредоточилось на более значительном событии, которое можно было назвать народным бедствием. Выселение евреев походило на их исход из Египта. Все дороги были переполнены толпами несчастных, многие брели, сами не зная куда.
Король и королева покинули Гранаду еще в мае, два месяца пробыли в Кастилии и к началу августа переехали в Арагон; они уже были там, когда эскадра Колумба вышла в море. В Арагонском королевстве супруги задержались до конца лета для завершения важных государственных дел.
В октябре королевская чета посетила мятежную Каталонию, и двор всю зиму провел в Барселоне. Здесь их задержали непредвиденные обстоятельства. 7 декабря на жизнь Фердинанда было совершено покушение: убийца нанес ему опасную, хотя и не смертельную рану в шею. В течение нескольких недель, когда жизнь короля находилась под угрозой, Изабелла не отходила от его постели, ухаживая за Фердинандом как любящая и преданная жена. В те дни она думала только о своем супруге, не помышляя ни об экспедиции, ни о возможном расширении своих владений. Затем началось длительное расследование дела о покушении. Как водится, был заподозрен заговор, хотя история доказывает, что по большей части в таких случаях не бывает ни заговоров, ни сообщников и что все эти посягательства на жизнь государей чаще всего объясняются фанатизмом отдельных лиц.
Изабелла терзалась угрызениями совести при мысли о страданиях, на которые она обрекла евреев в своем религиозном рвении, но затем ее отвлекли заботы о муже. Фердинанд поправлялся медленно. Его болезнь и постоянные государственные дела заставили даже королеву на время забыть об экспедиции Колумба. Что же касается недоверчивого Фердинанда, то он давно уже распростился с золотом, потраченным на эту затею, как с деньгами, выброшенными на ветер.
В положенный срок пришла благоуханная южная весна, и к концу марта плодородная Каталония зазеленела.
Вот уже несколько недель, как Фердинанд снова принялся за государственные дела. Избавившись от опасений за здоровье супруга, Изабелла тоже вернулась к своим привычным заботам и обязанностям милосердной государыни. Последние события отвратили ее от придворной пышности и суеты. Изабелла всегда стремилась к тихой семейной жизни, к которой имела природное расположение, однако теперь королеве приходилось проводить со своими детьми и приближенными даже больше времени, чем ей бы хотелось. Ближайшей ее подругой по-прежнему оставалась маркиза де Мойя, поэтому и Мерседес тоже часто видела королеву или играла с ее детьми.
В тот вечер в конце марта во дворце был устроен малый прием. Радуясь возможности избежать всей этой суеты, Изабелла удалилась в свои покои, где для дружеской беседы собралось ее маленькое общество. Было уже близко к полуночи; король, по обыкновению, работал рядом в своем кабинете. Кроме членов королевской семьи, доньи Беатрисы и ее прелестной воспитанницы, у королевы находились архиепископ Гранады, а также Луис де Сантанхель и дон Алонсо де Кинтанилья — последних двух пригласил архиепископ, чтобы в присутствии Изабеллы обсудить один вопрос, касающийся церковных финансов. Но с делами было уже покончено, и королева милостиво беседовала с членами своего маленького кружка.
— Есть ли какие-нибудь новые известия об этих несчастных заблудших евреях, сеньор архиепископ? — спросила Изабелла, чье доброе сердце все еще заставляло ее сожалеть о жестокости, на которую она решилась во славу церкви, уступив настояниям своего исповедника. — Пусть помогут им наши молитвы, если соображения политики и долга потребовали их изгнания! note 97
— Сеньора, — ответил Эрнандо де Талавера, — они наверняка служат сейчас маммоне где-нибудь среди турок или мавров, как делали это раньше в Испании. Ваше высочество не должно заботиться об этих потомках врагов господа нашего. Если они и страдают сейчас, то несомненно страдают справедливо — за смертные грехи своих отцов! Спросите лучше у сеньоров Сантанхель и Кинтанильи о судьбе их любимца генуэзца Колумба. Когда, наконец, он вернется и приведет к нам за бороду великого хана?
— Мы ничего не знаем о нем с тех пор, как он покинул Канарские острова, — коротко ответил Сантанхель.
— Канарские острова? — воскликнула королева, несколько удивленная. — Разве оттуда были получены какие-нибудь вести?
— Только устные, сеньора. Насколько я знаю, писем в Испанию еще не приходило. Однако в Португалии ходят слухи, что адмирал заходил на Гомеру и на Гран-Канарию, где у него, видимо, возникли какие-то затруднения, а оттуда вскоре направился прямо на запад. С тех пор ни об одной из его каравелл нет никаких известий.
— Но уже из этого видно, сеньор архиепископ, — прибавил Кинтанилья, — что мелкие затруднения не остановят мореплавателей и не заставят их вернуться.
— Еще бы! После того как генуэзский авантюрист получил от вашего высочества звание адмирала, он не будет спешить с ним расстаться! — рассмеялся прелат, которого не слишком смущало благосклонное отношение королевы к Колумбу. — Кто же станет отказываться от высокого звания, власти и почестей, когда есть возможность их сохранить? Ведь для этого достаточно держаться подальше от того, кто тебе их дал!
— Вы несправедливы к генуэзцу, святой отец, и судите о нем слишком строго, — заметила королева. — По правде говоря, я еще не слыхала о том, что Колумб заходил на Канарские острова, но я рада, что он благополучно до них добрался. Моряки говорят, что нынешняя зима была на редкость суровой, не правда ли, сеньор Сантанхель?
— Да, ваше высочество, очень! Я слышал, как здесь, в Барселоне, моряки клялись, что такой еще не бывало на их памяти. И, если Колумба постигнет неудача, я думаю, это послужит ему оправданием. Впрочем, он, наверно, уже далеко от всех здешних бурь и штормов.
— Только не он! — воскликнул архиепископ. — Вот увидите, он просто отсиживается в какой-нибудь безопасной африканской гавани. И нам еще придется из-за него объясняться с доном Жуаном Португальским!
— А вот и король, — прервала его Изабелла. — Спросим его мнения! Он уже давно не упоминал имени Колумба. Вы еще помните нашего генуэзского адмирала, дон Фердинанд?
— Прежде чем отвечать на вопрос о событиях, столь отдаленных, позвольте спросить, что происходит здесь сейчас? — с улыбкой проговорил король. — Давно ли ваше высочество собирает придворных и дает приемы после полуночи? — Какой же это прием, сеньор? Здесь только наши дети, Беатриса со своей воспитанницей, наш добрый архиепископ и эти двое ваших преданнейших слуг!
— Согласен, но вы забыли о своей приемной и о тех, кто там ждет вашего соизволения войти.
— Сейчас там никого не может быть! Вы, наверное, шутите, ваше высочество?
— В таком случае, ваш собственный паж дон Диего де Бальестерос сказал мне неправду. Не желая вас беспокоить в столь поздний час, он явился ко мне и доложил, что какой-то человек странного вида и поведения проник во дворец и требует свидания с королевой, невзирая на неподходящее время. Человек этот ведет себя так необычно, что я приказал его впустить и сам пришел, чтобы присутствовать при вашем разговоре. Паж говорит, будто этот человек клянется, что все часы в сутках одинаковы и что ночь так же, как и день, создана на потребу людям!
— Дорогой дон Фердинанд, может быть, здесь кроется измена?
— Не бойтесь, Изабелла, убийцы не так уж смелы, а, кроме того, шпаги этих сеньоров послужат нам надежной защитой. Но чу! Я слышу шаги. Сохраняйте спокойствие, неизвестно, чем еще это кончится!
Дверь открылась, и перед королевской четой предстал, Санчо Мундо. Его причудливое одеяние рассмешило и удивило присутствующих. Придворные смотрели на него с изумлением, которое все возрастало, ибо бравый моряк нацепил на себя все украшения, привезенные им из так называемой Индии, в том числе и два золотых обруча. Одна Мерседес сразу догадалась, что это за человек. Она невольно вскочила, всплеснула руками и не удержалась от негромкого возгласа. Это не укрылось от внимания королевы, которая теперь тоже все поняла. Она встала и, уже ничего не опасаясь, проговорила: