Страница:
— Если вы считаете развитие, усовершенствование и упрощение опусканием, то, несомненно, да, сэр! Но ваш оборот речи неудачен, сэр Джон. Перед вами наглядная демонстрация того, что моникин способен нести хвост так же высоко, как человек — голову. В этом смысле наши виды равны, и нам ничего не стоит держаться вровень с человеческими королями. Мы согласны с вами в том, что мозг есть местопребывание разума, пока животное проходит, как мы говорим, этап человека. Но это разум недоразвитый, несовершенный и смутный, поскольку заключен в оболочку, мало соответствующую его функциям. Однако по мере того, как он постепенно стекает из своего тесного вместилища к основанию животного, он приобретает твердость, ясность и, наконец, путем удлинения и развития, заостренность. Если вы исследуете человеческий мозг, вы найдете, что он втиснут в небольшое пространство, свернут и спутан. У нас он приобретает простоту, начало и конец, прямоту и последовательность, необходимые для логики, и, как только что было упомянуто, заостренность. Простая аналогия убеждает нас в превосходстве животного, обладающего такими большими преимуществами.
— Знаете ли, сэр, если уж опираться на аналогии, они могут доказать больше, чем будет вам по вкусу. Например, в растениях соки поднимаются, дабы способствовать питанию и плодоношению. И если рассуждать по аналогии с растительным миром, гораздо вероятнее будет предположить, что хвост поднялся в мозг, а не мозг спустился в хвост, и, следовательно, скорее люди представляют собой результат совершенствования обезьян, чем обезьяны — результат совершенствования людей.
Знаю, что я говорил с горячностью: доктрина почтенного доктора была для меня новостью, a esprit de corps к этому времени совсем лишил меня способности рассуждать спокойно.
— Здорово вы в него пальнули, сэр Джон! — шепнул мне капитан Пок. — И если вам угодно, я сейчас же посворачиваю шею всей этой дряни и выкину их за окно.
Я немедленно предупредил его, что всякое проявление грубой силы только доказало бы нашу неправоту, поскольку тема требовала наибольшей духовности.
— Ладно, ладно, делайте по-своему, сэр Джон, а я уж такой духовный, что дальше некуда. Но если эти хитрые твари на самом деле одолеют нас в споре, я никогда больше не посмею взглянуть в лицо миссис Пок или показаться снова в Станингтоне.
Мы успели поговорить вполголоса, пока доктор Резоно пил воду с сахаром. Но вскоре он возобновил беседу с той степенной серьезностью, которая его никогда не покидала.
— Ваше замечание насчет растительных соков характерно для человеческой находчивости, но не свободно от общеизвестной близорукости вашего рода. Совершенно верно, что соки поднимаются, так как это нужно для плодоношения. Но что такое это плодоношение, на которое вы ссылаетесь? Не более, как ложная демонстрация энергии растения. С точки зрения роста, жизненной силы, стойкости и возвращения растения в землю местопребыванием мощи и власти служат корни, а превыше или, вернее, прениже остальных — главный корень. Его можно назвать хвостом растения. Вы можете безнаказанно срывать плоды, больше того — вы можете обрубить все ветви, и дерево выживет, но ударьте топором по корню, и гордость лесов падет.
Все это было так верно, что не допускало возражений, и я почувствовал себя уязвленным, и меня охватила тревога. Нет человека, которому нравилось бы потерпеть поражение в подобном споре, а тем более от обезьяны. Я вспомнил о слоне и с помощью его могучих бивней решил сделать еще один выпад, прежде чем признать свое поражение.
— Я склонен думать, доктор Резоно, — заметил я при первой возможности, — что ваши ученые не слишком удачно избрали слона для иллюстрации своей теории. Это животное, при всей его огромной массе, никто не назовет тупицей. А кроме того, оно обладает не одним, а можно, собственно, сказать, — двумя хвостами.
— И в этом его главная беда, сэр! Материя в своей великой борьбе с духом руководствуется правилом «разделяй и властвуй». Вы ближе к истине, чем сами предполагаете: хобот слона — не более как недоразвитый хвост. И все же, как вы видите, в нем заключен почти весь разум животного. Что же касается судьбы слона, то теория подтверждается практическим опытом. Разве ваши геологи и натуралисты не сообщают об останках животных, исчезнувших с лица земли?
— Как же, сэр! Мастодонт, мегатерий, игуанодон и плезиозавр…
— А разве ваши ученые не находят, кроме того, несомненные следы животной материи, внедренной в горные породы?
— Бесспорно.
— Так вот, все это — свидетельства того, как поступила природа с существами, в которых материя совершенно победила своего соперника, то есть дух. Как только воля полностью угасает, существо перестает жить, оно уже больше не животное. Оно гибнет и полностью распадается на элементы материи. Процессы разложения и внедрения длятся дольше или короче, в зависимости от условий, и окаменелые останки, которым ваши авторы уделяют так много внимания, говорят лишь о тех случаях, когда на пути к полному разложению возникли препятствия. Что же касается наших двух видов, то самое беглое рассмотрение их качеств убедит всякий непредубежденный ум в справедливости нашей философии. Так, физическая часть человека гораздо больше, по сравнению с духовной, чем у моникинов; привычки у него более грубые и менее одухотворенные; ему необходимы соусы и приправы к пище; он дальше от простоты, а следовательно — и от высшей цивилизации; он ест мясо — верное доказательство, что материальный принцип все еще силен в нем; у него нет хвоста…
— В связи с этим я хотел бы спросить вас, доктор Резоно, придают ли ваши ученые какое-нибудь значение традициям?
— Самое большое, сэр! Моникинская традиция выражается в том, что наш вид состоит из существ утонченных; материальное в них сократилось, а духовное — расширилось; их орган разума покинул тесное, неудобное вместилище — голову и, распутавшись, стал логичным и последовательным в хвосте.
— Так вот, сэр, у нас тоже есть свои традиции, и один видный автор не так давно с неопровержимостью доказал, что у людей раньше были хвосты.
— Не более как пророческий взгляд в будущее. Известно, что иногда грядущим событиям предшествует их тень.
— Сэр, этот философ доказывает свою правоту ссылкой на копчик.
— К сожалению, он принял первый камень за остаток здания! Такие ошибки нередки у лиц увлекающихся и находчивых. В том, что у людей будут хвосты, я не сомневаюсь, но категорически отрицаю, что они когда-либо прежде уже достигали этой стадии совершенства. Многие признаки указывают на то, что люди приближаются к этому состоянию, а ваши нынешние понятия, одежда, привычки, обычаи и вся человеческая философия позволяют поверить в истинность этих симптомов. Но никогда прежде у вас не было этой завидной отличительной особенности. И ваши легенды полностью подтверждают нашу теорию. Так, например, по вашим преданиям, землю некогда населяли великаны. Это показывает, что раньше человек в большей мере находился под властью материи. Вы признаете, что становитесь физически меньше и совершенствуетесь нравственно. Все это свидетельствует в пользу моникинской философии. Вы начинаете придавать меньше значения телесным и больше — нравственным достоинствам. Короче говоря, многое заставляет предполагать, что время окончательного освобождения и великого развития ваших умственных способностей не за горами. Это я охотно признаю, нисколько не отступая от догматов нашего учения, и без всяких оговорок готов подтвердить, что вы — наши братья, но на более инфантильной и менее продвинутой стадии развития общества.
— Король!
Тут доктор Резоно объявил, что должен сделать короткий перерыв, так как ему необходимо подкрепиться. Я удалился с Поком, желая поговорить с ним о том странном положении, в котором мы очутились, и узнать его мнение обо всем, что говорилось, Ной обрушил проклятия на некоторые выводы моникинского философа и заявил, что с большим удовольствием послушал бы его на улицах Станингтона, где, как он заверил меня, подобную доктрину потерпели бы ровно столько времени, сколько требуется, чтобы наточить гарпун или зарядить ружье. Впрочем, он предположил, что доктора без всяких церемоний тут же пинками вышвырнули бы вон.
— По правде говоря, — продолжал в негодовании старый моряк, — мне было бы особенно приятно получить дозволение самому направить на всех парусах носок моего правого сапога в ту часть тела этого мошенника, откуда у него растет его драгоценный хвост. Это его живо образумило бы. Кстати о хвостах: поверите ли, сэр Джон, я видел одного молодца на берегах Патагонии — дикаря, конечно, а не самозваного философа, — так у него было это украшение подлиннее корабельного каната. И ведь бедняга не умел отличить морского льва от моржа!
Эти слова капитана Пока принесли мне значительное облегчение. Сбросив бизонью шкуру, я попросил его подробно обследовать места вокруг оконечности моего спинного хребта и сказать, не замечает ли он каких-либо обнадеживающих признаков. Капитан Пок надел очки, — время уже заставило почтенного моряка прибегать к ним, когда, по его словам, «приходилось разбирать мелкую печать», — и через некоторое время я с удовлетворением услышал от него, что, если мне требуется хвост, для него есть отличное место и что в этом отношении я не уступлю ни одной обезьяне на свете.
— Скажите только словечко, сэр Джон, я выйду на минуту в ту комнату и, порассудив малость, с помощью ножа добуду вам, что требуется, и, если в нем и правда есть сила, так вы сразу получите право стать судьей или, скажем, епископом.
Затем нас снова позвали в комнату, где читалась лекция, и я едва успел поблагодарить капитана Пока за любезное предложение, которым, однако, обстоятельства не позволяли мне воспользоваться.
ГЛАВА XII. Дальше — больше. Высокий полет мысли. Новые очевидные истины, глубокая философия и факты, которых не переварить даже страусу
— Знаете ли, сэр, если уж опираться на аналогии, они могут доказать больше, чем будет вам по вкусу. Например, в растениях соки поднимаются, дабы способствовать питанию и плодоношению. И если рассуждать по аналогии с растительным миром, гораздо вероятнее будет предположить, что хвост поднялся в мозг, а не мозг спустился в хвост, и, следовательно, скорее люди представляют собой результат совершенствования обезьян, чем обезьяны — результат совершенствования людей.
Знаю, что я говорил с горячностью: доктрина почтенного доктора была для меня новостью, a esprit de corps к этому времени совсем лишил меня способности рассуждать спокойно.
— Здорово вы в него пальнули, сэр Джон! — шепнул мне капитан Пок. — И если вам угодно, я сейчас же посворачиваю шею всей этой дряни и выкину их за окно.
Я немедленно предупредил его, что всякое проявление грубой силы только доказало бы нашу неправоту, поскольку тема требовала наибольшей духовности.
— Ладно, ладно, делайте по-своему, сэр Джон, а я уж такой духовный, что дальше некуда. Но если эти хитрые твари на самом деле одолеют нас в споре, я никогда больше не посмею взглянуть в лицо миссис Пок или показаться снова в Станингтоне.
Мы успели поговорить вполголоса, пока доктор Резоно пил воду с сахаром. Но вскоре он возобновил беседу с той степенной серьезностью, которая его никогда не покидала.
— Ваше замечание насчет растительных соков характерно для человеческой находчивости, но не свободно от общеизвестной близорукости вашего рода. Совершенно верно, что соки поднимаются, так как это нужно для плодоношения. Но что такое это плодоношение, на которое вы ссылаетесь? Не более, как ложная демонстрация энергии растения. С точки зрения роста, жизненной силы, стойкости и возвращения растения в землю местопребыванием мощи и власти служат корни, а превыше или, вернее, прениже остальных — главный корень. Его можно назвать хвостом растения. Вы можете безнаказанно срывать плоды, больше того — вы можете обрубить все ветви, и дерево выживет, но ударьте топором по корню, и гордость лесов падет.
Все это было так верно, что не допускало возражений, и я почувствовал себя уязвленным, и меня охватила тревога. Нет человека, которому нравилось бы потерпеть поражение в подобном споре, а тем более от обезьяны. Я вспомнил о слоне и с помощью его могучих бивней решил сделать еще один выпад, прежде чем признать свое поражение.
— Я склонен думать, доктор Резоно, — заметил я при первой возможности, — что ваши ученые не слишком удачно избрали слона для иллюстрации своей теории. Это животное, при всей его огромной массе, никто не назовет тупицей. А кроме того, оно обладает не одним, а можно, собственно, сказать, — двумя хвостами.
— И в этом его главная беда, сэр! Материя в своей великой борьбе с духом руководствуется правилом «разделяй и властвуй». Вы ближе к истине, чем сами предполагаете: хобот слона — не более как недоразвитый хвост. И все же, как вы видите, в нем заключен почти весь разум животного. Что же касается судьбы слона, то теория подтверждается практическим опытом. Разве ваши геологи и натуралисты не сообщают об останках животных, исчезнувших с лица земли?
— Как же, сэр! Мастодонт, мегатерий, игуанодон и плезиозавр…
— А разве ваши ученые не находят, кроме того, несомненные следы животной материи, внедренной в горные породы?
— Бесспорно.
— Так вот, все это — свидетельства того, как поступила природа с существами, в которых материя совершенно победила своего соперника, то есть дух. Как только воля полностью угасает, существо перестает жить, оно уже больше не животное. Оно гибнет и полностью распадается на элементы материи. Процессы разложения и внедрения длятся дольше или короче, в зависимости от условий, и окаменелые останки, которым ваши авторы уделяют так много внимания, говорят лишь о тех случаях, когда на пути к полному разложению возникли препятствия. Что же касается наших двух видов, то самое беглое рассмотрение их качеств убедит всякий непредубежденный ум в справедливости нашей философии. Так, физическая часть человека гораздо больше, по сравнению с духовной, чем у моникинов; привычки у него более грубые и менее одухотворенные; ему необходимы соусы и приправы к пище; он дальше от простоты, а следовательно — и от высшей цивилизации; он ест мясо — верное доказательство, что материальный принцип все еще силен в нем; у него нет хвоста…
— В связи с этим я хотел бы спросить вас, доктор Резоно, придают ли ваши ученые какое-нибудь значение традициям?
— Самое большое, сэр! Моникинская традиция выражается в том, что наш вид состоит из существ утонченных; материальное в них сократилось, а духовное — расширилось; их орган разума покинул тесное, неудобное вместилище — голову и, распутавшись, стал логичным и последовательным в хвосте.
— Так вот, сэр, у нас тоже есть свои традиции, и один видный автор не так давно с неопровержимостью доказал, что у людей раньше были хвосты.
— Не более как пророческий взгляд в будущее. Известно, что иногда грядущим событиям предшествует их тень.
— Сэр, этот философ доказывает свою правоту ссылкой на копчик.
— К сожалению, он принял первый камень за остаток здания! Такие ошибки нередки у лиц увлекающихся и находчивых. В том, что у людей будут хвосты, я не сомневаюсь, но категорически отрицаю, что они когда-либо прежде уже достигали этой стадии совершенства. Многие признаки указывают на то, что люди приближаются к этому состоянию, а ваши нынешние понятия, одежда, привычки, обычаи и вся человеческая философия позволяют поверить в истинность этих симптомов. Но никогда прежде у вас не было этой завидной отличительной особенности. И ваши легенды полностью подтверждают нашу теорию. Так, например, по вашим преданиям, землю некогда населяли великаны. Это показывает, что раньше человек в большей мере находился под властью материи. Вы признаете, что становитесь физически меньше и совершенствуетесь нравственно. Все это свидетельствует в пользу моникинской философии. Вы начинаете придавать меньше значения телесным и больше — нравственным достоинствам. Короче говоря, многое заставляет предполагать, что время окончательного освобождения и великого развития ваших умственных способностей не за горами. Это я охотно признаю, нисколько не отступая от догматов нашего учения, и без всяких оговорок готов подтвердить, что вы — наши братья, но на более инфантильной и менее продвинутой стадии развития общества.
— Король!
Тут доктор Резоно объявил, что должен сделать короткий перерыв, так как ему необходимо подкрепиться. Я удалился с Поком, желая поговорить с ним о том странном положении, в котором мы очутились, и узнать его мнение обо всем, что говорилось, Ной обрушил проклятия на некоторые выводы моникинского философа и заявил, что с большим удовольствием послушал бы его на улицах Станингтона, где, как он заверил меня, подобную доктрину потерпели бы ровно столько времени, сколько требуется, чтобы наточить гарпун или зарядить ружье. Впрочем, он предположил, что доктора без всяких церемоний тут же пинками вышвырнули бы вон.
— По правде говоря, — продолжал в негодовании старый моряк, — мне было бы особенно приятно получить дозволение самому направить на всех парусах носок моего правого сапога в ту часть тела этого мошенника, откуда у него растет его драгоценный хвост. Это его живо образумило бы. Кстати о хвостах: поверите ли, сэр Джон, я видел одного молодца на берегах Патагонии — дикаря, конечно, а не самозваного философа, — так у него было это украшение подлиннее корабельного каната. И ведь бедняга не умел отличить морского льва от моржа!
Эти слова капитана Пока принесли мне значительное облегчение. Сбросив бизонью шкуру, я попросил его подробно обследовать места вокруг оконечности моего спинного хребта и сказать, не замечает ли он каких-либо обнадеживающих признаков. Капитан Пок надел очки, — время уже заставило почтенного моряка прибегать к ним, когда, по его словам, «приходилось разбирать мелкую печать», — и через некоторое время я с удовлетворением услышал от него, что, если мне требуется хвост, для него есть отличное место и что в этом отношении я не уступлю ни одной обезьяне на свете.
— Скажите только словечко, сэр Джон, я выйду на минуту в ту комнату и, порассудив малость, с помощью ножа добуду вам, что требуется, и, если в нем и правда есть сила, так вы сразу получите право стать судьей или, скажем, епископом.
Затем нас снова позвали в комнату, где читалась лекция, и я едва успел поблагодарить капитана Пока за любезное предложение, которым, однако, обстоятельства не позволяли мне воспользоваться.
ГЛАВА XII. Дальше — больше. Высокий полет мысли. Новые очевидные истины, глубокая философия и факты, которых не переварить даже страусу
— Я охотно завершаю ту часть моей лекции, в которой, боюсь, некоторые из присутствующих могли усмотреть личные намеки, — продолжал доктор Резоно, — и перехожу к тем разделам темы, которые должны представлять общий интерес, пробуждать общую гордость и радовать равно всех. Я теперь намерен коснуться той части нашей натуральной философии, которая трактует о планетной системе, о месте обитания моникинов, а следовательно, и о сотворении мира.
— Хотя я умираю от нетерпения и жажду, чтобы вы разъяснили мне все эти интересные вопросы, разрешите мне спросить вас мимоходом, доктор Резоно, признают ли ваши ученые взгляд на сотворение мира, сохранившийся от Моисея?
— Настолько, насколько он подтверждает нашу систему, сэр, но не больше. Мы были бы явно непоследовательны, если бы признали справедливость какой-нибудь враждебной теории, исходи она хоть от Моисея, хоть от Аарона. Но, конечно, ваш природный ум и полученное вами образование уже подсказали вам это.
— Тогда позвольте мне заметить, доктор Резоно, что при этом ваши философы нарушают непреложный юридический канон, который велит отвергать свидетельское показание целиком, если мы отвергаем часть его.
— Такова, может быть, человеческая точка зрения, но не моникинская. Мы считаем, что моникин никогда не может быть всецело прав, пока он остается хоть в малой степени под влиянием материи. Поэтому мы отсеиваем ложное от достоверного, отбрасываем первое, как не просто бесполезное, но вредное, и принимаем второе, как источник фактов.
— Я вновь прошу извинить меня за то, что так часто прерываю вас, почтенный и ученый сэр. Не тратьте больше ни минуты на то, чтобы отвечать на мои вопросы, и сразу же приступайте к объяснению вашей планетной системы или любой другой мелочи, о которой вам угодно будет упомянуть. Когда слушаешь истинного философа, то узнаешь полезное или приятное, о чем бы ни шла речь.
— Моникинская философия, джентльмены, — продолжал доктор Резоно, — разделяет великие составные части Земли на сушу и воду. Эти две стихии мы называем первичными элементами. Человеческая философия добавляет сюда еще воздух и огонь. Но их мы либо полностью отвергаем, либо признаем лишь как вторичные элементы. То, что ни воздух, ни огонь не являются первичными элементами, можно доказать экспериментом. Так, воздух может быть получен наряду с другими газами, он может быть сделан чистым и грязным, его состав зависит от испарения, так как он представляет собой обыкновенную материю в состоянии высокого разрежения. Огонь лишен независимого существования. Для того, чтобы поддерживать его, необходимо топливо, и, очевидно, его следует рассматривать как явление, возникающее из сочетания других. Так, сложив вместе два деревянных бруска, вы можете быстрым трением получить огонь. Удалите воздух, и ваш огонь потухнет, удалите дерево, и результат будет тот же. Эти два опыта свидетельствуют, что огонь, как уже говорилось, лишен самостоятельного существования и поэтому не может быть элементом. С другой стороны, возьмите брусок дерева и дайте ему пропитаться водой. Дерево приобретет новые свойства (как и от воздействия огня, который превращает его в пепел и воздух): его удельный вес возрастет, оно станет менее горючим, легче будет выделять пар и труднее колоться. Поместите тот же брусок под мощный пресс и подставьте снизу сосуд. При достаточном сжатии дерево под прессом окажется совершенно сухим, а в сосуде появится вода. Так мы доказываем, что суша — первичный элемент (вся растительность — не более как плесень земли), вода — тоже первичный элемент, а воздух и огонь — нет. Перечислив элементы, я для краткости предположу, что мир уже создан. Вначале земной шар находился в пустоте, не менял своего положения в пространстве, и его ось была перпендикулярна к плоскости того, что теперь называется его орбитой. Он только вращался вокруг своей оси, обеспечивая смену дня и ночи.
— А смены времени года?
— Еще не имели места. Дни и ночи были равной продолжительности. Затмений не было. Всегда были видны одни и те же звезды. Некоторые геологические признаки указывают, что в таком состоянии Земля оставалась около тысячи лет. В течение этого времени борьба духа с материей шла только в среде четвероногих. Человек, насколько могут установить наши документы, появился приблизительно в тысяча третьем году от сотворения мира. Около этого же времени, вероятно, возник огонь — от трения земной оси во время суточного вращения или, по мнению некоторых, от трения со скоростью стольких-то миль в минуту окружности земного шара о пустоту. Огонь, проникнув сквозь земную кору, вскоре нашел доступ к массам воды, заполняющим земные полости. Этим временем следует датировать зарождение новой и весьма значительной силы в земных явлениях, именуемой паром. Земля стала получать изнутри тепло, и появилась растительность…
— Простите, сэр, могу ли я спросить, как до этого существовали животные?
— Питаясь друг другом. Сильный пожирал слабого, пока дело не доходило до мельчайших животных организмов, а тогда они поднимались против своих преследователей и, пользуясь своей незаметностью, начинали пожирать самых сильных. Параллели этому явлению вы находите ежедневно в истории человечества. Деятельный и сильный, восторжествовав над равными себе, часто падает жертвой незначительных и низких. Вам, несомненно, известно, что полярные области даже в первоначальном положении Земли, получая косые лучи, должны были обладать менее мягким климатом, чем те области, которые лежат между Северным и Южным полярными кругами. В этом сказалась мудрость провидения: оно предотвратило преждевременное заселение этих избранных областей, пока дух не победил материю настолько, что произвел на свет первого моникина.
— Осмелюсь спросить, к какой эпохе вы относите появление первого из вашей породы?
— Несомненно, к моникинской эпохе, сэр. Но если вы имеете в виду год от сотворения мира, то я скажу, что это произошло около четыре тысячи семнадцатого года. Правда, некоторые из наших авторов находят, что и до этого периода отдельные люди приближались к высотам моникинского ума. Однако преобладает мнение, что это были, так сказать, всего лишь предвестники. То есть Сократ, Платон, Конфуций, Аристотель, Евклид, Зенон, Диоген и Сенека были только предтечами человека, каким он станет, когда приблизится к развитию моникинов и к заключительному перемещению.
— А Эпикур?
— Он представлял собой преувеличение материального принципа, знаменовавшее вырождение значительной части вида, возврат к животности и материальности. Подобные явления, как нам известно, повторяются и теперь.
— Так вы, доктор Резоно, возможно, придерживаетесь мнения, что Сократ стал теперь моникинским философом, что мозг его распутался и стал логичным и последовательным, а Эпикур, чего доброго, превратился в бегемота или носорога с клыками, рогом и толстой кожей?
— Вы совершенно превратно понимаете наши догматы, сэр Джон. Мы отнюдь не верим в перевоплощение индивидов, но лишь классов, взятых в целом. Мы полагаем так: когда какое-нибудь людское поколение, при особом состоянии общества, достигнет в своей совокупности определенной степени нравственного совершенства, или «духовности» (термин, принятый в наших школах), массы (одни говорят — десятки, другие—сотни, а третьи считают — тысячи) приобретают примесь нужных качеств. И если анализ, который регулярно осуществляет природа, покажет, что пропорция правильна, такой материал предназначается для рождения моникинов. В противном случае он отвергается и либо лепится заново для нового эксперимента, либо присоединяется к обширным запасам дремлющей материи. Таким образом всякая индивидуальность, в той мере, в какой она связана с прошлым, теряется.
— Однако, сэр, существующие факты противоречат одному из ваших важнейших положений. Вы признаете, что при перпендикулярности земной оси к плоскости ее нынешней орбиты смены времен года быть не могло бы, однако эта смена — факт, которого нельзя отрицать. Плоть и кровь свидетельствуют здесь против вас не менее, чем разум.
— Я говорил о том, сэр, что было прежде, до появления моникинов, а с той поры произошла великая, благотворная и гармоническая перемена. Природа сохраняла полярные области для нового вида живых существ с явными и благодетельными целями. Косое падение солнечных лучей делало эти области необитаемыми. И хотя материя, в образе мастодонтов и китов, побуждаемая инстинктивной враждебностью к своему жребию, часто вторгалась в их пределы, останки первых оставались там внедренными в ледяные поля, знаменуя тщетность борьбы против предначертанной судьбы, а пример вторых доказывал все ту же великую истину: ибо они, заплывая в полярные бассейны властителями глубин, либо оставляли там свои кости, либо возвращались восвояси, ни в чем не изменившись. Со времени появления животных на земле и до периода возникновения моникинского племени эти области не только были необитаемы, но и не подходили для обитания. Когда же осмотрительная, мудрая, благодатная и упорная природа все подготовила, произошли явления, которые расчистили путь для новых пришельцев. Я уже упоминал вечную борьбу огня с водой, порождающую пар. И вот теперь он был призван к действию. Остановимся ненадолго на том, как был сделан новый великий шаг в прогрессе цивилизации, и увидим, с какой предусмотрительностью и с каким расчетом наша общая мать установила свои законы. Земля у полюсов приплюснута, как объясняют некоторые человеческие философы, вследствие ее суточного движения, которое началось тогда, когда она еще была в расплавленном состоянии. Это, естественно, отбросило часть материи к периферии. Во всем этом был свой умысел. Материя, которая в результате собралась на экваторе, по необходимости попадала туда из других мест, и таким образом кора земного шара стала тоньше всего у полюсов. Когда в центре шара образовалось достаточное количество паров, естественно, потребовался предохранительный клапан, чтобы предотвратить полное разрушение. Другого машиниста, кроме самой природы, не было, и она действовала своими орудиями и по своим законам. Самые тонкие части коры вовремя подались, и лишний горячий пар вырвался по линии земной оси в пустоту. Это случилось, насколько нам удалось установить, приблизительно за семьсот лет до христианской эры, или за два века до рождения первых моникинов.
— Зачем же природа так поторопилась, позвольте вас спросить, доктор?
— Просто для того, чтобы новый климат успел растопить лед, скопившийся вокруг островов и материков этой области (взрыв произошел только в самой южной точке Земли). Двухсот семидесяти лет мощной и непрестанной деятельности пара было достаточно для этой цели. А после этого моникины невозбранно пользовались всей территорией с ее благословенными плодами.
— Верно ли я понял, — спросил капитан Пок с интересом, которого до тех пор не проявлял к лекции философа, — что вы у себя дома живете к югу от пояса льдов, на который мы, моряки, всегда наталкиваемся где-нибудь около семьдесят седьмого градуса южной широты?
— Совершенно верно! Увы, как далек от нас сегодня этот край, где царят мир, наслаждение, разум и здоровье! Но да исполнится воля провидения! Несомненно, в нашем пленении и страданиях есть мудрое предначертание, которое приведет к вящему прославлению рода моникинов!
— Не будете ли вы любезны, доктор, продолжать ваши объяснения? Если вы отрицаете годичное обращение Земли, то как же можно объяснить смену времен года и другие астрономические явления — например, столь частые затмения?
— Вы напомнили мне о том, что вопрос еще не исчерпан, — торопливо сказал философ, украдкой смахнув набежавшую слезу. — Благоденствие привело к обычным последствиям среди основателей нашего рода. Несколько веков они множились, удлиняли свои хвосты и развивали знания и искусства, но затем некоторые умы, более смелые, чем другие, начали возмущаться медленным ходом событий, которые вели их к совершенству с неторопливостью, не удовлетворявшей их пылкого нетерпения. В это время у нас наивысшего расцвета достигла механика, от которой мы впоследствии более или менее отказались, как от непригодной и ненужной для высшей цивилизации. Мы носили одежду, прокладывали каналы и занимались другими работами, столь важными в глазах человеческого рода, от которого мы отделились. В то время вся семья моникинов жила вместе, одним народом, под сенью единых законов, преследуя единые цели. Однако среди нас возникла политическая секта, возглавляемая заблуждавшимися и опрометчивыми вожаками, навлекшими на нас справедливую кару провидения и множество бедствий, которых долго еще не исправить. Вскоре эта секта для достижения своих целей пустила в ход религиозный фанатизм и философские софизмы. Она быстро множилась и крепла: мы, моникины, подобно людям, как мне случалось наблюдать, падки на новизну. В конце концов дошло до открытого бунта против законов самого провидения. Первым бурным проявлением этого безумия явилась доктрина, согласно которой всему роду моникинов была якобы причинена несправедливость, когда предохранительный клапан Земли открылся в наших владениях. Хотя именно этому обстоятельству мы явно были обязаны благодатностью нашего климата, прекрасным состоянием здоровья наших семейств, больше того — нашим обособленным и независимым существованием, эти яростные и неразумные негодяи повели открытую войну против своего самого благодетельного и верного друга. Заманчивые обещания повели к теориям, теории — к заявлениям, заявления — к объединению, объединения—к возмущению, а возмущение — к открытым враждебным действиям. Вопрос обсуждался на протяжении жизни двух поколений, и когда безумие достигло необходимого предела, вожаки секты, тем временем пробравшиеся к управлению всеми моникинскими делами, созвали собрание всех своих сторонников и провели резолюцию, которая никогда не изгладится из памяти моникинов, такими роковыми были ее последствия, таким губительным ее действие! Эта резолюция гласила:
«В году от сотворения мира три тысячи седьмом, а моникинской эры — триста семнадцатом, в доме Пелег Пата (мы тогда еще пользовались человеческими наименованиями) под председательством Бодрого Крика, при секретаре Щелкопере, состоялось сверхпредставительное собрание самых моникизированных из моникинов.
После ряда превосходных и красноречивых выступлений всех присутствовавших единодушно было принято следующее постановление:
Пар есть проклятие, а не благословение. Он должен осуждаться всеми истинными патриотическими моникинами.
Мы усматриваем верх несправедливости и угнетения со стороны природы в том, что великий предохранительный клапан Земли помещен ею в законных пределах моникинских территорий.
Упомянутый предохранительный клапан должен быть немедленно удален. Это удаление должно быть произведено по возможности мирно, но в случае необходимости с применением силы.
Мы от души одобряем чувства, высказанные Джоном Брехом, нашим уважаемым главным судьей, неподкупным патриотом, неустрашимым другом своих друзей, непримиримым врагом пара, а также здравомыслящим, чистокровным и истинным моникином.
Мы рекомендуем означенного Бреха доверию всех моникинов.
Мы призываем страну поддержать нас в нашем великом, священном и славном начинании и клянемся за себя, за наше потомство, за кости наших предков и за всех, кто был до нас или придет после нас, самоотверженно выполнять наши намерения.
— Хотя я умираю от нетерпения и жажду, чтобы вы разъяснили мне все эти интересные вопросы, разрешите мне спросить вас мимоходом, доктор Резоно, признают ли ваши ученые взгляд на сотворение мира, сохранившийся от Моисея?
— Настолько, насколько он подтверждает нашу систему, сэр, но не больше. Мы были бы явно непоследовательны, если бы признали справедливость какой-нибудь враждебной теории, исходи она хоть от Моисея, хоть от Аарона. Но, конечно, ваш природный ум и полученное вами образование уже подсказали вам это.
— Тогда позвольте мне заметить, доктор Резоно, что при этом ваши философы нарушают непреложный юридический канон, который велит отвергать свидетельское показание целиком, если мы отвергаем часть его.
— Такова, может быть, человеческая точка зрения, но не моникинская. Мы считаем, что моникин никогда не может быть всецело прав, пока он остается хоть в малой степени под влиянием материи. Поэтому мы отсеиваем ложное от достоверного, отбрасываем первое, как не просто бесполезное, но вредное, и принимаем второе, как источник фактов.
— Я вновь прошу извинить меня за то, что так часто прерываю вас, почтенный и ученый сэр. Не тратьте больше ни минуты на то, чтобы отвечать на мои вопросы, и сразу же приступайте к объяснению вашей планетной системы или любой другой мелочи, о которой вам угодно будет упомянуть. Когда слушаешь истинного философа, то узнаешь полезное или приятное, о чем бы ни шла речь.
— Моникинская философия, джентльмены, — продолжал доктор Резоно, — разделяет великие составные части Земли на сушу и воду. Эти две стихии мы называем первичными элементами. Человеческая философия добавляет сюда еще воздух и огонь. Но их мы либо полностью отвергаем, либо признаем лишь как вторичные элементы. То, что ни воздух, ни огонь не являются первичными элементами, можно доказать экспериментом. Так, воздух может быть получен наряду с другими газами, он может быть сделан чистым и грязным, его состав зависит от испарения, так как он представляет собой обыкновенную материю в состоянии высокого разрежения. Огонь лишен независимого существования. Для того, чтобы поддерживать его, необходимо топливо, и, очевидно, его следует рассматривать как явление, возникающее из сочетания других. Так, сложив вместе два деревянных бруска, вы можете быстрым трением получить огонь. Удалите воздух, и ваш огонь потухнет, удалите дерево, и результат будет тот же. Эти два опыта свидетельствуют, что огонь, как уже говорилось, лишен самостоятельного существования и поэтому не может быть элементом. С другой стороны, возьмите брусок дерева и дайте ему пропитаться водой. Дерево приобретет новые свойства (как и от воздействия огня, который превращает его в пепел и воздух): его удельный вес возрастет, оно станет менее горючим, легче будет выделять пар и труднее колоться. Поместите тот же брусок под мощный пресс и подставьте снизу сосуд. При достаточном сжатии дерево под прессом окажется совершенно сухим, а в сосуде появится вода. Так мы доказываем, что суша — первичный элемент (вся растительность — не более как плесень земли), вода — тоже первичный элемент, а воздух и огонь — нет. Перечислив элементы, я для краткости предположу, что мир уже создан. Вначале земной шар находился в пустоте, не менял своего положения в пространстве, и его ось была перпендикулярна к плоскости того, что теперь называется его орбитой. Он только вращался вокруг своей оси, обеспечивая смену дня и ночи.
— А смены времени года?
— Еще не имели места. Дни и ночи были равной продолжительности. Затмений не было. Всегда были видны одни и те же звезды. Некоторые геологические признаки указывают, что в таком состоянии Земля оставалась около тысячи лет. В течение этого времени борьба духа с материей шла только в среде четвероногих. Человек, насколько могут установить наши документы, появился приблизительно в тысяча третьем году от сотворения мира. Около этого же времени, вероятно, возник огонь — от трения земной оси во время суточного вращения или, по мнению некоторых, от трения со скоростью стольких-то миль в минуту окружности земного шара о пустоту. Огонь, проникнув сквозь земную кору, вскоре нашел доступ к массам воды, заполняющим земные полости. Этим временем следует датировать зарождение новой и весьма значительной силы в земных явлениях, именуемой паром. Земля стала получать изнутри тепло, и появилась растительность…
— Простите, сэр, могу ли я спросить, как до этого существовали животные?
— Питаясь друг другом. Сильный пожирал слабого, пока дело не доходило до мельчайших животных организмов, а тогда они поднимались против своих преследователей и, пользуясь своей незаметностью, начинали пожирать самых сильных. Параллели этому явлению вы находите ежедневно в истории человечества. Деятельный и сильный, восторжествовав над равными себе, часто падает жертвой незначительных и низких. Вам, несомненно, известно, что полярные области даже в первоначальном положении Земли, получая косые лучи, должны были обладать менее мягким климатом, чем те области, которые лежат между Северным и Южным полярными кругами. В этом сказалась мудрость провидения: оно предотвратило преждевременное заселение этих избранных областей, пока дух не победил материю настолько, что произвел на свет первого моникина.
— Осмелюсь спросить, к какой эпохе вы относите появление первого из вашей породы?
— Несомненно, к моникинской эпохе, сэр. Но если вы имеете в виду год от сотворения мира, то я скажу, что это произошло около четыре тысячи семнадцатого года. Правда, некоторые из наших авторов находят, что и до этого периода отдельные люди приближались к высотам моникинского ума. Однако преобладает мнение, что это были, так сказать, всего лишь предвестники. То есть Сократ, Платон, Конфуций, Аристотель, Евклид, Зенон, Диоген и Сенека были только предтечами человека, каким он станет, когда приблизится к развитию моникинов и к заключительному перемещению.
— А Эпикур?
— Он представлял собой преувеличение материального принципа, знаменовавшее вырождение значительной части вида, возврат к животности и материальности. Подобные явления, как нам известно, повторяются и теперь.
— Так вы, доктор Резоно, возможно, придерживаетесь мнения, что Сократ стал теперь моникинским философом, что мозг его распутался и стал логичным и последовательным, а Эпикур, чего доброго, превратился в бегемота или носорога с клыками, рогом и толстой кожей?
— Вы совершенно превратно понимаете наши догматы, сэр Джон. Мы отнюдь не верим в перевоплощение индивидов, но лишь классов, взятых в целом. Мы полагаем так: когда какое-нибудь людское поколение, при особом состоянии общества, достигнет в своей совокупности определенной степени нравственного совершенства, или «духовности» (термин, принятый в наших школах), массы (одни говорят — десятки, другие—сотни, а третьи считают — тысячи) приобретают примесь нужных качеств. И если анализ, который регулярно осуществляет природа, покажет, что пропорция правильна, такой материал предназначается для рождения моникинов. В противном случае он отвергается и либо лепится заново для нового эксперимента, либо присоединяется к обширным запасам дремлющей материи. Таким образом всякая индивидуальность, в той мере, в какой она связана с прошлым, теряется.
— Однако, сэр, существующие факты противоречат одному из ваших важнейших положений. Вы признаете, что при перпендикулярности земной оси к плоскости ее нынешней орбиты смены времен года быть не могло бы, однако эта смена — факт, которого нельзя отрицать. Плоть и кровь свидетельствуют здесь против вас не менее, чем разум.
— Я говорил о том, сэр, что было прежде, до появления моникинов, а с той поры произошла великая, благотворная и гармоническая перемена. Природа сохраняла полярные области для нового вида живых существ с явными и благодетельными целями. Косое падение солнечных лучей делало эти области необитаемыми. И хотя материя, в образе мастодонтов и китов, побуждаемая инстинктивной враждебностью к своему жребию, часто вторгалась в их пределы, останки первых оставались там внедренными в ледяные поля, знаменуя тщетность борьбы против предначертанной судьбы, а пример вторых доказывал все ту же великую истину: ибо они, заплывая в полярные бассейны властителями глубин, либо оставляли там свои кости, либо возвращались восвояси, ни в чем не изменившись. Со времени появления животных на земле и до периода возникновения моникинского племени эти области не только были необитаемы, но и не подходили для обитания. Когда же осмотрительная, мудрая, благодатная и упорная природа все подготовила, произошли явления, которые расчистили путь для новых пришельцев. Я уже упоминал вечную борьбу огня с водой, порождающую пар. И вот теперь он был призван к действию. Остановимся ненадолго на том, как был сделан новый великий шаг в прогрессе цивилизации, и увидим, с какой предусмотрительностью и с каким расчетом наша общая мать установила свои законы. Земля у полюсов приплюснута, как объясняют некоторые человеческие философы, вследствие ее суточного движения, которое началось тогда, когда она еще была в расплавленном состоянии. Это, естественно, отбросило часть материи к периферии. Во всем этом был свой умысел. Материя, которая в результате собралась на экваторе, по необходимости попадала туда из других мест, и таким образом кора земного шара стала тоньше всего у полюсов. Когда в центре шара образовалось достаточное количество паров, естественно, потребовался предохранительный клапан, чтобы предотвратить полное разрушение. Другого машиниста, кроме самой природы, не было, и она действовала своими орудиями и по своим законам. Самые тонкие части коры вовремя подались, и лишний горячий пар вырвался по линии земной оси в пустоту. Это случилось, насколько нам удалось установить, приблизительно за семьсот лет до христианской эры, или за два века до рождения первых моникинов.
— Зачем же природа так поторопилась, позвольте вас спросить, доктор?
— Просто для того, чтобы новый климат успел растопить лед, скопившийся вокруг островов и материков этой области (взрыв произошел только в самой южной точке Земли). Двухсот семидесяти лет мощной и непрестанной деятельности пара было достаточно для этой цели. А после этого моникины невозбранно пользовались всей территорией с ее благословенными плодами.
— Верно ли я понял, — спросил капитан Пок с интересом, которого до тех пор не проявлял к лекции философа, — что вы у себя дома живете к югу от пояса льдов, на который мы, моряки, всегда наталкиваемся где-нибудь около семьдесят седьмого градуса южной широты?
— Совершенно верно! Увы, как далек от нас сегодня этот край, где царят мир, наслаждение, разум и здоровье! Но да исполнится воля провидения! Несомненно, в нашем пленении и страданиях есть мудрое предначертание, которое приведет к вящему прославлению рода моникинов!
— Не будете ли вы любезны, доктор, продолжать ваши объяснения? Если вы отрицаете годичное обращение Земли, то как же можно объяснить смену времен года и другие астрономические явления — например, столь частые затмения?
— Вы напомнили мне о том, что вопрос еще не исчерпан, — торопливо сказал философ, украдкой смахнув набежавшую слезу. — Благоденствие привело к обычным последствиям среди основателей нашего рода. Несколько веков они множились, удлиняли свои хвосты и развивали знания и искусства, но затем некоторые умы, более смелые, чем другие, начали возмущаться медленным ходом событий, которые вели их к совершенству с неторопливостью, не удовлетворявшей их пылкого нетерпения. В это время у нас наивысшего расцвета достигла механика, от которой мы впоследствии более или менее отказались, как от непригодной и ненужной для высшей цивилизации. Мы носили одежду, прокладывали каналы и занимались другими работами, столь важными в глазах человеческого рода, от которого мы отделились. В то время вся семья моникинов жила вместе, одним народом, под сенью единых законов, преследуя единые цели. Однако среди нас возникла политическая секта, возглавляемая заблуждавшимися и опрометчивыми вожаками, навлекшими на нас справедливую кару провидения и множество бедствий, которых долго еще не исправить. Вскоре эта секта для достижения своих целей пустила в ход религиозный фанатизм и философские софизмы. Она быстро множилась и крепла: мы, моникины, подобно людям, как мне случалось наблюдать, падки на новизну. В конце концов дошло до открытого бунта против законов самого провидения. Первым бурным проявлением этого безумия явилась доктрина, согласно которой всему роду моникинов была якобы причинена несправедливость, когда предохранительный клапан Земли открылся в наших владениях. Хотя именно этому обстоятельству мы явно были обязаны благодатностью нашего климата, прекрасным состоянием здоровья наших семейств, больше того — нашим обособленным и независимым существованием, эти яростные и неразумные негодяи повели открытую войну против своего самого благодетельного и верного друга. Заманчивые обещания повели к теориям, теории — к заявлениям, заявления — к объединению, объединения—к возмущению, а возмущение — к открытым враждебным действиям. Вопрос обсуждался на протяжении жизни двух поколений, и когда безумие достигло необходимого предела, вожаки секты, тем временем пробравшиеся к управлению всеми моникинскими делами, созвали собрание всех своих сторонников и провели резолюцию, которая никогда не изгладится из памяти моникинов, такими роковыми были ее последствия, таким губительным ее действие! Эта резолюция гласила:
«В году от сотворения мира три тысячи седьмом, а моникинской эры — триста семнадцатом, в доме Пелег Пата (мы тогда еще пользовались человеческими наименованиями) под председательством Бодрого Крика, при секретаре Щелкопере, состоялось сверхпредставительное собрание самых моникизированных из моникинов.
После ряда превосходных и красноречивых выступлений всех присутствовавших единодушно было принято следующее постановление:
Пар есть проклятие, а не благословение. Он должен осуждаться всеми истинными патриотическими моникинами.
Мы усматриваем верх несправедливости и угнетения со стороны природы в том, что великий предохранительный клапан Земли помещен ею в законных пределах моникинских территорий.
Упомянутый предохранительный клапан должен быть немедленно удален. Это удаление должно быть произведено по возможности мирно, но в случае необходимости с применением силы.
Мы от души одобряем чувства, высказанные Джоном Брехом, нашим уважаемым главным судьей, неподкупным патриотом, неустрашимым другом своих друзей, непримиримым врагом пара, а также здравомыслящим, чистокровным и истинным моникином.
Мы рекомендуем означенного Бреха доверию всех моникинов.
Мы призываем страну поддержать нас в нашем великом, священном и славном начинании и клянемся за себя, за наше потомство, за кости наших предков и за всех, кто был до нас или придет после нас, самоотверженно выполнять наши намерения.