Страница:
Короче говоря, это была общепринятая и наиболее торжественная формула предложения руки и сердца. По законам страны она связывала обязательством того, кто произнес эти слова, если только другая сторона не отклоняла его предложения столь же формально. К несчастью, существует выражение «вы-сечь-ит-ми-кум», означающее: «Сударыня, я люблю вас от собственной макушки до кончика хвоста, и, не люби я другую более горячо, я был бы счастливейшим моникином на земле, если бы вы согласились стать моей женой, дабы мы могли служить для всех образцом семейной добродетели отныне и вовеки». Хотя это тонкое различие почти не воспринималось глазом и ухом, оно было причиной множества сердечных мук и разочарований среди молодежи Высокопрыгии. На этой почве возник ряд серьезных судебных процессов, и две крупные политические партии были порождены ошибкой знатного молодого моникина, который шепелявил и неосторожно произнес роковое выражение. Впрочем, теперь, по истечении каких-то ста лет, с этой враждой удалось благополучно покончить. Тем не менее нам, трем холостякам, будет полезно помнить об этой тонкости. Капитан Пок ответил, что считает себя в полной безопасности, так как привык употреблять слово «сечь», но тем не менее, едва корабль бросит якорь, надо будет пойти к какому-нибудь консулу и сделать официальное заявление о том, что мы не знаем всех этих тонкостей, чтобы юристы, эти змеи подколодные, не подловили нас. А к тому же он вовсе не холостяк, и миссис Пок разбушевалась бы как ураган, если бы он случайно малость забылся. Вопрос был отложен для дальнейшего обсуждения.
Примерно тогда же я получил от доктора Резоно интересные сведения о прошлой истории всех членов компании, которую он возглавлял. Выяснилось, что философ, хотя и богатый знаниями — и обладатель одного из самых развитых хвостов во всем моникинском мире, — не мог похвастать более вульгарными атрибутами моникинского богатства. Поэтому, щедро одаряя соотечественников из сокровищницы своей философии через посредство Академии Высокопрыгии, он все же вынужден был искать себе питомца, чтобы, отдавая ему излишки своих знаний, получать средства для удовлетворения малых требований животного начала, еще сохранившихся в его привычках. Лорд Балаболо, после смерти родителей оставшийся наследником одного из знатнейших и богатейших, а равно и древнейших домов Высокопрыгии, с самого нежного возраста был вверен его попечениям, так же как миледи Балабола — попечениям миссис Рыси. Эти двое юных и превосходно воспитанных созданий рано заметили друг друга в моникинском обществе, взаимно оценив необычайное изящество манер, общую привлекательность, приветливость характера, гармонию мыслей и здравость принципов. Все благоприятствовало нежному пламени, возгоревшемуся в девственной груди Балаболы и встреченному пылкой и почтительной страстью, полыхавшей в сердце юного «пурпурного № 8». Едва эта зародившаяся симпатия стала заметной, друзья обеих сторон, желая оградить это столь желательное обоюдное влечение от всяких превратностей, обратились к генеральному брачному контролеру Высокопрыгии. В обязанности этого сановника, назначаемого королем, входит одобрение тех помолвок, продолжительность и прочность которых делают их почти равносильными браку. Доктор Резоно показал мне бумагу, выданную по этому случаю Брачным департаментом. Философу удалось сохранить ее во всех своих скитаниях за подкладкой испанской шляпы, которую савояры заставляли его носить. Он, как зеницу ока, берег этот документ, без которого и помыслить не мог вернуться в Высокопрыгию. Ведь тогда бы ему больше не разрешили путешествовать пешком в обществе двух благородных молодых моникинов разного пола. Я перевел этот документ настолько дословно, насколько позволяет бедность нашего языка:
«Выписка из Книги взаимного соответствия Брачный департамент Высокопрыгии, месяц орехов, день безоблачности, том 7243, стр. 82
Лорд Балаболо: владения—126 952 3/4 акра земли; луга, пашни и леса в надлежащей пропорции.
Леди Балабола: владения—115 999 '/2 акров земли; в основном — пашни.
Постановлено с записью в книгу: земли миледи Балаболы по качеству восполняют недостаток количества.
Лорд Балаболо: происхождение — шестнадцать предков по нисходящей линии чистых, один — незаконнорожденный, четыре чистых, один сомнительный, один чистый.
Леди Балабола: происхождение — шесть предков по нисходящей линии чистых, три — незаконнорожденных, одиннадцать чистых, один сомнительный, один неизвестный.
Постановление с записью в книгу: превосходство на стороне милорда Балаболо, но высокая ценность имущества другой стороны уравнивает положение обоих.
Подпись: «№ 6, горностаевый».
С подлинным верно: «№ 1100003, чернильный».
Постановлено, чтобы стороны совершили вместе испытательное путешествие под надзором Сократа Резоно, профессора догадок в Университете Высокопрыгии, и миссис Зоркой Рыси, дипломированной дуэньи».
Испытательное путешествие так характерно для моникинского жизненного уклада и может быть с такой пользой введено в наш собственный, что заслуживает более подробного объяснения. Если союз молодой пары отвечает всем наиболее существенным требованиям, ее отправляют под надзором благоразумных и опытных менторов в путешествие для выяснения, насколько они способны переносить в обществе друг друга обычные житейские невзгоды. Если кандидаты принадлежат к низшим классам, особые надзиратели волокут их через две-три грязные лужи, а потом поручают им какую-нибудь тяжелую работу, что весьма выгодно для чиновников, ведающих строительством общественных зданий, так как это позволяет экономить значительные суммы. Однако законы, блюдущие нравственность, создаются не столько для тех, кто владеет 126 952 3/4 акра земли, состоящей из лугов, пашен и лесов в надлежащей пропорции, сколько для тех, чья добродетель легче уступает огню искушения, а потому богатые и знатные после того или иного жеста, свидетельствующего о надлежащем уважении к обычаю, в большинстве случаев удаляются в свои имения, где и проводят период испытания наивозможно приятнейшим образом, не забывая время от времени помещать в «Вестнике Высокопрыгии» выдержки из своих писем с описанием переносимых ими трудностей и лишений — во утешение и назидание тем, у кого нет ни родословных, ни поместий. Во многих случаях путешествие совершают подставные лица. Но милорд Балаболо и миледи Балабола явились исключением даже из этого исключения. Власти сочли, что нежная взаимная привязанность такой знатной пары дает хороший случай показать правящее в Высокопрыгии беспристрастие. Исходя из того известного принципа, который нас в Англии вынуждает иной раз вешать даже графа, они приказали молодой паре отправиться в путь не на словах, а на деле (наставникам одновременно были даны секретные указания делать опекаемым всевозможные поблажки) для того, чтобы подданные могли с восхищением убедиться в строгости и справедливости своих правителей.
Итак, доктор Резоно направился из столицы в горы, где он наглядно показал своим питомцам, как можно высоко подняться и как низко пасть, то приводил их на край пропасти, то подвергал соблазнам плодородных долин (последнее, по его справедливому замечанию, было опаснее), водил их, голодных и замерзших, по кремнистым тропинкам, дабы проверить их стойкость, нанимал в служанки самых неловких крестьянок, чтобы испытать глубину философии Балаболы, и придумывал много других подобных проверок, которые легко могут прийти на ум всем имеющим матримониальный опыт, живут ли они в хижинах или во дворцах.
Когда эта часть испытания успешно завершилась (доказав кротость нрава Балаболы), всей компании было приказано отправиться к ледяному барьеру, отделяющему край моникинов от людского, с целью проверить, способна ли теплота их взаимной привязанности противостоять мирской стуже. Здесь, к несчастью (ибо приходится сказать правду), доктор Резоно совершил великую неосторожность. У него явилось злополучное желание добавить лавров к своей славе ученого и сквозь природную брешь в барьере доплыть до острова, который он открыл во время давней экспедиции такого же рода. На этом острове находился пласт породы, в котором он усматривал часть сорока тысяч квадратных миль, выброшенных в воздух великим взрывом земного котла.
Философ предвидел интереснейшие результаты от установления этого важного факта, ибо за пятьсот лет до того ученые Высокопрыгии потрудились и окончательно установили наибольшее расстояние, на какое могли быть заброшены обломки при достопамятной катастрофе, так что последнее время все усилия были сосредоточены на определении наименьшего расстояния, которое пролетели эти обломки. Возможно, мне следовало бы рассказать о последствиях такого ученого рвения со всей мягкостью, но тем не менее именно из-за этой неосторожности все четверо попались охотникам на тюленей, промышлявшим у северных берегов этого острова (знакомых и соседей, как потом выяснилось, капитана Пока). Они безжалостно захватили путешественников в плен и вскоре продали их на возвращавшийся из Индии корабль, с которым встретились близ острова Св. Елены. Святая Елена! Могила того, кто стал образцом для последующих поколений как по скромности своих желаний, по простоте душевного склада, по глубокому уважению к истине и справедливости, так и по непоколебимой верности долгу и по умению ценить всякое благородство!
Когда доктор Резоно окончил свой рассказ, мы проходили мимо этого острова, и, обернувшись к капитану Поку, я торжественно спросил этого проницательного и искусного мореплавателя:
— Не думаете ли вы, что будущее в этом деле с лихвой отомстит за прошлое? Неужели История не воздаст должное великому покойнику? Не будут ли некоторые имена преданы вековечному позору за то, что герой был прикован к скале? И могла ли бы ваша страна, страна свободных людей, когда-либо унизить себя таким актом варварства и мести?
Капитан выслушал меня очень спокойно и, угостившись изрядной дозой табака, ответил:
— Послушайте, сэр Джон! В Станингтоне, если нам попадется свирепая зверюга, мы всегда сажаем ее в клетку. Как я вам не раз говорил, я не бог весть какой математик, но если собака укусит меня раз, я дам ей пинка, два раза — я отхлещу ее, три раза — посажу на цепь.
Увы, некоторые умы так неудачно устроены, что в них нет сочувствия к возвышенному. Все их стремления непосредственны и подчинены здравому смыслу. Таким людям Наполеон представляется более похожим на лютого тигра, чем на человека. Они осуждают его, потому что он не умел низвести свое понимание величия до уровня их доморощенной морали. К их числу, по-видимому, приходится отнести и капитана Ноя Пока.
Желание сообщить о том, как доктор Резоно и его спутники попали в руки к людям, заставило меня упустить из виду кое-какие менее важные подробности, умолчать о которых, однако, я мог бы только в ущерб себе.
В начале плавания, после двух дней пребывания в открытом море, я устроил нашим моникинам приятный сюрприз. В Англии я заказал большой запас курток и штанов из шкур различных животных — собак, кошек, овец, тигров, леопардов, свиней и т. д., с соответствующими мордами, копытами и когтями. И когда после завтрака дамы вышли на палубу, их взор больше не оскорбляли наши примитивные добавления к природе — вся команда носилась по вантам в облике тех или иных животных, перечисленных выше. Мы с Ноем выступали в обличье морских львов, так как капитан заявил, что натуру этого животного он понимает особенно хорошо. Разумеется, этот деликатный знак внимания был должным образом оценен, и мне пришлось выслушивать лестные слова благодарности.
Кроме того, я предусмотрительно заказал такую же одежду из бумажных тканей, искусно имитировавших шкуры, чтобы носить ее в тропиках. Когда же мы достигли Фолклендских островов, команда вновь облачилась в настоящие шкуры — без проволочек и, могу добавить, весьма охотно.
Ной вначале возражал против этой затеи, говоря, что не будет чувствовать себя уверенно на судне, команда которого состоит из диких зверей. Но затем усмотрел в этом веселую шутку и теперь окликал матросов не по именам, а только, как он выражался, по их природе. «Эй, кот, поскреби здесь!» — кричал он. «Тигр, лезь туда!» «Ты, боров, вон из этой лужи!» «Пес, поворачивайся живей!» «Конь, тяни!» — фантазия подсказывала ему тут всевозможные выдумки. Команда подхватила эту затею и дала волю матросскому остроумию. Их фамилия (у них у всех она была одна — Смит) уступила место новым наименованиям. И над палубой с утра до вечера только и слышалось: «Том-Пес», «Джек-Кот», «Билл-Тигр», «Сэм-Боров» и «Дик-Конь».
Веселое настроение помогает переносить телесные страдания. С того дня, как Огненная Земля осталась за кормой, погода стала бурной, с юга и запада налетали жестокие штормы, и нам было чрезвычайно трудно продвигаться к югу. Наблюдения были очень затруднены, так как солнце пряталось в тучи иногда на целую неделю. Морской нюх Ноя в это критическое время приобрел для нас всех необыкновенную важность. Время от времени капитан подбадривал нас, утверждая, что мы идем на юг, хотя помощники признавались, что не знают, где находится судно и куда оно направляется: ни солнца, ни луны, ни звезд мы не видели уже больше недели.
В этом состоянии тревоги и сомнения мы пробыли уже около двух недель, когда Ной вдруг появился на палубе и властным зычным голосом крикнул: — Эй, Боб-Обезьяна!
Поскольку Роберт в силу своих обязанностей часто услуживал моникинам, я одел его в платье из обезьяньих шкур, понимая, что такой костюм будет больше по вкусу нашим гостям, чем свиная кожа или мех ласки. Боб-Обезьяна быстро появился и, приблизившись к своему начальнику, спокойно повернулся к нему спиной, и получил три-четыре обычных напоминания, что порученное ему дело надо выполнять бодро. На этот раз я сделал странное открытие. Боб воспользовался шириной своих невыразимых, которые были скроены на юнгу повыше ростом (одного из тех, кто провалился, пытаясь выговорить «сэр»), запихнул в них старый британский флаг — для уплотнения, объяснил он мне позже — и этим сильно смягчил свои частые неприятности.
Возвратимся, однако, к ходу событий. Получив свою порцию пинков, Роберт мужественно повернулся и спросил, что угодно капитану. Ему было велено принести самую большую и самую лучшую тыкву из личной кладовой мистера Пока, который никогда не выходил в море без запаса того, что он называл «станингтонской пищей». Капитан зажал тыкву между ног и тщательно счистил с нее всю зеленовато-желтую кожуру, после чего получился шар почти белого цвета. Затем он потребовал ведерко со смолой и пальцем начал чертить по тыкве знаки, довольно точно воспроизводя контуры материков и крупнейших островов мира. Но область близ южного полюса он оставил нетронутой, потому что там находились острова с лежбищами котиков, которые он считал как бы частной собственностью станингтонцев.
— Ну, доктор, — сказал он, указывая на тыкву. — вот вам земной шар, а вот смола! Нарисуйте, пожалуйста, остров Высокопрыгию по самым точным данным вашей Академии. Капните также на те места, где вам известны рифы или мели. Затем обозначьте тот остров, где вы попали в плен, причем так, чтобы можно было разобрать мысы и направление береговой линии.
Доктор Резоно взял свайку и ее концом вычертил все нужные подробности с большой охотой и искусством. Ной осмотрел его работу и, по-видимому, был доволен, что имеет дело с моникином, настолько правильно понимающим пеленги и расстояния, что по его указаниям можно было бы плыть даже ночью. В заключение капитан Пок нанес на тыкву Станингтон. Это занятие доставило ему огромное наслаждение, и он особо отметил местоположение дома собраний и главного трактира. После чего глобус был отложен в сторону.
ГЛАВА XIV. Как править в шторм. Как проводить судно сквозь теснину. Как выходить на открытую воду. Док нового устройства и путевые столбы
Примерно тогда же я получил от доктора Резоно интересные сведения о прошлой истории всех членов компании, которую он возглавлял. Выяснилось, что философ, хотя и богатый знаниями — и обладатель одного из самых развитых хвостов во всем моникинском мире, — не мог похвастать более вульгарными атрибутами моникинского богатства. Поэтому, щедро одаряя соотечественников из сокровищницы своей философии через посредство Академии Высокопрыгии, он все же вынужден был искать себе питомца, чтобы, отдавая ему излишки своих знаний, получать средства для удовлетворения малых требований животного начала, еще сохранившихся в его привычках. Лорд Балаболо, после смерти родителей оставшийся наследником одного из знатнейших и богатейших, а равно и древнейших домов Высокопрыгии, с самого нежного возраста был вверен его попечениям, так же как миледи Балабола — попечениям миссис Рыси. Эти двое юных и превосходно воспитанных созданий рано заметили друг друга в моникинском обществе, взаимно оценив необычайное изящество манер, общую привлекательность, приветливость характера, гармонию мыслей и здравость принципов. Все благоприятствовало нежному пламени, возгоревшемуся в девственной груди Балаболы и встреченному пылкой и почтительной страстью, полыхавшей в сердце юного «пурпурного № 8». Едва эта зародившаяся симпатия стала заметной, друзья обеих сторон, желая оградить это столь желательное обоюдное влечение от всяких превратностей, обратились к генеральному брачному контролеру Высокопрыгии. В обязанности этого сановника, назначаемого королем, входит одобрение тех помолвок, продолжительность и прочность которых делают их почти равносильными браку. Доктор Резоно показал мне бумагу, выданную по этому случаю Брачным департаментом. Философу удалось сохранить ее во всех своих скитаниях за подкладкой испанской шляпы, которую савояры заставляли его носить. Он, как зеницу ока, берег этот документ, без которого и помыслить не мог вернуться в Высокопрыгию. Ведь тогда бы ему больше не разрешили путешествовать пешком в обществе двух благородных молодых моникинов разного пола. Я перевел этот документ настолько дословно, насколько позволяет бедность нашего языка:
«Выписка из Книги взаимного соответствия Брачный департамент Высокопрыгии, месяц орехов, день безоблачности, том 7243, стр. 82
Лорд Балаболо: владения—126 952 3/4 акра земли; луга, пашни и леса в надлежащей пропорции.
Леди Балабола: владения—115 999 '/2 акров земли; в основном — пашни.
Постановлено с записью в книгу: земли миледи Балаболы по качеству восполняют недостаток количества.
Лорд Балаболо: происхождение — шестнадцать предков по нисходящей линии чистых, один — незаконнорожденный, четыре чистых, один сомнительный, один чистый.
Леди Балабола: происхождение — шесть предков по нисходящей линии чистых, три — незаконнорожденных, одиннадцать чистых, один сомнительный, один неизвестный.
Постановление с записью в книгу: превосходство на стороне милорда Балаболо, но высокая ценность имущества другой стороны уравнивает положение обоих.
Подпись: «№ 6, горностаевый».
С подлинным верно: «№ 1100003, чернильный».
Постановлено, чтобы стороны совершили вместе испытательное путешествие под надзором Сократа Резоно, профессора догадок в Университете Высокопрыгии, и миссис Зоркой Рыси, дипломированной дуэньи».
Испытательное путешествие так характерно для моникинского жизненного уклада и может быть с такой пользой введено в наш собственный, что заслуживает более подробного объяснения. Если союз молодой пары отвечает всем наиболее существенным требованиям, ее отправляют под надзором благоразумных и опытных менторов в путешествие для выяснения, насколько они способны переносить в обществе друг друга обычные житейские невзгоды. Если кандидаты принадлежат к низшим классам, особые надзиратели волокут их через две-три грязные лужи, а потом поручают им какую-нибудь тяжелую работу, что весьма выгодно для чиновников, ведающих строительством общественных зданий, так как это позволяет экономить значительные суммы. Однако законы, блюдущие нравственность, создаются не столько для тех, кто владеет 126 952 3/4 акра земли, состоящей из лугов, пашен и лесов в надлежащей пропорции, сколько для тех, чья добродетель легче уступает огню искушения, а потому богатые и знатные после того или иного жеста, свидетельствующего о надлежащем уважении к обычаю, в большинстве случаев удаляются в свои имения, где и проводят период испытания наивозможно приятнейшим образом, не забывая время от времени помещать в «Вестнике Высокопрыгии» выдержки из своих писем с описанием переносимых ими трудностей и лишений — во утешение и назидание тем, у кого нет ни родословных, ни поместий. Во многих случаях путешествие совершают подставные лица. Но милорд Балаболо и миледи Балабола явились исключением даже из этого исключения. Власти сочли, что нежная взаимная привязанность такой знатной пары дает хороший случай показать правящее в Высокопрыгии беспристрастие. Исходя из того известного принципа, который нас в Англии вынуждает иной раз вешать даже графа, они приказали молодой паре отправиться в путь не на словах, а на деле (наставникам одновременно были даны секретные указания делать опекаемым всевозможные поблажки) для того, чтобы подданные могли с восхищением убедиться в строгости и справедливости своих правителей.
Итак, доктор Резоно направился из столицы в горы, где он наглядно показал своим питомцам, как можно высоко подняться и как низко пасть, то приводил их на край пропасти, то подвергал соблазнам плодородных долин (последнее, по его справедливому замечанию, было опаснее), водил их, голодных и замерзших, по кремнистым тропинкам, дабы проверить их стойкость, нанимал в служанки самых неловких крестьянок, чтобы испытать глубину философии Балаболы, и придумывал много других подобных проверок, которые легко могут прийти на ум всем имеющим матримониальный опыт, живут ли они в хижинах или во дворцах.
Когда эта часть испытания успешно завершилась (доказав кротость нрава Балаболы), всей компании было приказано отправиться к ледяному барьеру, отделяющему край моникинов от людского, с целью проверить, способна ли теплота их взаимной привязанности противостоять мирской стуже. Здесь, к несчастью (ибо приходится сказать правду), доктор Резоно совершил великую неосторожность. У него явилось злополучное желание добавить лавров к своей славе ученого и сквозь природную брешь в барьере доплыть до острова, который он открыл во время давней экспедиции такого же рода. На этом острове находился пласт породы, в котором он усматривал часть сорока тысяч квадратных миль, выброшенных в воздух великим взрывом земного котла.
Философ предвидел интереснейшие результаты от установления этого важного факта, ибо за пятьсот лет до того ученые Высокопрыгии потрудились и окончательно установили наибольшее расстояние, на какое могли быть заброшены обломки при достопамятной катастрофе, так что последнее время все усилия были сосредоточены на определении наименьшего расстояния, которое пролетели эти обломки. Возможно, мне следовало бы рассказать о последствиях такого ученого рвения со всей мягкостью, но тем не менее именно из-за этой неосторожности все четверо попались охотникам на тюленей, промышлявшим у северных берегов этого острова (знакомых и соседей, как потом выяснилось, капитана Пока). Они безжалостно захватили путешественников в плен и вскоре продали их на возвращавшийся из Индии корабль, с которым встретились близ острова Св. Елены. Святая Елена! Могила того, кто стал образцом для последующих поколений как по скромности своих желаний, по простоте душевного склада, по глубокому уважению к истине и справедливости, так и по непоколебимой верности долгу и по умению ценить всякое благородство!
Когда доктор Резоно окончил свой рассказ, мы проходили мимо этого острова, и, обернувшись к капитану Поку, я торжественно спросил этого проницательного и искусного мореплавателя:
— Не думаете ли вы, что будущее в этом деле с лихвой отомстит за прошлое? Неужели История не воздаст должное великому покойнику? Не будут ли некоторые имена преданы вековечному позору за то, что герой был прикован к скале? И могла ли бы ваша страна, страна свободных людей, когда-либо унизить себя таким актом варварства и мести?
Капитан выслушал меня очень спокойно и, угостившись изрядной дозой табака, ответил:
— Послушайте, сэр Джон! В Станингтоне, если нам попадется свирепая зверюга, мы всегда сажаем ее в клетку. Как я вам не раз говорил, я не бог весть какой математик, но если собака укусит меня раз, я дам ей пинка, два раза — я отхлещу ее, три раза — посажу на цепь.
Увы, некоторые умы так неудачно устроены, что в них нет сочувствия к возвышенному. Все их стремления непосредственны и подчинены здравому смыслу. Таким людям Наполеон представляется более похожим на лютого тигра, чем на человека. Они осуждают его, потому что он не умел низвести свое понимание величия до уровня их доморощенной морали. К их числу, по-видимому, приходится отнести и капитана Ноя Пока.
Желание сообщить о том, как доктор Резоно и его спутники попали в руки к людям, заставило меня упустить из виду кое-какие менее важные подробности, умолчать о которых, однако, я мог бы только в ущерб себе.
В начале плавания, после двух дней пребывания в открытом море, я устроил нашим моникинам приятный сюрприз. В Англии я заказал большой запас курток и штанов из шкур различных животных — собак, кошек, овец, тигров, леопардов, свиней и т. д., с соответствующими мордами, копытами и когтями. И когда после завтрака дамы вышли на палубу, их взор больше не оскорбляли наши примитивные добавления к природе — вся команда носилась по вантам в облике тех или иных животных, перечисленных выше. Мы с Ноем выступали в обличье морских львов, так как капитан заявил, что натуру этого животного он понимает особенно хорошо. Разумеется, этот деликатный знак внимания был должным образом оценен, и мне пришлось выслушивать лестные слова благодарности.
Кроме того, я предусмотрительно заказал такую же одежду из бумажных тканей, искусно имитировавших шкуры, чтобы носить ее в тропиках. Когда же мы достигли Фолклендских островов, команда вновь облачилась в настоящие шкуры — без проволочек и, могу добавить, весьма охотно.
Ной вначале возражал против этой затеи, говоря, что не будет чувствовать себя уверенно на судне, команда которого состоит из диких зверей. Но затем усмотрел в этом веселую шутку и теперь окликал матросов не по именам, а только, как он выражался, по их природе. «Эй, кот, поскреби здесь!» — кричал он. «Тигр, лезь туда!» «Ты, боров, вон из этой лужи!» «Пес, поворачивайся живей!» «Конь, тяни!» — фантазия подсказывала ему тут всевозможные выдумки. Команда подхватила эту затею и дала волю матросскому остроумию. Их фамилия (у них у всех она была одна — Смит) уступила место новым наименованиям. И над палубой с утра до вечера только и слышалось: «Том-Пес», «Джек-Кот», «Билл-Тигр», «Сэм-Боров» и «Дик-Конь».
Веселое настроение помогает переносить телесные страдания. С того дня, как Огненная Земля осталась за кормой, погода стала бурной, с юга и запада налетали жестокие штормы, и нам было чрезвычайно трудно продвигаться к югу. Наблюдения были очень затруднены, так как солнце пряталось в тучи иногда на целую неделю. Морской нюх Ноя в это критическое время приобрел для нас всех необыкновенную важность. Время от времени капитан подбадривал нас, утверждая, что мы идем на юг, хотя помощники признавались, что не знают, где находится судно и куда оно направляется: ни солнца, ни луны, ни звезд мы не видели уже больше недели.
В этом состоянии тревоги и сомнения мы пробыли уже около двух недель, когда Ной вдруг появился на палубе и властным зычным голосом крикнул: — Эй, Боб-Обезьяна!
Поскольку Роберт в силу своих обязанностей часто услуживал моникинам, я одел его в платье из обезьяньих шкур, понимая, что такой костюм будет больше по вкусу нашим гостям, чем свиная кожа или мех ласки. Боб-Обезьяна быстро появился и, приблизившись к своему начальнику, спокойно повернулся к нему спиной, и получил три-четыре обычных напоминания, что порученное ему дело надо выполнять бодро. На этот раз я сделал странное открытие. Боб воспользовался шириной своих невыразимых, которые были скроены на юнгу повыше ростом (одного из тех, кто провалился, пытаясь выговорить «сэр»), запихнул в них старый британский флаг — для уплотнения, объяснил он мне позже — и этим сильно смягчил свои частые неприятности.
Возвратимся, однако, к ходу событий. Получив свою порцию пинков, Роберт мужественно повернулся и спросил, что угодно капитану. Ему было велено принести самую большую и самую лучшую тыкву из личной кладовой мистера Пока, который никогда не выходил в море без запаса того, что он называл «станингтонской пищей». Капитан зажал тыкву между ног и тщательно счистил с нее всю зеленовато-желтую кожуру, после чего получился шар почти белого цвета. Затем он потребовал ведерко со смолой и пальцем начал чертить по тыкве знаки, довольно точно воспроизводя контуры материков и крупнейших островов мира. Но область близ южного полюса он оставил нетронутой, потому что там находились острова с лежбищами котиков, которые он считал как бы частной собственностью станингтонцев.
— Ну, доктор, — сказал он, указывая на тыкву. — вот вам земной шар, а вот смола! Нарисуйте, пожалуйста, остров Высокопрыгию по самым точным данным вашей Академии. Капните также на те места, где вам известны рифы или мели. Затем обозначьте тот остров, где вы попали в плен, причем так, чтобы можно было разобрать мысы и направление береговой линии.
Доктор Резоно взял свайку и ее концом вычертил все нужные подробности с большой охотой и искусством. Ной осмотрел его работу и, по-видимому, был доволен, что имеет дело с моникином, настолько правильно понимающим пеленги и расстояния, что по его указаниям можно было бы плыть даже ночью. В заключение капитан Пок нанес на тыкву Станингтон. Это занятие доставило ему огромное наслаждение, и он особо отметил местоположение дома собраний и главного трактира. После чего глобус был отложен в сторону.
ГЛАВА XIV. Как править в шторм. Как проводить судно сквозь теснину. Как выходить на открытую воду. Док нового устройства и путевые столбы
Капитан Пок больше не колебался в определении курса. Пользуясь тыквой вместо карты, инстинктом вместо наблюдений и нюхом вместо компаса, упрямый охотник на котиков смело шел на юг или, вернее, несся туда на крыльях бури, такой, по его словам, истинной северянки, словно она родилась и выросла в Канаде.
После того, как мы целый день и целую ночь с бешеной скоростью летели по волнам, капитан появился на палубе. На лице его было сосредоточенное выражение, и он был погружен в глубокие размышления, что доказывалось многозначительным подмигиванием, сопровождавшим каждое его изречение. Эту привычку он, вероятно, приобрел еще в ранней юности в Станингтоне: свойственная тамошним жителям, она глубоко укоренилась в нем.
— Скоро мы будем знать, сэр Джон, — заметил он, обдергивая на себе шкуру морского льва, — плыть нам или тонуть!
— Прошу вас, объяснитесь, мистер Пок! — не без тревоги воскликнул я. — Если нам предстоит что-то серьезное, вы обязаны своевременно предупредить нас.
— Смерть почти всегда приходит несвоевременно, сэр Джон!
— Должен ли я понять вас в том смысле, сэр, что вы ожидаете кораблекрушения?
— Я сделаю все, что могу, сэр Джон. Но если судну суждено разбиться, оно разобьется, как ни зарифлять и ни брасопить паруса. Эй, Дик-Лев, смотри в оба! Ну, вот полюбуйтесь!
Да, было чем полюбоваться! Зрелище, возникшее перед моими глазами, я могу сравнить только с видом альпийского хребта Оберланд, который внезапно открывается, если стать над обрывом Вейсенштейна. Перед вашим взором встает величавая гряда сверкающего льда — гордые башни причудливых форм, стены и долины. Здесь же величественность картины усиливалась грозным волнением бурного океана, с неистовой силой бившегося об эту непреодолимую преграду.
— Боже мой! — воскликнул я, как только увидел надвигающуюся на нас опасность. — Капитан Пок, неужели вы намерены по-прежнему бешено мчаться вперед, хотя отсюда так хорошо видно, к чему это приведет?
— Что поделаешь, сэр Джон! Высокопрыгия лежит по ту сторону этих ледяных гор.
— Но ведь нет надобности гнать судно прямо на них. Почему бы не обогнуть их?
— Потому что они на этой широте сами огибают земной шар. Пришло время поговорить прямо, сэр Джон! Если нам надо попасть в Высокопрыгию, мы можем выбирать между тремя отчаянными способами: пройти сквозь эти льды, под ними или поверх них. Если же мы хотим повернуть назад, нам нельзя терять ни минуты. И то неизвестно, удастся ли нам уйти от берега при такой волне и ветре с севера.
Думаю, что в эту минуту я с радостью пожертвовал бы всеми своими вкладами в дела общества, лишь бы выйти целым и невредимым из такого приключения. Однако гордость, эта замена многих добродетелей, величайшая и могущественнейшая лицемерка, не позволила мне обнаружить мое желание. Я колебался, а судно тем временем мчалось вперед. Когда же я повернулся к капитану, чтобы высказать сомнение, которое, будь это немного раньше, могло бы изменить весь дальнейший ход событий, он напрямик объявил мне, что уже поздно. При таком состоянии ветра и моря плыть вперед теперь было безопаснее, чем возвращаться — если бы вообще удалось повернуть назад. Превратив необходимость в добродетель, я овладел собой и остался покорным и с виду спокойным наблюдателем событий.
«Морж» (так называлось наше славное судно) к этому времени уже убрал почти все паруса, однако, гонимый штормом, он с угрожающей быстротой приближался к границе пены, где боролись застывшая и все еще жидкая стихии. Вершины ледяных гор покачивались, показывая, что эти сверкающие глыбы плывут по волнам. Я вспомнил рассказы о том, как такие горы, когда их основание подтаивает, вдруг опрокидываются, увлекая за собой все, что попадет под них. И вот они уже нависли над судном, уходя в небо на тысячи футов. Я с испугом поглядел на Ноя: мне казалось, что он нарочно гонит нас навстречу гибели. Но как раз в тот миг, когда я уже хотел возвысить голос, он сделал знак рукой, и судно повернуло против ветра. Все же отступление было невозможно. Волнение было слишком сильное и ветер слишком буйный, чтобы можно было удержать «Моржа» от дрейфа к зубчатым ледяным пикам, угрожавшим нам с подветренной стороны. Но это, по-видимому, и не входило в планы капитана Пока. Он приказал брасопить реи на фордевинд, и судно теперь мчалось почти параллельно ледяной стене, понемногу все же приближаясь к ней.
— Так держать! Прямо на волну, Джим-Тигр! — крикнул старый моряк, исполненный теперь боевого задора. — К сожалению, сэр Джон, мы находимся не по ту сторону этих ледяных гор, где лежит Высокопрыгия. А потому нам нельзя зевать. Еще не спущено на воду судно, которое могло бы дольше, чем час-другой, держаться на безопасном расстоянии от этих утесов, когда шторм гонит его прямо на них. Наше дело теперь высмотреть какую-нибудь щель, куда мы могли бы свернуть.
— Зачем же вы подошли так близко к опасному месту, зная, чем это грозит?
— Сказать правду, сэр Джон, природа есть природа, и я с годами становлюсь немного близорук. А кроме того, я не думаю, что опасность станет больше, если взглянуть ей прямо в лицо.
Ной поднял руку, показывая, что ответа он не ждет, и мы оба начали пристально всматриваться в ледяную стену. «Морж» как раз поравнялся с небольшой бухтой во льдах, которая, по-видимому, имела около кабельтова в глубину и примерно четверть мили ширины у входа. Она была полукруглой формы. Но в самой глубине бухты лед не образовывал сплошного барьера, как во всех остальных пройденных нами местах, а был разделен узким проходом, над которым с обеих сторон высились грозные обрывы. Они заметно сближались, но между ними все еще была полоса воды шириной около двухсот футов. Когда «Морж» проносился мимо, нам удалось на миг заглянуть далеко в глубь этого прохода. Всего лишь мимолетный взгляд, — нетерпеливый «Морж» не стал ждать, — но старому охотнику на котиков этого было достаточно. Мы уже почти пересекли вход в бухту, а впереди сверкал, поджидая нас, высокий ледяной мыс. Настал миг, когда все зависело от быстрого решения. К счастью, наш капитан, такой осторожный и медлительный в деловых переговорах, в минуту опасности решал молниеносно.
Лавировать было невозможно, и руль положили круто к ветру. Нос «Моржа» увалился под ветер и, когда судно поднялось на следующей волне, я уже не сомневался, что она швырнет нас прямо об лед. Наши коты и псы являли чудеса ловкости, ибо, за исключением капитана Ноя Пока, на всем судне не нашлось бы человека, чье сердце не замирало в груди. Быстрее, чем обычно, реи были перебрасоплены на другой галс, и «Морж», тяжело зарываясь в волны носом, повернул на запад. Тому, кто не бывал в подобных переделках, трудно представить себе, как мгновенно надежда сменялась отчаянием, пока мы следили за сносом судна, почти цеплявшего бортом подветренный берег. Море здесь было заведомо глубоким, и мы могли подойти к грозному обрыву чуть ли не вплотную.
«Морж» медленно продвигался вперед, а я смотрел, как стремительно тучи уходят за мыс, свидетельствуя о быстроте сноса. Мы приближались к оконечности мыса, и все затаили дыхание. Тут Ной откусил табаку — должно быть, для того, чтобы в последний раз насладиться любимой жвачкой на случай гибельного исхода — и сам встал за штурвал.
— Дадим-ка ему пойти посвободнее, — сказал он, слегка отпуская руль, — не то он потеряет ход, и с ним тогда в этом чертовом котле не сладить!
«Морж» почувствовал легкую перемену и быстрее понесся по пенистым валам, увлекая нас к страшной оконечности мыса. Вода начала брызгами рассыпаться по палубе, и был миг, когда казалось, что мы вот-вот потеряем ветер. Но, к счастью, мы уже настолько придвинулись ко входу в бухту, что смогли воспользоваться легким поворотом ветра там, где он косо в нее врывался. Ной, еще немного отпустив руль, предвосхитил эту перемену, грозившую нам бедой всего минуту назад, когда мы были еще к востоку от мыса, и «Морж», проскользнув под самым ледяным обрывом, влетел в бухту носом к проходу.
У нас было не больше минуты, чтобы поставить реи прямо и взять курс по ветру на узкий проход, учитывая неизбежный снос. Тем временем два айсберга у входа сблизились настолько, что образовали арку, местами нависавшую так низко, что было неясно, сможет ли «Морж» пройти под ней. Но отступление было невозможно, и шторм яростно гнал судно вперед. Ширина прохода теперь составляла лишь немногим более ста футов, и требовалось самое точное управление, чтобы не задеть концами рей одну из стен в тот миг, когда судно ринулось сквозь пену в проем. Сквозной ветер там дул с ужасающей силой, он ревел, словно наслаждаясь тем, что нашел путь для продолжения своего неистового бега. Может быть, нам помогли ветер и волны, непреодолимо втягиваемые в проход, или же искусство капитана Пока сослужило нам в этот грозный час хорошую службу, но, так или иначе, «Морж» скользнул в проход с такой точностью, что ни тем, ни другим бортом не коснулся ледяных стен. Меньше повезло нам, однако, с верхушками мачт. Не успело судно войти под арку, как его подняло волной, и топ грот-брамстеньги обломился. Лед скрежетал и трещал у нас над головой, целые глыбы его падали впереди и позади нас, а некоторые рухнули даже на палубу. Один большой обломок упал на расстоянии дюйма от хвоста доктора Резоно и тем самым чуть не вышиб мозги этого глубокого философа и моникинского патриота. Еще мгновение, и судно вырвалось из прохода, который тотчас же окончательно сомкнулся за нами с грохотом, напоминавшим землетрясение.
После того, как мы целый день и целую ночь с бешеной скоростью летели по волнам, капитан появился на палубе. На лице его было сосредоточенное выражение, и он был погружен в глубокие размышления, что доказывалось многозначительным подмигиванием, сопровождавшим каждое его изречение. Эту привычку он, вероятно, приобрел еще в ранней юности в Станингтоне: свойственная тамошним жителям, она глубоко укоренилась в нем.
— Скоро мы будем знать, сэр Джон, — заметил он, обдергивая на себе шкуру морского льва, — плыть нам или тонуть!
— Прошу вас, объяснитесь, мистер Пок! — не без тревоги воскликнул я. — Если нам предстоит что-то серьезное, вы обязаны своевременно предупредить нас.
— Смерть почти всегда приходит несвоевременно, сэр Джон!
— Должен ли я понять вас в том смысле, сэр, что вы ожидаете кораблекрушения?
— Я сделаю все, что могу, сэр Джон. Но если судну суждено разбиться, оно разобьется, как ни зарифлять и ни брасопить паруса. Эй, Дик-Лев, смотри в оба! Ну, вот полюбуйтесь!
Да, было чем полюбоваться! Зрелище, возникшее перед моими глазами, я могу сравнить только с видом альпийского хребта Оберланд, который внезапно открывается, если стать над обрывом Вейсенштейна. Перед вашим взором встает величавая гряда сверкающего льда — гордые башни причудливых форм, стены и долины. Здесь же величественность картины усиливалась грозным волнением бурного океана, с неистовой силой бившегося об эту непреодолимую преграду.
— Боже мой! — воскликнул я, как только увидел надвигающуюся на нас опасность. — Капитан Пок, неужели вы намерены по-прежнему бешено мчаться вперед, хотя отсюда так хорошо видно, к чему это приведет?
— Что поделаешь, сэр Джон! Высокопрыгия лежит по ту сторону этих ледяных гор.
— Но ведь нет надобности гнать судно прямо на них. Почему бы не обогнуть их?
— Потому что они на этой широте сами огибают земной шар. Пришло время поговорить прямо, сэр Джон! Если нам надо попасть в Высокопрыгию, мы можем выбирать между тремя отчаянными способами: пройти сквозь эти льды, под ними или поверх них. Если же мы хотим повернуть назад, нам нельзя терять ни минуты. И то неизвестно, удастся ли нам уйти от берега при такой волне и ветре с севера.
Думаю, что в эту минуту я с радостью пожертвовал бы всеми своими вкладами в дела общества, лишь бы выйти целым и невредимым из такого приключения. Однако гордость, эта замена многих добродетелей, величайшая и могущественнейшая лицемерка, не позволила мне обнаружить мое желание. Я колебался, а судно тем временем мчалось вперед. Когда же я повернулся к капитану, чтобы высказать сомнение, которое, будь это немного раньше, могло бы изменить весь дальнейший ход событий, он напрямик объявил мне, что уже поздно. При таком состоянии ветра и моря плыть вперед теперь было безопаснее, чем возвращаться — если бы вообще удалось повернуть назад. Превратив необходимость в добродетель, я овладел собой и остался покорным и с виду спокойным наблюдателем событий.
«Морж» (так называлось наше славное судно) к этому времени уже убрал почти все паруса, однако, гонимый штормом, он с угрожающей быстротой приближался к границе пены, где боролись застывшая и все еще жидкая стихии. Вершины ледяных гор покачивались, показывая, что эти сверкающие глыбы плывут по волнам. Я вспомнил рассказы о том, как такие горы, когда их основание подтаивает, вдруг опрокидываются, увлекая за собой все, что попадет под них. И вот они уже нависли над судном, уходя в небо на тысячи футов. Я с испугом поглядел на Ноя: мне казалось, что он нарочно гонит нас навстречу гибели. Но как раз в тот миг, когда я уже хотел возвысить голос, он сделал знак рукой, и судно повернуло против ветра. Все же отступление было невозможно. Волнение было слишком сильное и ветер слишком буйный, чтобы можно было удержать «Моржа» от дрейфа к зубчатым ледяным пикам, угрожавшим нам с подветренной стороны. Но это, по-видимому, и не входило в планы капитана Пока. Он приказал брасопить реи на фордевинд, и судно теперь мчалось почти параллельно ледяной стене, понемногу все же приближаясь к ней.
— Так держать! Прямо на волну, Джим-Тигр! — крикнул старый моряк, исполненный теперь боевого задора. — К сожалению, сэр Джон, мы находимся не по ту сторону этих ледяных гор, где лежит Высокопрыгия. А потому нам нельзя зевать. Еще не спущено на воду судно, которое могло бы дольше, чем час-другой, держаться на безопасном расстоянии от этих утесов, когда шторм гонит его прямо на них. Наше дело теперь высмотреть какую-нибудь щель, куда мы могли бы свернуть.
— Зачем же вы подошли так близко к опасному месту, зная, чем это грозит?
— Сказать правду, сэр Джон, природа есть природа, и я с годами становлюсь немного близорук. А кроме того, я не думаю, что опасность станет больше, если взглянуть ей прямо в лицо.
Ной поднял руку, показывая, что ответа он не ждет, и мы оба начали пристально всматриваться в ледяную стену. «Морж» как раз поравнялся с небольшой бухтой во льдах, которая, по-видимому, имела около кабельтова в глубину и примерно четверть мили ширины у входа. Она была полукруглой формы. Но в самой глубине бухты лед не образовывал сплошного барьера, как во всех остальных пройденных нами местах, а был разделен узким проходом, над которым с обеих сторон высились грозные обрывы. Они заметно сближались, но между ними все еще была полоса воды шириной около двухсот футов. Когда «Морж» проносился мимо, нам удалось на миг заглянуть далеко в глубь этого прохода. Всего лишь мимолетный взгляд, — нетерпеливый «Морж» не стал ждать, — но старому охотнику на котиков этого было достаточно. Мы уже почти пересекли вход в бухту, а впереди сверкал, поджидая нас, высокий ледяной мыс. Настал миг, когда все зависело от быстрого решения. К счастью, наш капитан, такой осторожный и медлительный в деловых переговорах, в минуту опасности решал молниеносно.
Лавировать было невозможно, и руль положили круто к ветру. Нос «Моржа» увалился под ветер и, когда судно поднялось на следующей волне, я уже не сомневался, что она швырнет нас прямо об лед. Наши коты и псы являли чудеса ловкости, ибо, за исключением капитана Ноя Пока, на всем судне не нашлось бы человека, чье сердце не замирало в груди. Быстрее, чем обычно, реи были перебрасоплены на другой галс, и «Морж», тяжело зарываясь в волны носом, повернул на запад. Тому, кто не бывал в подобных переделках, трудно представить себе, как мгновенно надежда сменялась отчаянием, пока мы следили за сносом судна, почти цеплявшего бортом подветренный берег. Море здесь было заведомо глубоким, и мы могли подойти к грозному обрыву чуть ли не вплотную.
«Морж» медленно продвигался вперед, а я смотрел, как стремительно тучи уходят за мыс, свидетельствуя о быстроте сноса. Мы приближались к оконечности мыса, и все затаили дыхание. Тут Ной откусил табаку — должно быть, для того, чтобы в последний раз насладиться любимой жвачкой на случай гибельного исхода — и сам встал за штурвал.
— Дадим-ка ему пойти посвободнее, — сказал он, слегка отпуская руль, — не то он потеряет ход, и с ним тогда в этом чертовом котле не сладить!
«Морж» почувствовал легкую перемену и быстрее понесся по пенистым валам, увлекая нас к страшной оконечности мыса. Вода начала брызгами рассыпаться по палубе, и был миг, когда казалось, что мы вот-вот потеряем ветер. Но, к счастью, мы уже настолько придвинулись ко входу в бухту, что смогли воспользоваться легким поворотом ветра там, где он косо в нее врывался. Ной, еще немного отпустив руль, предвосхитил эту перемену, грозившую нам бедой всего минуту назад, когда мы были еще к востоку от мыса, и «Морж», проскользнув под самым ледяным обрывом, влетел в бухту носом к проходу.
У нас было не больше минуты, чтобы поставить реи прямо и взять курс по ветру на узкий проход, учитывая неизбежный снос. Тем временем два айсберга у входа сблизились настолько, что образовали арку, местами нависавшую так низко, что было неясно, сможет ли «Морж» пройти под ней. Но отступление было невозможно, и шторм яростно гнал судно вперед. Ширина прохода теперь составляла лишь немногим более ста футов, и требовалось самое точное управление, чтобы не задеть концами рей одну из стен в тот миг, когда судно ринулось сквозь пену в проем. Сквозной ветер там дул с ужасающей силой, он ревел, словно наслаждаясь тем, что нашел путь для продолжения своего неистового бега. Может быть, нам помогли ветер и волны, непреодолимо втягиваемые в проход, или же искусство капитана Пока сослужило нам в этот грозный час хорошую службу, но, так или иначе, «Морж» скользнул в проход с такой точностью, что ни тем, ни другим бортом не коснулся ледяных стен. Меньше повезло нам, однако, с верхушками мачт. Не успело судно войти под арку, как его подняло волной, и топ грот-брамстеньги обломился. Лед скрежетал и трещал у нас над головой, целые глыбы его падали впереди и позади нас, а некоторые рухнули даже на палубу. Один большой обломок упал на расстоянии дюйма от хвоста доктора Резоно и тем самым чуть не вышиб мозги этого глубокого философа и моникинского патриота. Еще мгновение, и судно вырвалось из прохода, который тотчас же окончательно сомкнулся за нами с грохотом, напоминавшим землетрясение.