Страница:
Однажды утром, на третий день после описанного выше разговора, Изабелла собрала у себя своих ближайших друзей, которые имели к ней доступ, можно сказать, в любое время. Ибо, хотя Кастилия и славилась строгостью придворного этикета, очевидно перенятого ею у мавританских соседей, благожелательный нрав королевы создал вокруг нее нечто вроде интимного кружка, войти в который считалось высшей милостью и в то же время доставляло избранным подлинную радость.
В те дни духовенство пользовалось особым почетом: оно проникало во все сферы жизни и часто оказывало на них решающее влияние.
Мы быстро замечаем подобные недостатки у других народов, особенно, когда подчеркиваем все то зло, какое причинили им своим вмешательством представители римской курии. Но это лишь доказывает справедливость старой притчи о том, что мы охотнее замечаем чужие ошибки, нежели свои. Ибо ни один народ не допустил бы над собой такого жестокого контроля со стороны церкви, какой существует у нас, в Соединенных Штатах, особенно в тех городах, которые были основаны сектантами, где вся жизнь до сих пор зависит от этих сект. Но, пожалуй, самой характерной нашей чертой является сегодня стремление распространить контроль общества на все области жизни, далеко за пределы, установленные законами и уложениями. Этот новый культ, получивший пристойное наименование Общественного мнения, является детищем и продолжением сектантских церквей с их всенародными исповедями и покаяниями. Сектанты всегда стремились играть роль государства в государстве, чему немало способствовала их особая система иерархии, а также наши провинциальные обычаи.
Если так обстоят дела у нас самих, то что уж говорить о католиках или протестантах! Скажем только, что Изабелла была искренне набожна, а потому оказывала духовенству всяческие милости, когда они не шли вразрез с ее совестью. В частности, служители церкви имели к ней свободный доступ, и влияние их на королеву было весьма значительно.
Вот и сейчас в покоях королевы среди прочих приближенных находились Эрнандо де Талавера, только что назначенный архиепископом Гранадским, и отец Педро де Карраскаль, бывший наставник Луиса де Бобадилья, ученый богослов, известный своим высоким происхождением и великой простотой души.
Изабелла сидела за маленьким столиком и занималась таким обыденным делом, как шитье рубашки для короля; свои домашние обязанности она старалась выполнить так же добросовестно, как жена какого-нибудь простого купца из ее собственной столицы. Впрочем, таков был дух эпохи, — вернее, такова была политика государей. Многие путешественники видели знаменитое седло герцогини Бургундской с особым приспособлением для прялки на передней луке, чтобы даже во время езды верхом сия государыня могла подавать пример трудолюбия своим восхищенным подданным. И уже в наши времена всеобщего изобилия, когда иные жены и не снисходят до того, чтобы прикоснуться к предмету столь низменному, как рубашка мужа, мы собственными глазами видели другую королеву, которая в кругу своих дочерей шила так усердно, словно от ее прилежания зависела жизнь всей семьи.
Однако Изабелла ничего не делала напоказ. Одинаково правдивая в чувствах, словах и делах, она работала с искренним удовольствием, потому что была привязана к мужу и заботилась о нем с истинно супружеской нежностью, хотя и не могла не замечать его недостатков как государя.
Подле королевы сидела подруга ее юности, верная Беатриса де Кабрера. Мерседес примостилась на скамеечке у ног инфанты, еще две-три придворные дамы стояли поблизости, но достаточно далеко, чтобы соблюдать приличия этого пусть интимного, однако королевского кружка. Ибо сам король сидел тут же за столом в дальнем конце обширной залы и что-то писал. К нему никто не смел приблизиться, даже вновь назначенный архиепископ. Разговоры велись вполголоса, и сама королева говорила тише обычного, чтобы не отвлекать супруга от его размышлений. А в ту минуту, когда мы хотим ввести читателя в наш рассказ, и эти разговоры затихли: королева о чем-то глубоко задумалась, и все вокруг нее смолкло.
— Милая маркиза! — обратилась наконец Изабелла к своей подруге. — Ты давно видела сеньора Колумба, этого мореплавателя, который представлял нам свой проект путешествия на запад? Что о нем слышно?
При этом вопросе Мерседес украдкой обменялась со своей опекуншей заговорщическим взглядом, затем донья Беатриса ответила с подобающей почтительностью:
— Вероятно, вы помните, сеньора, что писал отец Хуан Перес, бывший исповедник вашего высочества, который даже покинул свой монастырь святой Марии Рабидской и приехал сюда из Андалузии, чтобы ходатайствовать перед вами за этого человека. Тогда он убеждал вас поддержать великий замысел, опасаясь, как бы генуэзец не покинул Кастилию.
— Ты полагаешь, это действительно великий замысел, дочь моя?
— Разве кто-либо может в этом сомневаться, сеньора? Намерения Колумба возвышенны и разумны. Он хочет раздвинуть границы владений католической церкви и приумножить богатство и славу нашей родины, — а что может быть благороднее и похвальнее? Моя восторженная воспитанница Мерседес де Вальверде так увлеклась великими планами этого мореплавателя, что считает защиту их чуть ли не самым важным делом своей жизни, после служения богу и своим государям!
Королева с улыбкой повернулась к вспыхнувшей от этих слов девушке и некоторое время с материнской нежностью смотрела на нее.
— Это действительно так, донья Мерседес? — спросила она. — Неужели Колумб настолько повлиял на тебя, что ты готова его защищать с таким рвением?
Мерседес почтительно поднялась и, прежде чем ответить, приблизилась к королеве. — Мне не пристало говорить в столь высоком присутствии, — ответила она, — однако не буду отрицать: я глубоко заинтересована в успехе сеньора Колумба. Замысел его так благороден, что будет жаль, если он не осуществится!
— Слова эти делают честь твоей юности и великодушию. Признаюсь, Беатриса, и я, как дитя, увлечена этой прекрасной мечтой! Кстати, Колумб еще здесь?
— Да, сеньора! — поспешно ответила Мерседес и смутилась, потому что вопрос был обращен не к ней. — Я знаю человека, который его видел в день вступления наших войск в Гранаду.
— Кто же этот человек? — спросила королева настороженно, но не слишком строго, со всевозрастающим интересом вглядываясь в лицо девушки.
Мерседес уже горько сожалела о своей оплошности. От волнения кровь прихлынула к ее щекам, и прошло какое-то время, прежде чем ей удалось наконец справиться с собой и ответить:
— Это дон Луис де Бобадилья, сеньора, племянник моей опекунши доньи Беатрисы.
Правдивость Мерседес оказалась сильнее чувства скромности!
— Что с тобой, сеньорита? — слегка удивилась королева, которая вообще была не способна относиться слишком сурово к таким юным и добрым созданиям, как Мерседес. — Дон Луис происходит из славного рода и не нуждается в герольдах. Разве только невежды не знают о его происхождении и семейных связях, остальным же достаточно одного его имени.
Мерседес готова была провалиться от мучительного стыда, но тут королева, по счастью, отвела от нее взгляд и обратилась к своей подруге:
— Милая маркиза, твой племянник неисправимый бродяга, однако вряд ли он решится отправиться вместе с Колумбом! Слава церкви и блага королевства его не очень-то интересуют…
— Помилуйте, сеньора! — вырвалось у Мерседес, но она тут же овладела собой, собрав всю свою волю.
— Ты хотела что-то сказать, донья Мерседес? — строго спросила королева.
— Извините меня, ваше высочество! Я не должна была говорить, пока вы меня не спросите.
— Здесь не двор королевы Кастильской, милая, а личные покои Изабеллы де Трастамара, — сказала Изабелла, пытаясь смягчить суровость своих предыдущих слов. — В тебе течет кровь кастильского адмирала, и ты в родстве с самим королем, так что можешь говорить свободно.
— Я знаю, как вы ко мне добры, сеньора, и потому едва не забылась. Я хотела только сказать, что дон Луис де Бобадилья страстно желает, чтобы сеньор Колумб получил необходимые ему каравеллы и чтобы ваше высочество позволили и ему принять участие в этой экспедиции.
— Возможно ли это, Беатриса?
— Луис, конечно, любит скитаться по морям, но не из низменных побуждений. Я сама слышала, как он выражал горячее желание последовать за Колумбом, если ваше высочество отправит генуэзца на поиски Катая.
Изабелла не ответила. Опустив рукоделие на колени, она глубоко задумалась. Никто не решался прервать молчание. Мерседес тихонько отошла и снова села на свою скамеечку у ног инфанты. Наконец королева встала и прошла через всю залу к столу, за которым трудился Фердинанд. Мгновение помедлив, словно сожалея, что приходится отрывать супруга от работы, она осторожно тронула его за плечо. Зная, что лишь один человек может себе позволить подобную вольность, король тотчас оглянулся, встал и заговорил. С первых же дней после победы над маврами Фердинанд думал только об укреплении своей власти, поэтому и сейчас сказал:
— Надо приглядывать за этими морисками note 29 . Зря мы оставили Абдаллаху столько сильных крепостей в Альпухарре! Он еще может наделать нам хлопот, если не вытеснить его совсем за Средиземное море…
— Поговорим об этом в другой раз, Фердинанд! — прервала его Изабелла, не допускавшая даже мысли о нарушении своего слова note 30 — Я, конечно, понимаю, что тем, кто управляет судьбами людей, трудно выполнять свои обязательства, если бог и совесть подсказывают иное. Но я пришла не для этого. За делами, в треволнениях последних лет, мы совсем забыли о нашем обещании Колумбу, тому самому мореплавателю…
— А вы все не расстаетесь с иглой, Изабелла, все думаете обо мне, — заметил Фердинанд, притрагиваясь к рубашке, которую королева, сама того не замечая, не выпускала из рук. — Немногие из наших подданных могут похвалиться такой заботливой и доброй женой!
— Забота о вас и вашем счастье для меня самое главное после моих обязанностей перед богом и моим народом, — ответила Изабелла.
Ей было приятно, что король Арагонский оценил этот маленький знак внимания, хотя она и подозревала, что он просто хочет уклониться от начатого разговора. Но Изабелла не позволила себя отвлечь.
— В таком важном деле, как экспедиция Колумба, — продолжала она, — я ничего не могу решить без вашего согласия и одобрения. К тому же я полагаю, что мы должны сдержать свое обещание: откладывать дальше нельзя. Семь лет — достаточно суровое испытание. И, если мы еще будем медлить, какой-нибудь пылкий дворянин совершит этот славный подвиг просто развлечения ради.
— Вы правы, сеньора, мы тотчас поручим Эрнандо де Талавере рассмотреть этот вопрос: архиепископ осмотрителен и на него можно положиться. — С этими словами король знаком подозвал вышеупомянутого прелата. — Архиепископ Гранадский, — обратился к нему лукавый монарх, — наша августейшая супруга желает, чтобы вы немедля рассмотрели ходатайство Колумба и доложили нам. Это наша общая воля: за двадцать четыре часа вы с другими советниками должны все здраво обсудить и во всем разобраться. Имена тех, кто примет вместе с вами участие в рассмотрении этого дела, вам сейчас сообщат.
Пока Фердинанд говорил, хитрый прелат по глазам и по холодному выражению короля ясно понял, чего тот ждет от столь решительных и быстрых действий. Однако он принял озабоченный вид, внимательно выслушал имена своих будущих помощников, которых назвала Изабелла, а свое мнение приберег про себя.
— Планы Колумба заслуживают самого пристального внимания, — продолжал король. — Надо рассмотреть их со всей тщательностью. Говорят, этот мореплаватель — добрый христианин?
— Я в этом убеждена, Фердинанд, — ответила королева. — Если бог увенчает успехом его предприятие, он намерен еще раз попытаться отвоевать у неверных гроб господень.
— Ого! Намерение похвальное, однако наши завоевания, пожалуй, вернее! Мы водрузили крест там, где лишь недавно развевались знамена неверных. Гранада куда ближе к Кастилии, и здесь нам будет легче защищать святые алтари. Во всяком случае, я, как мирянин, держусь такого мнения. А что скажет наш архиепископ?
— Мнение поистине мудрое и справедливое, государь мой! — ответил прелат. — Лучше держаться за то, что мы в силах удержать, и не стремиться к целям чересчур отдаленным. Раз сама судьба от нас их так отдалила, стоит ли тратить время на их достижение?
— Слушая вас, ваше преосвященство, — заметила королева, — можно подумать, что мы не должны пытаться отобрать у неверных гроб господень!
— Нет, сеньора, это значило бы ложно истолковать мои слова, — поспешил поправиться изворотливый прелат. — Изгнание неверных из Иерусалима было бы благом для всего христианства, но для Кастилии важнее изгнать их сперва из Гранады. Различие несомненное, как сказал бы любой богослов.
— Да, для каждого несомненно, что вон те башни, — король метнул холодно сверкнувший взгляд за окно, — когда-то принадлежали Абдаллаху, а теперь принадлежат нам!
— Важнее для Кастилии, — задумчиво повторила королева. — Для ее могущества — возможно, но не для душ тех, кто о таком могуществе печется!
— Уважаемая жена моя и любимая супруга… — начал Фердинанд.
— Сеньора! — добавил прелат.
Однако Изабелла уже медленно отошла от них, погруженная в свои мысли. Оставшись один, король и прелат понимающе переглянулись, как два дельца, для которых барыш важнее справедливости.
Не возвращаясь к своему креслу, Изабелла некоторое время одиноко прохаживалась взад и вперед по свободной части залы, и даже Фердинанд не решался нарушить ее уединение. Несколько раз взор королевы останавливался на Мерседес, и наконец она подозвала девушку к себе.
— Доченька! — сказала Изабелла, которая часто обращалась так к тем, кто был ей дорог. — Ты не забыла о своем обете?
— Для меня превыше всего долг перед моей государыней. Мерседес ответила твердо и уверенно. Изабелла не сводила глаз с ее бледного и прекрасного лица, и, когда та умолкла, во взгляде королевы отразилась такая нежность, с какой мать редко смотрит на любимую дочь.
— Надеюсь, я ничем не провинилась перед вами, сеньора? — робко спросила Мерседес, видя, что королева молчит. — Немилость вашего высочества была бы для меня страшной карой!
— О нет! Хотела бы я, чтобы все девушки Кастилии, и знатные и простые, были так же правдивы, скромны и послушны, как ты! Но мы не можем допустить, чтобы ты стала жертвой собственного увлечения. Ты слишком хорошо воспитана, донья Мерседес, чтобы не отличить внешний блеск от истинной добродетели… — Сеньора! — вскричала Мерседес и тотчас умолкла, понимая, что не должна прерывать свою государыню.
— Я тебя слушаю, — проговорила Изабелла, немного помедлив, чтобы дать испуганной своей дерзостью девушке прийти в себя. — Говори без утайки, как с родной матерью!
— Я хотела сказать, сеньора, что если не всякий блеск есть добродетель, то за всем, что нам кажется слишком смелым или непривычным, тоже не всегда скрывается порок.
— Я тебя поняла, сеньорита, и я согласна. А теперь поговорим о другом. Мне кажется, ты одобряешь замыслы Колумба?
— Что значит мнение юной, неопытной девушки для мудрой королевы Кастильской, которая может советоваться с учеными и прелатами! — скромно ответила Мерседес.
— Но ты одобряешь его замыслы? — настаивала королева. — Или я неправильно тебя поняла?
— Я верю в Колумба, сеньора! Небо воздаст ему за его высокое благородство, и он добьется успеха на благо людям и во славу церкви!
— И ты думаешь, что найдутся знатные рыцари, которые последуют за этим никому не ведомым генуэзцем в столь дерзкое и опасное плавание?
Королева почувствовала, как дрогнула рука Мерседес, которую она ласково держала в своей, и, подняв глаза, увидела, что девушка потупилась и покраснела. Но Мерседес понимала, сколь многое зависит сейчас от ее самообладания — судьба любимого, счастье, вся ее жизнь! — и сумела ответить с твердостью, одновременно порадовавшей и удивившей королеву:
— Да, сеньора, я в этом уверена! И думаю, что дон Луис де Бобадилья тоже отправится с Колумбом. С тех пор как его тетушка откровенно поговорила с ним о целях и назначении экспедиции, он только об этом и думает. Он даже готов пожертвовать своим имуществом, если согласятся опекуны!
— Чего ни один опекун не должен делать! Мы можем распоряжаться своим состоянием, но не имеем права рисковать чужим, Однако, если дон Луис де Бобадилья останется верен своему намерению, я буду о нем лучшего мнения, чем была до сих пор!
— Сеньора!
— Слушай меня, дочка! Сейчас не время говорить об этом: меня ждут на совет, король уже там. Мы все обсудим с твоей опекуншей и не станем держать тебя в неведении. Но помни, Мерседес де Вальверде…
— Госпожа моя!..
— Помни свое обещание! Ты дала его по доброй воле и должна его сдержать.
Изабелла поцеловала девушку в бледную щеку и удалилась в сопровождении своих дам. Обрадованная и в то же время испуганная, девушка осталась одна посреди обширной залы, напоминая собой прекрасную статую Неуверенности.
Глава VII
На следующий день Альгамбра, как обычно, была заполнена придворными: одни жаждали новых милостей, другие явились с жалобами на воображаемые обиды. Самые разнообразные просители толпились в приемных, ревниво поглядывая друг на друга и как бы прикидывая, помешает сосед их планам или, наоборот, поможет добиться своего. Все раскланивались между собой холодно и равнодушно и лишь изредка отвечали на приветствия с привычной для придворной среды заученной любезностью.
Среди всей этой пестрой толпы завсегдатаев испанского двора, которые шепотком, подмигивая и пожимая плечами, делились новостями и просто сплетнями, общее внимание привлекал своей величественной осанкой высокий, статный человек, одиноко стоявший в углу большой приемной. К нему мало кто приближался, да и те немногие сразу же отходили, бросая вокруг многозначительные самодовольные взгляды, как это делают обычно глупцы, воображающие, будто все остальные разделяют их насмешливое и презрительное отношение. Этим одиноким просителем был Колумб.
В те дни молва считала его безумцем и фантазером, и большинство соответственно относилось к нему со снисходительным пренебрежением. Но вскоре насмешки и шутки по его поводу иссякли. Те, кто давно дожидался приема, уже начали терять терпение, как вдруг легкое замешательство в дверях возвестило о появлении нового лица. По тому, с какой поспешностью ему уступали дорогу, можно было догадаться, что это важная особа. И, действительно, на середину залы вышел Луис де Бобадилья.
— Это племянник королевской фаворитки, — прошептал один из придворных.
— Он из знатнейшего кастильского рода, — добавил другой. — Но, как ни странно, он ярый сторонник этого Колумба! Подумать только! Ни опекуны, ни сама королева, ни высокое положение не могут его отучить от бродячей жизни…
— Он один из лучших рыцарей Испании, — пробормотал третий. — Жаль только, что у него не хватает ума и осмотрительности, чтобы обратить свою доблесть себе же на пользу.
— Этот юнец показал себя в последних боях отважным воином! — буркнул какой-то офицер. — Да и на турнире он выбил из седла самого Алонсо де Охеду. Но лучше бы он не брался за меч и копье! Говорят, он якшается с пиратами…
Словно в подтверждение этих слов, Луис презрительно взглянул на офицера, затем пожал плечами и направился прямо к Колумбу, Его провожали улыбки, кивки, недоуменные взгляды и приглушенный шепот, но тут отворилась дверь в кабинет, и все тотчас забыли о нашем герое.
— Приветствую вас, сеньор, — между тем говорил Луис, почтительно кланяясь Колумбу. — После нашего последнего разговора я почти ни о чем ином не могу думать и явился сюда только затем, чтобы еще раз побеседовать с вами.
Колумб был польщен — это можно было заметить по его глазам, по улыбке и по тому, как он приосанился, словно вспомнил о величии своего предназначения. Но сейчас ему пришлось отказать себе в удовольствии, которое он обычно испытывал при обсуждении своих планов.
— Благородный сеньор, — сердечно ответил Колумб, — меня вызвал архиепископ Гранадский. Видимо, ему поручено рассмотреть наконец мое предложение; для этого, наверно, меня и пригласили сюда с утра. Мы стоим на пороге великих событий. Недалек тот день, когда даже завоевание Гранады поблекнет перед славными деяниями, ожидающими нас впереди.
— Клянусь святым Педро, моим новым покровителем, я верю вам, сеньор! Катай несомненно находится там, где вы говорите, или близ того места, и я вместе с вами увижу его несметные богатства. Только прошу вас, не забудьте о некоем Педро де Муньосе!
— Я его не забуду, юный друг, обещаю вам, так же как и то, что подвиги ваших предков померкнут перед славой их потомка… Но я слышу свое имя; мы еще поговорим обо всем. И действительно, паж громким, ясным голосом повторил:
— Сеньор Христофор Колумб!
Преисполненный радости и надежд, мореплаватель устремился на зов.
То, что из всей толпы придворных подобная честь была оказана человеку, на которого все смотрели если не с насмешкой, то с пренебрежением, многих удивило, но они сразу же обо всем позабыли, когда из других дверей появились чиновники, принимавшие жалобы и отвечавшие на вопросы.
Луис был разочарован. Ведь он надеялся подробно обсудить с Колумбом план путешествия, на которое возлагал столько надежд и которое, естественно, занимало теперь все его помыслы!
Однако оставим нашего героя и всех прочих придворных в приемной и последуем за великим мореплавателем во внутренние покои дворца.
Эрнандо де Талавера не забыл о возложенном на него поручении. Однако король и королева, вместо того чтобы дать ему в помощники людей сведущих и расположенных внимательно выслушать предложения Колумба, назвали наугад имена шести — восьми придворных, которые при всей их честности и благожелательности были совершенно не способны оценить грандиозность замыслов генуэзца. Перед советом этих представителей знати и духовенства и предстал сейчас Колумб.
Оставляя в стороне обычную церемонию представлений, перейдем сразу к сути нашего повествования.
От имени всех собравшихся первым выступил архиепископ Гранадский.
— Итак, сеньор Колумб, — сказал он, — если вам удается заручиться поддержкой и покровительством короля Фердинанда и королевы Изабеллы, вы намерены отправиться в неведомые просторы Атлантического океана в поисках страны Катай и прославленного острова Сипанго. Мы вас правильно поняли?
— Да, таково мое намерение, ваше преосвященство, — подтвердил Колумб. — Вопрос этот столь часто обсуждался мною и доверенными лицами наших государей, что сейчас вряд ли необходимо подробно говорить об этом.
— Да, тем более что на совете в Саламанке ваши предложения тоже обсуждались и многие из ученых служителей церкви стали тогда на вашу сторону, хотя большинство было против вас. Тем не менее король и королева склонны ответить вам благоприятно. Поэтому мы и собрались здесь, чтобы подвести итог всему, что нам известно, и принять надлежащее решение. Сколько судов и людей вам потребуется для достижения с помощью божьей столь великой цели?
— Хорошо сказано, сеньор архиепископ: именно с помощью божьей! Ибо успех этого дела прославит церковь и имя божье. А с таким союзником, как всемогущий господь, мне не понадобится много земных средств. Две легкие каравеллы под флагами короля Арагонского и королевы Кастильской — вот и все, чего я прошу. Конечно, с необходимым экипажем.
Члены совета с удивлением переглянулись. Одни усмотрели в такой скромности легкомыслие безумца, другие — глубокую веру в успех.
— Поистине вы просите немногого, — продолжал прелат, который держался первого мнения. — И, хотя война опустошила королевскую казну, для выполнения вашей просьбы не потребуется особого чуда. Каравеллы можно найти и матросов нанять, но прежде следует разрешить несколько важных вопросов. Вы хотите, чтобы вам была вверена вся полнота единоличной власти над экспедицией, не так ли, сеньор Колумб?
— Разумеется! Без этого я не могу ручаться за успех. Я прошу полной власти адмирала или командующего флотом их высочеств. Силы экспедиции будут и без того невелики, так что тому, кто ее возглавит, необходимо будет опереться на весь авторитет обеих корон.
В те дни духовенство пользовалось особым почетом: оно проникало во все сферы жизни и часто оказывало на них решающее влияние.
Мы быстро замечаем подобные недостатки у других народов, особенно, когда подчеркиваем все то зло, какое причинили им своим вмешательством представители римской курии. Но это лишь доказывает справедливость старой притчи о том, что мы охотнее замечаем чужие ошибки, нежели свои. Ибо ни один народ не допустил бы над собой такого жестокого контроля со стороны церкви, какой существует у нас, в Соединенных Штатах, особенно в тех городах, которые были основаны сектантами, где вся жизнь до сих пор зависит от этих сект. Но, пожалуй, самой характерной нашей чертой является сегодня стремление распространить контроль общества на все области жизни, далеко за пределы, установленные законами и уложениями. Этот новый культ, получивший пристойное наименование Общественного мнения, является детищем и продолжением сектантских церквей с их всенародными исповедями и покаяниями. Сектанты всегда стремились играть роль государства в государстве, чему немало способствовала их особая система иерархии, а также наши провинциальные обычаи.
Если так обстоят дела у нас самих, то что уж говорить о католиках или протестантах! Скажем только, что Изабелла была искренне набожна, а потому оказывала духовенству всяческие милости, когда они не шли вразрез с ее совестью. В частности, служители церкви имели к ней свободный доступ, и влияние их на королеву было весьма значительно.
Вот и сейчас в покоях королевы среди прочих приближенных находились Эрнандо де Талавера, только что назначенный архиепископом Гранадским, и отец Педро де Карраскаль, бывший наставник Луиса де Бобадилья, ученый богослов, известный своим высоким происхождением и великой простотой души.
Изабелла сидела за маленьким столиком и занималась таким обыденным делом, как шитье рубашки для короля; свои домашние обязанности она старалась выполнить так же добросовестно, как жена какого-нибудь простого купца из ее собственной столицы. Впрочем, таков был дух эпохи, — вернее, такова была политика государей. Многие путешественники видели знаменитое седло герцогини Бургундской с особым приспособлением для прялки на передней луке, чтобы даже во время езды верхом сия государыня могла подавать пример трудолюбия своим восхищенным подданным. И уже в наши времена всеобщего изобилия, когда иные жены и не снисходят до того, чтобы прикоснуться к предмету столь низменному, как рубашка мужа, мы собственными глазами видели другую королеву, которая в кругу своих дочерей шила так усердно, словно от ее прилежания зависела жизнь всей семьи.
Однако Изабелла ничего не делала напоказ. Одинаково правдивая в чувствах, словах и делах, она работала с искренним удовольствием, потому что была привязана к мужу и заботилась о нем с истинно супружеской нежностью, хотя и не могла не замечать его недостатков как государя.
Подле королевы сидела подруга ее юности, верная Беатриса де Кабрера. Мерседес примостилась на скамеечке у ног инфанты, еще две-три придворные дамы стояли поблизости, но достаточно далеко, чтобы соблюдать приличия этого пусть интимного, однако королевского кружка. Ибо сам король сидел тут же за столом в дальнем конце обширной залы и что-то писал. К нему никто не смел приблизиться, даже вновь назначенный архиепископ. Разговоры велись вполголоса, и сама королева говорила тише обычного, чтобы не отвлекать супруга от его размышлений. А в ту минуту, когда мы хотим ввести читателя в наш рассказ, и эти разговоры затихли: королева о чем-то глубоко задумалась, и все вокруг нее смолкло.
— Милая маркиза! — обратилась наконец Изабелла к своей подруге. — Ты давно видела сеньора Колумба, этого мореплавателя, который представлял нам свой проект путешествия на запад? Что о нем слышно?
При этом вопросе Мерседес украдкой обменялась со своей опекуншей заговорщическим взглядом, затем донья Беатриса ответила с подобающей почтительностью:
— Вероятно, вы помните, сеньора, что писал отец Хуан Перес, бывший исповедник вашего высочества, который даже покинул свой монастырь святой Марии Рабидской и приехал сюда из Андалузии, чтобы ходатайствовать перед вами за этого человека. Тогда он убеждал вас поддержать великий замысел, опасаясь, как бы генуэзец не покинул Кастилию.
— Ты полагаешь, это действительно великий замысел, дочь моя?
— Разве кто-либо может в этом сомневаться, сеньора? Намерения Колумба возвышенны и разумны. Он хочет раздвинуть границы владений католической церкви и приумножить богатство и славу нашей родины, — а что может быть благороднее и похвальнее? Моя восторженная воспитанница Мерседес де Вальверде так увлеклась великими планами этого мореплавателя, что считает защиту их чуть ли не самым важным делом своей жизни, после служения богу и своим государям!
Королева с улыбкой повернулась к вспыхнувшей от этих слов девушке и некоторое время с материнской нежностью смотрела на нее.
— Это действительно так, донья Мерседес? — спросила она. — Неужели Колумб настолько повлиял на тебя, что ты готова его защищать с таким рвением?
Мерседес почтительно поднялась и, прежде чем ответить, приблизилась к королеве. — Мне не пристало говорить в столь высоком присутствии, — ответила она, — однако не буду отрицать: я глубоко заинтересована в успехе сеньора Колумба. Замысел его так благороден, что будет жаль, если он не осуществится!
— Слова эти делают честь твоей юности и великодушию. Признаюсь, Беатриса, и я, как дитя, увлечена этой прекрасной мечтой! Кстати, Колумб еще здесь?
— Да, сеньора! — поспешно ответила Мерседес и смутилась, потому что вопрос был обращен не к ней. — Я знаю человека, который его видел в день вступления наших войск в Гранаду.
— Кто же этот человек? — спросила королева настороженно, но не слишком строго, со всевозрастающим интересом вглядываясь в лицо девушки.
Мерседес уже горько сожалела о своей оплошности. От волнения кровь прихлынула к ее щекам, и прошло какое-то время, прежде чем ей удалось наконец справиться с собой и ответить:
— Это дон Луис де Бобадилья, сеньора, племянник моей опекунши доньи Беатрисы.
Правдивость Мерседес оказалась сильнее чувства скромности!
— Что с тобой, сеньорита? — слегка удивилась королева, которая вообще была не способна относиться слишком сурово к таким юным и добрым созданиям, как Мерседес. — Дон Луис происходит из славного рода и не нуждается в герольдах. Разве только невежды не знают о его происхождении и семейных связях, остальным же достаточно одного его имени.
Мерседес готова была провалиться от мучительного стыда, но тут королева, по счастью, отвела от нее взгляд и обратилась к своей подруге:
— Милая маркиза, твой племянник неисправимый бродяга, однако вряд ли он решится отправиться вместе с Колумбом! Слава церкви и блага королевства его не очень-то интересуют…
— Помилуйте, сеньора! — вырвалось у Мерседес, но она тут же овладела собой, собрав всю свою волю.
— Ты хотела что-то сказать, донья Мерседес? — строго спросила королева.
— Извините меня, ваше высочество! Я не должна была говорить, пока вы меня не спросите.
— Здесь не двор королевы Кастильской, милая, а личные покои Изабеллы де Трастамара, — сказала Изабелла, пытаясь смягчить суровость своих предыдущих слов. — В тебе течет кровь кастильского адмирала, и ты в родстве с самим королем, так что можешь говорить свободно.
— Я знаю, как вы ко мне добры, сеньора, и потому едва не забылась. Я хотела только сказать, что дон Луис де Бобадилья страстно желает, чтобы сеньор Колумб получил необходимые ему каравеллы и чтобы ваше высочество позволили и ему принять участие в этой экспедиции.
— Возможно ли это, Беатриса?
— Луис, конечно, любит скитаться по морям, но не из низменных побуждений. Я сама слышала, как он выражал горячее желание последовать за Колумбом, если ваше высочество отправит генуэзца на поиски Катая.
Изабелла не ответила. Опустив рукоделие на колени, она глубоко задумалась. Никто не решался прервать молчание. Мерседес тихонько отошла и снова села на свою скамеечку у ног инфанты. Наконец королева встала и прошла через всю залу к столу, за которым трудился Фердинанд. Мгновение помедлив, словно сожалея, что приходится отрывать супруга от работы, она осторожно тронула его за плечо. Зная, что лишь один человек может себе позволить подобную вольность, король тотчас оглянулся, встал и заговорил. С первых же дней после победы над маврами Фердинанд думал только об укреплении своей власти, поэтому и сейчас сказал:
— Надо приглядывать за этими морисками note 29 . Зря мы оставили Абдаллаху столько сильных крепостей в Альпухарре! Он еще может наделать нам хлопот, если не вытеснить его совсем за Средиземное море…
— Поговорим об этом в другой раз, Фердинанд! — прервала его Изабелла, не допускавшая даже мысли о нарушении своего слова note 30 — Я, конечно, понимаю, что тем, кто управляет судьбами людей, трудно выполнять свои обязательства, если бог и совесть подсказывают иное. Но я пришла не для этого. За делами, в треволнениях последних лет, мы совсем забыли о нашем обещании Колумбу, тому самому мореплавателю…
— А вы все не расстаетесь с иглой, Изабелла, все думаете обо мне, — заметил Фердинанд, притрагиваясь к рубашке, которую королева, сама того не замечая, не выпускала из рук. — Немногие из наших подданных могут похвалиться такой заботливой и доброй женой!
— Забота о вас и вашем счастье для меня самое главное после моих обязанностей перед богом и моим народом, — ответила Изабелла.
Ей было приятно, что король Арагонский оценил этот маленький знак внимания, хотя она и подозревала, что он просто хочет уклониться от начатого разговора. Но Изабелла не позволила себя отвлечь.
— В таком важном деле, как экспедиция Колумба, — продолжала она, — я ничего не могу решить без вашего согласия и одобрения. К тому же я полагаю, что мы должны сдержать свое обещание: откладывать дальше нельзя. Семь лет — достаточно суровое испытание. И, если мы еще будем медлить, какой-нибудь пылкий дворянин совершит этот славный подвиг просто развлечения ради.
— Вы правы, сеньора, мы тотчас поручим Эрнандо де Талавере рассмотреть этот вопрос: архиепископ осмотрителен и на него можно положиться. — С этими словами король знаком подозвал вышеупомянутого прелата. — Архиепископ Гранадский, — обратился к нему лукавый монарх, — наша августейшая супруга желает, чтобы вы немедля рассмотрели ходатайство Колумба и доложили нам. Это наша общая воля: за двадцать четыре часа вы с другими советниками должны все здраво обсудить и во всем разобраться. Имена тех, кто примет вместе с вами участие в рассмотрении этого дела, вам сейчас сообщат.
Пока Фердинанд говорил, хитрый прелат по глазам и по холодному выражению короля ясно понял, чего тот ждет от столь решительных и быстрых действий. Однако он принял озабоченный вид, внимательно выслушал имена своих будущих помощников, которых назвала Изабелла, а свое мнение приберег про себя.
— Планы Колумба заслуживают самого пристального внимания, — продолжал король. — Надо рассмотреть их со всей тщательностью. Говорят, этот мореплаватель — добрый христианин?
— Я в этом убеждена, Фердинанд, — ответила королева. — Если бог увенчает успехом его предприятие, он намерен еще раз попытаться отвоевать у неверных гроб господень.
— Ого! Намерение похвальное, однако наши завоевания, пожалуй, вернее! Мы водрузили крест там, где лишь недавно развевались знамена неверных. Гранада куда ближе к Кастилии, и здесь нам будет легче защищать святые алтари. Во всяком случае, я, как мирянин, держусь такого мнения. А что скажет наш архиепископ?
— Мнение поистине мудрое и справедливое, государь мой! — ответил прелат. — Лучше держаться за то, что мы в силах удержать, и не стремиться к целям чересчур отдаленным. Раз сама судьба от нас их так отдалила, стоит ли тратить время на их достижение?
— Слушая вас, ваше преосвященство, — заметила королева, — можно подумать, что мы не должны пытаться отобрать у неверных гроб господень!
— Нет, сеньора, это значило бы ложно истолковать мои слова, — поспешил поправиться изворотливый прелат. — Изгнание неверных из Иерусалима было бы благом для всего христианства, но для Кастилии важнее изгнать их сперва из Гранады. Различие несомненное, как сказал бы любой богослов.
— Да, для каждого несомненно, что вон те башни, — король метнул холодно сверкнувший взгляд за окно, — когда-то принадлежали Абдаллаху, а теперь принадлежат нам!
— Важнее для Кастилии, — задумчиво повторила королева. — Для ее могущества — возможно, но не для душ тех, кто о таком могуществе печется!
— Уважаемая жена моя и любимая супруга… — начал Фердинанд.
— Сеньора! — добавил прелат.
Однако Изабелла уже медленно отошла от них, погруженная в свои мысли. Оставшись один, король и прелат понимающе переглянулись, как два дельца, для которых барыш важнее справедливости.
Не возвращаясь к своему креслу, Изабелла некоторое время одиноко прохаживалась взад и вперед по свободной части залы, и даже Фердинанд не решался нарушить ее уединение. Несколько раз взор королевы останавливался на Мерседес, и наконец она подозвала девушку к себе.
— Доченька! — сказала Изабелла, которая часто обращалась так к тем, кто был ей дорог. — Ты не забыла о своем обете?
— Для меня превыше всего долг перед моей государыней. Мерседес ответила твердо и уверенно. Изабелла не сводила глаз с ее бледного и прекрасного лица, и, когда та умолкла, во взгляде королевы отразилась такая нежность, с какой мать редко смотрит на любимую дочь.
— Надеюсь, я ничем не провинилась перед вами, сеньора? — робко спросила Мерседес, видя, что королева молчит. — Немилость вашего высочества была бы для меня страшной карой!
— О нет! Хотела бы я, чтобы все девушки Кастилии, и знатные и простые, были так же правдивы, скромны и послушны, как ты! Но мы не можем допустить, чтобы ты стала жертвой собственного увлечения. Ты слишком хорошо воспитана, донья Мерседес, чтобы не отличить внешний блеск от истинной добродетели… — Сеньора! — вскричала Мерседес и тотчас умолкла, понимая, что не должна прерывать свою государыню.
— Я тебя слушаю, — проговорила Изабелла, немного помедлив, чтобы дать испуганной своей дерзостью девушке прийти в себя. — Говори без утайки, как с родной матерью!
— Я хотела сказать, сеньора, что если не всякий блеск есть добродетель, то за всем, что нам кажется слишком смелым или непривычным, тоже не всегда скрывается порок.
— Я тебя поняла, сеньорита, и я согласна. А теперь поговорим о другом. Мне кажется, ты одобряешь замыслы Колумба?
— Что значит мнение юной, неопытной девушки для мудрой королевы Кастильской, которая может советоваться с учеными и прелатами! — скромно ответила Мерседес.
— Но ты одобряешь его замыслы? — настаивала королева. — Или я неправильно тебя поняла?
— Я верю в Колумба, сеньора! Небо воздаст ему за его высокое благородство, и он добьется успеха на благо людям и во славу церкви!
— И ты думаешь, что найдутся знатные рыцари, которые последуют за этим никому не ведомым генуэзцем в столь дерзкое и опасное плавание?
Королева почувствовала, как дрогнула рука Мерседес, которую она ласково держала в своей, и, подняв глаза, увидела, что девушка потупилась и покраснела. Но Мерседес понимала, сколь многое зависит сейчас от ее самообладания — судьба любимого, счастье, вся ее жизнь! — и сумела ответить с твердостью, одновременно порадовавшей и удивившей королеву:
— Да, сеньора, я в этом уверена! И думаю, что дон Луис де Бобадилья тоже отправится с Колумбом. С тех пор как его тетушка откровенно поговорила с ним о целях и назначении экспедиции, он только об этом и думает. Он даже готов пожертвовать своим имуществом, если согласятся опекуны!
— Чего ни один опекун не должен делать! Мы можем распоряжаться своим состоянием, но не имеем права рисковать чужим, Однако, если дон Луис де Бобадилья останется верен своему намерению, я буду о нем лучшего мнения, чем была до сих пор!
— Сеньора!
— Слушай меня, дочка! Сейчас не время говорить об этом: меня ждут на совет, король уже там. Мы все обсудим с твоей опекуншей и не станем держать тебя в неведении. Но помни, Мерседес де Вальверде…
— Госпожа моя!..
— Помни свое обещание! Ты дала его по доброй воле и должна его сдержать.
Изабелла поцеловала девушку в бледную щеку и удалилась в сопровождении своих дам. Обрадованная и в то же время испуганная, девушка осталась одна посреди обширной залы, напоминая собой прекрасную статую Неуверенности.
Глава VII
Он разумом вознесся так высоко,
Воздвиг такую мысли цитадель,
Что никакие страхи и сомненья
Его уж не могли поколебать.
Даниэль note 31
На следующий день Альгамбра, как обычно, была заполнена придворными: одни жаждали новых милостей, другие явились с жалобами на воображаемые обиды. Самые разнообразные просители толпились в приемных, ревниво поглядывая друг на друга и как бы прикидывая, помешает сосед их планам или, наоборот, поможет добиться своего. Все раскланивались между собой холодно и равнодушно и лишь изредка отвечали на приветствия с привычной для придворной среды заученной любезностью.
Среди всей этой пестрой толпы завсегдатаев испанского двора, которые шепотком, подмигивая и пожимая плечами, делились новостями и просто сплетнями, общее внимание привлекал своей величественной осанкой высокий, статный человек, одиноко стоявший в углу большой приемной. К нему мало кто приближался, да и те немногие сразу же отходили, бросая вокруг многозначительные самодовольные взгляды, как это делают обычно глупцы, воображающие, будто все остальные разделяют их насмешливое и презрительное отношение. Этим одиноким просителем был Колумб.
В те дни молва считала его безумцем и фантазером, и большинство соответственно относилось к нему со снисходительным пренебрежением. Но вскоре насмешки и шутки по его поводу иссякли. Те, кто давно дожидался приема, уже начали терять терпение, как вдруг легкое замешательство в дверях возвестило о появлении нового лица. По тому, с какой поспешностью ему уступали дорогу, можно было догадаться, что это важная особа. И, действительно, на середину залы вышел Луис де Бобадилья.
— Это племянник королевской фаворитки, — прошептал один из придворных.
— Он из знатнейшего кастильского рода, — добавил другой. — Но, как ни странно, он ярый сторонник этого Колумба! Подумать только! Ни опекуны, ни сама королева, ни высокое положение не могут его отучить от бродячей жизни…
— Он один из лучших рыцарей Испании, — пробормотал третий. — Жаль только, что у него не хватает ума и осмотрительности, чтобы обратить свою доблесть себе же на пользу.
— Этот юнец показал себя в последних боях отважным воином! — буркнул какой-то офицер. — Да и на турнире он выбил из седла самого Алонсо де Охеду. Но лучше бы он не брался за меч и копье! Говорят, он якшается с пиратами…
Словно в подтверждение этих слов, Луис презрительно взглянул на офицера, затем пожал плечами и направился прямо к Колумбу, Его провожали улыбки, кивки, недоуменные взгляды и приглушенный шепот, но тут отворилась дверь в кабинет, и все тотчас забыли о нашем герое.
— Приветствую вас, сеньор, — между тем говорил Луис, почтительно кланяясь Колумбу. — После нашего последнего разговора я почти ни о чем ином не могу думать и явился сюда только затем, чтобы еще раз побеседовать с вами.
Колумб был польщен — это можно было заметить по его глазам, по улыбке и по тому, как он приосанился, словно вспомнил о величии своего предназначения. Но сейчас ему пришлось отказать себе в удовольствии, которое он обычно испытывал при обсуждении своих планов.
— Благородный сеньор, — сердечно ответил Колумб, — меня вызвал архиепископ Гранадский. Видимо, ему поручено рассмотреть наконец мое предложение; для этого, наверно, меня и пригласили сюда с утра. Мы стоим на пороге великих событий. Недалек тот день, когда даже завоевание Гранады поблекнет перед славными деяниями, ожидающими нас впереди.
— Клянусь святым Педро, моим новым покровителем, я верю вам, сеньор! Катай несомненно находится там, где вы говорите, или близ того места, и я вместе с вами увижу его несметные богатства. Только прошу вас, не забудьте о некоем Педро де Муньосе!
— Я его не забуду, юный друг, обещаю вам, так же как и то, что подвиги ваших предков померкнут перед славой их потомка… Но я слышу свое имя; мы еще поговорим обо всем. И действительно, паж громким, ясным голосом повторил:
— Сеньор Христофор Колумб!
Преисполненный радости и надежд, мореплаватель устремился на зов.
То, что из всей толпы придворных подобная честь была оказана человеку, на которого все смотрели если не с насмешкой, то с пренебрежением, многих удивило, но они сразу же обо всем позабыли, когда из других дверей появились чиновники, принимавшие жалобы и отвечавшие на вопросы.
Луис был разочарован. Ведь он надеялся подробно обсудить с Колумбом план путешествия, на которое возлагал столько надежд и которое, естественно, занимало теперь все его помыслы!
Однако оставим нашего героя и всех прочих придворных в приемной и последуем за великим мореплавателем во внутренние покои дворца.
Эрнандо де Талавера не забыл о возложенном на него поручении. Однако король и королева, вместо того чтобы дать ему в помощники людей сведущих и расположенных внимательно выслушать предложения Колумба, назвали наугад имена шести — восьми придворных, которые при всей их честности и благожелательности были совершенно не способны оценить грандиозность замыслов генуэзца. Перед советом этих представителей знати и духовенства и предстал сейчас Колумб.
Оставляя в стороне обычную церемонию представлений, перейдем сразу к сути нашего повествования.
От имени всех собравшихся первым выступил архиепископ Гранадский.
— Итак, сеньор Колумб, — сказал он, — если вам удается заручиться поддержкой и покровительством короля Фердинанда и королевы Изабеллы, вы намерены отправиться в неведомые просторы Атлантического океана в поисках страны Катай и прославленного острова Сипанго. Мы вас правильно поняли?
— Да, таково мое намерение, ваше преосвященство, — подтвердил Колумб. — Вопрос этот столь часто обсуждался мною и доверенными лицами наших государей, что сейчас вряд ли необходимо подробно говорить об этом.
— Да, тем более что на совете в Саламанке ваши предложения тоже обсуждались и многие из ученых служителей церкви стали тогда на вашу сторону, хотя большинство было против вас. Тем не менее король и королева склонны ответить вам благоприятно. Поэтому мы и собрались здесь, чтобы подвести итог всему, что нам известно, и принять надлежащее решение. Сколько судов и людей вам потребуется для достижения с помощью божьей столь великой цели?
— Хорошо сказано, сеньор архиепископ: именно с помощью божьей! Ибо успех этого дела прославит церковь и имя божье. А с таким союзником, как всемогущий господь, мне не понадобится много земных средств. Две легкие каравеллы под флагами короля Арагонского и королевы Кастильской — вот и все, чего я прошу. Конечно, с необходимым экипажем.
Члены совета с удивлением переглянулись. Одни усмотрели в такой скромности легкомыслие безумца, другие — глубокую веру в успех.
— Поистине вы просите немногого, — продолжал прелат, который держался первого мнения. — И, хотя война опустошила королевскую казну, для выполнения вашей просьбы не потребуется особого чуда. Каравеллы можно найти и матросов нанять, но прежде следует разрешить несколько важных вопросов. Вы хотите, чтобы вам была вверена вся полнота единоличной власти над экспедицией, не так ли, сеньор Колумб?
— Разумеется! Без этого я не могу ручаться за успех. Я прошу полной власти адмирала или командующего флотом их высочеств. Силы экспедиции будут и без того невелики, так что тому, кто ее возглавит, необходимо будет опереться на весь авторитет обеих корон.